Женщина в черном 2. Ангел смерти Уэйтс Мартин

Хорошая девочка

Теперь звук самолетов над головой был невыносимо громким, дом сотрясался до основания от грохота разрывавшихся все ближе бомб, но Джойс не замечала ничего, не дрожала, даже бровью не вела. Она вошла в дортуар. Подошла к своей постели.

Дженет Хамфри стояла в углу, у голой кровати Тома, и черная плесень за ее спиной распространялась, захлестывала стену. Прямая осанка, черты белого, точно мел, лица полускрыты вуалью, на щеках – будто дорожки слез, только почему-то черных. И глаза – черные и пылающие как угли, горящие живым и жестоким огнем.

На соседней с Джойс кровати лежал мистер Панч. Раскинувшись навзничь на подушке, игрушка ухмылялась ей, казалось, не только щербатой улыбкой, но и всем истресканным, изъеденным временем лицом. Однако Джойс не обратила внимания на куклу. Медленно она вынула из коробки под своей постелью противогаз, открутила фильтр, свернула полотенце и запихала внутрь, чтобы заблокировать доступ воздуха.

Посмотрела на результат – и кивнула, словно удовлетворенная делом своих рук.

А потом натянула противогаз на голову.

– Где Джойс?!

Испуганный голос Евы эхом отскочил от стен подвала.

Лицо у Гарри сделалось тревожным. Ева заметила: даже в Джин начала медленно вырисовываться тень некоего осознания.

– Живо все, обыщите подвал!

Стены сотрясались, на головы сыпались с потолка хлопья пыли и плесени, однако никто не обращал внимания. Важно было лишь одно – найти Джойс.

Дети и взрослые обшарили весь подвал, проверили каждую щель между полками, каждый угол и закоулок. Девочки там не было.

– Ее, должно быть, зачем-то наверх понесло. – Джин прищуренно смотрела в потолок, голос ее звенел от гнева.

Стены вновь сотряслись. Бомба разорвалась где-то совсем рядом.

– Мы не можем позволить ей быть там одной, – пролепетала Руби, – надо ее найти…

Ева попыталась прикинуть, куда же отправилась Джойс… и неожиданно обнаружила подсказку на стене, у самой лестницы. Подошла поближе: нет, никакой ошибки, стена там, где стояла Джойс, почернела и пошла трещинами. Сердце в груди у молодой женщины упало. Она отчаянно взглянула на Гарри.

– Дженет! Ее забрала Дженет!

– А Дженет – это кто? – нахмурилась Руби.

Ева опрометью кинулась вверх по ступенькам, Гарри – за ней.

Дети внизу запаниковали по-настоящему.

– Всем оставаться на месте, – приказала Джин самым авторитарным своим тоном, – все под контролем.

Увы, ее словам не поверил никто, даже она сама.

Джойс пыталась дышать – но воздуха не хватало.

Она стояла совершенно неподвижно, вытянув руки по швам, задыхаясь под резиной противогаза, все плотнее липнущей к лицу с каждой попыткой сделать вдох. Еще раз и еще… нет, бесполезно. Воздуха просто не было.

Голова у Джойс начала кружиться. Снаружи падали и разрывались бомбы, а у нее перед глазами плыли золотистые звездочки. Ноги подкашивались.

Стекла противогаза запотели от дыхания – это был ее маленький, личный туман. Однако и в тумане она могла рассмотреть силуэт женщины в темных одеждах, стоявшей рядом, и ухмылку мистера Панча на постели. Почему-то было ясно: они ободряют ее и поощряют, и ей хотелось угодить им обоим, – особенно женщине. Вот у кого точно – незыблемые правила, догадывалась Джойс, прекрасно понимая: очень важно, необходимо этим правилам следовать, делать в точности так, как велела женщина. Быть хорошей девочкой.

Она снова попыталась вздохнуть – и опять ничего не вышло.

Грохот снаружи стал невыносимым. Стены ходили ходуном, с грохотом разрывались бомбы. Ева, срывая горло в крике, звала и звала Джойс, но в глубине души прекрасно понимала – девочка ее не услышит. Какое там, она сама-то свой собственный голос слышала с трудом!

Буквально на шаг опережая следующего по пятам Гарри, она вбежала в кухню, потом в комнату, потом в другую… Они упорно обыскивали помещение за помещением, выкрикивали имя Джойс и втайне холодели от ужаса, понимая, что с ней сейчас происходит, и тешили себя надеждой успеть вовремя.

