Клуб самоубийц. Черная стрела (сборник) Стивенсон Роберт

ГЛАВА III

Приключение с извозчиками

Поручик Брэкенбюри Рич сильно отличился в одну из последних индийских горных войн. Он собственноручно захватил в плен главного вождя. Его храбрость прогремела на весь свет. Когда он возвращался домой с безобразным шрамом от сабельного удара и весь трясясь от болотной лихорадки, благоприобретенной в джунглях, общество готовилось устроить ему торжественную встречу, какая полагается знаменитости небольшого чина. Но поручик Брэкенбюри был очень скромный мужчина. Он любил приключения и опасности, но терпеть не мог никакой лести и никаких торжеств. Поэтому он переждал в Алжире и на разных курортах, пока шум о нем не улегся и о его подвигах не начали забывать. Только тогда, наконец, решился он приехать в Лондон. Приезд его был почти никем не замечен, чего именно ему и хотелось. А так как он был одинок и имел лишь дальних родственников, живших где-то в провинции, то в столице страны, за которую он только что пролил свою кровь, он оказался в положении приезжего иностранца.

На следующий день по приезде он пообедал один в военном клубе. Там он встретился кое с кем из старых товарищей, пожал им руки, поговорил, но так как каждый из них был куда-нибудь приглашен на вечер, то Брэкенбюри оказался опять в одиночестве. На нем был вечерний костюм, потому что он предполагал отправиться в какой-нибудь театр. Но он Лондона совсем не знал. Из провинциальной школы он попал сначала в военное училище, а оттуда был выпущен прямо в ост-индскую армию. Теперь он рассчитывал познакомиться с Лондоном, который был для него почти совершенно незнакомой землей. Помахивая тросточкой, он пошел на запад.

Был тихий темный вечер. Временами накрапывал дождь. Смена незнакомых лиц при свете фонарей действовала на воображение поручика. Он размечтался. Ему представлялось, что он так и будет все идти и идти без конца в этой возбуждающей атмосфере громадного города, окруженный таинственным, невидимым влиянием четырех миллионов человеческих жизней. Он смотрел на дома, думая о том, что делается за их ярко освещенными окнами; вглядывался в лица встречных и видел на всех на них печать озабоченности чем-то неизвестным ему, не то дурным и преступным, не то благородным и добрым.

— Вот все говорят — война, война, — думал он, — а здесь разве не та же война? Разве это не поле битвы для человечества — большое, широкое?

Тут он стал удивляться тому, что вот он идет один по такой обширной и сложной арене, и для него нет ни малейшего шанса испытать хотя бы что-нибудь похожее на приключение.

— Всему свое время, — размышлял он дальше. — Я здесь чужой; быть может, и вид у меня странный. Но этот водоворот втянет со временем и меня.

Стемнело еще больше, и вдруг с шумом хлынул холодный дождь. Брэкенбюри спрятался под деревья. Тут он заметил, что стоявший неподалеку извозчик знаком дает ему понять, что он свободен.

Поручик обрадовался благоприятному случаю и махнул извозчику в ответ тросточкой. Тот подал свой кэб, и поручик уселся в лондонскую гондолу.

— Куда прикажете? — спросил извозчик.

— Куда хотите, туда и везите, — ответил Брэкенбюри.

Кэб с изумительной быстротой помчался по дождю среди путаницы отдельных дач, до того похожих одна на другую — с садиком перед каждой, с плохо освещенными улицами, — что Брэкенбюри, сидя в быстро мчавшемся кэбе, скоро совсем перестал понимать, куда его везут. Одно время ему казалось, что извозчик просто забавляется и катает его себе вокруг одного небольшого квартала, но этому противоречила быстрота езды: извозчик, очевидно, спешил куда-нибудь, имея вполне определенную цель. Поручику вспомнились рассказы о том, как в Лондоне завозят приезжих в разные дурные притоны. Вдруг этот извозчик принадлежит к какому-нибудь разбойничьему товариществу? Вдруг его этак же завезут куда-нибудь и убьют? Такая мысль должна была явиться сама собой, когда кэб вдруг быстро завернул за угол и подкатил к садовым воротам дачи, от которых шла к дому длинная и широкая аллея. Дом был великолепно освещен. В это время от ворот отъезжал другой извозчичий кэб, и Брэкенбюри мог видеть, как какого-то господина впускали в главный подъезд и как его встречали ливрейные лакеи. Поручик очень удивился, что его кэб остановился возле самого дома, но приписал это простой случайности и преспокойно остался сидеть в экипаже, продолжая курить. Но вот открылась форточка вверху кэба, и извозчик сказал:

— Приехали, сэр!

— Приехали? — переспросил Брэкенбюри. — Куда приехали?

— Вы сами же изволили сказать: «Куда хотите, туда и везите», — со смехом отвечал кэбмен. — Вот я вас и привез.

Брэкенбюри удивился, что у извозчика такой приятный и вежливый голос; он вспомнил необычайную резвость его лошади и теперь, кроме того, обратил внимание на роскошную отделку экипажа. Таких извозчичьих кэбов не бывает.

