Записки «лесника» Меркин Андрей
В судейской, помимо меня и ассистентов, присутствовали президенты национальных федераций – Гранаткин и Франки.
Оба в то время были сверхавторитетны.
Гранаткин был первым вице-президентом ФИФА, а Франки – президентом УЕФА.
(Время двуствольных папиков ещё не наступило, поэтому всё было по чесноку).
Гранаткин спросил:
– Жеребиться будем вашей монеткой?
– Да.
У меня с собой была тяжёлая турецкая монетка без номинала.
На одной стороне был нарисован мяч, на другой футбольные ворота.
– А разве это не была десятифранковая монетка?
– Нет. Это была моя личная футбольная монетка, её я использовал в играх Бундеслиги и матчах сборных.
Её мне подарил один турецкий футбольный судья.
Таким образом, выбирались не орёл или решка, а мяч или ворота.
Но сначала был пробный жребий.
– ?
– Да, об этом попросил Гранаткин, понятия не имею, зачем.
Франки согласился.
Всю процедуру я всегда проделывал одинаково.
Я подбрасывал монетку правой рукой вверх, а левой накрывал её на правой ладони.
Так было и в тот раз.
Гранаткин выбрал мяч… и выиграл.
– Но затем был решающий жребий?
Гранаткин с ухмылкой предложил на этот раз уже Франки выбирать.
Тот выбрал ворота… и выиграл.
Тут же это было зафиксировано в протоколе. На всё про всё ушло десять минут.
Затем капитаны команд объявили итог жребия болельщикам на стадионе.
– Как реагировали президенты?
Франки ушёл плясать и радоваться с игроками, а Гранаткин с мёртвым лицом предложил мне тут же переиграть и немедленно ввести правило пробития послематчевых пенальти.
Он так хотел, но тогда это было нереально, и правило вошло в силу только через два года.
Вот так всё было на самом деле. Так что ни Факетти, ни Шестернёв тут не причём.
Гранаткин был просто нефартовым, в отличие от Франки – вот и всё. Всё очень банально и просто, как всегда.
Брежнев и Косыгин
Родители папы умерли ещё до войны, даже мама их не видела. А вот мамины дедушка и бабушка почти всю жизнь, с начала двадцатых, прожили на улице Горького, рядом с магазином «Океан».
Частенько бабуля выводила меня погулять во дворик, который выходил аккурат на чёрный ход главного рыбного магазина страны.
Фельдмана тогда ещё не расстреляли, до знаменитого «дела рыбников» оставалось много лет.
А вот крали тогда не меньше, чем теперь, а может даже и больше.
Аксиома.
Во время разгрузки товара грузчики постоянно что-то пиздили, несмотря на бдительное око дежурного замдиректора Якова Ароновича.
Стоило ему чуть отойти или отвернуться, как небольшая упаковка в пять-шесть банок чёрной или красной икорки, а то и осетрового балыка отлетала в сторону, как ядро – метров на двадцать.
А там уже «гуляла» моя бабушка и накрывала этот ящичек своей многоступенчатой, как корабль «Восток» юбкой.
Через час-другой грузчики звонили в дверь коммуналки, бабушка проводила их в комнату и отдавала упаковку.
Грузчики всегда оставляли баночку «дефицита» на чай.
В этом же доме жило много генералов, адмиралов, замминистра.
Через дорогу был знаменитый «Елисеевский» гастроном.
В квартире одного знаменитого генерала я побывал много лет спустя.
И даже познакомился с директором «Елисеевского» Соколовым.
Об этом будет в одной из следующих глав.
Бабушка была очень дружна со знаменитой актрисой цыганского театра «Ромэн» Лялей Чёрной.
Однажды, когда я был в гостях, она подписала мне открытку со своей фотографией, а бабушка уговорила её погадать мне по руке.
Как и любая цыганка, Ляля Чёрная умела предсказывать, но, как большая актриса, этим не занималась.
Но бабушке отказать не смогла. Всё, что она мне нагадала, с пронзительной точностью исполнилось до сего времени, и, надеюсь, исполнится в дальнейшем.
Одно время дедушка работал в министерстве лёгкой промышленности СССР вместе с будущим председателем Совмина Косыгиным.
Много рассказывал про Алексея Николаевича, тот был любитель МХАТа, а дедушка дружил с Петкером и Прудкиным.
Косыгин не пропускал театральных премьер и часто оставлял дедушку после совещаний, они вместе обсуждали игру великих мхатовских актёров и актрис.
Незадолго до смерти дедушка и бабушка переехали в Сокольники, дедушка написал письмо Косыгину, и тот дал команду выделить квартиру.
Пожить им там довелось недолго, пока я служил в армии, дедушка с бабушкой умерли.
В декабре 1980 года скончался и Алексей Николаевич Косыгин.
