Дракон Брэдбери Рэй

23. Полигон

Щенки голодали уже третий день, но не притрагивались к человеческому мясу. Накса пошла на довольно примитивную хитрость и нарезала мясо маленькими кусками, смешав его с медвежьим. В поджаренном виде блюдо испускало умопомрачительный аромат. У нее самой потекли слюнки – но детеныши проявляли твердость, которой могли бы позавидовать многие взрослые.

Наксу начинало бесить их упорство. Они не жаловались, не плакали и не играли – по крайней мере в ее присутствии, а она была рядом почти всегда, отлучаясь ненадолго и оставляя их под охраной Лося. Тот был чрезвычайно бдителен, потому что знал, чем грозила ему малейшая оплошность.

Большую часть времени детеныши просто сидели, замерев в неподвижности, как истуканы, уставившись в огонь или в стену, на которой не было ровным счетом ничего, а их глаза напоминали до блеска отполированные головки пуль.

Вскоре Накса поняла, что они уже умеют подавлять чувство голода и, самое главное, страх. В них была суровая мрачная непоколебимость, казавшаяся противоестественной в столь раннем возрасте. И лица, лица – будто маски, вырезанные из кости…

Когда она заметила, что детеныши ослабли физически, до нее дошло, что Дракон не одобрит ее методов. Если бы не тень хозяина, падавшая на нее всегда, наяву и во сне – как бы далеко он ни находился, – она наверное попыталась бы накормить щенков насильно. Разжать челюсти и набить рот мясом. Протолкнуть его глубже, заставить проглотить. А затем порода супера возьмет свое.

Ее саму так воспитывали. Детство прошло под знаком насилия и закончилось быстро. Собственный отец лишил ее девственности, и она была благодарна ему за это – потому что на его месте мог оказаться кто-нибудь другой, гораздо более жестокий. На своем веку она видела предостаточно трупов изнасилованных самок с перерезанным горлом. А также тех, чье нежное девичье мясо было срезано с костей…

Поэтому Наксу остановила вовсе не жалость. Она сомневалась в результате. А не будет нужного результата – не будет и ее. Дракон дал это понять предельно ясным образом.

Она вовремя одумалась, хотя в ее распоряжении были еще огонь, холод и лезвие Сосульки. Воспитанная болью, Накса не знала ничего другого и вдруг поймала себя на том, что хочет вылепить из щенков свое подобие. Но зачем? Разве она – совершенство? Разве ее жизнь – идеал реализации Программы? И если на первых порах ей было необходимо увидеть в детенышах хоть что-нибудь ЩЕНЯЧЬЕ, признак слабости или намек на взаимопонимание, то очень скоро она искала уже совсем иное: сверхспособности, возможности преодоления эволюционного порога, крепнущие ростки того, чем она сама никогда не могла бы стать.

Накса ожидала, что девчонка окажется чуть слабее и податливее своего братца, но даже если это было так, то взаимное влияние по каналам, доступным только им двоим, уравнивало шансы обоих. Наксе пришло в голову, что было бы неплохо разделить щенков и держать в изоляции друг от друга – по крайней мере до тех пор, пока маленькая сучка не сломается.

Однако у Наксы хватило ума понять, что Дракону зачем-то понадобилось вырастить Дубль: двоих, нерасторжимо связанных кровным родством, боевую машину удвоенной эффективности, суперов, которые действуют как единое целое, на жаргоне Свободных – «двустволка». И Накса отказалась от попыток разбить кристаллы, не поддающиеся давлению. Что там Дракон говорил о любви? Она вряд ли смогла бы когда-нибудь полюбить чужих детенышей. Но, кроме любви, существуют еще необходимость и беспощадный закон выживания. Для начала надо принять щенков такими, какие они есть.

Не мешало бы дать им новые имена. Накса даже не поинтересовалась, как их звали раньше. Она не хотела оставлять предательский след даже в собственных мыслях, потому что имя значило очень много. Это вибрация, которая постепенно становится неотъемлемой частью существа. И тогда гораздо труднее что-либо изменить.

Накса долго размышляла, вспоминала, перебирала известные ей клички и просто сочетания звуков, прежде чем остановилась на двойном имени смешанного Дубля, которое слышала еще в детстве. Мор-Фео. Правда, последнее слово, как всегда было за Драконом.

А щенков она начала кормить звериным мясом и женским молоком.

Спустя неделю, когда детеныши окрепли, Накса решила устроить им первое серьезное испытание – пока под видом игры. Интуиция подсказывала ей, что на этот раз они не откажутся немного «поиграть». И она не ошиблась. Ее не смущало также и то, что обычно суперов начинали обучать подобным играм не раньше, чем им исполнялось двенадцать-тринадцать лет. Она прошла свой первый полигон в четырнадцать и чудом уцелела. Но ее жизнь с самого начала стоила меньше, чем жизни самцов. А когда стало ясно, что она бесплодна, ее стоимость упала до нуля. Поэтому она готова была умереть за того, кто дал ей шанс.

Дракон, который за минувшее время появлялся в убежище трижды и всякий раз оставался всего на несколько часов, не возражал против небольшого отклонения от им же самим установленных правил. Это действительно было необходимо, чтобы определить потенциал Дубля. Настоящих суперов не воспитаешь в теплой конуре, под защитой чужих стволов и в условиях максимальной безопасности. Риск неизбежен. И чем раньше начнется охота, тем скорее разовьются рефлексы, тем больше шансов взобраться на очередную ступеньку лестницы поколений, ведущей… Куда? Накса дорого дала бы за то, чтобы узнать это.

Дракон не обращал на щенков внимания. На первый взгляд в его присутствии они вели себя так же, как обычно: непроницаемые маски, замкнутость, видимость безразличия. Но Накса лучше многих других знала, что близость СИЛЫ ни для кого не проходит даром, тем более для молокососов. Она ощущала это на собственной шкуре. СИЛА постепенно и непреодолимо затягивала в свой темный водоворот, подчиняла себе мысли и сновидения, искажала восприятие, извращала желания, опрокидывала возводимые рассудком жалкие преграды.

Вероятно, щенков как раз и спасало то, что их рациональный разум был недостаточно развит. Дракон казался им частью слепой природы – чем-то вроде бури, бушующей за неописуемо тонкой перегородкой. Стоит преграде рухнуть – и хрупкий мирок утонет в хаосе безумия, который страшнее мертвой матери…

Во время пребывания в убежище Дракон в основном занимался устройством внутреннего и внешнего рубежей круговой обороны, размещением огневых точек и ловушек, переоборудованием печей, арсеналов и сортиров, а также возился с оружейной маткой, которой было отведено наиболее защищенное помещение бункера. Накса досконально изучила место, где ей предстояло сражаться и, возможно, умереть, – за исключением «жилища» матки, настроенной на излучение хозяина. Дракон не советовал Наксе входить туда, чтобы не стать СЫРЬЕМ.