— Я попрошу вас объяснить мне, что это значит, — сказал поручик. — С какой стати вам вздумалось высаживать меня на дождь и среди грязи? Я полагаю, любезный, что сначала следовало спросить меня самого, захочу ли я?

— Я вас и спрашиваю, — отвечал извозчик, — и когда я объясню вам все, то я наперед уверен, судя по вашей наружности, что вы захотите. В этом доме собирается джентльменская компания. Я хорошенько не знаю, что за человек здешний хозяин: новичок ли он в Лондоне, не имеющий никого знакомых, или просто чудак, потакающий собственным своим прихотям, но только он меня нанял с тем, чтобы я подхватывал и привозил к нему джентльменов, одетых в вечерние костюмы, в особенности военных офицеров. Вам стоит только войти и сказать, что вас пригласил мистер Моррис.

— Это вы — мистер Моррис? — осведомился поручик.

— О, нет! — отвечал кэбмен. — Мистер Моррис — хозяин этого дома.

— Не совсем заурядный способ собирать к себе гостей, — сказал Брэкенбюри. — Впрочем, отчего чудаку не почудачить немного, если это ни для кого не обидно. А скажите, если я отклоню приглашение мистера Морриса, тогда как?

— В таком случае мне приказано отвезти вас на то место, где я вас посадил, — отвечал извозчик, — и до полуночи высматривать других подходящих особ. Мистер Моррис говорит, что те, кому такое приключение не по вкусу, в гости ему не годятся.

Эти слова заставили поручика решиться.

— Вот и приключение, — подумал он, сходя с извозчика. — В общем, мне недолго пришлось дожидаться.

Выйдя из кэба у ворот, причем едва нашел место, где ступить на тротуар, он стал рыться в карманах, чтобы заплатить за езду, но кэб уже успел сейчас же отъехать и помчался по-прежнему сломя голову. Брэкенбюри крикнул извозчику, но тот не обратил никакого внимания и продолжал мчаться. Но голос поручика услыхали в доме; дверь подъезда опять отворилась, пропустив в сад целый поток света, и к поручику навстречу выбежал лакей, неся для него зонтик.

— Извозчику заплачено, — учтиво объяснил лакей, — не извольте беспокоиться.

И он повел Брэкенбюри сначала по садовой дорожке, а потом по ступеням крыльца.

В передней несколько других лакеев приняли от него палку, шляпу, пальто, дали ему билет с номером и вежливо повели по лестнице, убранной тропическими цветами. Величественный дворецкий спросил его фамилию, проводил его в гостиную и громогласно доложил: «Поручик Брэкенбюри Рич».

Навстречу гостю вышел стройный и удивительно красивый молодой человек, приветствуя его вежливо и радушно. Сотни свечей из самого лучшего воска заливали светом всю комнату, пропитанную, как и антре, ароматом редких и красивых цветущих растений. Открытый буфет был уставлен аппетитными блюдами. Многочисленные лакеи сновали по гостиной, разнося фрукты и бокалы с шампанским. Гостей было счетом шестнадцать человек — все мужчины, только что вышедшие из ранней молодости и, за немногими исключениями, очень представительные и элегантные. Они разбились на две группы: одна толпилась у рулетки, а другая у стола, на котором играли в баккара.

— Очевидно, я попал в какой-нибудь частный игорный дом, — подумал Брэкенбюри, — и извозчик был просто зазыватель.

Он бегло окидывал глазами всю обстановку и делал свои выводы, а хозяин все держал его за руку. Но вот он снова взглянул на хозяина.

При вторичном осмотре наружность мистера Морриса произвела на поручика еще более благоприятное впечатление. Непринужденное изящество его манер, любезность, благородство, мужество, просвечивавшие во всех его чертах, — все это плохо согласовалось с предубеждениями поручика против хозяина игорного ада. Общий тон мистера Морриса обличал в нем человека с положением в обществе и с большими достоинствами. Брэкенбюри почувствовал внезапно сильное влечение к своему собеседнику, и хотя сам бранил себя за свою слабость, однако никак не мог этого влечения в себе подавить.

— Я много о вас слышал, поручик Рич, — сказал мистер Моррис, понижая голос, — и очень рад, что случай познакомил меня с вами. Ваша наружность вполне соответствует той репутации, которую вы составили себе в Индии, и если вы пожелаете забыть на некоторое время необычайность вашего появления здесь, то я буду считать, что вы оказали мне этим, во-первых, большую честь, а во-вторых, доставили истинное удовольствие. Человека, не испугавшегося варварской конницы, — прибавил он со смехом — едва ли может испугать нарушение этикета, хотя бы и довольно серьезное.

Он подвел поручика к открытому буфету и предложил ему чего-нибудь выпить и закусить.

— Ей-богу, он очень мил и интересен, — думал про себя поручик, — с ним так приятно себя чувствуешь.