Ноги Джойс подкосились. Девочка упала на пол. Как темно стало в комнате – темнота точно навалилась на нее. И эта темнота – не та, что ночью, знала она откуда-то, рассвет не настанет, мрак будет длиться вечно. Все равно – надо слушаться женщину. Надо следовать правилам, чтобы та была довольна.

Темнота сомкнулась над Джойс, и девочка испытала странное облегчение. Она выполнила то, что от нее требовалось. Она отлично справилась. Рядом раздался голос – темный и надтреснутый, словно стены дома на острове:

– У тебя получилось замечательно.

– Нет, нет, нет, нет – о господи, прошу тебя, пожалуйста – нет…

Ева и Гарри влетели в дортуар. Джойс неподвижно лежала на полу.

Упав на колени, Гарри подхватил ее, сорвал противогаз, отшвырнув к дальней стене, Ева, тоже на коленях, стояла рядом.

Снова и снова Гарри делал Джойс искусственное дыхание, в глубине души понимая по цвету ее лица и искаженным, застывшим чертам: поздно. Глаза девочки закатились, на них с Евой слепо смотрели мертвые, рыбьи, белесые белки.

Ева зарыдала.

– Все в порядке, – задыхающимся голосом крикнула Джин позади. – Самолеты улетели. Все кончилось. Мы в безопасности!..

Она увидела безжизненное тело, лежащее между Евой и Гарри, ахнула – и смолкла.

Эвакуация

– Это был несчастный случай, вот и все. Ужасный, трагический несчастный случай.

Джин всегда гордилась незыблемостью своих убеждений. В свое время ей довелось немало потрудиться, чтоб сделать их таковыми. Иногда ей казалось: ее сознание – самое аккуратно прибранное место на свете. Любая мысль, любое ощущение – строго на положенном ему месте, выверено до миллиметра и гвоздями приколочено для верности. А все, что казалось неприятным или не укладывалось по той или иной причине в привычную картину мира, отбрасывалось подальше, будто ненужные безделушки в дальний ящик комода, куда складывают то, на что и смотреть не хочется, и избавиться жаль.

А теперь она чувствовала, что все случившееся в последние дни, увиденное и услышанное, заставляло пошатнуться доселе незыблемую картину мира. Представления и верования более не стояли недвижимо, в покое и безопасности, они сорвались с места и задвигались, сталкиваясь, сшибаясь, натыкаясь друг на друга. Дверь комода распахнулась, и из дальнего ящика повалили тайные, темные, непрошеные мысли. Если не остеречься, эти мысли завладеют ею. Раз и навсегда.

– Ужасный, ужасный несчастный случай!

Джин твердила и твердила эти слова, точно мантру, кивая всякий раз, когда повторяла их, – будто если произнести их достаточно раз, они станут реальностью.

Снаружи над горизонтом взошло солнце, обещавшее прекрасный, чу€дно поскрипывающий морозцем зимний денек. Сияющие лучи потянулись в высокие окна, озарили столовую ярким и чистым светом. Но никакому солнцу не под силу было порадовать людей, сидевших вокруг стола и старавшихся сбиться как можно плотнее.

Поскольку положить тело Джойс было некуда, Гарри пристроил мертвую девочку на ее собственной кровати и набросил сверху одеяло. Дверь в дортуар плотно прикрыли, дети получили твердый приказ не входить туда ни под каким видом, однако в приказах необходимости не было.

Входить не хотелось никому.

Ева и Гарри, не спуская глаз с оставшихся детей, строем отвели их в столовую и велели держаться вместе. Так и сидели ребятишки молча, почти окаменев от ужаса, – все, кроме не перестававшей горько плакать Руби. Гарри и Ева тоже присели к столу, пытаясь сообразить, что же предпринять теперь.

Джин стояла, повернувшись к ним спиной, не желая, чтобы другие видели, как отчаянно она борется с подступающими слезами, как пытается не поддаться нахлынувшим эмоциям. Впервые в жизни происходило нечто ставившее под сомнение всю ее систему мира, и она искренне не знала, что с этим поделать.

– Это был несчастный случай, вот и все. Ужасный, трагический несчастный случай.

Гарри подошел сзади и осторожно коснулся ее плеча.

– Джин?

Она обернулась – губы дрожали, широко раскрытые глаза слепо блуждали…

– Это был не несчастный случай, – сказал Гарри очень мягко.

