Олеся. Сожженные мечты Воронина Елизавета

1

Умерла Олеся Викторовна Воловик рано утром девятого апреля.

Ее мать крепко спала в соседней палате, и врачи решили ее не будить: когда накануне девушке вновь стало плохо, у Тамары сдали нервы. До того времени женщина немного успокоилась, хотя в первые дни врачи держали ее на успокоительном и она находилась в заторможенном состоянии. После, когда вокруг Олеси захлопотали лучшие врачи, когда на специально открытый счет начали поступать благотворительные взносы, и главное – как только девушка смогла говорить и осознавать, где она находится и что с ней произошло, Тамара немного успокоилась. К ней даже вернулась способность засыпать без уколов, хотя однажды медсестра обнаружила в палате у женщины коньяк…

Но стоило врачам сказать, что у Олеси началась пневмония и с этой болезнью ей будет очень трудно справиться именно из-за поврежденных дымом легких, Тамара Воловик снова впала в депрессию. Доктор распорядился опять вкатить женщине хорошую дозу успокоительного, правда лишь после того, как накануне мать девушки не давала покоя всему отделению. Возникла серьезная озабоченность ее психическим состоянием, и, чтобы не рисковать, а главное – получить возможность спокойно работать, Тамару укололи.

Лекарство, как и предполагалось, успокоило женщину надолго. И все равно, когда его действие закончилось и Тамара проснулась, проблем персонал не избежал.

– Почему вы не разбудили меня, сволочи вы такие! – орала женщина, пытаясь прорваться в палату к мертвой дочери. – Я должна была сидеть рядом, держать ее за руку! Я не должна была ее бросать! Это моя дочь, вы понимаете – моя единственная девочка! Вы все сволочи, сволочи, сволочи!

Сначала женщину пытались удерживать две медсестры. С молодыми девчонками Тамара Воловик вполне могла справиться. Так и случилось бы, не приди на подмогу заведующий отделением, высокий крепкий мужчина, похожий на врача только в белом халате – без халата его принимали за спортсмена-тяжелоатлета, и лечащий врач, приехавший сразу после сообщения о смерти пациентки. Вчетвером они справились с беснующейся матерью, вернули ее в палату, ставшую на время лечения дочери ее временным домом, уложили на кровать. Увидев шприц, Тамара закричала:

– Не надо! Хватит, не надо!

– Вы себя хорошо будете вести? – спросил заведующий.

– Моя девочка умерла!

– Мы это знаем. Это всем известно уже. Но ваши истерики Олесю не оживят. Согласны? И прекратите оскорблять людей. Так, как обращались с вашей дочерью здесь, не со всяким вип-пациентом носятся.

– Никого я не оскорбляла.

– Вы ругались.

– Извините, – сказала Тамара уже спокойнее.

– Вот так лучше.

Заведующий кивнул, женщину отпустили. Она покосилась на шприц. Лечащий врач перехватил ее взгляд.

– Уколоть вас придется. Доза небольшая, просто немного придете в себя. Тогда продолжим разговор.

– Какой разговор? – искренне удивилась Тамара. – Разве есть о чем говорить?

– Точки надо расставить.

Опустив веки, женщина подождала, пока медсестра ее уколет, после чего выдохнула, открыла глаза, спросила:

– Какие точки, доктор?

– У Олеси не было шансов, – сказал тот, взглянув на заведующего отделением в поисках поддержки.

– Это правда, – кивнул заведующий. – Она еще долго не сдавалась. Сильная была, хоть и девчонка совсем. Организм даже после всего, что с ней сделали, продолжал бороться. Не случись воспаления легких, ее… – врач запнулся, – ее уход все равно оставался вопросом времени. Заражение крови, потеря более пятидесяти процентов кожного покрова, к тому же требовалась пересадка легкого, а с донорами у нас сами знаете как… Словом, полный набор: сепсис, ожоги четвертой степени, отек легких.

– Про Олесю знает вся страна, – глухо проговорила Тамара. – Донор нашелся бы.

– К сожалению, об этом мы можем говорить только в прошедшем времени, – развел руками лечащий врач. – И, как говорит моя жена, доцент филологии, в сослагательном наклонении.

– Что? – не поняла Тамара.

– Не имеет значения, – махнул рукой врач. – Возможно, настаиваю – возможно, нашелся бы донорский орган. Причем быстрее, чем для тех, кто ожидает его годами. Однако, повторяю, дело не только в легком. И не только в донорской крови, в ней, кстати, как раз недостатка не было, как и в деньгах, слава Богу. Одна лишь операция по пересадке легкого, увы, ничего не решала. Главная проблема – ожоги. Олеся фактически сгорела заживо, после такого редко выживают.

– Надежда была, – упорно твердила Тамара.

– Надежда умирает последней, простите за банальность, – сказал заведующий отделением. – У вас, я вижу, она живет до сих пор. Простите, Тома, еще раз, но мы – врачи, а не волшебники Изумрудного города. Мы говорим людям правду. Правда в том, что ваша дочь Олеся умерла. Если вам будет от этого хоть немного легче – она ушла во сне. Не мучилась, просто закрыла глаза и больше не проснулась. Даже думала о чем-то хорошем: на лице осталась улыбка. Легкая, но улыбка. Всем нам надо жить, прошу прощения и за эту банальность.

Тамара снова глубоко вздохнула.

– Когда я смогу ее забрать?

– Сначала сделают вскрытие.