Как часто бывает в жизни – смешное и трагическое рядом.
В день его похорон во Дворце спорта воскресенский «Химик» играл со «Спартаком».
Вместо традиционного клича – «Что за лапоть деревенский – это «Химик» воскресенский» после игры орали:
– Сосиски сраные!!!
Спартак выиграл, Леонид Ильич сидел в ложе и курил свои любимые сигареты «Новость», которые ему делали по спецзаказу, набивая отборным табачком.
Приехал он прямо от Кремлёвской стены, с речью у него уже тогда была беда.
Днём этого же дня он на весь мир вещал свою историческую фразу:
– Куба, ГДР, Польша и другие «сосиски сраные» скорбят о смерти товарища Косыгина.
Коню понятно, что Брежнев хотел сказать «социалистические страны», но мы ржали и глумились – и кричали на всю ивановскую про «сраные сосиски».
Генсек был человек с юмором, по-доброму ухмыльнулся и погрозил нам пальцем с высоты правительственной ложи.
Вскоре по Москве пошёл гулять анекдот про извинения работников Микояновского мясокомбината перед генсеком за выпуск «сраных сосисок».
А ноги-то росли с хоккейного матча!
Не могу не дополнить, для «форсу бандитского», как говаривал Жеглов, про столь любимые мною – надеюсь, я не одинок – сиськи.
Брежнев частенько вместо «систематически» говорил «сиськи-масиськи».
Поэтому развесёлые подруги хохмили – У нас сиськи, не масиськи – с лошадиные пиписьки!
Так что, говоря о сиськах, мы невольно отдаём дань памяти Леониду Ильичу.
Орехов и Зуев
Самое первое телевизионное событие, которое помню – это похороны Кеннеди.
Центральное телевидение СССР впервые в истории организовало прямую трансляцию из США, и мы смотрели эти похороны в прямом эфире.
Хрущёв шёл в процессии за гробом американского президента, и мне показалось, что вид у нашего генсека был очень расстроенным и печальным.
А примерно за год до этого, в августе 1962 года «сарафанное радио» разнесло по Москве невероятный слух.
В “Лужниках” финал Кубка СССР по футболу, «Шахтёр» Донецк – «Знамя Труда» из Орехова-Зуева.
Забив два быстрых гола в начале игры, горняки выиграли почётный трофей.
Команда из Орехово-Зуево была не простая, один из старейших клубов России был основан в 1909-ом году английскими работягами, работавшими на мануфактуре Морозова.
В том сезоне команда катком прошлась по сетке Кубка, выбив московский «Спартак» и лишила возможности команду Симоняна сделать золотой дубль.
Но самое главное началось после Финала.
На матч приехало несколько десятков тысяч болельщиков клуба «Знамя Труда».
Точное количество не знал никто, но говорили о примерной цифре в 50–60 тысяч человек.
Надо ли говорить, что по большей части это были разнузданные и практически в жопу пьяные люмпен-пролетарии.
В те годы пиво в Луже было в свободной продаже, а водяру несли на матч в таких количествах, что ближайшие пункты приёма стеклотары перевыполняли план на месяц вперёд.
И вот после матча эта огромная толпа работяг – экстремистов ринулась на Красную Площадь, как их туда пропустили менты, да ещё и в таком количестве – загадка.
И откуда у них взялись пузырьки с чернилами, которые они стали дружно метать в Мавзолей дедушки Ленина – история об этом умалчивает.
Учинив на главной площади страны страшный погром, болельщики рассеялись по городу, а часть вернулась в Орехово-Зуево на автобусах, откуда они благополучно прибыли в день игры.
Говорят, что Мавзолей закрыли на реконструкцию на несколько дней, а мусорское начальство оказалось просто не готово к такому повороту событий.
Но самое интересное, что интернет об этих событиях молчит, как партизан – и «Гугль» и «Яндекс» и «Рамблер».
А вот «старички-боровички» под табло в Луже красочно описывали этот незабываемый день во всех подробностях, а 11-го августа каждого года отмечали, как Красный день календаря. Они называли этот день «Днём экстремиста».
Отмечали тройными и ударными дозами водки, пива, воблы и крупными кусками нарезанной колбасы «Докторская».
Причём с каждым годом события у них обрастали новыми подробностями, вплоть до того, что сам Никита Сергеевич выходил успокаивать разъярённую толпу и обещал разобраться с продажными судьями и недружелюбными горняками.
А два брата-погодка лет шестидесяти, из тех, что могли ещё запросто сказать Старостину:
– Эй, Коля – когда же играть то будем, а? – даже получили в честь этого события погонялова – Орехов и Зуев.
Уж больно сильно они напивались в тот день, 11-го августа, причём из года в год, хотя и не в этот день тоже…
Много лет спустя я тоже стал экстремистом.