В комнате воцарилось молчание. Даже Руби перестала всхлипывать.

Ева встала. Беспомощность в ней боролась со страхом и гневом, верх брало то одно, то другое. Ей просто необходимо было что-то предпринять. Сделать хоть что-нибудь.

Остановившись у стены, молодая женщина медленно провела пальцами по возникшей там новой трещине, поднесла руку к глазам и принялась внимательно изучать, словно пальцы были чем-то испачканы.

«Вот оно, – подумалось внезапно, – вот же оно, вот…»

– В чем смысл? – спросила Ева негромко.

Обвела взглядом комнату, словно впитывая сознанием черноту, трещины, внутрь которых не проникало солнце…

– Ты его этим не вернешь! – закричала в голос. – Не важно, скольких ты убьешь, он не вернется!

Последние три слова она просто проорала на весь дом.

Дети смотрели глазенками, полными страха. Никогда еще они не видели свою добрую, улыбчивую учительницу в подобном состоянии. Сначала директриса, а теперь и мисс Паркинс…

– Просто оставь нас в покое!

Подбежал Гарри, крепко обнял ее и прижал к себе. По телу Евы пробежала дрожь, и напряжение отступило. Гарри отвел ее обратно к столу, усадил.

– Поедем, как только вода схлынет, – сказал твердо. – Я вас довезу до деревни, а там разберемся, как вас отправить домой.

Ева снова напряженно замерла.

– Снова в деревню нам нельзя, – отрезала она.

Гарри удивленно вздернул бровь.

– Отвезите нас на авиабазу.

На мгновение Гарри растерялся от подобного требования. Помолчал – как показалось ей, будто что-то прикидывая или соображая… и наконец улыбнулся:

– Отлично.

Эвакуация шла полным ходом. Детей в страшной спешке вывели из дома, позволив взять с собой ровно столько вещей, сколько влезало в багажник джипа. Эдвард, заметила Ева, крепко сжимал в руке мистера Панча, – да эта игрушка прямо на глазах гниет, как мальчик вообще может до нее дотрагиваться без омерзения? Прикосновением к плечу она заставила Эдварда остановиться.

– Это с собой мы взять не можем, – сказала она ласково, но непреклонно и даже выдавила из себя бледное подобие улыбки. – Место этой вещи – в доме.

Эдвард даже не подал вида, что услышал, и еще крепче сжал куклу.

– Пожалуйста, Эдвард, отдай мне, – в голосе Евы зазвенела сталь.

Он помотал головой.

– Эдвард!

Ева попыталась взять у него игрушку, однако мальчик торопливо спрятал ее за спину.

Сдаваться Ева не собиралась. Одной рукой она твердо стиснула запястье Эдварда, а другой просто вырвала у него куклу силой, и пока отнимала – ощутила острую боль в руке. Ева ахнула. Уронила мистера Панча и принялась осматривать свои пальцы – между большим и указательным появилась глубокая, кровоточащая царапина.

«Черт возьми, – подумала она, – эта дрянь такая старая и растресканная, что кожу мне содрала!»

Подобрав куклу с земли, Ева внимательно ее осмотрела: щербатая ухмылка никуда не делась, но на зубах алела кровь. Если это не было бы невозможным, она поклялась бы: мистер Панч ее укусил.

Ева швырнула игрушку обратно в дом. Покосилась на Эдварда, – нет, ничего, он молча забрался в машину вместе с остальными.

Когда все кое-как втиснулись в джип, Гарри сел за руль и тронул машину с места. Ева сидела сзади, с детьми. Все смотрели вперед, и только Эдвард, заметила она, вытянув шею, глядел через заднее стекло на удаляющийся дом.

– Эдвард, – позвала Ева.

Мальчик повернул к ней лицо с темными, нечитаемыми глазами.

– Не оборачивайся, не надо.

Ева смотрела ему в глаза – и, в конце концов, мальчик сдался и принялся, как и прочие, глядеть вперед.

Ярость.

Дикая ярость горела в сердце женщины, стоявшей у окна детской и провожавшей черным взором исчезающую вдали машину.

Она протянула руку, будто пытаясь дотянуться до людей в джипе, достать их, заставить вернуться. Бесполезно: они слишком далеко. Пальцы женщины уперлись в оконное стекло, она согнула их, будто когти. Ярость – ее жизненная сила, источник существования, позволявший ей до сих пор пребывать в мире живых, – жгучими волнами поднималась в душе.