– Ее обязательно нужно кромсать?

– Так положено. Потом тело нужно забальзамировать. Вы здесь хотите ее хоронить?

– Нет. Дома, в Кировограде. И пожалуйста, если уж так положено… ну… резать… Оставьте мою девочку красивой.

– Лица мы не тронем, Тома. Не волнуйтесь. Сейчас отдохните. Так или иначе, все позади, и силы вам еще понадобятся.

2

Войдя в кабинет начальника Кировоградского УМВД, адвокат Ян Яковлев остановился прямо в дверях и громко, стараясь, чтобы его услышали все, кто находился в приемной, проговорил:

– Господин подполковник, я к вам пришел как к официальному лицу!

– Хватит цирка, господин Яковлев. Проходите и закройте дверь за собой.

– Здесь не цирк, уважаемый Виктор Сергеевич, и я не…

– Дверь закройте! – повысил голос подполковник Атаманюк.

Подчинившись, Ян Яковлев быстро пересек кабинет, расположился за столом напротив подполковника, положил перед собой кожаный портфель, похлопал рукой по поверхности.

– Вот здесь.

– Что у вас там? И хватит спецэффектов. У меня и без них от этого дела голова болит.

– Заявление, Виктор Сергеевич. Официальное. Вы обязаны принять меры.

– Каких мер вы от меня ждете?

– Отпустите до суда Грекова и Крутецкого. Под подписку о невыезде. Обещаю: оба будут сидеть под домашним арестом, как миленькие.

Начальник милиции потер ладонью воспаленные от недосыпания глаза.

– Уважаемый, сколько раз мне говорить вам очевидные вещи? Вы юрист, и вам как раз это должно быть понятно. Следствием занимается прокуратура. Потому решение о том, кого выпускать, а кого держать дальше, тоже принимается только прокурором.

– Вас послушают, – уверенно проговорил Ян Яковлев. – Тем более когда появится такая информация, какая следователю прокуратуры поступить так быстро вряд ли сможет. Потому я и принес вам официальное заявление. Вам, а не в прокуратуру.

– То есть я, по-вашему, должен позвонить прокурору и как-то повлиять на него?

– Вы сделали слишком буквальный вывод, если можно так сказать. Хотя суть верная: в создавшейся ситуации только начальник милиции способен оперативно вмешаться и спасти человеческие жизни.

– О чем вы? Я пока ничего не понимаю. Кроме того, господин адвокат, что вы стараетесь хорошо делать свою работу, отработать гонорар и любой ценой вытащить подзащитных из камеры. – Начальник милиции откинулся на высокую спинку кресла, закурил. – Давайте сразу договоримся, господин Яковлев. Мы оба знаем, чьих детей вы защищаете…

– Не только я. У Крутецких свой адвокат. Я просто в данный момент уполномочен…

– Я в курсе всех ваших дел! – отмахнулся Атаманюк. – Сам я, между прочим, тоже ждал, какое решение примут там. – Он многозначительно поднял указательный палец, показывая на новый натяжной потолок. – С этим делом влипли многие. Если бы не шум… Словом, произошло то, что произошло. Греков, Крутецкий и этот третий, Марущак, сидят. Обвинения им предъявлены. Девчонка умерла, завтра ее хоронят, на кладбище будет дежурить усиленный наряд милиции, ожидаются беспорядки. И если бы Греков с Крутецким сидели сейчас на подписке, беспорядков было бы значительно больше. Получается, господин адвокат, вот что: их нахождение в СИЗО – дело, можно сказать, политическое. И я не преувеличиваю. А в политику, господин Яковлев, я на своем месте предпочитаю не лезть. Прокурор города – тоже. И вам не советую.

– Это не политика, Виктор Сергеевич.

Расстегнув портфель, адвокат вынул оттуда тонкую кожаную папку. Из папки – листок бумаги с текстом, набранным на компьютере. Внизу страницы стояла его подпись. Протянув документ начальнику милиции, адвокат скрестил руки на груди и приготовился ждать.

Пробежав глазами текст, Атаманюк взглянул на Яковлева поверх листа, затем перечитал написанное. После снова закурил, помолчал, усваивая новую информацию. Затем отодвинул лист, спросил:

– Откуда у вас эти данные? Как я пойму, что вы ничего тут не придумали?

– Дело громкое, сами же согласились. – Адвокат изобразил улыбку. – Фамилии всех, кто так или иначе к нему причастен, публикуются в средствах массовой информации и звучат в новостях по телевизору. Неудивительно, что начальник оперативной части колонии, в которой отбывает наказание отец Олеси Воловик, нашел возможность связаться со мной. Ведь защищаю Артура Грекова я, хотя судьбы остальных молодых людей, в первую очередь Игоря Крутецкого, мне тоже небезразличны.

– Удивительно, что начальник оперчасти, на которого вы ссылаетесь, нарушил субординацию. И не доложил обо всем этом, – подполковник постучал пальцем по адвокатскому заявлению, – своему руководству прежде, чем вам.

Ян Яковлев промолчал. Его молчание было красноречивее любого, даже самого короткого и обтекаемого ответа.