Они выпили шампанского, которое оказалось превосходным, и, заметив, что все курят, он сам также достал из портсигара манилью и закурил. С сигарой во рту подошел он к столу с рулеткой и некоторое время постоял около него, с улыбкой глядя на играющих. На досуге он имел возможность заметить, что все гости без исключения состояли под неусыпным наблюдением. Мистер Моррис переходил от одного к другому, как самый внимательный и любезный хозяин, но в то же время в каждого зорко вглядывался, и ни один гость не мог избегнуть его пытливого взгляда. Брэкенбюри начал сомневаться, действительно ли это игорный притон: так все было по-домашнему. Он следил за всеми движениями мистера Морриса; хотя тот и улыбался все время, но Брэкенбюри замечал под этой маской серьезную тревогу и озабоченность. Гости смеялись и играли, но у Брэкенбюри пропал к ним всякий интерес.

— Этот Моррис далеко не самый беззаботный из находящихся здесь, — подумал он. — Он чем-то глубоко удручен. Постараюсь дознаться, что такое.

Время от времени мистер Моррис отводил кого-нибудь из гостей в сторону, выходил с ним в соседнюю приемную и после короткого разговора возвращался в гостиную один, а гость уже больше не появлялся. После того как это повторилось несколько раз, любопытство Брэкенбюри достигло крайней степени. Он решил добиться объяснения хотя бы этой только тайны, пробрался незаметно в приемную перед гостиной и спрятался в амбразуре окна, прикрывшись занавесками модного зеленого цвета. Едва он успел это сделать, как послышались шаги и голоса. Выглянув в щелку между двумя занавесками, он увидел мистера Морриса, идущего рядом с толстым, краснощеким субъектом, похожим с виду на коммивояжера и уже раньше обратившим на себя внимание поручика своим грубым хохотом и дурными манерами за столом. Хозяин и гость остановились как раз против окна, так что Брэкенбюри не пропустил ни одного слова из их разговора. Разговор же был такой:

— Тысячу раз прошу у вас извинения! — говорил мистер Моррис самым миролюбивым тоном. — Хоть я поступаю и круто, но я уверен, что вы на меня не будете сердиться. В таком большом городе, как Лондон, инциденты случаются на каждом шагу, и наша обязанность всячески их предупреждать. Говоря откровенно, я боюсь, что вы почтили мой дом вашим присутствием исключительно по ошибке. Я даже и не помню, как вы вошли. Позвольте поставить вам вопрос прямо, без дальних околичностей — между джентльменами достаточно одного слова: как вы думаете, в чьем доме вы здесь находитесь?

— В доме мистера Морриса, — с чрезвычайным смущением отвечал гость, не зная куда ему деваться от конфуза.

— Мистера Джона или мистера Джемса Морриса? — допытывался хозяин.

— Не могу вам сказать, — отвечал несчастный гость. — Я с ним лично тоже не знаком, как и с вами.

— Я теперь вижу все, — сказал мистер Моррис. — На этой улице живет мой однофамилец. Наверное, полисмен может сказать вам в точности номер его дома. Я очень благодарен тому недоразумению, которое познакомило меня с вами и дало мне возможность довольно долго наслаждаться вашим обществом. Я буду надеяться, что мы еще встретимся с вами на более правильной почве. А теперь я не буду больше задерживать вас вдали от ваших друзей… Джон! — прибавил он возвысив голос. — Помогите этому джентльмену отыскать свое пальто.

И с самым любезным видом мистер Моррис проводил гостя до дверей на лестницу, сдав его на попечение дворецкого. Когда он, возвращаясь в гостиную, проходил опять мимо окна, Брэкенбюри слышал, как он облегченно вздохнул. Очевидно, он избавился от тяжелой задачи, угнетавшей его нервы.

С час еще продолжали подъезжать извозчики, привозя новых гостей, так что на каждого удаляемого старого гостя являлся всякий раз новый, и число гостей не уменьшалось. Но потом приезды сделались реже и, наконец, совсем прекратились, хотя процесс удаления продолжался. Гостиная начала пустеть. Баккара прекратилась, за неимением банкомета. Некоторые распрощались с хозяином по собственному почину, а с оставшимися мистер Моррис удвоил свою любезность.

С самыми ласковыми взглядами и с самыми любезными словами переходил он от группы к группе, напоминая даже не хозяина, а хозяйку, потому что в его приветливости было что-то мягко-женственное, очаровывавшее все сердца.

Когда гости поредели, поручик Рич вышел из гостиной на минуту в вестибюль подышать свежим воздухом, но как только он переступил через порог первой приемной, то был страшно поражен изумительным открытием. С лестницы исчезли все тропические растения. У садовых ворот стояли три мебельные фуры; лакеи выносили из дома всю обстановку; многие из них уже надели верхнее платье, как бы собираясь уходить. Сцена напоминала конец деревенского бала, для которого все было взято на прокат. Тут было над чем призадуматься поручику. Сначала сплавили гостей, которые далеко не были настоящими гостями; теперь расходились лакеи, которые едва ли были настоящей прислугой.

— Неужели весь этот дом — одна фальшь? — думал поручик. — Неужели он вырос как гриб, в одну ночь, и исчезнет до наступления утра?

