Тайные боги Земли Сухов Александр

Существует забавная старинная теория, что у человека могут быть две души -

одна внешняя, которая служит ему постоянно, и другая внутренняя, которая

пробуждается изредка, но, проснувшись, живет интенсивно и ярко.

О. Генри «Короли и капуста»

Пролог

Серо-желто-бело-голубая тоска. Слева – сплошная серая стена Гиндукуша. Кажется, она вот-вот навалится всей своей невероятной массой и оставит от тебя мокрое красное пятно. Взгляд особенно не задерживается на унылой горной серости разных оттенков, а поневоле устремляется ввысь к сияющим заснеженным пикам и дальше – в бездонную синь афганского неба. Справа – обширная долина, разрезанная на две неровные половинки текущим с гор водным потоком. Там все сплошь песочно-желтое, грязно-бурое, унылое с вкраплениями белого. Выпавший накануне снег оставил на полях неряшливые пятна, смешался с дорожной пылью, превратив ее в жирную липучую грязь. Ничего не поделаешь, зима бывает и в Афганистане. Не такая белая и не столь долгая, как где-нибудь под Рязанью или Вологдой, скорее серая. Днем довольно тепло и солнечно, ночью температура воздуха зачастую опускается ниже ноля. Впрочем, лучше грязь под колесами и гусеницами, чем извечная беда здешних мест – пыль. К тому же зимой не бывает другой местной беды – непредсказуемого «афганца» – иссушающего ветра, приносящего из знойных южных пустынь горячий воздух вместе с тучами песка и пыли.

По струящемуся вдоль горных отрогов серпантину неспешно движется колонна грузовиков в сопровождении группы БТРов и БМП. В кабине одного из доверху набитых гуманитарной помощью братскому народу Афганистана «ЗИЛов» рядом с водителем-сержантом сидит старший лейтенант. Несмотря на три звезды на погонах, старлей выглядит не намного старше бойца срочной службы, азартно терзающего рулевую баранку. Даже старательно культивируемые усики под слегка курносым славянским носом не придают ему какой-то особенной солидности. По большому счету, он как был семнадцатилетним юношей, поступившим семь лет назад в воздушно-десантное училище, так им и остался. Даже полтора года, проведенные в этой загадочной стране в тесном контакте с ее не менее загадочными обитателями, не прибавили ему особенно жизненного опыта. Все вокруг него постоянно крутились: что-то покупали-продавали, вели обменные операции друг с другом и местным населением, всеми правдами и неправдами старались переправить на родину какие-то шмотки, радиоаппаратуру, золотишко и даже зеленые бумажки с портретами американских президентов. Для чего нужны цветастые афганские шали, японская электроника, качественная джинса от «Levi Strauss», а также колечки, цепочки и серьги старлею было, в общем-то, понятно – благоверная популярно объяснила еще перед отъездом в загранкомандировку. Но маниакальное стремление некоторых личностей стать обладателями долларов и непонятно для чего переправить их в Союз, где за одно лишь обладание ими светила серьезная статья, никак не укладывалось в его юную голову.

Старший лейтенант был задумчив, отчего выглядел довольно хмурым, даже слегка угрюмым. Только не подумайте, что он ломал голову над тем, как возможно быстрее и малой кровью одолеть моджахедов и прочих неугомонных личностей, подбивающих местных дехкан и феллахов ко всякого рода непотребствам. Дело в том, что во время загрузки автомобиля ему удалось подглядеть, как в бездонные недра грузовика были помещены пять ящиков светлого чешского пива. Теперь голова его была занята одним единственным вопросом: «Для какой такой надобности эти ящики оказались в числе прочих грузов, предназначенных в качестве гуманитарной помощи всё тем же феллахам и дехканам?».

«Вот же козлы эти гражданские! – стараясь ничем не проявить внутреннее негодование, мысленно рассуждал старлей. – На кой хрен духам пиво? У них Коран, значит, пиво, вино и даже водяра под запретом…»

Далее его мысли потекли по вполне предсказуемому руслу, и в самом скором времени в голове молодого человека сформировался вполне реальный план завладения одним-двумя ящиками пенистого янтарного напитка методом хищения. Вот ребята обрадуются.

Неожиданно глубокомыслия старшего лейтенанта были прерваны водителем, которому надоело молча крутить баранку, объезжая многочисленные рытвины и колдобины.

– Не пойму я, товарищ старший лейтенант, одного. Живут местные, как в диком Средневековье. Землю пашут на волах деревянной сохой, моются раз в год, баб своих держат в черном теле – без паранджи из дома ни на шаг. Прям «Белое солнце пустыни»…

– Ага, а ты – товарищ Сухов, засланный для наведения порядка, – сострил офицер.

– Ну где-то так, – не уловив язвинки в голосе собеседника, с серьезным видом ответствовал боец, – должен же кто-нибудь их чему-то научить.

– Ух ты! – старший лейтенант посмотрел на сержанта с нескрываемым интересом. – Значица, в цивилизаторы записался?.. Большой белый брат… Похвально, похвально!.. – Однако, немного помолчав, добавил: – Не… не получится. И до нас пытались, и после нас будут пробовать – сосиализьм здесь не катит. – Затем, саркастически усмехнувшись в лицо обомлевшему от подобной ереси водиле, продолжил в том же духе: – Ну пойми, паря, не желают наши братья жить ни по-советски, ни по-англицки, ни по каковски-друговски, так что рано или поздно выпихнут нас отсюда с позором, как до этого всех прочих благодетелей. Историю нужно было хорошо учить в школе.

С минуту в кабине грузовика стояла гробовая тишина. Наконец водитель отошел от эмоционального ступора и обратился к офицеру с вопросом:

– Так отчего же вы здесь, товарищ старший лейтенант?

– Потому что дурак, – весело оскалился пассажир. – А может быть, неисправимый романтик – «Гренада, Гренада, Гренада моя». К тому же здесь неплохо платят. Выйдешь на «гражданку», женишься, вот тогда и познаешь счастье и неуемную женскую тягу к красивой жизни… – Затем уже более серьезным тоном поинтересовался: – Сам-то откуда?

– Из-под Куйбышева, – ответил водила и, мечтательно улыбнувшись, продолжил: – Хорошо у нас там. Волга, рыбалка отменная, нет таких презлющих мух, и не воняет, как в здешних кишлаках. И как только местные такое терпят – куда ни сунься, помойка? Одно слово – неряхи. Ничего, через полгода дембель, как-нибудь дотянем, а там здравствуй, мама, ликуйте, девки – вам подарочек из далекого Афгана!

– Выходит, ты у нас из самарских, – одобрительно констатировал офицер. – А я из-под Тамбова, как говорится, – тамбовский волк, хотя, скажу тебе по секрету: этих тварей в наших местах практически не осталось. Хотя насчет рыбалки и охоты у нас пока что неплохо, а боровиков и рыжиков в сезон – косой коси. Эх, брат, щас бы забуриться на берег Цны в приятной компании…

Офицер замолчал и о чем-то задумался, сосредоточив все свое внимание на унылом пейзаже за стеклом автомобиля. На самом деле ни песчано-желто-серые ландшафты, ни проносящиеся мимо «Тойоты», «Фольксвагены», «уазики» аборигенов, доверху набитые какими-то мешками, корзинами с овощами и фруктами, ни верблюжьи караваны, мерно бредущие вдоль обочины дороги, его не интересовали – за проведенные здесь полтора года он вдоволь насмотрелся на всю эту экзотику. Старший лейтенант попросту тупо пялился в окно, пропуская мимо сознания надоевшие до тошноты образы и фигуры.

В какой-то момент он вдруг осознал, что поток встречных автомобилей как-то неожиданно сошел на нет, а также резко поубавилось количество верблюдов и ишаков. Как следствие, острым ножом резануло по сердцу нехорошее предчувствие. За полтора года войны у старлея выработалось своего рода звериное чутье на опасность, и теперь это новое свойство его натуры старалось предупредить его о какой-то надвигающейся весьма серьезной угрозе.

– Вот же суки двуличные! – громко воскликнул он и тут же пояснил ошарашенному сержанту: – Это я в адрес братьев-афганцев. Чует мое сердце – впереди засада! Видишь, на встречке нет никого, и верблюды с ишаками куда-то подевались? Значит, нас ждут, и каждой шелудивой окрестной собаке об этом уже известно, кроме, конечно, наших бравых особистов. Так что, парень, будь готов ко всяким неожиданностям и моли Господа нашего, коего по заверениям Карла Маркса и начполита полковника Бодягина не существует в природе, чтобы мои опасения не оправдались.

С этими словами он взял в руки свой надежный неоднократно проверенный в деле «АКМС» и натянул на голову стальной шлем. Сержант недаром числился «дедушкой» – мгновенно сообразил, что к чему, и также извлек откуда-то из-за спинки сиденья свой «калаш» и нахлобучил каску.

– В случае чего, – продолжал поучать старлей, – плюнь на машину, беги к обочине и прячься за ближайшим валуном. Особенно не высовывайся, иначе…

Договорить он не успел, под гусеницами головной БМП ярко полыхнуло, затем громко бабахнуло, и боевую многотонную машину вознесло над дорогой метра на два, а потом опустило, но уже без гусеничных траков, передних катков и башни. Из недр ее повалил густой черный дым. Не вызывало сомнения, что фугас сработал именно так, как было задумано теми, кто его устанавливал, и что живых в машине не осталось.

– Во бля! – выругался сержант и ошалелыми глазами уставился на офицера.

– Чего зыришь?! – истошно заорал старлей. – Глуши мотор и мухой из кабины, вон к тому камню! Дальше действуешь по обстановке! Задача ясна?

– Так точно, товарищ стар…

Но старлей его уже не слышал. Распахнув настежь дверцу, он выпрыгнул из кабины и рванул, что было мочи к лежащему неподалеку обломку скалы, достаточно крупному, чтобы защитить его от пуль и осколков. Не успел он добежать до означенного укрытия, как на колонну обрушился град пуль, минометных мин, реактивных снарядов, выпущенных из ручных гранатометов. Били четко, слаженно, по заранее пристрелянным секторам. Вне всякого сомнения, действовали отнюдь не дилетанты, а хорошо обученные боевики.

«Где же вертушки прикрытия? – сам себе задавал риторический вопрос старлей, глядя, как на его глазах колонна с гуманитарной помощью превращается в один гигантский костер. – Угробят, всех угробят, пока помощь подоспеет! Суки духи – верняк не без помощи наших союзничков устроили засаду! – продолжал возмущаться он, откидывая тем временем приклад и снимая оружие с предохранителя, – совсем обнаглели – рядом со столицей засады устраивают».

В следующий момент ему было уже не до возмущений, высунувшись из-за уютного камня, он моментально сориентировался, откуда ведется огонь по колонне. Стреляли со стороны лесного массива, а также с окрестных высоток. Короче, обложили капитально. Выяснив оперативную обстановку, офицер начал действовать уже на уровне рефлексов – даром что ли рубал казенные харчи в военном училище целых пять лет – кое-чему научили, к тому же полтора года в самом Афганистане…

Он стрелял. Стреляли по нему. Когда становилось особенно жарко, менял позицию. Вскоре старший лейтенант с удовлетворением отметил, что экипажи боевых машин очухались и приступили к выполнению возложенной на них задачи. Едва лишь это случилось, как душманы поубавили пыл. Грозные автоматические пушки БМП и крупнокалиберные пулеметы БТРов в мгновение ока подавили огневые точки противника на господствующих высотах. Однако мины продолжали время от времени падать на дорогу – стреляли откуда-то из-за бугра.