– Раз у нас тут разговор откровенный, господин адвокат, я скажу то, что вы без меня прекрасно знаете, – начал подполковник Атаманюк. – Думаю, эта вот информация поступит туда, куда начальник оперчасти обязан о подобном сообщать, через несколько часов. Ближе к вечеру. Но адвокату одного из обвиняемых ее можно продать, и ваши клиенты ее купили. Может, даже в складчину с Крутецкими. И сейчас вы пытаетесь принимать меры. Что мы имеем, господин Яковлев? Начальнику оперативной части колонии сообщили его оперативные источники, что отбывающий наказание Виктор Воловик, отец Олеси Воловик, обсуждал с представителями криминалитета возможность наказать насильников, виновных в смерти его дочери. И, что характерно, уголовники восприняли идею с энтузиазмом. Более того, Воловику, убитому горем, вроде бы предложили помощь. Администрация колонии обязана была сообщить Воловику о смерти дочери. Его также отпускают на похороны. Суть вашего заявления: в свете последних событий Артур Греков, Игорь Крутецкий и Юрий Марущак могут не дожить до суда. Их убьют в следственном изоляторе. Да и вообще, с момента смерти Олеси Воловик не только здоровье, но и жизнь молодых людей оказались под угрозой. Вывод: их нужно спасать. То есть, вы полагаете: прямая угроза жизни обвиняемых со стороны уголовников дает все основания освобождать их под подписку. Или, как вы тут указываете, под залог. Пока все верно, я вас правильно понял?

– Да, – ограничился коротким ответом адвокат.

– Вы надеетесь, что эту байку проглотит прокурор?

– Это не байка. И если вы, Виктор Сергеевич, сами предполагаете, что информация из колонии непременно поступит в ближайшее время, у вас будет прекрасная возможность убедиться: все правда.

– Допустим. Дальше что?

– Вина парней не доказана. Сейчас ведется следствие. Точнее, пока сознался только Юрий Марущак. Степень участия Крутецкого и моего клиента, Грекова, еще не прояснили до конца.

– Скажите, господин Яковлев, вы хоть сами верите в то, что говорите? Или для вас главное – вытащить хотя бы одного из них любой ценой? Греков с Крутецким что, сидели и смотрели, как Марущак насилует девушку? Даже если так, это называется на юридическом языке соучастием. Мне еще раз напомнить, что вы юрист?

Адвокат выдержал нужную в таких случаях паузу. Затем осторожно заговорил:

– Защита собирается доказать, что изнасилования как такового не было. Это не секрет, я делал по этому поводу публичное заявление, и не одно. Следствие же, насколько мне известно, пока не рассматривало версию, согласно которой Олеся Воловик вышла из квартиры Марущака сама, была жива и здорова, после чего стала жертвой нападения неизвестного или неизвестных. Теоретически такое возможно, и есть масса подобных прецедентов. Пока защита придерживается такой линии, мы обеспокоены состоянием здоровья обвиняемых. И, как теперь видите, родные после подобных прямых угроз опасаются за их жизни. Их уже хотели линчевать…

– Потому, господин адвокат, Грекова с Крутецким посадили. А не оставили на свободе, пока идет следствие, – жестко прервал его начальник милиции. – Если они ни в чем не виноваты и если показания Марущака – оговор не только себя, но и всех троих, суд разберется и компанию выпустят. Пока же им опасно везде. Стоит кого-то одного выпустить, город вновь взорвется. Так называемые мажоры надоели, достали людей до печенок. Все, точка.

– Но в тюрьме…

– Пока все трое сидят в одиночках. Именно с учетом того, что в общих камерах их могут, что называется, опустить еще до суда. Господин адвокат, девушка назвала именно эти три фамилии. Ее слова – уже приговор, другого пока нет.

– Но ведь Олеся Воловик была в шоке. И потом – она не судья, царство ей небесное.

Подполковник посмотрел на часы, нахмурился.

– У меня уже нет времени, господин Яковлев. Чувствую, с вами можно до бесконечности говорить и ни о чем не договориться. Ваше заявление оставляю. Копии в разные инстанции, как я вижу, вы тоже подготовили. Очень сомневаюсь, что информация об угрозе жизням обвиняемых способна изменить меру пресечения. К тому же все трое сидят, как короли. Марущак – в одиночке в СИЗО, Крутецкий и ваш Греков – в следственном изоляторе СБУ, по специальной договоренности. Их нельзя держать в одной камере, в общих хатах – тоже, а для каждого из них одиночных камер не предусмотрено. Так что пока ничего с вашими подзащитными не случится. До свидания, господин Яковлев. Можете сказать своим клиентам: вы сделали, что могли, но ничего не получилось.

– Вы настроены против них, – констатировал адвокат. – Это печально.

– А для меня печально то, что подобных преступлений много. Чуть ли не каждый день в сводке что-то такое проскакивает. Газеты вон пишут… Но наказывают виновных только в исключительных случаях. Об этом подумайте, защитник.

3

Олеся Воловик лежала в открытом белом гробу.

С утра брызнул апрельский дождик, уже не холодный – мелкий и противный. Он то прекращался, то заводил вновь, и люди, которые подходили и подходили к городскому кладбищу, не обращали на него внимания. К гробу никого не подпускали, рядом стояла только мать, вся в черном. Черная юбка до пят, черная блузка с кружавчиками на рукавах, черная косынка, плотно облегающая голову и скрывающая волосы – и лицо, будто восковая маска.