Она вонзила пальцы в стекло, ногти скрежетали, царапали и скребли – и стекло поддалось, по нему побежала паутина трещин.

Джип добрался до материка – и пропал из виду.

Женщина, видевшая, как спасается ее враг, издала стон боли и гнева. Пальцы ее вдавились в треснутое стекло еще сильнее, скрежет ногтей сделался громче.

С внезапным грохотом и звоном стекло стремительно раскололось на тысячи крошечных осколков.

Нет. Она не позволит им сбежать.

Призрачный аэродром

– Самолеты! – завопил Элфи.

– Элфи, вернись! – Голос Джин унес ветер, и она устремилась в погоню, готовая любой ценой удержать детей вместе.

Мальчуган позабыл обо всех пережитых страхах и оживился, стоило ему лишь мельком увидеть из окна джипа самолеты за деревьями, когда они подъезжали к аэродрому. А когда понял, куда они направляются, – тут его и вовсе было не удержать, только о самолетах и болтал.

Изо всех сил он мчался к машинам, застывшим по периметру летного поля, а за ним едва успевали Ева и Джин. Однако, добежав до ближайшего самолета, Элфи вдруг остановился как вкопанный.

Ева, со страху вообразив бог знает что, полетела к нему точно на крыльях, и тут он обернулся к ней и сказал разочарованно и смущенно:

– Они не настоящие. Аэродром не настоящий!

И тут Ева впервые и осмотрела аэродром более или менее внимательно. И тут она поняла, что зрелище, ей представшее, очень мало соответствует ее представлениям об авиабазе. Никаких ангаров – лишь огромные куски брезента, растянутые по земле таким образом, чтобы с воздуха создавать впечатление строений. Да и самолеты, вполне убедительно выглядевшие на расстоянии, вблизи таковыми вовсе не казались. Пустые изнутри копии, выполненные из дерева и все того же брезента, метки и части моторов грубо намалеваны. Там и сям по «летному полю» были разбросаны большие проволочные корзины, полные щепок для растопки.

Из бункера, вырытого в склоне холма, вышел и направился к ним человек. Крепко сбитый, на вид лет сорок, на ходу он застегивал френч и развязывал носовой платок, обмотанный вокруг шеи. Увидев женщин и детей, человек остановился, изумленно и сердито уставившись на Гарри.

– Что здесь происходит, капрал?

Ева изумленно воззрилась на Гарри – тот, покраснев до ушей, неловко откашлялся.

– Этим людям необходимо переждать здесь несколько часов, сержант Коттерел. Они эвакуировались из Лондона. Их дом… разрушило вчерашней бомбежкой. Я помогу им найти транспорт, чтобы уехать.

Коттерел, явно не в восторге от ситуации, взглянул на детей, потом – снова на Гарри.

– Вам бы следовало сначала утрясти вопрос со мной, капрал.

Судя по виду Гарри, больше всего на свете он мечтал провалиться сквозь землю.

– Так точно, сержант. Я сожалею.

Коттерел нащупал языком кусочек еды, застрявший между зубами, высосал, проглотил и благосклонно кивнул.

– Ладно. Только не позволяйте им отвлекать вас от ваших непосредственных обязанностей.

– Да, сэр.

Коттерел вдохнул воздух и медленно, с облегчением выдохнул:

– Оперативная сводка на нынешнюю ночь спокойная. Так что на дежурстве оставляю вас одного. Если ситуация изменится – подключайте команду.

Гарри отдал сержанту честь, и тот пошел прочь. Ева обернулась к Гарри:

– Гарри? Что тут творится?

Гарри взял ее за руку и отвел в сторону, чуть поодаль от остальных. В небе собирались грозовые тучи, день, еще недавно светлый и ясный, становился почти по-ночному темным. Убедившись в том, что их никто не услышит, Гарри заговорил:

– Это фальшивый аэродром. – Посмотреть Еве в глаза он был не в силах. – Создан для того, чтоб нацисты бомбили его, а не настоящий. Мы передвигаем огни, чтобы казалось, будто самолеты перемещаются. А еще зажигаем костры, чтобы немцы думали, что они по нам попали. Мы – декорация.

Он вздохнул.

– Но вы говорили, вы – летчик. Говорили, вы – капитан…

Задрав голову, Гарри смотрел в грозовое небо.

– Я был и летчиком, и капитаном. Когда-то. Но после того падения я… – Ладонью он утер глаза. – Простите, ветер. После того падения я… черт… я больше не мог летать. Меня понизили в звании и сослали сюда. Моральная неустойчивость – так они сказали. МН. В переводе на нормальный язык значит, что меня признали трусом. Официально.