«Эх, сейчас сюда хотя бы одного «крокодила»[1] с нурсами да пулеметами! – подумал старлей. – И где этих летунов черти носят? Когда не нужны, снуют над головой туда-сюда – керосин переводят!»

Неожиданно его внимание привлек громкий крик. Он взглянул на дорогу и увидел среди горящих машин мечущегося из стороны в сторону паренька. Похоже, рядом с бедолагой разорвалась мина, и на этой почве у него поехала крыша или, выражаясь военным языком: его здорово контузило. Солдат мычал, тупо крутил головой, бестолково пучил зенки и на крики товарищей никак не реагировал. Какое-то время духи не обращали на него никакого внимания, но очень скоро рядом с ним начали вспухать пылевые фонтанчики – утренняя грязь под лучами солнца успела просохнуть и снова превратилась в пыль.

– Уходи с дороги, мудила! – высунув нос из своего укрытия, заорал во всю свою луженую глотку старлей.

Но парень лишь продолжал мычать и метаться вдоль горящей колонны машин.

«Пропадет ни за грош», – подумал офицер и почему-то перед его внутренним взором возник бесконечный ряд заколоченных в деревянные ящики запаянных гробов, приготовленных к отправке на родину, и он негромко, но очень веско пробормотал: – Ошибаешься, падла костлявая, этого ты так запросто не получишь!

В следующий момент он выскочил из своего такого надежного, уютного, основательно обжитого укрытия и помчался к контуженному, отплевываясь от врага длинными очередями. Подбежал, левой рукой схватил парнишку за шиворот и только потянул его за собой, как услышал душераздирающий вой мчащейся к земле мины. По характерной высоте звука понял – это по его душу. Далее сработал на автомате: сделал подсечку рядовому и, не дожидаясь, когда тот упадет окончательно, навалился на него сверху. Шарахнуло где-то рядом. Затем острая невыносимая боль во всем теле и в самом конце спасительная тьма. Перед тем, как окончательно провалиться в ее ласковые объятия, старшего лейтенанта посетила забавная мысль:

– Ни хрена себе! Попили пивка.

Глава 1

Поначалу день вроде бы задался. Мне посчастливилось уложить в заплечную котомку две дюжины стеклотары, полсотни алюминиевых банок из-под пива и прочей дряни, коей травит себя нынешняя молодежь. А мне-то что? Пусть травит, лишь бы цветмет оставляли на видном месте и бутылки не кололи. Затем на одной из мусорок обнаружил выброшенный за ненадобностью холодильник, и как результат в мой рюкзачок попали увесистый моток медной проволоки и алюминиевая морозильная камера. Потом раскурочил старый телек и еще парочку приборов бытового назначения. Часам к десяти, когда сизо-красноносые конкуренты с рожами, опухшими от неумеренного употребления стеклоочистителя и прочей спиртосодержащей дряни, только-только начали выползать из своих убежищ, мой рюкзачок уже изрядно потяжелел и в совокупности тянул целковых на сто-сто пятьдесят. Оставалось сполоснуть «пузыри» и утоптать получше предназначенный к сдаче цветмет – приемщик Гариб ужасно не любит, когда вместе с ценным металлом ему стараются впарить избыточную толику воздуха. И пускай атмосфера в банках ничего не весит, зато занимает дополнительный объем на складе. Впрочем, ко мне у него никогда не бывает претензий – я хоть и при одной руке, также ноге, а в придачу и глазе, короче инвалид, но ударом кулака способен смять самую прочную алюминиевую банку в компактный лист.

Весело насвистывая и прихрамывая на покалеченную ногу, я побрел вдоль оврага, заваленного бытовым (к сожалению, для меня совершенно бесполезным) мусором, к небольшому озерцу, дабы совершить традиционное омовение стеклотары. Упаси Господи, зоркая Мармелада приметит в бутылке недокуренный бычок, или какую иную пакость – забракует всю партию и, невзирая на слезные мольбы и заверения о том, что подобное больше никогда не повторится, нарушитель будет немилосердно отлучен от пункта приема стеклотары как минимум на неделю. Вот тут-то меня поджидала первая за этот день засада в лице трех типов мужескага полу откровенно маргинальной наружности, пребывающих в состоянии жутчайшего похмельного тремора. Парни были хорошо мне знакомы – не раз пересекались наши пути-дорожки на различных помойках и свалках славного городка Нелюбинска. Время от времени наши интересы вступали во взаимные противоречия, и мне вольно или невольно приходилось учить их уму-разуму – иногда очень даже больно. Однако в тупых головах, перманентно затуманенных спиртовой настойкой боярышника, стеклоочистителем или в лучшем случае дешевой гнилушкой, распространяемой под популярным в определенных кругах брендом – «портвейн 777», никак не мог уместиться тот факт, что какой-то ущербный индивид способен запросто отметелить троих здоровенных молодцов. Поэтому попытки реванша предпринимались ими с завидной регулярностью. Звали эту неугомонную троицу Лунь, Вьюн и Эбистос.

Вообще-то сегодня я не был предрасположен к разборкам. Настроение на удивление отменное. С утра не болели раны, даже не ныли, как это обычно бывает. В рюкзаке достойная добыча. И вообще – первый по-настоящему теплый и солнечный вешний денек после долгой слякотной зимы, которую всем смертям назло мне все-таки удалось пережить. Мое мнение по поводу назревающего толковища, кажется, никого особенно не интересовало. К тому же, неподалеку на врытой в землю лавочке восседала синюшная Жанна, более известная как Жанна Дырк или просто – Дырка. Из личного опыта мне было хорошо известно, что присутствие дамы в компании мужчин предполагает всемерное проявление означенными мужами гусарской удали и прочего брутального выпендрежа. По большому счету, я все-таки надеялся, что разум в буйных головах возобладает, и парни сделают вид, будто меня не заметили, но на всякий случай внутренне напрягся, готовясь к самому неприятному развитию дальнейшего сценария.

– Ух, ты! – преувеличенно громко воскликнул Вьюн – длинный худощавый тип лет едва за тридцать, облаченный в замызганный до основания джинсовый костюм и несвежий свитер грязно-серого цвета. При этом он стрельнул взглядом в сторону Жанны Дырк, как бы ища у дамы моральной поддержки. – Гля, парни! Какие люди и без охраны! Неужто сам Топтыгин! – И, обратившись уже непосредственно ко мне, с деланным участием поинтересовался: – По какому такому важному делу, позвольте узнать, в наших пенатах?

– Не Топтыгин, рожа нетрезвая, а Шатун! – в резкой форме я пресек оскорбительные поползновения новоявленного гусара. – Андрей Николаевич, к твоему сведению.

– Извиняйте, Андрей Николаевич, – продолжал изгаляться Вьюн, тем временем как его собутыльнички обступали меня с боков – по-военному это называется «взять в клещи». – Вы такой важный, представительный, не пьете, деньжищ, наверное, немерено, а у нас, ну как назло, даже пузырь гнилушки или пивка на опохмелку не на что купить…

К чему весь этот разговор, мне было понятно – бомжи, в общем-то, не были особенно склонны к мордобою. Если бы я по доброте душевной ли или со страху сделал добровольное пожертвование в их коллективный фонд, меня, скорее всего, оставили бы в покое. Однако, несмотря на наличие пяти десятирублевых купюр в моем кармане, откупаться я не собирался ни при каких обстоятельствах. Во-первых, стоит дать один раз, потом не отвяжешься. Во-вторых, лишних денег у меня отродясь не бывало. А в-третьих, несмотря на статус бомжа, то есть человека, отринутого обществом, я был мужчиной принципиальным и не собирался поощрять разного рода материальными и моральными бонусами вечно пьяное отребье.

– Нет у меня для вас денег, ребята, – отрезал я. – А ну разошлись! Уступили дорогу старшим!

Зная мою несговорчивость, ребята особенно и не надеялись что-либо выцыганить. При других обстоятельствах они, скорее всего, быстренько ретировались бы, но сегодня с ними была дама, и некое подобие чести требовало от них показать весь кураж, на который они способны. К тому же не пробуркавшаяся окончательно после бурной ночи Дырка подала голос со своей лавочки:

– Мужики, да чо ваще вы с им чикаетесь! Дали в морду, шоб не вякал, и дело с концом. Тоже мне Андрей Николаевич выискался тутова.

– Не торопи события, моя пташка, – Вьюн одарил Жанну самой лучезарной улыбкой, на которую был способен, из чего я сделал вывод о том, что этой ночью между ними случился бурный роман. А впрочем, кто знает, может быть, щедрая на ласку дама осчастливила разом всю троицу.

– Ну что, Косолапый? – на сей раз заговорил Лунь – самый пожилой и, пожалуй, авторитетный член банды. Был он невысок, коренаст. Ходил, прихрамывая, опираясь на трость, поскольку у него, как и у меня, не было одной ступни. Погоняло получил по причине наличия на его голове седой шевелюры, густой и вечно нечесаной. – Может, все-таки уважишь честную компанию?

– Не дождешься, рожа, – я решил поставить решительную точку в этом беспредметном разговоре, – полазь-ка сам по кустам и помойкам, насобирай бутылок… короче, заработай, ибо сказано в священном писании: «Кто не работает, тот не ест».

– Дык это не в писании сказано, – поправил меня Эбистос – среднего роста и неопределенного возраста мужчина в очках, делавших его похожим на спившегося интеллигента, впрочем, вполне вероятно, что так оно и было, – если не ошибаюсь, это сказал Ленин – величайший вождь мирового пролетариата, когда раскулачивал буржуев разных, которые, типа тебя, Шатун, кровушку народную пили.

Никакой явной или скрытой логики в словах интеллигентствующего маргинала я не уловил, хотя намек в свой адрес заценил сразу.

– Тупой ты, Эбистос, и если бы не я, ты до самой своей смерти не узнал бы, что эти святые слова принадлежат не твоему кумиру с усохшими от сифилиса мозгами, а самому апостолу Павлу. Короче, так, парни… Воль-ль-на!.. Разбрелись по лавкам! И не дышать в мою сторону своим поганым дыханием. Вопросы есть?

После этих слов я демонстративно поморщился и замахал ладошкой перед лицом, будто отгонял исходящее от немытых тел и из пастей бомжей невыносимо ядреное амбре. И как только Дырка ими не брезгует? А может быть, сама смердит похлеще? К счастью, мне неведома радость близкого общения с этой дамой.

– Не, вы слышали, мужики, что этот… этот… этот хмырь про Ильича сказал! – неподдельно возмутился «интеллигент» – аж очки запотели, а лиловый от нетрезвого образа жизни шнобель покрылся мелкой испариной. – Это ж надо… про самого вождя мирового пролетариата!..

– Чо за мужик этот вождь? Почему не знаю? – подала голос Жанна и, громко икнув, продолжила развивать свою мысль: – А этому по репе или как ее – в дыню…

– Так ты на Володю, на Ульянова! – начал заводить себя седой Лунь. – Да за такое мало к стенке поставить!..

Я ожидал чего-то подобного. В данный момент праведный гнев закипал в сердцах попранных и обездоленных и вот-вот грозил обрушиться на мою голову. Оно и понятно – одно дело подойти к человеку и начать его банально грабить и совершенно другое, когда ты наказываешь святотатца, рискнувшего замахнуться на самое святое. Тут и для совести лазейка и для ментов шикарная отмазка – мол, не просто грабеж, а идеологическая разборка.

– Артиста, что ль, Ульянова? – проявил завидную для бомжа эрудицию Вьюн, не уразумевший глубинной сути состоявшейся перепалки.