Мертвую девушку уложили, прикрыв нижнюю, обгоревшую половину тела, плотным белым крепом. Обрядили Олесю в ярко-розовое подвенечное платье: так захотела мать. Руки тоже скрылись под материей, вернее – одна рука и культя, тщательно задрапированная рукавом. Внимание траурной процессии было обращено на лицо девушки, старательно приведенное в порядок специалистами из похоронного бюро. Капли весеннего дождя падали на него и не испарялись, потому создавалось впечатление – мертвая жертва насильников плачет даже в собственной домовине. К подвенечному платью полагалась фата, но Тамара Воловик лично украсила голову несчастной дочери венком из белых лилий – дар известного в городе салона флористики.

– Смотри, сколько людей пришло проститься с нашей девочкой, – чуть слышно сказала Тамара стоявшей рядом матери, Олесиной бабушке.

Та ничего не ответила, только кивнула, беспомощно огляделась. Она шарила глазами, ища врачей «скорой помощи». Увидев бригаду, стоявшую в стороне, но не слишком далеко, бабушка успокоилась. После трагедии она несколько дней не вставала с постели, даже не могла толком говорить. Тамара вынуждена была на день оставить тогда еще живую Олесю в Киеве, смотаться в Казарню, устроить перевозку матери в Кировоград и поселить ее в их городской квартире. К тому времени квартиранты, жившие там несколько лет, по просьбе Тамары безропотно и быстро съехали – они тоже знали о трагедии и не смели возражать. Оставив больную мать в городских условиях, Тамара наняла ей сиделку, которая, с учетом обстоятельств нанимательницы, тоже не слишком торговалась, считая, что выполняет свой личный, не подлежащий рациональному объяснению долг перед незнакомой ей девушкой Олесей, замученной мажорами.

Теперь бабушке стало легче. Однако она все равно не рискнула бы ехать на похороны внучки, если рядом не было бы медиков. Когда смогла говорить, тут же принялась обвинять себя в том, что была к Олесе не слишком внимательна, чего-то ей не дала, чего-то для нее не сделала. Чем дальше, тем чаще она обвиняла себя в том, что случилось, и Тамара всерьез обеспокоилась психическим состоянием матери. Ловила себя на неуместной мысли: вот только этого не хватало, лечить ее теперь до конца жизни…

Похоже, пока с ней все было нормально. Бабушка даже могла сама держаться на ногах. Тамара Воловик стояла у гроба дочери и ненавидела себя за то, что не способна выдавить хотя бы слезинку. Вот уж поистине, не врут те, кто говорит: она выплакала все слезы. Теперь мать Олеси понимала: такое вполне может произойти. И все же чувствовала, что заплакать нужно. Ведь сейчас на нее смотрят, без преувеличения, несколько сотен людей, пришедших и даже приехавших из других городов прощаться с ее несчастной дочерью.

Журналист Дмитрий Клименко стоял чуть поодаль похоронной процессии. Он уже знал, о чем напишет. Вероятно, об этом же напишут и его коллеги, в том числе киевские, прибывшие в Кировоград на специально выделенном автобусе. Его организовал губернатор. Он же распорядился приготовить для Олеси Воловик самое удобное место на кладбище. По данным, которые вряд ли позволят публиковать, решение хоронить жертву мажоров не в черте города, а за его пределами, в пригороде, который уже находился в юрисдикции Кировоградской области, приняли в последний момент. Учитывая тесные связи мэра с семьями насильников и убийц, особенно с Крутецкими, тот либо сам решил устраниться, либо ему настоятельно посоветовали соблюдать нейтралитет. Дело Воловик уже взяли на особый контроль в Киеве, и мэру в свете этих событий лучше не козырять знакомством с Крутецким, а Крутецкому в свою очередь – забыть о мэре. Хотя бы временно, пока идет следствие и готовится суд.

Губернатор же ничем не рисковал. В последнее время его отношения с Крутецким подпортились. По осторожным слухам, Крутецкий начал подключать свои киевские связи для того, чтобы сменить действующего губернатора и поставить на его место человека, который реально поможет Крутецкому расширить бизнес и влияние в регионе. Потому, вероятно, губернатор и постарался: дорогу к кладбищу буквально за сутки покрыли новым асфальтом, а вокруг могилы Олеси расчистили территорию, вырубив старые кусты. Неподалеку возвышался местный мемориал воинам-афганцам, и от этого могила девушки становилась еще значимее: она ведь тоже жертва чужой войны…

А вот о том, что Тамара Воловик категорически против любого митинга и красивых слов на похоронах, журналист Клименко обязательно напишет. Потому прощание с девушкой проходило во влажной пасмурной тишине. Люди, которых привез к месту захоронения кортеж автобусов, шли мимо гроба длинной вереницей, останавливались на мгновение, провожали девушку скорбными взглядами, клали цветы и уступали место следующим. Уже к середине прощальной церемонии белый гроб засыпали розами и гвоздиками, цветы падали, ковром устилая землю вокруг подставки гроба.

Еще Клименко напишет о том, что погребальную церемонию охранял взвод милицейского спецназа. Беспорядков и волнений не ожидалось, так как митинг не разрешили родственники покойной, но милицию прислали на всякий случай, во избежание даже случайных событий, которые могут быть расценены как провокация. Наособицу, метрах в полутора от гроба, стояли четыре милиционера. Они стерегли Виктора Воловика – отца девушки отпустили из колонии на похороны. На месте с него сняли наручники, чтобы он подошел к гробу. Отец поцеловал мертвую девушку в холодный лоб, потом кивнул бывшей жене. Та машинально покачала головой, и со стороны никто не понял, что это было: то ли Тамара просит не подходить к ней, то ли – ничего не говорить. Когда Виктор, отойдя от гроба, снова протянул руки для наручников, старший команды сопровождения, милицейский старшина, также покачал головой – и Воловик, благодарно кивнув в ответ, сложил свободные руки перед собой в скорбном жесте.