Вскоре матка начала плодить бастардов, сочетавших свойства земного и кейванского оружия, а Накса заподозрила, что Дракон готовится к тотальной войне против всех, включая Урагана, Джампера и Ханну. В ней поднималась волна жутковатого восторга, смешанного с предчувствием смерти и оттого еще более пьянящего. Это было похоже на оргазм, падение в бездну безумия или в черноту космоса, пронизанную сиянием нездешних звезд, которые мерцали, как огни нечеловеческих убежищ… Она тщетно пыталась представить себе, чем все это может обернуться. Произойдет нечто невероятное, непостижимое. Возможно, она, Накса, будет сметена с лица земли ничтожной пылинкой, сгорит без следа в карающем огне, но, возможно, прикоснется к вечности.

Когда она поинтересовалась, где обещанная «парочка суперов», Дракон сказал с убийственной улыбкой: «Не торопись, женщина. Они в пути. Их время еще не пришло».

Но и время Дубля еще не наступило. И не наступит ближайшие лет десять. Куда этим щенкам тягаться с любым супером категории Z! Зато Накса с горечью осознавала, что через десять-двенадцать лет будет уже слишком стара для настоящей схватки. Втайне она надеялась, что ждать так долго не придется. Десять лет – огромная фора. И если Накса знала хотя бы половину правды о Джампере и Ханне, то вряд ли Дракону удастся сполна воспользоваться этой форой.

Накса решила форсировать обучение. В день, назначенный для испытания, Лось подогнал к самой двери убежища крытые сани, смахивавшие на труповозку из числа тех, в которых иногда доставляли на кладбище суггесторов, заранее оплативших собственные похороны. И хотя внутри действительно попахивало мертвечиной, Накса не видела в этом дурного предзнаменования. Дракон, а не предрассудок, был истинным, сверхъестественным хозяином ее судьбы.

Проверив подходы к убежищу, Накса дала знак щенкам собираться. Она вообще мало разговаривала с ними. Достаточно было скупого жеста или даже взгляда. Но Накса не обольщалась; она знала, что смертельные враги подчас понимают один другого лучше, чем ближайшие друзья.

Полигон находился на окраине постурбана и занимал часть старого разрушенного города. Обледеневшие руины амфитеатром лежали вокруг громадного кратера. Под снегом и льдом осталась земля, превращенная в стекло огнем преисподней. Место, где железобетон не испарился, но разрушения были наибольшими, представляло собой трехмерный лабиринт невообразимой сложности. То, чего нельзя создать искусственно. Идеальную модель, сочетавшую в себе любые структуры. След прикосновения Хаоса. А Хаос был темным божеством на изнанке сознания каждого супера – хотя немногие из них признались бы в этом.

И потому, оказавшись на полигоне, Накса долго стояла во тьме, будто перед алтарем гигантской церкви, сводами которой были свинцовые небеса, а стенами – изломанная линия горизонта, разрываемая багровыми сполохами гроз. Накса застыла, пораженная грандиозностью происходящего. Она уловила ритм творения и разрушения, находясь на самом пике эры умирания, завороженная собственной обреченностью и дикой, варварской красотой катастрофы, которая длилась, длилась и длилась…

Детеныши неподвижно замерли рядом, устремив взгляды в даль. Вероятно, проклятые щенки (в миг озарения Наксе вдруг открылась суть постигшего их проклятия), щенки, взрослевшие слишком быстро, ощутили то же самое – величие смерти, с одинаковой легкостью надевающей любые маски: из камня, пепла, костей или даже живой плоти. Миллионы призраков тех, кто вознесся в один и тот же миг, роились вокруг. Здесь стояла ревущая тишина. И молчание руин гремело, как Вселенная, выносящая окончательный приговор.

Полигон обслуживали суггесторы из цеха оружейников. Накса снисходительно относилась к этому переходному типу: всерьез поклоняются оружию, но на большее не хватает – кишка тонка. Впрочем, сугги вели себя почтительно, а на Обрезанного Иуду, о котором столько слышали, готовы были молиться.

Ради безопасности щенков Накса выяснила, не вошел ли в лабиринт кто-нибудь из суперов. Ее заверили, что все сектора и уровни свободны. Она не сумела бы определить присутствие постороннего только в одном случае – если бы тот решил сыграть не по правилам и полностью закрылся. Изредка случалось и такое. Тогда полигон превращался в поле боя. Превосходная тренировка – для победителя. Но вряд ли нашелся бы безумец, который начал бы охотиться за Наксой всерьез. Все супера знали, что она принадлежит Дракону. А те, кто пытался оспаривать это, давно лежали во льду.

Накса бегло ознакомилась с картами полигона – конечно же, весьма приблизительными. Огромные зоны оставались неисследованными и до сих пор никем не пройденными. Крестами были обозначены известные места гибели суперанималов. Накса насчитала как минимум десять таких значков. Бесславные могилы…

Полигон оказался едва ли не самым опасным из всех, которые ей довелось видеть. Входов и так называемых связок тут было очень мало, зато имелось изрядное количество тупиковых ветвей. В случае чего страховщикам понадобятся часы, если не дни, чтобы добраться до отдаленных секторов. Но для Наксы было очевидно и то, что на некоторых маршрутах помощи ждать бессмысленно – суггесторы просто не сумеют преодолеть завалы.

В конце концов она выбрала для щенков кратчайший маршрут – что-то около пятнадцати километров по прямой – и ткнула когтем в точку выброса. Для суггов была непостижима быстрота, с которой она разбиралась в чужих запутанных каракулях, видя их к тому же в первый раз, но Наксе было достаточно взгляда, чтобы карта целого сектора со всеми подробностями запечатлелась в памяти.

Впрочем, свое дело суггесторы тоже знали хорошо. Сначала детенышей пропустили через тренажер. Накса заказала десять заряженных и двадцать пассивных ловушек – обычная норма для щенков-подростков. Обоим детенышам понадобилось на десять минут меньше обычного, и оба не получили ни единой царапины. В тире Мор, стреляя из незнакомого оружия, выбил девяносто шесть из ста, а Фео – девяносто четыре. Накса подозревала, что маленькая сучка сделала это специально: самка уже знала свое место.

Детенышам выдали все необходимое снаряжение: ракетницы, сигнальные ракеты, защитные маски, запас еды на трое суток, бинты, оружие, стреляющее резиновыми пулями, и ножи. Как Накса и предполагала, щенки не отказались от опасной игры, и она догадывалась почему. Они использовали любую возможность, чтобы приобрести опыт и силу. Они готовы были учиться у кого угодно: хоть у врага, хоть у самого дьявола. Они если и не осознавали полностью свое положение, то по крайней мере инстинктивно стремились извлечь из него наибольшую выгоду для себя. Это означало, что некто (отец? мать?) успел внушить им первую заповедь смертного: жизнь ВСЕГДА слишком коротка. И кто знает, как все сложится в будущем (например, в следующую секунду) и на чьей стороне окажется перевес?