Премудрый Лунь тут же объяснил незадачливому знатоку отечественного кино его ошибку, и теперь вся троица крутых мужиков в один голос начала возмущаться поведением «оппортуниста», «экзистенциалиста», «эскаписта» (откуда только слов таких понабрались?) и прочая, прочая, прочая. Лишь не протрезвевшая окончательно Дырка сидела и хлопала своими красными моргалками и тупо внимала непонятным речам собутыльников, устроивших мне столь сокрушительную обструкцию.

Что касается меня, слушать горячечный бред нетрезвых философов я не собирался, оттолкнув стоящего на моем пути Вьюна, я двинул своей дорогой. Однако к этому моменту мои идеологические противники дошли до той стадии политической активности, когда от слов переходят к делу. Видя, что добыча ускользает прямо из-под носа, банда, не сговариваясь, рванула в мою сторону, намереваясь сбить с ног, а затем основательно потешиться над инвалидом. Но не тут-то было. Зря, что ли в свое время меня натаскивали убивать лучшие в Союзе мастера своего дела?

Первым пострадал всех опередивший вертлявый Вьюн. Получив ортопедическим ботинком крепкий удар в паховую область, юноша резко остановился, как будто врезался в прозрачную стенку, затем медленно стек в дорожную грязь. Вторым потерпевшим оказался седой Лунь – этого я припечатал своей могучей десницей (той самой, что плющит алюминиевые банки и медные радиаторы холодильных агрегатов в лист). Калечить мужика не стал – всего лишь заехал ему под дых, ну, может быть, сломал ребро или два. Короче, этот также повалился рядышком с приятелем Вьюном. Хитроумный Эбистос оказался удачливее своих нерадивых корешей. Видя, что случилось с собутыльниками, он тут же посчитал милитаристические устремления их троицы абсолютной утопией и, не добежав до меня буквально двух шагов, резко остановился, затем помчался вприпрыжку прочь с поля боя, позорно оставив пострадавших валяться в дорожной грязи, а нетрезвую маркитантку в качестве ценного трофея победителю.

– Эй, мужик, – подал голос со своего места «трофей», – а ты ничо. Токо вот малость страшноват на рожу. А мне-то чо? Да ничо. Лихо ты этих пидоров отделал. Ты это… я б тебе дала б без разговоров. Ты токо попроси, и Жанна тут же раздвинет…

– Погодь-ка, – я с нескрываемым любопытством воззрился на перемётчицу, – вроде бы только что ты была для них боевой подругой, полковой женой. Отчего же так резко поменяла свое мнение?

– Пидоры, они и есть пидоры! – Дырка едва не разрыдалась от горя. – Вчерась квасили вчетвером. Ханки осталось море. Договорились оставить наутро на опохмел. А они суки, знаешь, чо сотворили? Знаешь?!

– Ну и чего же? – с искренним интересом спросил я, хотя ответ и так лежал на поверхности.

– Дождались падлы, когда я отрублюсь, и выжрали все до капли! А наутро сказали, чо это… Бобик вылакал. Короче, Медведь, или как там тебя, коли хошь бабу горячую ненасытную и безотказную, бери меня к себе в берлогу. Ты мужик чо надо. А хошь на моей хате заживем? Выгоню этих засранцев, ты ко мне-то и перебирайся. Любить буду крепше свово первого, ну там пожрать сготовить и все такое.

– Премного благодарны, – ошалело пробормотал я, сраженный наповал яростным напором новоявленной невесты, – я чутка подумаю.

– Токо думай побыстрее, – Дырка кокетливо стрельнула в меня своими опухшими глазенками, – я девушка нарасхват. Если чо, так меня у автовокзала завсегда отыскать несложно.

– Ты, это, Жан, – я указал рукой на парочку стонущих от боли бомжей, – короче помоги им, может, кому врач понадобится. – Я собирался, было, продолжить движение в сторону пруда, но, не сделав и десятка шагов, вернулся обратно, залез рукой во внутренний карман своей куртки, извлек оттуда три мятых десятирублевки и протянул их женщине со словами: – На, держи, здесь аккурат на пузырь самогона, сама подлечишься и этих не забудь опохмелить, иначе сдохнут – быть тогда на моей совести еще одному смертному греху.

– А чо убил чай кого? – Не иначе как благодаря хваленой женской интуиции, сообразила Жанна.

– Много кого. Всех и не упомнишь, а с большинством из них даже знаком не был. Ну бывай, невестушка! – Я широко улыбнулся ошарашенной пьянчужке, поправил рюкзачок на плечах и, не оборачиваясь, похромал прочь от места состоявшегося побоища.

При этом опухшая физиономия Жанны Дырк приобрела необычайно задумчивое выражение. По всей видимости, дама решала одну насущную проблему: не погорячилась ли она, предложив свое горячее тело и трепетное сердце первому встречному, оказавшемуся на поверку матерым душегубом…

Перед тем, как направиться к пункту приема стеклотары, забежал к Гарибу. Это был пожилой, но еще довольно крепкий грек со звучной фамилией Аристопулос, настоящее его имя было Никифор. Гариб – банальное погоняло, полученное им в незапамятные времена его бурной молодости. Пару раз мы с ним крепко бухали, и пожилой коммерсант порассказал мне многое из своей биографии, а заодно продемонстрировал впечатляющий собор на своей спине и прочие неоспоримые доказательства множества ходок в места не столь отдаленные.

– Никак Шатун пожаловал! – Радостно улыбнулся Гариб, откладывая в сторону газету и стаскивая очки в массивной оправе со своего впечатляющих размеров греческого рубильника. – Проходи, дорогой! Думал ты сегодня уже не явишься. Ну присаживайся. Рассказывай, как житье-бытье бродяжье?

Подобные вопросы старина Аристопулос задавал мне каждый раз, когда я заявлялся в его гараж под неброской вывеской «Пункт приема цветных металлов и макулатур». Слово «макулатур» было тщательнейшим образом замазано белой краской, но все равно проступало, подобно маслянистым следам былых протечек на кухонном потолке. Свое дело Гариб начинал в далекие перестроечные времена, когда еще существовал спрос на макулатуру, затем старые газеты и книги перестали приниматься перерабатывающими комбинатами, ввиду закрытия оных. Впрочем, в последние годы потребность в бумажных отходах вновь выросла, но хитроумный грек, посчитал, что складских площадей под это у него недостаточно – куда проще иметь дело с компактным и дорогостоящим металлом, не занимающим много места.

– Да вроде бы ничего, – ответил я, пожимая заскорузлую лапу привставшего из-за стола приемщика. – Посмотри, Гариб, какой сегодня денек чудесный. Кажись, пережили еще одну зиму.

На что низкорослый грек задумчиво почесал изрядных размеров лысину на своей седой голове и, взглянув на синеющий в дверном проеме кусочек весеннего неба, вынужден был признать мою правоту, хотя и не без оговорок:

– Сегодня денек на загляденье, но непогоды еще возвернутся – на то он и апрель. Но, в общем-то, согласен: студеную пору пережили, теперь полегче будет. Ну что там у тебя?..

Мой улов оприходовали за пару минут. Для начала рассортировали и взвесили. Потом Гариб, высыпал сплющенные банки в один из множества стоящих вдоль стен ящиков, радиатор холодильника и отожженные от изоляции мотки медного кабеля – в другой, поломанный бронзовый подсвечник вместе с деталями люстры – в третий и так далее. Старый грек органически не переносил какого-либо беспорядка и для каждого вида цветного лома держал отдельную тару. После чего уселся за стол на видавшее виды офисное кресло на колесиках и старательно занес результаты взвешивания в потрепанный гроссбух. Без спешки извлек из кармана штанов кошель и отсчитал полагающуюся мне сумму.

– Вот держи, Шатун. Приятно с тобой иметь дело. Другие так и норовят в банки болтов да гаек напихать, а то и вообще камней разных, – улыбнулся приемщик и неожиданно вдруг поменял тему: – Ты сегодня обедал? Мне тут Анастасия понапихала всяко-разного, так что присаживайся, не стесняйся – все равно одному мне все это не осилить. У меня и бутылочка рецины имеется – родичи с далекой родины присылают регулярно.

С этими словами он подкатил прямо в кресле к холодильнику, стоящему неподалеку у стены, и, достав оттуда трехлитровую «амфору», оплетенную ивовыми прутьями, и пестрый пластиковый пакет с едой, вернулся к столу.

– Спасибо, Гариб! – я сердечно поблагодарил щедрого старика и без жеманства и политесов уселся на колченогий деревянный табурет, стоявший рядом с его бюро и опирающийся одной ножкой на лежащий на полу кирпич. – Не откажусь.

– В таком случае, разливай амброзию, а я тем временем продукты пошинкую…

Обед прошел в теплой дружеской обстановке. Белое вино с привкусом сосновой смолы сначала шибануло по мозгам, а потом заструилось по жилам теплым согревающим потоком. Впрочем, очень скоро хмель улетучился из головы, оставив после себя ощущение легкой эйфории. Закусывали салом, домашней копченой колбасой, готовить которую старая Анастасия, законная супруга Аристопулоса, была великая мастерица. Вместо ржаного хлеба, который Гариб отчего-то на дух не переваривал, были пироги с грибами, капустой и картошкой.

– Ты вот чего, Андрей Николаевич, – наполняя в очередной раз вином граненые стаканы, обратился ко мне хозяин, – не шути с Махтумом. Ну чего тебе стоит пару тыщь в месяц оттопырить чурке? Зато для здоровья ой как пользительно. Если денег нет, так я ссужу – отдашь, когда сможешь…

– Не, Никифор, – я замотал головой, – деньги у меня как раз-таки имеются, но они мне и самому нужны. К тому же, принцип – не для того я полтора года с автоматом… Короче, не видать басурманам моих кровных, заработанных непосильным трудом! К тому же я их сюда не приглашал – это моя земля, и я на этой земле хозяин.

– Закон кармы, – не зло усмехнулся начитанный Гариб и пояснил: – Вчера ты к ним без спроса заявился, сегодня они в твой дом вломились. Как там, у Володи Высоцкого: вошли без стука, почти без звука. И как бы мы не артачились, этим парням удается сделать втихую то, чего не смог сделать когда-то ты со своим грозным автоматом. Сегодня они контролируют бомжей и прочих попрошаек города, завтра их выберут депутатами, а послезавтра вместо христианского храма построят синагогу…

– Мечеть, Никифор, – поправил я не на шутку расфилософствовавшегося приемщика.

– Какая хрен разница, – махнул рукой захмелевший грек, – суть в том, что православному христианину в скором времени придется на Луне спасаться. А впрочем, и там не получится – на нее китайцы глаз положили, а коль косоглазые чего-то задумали, выполнят в обязательном порядке. Короче говоря, Андрюша, скоро на Матушке-Земле останутся одни таджики и китайцы, а мы, как предки мои – древние греки, в своей же стране будем в примаках ходить…

Беспредметный в общем-то разговор грозил затянуться надолго. Хорошо, конечно, сидеть вот так в теплой компании в жарко натопленном помещении и за стаканчиком сухого вина, обсуждать проблемы вселенского масштаба. Однако при мне еще туго набитый рюкзак со стеклотарой, а непредсказуемая, как тропический тайфун, Мармелада Иеронимовна Шнобс способна в любой момент захлопнуть ставни своей лавочки, чтобы начать бухать в компании своих же грузчиков или вовсе упорхнуть на очередное любовное свидание. Придется в этом случае тащить хрупкую стеклотару через весь город в свою берлогу.

– Ты извини, Никифор, – прервал я глубокомысленные рассуждения пожилого грека, – мне пора. Сам знаешь, Мармеладе с работы слинять, как два пальца об асфальт, а у меня тары несданной сотни на две.