Чего не избежали, так это прощального салюта. Когда священник, уже отпевший девушку в здешнем храме, прочитал над гробом прощальную поминальную молитву и крышку принялись приколачивать, грянул залп – спецназовцы из короткоствольных автоматов выстрелили в воздух. Какая-то женщина в многолюдной толпе заголосила, ее плач подхватил хор скорбных женских голосов, еще кто-то зарыдал в голос.

После второго залпа гроб с телом Олеси Воловик медленно опустили в свежевырытую могилу. Журналист Дмитрий Клименко решил не проверять слухи о том, что кладбищенские могильщики отказались от денег и даже от водки, решив работать для Олеси бесплатно. Когда Тамара бросила в могилу первый ком земли и он глухо ударился о крышку гроба, грянул третий залп. За бывшей женой к краю могилы подошел Виктор Воловик, теперь уже не оглядываясь на своих провожатых. Бросив землю, он шагнул в сторону, давая дорогу бабушке.

Стоило ей наклониться за землей, как она пошатнулась. Виктор мгновенно подхватил бывшую тещу – она ведь рисковала упасть в могилу. Тут же подоспели врач с санитаром, женщину поспешно отвели к «скорой», и когда Виктор принялся помогать, старшина, сделав два широких полушага-полупрыжка, догнал Воловика, крепко стиснул руку ниже локтя, коротко сказал:

– Не положено.

Согласно кивнув, Виктор Воловик втянул голову в плечи и вернулся на свое место.

Еще через пять минут люди медленно потянулись обратно к автобусам. Дожидаться, пока могилу зароют, остались только Тамара и еще несколько ее близких. Погребальная церемония завершилась.

Но люди по всей стране не собирались прощаться с Олесей Воловик. Даже после смерти она оказалась нужна многим…

4

Ток-шоу шло в прямом эфире. Следователь Борташевич редко смотрел телевизор, тем более – такие вот программы, где случайные люди собирались в студии и битый час болтали ни о чем, так и не придя в финале ни к каким выводам. Но сегодня он специально постарался прийти с работы раньше, чтобы, к удивлению домашних, включить телевизор.

Тема, которую анонсировали уже несколько дней, интересовала Борташевича остро и касалась его напрямую. Как полного дилетанта во всем относящемся к медийной кухне, следователя занимало, что происходит, когда программа прерывается на рекламу. Ведь в те десять-пятнадцать минут гости студии, которые предстают непримиримыми оппонентами, вполне могут мирно беседовать и даже о чем-то договариваться. Что для человека с принципами, каким считал себя Борташевич, было абсолютно неприемлемо.

– Еще раз добрый вечер, это шоу «Главная тема» и я, его ведущий Денис Черепанов! – бодро, совсем не соответствуя главной теме, прокричал с экрана худосочный ведущий в стильных очках. Дочка пояснила следователю, что этот Черепанов меняет их в каждой программе, у него даже интервью брали по поводу коллекции очков. – Напоминаю, что сегодняшняя главная тема – трагедия, которая произошла в городе Кировограде и всколыхнула всю страну. Изнасилование и убийство восемнадцатилетней Олеси Воловик, девушки, которая только начинала жить, никого не оставило равнодушным. Убийцы задержаны и, вне всякого сомнения, будут наказаны, как того требует возмущенная общественность. И сейчас к нам в студию уже идет гость, который утверждает: на самом деле история Олеси Воловик не так проста. Встречайте – адвокат Ян Яковлев!

Самое удивительное – публика зааплодировала его появлению в зале. Видимо, отстал я от жизни, решил Борташевич. Как никто зная все подводные камни этого громкого дела, следователь четко представлял себе, что скажет сейчас Яковлев в прямом эфире на всю Украину и кто поспособствовал тому, чтобы именно его пригласили в студию. Даже отсюда, из Кировограда, следователь, изучая связи фигурантов, смог выяснить: один из киевских политических партнеров Крутецкого через своего влиятельного родственника имел какое-то отношение к телеканалу, транслировавшему шоу.

Тем временем Ян Яковлев не вошел – впорхнул в студию, приветственно помахал рукой, пожал на ходу руку Черепанову и удобно устроился в кресле. Камера при этом взяла всю студию, показав в креслах напротив Тамару Воловик, в черной траурной косынке, и девушку лет двадцати восьми в строгом брючном костюме – она представилась как психолог. То ли Борташевичу померещилось, то ли адвокат впрямь помахал им отдельно и демонстративно.

– Итак, Ян, вы собираетесь защищать убийц Олеси Воловик…

– Секундочку! – Яковлев быстро выставил руку перед собой. – Я тут слушал все, о чем вы говорили, и хочу предупредить: живи мы в реально правовом государстве, за все, что было сказано, каждого из говорящих можно запросто судить.

– И меня? – деланно удивился ведущий.

– Вас, господин Черепанов – в первую очередь! – усмехнулся адвокат.

– Чем я заслужил такую немилость?

– Вы назвали убийцами людей, которых еще даже не судили! – победно заявил Яковлев. – Тогда как виновность любого человека не только в Украине, но и в любой другой цивилизованной стране устанавливает суд. У нас же молодых парней не только называют убийцами публично, в средствах массовой информации и так далее, но даже готовы линчевать. Вы видели, что происходило у нас в городе, когда ребят всего лишь задержали? Это же терроризм, циничное попрание прав человека! К тому же там вообще была и есть масса нарушений.