Выждав удобную минуту, Брэкенбюри вбежал на второй этаж. Там оказалось то, что он ожидал. Он обошел все комнаты и нигде не нашел ни признака мебели, ни малейшей картины на стенах. Хотя дом был отлично отделан заново, оклеен хорошими свежими обоями, но видно было, что в нем не только не живут теперь, но и не жили никогда. Молодой офицер с удивлением вспоминал, какою эта дача представлялась уютной, благоустроенной и гостеприимной снаружи, когда он к ней подъезжал. Весь этот маскарад должен был стоить огромных денег.

Кто же был этот мистер Моррис? С какой целью вздумал он разыграть на одну ночь роль домовладельца в западном углу Лондона? И для чего он затаскивал к себе в гости первых попавшихся людей с улицы?

Брэкенбюри спохватился, что ушел чересчур надолго, и поспешил вернуться в гостиную. Многие успели без него разъехаться. Считая с ним и с хозяином, в гостиной, где только что перед тем было так людно, оставалось только пять человек. Мистер Моррис встретил его с улыбкой и сейчас же встал со стула.

— Теперь как раз время, джентльмены, — сказал он, — объяснить вам, какую цель я имел в виду, завлекая вас к себе позабавиться. Я уверен, что вы провели у меня вечер не особенно скучно, но я вам скажу откровенно, что я имел в виду не ваше развлечение, а собственную пользу. Мне хотелось помочь самому себе в одной очень несчастной случайности. Господа, — продолжал он, — вы все здесь джентльмены, за это ручается ваша внешность; и никакого другого ручательства мне больше не нужно. Говорю откровенно: я имею обратиться к вам с просьбой об одной очень опасной и очень щекотливой услуге. Я называю ее опасной, потому что вы до известной степени рискнете вашей жизнью; я называю ее щекотливой, потому что я попрошу у вас полнейшего, абсолютнейшего молчания обо всем, что вы увидите и услышите. Такая просьба со стороны лица, совершенно для вас постороннего, должна показаться вам странной до комизма. Я это знаю сам. Я знаю сам и потому прибавляю: если кто из вас находит, что он слышал достаточно и что больше слушать не следует, тому я готов пожать на прощанье руку с пожеланием покойной ночи и доброго успеха во всех его делах.

На это обращение сейчас же отозвался очень высокий и сутуловатый брюнет.

— Вполне одобряю вашу откровенность, сэр, — сказал он, — и что касается меня, то я ухожу. Никаких возражений я не делаю, но не скрою, что вы внушаете мне самые подозрительные мысли. Сам я ухожу, как я уже сказал, но мне хотелось бы и другим посоветовать, чтобы они последовали моему примеру, а между тем вы, по всей вероятности, полагаете, что я на это не имею права.

— Напротив, сэр, я буду рад всему, что бы вы ни сказали, — отвечал мистер Моррис, — потому что серьезность моего предложения неоспорима, и преувеличить ее нельзя.

— Что вы скажете, джентльмены? — спросил высокий мужчина, обращаясь ко всем гостям. — Вместе мы провели весело этот вечер, вместе дурачились, так не пойти ли нам и домой всем вместе? Вы меня очень похвалите за этот совет завтра утром, когда снова увидите солнце невинными и невредимыми.

Оратор произнес последние слова таким тоном, который усилил их значение, и лицо его при этом выражало особенную торжественность и многозначительность. Еще один из компании быстро встал и с видимой тревогой стал собираться уходить. Остались на своих местах только двое — Брэкенбюри и один старый, красноносый кавалерийский майор. Они сидели, как будто ничего особенного не случилось, и можно было бы подумать, что разговор не касается их нисколько, если бы не быстрый взгляд, которым они обменялись между собой по окончании разговора.

Мистер Моррис проводил дезертиров до дверей, которые сам за ними запер, и вернулся обратно, испытывая смешанное чувство облегчения и возбуждения. К двум офицерам он обратился со следующими словами:

— Я сделал себе выбор людей по способу Иисуса Навина из Библии, — сказал мистер Моррис, — и думаю, что во всем Лондоне других таких, как вы, не найдешь. Вы понравились моим извозчикам, потом и мне самому. Я внимательно следил за вами, как вы себя держите в совершенно незнакомом вам обществе; я смотрел, как вы играете в карты и как относитесь к проигрышу; наконец, я, чтобы вас испытать, сделал вам ошеломительное заявление, и вы его приняли, как самое простое приглашение на обед. А ведь чего-нибудь да стоит же, — воскликнул он, — что я много лет был компаньоном и воспитанником одного из самых умных и храбрых принцев в Европе.

— В битве при Бондерчанге, — заметил майор, — я вызвал только двенадцать охотников, а отозвались все солдаты в отряде. Но партнеры в картах или полк солдат под огнем — это две вещи совершенно различные. Вы еще можете себя поздравить, что у вас нашлось два человека, которые не пожелали оставить вас в трудную минуту. Поручик Рич, — прибавил он, обращаясь к Брэкенбюри, — я много слышал о вас в последнее время. Вероятно, слыхали и вы обо мне. Я майор О'Рук.