– Ну, как знаешь, – с большой неохотой отпустил меня Гариб и, осенив меня на старообрядческий манер двоеперстным крестным знамением, посоветовал: – Ты все-таки постарайся поладить с Махтумом – пара штук по любому не стоят потерянного здоровья.

– Да клал я на них с вот таким прицепом! – возмущенно воскликнул я и посредством весьма неприличного жеста показал, какого размера должен быть этот самый прицеп.

Затем тепло попрощался с гостеприимным хозяином и вышел на свежий воздух. Достал из кармана початую пачку «Беломора», ловко вытолкнул оттуда папиросу и основательно продув ее, чтобы потом не пришлось отплевываться от крошек табака, прикурил от газовой зажигалки китайского производства. Глубоко затянулся необычайно вкусным после плотной еды и выпивки дымком, поправил рюкзачок за спиной и довольно бодро захромал в направлении ворот гаражного кооператива…

Вопреки моим опасениям, Мармелада Шнобс восседала, глядя задумчивыми коровьими глазами на подкативший за стеклотарой грузовик, а также на суетящихся вокруг него с десяток безденежных алкашей. Эти парни вечно кочевали между близлежащей точкой розлива пива и заведением уважаемой мадам Шнобс и всегда были готовы за пару-тройку червонцев доставить (перетащить, перекатить, перекантовать) что угодно и куда угодно. В настоящий момент именно этим они и были заняты. Прибывшие пустые ящики, стояли на земле, терпеливо дожидаясь, когда кузов автомобиля будет забит под завязку их собратьями, наполненными пивными водочными и прочими бутылками, чтобы в самом скором времени самим влиться в бесконечный круговорот стеклотары в природе.

Со стороны богиня бутылочного стекла и повелительница полчищ охочих до выпивки маргиналов напоминала сказочную царевну, проводившую в поход своего горячо любимого супруга, или принцессу, томящуюся в ожидании ускакавшего за молодильными яблоками для больного папашки суженого. Для вящей убедительности ей не хватало расшитого жемчугом кокошника, яркого ситцевого сарафана и толстенной-претолстенной девичьей косы, ниспадающей по необъятной груди к столь же необъятной талии.

Многие, а особенно верные вассалы, находили тридцатипятилетнюю хозяйку приемного пункта дамой, весьма обворожительной. Я же так не считал. На мой взгляд, она была излишне непосредственна, пожалуй, даже мужиковата, к тому же почти на полголовы меня выше и раза в два тяжелее. Хотя при моей уродливой внешности и основательной ущербности, внимание столь почитаемой окружающими особы мне не светило, поэтому посчитаю ниже своего достоинства уподобляться той самой эзоповой лисе и не стану хаять находящийся вне моей досягаемости «виноград» в лице уважаемой Мармелады Иеронимовны.

– Эй ты, плешивый! – неожиданно заблажила громким хорошо поставленным командирским голосом хозяйка. – Куда летишь как очумелый?! Посуду поколотишь, я тебе тогда ящик вот этими самыми руками на твою лысую башку надену и в свободный полет в заоблачные выси отправлю под зад коленом!

Угроза подействовала моментально – ужасно перепуганный реальной перспективой потерять кредит доверия у столь уважаемой дамы, мужичок сбавил темп, приноравливаясь к остальным участникам погрузочного процесса.

– Вот так-то будет лучше, – одобрительно пробасила Мармелада, – успеешь еще нутро свое бездонное наполнить под завязку, а у меня, чтоб порядок был и минимальный процент боя на ящико-километр. – При этом «процент» и «километр» она произносила с ярко выраженным ударением на «о».

Не обращая внимания на пошатывающихся грузчиков, я приблизился к окошку и с максимально заискивающим выражением уставился своим единственным глазом на властительницу дум и повелительницу грез местной нетрезвой братии.

– А… Шатун, собственной персоной! – заметив меня, преувеличенно ласково воскликнула богиня и, обращаясь к снующим туда-сюда алкашам, продолжила: – Вот он, посмотрите на него – настоящий мужик. Не пьет, как некоторые аж до посинения в лицах, работящий, заботный… – Выдержав драматическую паузу, с показушной горечью в голосе закончила: – Если б хоть чуть-чуть не так страхолюден на морду был, я б за ним на край света пошла. А что, мужики? Бля буду, пошла б, несмотря на то, что одноног и однорук. – Затем от сострадательных реляций тут же перешла к делу: – Ну, бедолага, вываливай, что припер, на прилавок!..

Получив на руки заработанные кровные, я направился прочь от пункта сдачи и приема стеклотары. Однако успел отойти едва ли на сотню метров, как нарвался на вторую за сегодняшний день и как оказалось самую неприятную засаду. В тот момент, когда я собирался пересечь проезжую часть улицы, перед моим носом с неприятным визгом остановилась довольно обшарпанная «копейка» салатного цвета. Вообще-то я уже догадывался, кому принадлежит сие транспортное средство. Выражаясь точнее, не догадывался – знал наверняка, ибо подобных раритетов на весь Нелюбинск – раз-два и обчелся. К тому же, через замызганные стекла на меня с издевкой пялились четыре смуглых рожи, также хорошо мне знакомые.

«Вот же зараза этот Гариб! – подумал я, с ненавистью глядя на вылезающих из «Жигулей» Махтума и его телохранителей, – накаркал на мою голову старый хрыч!»

– Вах, вах, вах! – предводитель банды, высокий и весьма упитанный мужчина лет тридцати пяти, поднял вверх руки, точно собирался от всей души облапить меня своими могучими ручищами, затем заговорил с заметным азиатским акцентом: – Какой пириятний стреча! Сам Шатюн! Почему пшком, бират? Садысь, пирокатим с витирком, бират?!

С этими словами он подмигнул своим нукерам, и меня начали, как бы ненароком, обступать со всех сторон. С какой целью все это делалось, было понятно и без дополнительных объяснений. Поскольку «переговоры» с упрямым неплательщиком дани, коей выходцы из бывших республик Средней Азии обложили самую незащищенную часть населения Нелюбинска: бродяг, побирушек и промышляющих сбором бутылок и пивных банок пенсионеров, могли иметь самые непредсказуемые последствия, меня решили удалить с многолюдной улицы и перевезти в уединенное местечко. Что случится дальше, ясно и без особого напряга мозговых извилин. Меня постараются всяческими способами убедить в легитимности притязаний Махтума и его банды. А может быть, острый кинжал под ребро, камень на шею и в Оку или прикопают в близлежащем лесочке. По злым взглядам Махтума и его подельников, я понял, что второй вариант для них самый предпочтительный, поскольку до сих пор наши встречи заканчивались в мою пользу. Вообще-то у самого главаря повода обижаться на несчастного калеку вроде бы не должно быть, чего не скажешь кое о ком из его ближайшего окружения. Вот этот немного диковатый юноша в тюбетейке, то ли Султан, то ли Салтан, пару дней назад наши пути-дороженьки пересеклись, о чем свидетельствует приличных размеров бланш под его глазом. Недовольный стервец – дуется. А за что дуться-то? Разве сам не врезал бы любому, кто попытается поднять руку загребущую на его кровные сбережения? Или вон тот с густыми сросшимися над переносицей бровями, Хамид, кажется, – также обижается, хотя никаких гематом и ссадин на его симпатишной мордашке я не оставил – так повалял немножечко в грязном сугробе, попинал ногами, чтобы к солидным людям не приставал со всякими глупыми предложениями типа: «Дэнги давай!» – тоже мне альпийское нищенство, раскуды их в каюк.

Вообще-то, насколько мне было известно, эти парни приехали в Россию на заработки и поначалу честно горбатились каменщиками, малярами, штукатурами или попросту разнорабочими. Однако быстро сообразили, что самоотверженный труд на благо доброго дядюшки-нанимателя не только не обогащает, но, вопреки расхожим тезисам, ничуть не облагораживает и не делает свободным. Ребятам несказанно повезло – замом начальника местного УВД непонятно каким чудесным образом стал подполковник Исмаилов. Не случись такового, им, по всей видимости, до конца своей жизни пришлось бы честно трудиться на различных стройплощадках необъятной России. Так или иначе, бывший житель благодатного Андижана Асланбек Исмаилов, покинув беспокойный Узбекистан, сумел удачно пристроиться на весьма доходную (если подойти к этому вопросу с умом) должность. А вскоре на местном криминальном горизонте замаячил Махтум – то ли родственник подполковника, то ли хороший знакомый.

Азиаты благоразумно до поры до времени не совали нос в традиционные сферы бандитских интересов. Они сделали то, что не могло прийти в голову самому отъявленному криминальному таланту из местных – обложили данью всех нищих города Нелюбинска. Это на первый взгляд может показаться, что в двухсоттысячном областном городишке, довольно благополучном из-за своей близости к богатой столице, не наберется и сотни маргиналов. Бред и полная чушь. Всякого рода алкашей, лиц без определенного места жительства, пенсионеров, еле-еле сводящих концы с концами, малолетних беспризорников здесь предостаточно, чтобы развернуться знающему человеку.

Под прикрытием вышеозначенного подполковника банда Махтума очень быстро взяла под контроль нишу, которую ранее никому и в голову не приходило контролировать – все-таки не Москва, где попрошайничество является весьма прибыльным делом. Теперь, вне зависимости от пола, социального статуса и прочих объективных и субъективных факторов, каждый собиратель бутылок и алюминиевых банок или привокзальный попрошайка был обязан ежемесячно выплачивать Махтуму по две тысячи рублей. Тех, кто не желал или попросту не мог заплатить, азиаты-прагматики жестоко избивали, чаще всего прямо на глазах у своих подопечных – чтоб другим неповадно было. Поговаривают, особо упертых даже убивали. Свидетелей убийств, конечно же, не было, но с некоторых пор, исчезновение всякого бомжа расценивалось как месть бандитов Махтума.

Меня, как я уже упоминал, также неоднократно пытались наставить на путь истинный, но до сих пор крепко в оборот не брали – пару-тройку раз присылали парламентеров, однажды даже предложили влиться в их сплоченные ряды. Но я с негодованием отверг все наглые притязания, как на мои деньги, так и на мою личную свободу. К особо рьяным или непонятливым переговорщикам приходилось применять специальные методы педагогического воздействия. С предводителем банды до сих пор лично знаком не был, хотя и видел его несколько раз издалека. По большому счету я понимал, что эти парни в покое меня не оставят, поскольку вопиющее неподчинение какого-то ущербного калеки серьезно дискредитирует их банду в глазах «общественности» и вызывает брожение определенного рода в умах вынужденных данников. Поэтому с наступлением настоящего тепла я собирался скрепя сердце покинуть этот чудный городишко, ставший для меня за прошедшие полтора десятилетия практически родным. Подумывал перебраться в Москву – там для предприимчивого и непьющего, по большому счету, человека, прошедшего к тому же суровую школу выживания, непременно отыщется широчайшее поле деятельности.

Впрочем, по мере того, как банда Махтума брала меня в кольцо, перспектива слинять на столичные хлеба становилась для меня все более и более призрачной. Чтобы не допустить полного окружения, я начал постепенно отступать обратно к пункту приема стеклотары. Мои шансы удрать от этих молодцов, по вполне понятным причинам, были невелики, точнее, никакие, я рассчитывал прижаться спиной к какому-нибудь строению или забору и отбиваться всеми доступными средствами. Вряд ли они станут прилюдно убивать калеку, но могут потихоньку оглушить со всеми вытекающими последствиями, тем более что в руках Султана или Салтана, злющего, как нелюбимая ханум какого-нибудь падишаха, я заприметил обмотанную каким-то тряпьем бейсбольную биту. Парнишка явно намеревался взять реванш за разбитый в кровь нос и основательно выпачканную в дорожной грязи одежонку. Хамид также пытается максимально сократить дистанцию – реабилитируется перед своим бакши[2] за позорно проваленное задание.