– Где именно? – Черепанов, как мог, старался разбавить речь адвоката, грозившую превратиться в монолог.

– Везде, господин Черепанов! Везде! Почему не наказаны те, кто опубликовал в Интернете в социальных сетях адреса и фотографии тех молодых людей, которых задержали по делу Воловик? Где уголовные дела против тех, кто унижал их человеческое достоинство, нанося семьям моральный ущерб? А ведь родители этих ребят – уважаемые люди!

– Все?

– Некоторые, – признал адвокат. – Только что это меняет? Если Юра Марущак из неблагополучной семьи, а Игорь Крутецкий – сын известных не только в нашем регионе людей, что, бедного парня можно унижать, а обеспеченного – нет? Я настаиваю и буду настаивать: права задержанных, подозреваемых нарушаются. И ответственности за это безобразие никто не несет!

– А то, что они сделали?! – не сдержалась Тамара Воловик, но ведущий жестом призвал ее успокоиться, снова повернулся к Яковлеву.

– Мать погибшей девушки переполняют эмоции, мы все это понимаем. И все-таки, господин Яковлев, обвинения в адрес ваших подзащитных не голословны.

– Момент, уточнение: у меня только один подзащитный. Это Артур Греков. У меня есть веские доказательства того, что мой клиент не совершал ничего противозаконного. Их я предъявлю в суде. Сами понимаете, к истории приковано пристальное внимание общественности, потому следствие ангажировано. Причем там даже примешивается политика!

При этих словах Борташевич презрительно хмыкнул и потянулся за сигаретами. Жена, как раз вошедшая в кухню по какой-то надобности, тут же уловила этот жест:

– Сколько раз говорить: на кухне не курят. Реклама была, мог на балкон выйти.

– Ладно, отстань… – Следователь нехотя положил пачку на место.

– И вообще, у нас в стране запрещено курить даже на балконах!

– У нас и людей убивать запрещено, – отмахнулся Борташевич. – Дай послушать!

Тем временем в студии Ян Яковлев уверенно пытался перехватить инициативу.

– Именно потому я с полной ответственностью заявляю: любые доказательства защиты следствие не примет по умолчанию. Дело нужно довести до суда, там и встретимся. Сюрпризы будут, я вам обещаю. Все, точка.

Почему люди в студии захлопали после этих слов, Борташевич опять не понял.

– Хорошо, – согласился ведущий, поправляя очки. – Тогда такой вопрос: почему именно это дело так быстро идет к суду? Ведь обычно следствие тянется минимум год, тем более когда история такая, гм, деликатная…

– Объяснить? Объясню! – Яковлев развалился в кресле, закинул ногу на ногу. – Помните, у нас в регионе судили некоего депутата Лозинского? Вижу, помните. Думаете, остальные депутаты в нашей стране, причем депутаты любого уровня, ничего подобного не совершают? Просто в случае с Лозинским появился повод, который совпал с неким политическим заказом. У нас в стране депутатов не любят. «Депутат» – это ругательство. И вот нужен был показательный процесс, чтобы отчасти успокоить народ: дескать, и неприкасаемые несут наказание. Другой случай хотите? Судья Зварич из Львова! Он что, единственный взяточник среди отечественных судей? Нет, но судят его! Опять-таки, показательный процесс!

– То есть вы хотите сказать, что скорый суд над, скажем так, подозреваемыми в убийстве Олеси Воловик – из той же оперы?

– Именно! Я согласен: сынки и дочки влиятельных политиков, бизнесменов, милиционеров, прокуроров и так далее ведут себя отвратительно. Причем по всей стране, Кировоград – не единственный пример. Они сбивают людей своими машинами, избивают женщин и детей, даже насилуют, стреляют среди бела дня – и что же, где наказание? Вот и появился повод повесить на троих, вернее – двоих ребят все грехи украинских мажоров. Хотя ни мой подзащитный, Артур Греков, ни Игорь Крутецкий к так называемым мажорам не относятся.

– А кто они тогда? – Черепанов обвел взглядом присутствующих, словно призывая к дискуссии.

– Мальчики из порядочных приличных семей, – скромно ответил Яковлев.

– Тем не менее именно их назвала Олеся Воловик как своих убийц! – нанес ведущий ответный удар. – Тогда как в большинстве случаев жертвы мажоров их в лицо не видят, имен их не знают и так далее.

Яковлев снова заворочался в кресле, устраиваясь удобнее.

– Здесь – самая главная ловушка этого непростого дела. Я не боюсь на этом настаивать. Более того, я не скрываю: такова главная линия нашей защиты. Ни прокурор, ни кто-либо другой не сможет воспользоваться моим откровением как форой. Обвинению просто нечем крыть, и не будет чем.

– Вы заинтриговали! – Ведущий вновь обратился к студии за поддержкой, и та отреагировала старательными аплодисментами.

Борташевич напрягся. Он догадывался, чт сейчас услышит. Многое и многих повидав за свою практику, следователь тем не менее удивился: надо иметь либо беспредельную наглость, либо крепкую, прочную крышу, чтобы вот так, в прямом эфире, на миллионную аудиторию делать подобные заявления.

Когда Яковлев заговорил, следователь понял: не ошибся. Адвокат предсказуем.