Поскольку супера из Дубля не должны сражаться друг с другом, Накса решила, что на этот раз сама будет изображать дичь. Заодно немного разомнется. Правда, для нее пробный маршрут не был даже серьезной тренировкой. А вот щенки не переставали удивлять. Почти наверняка они впервые держали в руках снаряжение для полигона и тем не менее обращались с ним так, словно уже проделывали это неоднократно. Подгонка заняла меньше минуты. Ни единого лишнего или суетливого движения, выдающего волнение. Только спокойная уверенность, граничащая с тайным превосходством.

В голову Наксы закрадывались нехорошие мысли. Что, если дать им НАСТОЯЩЕЕ оружие? Что, если пустить их по маршруту высшей сложности? Что, если не тратить времени на обучение и сразу отвести их к Алтарной Норе?..

И тут Дракон напомнил о своем незримом присутствии. Часть ее существа, превращенная им в палача, принялась за другую часть, которая стала жертвой. Накса забылась. И забыла конечную цель. Ей пришлось основательно покопаться в себе – как копаются в останках, надеясь определить причину смерти. Пожалуй, она не годилась на роль матери, потому что до сих пор подсознательно хотела убить щенков. Но тогда на что она вообще годилась?!

Ладно, пусть живут. Но они должны получить урок. Урок, который покажет им, насколько они слабы и ничтожны.

В полдень, темный, как полночь, Мор и Фео вошли в лабиринт. Накса сделала то же самое в другом месте и двумя часами позже. Игра в охоту началась.

24. Перенацеливание

Как обычно, перенацеливание произошло незаметно для Вампира. Потеря ориентации оказалась кратковременной и не причинила ему особых неудобств, а главное, он не стал легкой добычей. В его внутреннем тире поменялись мишени и появились новые объекты притяжения – гораздо более мощного, чем прежде. Он не знал пока, с кем их отождествить.

Эта неизвестность создавала бы иллюзию выбора и свободы – если бы Вампир придавал значение такой никчемной штуке, как свобода. Во всяком случае, смертельная игра продолжалась и приобретала новое измерение.

…Вампир отпустил самку, задыхавшуюся под ним. В момент затемнения он утратил контроль и навалился на нее всей своей тяжестью. На его чудовищном органе осталась ее менструальная кровь. Кровь текла обильно. Он не был ведомым существом, целиком подчиненным целесообразности, и, кроме того, его возбуждал вид и запах крови.

Сейчас кровь означала бесплодное соитие. Но так было не всегда. Почему-то именно в эту минуту Вампир (вспомнил?) подумал о детенышах. В его сознании даже возник некий расплывчатый образ и тут же исчез. Два темных маленьких силуэта на фоне еще более глубокой темноты. По крайней мере, охота началась в лабиринте его мозга…

Назойливая мысль о детенышах витала еще некоторое время, словно запах дешевых духов какой-нибудь сентиментальной шлюхи, зарабатывающей себе жизнь своим телом. Если хотя бы одна из десятков тех, кого он наградил семенем супера, выносила и родила… Но Вампир знал, каков обычно бывает результат. Ублюдки. Помеси. Отбросы Программы. Не тот случай, когда можно говорить об улучшении породы.

И все же он, как и всякий суперанимал, испытывал не вытравленную Святым до конца потребность в ПЕРЕДАЧЕ.

…Самка что-то пыталась сказать ему. Он не придал этому значения и через несколько секунд забыл о ее существовании. Примерно столько же времени понадобилось ему, чтобы одеться, а оружие и так было под рукой. Вампир выбрался из подвала, который служил убежищем четверым или пятерым суггам. С того часа, когда женщина привела его сюда, те предпочитали не высовываться.

(Меченая самка была на волосок от гибели. Сначала Вампир намеревался уничтожить живую карту, но теперь от нее снова запахло ловушкой. И если это действительно ловушка, то пусть в нее попадет другой – Z-11 оставил приманку нетронутой.)

Он вскочил в первую же попавшуюся упряжку, вышвырнув из нарт погонщика. Тот отделался легким испугом. Собаки оказались так себе, но Вампир знал, что путь ему предстоит недолгий. Он помчался по темному постурбану, который лежал перед ним словно обугленный скелет: черные кости развалин, сломанные ребра арматуры, беспорядочно рассыпавшиеся камни-фаланги, пробитый череп храма…

Для него не существовало запретов. Он двигался в потоке СИЛЫ – наконечник мистической стрелы, сгусток материи, несущийся по воле потустороннего урагана. Он принадлежал к касте избранных: для него сиял свет, которого не могли видеть несчастные, погребенные заживо во мраке полуживотного существования. И те шарахались в ужасе при его появлении, еще глубже забивались в свои норы, искали спасения под защитой древних стен…

Он двигался так быстро, что колебалось пламя костров на дне глубоких металлических бочек. Его тень мелькала на синих увядших лицах митов, но черный прилив страха держался гораздо дольше. Другая – незримая и неизмеримая – Тень падала в хаос вероятностей, где зарождалось будущее, опережая физическое тело.

Собаки жалобно повизгивали на бегу и роняли пену, выбиваясь из сил, однако нечто подавляющее инстинкт самосохранения гнало их вперед. В сны спящих митов прокрадывались кошмары, а тот, кто не спал, мог видеть, как сквозь оцепеневшую явь летит воплощение смерти – черная фигура в нартах, влекомых обезумевшими псами.

Случись в ту ночь снежная буря, даже она не остановила бы Вампира.

В отдельные периоды сверхконцентрации он приобретал способность к тому, что называлось в Обители «оседлать ветер». Но если сам Святой оставался практически независимым от условий внешней среды, то Z-11 было еще далеко до такой автономности.

Вампиру понадобилось не более получаса, чтобы достичь окраины лабиринта. Он вошел в него в пяти километрах от места, где к тому времени находилась Накса. Неплохая и долгожданная добыча для Z-11, но отметки на целеуказателе Вампира не совпадали с ее шлейфом. В лабиринте был еще кто-то.

Образовался неправильный, непрерывно меняющийся треугольник. И этот треугольник постепенно стягивался в точку.

25. Поднятые

До Северной Столицы оставалось идти примерно трое суток. Собакам понадобилось бы вдвое меньше времени. Барс не мог бы объяснить даже самому себе, почему он не обзавелся упряжкой и нартами, хотя удобные случаи для этого были: по пути он миновал несколько станов и два постурбана. Он был доволен по крайней мере тем, что сил у него еще хватает, но кому он принадлежал теперь со всей своей силой и потрохами?

Невыносимое противоречие раздирало его сознание на части: стремление к свободе и угроза прерывания рода. Ему казалось, что он медленно сходит с ума. В мозгу уже тлело безумие, и достаточно было искры, чтобы вспыхнувшее пламя сожрало остатки рассудка. И все-таки он продолжал свой путь – стареющий хищник на охотничьей тропе.

Он нашел убежище, чтобы переждать снежную бурю. Мит, который открыл ему ворота стана, сказал, что это место называется Приютом Ангелов. Конечно, Барс не встретил тут никаких ангелов.