– Э, Шатюн, куда убигаищь?! – продолжал уламывать меня Махтум. – Айда к мине в гости, брат! Плов-млов, водку випем, поболтаем туда-сюда…

Тем временем моя спина уперлась в дощатую твердь забора, огораживающего владения Мармелады Шнобс. Далее отступать было некуда, да я и не собирался этого делать. Сыны солнечных просторов Средней Азии, хоть и были настроены весьма решительно, но до меня этим сосункам было, как до звезд. Вот сейчас они считают, что крепко взяли Шатуна в оборот, прижав к стеночке. На самом деле, мне было бы значительно дискомфортнее, если бы меня окружили со всех сторон. Однако пора начинать действовать, пока их военачальник соловьем заливается, пытаясь прельстить меня своими национальными лакомствами и халявной выпивкой.

Я не стал вступать в дискуссию полемического свойства по поводу достоинств и недостатков среднеазиатской кухни. Едва моя спина почувствовала придающую уверенность твердость деревянных досок, я приступил к активным действиям. Несмотря на отсутствие былой спортивной формы (чай мне не двадцать пять, а далеко за сорок), мой резкий хук в челюсть мгновенно вырубил самоуверенного атамана. Его нукеры, не ожидавшие от инвалида такой борзости и прыти, замерли в недоумении. Следующий удар ортопедическим копытом в коленную чашечку заработал Хамид и тут же нарвался лицом на второй мой протез – теперь уже руки. Характерный хруст возвестил о том, что кое у кого в данный момент серьезно пострадала хрящевая часть носовой перегородки. Ничего, этот парень всё одно не отличался выдающимся рубильником, так что от него не особенно-то и убыло.

Однако на этом моя удача закончилась. Пока я занимался Хамидом, другому обиженному мной узкоглазому парню, к тому же вооруженному увесистой битой, удалось подкрасться незаметно сбоку. Как результат на мою многострадальную голову обрушился удар такой силы, что из глаз (здорового и, как ни странно, потерянного мной двадцать лет назад) брызнули мощные снопы искр. Затем в глазах потемнело, но, вопреки своим самым худшим опасениям, я не впал в бессознательное состояние. Произошло нечто странное, не поддающееся никакому логическому объяснению.

После удара по голове, мое восприятие изменилось самым кардинальным образом. Моя духовная сущность вырвалась из бренной оболочки и зависла на высоте трех метров над полем боя. Но я не потерял связи со своим телом и по-прежнему имел возможность им управлять, хотя со стороны делать это было не очень уж привычно.

Подлый удар азиата хоть и сбил меня с ног, повалился я не на живот, а на спину, отчего имел реальную возможность отмахиваться от нападающих руками и ногами. Желая окончательно разделаться со мной, Султан или Салтан (плевать на него) вознес высоко над собой биту, вознамерившись опустить ее на мою голову. Однако в этот момент он полностью раскрылся. Моему сознанию достаточно было дать соответствующие указания распростертому на грязном асфальте телу, после чего моя здоровая нога буквально на автомате врезалась со страшной силой бедолаге в пах. В следующий момент улицу огласил душераздирающий вопль пострадавшего. Думаю, не стоит объяснять, что намерение добить лежачего мгновенно улетучилось из юной головы начинающего бандита, а сама бита выпала из его ослабевших рук и, отлетев к обочине тротуара, утонула в грязной весенней луже. Как следствие между ног потерпевшего появилось дурно пахнущее мочой пятно, которое он тут же поспешил прикрыть ладонями, плюхаясь пятой точкой на склизкий от грязи тротуар. При этом он громко вопил на своем родном диалекте. Насколько позволял мой словарный запас, я скумекал, что он стенает о каких-то детях, кои теперь никогда не появятся на свет, благодаря одному гяуру (это он, кажется, в мой огород камень запустил). А я-то что? Меня не замай – будешь и при детях и на здоровье не станешь обижаться.

– Закрой пасть, вахш маймун[3]! – прохрипел я, несказанно дивясь при этом своей новой способности управлять телом дистанционно.

Тем временем последний оставшийся на ногах участник битвы, обеспокоенный усиливающимся вниманием проходящих мимо зевак, решил благоразумно отложить разборки на другое время. Подхватив начавшего приходить в сознание Махтума, он сноровисто затолкал его в салон «копейки». С двумя остальными своими подельниками он обошелся менее деликатно, шипя что-то неразборчивое, пинками «воскресил» Хамида и, обложив пострадавшего Султана отборнейшим русским матом, велел обоим «мухой лететь к машине». На меня он лишь недобро зыркнул своим темным глазом, но от каких-либо устных оскорблений воздержался…

После того как изрядно подержанное транспортное средство скрылось за ближайшим поворотом, мое не на шутку разошедшееся сознание наконец-то соизволило вернуться на положенное ему место – то есть обратно в свою бренную оболочку. Едва лишь это случилось, все передо мной поплыло, и я провалился в мрачную, как самая глубокая могила, кромешную темноту беспамятства.

Глава 2

– Апчхи!.. Апчхи!.. Апчхи!!! – Резкая нашатырная вонь, будто птичье перышко, вызвала невыносимый свербёж в носу. Я чихнул несколько раз громко от души и открыл глаза, точнее свой единственный глаз.

– Жив бродяга! – Тут же услышал над собой раскатистое контральто Мармелады Шнобс. Затем узрел и самоё ее, а также поднесенный к моему носу приличных размеров ватный тампон.

Поскольку после моего воскрешения никто не собирался удалить злополучную вату от моего носа, пришлось подать протест в соответствующие инстанции:

– Да выбрось куда-нибудь подальше эту вату, Мармелада, иначе я тут окочурюсь от невыносимой вони!

В сей же момент мое настоятельное требование было выполнено – ватный тампон выпал из поля моего зрения, а легкие получили возможность наслаждаться воздухом без примеси аммиачных паров. Справедливости ради, стоит отметить, что витающих в атмосфере запахов (в основном винных и пивных) здесь было предостаточно, из чего я сделал вывод, что нахожусь где-то непосредственно во владениях мадам Шнобс. И действительно, приглядевшись, обнаружил себя лежащим на замызганном полу складского помещения, среди пластиковых ящиков, предназначенных для хранения и транспортировки стеклотары. Сама хозяйка сидела рядышком на раскладном походном стульчике и по-доброму взирала на меня своими коровьими глазами. С пяток ее верных сатрапов переминались с ноги на ногу у складских ворот. Как я понял, это именно они транспортировали сюда мое обездвиженное коварным ударом тело и теперь томились в ожидании заслуженной награды, наверняка им обещанной сердобольной женщиной.

– Вконец обнаглели чебуреки, – сочувственно покачав головой, проворчала Мармелада Иеронимовна, – средь бела дня начали на людей нападать. А ты молодец, Шатун, лихо ты их отделал, а по виду и не скажешь…

Уж это точно, в сравнении с двухметровой великаншей, обладающей к тому же необъятной талией, грандиозным бюстом и соответствующей «кормой» мои сто восемьдесят пять сантиметров при патологической худобе выглядели более чем скромно. Впечатляющие габариты здешней хозяйки не раз помогали ей пресекать разного рода попытки рейдерского захвата ее процветающего бизнеса.

– …ко мне тут также намедни подкатывали, – продолжала Мармелада, – денег просили.

– Ну и как? – чисто из вежливости поинтересовался я, поскольку ответ лежал на поверхности.

– Да никак, спустила с крыльца всю троицу, а вечерком сгоняла к Исмаилке, кое-что ему напомнила. С тех пор не беспокоят. – Затем с жалостью посмотрела на меня и тяжело вздохнула. – Не жилец ты, Шатун. Порешат тебя чебуреки, помяни мое слово, подкараулят в темном месте и зарежут, как свинью, или придушат аккуратно – уж больно ты своим свободолюбием смущаешь окрестную голытьбу. Мой тебе совет: хочешь жить, сейчас же рви когти на вокзал, пока Махтум не очухался и вали куда подальше из Нелюбинска. – Затем Мармелада извлекла из кармана своей душегрейки основательно потрепанный кошель, достала оттуда пять тысячерублевых бумажек и протянула их мне со словами: – На, держи. Здесь на билет и какое-то время перекантоваться, а там и сам начнешь зарабатывать, ты мужик головастый – нигде не пропадешь.

Признаться, я был попросту ошарашен невиданным актом щедрости со стороны жадной до денег Мармелады. Сколько раз эта дама пыталась меня объегорить, выискивая зорким оком несуществующие дефекты стеклотары, чтобы оформить ее не первым, а вторым или даже третьим сортом, в соответствии с разработанным ею же самой прейскурантом. А теперь, нате вам – не было ни гроша, да вдруг алтын.

– Вообще-то я не жадная, – угадав мои мысли, продолжала мадам Шнобс, – но если не беречь копеечку, так и рубля не будет. А это – от щедрот моих. Бери, не стесняйся. Может, когда помянешь добрым словом одинокую женщину, а случится, и добром отплатишь.

– Спасибо, Мармелада Иеронимовна! – я от всего сердца поблагодарил хозяйку, но от денег категорически отказался – я хоть и бомж, но не нищий и пользоваться чужой жалостью не привык.

– Значит, гордые мы, – запихивая деньги обратно в свой кошелек, усмехнулась моя благодетельница. – Как сам-то?

– Да вроде бы ничего, – ответил я.

Действительно, состояние мое было более или менее – лишь неприятно ныла шишка, вспухшая на темечке, но череп не пострадал – по всей видимости, удар битой прошелся вскользь. Здоровой рукой потрогал шишку и почувствовал такую невыносимую боль, что, не стесняясь присутствия дамы, крепко выругался по матери. Мармеладу, впрочем, это ничуть не смутило – ибо каждый день ей приходится выслушивать и не такое от своих неугомонных вассалов, да и сама она была большой мастерицей обложить трех-четырех этажным матом всякого неугодного или провинившегося.

Дождавшись пока боль немного поутихнет, я осторожно нахлобучил на голову фуражку от «афганки»[4] и потихоньку поднялся на ноги. Но едва лишь мне удалось выпрямиться в полный рост, из-за оттока ли крови или по какой иной причине шишка вновь напомнила о своем существовании.

– Может, граммульку тяпнешь? – предложила хозяйка. – Глядишь, оно и полегчает.

С этими словами она кивнула одному из томившихся в сторонке маргиналов. Того тут же куда-то унесло, а через полминуты в могучей руке женщины появился непочатый пузырь «столичной», а я стал обладателем основательно замызганного стакана.

– Для начала продезинфицируем тару, – Мармелада отобрала у меня стакан и собиралась основательно промыть его водкой, но, осмотрев повнимательнее и принюхавшись к нему, брезгливо поморщилась и поставила на пол со словами: – Не, Шатун, тут триппера на весь Нелюбинск. Ты лучше из горла. Закусывать будешь?

Я отрицательно замотал головой, заработав при этом еще один приступ невыносимой боли. Зажав бутылку подмышкой, открутил пробку и жадно прильнул губами к ледяному горлышку. В два глотка ополовинил полулитровую емкость, лишь после этого почувствовал обжигающий вкус напитка. Оторвавшись от пузыря, блаженно прищурился, анализируя внутренние изменения в организме. Сначала алкоголь согрел желудок, затем вместе с кровью начал распространяться по всему телу. Минуту спустя легкий приятный дурман розовой дымкой окутал сознание. С завистью наблюдавшие за моими возлияниями и едва не захлебывающиеся собственной слюной алкаши показались мне не такими отталкивающими, как обычно. Что касается Мармелады, так та вообще предстала в образе красавицы валькирии – глаз не отвести. Шишка на голове хоть и саднила, но без прежней едва ли не фатальной осатанелости.