– Олеся Воловик, жертва жестокого и страшного преступления, в момент, когда ее нашли в котловане, переживала шок. И находилась частично в полубессознательном, частично в бредовом состоянии!

– Сам ты бредовый, сволочь такая! – снова не выдержала, сорвалась Тамара, даже рванулась со своего места, но сидевшая рядом психолог удержала женщину.

На адвоката это, похоже, никак не подействовало.

– Девушка пережила шок, – спокойно продолжал он. – К тому же в ее собственных показаниях есть пункт о том, что она ничего не помнит. В смысле, не помнит, как оказалась на улице, в котловане. Ребят, чьи имена и фамилии она назвала, Олеся помнит только потому, что познакомилась с ними в кафе и согласилась пойти в чью-то квартиру. Там – я цитирую показания жертвы – они сели за стол на кухне, выпили. После чего Олеся отключилась.

– Моя дочь не пила! – злобно выкрикнула Тамара.

– Правильно. – Яковлев сохранял спокойствие. – Мы, конечно, пока не в зале суда. Но информация, которой я оперирую сейчас, все равно уже чьими-то стараниями попала в средства массовой информации. То есть в открытые источники. Например, рассказ одной из подруг Олеси. Девушка утверждает, что ваша дочь, уважаемая, пить совершенно не умела. Алкоголь ей был противопоказан в любых количествах, такое вот необычное свойство организма. Я имею в виду, крепкий алкоголь. Потому сейчас обращаюсь уже к телезрителям и взываю к здравому смыслу, а не к политической целесообразности осуждения именно этих ребят… Денис, могу я это сделать?

– Конечно-конечно, мы в прямом эфире! – Черепанов энергично закивал головой. Зрители снова захлопали, их поведение уже не на шутку раздражало Борташевича.

Между тем Ян Яковлев приосанился. Камера взяла его крупным планом.

– Можете считать мои слова официальным заявлением! – В его голосе зазвучали откровенно пафосные нотки. – Олеся Воловик добровольно поздно ночью пошла с тремя молодыми людьми, которых едва знала. Она познакомилась с ними в кафе. Имеющем, кстати, сомнительную репутацию так называемой «наливайки». Силу к девушке ни один из парней не применял. Зачем они шли в квартиру ночью – вопрос отдельный. Хотя напомню, опять же, показания самой жертвы: в киоске напротив один из парней купил презервативы…

– Да ты сам как презерватив! – опять выкрикнула Тамара.

Теперь ни ведущий, ни адвокат не повели бровью.

– …В квартире компания выпила. Это утверждает и мой подзащитный, и остальные. Организм Олеси Воловик плохо реагировал на водку. Ей стало нехорошо, она отключилась. Парни испугались, привели девушку в чувство и отправили из квартиры от греха подальше. Да, они поступили неправильно. Но з это не судят, а всего лишь порицают. Да, они на всю жизнь запомнят ту ночь. Они уже проклинают себя за то, что связались тогда с девчонкой. Однако у жизни нет функции обратной перемотки, друзья! Итак, Юрий, Игорь и Артур остались в квартире. А Олеся ушла в темную холодную ночь. Кого она встретила у подъезда, кто ее насиловал, душил и поджигал – разберется если не следствие, в чем я сомневаюсь, то уж точно – суд.

Как и предвидел Борташевич, зал в финале речи снова разразился дружными аплодисментами. Теперь уже даже не ожидая сигнала от ведущего. Яковлев чуть привстал, картинно поклонился. Камера переместилась на пунцовое от гнева лицо Тамары Воловик, и следователь Борташевич вдруг понял: дальше смотреть неинтересно. Позиция защиты ясна, озвучена миллионам людей, и если удастся пролезть с этим в лазейку…

Махнув рукой, Борташевич выключил телевизор, подхватил с кухонного стола сигареты и отправился на балкон.

5

После мартовских событий Крутецкие временно выехали из Кировограда. Инга жила то в загородном доме, то в киевской квартире мужа. Олег Несторович Крутецкий в родных краях не появлялся вообще, управляя ситуацией по телефону из столицы. Грековы, наоборот, никуда не уезжали. Более того, Алевтина Павловна даже не закрыла свои мини-маркеты, хотя в одном из них, где работал охранником Марущак, сразу после смерти Олеси кто-то разбил стекла. Милиция впервые на памяти Грековой решила остаться в стороне. Вот почему потерпевшая не потрудилась написать заявление – не видела в этом смысла. Просто оплатила новые стекла и удвоила охрану в каждом магазине – средства мужа, которого Алевтина Павловна поставила перед фактом, это позволяли. Однако встречи с адвокатами, которые сам Ян Яковлев окрестил военными советами, все равно проходили в Киеве, в одном из офисов Олега Крутецкого.

Сам он, будучи человеком не слишком публичным, старался в них не участвовать, полностью доверив это дело жене. Потому любое слово, любое мнение Инги следовало считать словами и мнением самого Крутецкого. Адвокат Игоря приезжал постоянно, однако все чаще отмалчивался, позволяя активному Яковлеву как адвокату Грекова озвучивать всюду, где только можно, позицию защиты. До сегодняшнего дня адвокаты Крутецкого и Грекова не слишком расходились во мнениях. Но теперь инициативу решил проявить сам Яковлев, она касалась исключительно Артура, потому Инга была приглашена чисто из вежливости – дабы не создалось впечатление, что защита Грекова, как и сами Грековы, действуют за ее спиной. Адвоката же Крутецкого вообще не приглашали: все равно семья расскажет ему о новом ходе защиты Грекова.