Зато в эту же ночь к нему пришли Поднятые.

…Они навалились на него спящего, и ни одна из сигнальных систем, гарантирующих суперанималу предупреждение о нападении, не сработала. В момент пробуждения Барс ощутил удушье, бессилие, ужасающую БЕСПЛОТНОСТЬ, словно был чем-то эфемерным, замурованным внутри глиняной куклы. А потом оказалось, что «глина» – это мертвая плоть, смрад замедленного разложения и полное отсутствие излучений мозга.

В течение нескольких секунд он корчился под тяжестью рыхлого мяса, которое уже сделалось ядовитым, и потому он не мог вонзить в него клыки. Но что еще хуже – он не успел воспользоваться огнестрельным оружием. Его руки оказались придавленными огромной массой. А лицо накрыла косматая шкура дегро…

Сразу трое. Многовато для стана, насчитывающего не более пятидесяти голов. Не надо было обладать опытом Барса и прожить столько лет, чтобы понять: кто-то не хочет, чтобы он добрался до того места, где ему придется сражаться за свое освобождение. Впервые он почувствовал, что свобода стоит всей жизни, но иногда ее нельзя обрести и такой ценой.

Тем не менее он боролся до конца. Поскольку специфические боевые функции супера оказались блокированы, он был вынужден драться примитивно, вернувшись в дикое состояние, с затемненным сознанием. Он использовал зубы, а затем, когда сумел высвободить руку, – когти и нож.

И только после того как он лишил Поднятых способности двигаться, обезглавив всех троих и раздробив им суставы, у него появилась возможность обдумать случившееся.

В сущности, никакой загадки не было. Вопросы стали очевидными, и ответ лежал на поверхности. Барс спросил себя: а зачем вообще нужны Поднятые? Клейменый суггестор дал бы им фору как живое орудие убийства. Они также не годились в качестве традиционного подарка, означающего приглашение, – никто из суперов не стал бы есть гниющее мясо. По боевым возможностям Поднятые уступали даже дегро – в этом Барс только что убедился лично.

Что же оставалось? Только одно: сообщение. Кто-то использовал Поднятых для передачи сообщений. Это действительно удобно – особенно если не имеет значения расстояние. Причем вовсе не обязательно снабжать Поднятых какой-либо информацией. Не исключено, что само их появление служило неким сигналом. Но вот именно этого кода – вероятно, самого мрачного в истории способа коммуникации – Барс не знал. Разве что сама Смерть решила напомнить о себе, однако старик еще не дошел в своем развивающемся безумии до того, чтобы наделить ее чувством юмора.

Он пытался анализировать. С некоторых пор этот процесс сделался для него чем-то вроде складывания мозаики, только ему приходилось собирать фрагменты собственного рассудка, совмещать осколки воспоминаний, склеивать реальность, расползавшуюся по швам. И все равно получалось нечто хрупкое, грозящее рассыпаться от легкого внешнего толчка.

Но кое до чего он все-таки додумался. При жизни Поднятые были суперами – он установил это по многим сохранившимся внешним признакам. А убитые супера ложились в лед. Так Барс пришел к мысли о том, что где-то поблизости должно находиться кладбище. Ему необходимо его найти. Зачем? На этот вопрос у него не было ответа. Речь, конечно, не шла о дуэли – для вызова существовали способы попроще. К тому же без ритуала передачи кода дуэль превращалась в бессмысленное убийство.

Меньше чем через час Барс отправился на поиски кладбища.

26. Мор

На первом же перекрестке Мор и Фео разделились. Очень скоро они потеряли друг друга из виду, однако поддерживали сверхчувственную связь, которая казалась митам абсолютно непостижимой – чем-то вроде способности пребывать в двух местах одновременно. Суггесторы, пытавшиеся втиснуть свои представления о суперах хоть в какие-нибудь рамки объяснимого, называли это взведенным капканом. Сами суперанималы действовали вне всяких рамок – вероятно, в этом прежде всего и заключалось их превосходство. И худшей из новостей считалось известие о появлении в постурбане Дубля или, иначе, «Януса».

Для Мор-Фео это была далеко не первая охота. Нечто подобное происходило с ними в сновидениях, которые транслировал Кен, напрямую передавая детенышам свой опыт. Отец предпочитал делать это не на словах или на отвлеченных примерах, а максимально быстрым и действенным способом. Потому они и учились быстро.

Все было как наяву – даже боль, от которой щенки не просыпались сразу, но зато потом обнаруживали кровоподтеки под своей короткой шерстью. Стигматы религии выживания… Да, все было как наяву – все, кроме смерти. И сейчас большая самка тоже не собиралась их убивать. Более того, она рисковала жизнью, вовлекая щенков в свои опасные игры. Но им грозила Смерть, Что Приходит Сама По Себе, – ее присутствием было пропитано пространство древнего лабиринта. Она гнездилась в каждой щели и пронизывала неустойчивое нагромождение изъеденных ветрами железобетонных скал и каньонов. Чаще всего она являлась под видом случайности или бессмысленной стихии, однако Мор и Фео уже знали, что нет ничего случайного на путях неизбежности. И если тень прошлого падала в настоящее, не подверженная каким-либо изменениям, то будущее отбрасывало множество бледных теней, различать зыбкие контуры которых было дано не каждому. Кен учил своих детенышей делать это.

Но никто не мог бы научить их тому, как избежать прямых и обратных петель времени.

В какой-то момент связь прервалась. Это произошло внезапно, без предварительного сигнала опасности. Брат не был ранен, не умер и не потерял сознания – во всех этих случаях Фео по крайней мере сумела бы обнаружить тело. Он просто исчез.

Она почувствовала себя так, словно подверглась мгновенной операции. Ощущение сверхнаготы, будто заживо содрана кожа. Из конечностей вынуты кости. Стерта половина памяти… Вместо потоков СИЛЫ, прежде соединявших ее с Мором, зияла воронка, в которую засасывало ее усеченный рассудок. Она иыспытала нечто худшее, чем физическая боль.

Фео остановилась, прижалась спиной к стене, подняла бесполезное оружие. Осколки разбитых зеркал, отражавших прежде незыблемую реальность, кружились перед нею. И все же она смутно осознавала, что такое быть Дублем на самом деле. Это означало громадное преимущество в мире РАЗДЕЛЕННЫХ существ, которое для каждой из половин может обернуться гибельным безумием.

Ей понадобилось время, чтобы справиться с утратой. Что-то надвигалось из темноты. И пока оно не поглотило ее целиком, Фео ждала возвращения Мора.

Ему тоже пришлось перенести подобный удар, сравнимый разве что с недавней гибелью матери, но период адаптации к новым условиям оказался гораздо короче. У него просто не было выбора. Ему не дали ни одной секунды, чтобы прийти в себя. Сразу же после того, как он лишился сестры, он мог лишиться и жизни.