Впрочем, состояние эйфории, как это обычно со мной бывает, продолжалось не более пяти минут (если, конечно, не поддерживать его новыми порциями выпивки). Дождавшись, когда розовая пелена спадет с глаз, я вернул недопитый пузырь хозяйке со словами благодарности.

– Еще будешь? – участливо спросила Мармелада.

– Не. Хватит, – я отрицательно помотал головой.

– Ну, как знаешь. – Дама ловким движением закрутила в воронку остатки водки и, запрокинув голову, лихо оприходовала «огненную воду», к вящей досаде затаивших дух алкашей. После чего гулко выдохнула и, обведя осоловевшим взглядом присутствующих на складе, выдала свою любимую присказку: – Крепка зараза, но русский человек все равно крепше…

Сердечно распрощавшись с добросердечной мадам Шнобс и ее приспешниками, я заторопился прочь бодрой прихрамывающей походкой. Какое-то время слышал за спиной ее могучее контральто, отдающее распоряжения своим вассалам. Зная неуемный характер дамы, несложно было догадаться, какого рода были эти распоряжения. Вкусив толику водки, Мармелада Иеронимовна ни за что не успокоится, пока не учинит массовую попойку, в полном соответствии с широтой своей русской натуры. Кое-кто может возразить, мол, какая же она русская? Успокойтесь, уважаемый скептик, и поверьте на слово, что даже в самом глухом российском захолустье, не затронутом нашествиями многочисленных иноземных завоевателей и набегами несметных полчищ гастарбайтеров, вы не сыщете человека, обладающего более русской душой, нежели уважаемая Мармелада Шнобс…

До своей берлоги я добрался без приключений. По большому счету слово «берлога» в данном случае следовало бы употреблять без кавычек, поскольку прибежище одинокого бомжа располагалось в самой настоящей пещере, которая с большой степенью вероятности в незапамятные времена могла служить обиталищем какому-нибудь бурому мишке или медведице с многочисленным потомством.

Дело в том, что город Нелюбинск своим происхождением обязан богатым залежам известняка. Еще во времена московских князей здесь вовсю добывали этот незаменимый в строительстве минерал. Местный камень ценился выше подмосковного: тучковского, домодедовского или мячковского из-за своей исключительной белизны и податливости резцу камнереза. Он шел в основном на облицовку и внутреннюю отделку стен. Камень ломали, грузили на баржи, а потом везли либо вверх по Оке, а затем по Москве-реке в столицу и Подмосковье, либо к Нижнему Новгороду, а там по всем приволжским городам. В результате активных разработок здесь появилась развитая сеть подземных пещер искусственного происхождения. Через какое-то время известняк был вытеснен более практичным кирпичом. То есть не совсем вытеснен, ибо продолжал использоваться для получения негашеной извести и цементов. Но для этой цели годятся любые местные известняки и доломиты, поэтому спрос на исключительной белизны нелюбинский камень постепенно сошел на нет. Как следствие, добыча прекратилась, каменоломни были заброшены и в наше время представляют интерес лишь для залетных спелеологов да отчаянной местной ребятни.

Стоит отметить, что в народе ходят упорные слухи о многочисленных кладах, упрятанных в Нелюбинских катакомбах разного рода Кудеярами, Стеньками и прочими отечественными Робин Гудами, промышлявшими в разное время в этих местах. Болтают также, что именно здесь во время Гражданской войны схоронил от советской власти золотишко и камушки аж на три тогдашних миллиона местный богатей Иволгин. А по последним данным досужих кумушек, сюда было перевезено и надежно захоронено знаменитое золото партии. Впрочем, всякого рода сплетни вызывали лишь временный порыв народных масс к действию. Тщательно обследовав в очередной раз катакомбы и не найдя в них никаких сокровищ, народишко успокаивался до следующих мировых потрясений и связанных с ними слухами меркантильно толка.

Обо всем вышеизложенном мне стало известно уже после того, как я поселился в Нелюбинских катакомбах, точнее обустроил в качестве жилья небольшой их кусочек. Вообще-то о существовании подземелий я узнал совершенно случайно. Примерно через два месяца по приезде в этот городишко на Оке, я слонялся по местному кладбищу в поисках пивной и винной тары, оставленных не могилках пасхальных пирогов и выпивки. Местные завсегдатаи, как водится, поначалу приняли меня в штыки, но после недолгой беседы согласились, если не принять меня в свои ряды, то во всяком случае, терпеть мое присутствие. Не заметив как, я оказался в старой заброшенной части городского кладбища. Разжиться, по большому счету, здесь было нечем, поэтому местные бомжи сюда и не захаживали, а мне вдруг стало интересно, и я решил прогуляться среди покосившихся крестов и заросших травой надгробных камней. В самой удаленной части кладбища, поросшей непролазными зарослями ольхи и лещины, я совершенно случайно набрел на фамильный склеп какого-то богатого купца. Наверное, само Провидение толкнуло меня сунуть туда нос. Деревянная дверь, обитая металлическими листами, не сразу и со скрипом поддалась моему натиску. Ничего интересного внутри я не обнаружил, лишь два мраморных постамента да пара табличек с именами тех, чьи останки под ними покоились. В дальней от входа стене я заметил небольшое темное отверстие. Подойдя поближе, увидел изрядно выщербленную кирпичную кладку, из которой вывалился один из кирпичей. За стеной явно было пустое пространство, о чем однозначно свидетельствовала струя свежего воздуха, проникавшая в склеп из пролома. Несколько ударов ногой, и хлипкая стена не выдержала и обвалилась кучами щебня и облаками пыли. Пришлось выйти на свежий воздух, дожидаться, пока атмосфера внутри помещения очистится.

Войдя в пролом, я поначалу здорово огорчился – никакого намека на спрятанные сокровища, лишь каменный коридор, уходящий куда-то под землю. Поскольку при мне оказался карманный фонарик, я решил основательно обследовать подземелье – а вдруг сокровища все-таки существуют. Пройдя метров сто, я услышал звук текущей воды и вскоре увидел небольшой ручей с чистейшей родниковой водой. Тут же неподалеку обнаружил уходящую куда-то за город сухую штольню с проложенным по ней электрическим кабелем. Поначалу подумал, что он обесточен и медный провод станет для меня отличным трофеем, но, наткнувшись на распределительный щит, очень быстро понял свою ошибку и возблагодарил Господа за то, что тот отвратил своего нерадивого раба от поспешных действий. Короче говоря, кабель оказался под напряжением в двести двадцать вольт. Куда он вел и какое оборудование питал, я до сих пор не удосужился проверить. Словами не описать мое огорчение – стать обладателем настоящего сокровища и тут же его лишиться. О том, чтобы заняться мародерством не могло быть и речи – не хватало вдобавок ко всем моим бедам разборки с законниками.

Ужасно разочарованный и погрустневший, я уже собирался покинуть подземелье, как мою голову посетила весьма светлая мысль. А что? Вода в наличии, электричество – тоже. Почему бы одному бомжу не оборудовать здесь себе уютное гнездышко? Хватит обретаться по подвалам и теплотрассам.

Сказано – сделано. Через полгода я стал обладателем комфортабельной подземной квартирки. Для этого пришлось основательно потратиться на провода, строительные материалы и многое другое, но я ничуть не жалею, поскольку вот уже лет пятнадцать моя голова не задумывается над сакраментальным для каждого бомжа вопросом: «Где я буду спать этой ночью?» Здесь у меня и жилая комната – по совместительству гостиная, и небольшая кухонька с электрической плитой, и туалет с настоящим унитазом и душем. При этом на мебель и разного рода хозяйственные прибамбасы я практически не затратил ни копейки – всё, что нужно, находил на свалках и помойках. Диван, пара кресел с кожаной обивкой, журнальный столик, книжный шкаф, электроплита, накопительный водонагреватель, электронасос для воды, стиральная машина – вот лишь небольшой перечень того, от чего в наш век повального расточительства избавляются без всякого сожаления мои нерадивые сограждане. У меня даже имелся старенький ноутбук, а также совсем еще новый DVD плеер и куча разных дисков, но я все-таки предпочитаю читать книги, кои частенько нахожу рядом с мусорными баками или на скамейках у подъездов. Конечно, не все то, от чего избавляются зажравшиеся вконец граждане, можно читать, но время от времени среди макулатурных плевел попадаются настоящие жемчужины.

Чтобы попасть в свое обиталище, мне не пришлось топать через все кладбище. Поселившись в катакомбах, я первым делом разведал кратчайший маршрут до ближайшей автобусной остановки. В отличие от пропахших черт-те чем своих коллег, я имел возможность регулярно принимать душ и по мере надобности устраивать постирушки. Посему водители автобусов и маршрутных такси не могли заподозрить во мне бездомного бродягу. К тому же я собираю лишь цветмет и стеклотару и не оскверняю рук своих смердящими пищевыми отходами. На сей раз, однако, мне пришлось добираться пешком. После потасовки с Махтумом и его бандой моя одежонка нуждалась в основательной чистке. Чтобы не дискредитировать себя в глазах водителей, я решил прогуляться, подышать свежим воздухом. Впрочем, нет худа без добра – по дороге я заглянул к знакомому лавочнику армянину Араму – выходцу из Нагорного Карабаха. Этот Арам втихую толкал бомжам и пенсионерам просроченные продукты по весьма приемлемым ценам. Как водится, я зашел не с парадного. На стук дверь распахнул сам хозяин.

– Здорово, обезьяноподобный брат мой во Христе! – Армянин был действительно феноменально волосат ниже шеи – я лишь констатировал факт. – Скоропорт на сегодня какой имеется?

– Здоров, Шатун! – Ничуть не обиделся лавочник – гипертрофированная обволошенность считается у этого народа признаком мужественности и сексуальной привлекательности. – Заходи, дорогой…

Через десять минут я покинул магазинчик приятеля, весело помахивая увесистым пакетом с колбасой, мясными консервами, яйцами и черствым хлебом. Ничего, колбаску пошинкую, пережарю с лучком и чесночком, посыплю перцем – объедение. Хлебушек – на водяную баню, и через пять минут получим благоухающий бухан или как есть, черствым обжарю на постном маслице, сверху тертым сырком посыплю, чесночком давленым – сказка. От подобных мыслей аж в животе заурчало. Я взглянул на часы – командирские со светящимся циферблатом, в свое время мне за них предлагали кучу афганских бабок, не поддался на уговоры и не зря, до сих пор ходят секунда в секунду, только заводить не забывай – без четверти восемь. Следует поторопиться – дел невпроворот: ужин сварганить, постирать одежку, самому хорошенько ополоснуться, ну и для души чего-нибудь сообразить.