Экстремизм был всегда.
Например – матч с «Динамо» Киев, в мой день рождения.
Закрытие всемирной Универсиады в Москве 25-го августа 1973-го года. Спартак победил, что тут началось!
После игры было перевёрнуто несколько машин и газетных киосков, толпа рыл в семьсот прошла гребнем по направлению к Комсомольскому проспекту. Зажжённые из газет факелы бросали во все стороны, возникали лёгкие локальные пожары.
Стычки с мусарней повсеместно. Драки и мордобой.
И это было при Брежневе, в годы застоя!
Об этом не писали, и не могли писать ни в какой прессе.
Тогда мне это очень нравилось, с удовольствием принимал в этом участие. Не жалею ничуть!
«Всякому овощу – своё время».
Всегда были и будут люди, которые осуждают или оправдывают это.
Это жизнь – переоценка ценностей – как говаривал старина Фрейд.
Экстремизм был всегда, Орехов и Зуев это очень чётко понимали.
Аксиома.
Магомаев один
У родителей были чудесные друзья. Семейная пара врачей-стоматологов. Мы часто бывали у них в гостях, а те были очень дружны с Муслимом Магомаевым.
И частенько уговаривали Муслима Магометовича сесть за семейный рояль.
Я заворожено слушал «Вдоль по Питерской», популярность его тогда была безгранична.
А дома хранил в качестве реликвии обложку от пластинки с автографом Большого Певца и Композитора.
Однажды Магомаев помог мне попасть на хоккей, ну, как помог…
Октябрь 1970 года, второй финальный матч за Кубок европейских чемпионов по хоккею, ЦСКА – «Спартак» (Москва).
Первый матч «Спартак» выиграл, всё решала вторая игра.
Ажиотаж на этот матч во Дворце спорта «Лужников» был страшный.
На игру накануне мы каким-то чудом попали, а на вторую билеты достать было практически невозможно.
В левом крыле Большой спортивной арены была специальная касса, где продавали билеты по брони ЦК партии, МГК КПСС и прочих КГБ СССР.
Там сидела кассирша с добрым лицом Эльзы Кох и причёской Людмилы Зыкиной.
Перед ней был список с фамилиями всех этих лиц гражданской наружности.
Подходит солидный дядя в норковой шапке и с мохеровым шарфом наперевес, говорит фамилию и до кучи тычет красную, как кровь невинного младенца, съеденного Олегом Ивановичем Романцевым, ксиву в узкое окно-амбразуру.
Тётя ведёт наманикюренным пальцем по списку и с остервенелым чувством глубокого удовлетворения вычёркивает фамилию Задрищенко.
Про эту кассу знали многие, но как там взять билет?
Аккурат за час до игры подходим с другом к кассе и начинаем давить косяка в сторону вожделенного списка. Но фамилий не видно, да и ксивами ещё не обзавелись по малолетству.
На хоккей хочется попасть так, что сверлит аж в поджелудочной железе и сводит палец на левой ноге, как при виде красавицы Милен Демонжо в легендарном фильме «Фантомас».
Друг толкает меня прямо на амбразуру кассы и шепчет в ухо:
– Ты же похож на Магомаева – соври чего-нибудь.
– Дайте два билета на фамилию Магомаев, – отмороженно говорю я прямо в причёску тёти Эльзы.
– Такой фамилии нет – а ты вообще кто такой? Хулиган?
Лицо фрау Кох принимает неприятный коричневый оттенок и сереет, как шинель мусора, дежурившего у кассы.
– Я – племянник Магомаева!!!
– Похож… и правда, – а документы у тебя есть?
– Да мы же ещё школьники, тёть!
– Ну ладно… мой любимый певец, повезло вам…
– Тут один товарищ звонил, что не придёт – отдам я тебе два его билета, – лицо кассирши в минуту становится похожим на Софи Лорен.
Мусор заглядывает к нам через плечо, но сгрузив последнюю пятёрку, дрожащими от радости руками, мы уже бежим в сторону Дворца Спорта.
Надо ещё успеть попить пивка…
Магомаев два
Неуловимое сходство с великим певцом ещё сослужило мне добрую службу. Перемахнув на десяток лет вперёд, мы окажемся в предолимпийской Москве, дорогой читатель.
Жизнь свела меня с одной компанией, это были приёмщики багажа с Казанского вокзала.
Здоровые мужики старше меня лет на десять.
Не мог понять, почему все ребята на машинах и при деньгах.
Однажды они ввели меня в курс дела. На камере хранения огромная табличка – «Мест нет». Рядом очередь, которая ждёт, когда они появятся.
– Ой, сыночек, прими у меня чумудан, а то совсем тяжело…
– Ты чего, мать, не понимаешь? Мест нет, и не будет! – говорит дюжее мурло и скрывается в окошке.