Он очутился в удушливой горячей атмосфере, и под его ногами не было опоры. Он рухнул вниз с высоты в два своих роста. Падая, он уже искал цель, которую следовало поразить в первую очередь, – источник наибольшей опасности. Но, вспомнив о резиновых пулях в своей игрушке, Мор понял, что обречен.

Мягко приземлившись, он тут же откатился в сторону, чтобы не оказаться, во всяком случае, слишком легкой добычей. Почти мгновенно он почуял присутствие множества других существ – будто задел чужую сеть, в которой трепыхались жертвы. Подавляющее большинство из них были митами. Мор никогда не слышал о существовании таких громадных ферм.

Миты вели себя спокойно, а постоянный фон излучаемого страха, к которому Мор привык с рождения, был чрезвычайно слабым. Но где-то среди этого громадного стада скрывался хищник – тот, кто расставил ловушку. Тот, кто охотился, невзирая ни на какие табу.

Инстинкт гнал Мора в укрытие, но поблизости не было ничего подходящего. Голое гладкое место – и вдобавок хорошо освещенное. Мир Лили. Мор узнал его мгновенно по множеству едва уловимых примет. Она много рассказывала своим детенышам об утраченном рае, но Мору он вовсе не казался таковым. Мир ее памяти, мир, который она не успела увидеть, мир, ставший легендой к моменту ее рождения. Что было правдой, а что искажено, приукрашено ее тоской и несбыточными мечтами типичного мита? Мор не знал этого и вряд ли узнает. Его эмоции были уже совсем другими. И мир этот был для него чужим. Более враждебным, чем ледяная пустыня.

Мор пытался сориентироваться, собрать воедино рассыпающиеся осколки рассудка, удержать под контролем разрываемые атаками сильнейших раздражителей органы чувств. Где-то рядом в каменном русле текла РЕКА – просто поток растаявшего льда, – однако для Мора не существовало ничего более странного. И еще огни. Целые россыпи огней. Как сверкающий иней… Это не были ориентиры, или костры, или уничтожающее пламя войны, или признаки охоты суперов-файрстартеров. Источники холодного, искусственного, безопасного света, созданные для того, чтобы миты могли лучше видеть. Чтобы в конечном счете убить страх. Но страх нельзя убить, он неуничтожим, – значит, свет был нужен для того, чтобы загнать страх в самые глубокие норы… Сияние отодвигало ночь куда-то за пределы города, в малонаселенную зону. Самые отдаленные огни казались Мору глазами сотен тысяч сытых дегро, застывших под гипнозом тупого удовольствия и убаюканных чувством ложной безопасности. То, чего он не понимал растерянным умом, он постигал инстинктом.

(И этот инстинкт подсказывал ему: кто-то заранее готовил чудовищное жертвоприношение, кормил, содержал и выращивал миллионы жертв. Кто-то знал, что старая цивилизация обречена, и позаботился о будущем. Отсюда неизбежно следовал вывод: Программа действовала задолго до появления настоящих суперанималов.)

Смесь странных запахов дразнила его тонкое чутье. Судя по взаимному положению светила и планеты, начиналась ночь, однако для Мора тут было даже слишком светло. К тому же его ослепил мощный узконаправленный луч, давление которого он ощутил почти физически. Зрачки Мора мгновенно превратились в линии. В уши вонзился рев, сопровождаемый звуком сирены. В ее завывании было что-то гипнотическое.

Механическое чудовище (одно из тех, которых Лили называла МАШИНАМИ) надвигалось стремительно, быстрее любого известного Мору зверя или супера. (Если только оно не было фантомом. Однако у щенка не осталось времени, чтобы выяснить это. По слухам, бродившим среди суггесторов, Джампер умел поддерживать до десяти фантомов одновременно, хотя с увеличением их количества неизбежно падала реалистичность. Подтвердить или опровергнуть эти слухи по понятным причинам не мог никто. Кен держал пару фантомов в течение часа. В подавляющем большинстве случаев этого было вполне достаточно.)

Мор моментально оценил происходящее и сделал то единственное, что сулило шанс выжить: перекатился еще раз, чтобы оказаться между огромными колесами, и прижался к темной шершавой поверхности.

Металлическая масса накрыла детеныша. Исходящий от нее жар обдал его тошнотворной волной. Сирену заглушил низкий звук, таранивший тело, заставлявший вибрировать внутренности…

Мор испытал непродолжительный, но жутчайший приступ клаустрофобии. Жизненное пространство сплющилось до размеров узкой горизонтальной щели – и, не будь Мор таким маленьким, он превратился бы в кусок ободранного окровавленного мяса. Неведомому хищнику оставалось только раздавить и растереть его.

Но за доли секунды Мор преодолел страх и приготовился умереть так, как учил его Кен, – с ясным сознанием того, что не было и не будет ничего, кроме этого мига смерти, вместившего в себя всю жизнь…

Волна раскаленного металла схлынула, но за ней накатывала следующая. Мор скорчился в потоке ядовитого смрада, и тем не менее он успел почувствовать, что человек внутри уносящейся МАШИНЫ был не охотником, а только живым орудием. Слепым орудием, хотя вряд ли жаловался на зрение. В отличие от него Мор видел во всем происходящем – даже в том, что оказался здесь, – неумолимую логику смертельной игры. И настоящие игроки, возможно, пребывали за пределми времени…

Он поднял голову ровно настолько, чтобы убедиться: один и тот же прием редко срабатывает дважды. Другая машина была низкой, приземистой, с плавными очертаниями, созданной для движения на большой скорости. А Для Мора скорость означала преследование.

Внутри машины находились вооруженные суперанималы. Он почуял близость оружия. Настоящего оружия, а не того дерьма, которое ему подсунули на полигоне.

(Его не покидала мысль о том, что это часть испытания, устроенного самкой, которая хотела заменить детенышам мать. Впрочем, не хотела – он чуял отвратительный запах принуждения… Петля на маршруте – почему бы нет? В следующее мгновение он мог быть выброшен обратно. Но пока Мор не знал этого точно, он должен был действовать так, словно каждая секунда – решающая и последняя.)

Он дважды выстрелил по фарам – и без пользы истратил заряды. Резиновые пули не пробивали защитных стекол. Мор рванулся в сторону, за пределы вырезанного лучами светового коридора, однако конус мощной фары-искателя не отпускал его.

Он удивлялся тому, что до сих пор не убит. Если бы на месте этих странных охотников в машине находился супер из его мира или даже натасканный суггестор, Мор был бы уже мертв – окончательно и бесповоротно.

Он впервые осознал, что, возможно, является всего лишь приманкой, пока идет охота на более крупного зверя. А этим крупным зверем мог быть только Кен. И чем дольше продержится Мор, тем большая опасность будет угрожать отцу.

Позади громыхнул крупнокалиберный пистолет. Получив удар в предплечье, который сбил его с ног, Мор понял, что у него есть шанс уцелеть. Это был плохой выстрел. Любой выстрел, оставлявший жертве хоть какое-нибудь время, считался плохим.