«Эх, Шатун, жизнь прекрасна, – не без оптимизма я обратился сам к себе. – А еще очень приятно, когда у тебя есть свой собственный угол. – Однако тут же озабоченно подумал: – Пожалуй, следует обеспечить себя каким-нибудь оружием. Думаю, пяток надфилей будет вполне достаточно. А что?.. если менты обнаружат, можно запросто отпереться, мол, для хозяйственных нужд, а в бою и в глаз метнуть и в печенку засадить – штука отменная. Главное собственными потожировыми инструмент не замарать и «пальчиков» не оставить. Ничего, эти козлы у меня еще попрыгают…»

Подбирался к родному склепу как всегда со всеми возможными предосторожностями – не хватало притащить на хвосте кого-нибудь из коллег по цеху или просто излишне любознательного обывателя, который непременно доложит о подозрительном бомже куда следует. Я хоть и собираюсь покинуть славный город Нелюбинск, но только с наступлением лета, а до этого еще нужно дожить. Распахнув дверь, я заглянул внутрь склепа – все вроде бы чисто. Подойдя к дальней стенке, достал ключ из кармана и отпер металлическую дверь, установленную мной на месте разрушенной кирпичной кладки и основательно заляпанную серой под цвет стен краской, чтобы не бросалась особенно в глаза. Пару таких дверей мне презентовал добрый Арам после расширения и кардинального переустройства своего магазина. Одну я установил в склепе, другой отгородился от тоннеля, по которому был проложен электрический кабель. Таким образом, получилось довольно уютное замкнутое пространство из пяти изолированных друг от друга деревянными дверями комнатушек. Закрыв за собой дверь на ключ, я щелкнул выключателем, ярко вспыхнула подвешенная к потолку трехрожковая люстра.

Первым делом скинул с себя грязные шмотки и обувь, освободился от протезов и на костылях направился в душевую комнату. Признаться, я гордился своим домом. Подключившись к распределительному щиту, провел в свои апартаменты электричество – от хозяев не убудет, а мне приятно. В каждом помещении подвесил к потолку люстры или плафоны, наладил электрическое отопление. С помощью электронасоса, управляемого простейшей автоматикой, качал воду из ручья в емкость, сваренную из нержавейки, откуда вода самотеком поступала в туалет-ванную и на кухню. С утилизацией сточных вод проблем не было – в полу туалетной комнаты имелась глубокая и довольно широкая трещина, уходившая куда-то на нижние уровни катакомб. Она служила мне одновременно и канализацией и мусоропроводом. Унитаз установил аккурат над ней, чтоб не париться. А чтобы не смердело, да и самому ненароком не провалиться, закрыл щель герметичной крышкой, через которую, собственно, избавлялся от мусора. Короче говоря, всё в моем жилище было весьма функционально и продумано.

Поплескавшись с полчасика под теплыми струями, я оделся в чистое, обулся и направился на кухню, где приготовил сытный ужин из жареной колбасы с отварной картошкой в мундире. Картофель почистил, порезал, сдобрил постным маслом, мелко нарезанным лучком, посолил и все тщательнейшим образом перемешал. Затем сервировал стол в гостиной. Немного подумав, махнул рукой – а гулять, так гулять, открыл дверцу холодильника и достал оттуда початую поллитровку водки…

Ужин прошел под песни весьма любимых мной Высоцкого, Митяя и Трофима. Затем навел порядок: отнес на кухню и вымыл посуду, отправил объедки в «мусоропровод» и, зарядив стиральную машину своими грязными шмотками, вернулся в гостиную. Кажется, на сегодня все – постиранные вещи завтра вывешу на окончательную просушку, благо есть чем заменить. Расстелил постель на диване, включив у изголовья торшер, потушил верхний свет. После чего подошел к книжной полке и наугад вытащил первое, что подвернулось под руку. Улегшись в кровать, поднес книгу к глазам: «Хроники Амбера» – одна из самых моих любимых книг. Раскрыл наугад и начал читать:

Итак, глаза мои вновь восстановились – так сказали мне и пальцы, когда я ощупал лицо. Потребовалось, правда, более трех лет, но глаза все-таки сумели регенерировать! Это был тот самый единственный из миллиона шанс, о котором я упоминал. Такого не мог предполагать даже Эрик, даже он не в силах был до конца оценить мои способности, поскольку у каждого из членов нашей семьи они проявлялись по-разному и в разных масштабах. Тут я одержал верх. Я догадывался, что могу вырастить нервную ткань, нужно только время.

На франко-прусской войне я был ранен, и в результате у меня оказалась парализованной вся нижняя часть тела. Уже через два года паралич полностью прошел. В данном же случае у меня была надежда – конечно, почти нереальная, – что мне все-таки удастся восстановить выжженные глаза. И я оказался прав! У меня теперь вновь были глаза, и зрение потихоньку возвращалось ко мне, хотя и очень медленно…[5]

Далее я читал с упоением о том, как к Корвину вернулось зрение и как с помощью сумасшедшего Дворкина ему удалось вырваться на свободу из мрачных подземелий Амбера. Я сопереживал главному герою и откровенно завидовал его способности регенерировать утраченные органы. Книга хоть и была мною неоднократно читана и перечитана, каждый раз здорово будоражила воображение и в какой-то степени давала надежду. Умом я прекрасно понимал, что человек – не ящерица, которой ничего не стоит отрастить хвост взамен утерянного, но, несмотря на фатальное ограничение регенеративных способностей человеческого организма, в глубине души не терял надежды. Иногда мне казалось, стоит лишь немного напрячься, каким-то образом настроить сознание, наладить духовную связь с телесной оболочкой, и посредством силы мысли мне удастся включить процессы восстановления своего организма. Может быть, полноценному человеку эти мои мечтания покажутся маниакальным бредом воспаленной фантазии неполноценного индивидуума. Но, как ни странно, где-то в глубине души постоянно существовала необъяснимая уверенность в том, что теперешнее мое ущербное существование – суть состояние временное, ниспосланное на мою голову за какие-то неведомые мне грехи, а также в том, что в самом скором времени случится нечто такое, что избавит меня навсегда от физических и моральных страданий. Все двадцать прошедших лет я прожил с этим чувством и, несмотря на накатывающую время от времени хандру, продолжал отчаянно надеяться на чудо. Даже периодические обострения фантомных болей в отсутствующих конечностях я был готов воспринимать как признак активизации регенеративных процессов внутри своего организма. Но всякий раз ни ступня, ни кисть почему-то не собирались отрастать, а выжженный глаз упорно отказывался обозревать окружающий мир…

Проснулся я от резкой боли в теменной области. Громко охнув, резко присел и со всеми предосторожностями коснулся шишки. Малость уменьшилась, но все равно дотрагиваться больно. Кажется, во сне случайно задел ее, пожалуй, следует лечь на бок и не крутиться во сне. Легко сказать, да трудно сделать. Снова дотронулся до полученной в результате неравной схватки с духами гематомы и в очередной раз ощутил уже знакомую боль. Болезненно поморщившись, огляделся. Торшер не выключен. Раскрытая книга валяется рядом. На светящемся циферблате электронного будильника половина второго. Выбрался из постели и, сунув здоровую ногу в домашний тапок, оперся на костыли. Для начала посетил кухню, утолил жажду. Потом заглянул в туалет. К своему ложу вернулся в благостном настроении, прихватив из холодильника на случай похмельного «сухаря» – как-никак накануне принял изрядную дозу спиртного – бутылку «жигулевского» и поставил ее на журнальный столик в пределах досягаемости руки.

Выключив торшер, немного повертелся в поисках приемлемой позы. Неожиданно взгляд наткнулся на еле заметное голубовато-зеленоватое свечение у дальней от моего дивана стены гостиной – как будто откуда-то из-под пола к потолку пещеры поднимался толстый столб призрачного света и уходил куда-то выше за ее пределы. Весьма странный феномен, никогда раньше не замечал ничего подобного в своих владениях. Какое-то время лежал и тупо пялился на светящийся столб. В конце концов, веки мои налились свинцом, и я самым банальным образом уснул.

Следующее мое пробуждение произошло под громкие трели неугомонного друга моего – будильника. По вполне понятным причинам окон в моем жилище не было, поэтому единственными временными ориентирами в подземелье были для меня мой надежный будильник, найденный, кстати, на одной из городских помоек, да мои командирские часы. Шлепнув ладонью по клавише, прервал душераздирающую трель «дневального», затем нащупал выключатель торшера и, дернув за веревочку с привязанным к ней шариком, повторил один из первоначальных актов божественного творения – создал свет. Затем повалялся немного в постели, раздумывая, стоит ли сегодня куда-то нестись сломя голову или предоставить возможность своему усталому телу хорошенько отдохнуть и залечить полученные накануне раны. Потрогал шишку на голове – практически исчезла. Проанализировал состояние внутренних органов – легкий сушнячок, а вообще-то терпимо, главное, наблюдается полное отсутствие фантомных болей в утраченных конечностях.

Приподнялся на постели и, увидев на столе закупоренную пробкой бутылку пива, радостно заулыбался и отчего-то голосом незабвенного Леонида Ильича констатировал:

– Раштет… чмок, чмок, чмок… благо… гошоштояние шовешкого. го народа.

Немного повеселив себя подобным образом, схватил пузырь. Зубами (невзирая на настоятельные предупреждения дантистов) сдернул с бутылки металлическую крышку. После чего жадно, подобно изголодавшемуся по ласке любовнику, прильнул к прохладному горлышку, как приникают к устам любимой женщины. Это сакральное действо продолжалось не более минуты, в результате пузырь опустел, а я ощутил столь мощное физиологическое удовольствие, в сравнении с которым секс с любимой – лишь бледное пятнышко луны рядом с сияющим дневным светилом. Чтобы какой-нибудь чересчур мнительный обыватель не воспринял мои слова буквально и ненароком не принял меня за извращенца особого рода или (упаси Господи) сексуального маньяка, хочу предупредить сразу, что эти мои ощущения никоим образом не относятся к чувственной сфере – чистая органолептика и ничего более.

Как водится, после доброго глотка освежающего напитка, придающего глазам сияние, духу – бодрость, а мыслям – целеустремленность, нестерпимо захотелось курить. Я не стал сдерживать души прекрасные порывы и потянулся за лежащими на том же самом столике папиросами и зажигалкой.

Глава 3

Ровно через час я, гладко выбритый, умытый, к тому же благоухающий ненавязчивым дезодорантом, покинул свое убежище. Встречи с Махтумом и его ребятами я хоть и опасался, но не очень-то боялся. Залогом моего спокойствия были полдюжины остро отточенных и подпиленных у нижнего основания рабочей кромки надфилей – весьма коварное оружие, между прочим, – всадил врагу в бочину. печень или селезенку, обломил рукоять и делай преспокойно ноги. Если сработать грамотно, пострадавший поначалу ничего не заметит. Но самое главное – ни один следователь ни в жизнь не докажет мою причастность к смерти того или иного человека, поскольку от рукоятки надфиля при желании несложно избавиться. Свое оружие для верности распределил так, чтобы иметь возможность из любого положения дотянуться хотя бы до одного надфиля. Один даже засунул за отворот фуражки. Откровенно говоря, по поводу случайной встречи со своими недоброжелателями я особенно не парился – не такой уж маленький город Нелюбинск, поэтому вероятность данного события ничтожно мала. Другое дело, если меня начнут целенаправленно искать. Однако не думаю, что кто-то станет тратить время на поиски какого-то бомжа – рано или поздно сам на глаза попадется, вот тогда с ним можно будет спокойно разобраться.

Семь утра. Довольно свежо. На земле, на прошлогодних листьях, на припаркованных у домов автомобилях серебрится иней. Лужи покрыты легким морщинистым ледком. Впрочем, неторопливо поднимающееся над горизонтом дневное светило и полное отсутствие облачности вселяет определенную надежду на то, что предстоящий день будет не хуже предыдущего. Всякая божья тварь радовалась наступающему дню: весело гомонили птицы, ошалелые от переизбытка гормонов кошки то и дело перебегали дорогу, длинными беспокойными вереницами сновали туда-сюда собачьи свадьбы.