Несколько минут они молчали, но потом Ева нарушила тягостную тишину.

– Но почему вы мне не сказали? – спросила она тихонько.

Гарри издал смешок, больше напоминавший сдавленное рыдание:

– Мне нравилось, каким вы меня воображали. Я жалок, верно?

Медленно Ева подняла руку, коснулась ладонью его щеки и улыбнулась. Гарри отдернулся, ровно от пощечины.

– Вот она, опять эта улыбка. Эта таинственная улыбка. Вы снисходите ко мне?

Ева покачала головой и снова коснулась ладонью его щеки.

Впервые с начала разговора Гарри посмотрел на нее по-настоящему и увидел наконец то, что сияло в ее глазах, предназначенное лишь для него одного. Ева улыбнулась еще, и на сей раз у Гарри не возникло сомнений, что означает ее улыбка, – улыбка, на которую он не мог не ответить.

Ева потянулась губами к его губам – и он поцеловал ее.

Станем опять друзьями?

Бункер, выкопанный прямо в склоне холма, у подножия, при других обстоятельствах вызвал бы всеобщую бурю восторга – потрясающее место, настоящее приключение! Но сегодня… сегодня дело было иное.

Дети сбились в кучку у входа, тесно прижимаясь друг к дружке, не желая упускать друг друга из виду.

Все, кроме одного.

Эдвард замер чуть в сторонке от остальных. Он не замечал, что с ним происходит. Не поднял глаз, когда миссис Хогг проследовала за угрюмым сержантом внутрь бункера, не затревожился – вдруг с ней там что-нибудь случится и она не вернется? Даже не стал подсматривать за мисс Паркинс и ее капитаном, целовавшимися и обнимавшимися поодаль, среди фальшивых самолетов.

Просто стоял, заложив руки в карманы, полностью погруженный в свои печальные мысли.

Неожиданно до него донесся чей-то шепот, потом еще и еще – и на мгновение Эдварду показалось, будто он вернулся в дом на острове и снова прислушивается там к голосам из далекого прошлого… однако нет: шептались остальные ребята, и очень скоро Эдвард расслышал, что говорят они о нем.

Эдвард изо всех сил постарался сделать вид, будто ничего не слышит, и постепенно начинал улавливать обрывки разговора.

– Том его доставал, прям проходу не давал… – голос Руби, ее грубоватый выговор прирожденной кокни, явственно различимый даже на пониженных тонах.

– А Джойс на него наябедничать грозилась, – подхватил Фрейзер. Эдварду и смотреть не надо было, чтобы догадаться, как таращит малыш сейчас глаза.

– И вы гляньте, чего с ними случилось, – снова Руби, с малолетства приучившаяся копировать манеру говорить своей мамаши и полностью разделявшая ее уверенность, что достаточно о чем-то заявить, и заявить эффектно – и никто не усомнится в твоей правоте. – Скажете, не похоже на правду?

– Слышьте, вы, – заговорил Джеймс, кажется, начинавший злиться всерьез и пытавшийся заодно продемонстрировать лидерские качества, – вы это… утихните. Заткнитесь вы все. Сами бы послушали, чего плетете – дурь ведь полная.

Остальные, и верно, примолкли. Эдвард немного расслабился. В душе невольно поднялась симпатия к бывшему другу – жаль, никак ее не выразить.

– А я думаю – это он. Он это сделал.

Эдвард похолодел – голос девочки был знаком ему даже слишком хорошо. Флора. Раньше она была его единственной союзницей, неизменно принимала его сторону против всех, и… теперь это закончилось.

Эдвард покосился на Флору и увидел в ее лице боль, обиду… и кое-что другое, куда более ужасное. Страх. Флора боялась его. Боялась панически, до ужаса.

Эдвард отчаянно хотел что-нибудь сказать или хотя бы заплакать – и не мог. Загнанный в темницу собственного тела, он был способен лишь молча стоять и слушать, как обсуждают его другие, да делать вид, что не слышит.

Руби, вдохновленная реакцией Флоры, снова пошла в атаку.

– Джеймс, – сообщила она тревожно, – а ты-то… ты молоко его пролил.

– Ничего я не проливал, – вскинулся Джеймс, пытаясь не обращать на слова Руби внимания, однако по неуверенному тону было ясно: девочка его зацепила за живое.