И ветеран подал молодому поручику свою красную и дрожащую руку.

— Кто же о вас не слыхал? — сказал Брэкенбюри.

— Господа, вы должны быть мне оба очень благодарны, потому что через меня устроилось ваше знакомство друг с другом, — сказал мистер Моррис.

— А теперь к делу, — сказал майор О'Рук. — Дуэль, вероятно?

— Дуэль по всем правилам, — отвечал мистер Моррис, — дуэль с неизвестными и очень опасными врагами, дуэль, как я опасаюсь, с обязательным смертельным исходом. Я вас попрошу не называть меня больше Моррисом. Зовите меня, пожалуйста, Гаммерсмитом; моего настоящего имени я вам пока не скажу, как не открою и имени той особы, которой я вас надеюсь в скором времени представить. Три дня тому назад особа эта внезапно исчезла из дома, и до сегодняшнего утра я не получал от нее известий. Вы легко поймете мою тревогу, мой страх, когда я вам скажу, что здесь речь идет о частном правосудии. Особа связала себя неудачной клятвой, легкомысленно данной, и потому не считает себя вправе прибегать к помощи закона, а между тем землю необходимо избавить от коварного и кровожадного злодея. Уже двое из наших друзей, в том числе мой родной брат, успели погибнуть в предприятии. Да и сама особа, если я не ошибаюсь, попалась в те же самые сети. Но что этот человек пока еще жив и не утратил надежды — достаточно ясно доказывает вот эта записка.

С этими словами мистер Моррис, или мистер Гаммерсмит, а в сущности никто иной, как полковник Джеральдин, показал своим собеседникам письмо следующего содержания:

«Майор Гаммерсмит! В пятницу, в три часа по полуночи, вас впустит в садовую калитку Рочестер-Гауза, в Риджентс-Парке, вполне преданный мне человек. Пожалуйста, не опаздывайте ни на одну секунду. Захватите мой ящик со шпагами и приведите с собой двух джентльменов, если сумеете найти таких, чтобы можно было положиться на их твердость и скромность. Мое имя не должно фигурировать в деле.

Т. Годол».

— Вы видите по письму, что я должен повиноваться, — продолжал полковник Джеральдин, когда майор и поручик прочитали письмо. — Нечего и прибавлять, что мне совершенно неизвестно, в чем заключается дело, о котором пишет мой друг. Получив письмо, я отправился к меблировщику, и вот этот дом, в котором мы с вами находимся, в несколько часов был превращен в помещение для бала. План я составил себе очень оригинальный и в результате имел счастье познакомиться с майором О'Руком и поручиком Брэкенбюри Ричем. Но здешняя улица будет завтра утром страшно удивлена: с вечера этот дом был залит светом и наполнен гостями, а на утро окажется, что он и сдается, и продается, и что в нем никто не живет. Таким образом, даже и в этом серьезном деле оказывается своя веселая сторона.

— И мы постараемся придать ему веселый конец, — сказал Брэкенбюри.

Полковник взглянул на часы.

— Еще нет двух, — сказал он. — У нас впереди, следовательно, целый час времени, а у ворот стоит быстрый кэб. Скажите, могу ли я рассчитывать на вашу помощь?

— За всю свою долгую жизнь я ни разу не уклонился ни от какого риска, — отвечал майор О'Рук.

Брэкенбюри тоже заявил о своей готовности в соответствующих выражениях. Все выпили по стакану или по два вина, и полковник дал каждому по заряженному револьверу. Все втроем они сели в кэб и помчались в Риджентс-Парк.

Рочестер-Гауз оказался великолепной резиденцией на берегу канала. Обширный сад чрезвычайно основательно ограждал его от докучливого соседства. Он был похож на parc aux cerfs какого-нибудь вельможи или миллионера. Насколько можно было видеть с улицы, далеко не все окна дома были освещены, и вообще на нем лежал отпечаток некоторой запущенности, свидетельствовавший о том, что владелец давно в доме не живет.

Три джентльмена вышли из кэба и без труда отыскали калитку, закрывавшую проход между двумя стенами сада. До назначенного времени приходилось ждать минут десять или пятнадцать. Шел сильный дождь, и три искателя приключений встали под защиту свесившегося со стены плюща, шепотом беседуя о предстоящем.

Вдруг Джеральдин поднял кверху палец, чтобы собеседники замолчали. Все трое напрягли свой слух до последней степени. Сквозь неумолкавший шум дождя слышны были шаги и голоса двух человек по ту сторону стены. Когда они подошли ближе, обладавший необыкновенно тонким слухом Брэкенбюри расслышал некоторые обрывки из их разговора.

— Могила выкопана? — спросил один.

— Да, за лавровой изгородью, — отвечал другой. — Когда все будет сделано, можно будет набросать на нее груду жердей.

Первый собеседник рассмеялся, и его веселость неприятно отозвалась по другую сторону стены.

— Через час все будет кончено, — сказал он.