Мор замер, лежа лицом вниз. Он отключил дыхание и уменьшил излучение до минимального уровня. Кроме всего прочего, это означало остановку мышления. «Не притворяйся мертвым, а СТАНЬ мертвым», – говорил Кен, давая ему первые уроки маскировки. (Впрочем, Мор уже приобрел печальный опыт, когда пытался проделать нечто подобное в Пещере: он узнал, что при встрече с суперами уровня Дракона такие приемы бесполезны. Но может, виновата Лили? В чем виновата? В собственной смерти? Приходилось признать, что она была обречена…)

Однако сейчас он противостоял охотникам, которые не только плохо стреляли. Эти идиоты, похоже, понятия не имели о Тенях! Оба были открыты – до такой степени открыты, что Мор при желании сумел бы узнать, как зовут их бедных самок и детенышей. Но, во-первых, у него не возникало подобного желания, а во-вторых, самок и детенышей действительно стоило пожалеть, потому что вскоре они останутся без защиты и без еды. То есть сами превратятся в чью-то добычу… Мор понял, что полная маскировка ему не нужна.

Охотники вышли из машины и медленно приближались к лежащему щенку. Хаос, царивший в головах этих ублюдков, Мор мог сравнить разве что со снежной бурей. Некоторой концентрации они все же достигали, но только на поверхности, а под этим тонким и несовершенным защитным слоем бурлила мутная взвесь противоречивых мыслей, желаний, страстей…

Мор превратился в «пустое» место, воронку в пространстве, из которой ничего не выходило наружу, однако это была обманчивая пустота. Его собственный защитный экран отражал почти все, как идеальное зеркало. Поскольку от охотников можно было ожидать чего угодно – например, контрольного выстрела в голову, – Мор был готов и к такому варианту развития событий. Всегда существовал временной промежуток между намерением и движением, за который супер успевал принять новое решение.

Выстрел привлек интерес митов, находившихся неподалеку, – интерес явно извращенный, порожденный пустотой существования. В этой пустоте даже проявления инстинкта самосохранения приобретали искаженные формы. Мор впервые в своей жизни почувствовал себя чем-то вроде погремушки, которая завладевает вниманием севсем еще беспомощных детенышей, сосущих материнскую грудь. И не важно, что «погремушка» не подавала признаков жизни. На какое-то время Мор стал центром события, нарушившего монотонное течение дней и ночей.

Контрольного выстрела не последовало. Незначительные размеры жертвы ввели охотников в заблуждение. Щенок был безоружен и не сумел скрыться. Мор уловил, что они не считают его настоящей добычей. То есть не принимают всерьез. Но его пытались убить – значит, он все-таки представлял собой некую угрозу. И хотя ему еще не была ясна причина, по которой они вообще охотились на него (во всяком случае, не собираясь его сожрать), закрадывалось подозрение, что они охотились просто ради удовольствия.

Если так, то ему повезло. И в ледяной пустыне тоже встречались выродки, оставшиеся за пределами Программы. Тупиковые ветви эволюции. «Падшие ангелы» – этого жаргона суггесторов Мор не понимал, но знал, что супера из первой десятки уничтожают «ангелов» как врагов рода.

И был еще один вариант, пожалуй, самый худший: возможно, Мор попал на чужой полигон.

Охотники остановились в шаге от него. Для «ангелов» они были слишком осторожны. Даже трусливы. Он поймал образ, маячивший в сознании обоих – безликий и неопределенный, просто пятно страха, – однако это был шлейф супера. И по интенсивности этого пятна, по его специфической «окраске» Мор вдруг догадался, кому принадлежит шлейф.

Дракон побывал тут. Появился и исчез, как стертое изображениие в памяти уцелевших, но оставил материальный след: десятки трупов. И страх перед неведомым. Его стиль. Ускользающий облик был самой совершенной из масок воплощенной смерти.

…Один из охотников пнул лежащего под ребра носком сапога.

Мор ждал этого. Все выглядело естественно – расслабленное «бесчувственное» тело перевернулось.

Ни разу не встретившись с Драконом лицом к лицу, Мор уже усвоил первый примитивный урок: любое движение может создавать иллюзию. До последнего мгновения он оставался МЕРТВЫМ, а затем позволил инстинкту действовать. Его пока еще небольшая сила достигла максимальной концентрации.

Первый охотник не успел выстрелить. Перед ним мелькнула тень, которая распрямилась, словно отпущенная пружина. Второй выстрелил в то, что, как ему казалось, было человеческим силуэтом.

Он промахнулся. Его промах дорого обошелся обоим.

Позже, когда номер первый очнется в госпитале, он обнаружит, что ослеп на один глаз, и расскажет недоверчивым тупицам в голубых халатах, что видел «ангела с покрытым шерстью лицом». Он будет упорно твердить об этом до тех пор, пока им не займутся другие люди, которые с одинаково серьезными лицами выслушивали изнасилованных мумиями, похищенных инопланетянами и получивших благословение лично от Иисуса, встретившись с Ним в баре «Вода жизни».

Его напарник ничего не расскажет. Он не сможет говорить почти до конца своей жизни. Синтезатор речи, который станет неотъемлемой частью его организма за пару лет до смерти, будет издавать жутковатые звуки, складывающиеся в простейшие слова. Впрочем, пытка воспоминаниями не продлится слишком долго. Грядет тотальная катастрофа, которая сотрет с лица земли и его, и весь этот город.

27. Башня света

«Как в старые времена», – подумал Барс, глядя на силуэты, едва выделявшиеся на фоне безжизненного серого ландшафта. Эти силуэты тонули в ночи, сливались с темнотой; и по мере удаления от костра Приюта Ангелов даже глаза супера переставали различать отдельные фигуры…

Три упряжки. Груженые нарты. Двадцать четыре собаки. Шестеро митов, охваченных страхом. Барс шел сзади, но именно он вел их, указывая направление.

Он не случайно вспомнил о своем третьем дальнем походе. Тогда он был молод и обладал верой, питавшей его энергией наивности. Он искал место, которое, возможно, существовало только в легендах. Долину вулканов. В воображении суггесторов это место приобрело все атрибуты рая. Оно было согрето теплом самой матери-Земли. Холодеющая старуха уже не могла зачать в своем лоне новую жизнь, но еще могла растопить лед подземным огнем.

Барс вряд ли сумел бы объяснить, зачем стремился туда, – как и многие фанатичные паломники прошлого. Ведь успех не сулил ему ничего, кроме иных пространств, которые откроются по ту сторону Долины. Таким образом, его вера сводилась к преодолению. Она не нуждалась в существовании Бога. Для нее вообще не требовалось объекта. Она была непрерывно отодвигавшейся за горизонт целью, жизнью, застигнутой в движении, призраком возрождения, витавшим в цитадели смерти.

Когда Барс выступил на поиски Долины, с ним было два десятка митов.