Совсем еще юные девушки и молодые женщины опрометчиво поторопились сбросить с себя зимние одежды, скрывавшие прелесть их стройных фигурок, теперь они зябко ежились от всепроникающего холода, то и дело одергивали коротенькие курточки, чтобы хоть как-то прикрыть наготу обнаженных не по сезону животиков. Мужчины, вне зависимости от возраста и социального статуса, провожали маслеными взглядами отчаянных модниц. Дамы постарше смотрели на голые животы и спины осуждающе – девкам рожать, а они дуры придатки студят. Каким только местом думают?

На проезжей части полно автомобилей – все торопятся загодя добраться до места работы. Помнится, еще каких-то десять лет назад в этом провинциальном городишке не было такого изобилия транспортных средств. В наше зажиточное время каждый уважающий себя гражданин Нелюбинска предпочитает прибыть к месту службы или работы на личной «Тойоте», «Опеле», «Ауди» или, на худой конец, на тридцатилетнем «жигуленке» или «Москвиче».

Обход подведомственной мне территории я решил начать с небольшого лесного массива, примыкающего к кладбищу. По утрам здесь бегают озабоченные здоровым образом жизни обитатели близлежащих кварталов, выгуливают своих питомцев собаководы. Днем в лесочке прогуливаются шумными группками мамаши с колясками и пенсионерки с малолетними внуками, часто заглядывают для поправки здоровья нетрезвые с утра слесари-сантехники, чтобы подальше, значит, от всевидящего начальственного ока. Вечером сюда вновь возвращаются владельцы собак вместе со своими лохматыми любимцами. А по ночам здесь гудит (как в прямом смысле, так и в переносном) шумная рокерская тусовка: ревет мощными моторами, сверкает яркими огнями, бряцает цепями, скрипит кожей, горланит пьяными голосами, верещит душераздирающими девчачьими взвизгами. Как следствие, по утряне здесь самый настоящий Клондайк для искушенного искателя сокровищ, главное – опередить конкурентов и добраться до «золота скифов» раньше других.

Сегодня я оказался вне конкуренции. Ребятишки накануне славно повеселились и помимо использованных презервативов, в несметных количествах разбросанных на земле и развешенных по кустам и невысоким деревцам, меня поджидал ценный приз в виде богатых залежей алюминиевых банок, а также изумительных россыпей пивной и водочной стеклотары. Напевая себе под нос арию индийского гостя из оперы «Садко»: «Не счесть алмазов в каменных пещерах, не счесть жемчужин в море полуденном…», я начал интенсивную разработку обнаруженных мной богатств. При этом всячески старался избегать контактов с вышеупомянутыми средствами контрацепции – мало ли какая зараза в них таится, подцепишь ненароком, а у меня и медицинского полиса отродясь не бывало…

Часам к десяти я, подобно заядлому грибнику, основательно прочесал лесной массив и отягощенный изрядным количеством трофеев направился к автобусной остановке. Если удача не покинет меня, сегодня мне удастся сделать не одну, а целых две ходки к Гарибу и Мармеладе. Маршрутку долго ждать не пришлось. Добравшись до нужной улицы, я вышел из машины и помахал на прощание рукой сердобольному водителю – выходцу то ли с Кавказа, то ли из Средней Азии, наотрез отказавшемуся брать с меня плату за проезд.

Благородный поступок этого, в общем-то, не самого богатого человека натолкнул меня на некоторые размышления философского свойства. Взять вчерашних бандитов и этого улыбчивого паренька – все они здесь чужаки, только один ведет себя как гость и прекрасно понимает, что проще приспособиться самому. Другие же пытаются вовсю насаждать свои законы. И это свойственно подавляющему большинству выходцев из южных республик бывшего СССР. К примеру, до появления всех этих армян, азербайджанцев и прочих азиатов, аппетиты нашего славного чиновничества были весьма скромными. Не сказать, что не брали. Брали, но в меру и с опаской. Я прекрасно помню, как в конце восьмидесятых – начале девяностых в Россию прибывали из многочисленных горячих точек распадающейся империи отягощенные баулами и чумазыми детьми многочисленные беженцы. Со страдальческими лицами они публично благодарили гостеприимных россиян. Их встретили, приютили, накормили, обогрели. Даже простили то, что многие из них вырезали русских целыми семьями в Баку, Ташкенте, Душанбе и других городах. По мне-то пусть живут, пускай богатеют, но не развращают народ и в первую очередь продажных чиновников своими феодально-азиатскими замашками. Сегодня эти так называемые беженцы с золотыми улыбками и туго набитыми кошельками запросто проходят куда угодно без очереди, пинком ноги открывают любую дверь и поплевывают пренебрежительно на коренных граждан, вынужденных до поры до времени терпеть весь этот произвол. В моей голове невольно возник вопрос: «Надолго ли хватит нашего терпения?» Да, русский человек терпелив и даже позволяет какое-то время плевать себе в лицо и сидеть у себя на шее, но рано или поздно всему приходит конец. Мы не американские англосаксы, готовые целовать ниже поясницы своего чернокожего брата лишь за то, что когда-то предок черномазого горбатился на плантации, принадлежавшей белому человеку. Мы даже не «гордые внуки славян», скорее мы дурные, и дури этой, как свидетельствует история, вполне хватает, чтобы потрясти до основания не только Матушку-Рассею, но и весь остальной мир. Неужели там, наверху, не понимают всей опасности грядущего русского бунта? Не думаю – в Кремле сидят не дураки. К тому же, аналитические отделы спецслужб наверняка отмечают рост недовольства, связанного с массовым переселением мусульман в регионы с исконно православным населением. Да что там далеко за примерами ходить – взять хотя бы Францию с ее арабами и неграми. Там эти «гости» уже жгут машины и бузят вовсю на улицах, но скоро возьмут в руки оружие и устроят лягушатникам такой кандибобер, что пресловутая Варфоломеевская ночь покажется им невинной забавой. Прав Гариб: сегодня черные скромно сидят по рынкам и лавчонкам, завтра двинут во власть и начнут командовать нами на свой азиатский манер, настроят мечетей, введут свои дикие законы. Но мы не югославы и, слава богу, у нас есть чем защититься от внешнего вторжения. Отсюда вывод: все идет к тому, что рано или поздно в стране произойдет кровавая разборка. Что случится дальше, несложно спрогнозировать, не обладая семью пядями во лбу…

Неожиданно на меня налетел какой-то спешащий субъект пенсионного возраста и едва не переколотил всю мою посуду. Упрекнув себя в излишней склонности к праздному философствованию, я поправил на спине довольно тяжелый рюкзак и со всеми предосторожностями направился в сторону пункта приема стеклотары…

Опля! Едва я покинул владения мадам Шнобс, на горизонте замаячила знакомая до боли (особенно в ушибленной голове) «копейка» салатного цвета. Несомненно, меня пасли, точнее, преспокойно поджидали, когда меня угораздит навестить добрейшую Мармеладу Иеронимовну.

«Выходит, крепко обиделись на вас, Андрей Николаевич», – мысленно обратился я сам к себе в преувеличенно-уважительном тоне.

Неужели вместо того, чтобы в перерывах между партиями в шеш-беш[6] кушать плов, пить зеленый чай и судачить о том, каких знойных белокурых толстух оприходовали накануне, эти ребята с самого утра торчат в тесном салоне «Жигулей». Представил, каким отборным матом костерят меня пассажиры и водитель вышеупомянутого транспортного средства, и сердце мое наполнилось гордостью за себя любимого.

«Уважаемый Андрей Николаевич, – подумал я, – как любит говаривать нынешняя молодежь: «Респект вам и уважуха!», получается, нас побаиваются и крепко побаиваются. И правильно делают, что боятся. Пусть знают: разведбат не сдается».

Впрочем, минутное ликование очень быстро сменилось серьезной озабоченностью. Разведбат, оно понятно, не сдается, но погибать в расцвете лет от рук недобитых духов и что самое главное – не в заоблачном Гиндукуше или песчаном Регистане, а посреди Среднерусской возвышенности – не только не хочется, но и до слез обидно.

– Вот вам, сучары обрезанные! – громко выкрикнул я, не на шутку перепугав какую-то древнюю старушенцию, волочащую на поводке упирающуюся таксу, затем сделал характерный жест в сторону крадущейся за мной «копейки». – Десантура клала на вас вот такого… с прицепом!

Сразу же после этого я что было мочи рванул в сторону от дороги, пытаясь дворами уйти от преследования. Понятное дело, вряд ли мне удалось ускользнуть, если бы за мной побежали, но автомобиль как двигался по проезжей части, так продолжал свое движение без остановок. Не нравится мне все это. Если ребята, увидев меня, вызвали подмогу, а это вполне в их духе – вдесятером на одного, значит, дела хреновые. Похоже, придется, не дожидаясь летнего тепла, сваливать из славного городка Нелюбинска. Ну что же, к жизненным трудностям мне не привыкать. Главное в данный момент сбросить их с хвоста.

Пересек двор с детскими грибочками, горками и качелями и, пройдя между двумя блочными пятиэтажками, вновь напоролся на знакомую «копейку». Даже увидел ухмыляющиеся рожи старых знакомых. Не было там только Махтума, а так, вся троица в сборе.

«Сами не решаются взять меня в оборот, ждут главаря с подмогой», – сообразил я, анализируя возможные варианты отступления.

Решение – как это часто бывает в стрессовых ситуациях – пришло внезапно. На другой стороне улицы я увидел хорошо мне знакомый гипермаркет. Я регулярно бываю на его заднем дворе и очень часто мне удается разжиться там бутылочкой-другой из-под пива или толикой алюминия в виде заветных банок. Тамошние малопосещаемые представителями нашей горячо любимой милиции лабиринты, весьма привлекательны для лиц, желающих провести время в теплой дружеской компании без какого-либо риска угодить в отделение за распитие спиртных напитков в общественных местах. Ну посидит молодежь на ящиках, ну поболтает о том, о сем, ну подерется иногда. Главное, чтобы смертоубийства не было и чтобы посуду с собой не утаскивали или не кололи. Впрочем, в наше время, никто, кроме нас – бомжей да нищих пенсионеров, не желает связываться со сдачей стеклотары или цветмета – времени потеряешь прорву, а выгоды на грош. Так вот – если мне удастся прорваться мимо «копейки» к этому магазину, считай, дело в шляпе. Уж как-нибудь дворами да закоулками уйду из-под опеки своих «благожелателей».

Теперь, когда план спасения во всех деталях сформировался в моей голове, оставалось приступить к его поэтапному осуществлению. Самое главное сейчас – находиться в толпе. В людном месте бандиты не станут даже и пытаться затащить меня в машину, тем более если объект не намерен так запросто сдаваться. По этой причине я неспешным шагом двинул в направлении пешеходного перехода, регулируемого светофором, стараясь не выпускать «копейку» из поля зрения.

«Пасущие» меня парни, кажется, особенно не волновались – ну куда этот ущербный денется от крепких длинноногих пацанов, уверенно стоящих на собственных ногах и способных в любой момент догнать беглеца. Они с интересом наблюдали за моими действиями и о чем-то оживленно беседовали.

Дождавшись, когда загорится зеленый свет для пешеходов, я немного выждал, чтобы усыпить бдительность своих преследователей. Но едва лишь собрался рвануть через дорогу со всей возможной прытью, как услышал рядом с собой душераздирающий женский крик, за ним еще один и еще. Повернул голову влево и увидел черный тонированный внедорожник, летящий с бешеной скоростью прямо на двигавшуюся по пешеходному переходу толпу. Расстояние между автомобилем и людьми не превышало пятидесяти метров, и если учесть, что транспортное средство двигалось со скоростью в восемьдесят-девяносто километров в час, было очевидно, что через пару секунд оно врежется в толпу.