Однако сам назначивший встречу Ян Яковлев форсировать события не спешил. Угостившись кофе, он перебрал какие-то свои записи, после чего сказал:

– По моим данным, дело начнут слушать в конце июня.

– Да, – подтвердила Инга.

– В наших интересах закрытый процесс. Но сами понимаете, как сейчас там, – адвокат показал пальцем в потолок, – относятся к этой истории.

– Да, – снова подтвердила Инга.

– К тому же журналисты уже подняли волну. Клименко, ваш, кировоградский – тот вообще требует суда в прямом эфире. Чуть ли не на городскую площадь вынести трансляцию. Даже расписал, сукин сын, как такое технически возможно. И даже – сколько это стоит.

– Я читала, – кивнула Крутецкая. – Олег рассказывал, что такой ход даже рассматривался кем-то там, – теперь она кивнула в потолок. – Только решили таких крайностей не допускать. Процесс проведут открыто.

– На судью давят, – добавила Алевтина Грекова. – Откуда – не знаю, но мне намекнули – давят. Вы правильно сказали тогда, по телевизору: дело политическое.

– Конечно, выборы вон на носу, – согласился Яковлев. – Дело Воловик на особом контроле, там такие зубры – не прорвешься. Ваших парней захотели посадить – так их посадят. Если мы сами не подскажем тем, от кого это зависит, нужный и правильный ход для того, чтобы выйти из ситуации красиво.

– То есть?

– Оставить за решеткой того дегенерата, Марущака.

– Господи… – Алевтина Павловна привычным жестом стиснула виски, помассировала их. – Господи, боже мой, сколько раз думала, что общего может быть между таким… таким Марущаком и Артуром…

– Нашим мальчикам, милые дамы, следовало бы лучше выбирать себе знакомых и друзей, – назидательным тоном произнес адвокат, хотя вывод этот был не нов – Яковлев периодически повторял эту фразу. – Кстати, среди девиц тоже.

– Мы уже много раз говорили об этом, – сухо напомнила Крутецкая. – Вы ведь зачем-то позвали нас, причем срочно. Намекнули, что открылись некие новые обстоятельства…

– Да-да, – ответил Ян Яковлев поспешно, затем глотнул остывающего кофе, собираясь с мыслями. – Я человек прямой, потому извините, Инга, за напоминание… В общем, мы работаем командой, у нас общие интересы… Но когда есть возможность сделать для своего клиента больше, чем для остальных, я как юрист такой возможности не упущу.

– Что вы имеете в виду? – Крутецкая напряглась, чуть подалась вперед.

– Только то, что открытый процесс нам не нужен. Будь суд за закрытыми дверями, как случается при обычных обстоятельствах, я не опасался бы так за вашу, Алевтина Павловна, реакцию на мое предложение. Как и за реакцию самого Артура.

– Вы еще ничего не предложили, а уже интригуете, – заметила Грекова. – Это не по фэн-шую, как говорится…

– Конечно. Будем по фэн-шую. – Яковлев улыбнулся. – Начнем с того, почему ход, который я собираюсь предложить для Артура, неприемлем для Игоря. О Марущаке, думаю, мы не говорим… Дело в том, Инга, что ваш сын уже успел наговорить себе на серьезный срок заключения. Кто просил его во всех подробностях описывать ту отвратительную историю с девчонкой? Еще и собственные признания…

– Мальчика шокировали обвинения и арест, – ответила Инга. – К тому же на него давили все вокруг, милиция в том числе. Вы же сами знаете, какая сложилась нездоровая обстановка… Угрозы, все такое…

– Конечно, теперь Игорь все отрицает. Я в курсе вашей стратегии защиты, – подтвердил Яковлев. – Никто никогда не докажет, что в милиции сына Крутецкого избили, однако психологическое насилие может иметь место. Вот только Артур Греков признаваться ни в чем не спешил. Он частично подтвердил показания Марущака и своего друга Крутецкого. Сам же продолжает отрицать свое непосредственное участие в происшедшем.

– Ему не верят, – напомнила Грекова.

– Согласен. И я не верю. Да только я – адвокат, защитник. Мальчишку надо вытаскивать, мне за это платят. Потому предлагаю ход, на который и вы, и Артур должны согласиться. Понимаю: на открытом процессе, когда все всё видят и слышат и это непременно пойдет в прессу, решиться последовать моему совету непросто для молодого мужчины. Однако, – тут Яковлев снова многозначительно вознес палец к потолку, – это шанс переломить общественное мнение. Как и сам ход судебного разбирательства в отношении Артура. Мы представим серьезные, весомые доказательства того, что мой клиент не мог сделать того, в чем его обвиняют. Если защита Крутецкого со своей стороны сработает, как задумано, останется только никому не нужный Марущак. И Артур с Игорем получат реальную возможность избавиться от обвинений в групповом изнасиловании. Правда, – тут же уточнил он, – в случае, если мы договоримся, ваш сын, Алевтина Павловна, может получить такую возможность раньше.

– Не тяните кота за хвост! – поторопила его Грекова. – Что у вас там припасено?

Объяснение заняло меньше времени, чем предисловие.

Поначалу Грекова возмутилась и была категорически против. А Крутецкая, на радость Яковлеву, вообще открестилась даже от возможности принять для Игоря подобную тактику. Но адвокат повторил свое предложение.

И теперь Грекова задумалась.