– Еще как пролил-то, – торжествующе парировала Руби.

– И еще ты это… ты в комнате его запер тогда, вот, – подключился Элфи.

– Том его запер, – огрызнулся Джеймс раздраженно. – Том, а не я!

Эдвард увидел: Фрейзер поднял руку и ткнул в Джеймса пальцем, его глаза чуть из орбит не повылазили:

– Ты следующий!..

– Ой, да заткнитесь вы уже, – сплюнул Джеймс. – С души воротит вас слушать, дурачье. Совсем ума не нажили.

Резко развернулся и пошел к Эдварду, – только Эдвард не мог себя заставить даже глаза на него поднять. Даже теперь, через расстояние, он все еще ощущал холод ладони, взявшей его однажды за руку, чувствовал холод и запах гниения дома на острове.

– Слышь, Эдвард, – неловко забормотал Джеймс, подобравшись к нему почти вплотную, – ты это… уж прости, что мы тебя тогда в детской заперли. Я не думал… – Тяжелый вздох. – Извини, короче. Я ничего не сделал. Надо было что-то сделать, а я не смог. И прости, что я молоко твое пролил. Я не хотел, оно случайно так вышло.

Эдвард молчал. Джеймс, подвинувшись, встал прямо против него, и смотреть в сторону уже не получалось.

– Может, станем опять друзьями?

Эдвард хотел ответить, хотел сказать – конечно, здорово, давай снова дружить, давай веселиться вместе, как раньше… и не мог.

Стоило попытаться открыть рот – и руку тихонько сжимала холодная рука давным-давно умершей женщины и запах сырости и гнили становился сильнее. Эдвард уехал из дома на острове, но дом остался с ним. Остался в нем.

– Эдвард?

Мальчик, повернув голову, смотрел в пустое тусклое небо.

Глаза Джеймса печально потемнели. Он махнул рукой – и пошел прочь.

Начинался дождь.

В бункере

Дождь полил в полную силу; капли стремительными автоматными очередями громыхали по крыше из рифленого железа. Едва он только начался, Ева силой загнала детишек в бункер. Вот они – все вместе, целые и невредимые, сбились в нахохленную стайку в центре помещения. Чуть позади стояла Джин, обнимая за плечи ближайших к ней, – правда, объятие ее больше смахивало на мертвую хватку, так крепко стискивала она детские плечи. Ева никак не могла взять в толк: то ли директриса отчаянно пытается доказать себе, что ребята наконец в безопасности, то ли боится упасть от изнеможения без их поддержки? В последнее время баланс сил в их маленькой группе полностью сместился – Джин больше ничем не могла помочь, не могла предложить никаких конструктивных решений. Случившееся далеко выходило за рамки не только личного ее опыта, но и понимания. Лидером оказалась Ева. Она не желала для себя подобной роли, но раз уж так вышло – оставалось надеяться на то, что она справится. А иначе всем им придется плохо.

Внутри бункера не было окон, обстановка нагоняла тоску. Он представлял собой одну длинную комнату с каменными стенами, обшитыми выгнутыми листами рифленого железа, – обшивка, изгибаясь, уходила вверх, к потолку. В одном конце помещения стояла приставная лестница – она вела к отверстию в потолке; в другом располагалась трансформаторная будка, снабжавшая энергией системы освещения и обогрева. Две лампы, свисавшие с потолка, заливали комнату безотрадным, стерильным светом.

Ева смотрела на детей – широко распахнутые глаза, полные страха лица. Да, пожалуй, даже в Лондонском метро во время воздушных налетов и то было безопаснее. Совершенно необходимо сказать им что-нибудь. Утешить, подбодрить… помочь.

– Поезд на Лондон отправляется завтра утром, – ее собственный голос звучал словно чужой. – Сегодня переночуем здесь.

С трудом найдя в себе силы, прилепила к губам улыбку, однако, судя по испуганным, измученным мордахам ребятишек, им было уже все равно.

В трансформаторной будке Гарри открыл стенной шкаф и извлек оттуда несколько тонких, комковатых матрацев.

– Собственность Министерства обороны, к сожалению, – пояснил он последовавшей за ним Еве, – но, полагаю, на одну ночь сгодятся. Детям будет где поспать.

– Спасибо, Гарри, – улыбнулась Ева улыбкой, совершенно не напоминавшей ту, которой она безуспешно пыталась утешить детей. – Уверена, им прекрасно подойдет.