К концу похода осталась только одна самка, оказавшаяся выносливее всех. Но ему пришлось съесть и ее, потому что слепая вера завела его в самое сердце Черного Треугольника. Там он прозрел и больше уже не искал рай. Он принял реальность во всем ее безжалостном правдоподобии, разделив явь и сон, тоску и надежду, неутолимый голод и потребность в пище, юность и зрелость.

Теперь все действительно было иначе. В каком-то смысле последний поход был актом сопротивления. Барс шел, утратив свободу, хотя миты об этом не подозревали. Его тюремщик обитал в той части мозга, которую супер не контролировал. Он не мог разрушить стену, расколовшую сознание, но иногда тюремщик отпирал дверь его камеры и позволял пройти по узкому коридору, соединявшему вменяемость и безумие.

Дракон не оставил Барсу выбора, однако кто-то послал Поднятых и пробил брешь в стене. Пленник выскользнул через дыру и свернул с пути, надеясь достичь ледяного кладбища раньше, чем тюремщик обнаружит беглеца. В любом случае Барс подчинялся чужому плану и понимал, что для суперанимала это означает конец.

Вскоре он нашел СЛЕДЫ Поднятых – гораздо менее интенсивные, чем при их жизни. Едва ощутимый налет праха на ледяных зеркалах…

В одиночку Барс двигался бы гораздо быстрее, но приходилось считаться с возможностями митов. Они нужны были ему живыми. Эксгумационная команда, которая сделает всю грязную работу.

А если он ошибся, неправильно истолковал полученное послание? Чем бы ни закончился поход, эти миты не надеялись вернуться домой. Они выбивались из сил, но продолжали идти, потому что знали, какая участь ожидает того, кто упадет и не сможет подняться. Собаки, похоже, тоже это знали.

И спустя четверо суток почти непрерывного движения Барс увидел нечто такое, во что было трудно поверить даже ему.

Она была прекрасна. Сквозь конус падавшего с ее вершины луча она казалась пепельным призраком, стражем давно минувших времен, охраняющим застывший образ болезненного воображения, мертвым рыцарем прошлого, одетым в броню своей нереальности, капризом памяти, впитавшей надменность вечности. Но ЧЬЕЙ памяти?

Наваждения бывали даже более великолепными. Барс, долгие годы оторванный от очагов цивилизации, войн и смертоносных игр суперразума, не сомневался, что супраменталы тоже эволюционировали. И если в пору его молодости они были способны создавать иллюзии, ради которых умирали их рабы, то, может быть, теперь они наконец научились создавать нечто такое, ради чего митам и суггесторам стоило жить.

Барс видел в этом оружие. Новое оружие в руках извечного врага.

Он превратил свое восприятие в скальпель, готовый безжалостно отсечь любые миражи. Он тщательно фильтровал информацию, поступавшую по всем каналам. Сквозь вопли органов чувств он пытался различить шепот инстинкта. Ему было трудно вдвойне, потому что приходилось «держать» митов. Барс ощущал изменения в их излучениях. Кто-то перехватил контроль. Они оставались покорными ему – ведь он мог одним движением свернуть шею любому. Однако их страх сделался иным. Теперь страх внушала не СИЛА, а оружие. Разница заключалась в том, что оружие могло находиться в руках ничтожества – и все равно убивать.

Голос инстинкта звучал громче, по мере того как смолкали другие голоса. Инстинкт подсказывал Барсу: ОНА настоящая.

Он понял, что, сам того не желая, нашел легендарную Башню Света.

До его слуха доносились голоса митов – те молились, рыдали, а кое-кто даже смеялся. Они радовались так, будто чудом избежали неминуемой гибели, и благодарили за это своего бога. Бог и свет – в их сознании эти понятия были неразделимы.

Но Барс, совершавший долгие странствия не только в ледяных просторах, но и в измерениях Теней, знал, что абсолютный Свет слепит и сжигает, уничтожая все живое. Истина во всей своей полноте не может быть разделена, как наследство, и принадлежать кому-либо в виде обломка, по которому догадываешься о целом. Бессмысленно также пытаться сложить мозаику из фрагментов, разбросанных повсюду – от сновидений до священных книг суггесторов. Истина едина и самодостаточна. Она побеждает покушающихся на нее, превращая их в НИЧТО, растворенное в ВЕЗДЕ. Тьма защищает, прикрывая собой, словно щитом, осколки бытия, которые в противном случае вообще не могли бы существовать.

Но было еще кое-что, кроме Истины, в чем отчаянно нуждались миты. Надежда. Любовь. Утешение. Руки, готовые обнять по ту сторону непереносимого ужаса. Сердце, готовое простить что угодно. Лекарство, способное избавить от адской боли.

…Тем временем узкий луч сместился и упал на маленький караван Барса. Образовалась тропа света. В направлении Башни лед сверкал, как полированное лезвие ножа; фигуры собак и людей казались сгустками мрака, пойманными в прозрачную сеть.

Смотреть на слепящий источник, посылавший луч, было больно, но даже Барс не мог не признать, что двигаться по освещенной тропе гораздо удобнее. И если бы тюремщик в его мозгу внезапно проснулся и обрел прежнюю власть, он не сумел бы столкнуть супера с пути ценой потери рассудка – Башня притягивала слишком сильно. Ее притяжение становилось неодолимым.

Где-то поблизости, конечно, находилось кладбище суперанималов. Лед хранил доказательство прерванного рода – то, что означало для Барса освобождение. Однако он чуял за всем этим тень своего заклятого врага. Тень в сияющих доспехах света – как ни странно, Барс еще был способен оценить мрачную изощренную красоту подобного превращения.

И он двинулся к месту предстоящей последней схватки – во всяком случае, так ему казалось. Он замыкал круг длиной в жизнь. Вернулся туда, откуда начал свой путь супера. Туда, где был запущен код Передачи. В контексте Программы он оказался холостым выстрелом, засохшим побегом на эволюционной ветви. Но это перестало иметь для него решающее значение. Он ощущал спокойную безнадежность.

28. Звезды

Он шел по улицам, пряча добытое в схватке с охотниками оружие под одеждой из звериной шкуры, – изгой, пытающийся остаться в живых не из-за надежды на возвращение, а ради самой жизни. Вокруг не было никого, кто мог хотя бы смириться с его существованием.

Он остановил кровотечение и уменьшил боль до приемлемого уровня. Он мог бы подавить ее полностью, но сознательно не сделал этого: боль несла полезную информацию о состоянии и степени подвижности поврежденной конечности.

В ярко освещенных пещерах он видел исступленно трясущихся митов, которыми овладел тяжелый монотонный ритм. Из рассказов Кена Мор знал, что подобное происходило и на фермах, когда шаманы-суггесторы устраивали племенные пляски. Но там, в мире холода и льда, обнаженной сути и нескрываемого страха, инструментами служили барабаны с мембранами из человеческой кожи и полые кости дегро, с помощью которых извлекались тоскливые звуки, похожие на сдавленный вой. А тут было совсем другое: насилие над естеством, проявлявшееся во всем – в вони специфических болезней, в увешанных металлическими побрякушками телах, в звучании, лишенном природной окраски.