По шагам можно было догадаться, что собеседники расстались и пошли в разные стороны.

Почти сейчас же вслед за тем калитку осторожно отворили; из нее выглянуло чье-то бледное лицо, и чья-то рука стала делать знаки дожидавшимся. Три джентльмена в мертвом молчании вошли в калитку, которая сейчас же за ними затворилась, и пошли за своим проводником по многочисленным аллеям сада к кухонному крыльцу. В большой, с каменным полом, кухне горела одна свеча, а когда три джентльмена стали подниматься наверх по витой лестнице, кругом подняли возню и писк бесчисленные крысы, свидетельствуя о полной запущенности дома.

Проводник шел впереди со свечкой. Это был худой, сгорбленный человек, но еще бодрый и проворный. По временам он оборачивался и делал предостерегающие знаки, чтобы никто не разговаривал и не шумел. Полковник Джеральдин шел за ним первый, держа под мышкой одной руки футляр со шпагами, а в другой наготове пистолет. У Брэкенбюри усиленно билось сердце. Он видел и чувствовал, что приближается решительная минута, и мрачная обстановка казалась самою подходящей для всевозможных темных дел. Тут простительно было смутиться даже и более пожилому человеку, а он был еще так молод.

Наверху лестницы проводник отворил дверь в небольшую комнату и пропустил в нее трех офицеров вперед. В комнате горела коптившая лампа и топился еле-еле камин. У камина сидел молодой мужчина, несколько полный, но изящный, с величественной осанкой и повелительными манерами. Он был очень спокоен с виду и с наслаждением курил сигару; около него стоял столик, а на столике стакан с каким-то горячительным питьем, от которого шел по комнате приятный аромат.

— Здравствуйте, — сказал он, подавая руку полковнику Джеральдину. — Я так и знал, что могу рассчитывать на вашу аккуратность.

— На мою преданность, — отвечал с поклоном Джеральдин.

— Представьте мне ваших друзей, — продолжал полный мужчина. Когда это было сделано, он необыкновенно ласково прибавил: — Я бы желал, господа, предложить вам что-нибудь более веселое; так неприятно начинать знакомство с серьезного дела; но обстоятельства сильнее нас, и ради них приходится нарушать правила доброго товарищества. Я надеюсь, что вы простите меня за этот скучный вечер. Для людей вашей марки достаточно будет узнать, что вы оказываете мне громадную услугу.

— Ваше высочество, — сказал майор, — простите мне мою грубость, но я не умею скрывать того, что я знаю. Я уже и в майоре Гаммерсмите давно подозреваю совсем другое лицо, а в мистере Годоле ошибиться окончательно невозможно. Искать в Лондоне двух человек, не знающих случайно в лицо принца Флоризеля Богемского, значит слишком многого требовать от судьбы.

— Принц Флоризель! — в изумлении воскликнул Брэкенбюри.

Он с глубочайшим интересом стал вглядываться в черты лица высокой особы.

— Я не буду жалеть, что мое инкогнито открылось, — заметил принц, — потому что это даст мне возможность гораздо действительнее вас отблагодарить. Вы собирались очень много сделать для мистера Годола; я уверен, что вы сделаете это же самое и для принца Флоризеля, но зато принц Флоризель может сделать для вас гораздо больше, чем мистер Годол. Следовательно, я только в выигрыше, — прибавил он с самым любезным жестом.

Он завел с офицерами разговор об индийской армии и о туземных войсках. Оказалось, что он во все эти вопросы основательно посвящен и даже глубоко изучил их.

Так спокойно, так невозмутимо держал себя этот человек в минуту смертельной опасности, что Брэкенбюри преисполнился к нему самого почтительного восторга. Очаровала его также и беседа с принцем и его необыкновенно приветливое обращение. Все его слова, жесты, движения были не только благородны сами по себе, но и как будто облагораживали также и того, кто имел счастье беседовать с принцем. Брэкенбюри с восторгом решил, что для такого государя всякий порядочный и храбрый человек с охотой пожертвует жизнью.

Так прошло несколько минут. Тогда тот самый человек, который привел офицеров в комнату и сидел потом все время в дальнем углу, держа в руках свои часы, вдруг встал и шепнул что-то на ухо принцу.

— Хорошо, доктор Ноэль, — ответил Флоризель громко и прибавил, обращаясь к остальным: — Извините меня, господа, я вас оставлю в темноте. Минута приближается.

Доктор Ноэль потушил лампу. В окне показался бледно-сероватый свет, какой бывает перед восходом солнца, но этого было недостаточно, чтобы осветить комнату, так что когда принц встал на ноги, лица его не было видно, и только по звуку его голоса, когда он заговорил, можно было заметить, что он все-таки волнуется.

— Будьте любезны, — сказал он, — не говорите ни одного слова и сидите в тени, так чтобы вас не было видно.