На самом деле мест для багажа до хуя и больше, вот только приёмщики не хотят ничего принимать.
Они ждут, когда им сунут пятёрку или трёшку. Утомлённые и измученные командировочные и просто колхозники не выдерживали и давали на лапу.
Приёмщиков багажа прикрывало начальство, вокзальные менты, районные ОБХСС-ники.
Все имели с этого неплохую долю.
Такие были времена.
Сошлись мы с одним парнем, он был внешне похож на очень популярного тогда Боярского, но гораздо здоровее и плотнее.
За это и получил кличку Малыш.
Так вот, с Малышом мы частенько вечером заезжали на Калининский проспект снять тёлок в одном из многочисленных кабаков.
Когда мы заходили в ресторан, то после знакомства Малыш или я как бы невзначай говорили:
– Во сколько завтра съёмка на Мосфильме?
Возникал неподдельный интерес.
И тут на-гора выдавалась сакраментальная информация.
Малыш – дублёр и каскадёр Боярского, а я – племянник Магомаева.
После такого фееричного ангажемента тёлки падали к нам в руки, как плоды перезревшей антоновки.
Легко и непринуждённо, на ходу, снимая трусы и бюстгальтеры.
Любой приличной девушке хотелось хоть на короткое время почувствовать себя немножко Магомаевой или Боярской.
СМЕРШ
В нашей семье всегда происходили удивительные встречи и знакомства. Когда папу летом 1941 года забрали на фронт, то он провоевал около полугода, затем был тяжело ранен, а после медсанбата попал в наркомат боеприпасов.
И сразу в личное распоряжение наркома Горемыкина Петра Николаевича.
До войны папа работал в наркомате путей сообщения и занимался как раз железнодорожными перевозками вооружения и боеприпасов.
И даже несколько раз был «десятым подающим» на докладе у лютого наркома Кагановича.
Тогда считалось нормальным делом выйти из его кабинета с мокрыми штанами. У Лазаря Моисеевича была под столом специальная кнопка.
Если он её нажимал, то тут же приходили «сотрудники органов» и ты навсегда исчезал в подвалах Лубянки с клеймом «враг народа» и «саботажник».
В альтернативном и лучшем случае Железный Нарком мог переебать по хребту или морде лица тяжёлым, как моя жизнь, «Личным делом сотрудника» в коленкоровом заскорузлом переплёте с железными уголками.
Или запустить в голову докладчика мраморным пресс-папье, надо было успеть увернуться – иначе ты калека или покойник.
После фронта и опыта работы в наркомате папу назначили одним из многочисленных помощников наркома Петра Николаевича.
Тогда-то он и познакомился с Юрием Борисовичем Левитаном и майором СМЕРШа Геннадием Петровичем Кодинским.
Папа частенько ходил обедать в гостиницу «Москва», а Левитан там перманентно проживал и уже водил дружбу с Кодинским.
Несмотря на войну, с продуктами в Москве было терпимо и даже по карточкам вполне хватало пропитания для нормального и неголодного существования.
А на чёрном рынке было вообще всё.
Даже французские духи – и это в те-то времена!
Все трое были примерно одногодки и сдружились на многие годы.
Вплоть до середины 1970-х годов и дядя Юра, и дядя Гена частенько бывали у нас в гостях, в нашей сокольнической двухкомнатной квартире.
Левитан работал на Центральном телевидении и радио почти до самой смерти, а дядя Гена трудился в «органах» даже после пенсии.
Бывших чекистов не бывает, ага.
Иногда они втроём, уже в самом конце войны, махнув по 200–300 грамм «наркомовского» спирта на рыло, выходили на променад по улице Горького в сторону Кремля и обратно.
Времена, друзья, всегда одинаковые – шли познакомиться с барышнями, или, как бы сказали сейчас, «снять тёлок».
Но комендантский час никто не отменял…
…И вот однажды останавливает их патруль городской комендатуры.
За что?
Да хуйня…
Дядя Гена достал из кармана трофейный парабеллум и стал салютовать в воздух в честь освобождения очередного города, что накануне по радио прочитал Левитан.
Но Левитана в лицо никто не знал.
Кодинский достаёт из кармана ксиву СМЕРШа и говорит патрулю:
– Вы все арестованы!!!
Левитан, дабы усугубить, предъявляет потрёпанную корочку Радиовещания СССР, где чётко читается – Л Е В И Т А Н.
Майор начинает икать со страха, а ему заявляют, что он пытался напасть на товарища Левитана, который выполняет задание лично товарища Сталина.
То есть разряжает в воздух при всём честном народе, вместе с друзьями, почти две обоймы парабеллума.
И дядя Гена ведёт весь патруль на Лубянку, где сдаёт их дежурному.
Там быстро разобрались, патруль с мокрыми штанами отпустили в город.