Он шел сквозь этот бессмысленный шум, хоас вспышек и ложных угроз, преодолевал постоянный давящий фон. Мора тянуло в темноту, в безлюдное тихое место; он ощущал острую необходимость хотя бы немного приглушить импульсы, которые раздирали на части его обостренное внимание – ведь каждое мгновение он ждал новой атаки с любой стороны.

Однако найти такое место оказалось непросто. Мор осознавал, что выглядит чужеродным элементом среди непрерывной отупляющей суеты. Он неоднократно ловил на себе любопытные взгляды, которые вызывали в нем агрессию, но ему приходилось сдерживать себя, потому что митов было много, слишком много. Слабые собираются в стаи; их спасение – в количестве. Здесь этот универсальный закон приобрел особое значение. Интересы стаи доминировали над всем. Те, кто восставал, обрекали себя на преследование. Сильным был уготован ад при жизни, слабым – медленная смерть. Адом при жизни было, конечно, заточение.

Мор понимал, что такое рабство. Он повсюду чуял неистребимый кислый запах принуждения – даже более сильный, чем тот, который исходил от митов, живших с ним в одной Пещере. У тех митов не было выбора. У этих выбор еще был, однако они никогда им не воспользуются.

Он знал: ночь на его стороне. В темноте он выглядел странно, но не более того. Достаточно было спрятать лицо. Вряд ли случайные встречные могли заметить то, чем он отличался от них, да и от всех живущих. А когда наступит день (ослепительный белый кошмар!), Мор сделается объектом пристального внимания и мишенью для других охотников. Поэтому он продолжал поиски укрытия, где можно было бы переждать неблагоприятный период.

Ему приходилось ежеминутно петлять в каменном лабиринте, но он старался сохранить общее направление движения, пробираясь на север и выпутываясь постепенно из липких сетей вездесущего света. Свободного пространства становилось все меньше, зато сам путь делался все более извилистым и сложным. И тот, кто ощущал пустоты и мог видеть в темноте, получал фору.

Наконец Мор решил, что нашел подходящее место. Тут почти не осталось горящих фонарей, а небольшие стайки митов грелись возле железных бочек, в которых чадили костры. Стены полузаброшенных многоэтажных жилищ, темные и грязные, терялись в дымных небесах.

В этих закоулках было лишь немного безопаснее, чем в ледяной пустыне. Но теперь, когда Мор обзавелся оружием, у него появилась возможность охотиться самому. И первым делом стоило подумать о том, чтобы раздобыть немного еды.

Здесь, в сумеречной зоне постурбана, где его опустошающее мертвенное сияние напоминало о себе лишь слабой электрической метелью, Мор впервые увидел звезды.

Он поднял голову к небу: они были там – тусклые, испачканные дымной пеленой, – но уже не абстрактные точки на трехмерной карте мира, все четче проявлявшейся в сознании детеныша суперанимала, по мере того как его Тень проникала в глубины пространства и времени; теперь он воспринимал их древними органами чувств. Звезды посылали свой свет сквозь тысячелетия. Этот свет преодолевал такие пропасти мрака, в которых жизнь Мора в одно мгновение истлела бы ничтожной искрой.

Внезапно он ощутил себя изгнанником, продолжением существа, некогда объявшего вселенную, но сжавшегося в черный плотный шар; этот шар перекатывался в его мозгу, наполняя болью утраты. Звезды были домом, куда невозможно вернуться. Глядя на них, ему хотелось кричать.

Ад вечности прикоснулся к нему. Дыхание космоса заморозило его сердце.

Разбиться о черный лед… Рассыпаться на миллионы осколков… Не видеть зеркала, в котором отражалось что угодно – мир от края до края, бесконечные скопления спиралей света. Все что угодно, кроме Мора… Пытка бытием.

И еще планеты. Планеты казались затерянными среди звезд, но они были частями неизмеримо меньшего механизма. Его хрупкость поражала так же, как уникальность жизни, цеплявшейся за планетную кору. Звезды и планеты сияли, словно отсветы костров в зрачках отца и матери. Мать принадлежала прошлому; от отца Мор унаследовал устремленность в будущее.

Еда была рядом. Ее хватило бы ему с избытком и надолго. Пожалуй, в этом теплом киселе смрада и гнили мясо успело бы протухнуть. То, что еда была еще живой, не имело особого значения. Как и то, что она излучала агрессию.

Ничто не могло показаться Мору слишком странным в свихнувшемся мире.

Они отделились от стены.

Крысы. Двуногие крысы.

Он еще не пробовал крысиного мяса. Кен приносил своим детенышам чистую еду.

Их было трое, упакованных в снятую с животного и хорошо выделанную кожу – почему-то черную и блестящую. Три жертвы, которые думали, что жертва – это он. Мор еще не видел их лиц, но в первую очередь его интересовало оружие.

Оружия оказалось достаточно: пистолет – близнец того, которым недавно завладел Мор, кастеты, ножи, лезвия в подошвах ботинок. И еще палки, соединенные цепью.

Одна из крыс что-то сказала в его адрес. Мор не знал их языка, однако в его мозгу немедленно возник образ грязного волосатого существа с голой красной задницей, пожирающего свой кал.

Ему не хотелось поднимать шума, ведь стрельба означала погоню. Возобновление охоты. Он предпочел бы убить крыс тихо и оценивал свои шансы.

Каждый из троих был выше его на целую голову. Он видел бледные руки. Это были еще щенки, но от одного пахло недавней смертью. Смертью, менструальной кровью самки и дурманом.

Мор не вполне понимал, что означает такое сочетание, но волна отвращения пробежала по его спине, электризуя нежную золотистую шерсть. Про дурман он впервые услышал от Кена. Отец называл дурман убежищем слабых. К тому же это было временное убежище – как, впрочем, и любое другое. В отличие от пули, дурман убивал медленно. Тем не менее с ним обращались будто с величайшим сокровищем. Его обожествляли. Ему давали красивые имена. Сугги, владевшие секретом изготовления «Ангела-проводника», имели все. Вернее, все, что им позволяли иметь суперанималы.

Тлея, дурман выделял дым, навевающий сладкие грезы. Этот дым вдыхали, чтобы еще при жизни попасть в рай. Немногие могли позволить себе такую роскошь. Правда, рано или поздно приходилось возвращаться. Кен тоже побывал там – это был жалкий суррогат подлинного странствия. Его щенки, несмотря на малый возраст, понимали разницу. В свое время он дал Мор-Фео прикоснуться к тому, что испытывал сам, посылая свою Тень блуждать в иных пространствах.

Но в прошлом дурман был, по всей видимости, доступен почти каждому. Даже митам. Он освещал внутреннюю темноту. Он позволял заглянуть туда, где было слишком страшно оставаться надолго. И жизнь превращалась из кошмара в созерцание.

29. Алекс

Страницы: «« « 123456 » »»