Три офицера и доктор поспешили повиноваться, и минут десять в Рочестер-Гаузе глубокую тишину нарушала только возня крыс в полах и потолках. Наконец, где-то скрипнула на петлях дверь, и этот скрип особенно отчетливо прозвучал среди абсолютного безмолвия. Вслед за тем послышались тихие, осторожные шаги по лестнице. После каждого второго шага идущий, по-видимому, останавливался и прислушивался, и во время этих остановок тревога сидящих в комнате все росла и росла. Доктор Ноэль, при всей своей привычке к опасностям и треволнениям, расстроился почти до физических страданий. Грудь его тяжело, со свистом, дышала, зубы скрежетали, а когда он нервно менял свою позу, то громко трещали все его суставы.

Но вот за дверь взялась чья-то рука. С легким стуком отскочила задвижка. Потом опять стало тихо. Брэкенбюри видел, что принц весь беззвучно приготовился к какому-то необычному для него физическому действию. Вот дверь отворилась и впустила в комнату полоску утреннего света. На пороге появилась мужская фигура и неподвижно остановилась. Вошедший был высок ростом и держал в руке нож. В полусвете было видно, что его рот раскрыт, и верхние зубы оскалены, как у борзой собаки на садке. Человек этот, должно быть, минуты за две перед тем был весь в воде с головой, потому что, пока он стоял, с его мокрой одежды натекла вода и разошлась по полу.

В следующий момент он переступил через порог. Затем — бросок, сдавленный крик, короткая борьба. Прежде чем полковник Джеральдин успел броситься на помощь принцу, тот уже держал в своих руках обезоруженного и побежденного противника.

— Доктор Ноэль, — сказал принц, — будьте добры зажечь лампу.

Сдав пленника Джеральдину и Брэкенбюри, он прошел через всю комнату и уселся опять у камина. Когда зажгли лампу, присутствующие заметили на лице принца непривычную суровость. И когда он поднял голову и заговорил с председателем клуба самоубийц, то в эту минуту он уже был не беспечальным джентльменом Флоризелем, а государем Богемии, справедливо негодующим и готовящимся произнести смертный приговор.

— Председатель, — сказал он, — вы расставили вашу последнюю западню и попались в нее сами. Светает. Это ваше последнее утро. Вы сейчас переплыли Риджентс-Канал, это ваша последняя ванна. И та могила, которую вы сегодня вырыли для меня, скроет от любопытных взоров вашу казнь. Ваш старый соучастник в преступлениях не пожелал совершить надо мной предательство и выдал вас мне на суд. Становитесь, сэр, на колени и молитесь, если вы верующий. Времени у вас немного, Богу наскучили ваши злодейства.

Председатель не ответил ничего ни словом, ни знаком. Он стоял, понурив голову, и хмуро глядел в пол, как будто чувствуя на себе упорный и беспощадный взгляд принца.

— Господа, — продолжал Флоризель уже своим обычным тоном, — вот этот человек долго увертывался от меня, но сегодня, благодаря доктору Ноэлю, он у нас в руках. Всех его преступлений мне не пересказать, а вам не переслушать, но я убежден, что если бы в канале, в котором он сейчас выкупался, была не вода, а только кровь его жертв, то этот презренный негодяй был бы не суше, чем вот как он есть теперь. По поводу одного из его злодеяний я желаю, чтобы были соблюдены все формы, требуемые правилами чести. Я вас назначаю судьями, господа, — потому что тут скорее казнь, чем дуэль, и предоставлять такому мошеннику выбор оружия значило бы доводить этикет до нелепой крайности. Я не могу допустить, чтобы моя жизнь подвергалась слишком большой опасности в подобном деле, — продолжал он, открывая футляр со шпагами. — Я знаю, что пистолетная пуля нередко летит на крыльях случая, независимо от уменья и мужества стрелка. Поэтому я решил передать дело на суд меча и уверен, что вы мое решение одобрите.

Когда Брэкенбюри и майор О'Рук, к которым эти замечания были специально обращены, дали свое одобрение, принц Флоризель сказал председателю:

— Поскорее, сэр, выбирайте себе клинок и не заставляйте меня ждать. Мне страшно хочется поскорее это дело кончить раз навсегда.

В первый раз после того, как он был схвачен и обезоружен, президент поднял голову и заметно ободрился.

— Значит, мне можно будет защищаться? — с живостью спросил он. — И моим противником будете вы?

— Да, я имею в виду удостоить вас этой чести, — ответил принц.

— О, превосходно! — воскликнул председатель. — Кто может знать заранее, что случится на поле битвы? И, кроме того, я положительно в восторге от прекрасных поступков вашего высочества. Пусть даже со мной случится самое худшее, я все же умру от руки благороднейшего джентльмена во всей Европе.

Тот, кто держал президента, теперь отпустил его, и президент, подойдя к столу стал внимательно выбирать себе шпагу. Он сделался вдруг очень важен и казался вполне уверенным в своей победе.

Такая самоуверенность смутила свидетелей, и они стали просить принца еще раз обдумать свое решение.

— Это не фарс, господа, — ответил принц, — и я думаю, что могу вам обещать скорый конец.

— Берегитесь, ваше высочество, чтобы как-нибудь не промахнуться, — сказал полковник Джеральдин.

— Джеральдин, — отвечал принц, — когда же это было, чтобы я пасовал в деле чести? Да и наконец, мой долг перед самим собой убить этого человека, и я его убью.

Председатель выбрал, наконец, себе шпагу и объявил о своей готовности жестом, который не был лишен некоторого благородства. Близкая опасность и прилив храбрости даже этому отъявленному негодяю придали вид мужества и, если угодно, известную грацию.

Принц выбрал себе шпагу, не глядя. Взял первую попавшуюся.

— Полковника Джеральдина и доктора Ноэля я попрошу подождать меня в этой комнате. Майор О'Рук, вы человек пожилой и с установившейся репутацией, позвольте мне поручить господина председателя вашему благосклонному покровительству. Поручик Рич будет секундантом у меня; он молод и едва ли успел приобрести особенную опытность в подобных делах.

— Ваше высочество, — сказал Брэкенбюри, — для меня это такая честь, такая честь, что я и выразить не могу, как я высоко ее ценю.

— Хорошо, — отвечал принц. — А я со своей стороны постараюсь выступить вашим другом в каких-нибудь более важных обстоятельствах.

Он вышел первый из комнаты и пошел впереди всех вниз по кухонной лестнице.

Двое оставшихся отворили окно и стали в него глядеть, стараясь не пропустить ни одной мелочи из разыгрывавшихся событий. Дождь перестал. Почти совсем рассветало, в кустах и деревьях сада чирикали птицы. Принц и его спутники были видны до тех пор, пока они шли по аллее между двумя стенами густой зелени, но на первом же повороте встретилась купа деревьев и закрыла их своей листвой. Только это и видели полковник и доктор, сад же был так велик, и место боя находилось настолько далеко от дома, что до их ушей не мог долетать стук перекрещивающихся клинков.

— Он повел его как раз к самой могиле, — сказал с содроганием доктор Ноэль.

— Да поможет Бог правому делу! — воскликнул полковник.

Оба замолчали, ожидая исхода дуэли. Доктор дрожал от страха, а полковник обливался потом. Прошло довольно много времени. День сделался заметно светлее. Птицы в саду расчирикались совсем громко. Только тогда, наконец, послышались за дверями шаги возвращавшихся. Полковник и доктор разом устремили на дверь свои взгляды и увидели входящих принца и двух индийских офицеров. Правому делу Бог помог.

— Мне очень совестно за свое волнение, — сказал принц Флоризель. — Подобная слабость совершенно мне не к лицу, но меня все время раздражало и изводило хуже всякой болезни, что эта проклятая собака продолжает жить на свете и никак нельзя ее истребить. Его смерть меня освежила лучше, чем если бы я крепко выспался за эту ночь. Взгляните, Джеральдин, — продолжал он, бросая на пол свою шпагу, — это кровь человека, который убил вашего брата. Ее вид должен быть для вас приятен. Но как странно устроен человек, — прибавил он. — Не прошло и пяти минут, как я исполнил свою месть, а уже начинаю спрашивать сам себя, достойно ли и вообще имеет ли смысл отмщение в здешней временной жизни? Он делал зло. Кто может это зло исправить и загладить? За время своей жизненной карьеры он составил себе громаднейшее состояние (между прочим, ему принадлежит этот самый дом, где мы находимся) — и эта карьера навсегда оставила свой след в судьбе многих людей. Я отмстил, но не могу сделать бывшее не бывшим; брат Джеральдина не воскреснет, и тысяча других, кого этот человек развратил и обесчестил, останутся развращенными и обесчещенными. Жизнь человека — такой пустяк, а между тем какие широкие возможности она открывает! Увы! — воскликнул принц. — Кажется, ничто в жизни не приносит такого разочарования, как достижение цели, как исполнение задуманного.

— Совершился Божий суд, — возразил доктор. — Я так на это смотрю. Для меня, ваше высочество, этот урок особенно тяжел, и я со страхом жду своей очереди.

— Что я такое говорил сейчас? — воскликнул принц. — Я не дело говорил. Виновного я наказал, а около меня есть человек, который поможет мне загладить сделанное зло. Да, доктор Ноэль! У нас с вами впереди много дней для трудной и почетной работы, и если мы ее сделаем, то вы с избытком искупите все ваши прежние грехи.

— А пока позвольте мне пойти и похоронить моего старого друга, — сказал доктор.

Таков благополучный конец рассказа, — говорит мой ученый араб. — Разумеется, принц не позабыл ни одного из тех, кто ему помог в этом большом деле. Своим влиянием и авторитетом он сильно двигал вперед их карьеру, а его благосклонная дружба вносила много очарования в их частную жизнь. Если бы собрать и описать, — продолжает мой араб, — все случаи, в которых принц играет роль Провидения, то написанными книгами наполнился бы весь земной шар. Но история с «Бриллиантом Раджи» до такой степени интересна, что ее никак нельзя обойти и не описать. Следуя шаг за шагом за нашим восточным автором, мы теперь начнем новую серию рассказов, в которой и передадим эту историю.