Тьма внешняя Лещенко Владимир

Вскоре в небольшой рощице неподалеку застучало множество топоров, затрещали растаскиваемые на доски и бревна убогие халупы, наиболее рьяные взялись даже за деревья в крестьянских садах.

Не прошло и двух часов, как наскоро починенные рыбачьи плоскодонки с натугой поволокли через реку связанные цепями и обозной упряжью плоты.

Вскоре оба берега были соединены и началась переправа.

Кони спотыкались, попадая копытом в щели между стволами, вода заливала колышущиеся бревна, но, против ожидания, переправа прошла благополучно, если не считать утонувшего конюшего.

На другом берегу рыцари разбились на два больших отряда, или по старому говоря – «крепости». Первый возглавил норманн Сигурд де Байе, лишь вчера присоединившийся к армии герцога, второй – де Госсе. После этого они тронулись в путь.

Но не прошло и нескольких минут, как передовые разъезды буквально нос к носу столкнулись с быстро идущими навстречу им бунтовщиками – должно быть разведчики все же у тех имелись. Вскоре противники уже стояли друг против друга.

Выстроившись без всякого порядка, сплошной массой – кое-где можно было насчитать до двух десятков рядов, бунтовщики изготовились к обороне. Вооружены были они самодельными пиками и неуклюжими рогатинами, но больше всего было неизменных вил, цепов и кос.

На левом фланге гарцевало несколько сотен конницы – вооруженной, но без панцирей.

– Вот, значит, каково хваленное войско этой чертовой ведьмы, – пожал плечами де Клермон. – Никчемное сборище черни, полагающей, что раз они сбились в одну кучу, то теперь им сам Господь Бог не страшен! Атакуйте незамедлительно!

Через минуту земля содрогнулась от одновременного удара тысяч копыт. Это Сигурд де Байе повел своих людей на врага. За спинами всадников развевались белые и пурпурные плащи.

При виде быстро приближающейся конной лавы, передовые отряды неприятеля сомкнув ряды, подняли оружие.

Навстречу атакующим засвистели стрелы, но почти все они или пронеслись над головами, или пролетели мимо, только слегка ранив нескольких рыцарей, да убив десятка два коней.

Вот противники сшиблись, и сразу стало ясно, что дела бунтовщиков плохи.

Доспешные всадники мозжили булавами головы беспомощно суетившихся, почти безоружных мужиков, ударами мечей ломали и рубили жерди с привязанными к ним ножами и серпами. Обученные кони топтали упавших врагов, тщетно пытавшихся закрыть голову руками.

Острия самодельных копий и косы беспомощно скользили по панцирям, отскакивали от щитов, и державшие их в руках падали замертво, истекая кровью.

Необученный сброд, как и предполагал маршал, не сумел сдержать натиск закованных в железо всадников.

Разметав бунтовщиков, рыцари помчались вперед.

Они проскакали довольно далеко, и не без труда капитанам удалось развернуть их, вошедших в раж и рубивших направо и налево вражеских пехотинцев, прикрывавших тылы.

Рассыпавшаяся по равнине конница теперь помчалась обратно, охватывая мятежников, как загонщики – волчью стаю. Одновременно на дрогнувшее войско обрушились конные рыцари второй крепости.

Герцог Афинский только что не потирал руки от удовольствия. Его замысел полностью удался. Даже отсюда было видно, как быстро распространялась паника в рядах врага. Бегущие не давали более стойким сплотится для отражения атаки, увлекали их за собой. Сейчас пехотинцы довершат дело, и те немногие смерды, кто сегодня уцелеет, навсегда забудут самую мысль о том, чтобы противиться господам.

Тем временем дело шло к завершению.

Какая-то часть черни бежала прочь, надеясь уйти от верховых. Другие, сжатые с обеих сторон вооруженными до зубов врагами, падали на землю, моля о пощаде. Только небольшой отряд, вооруженный лучше остальной массы, сплотившийся вокруг всадника в доспехах, не дрогнул и не растерялся. Сомкнув ряды, они храбро отбивали наскакивавших на них рыцарей, косами рубили ноги коней, бывшие среди них лучники метко пускали стрелы. Один из опрометчиво сунувшихся вперед шевалье упал с расколотой ударом моргенштерна головой.

– Там, кажется, ихний предводитель, – бросил де Клермон. – Его надо взять живым, остальных перебейте, – приказ был обращен к командиру конных арбалетчиков. Тот поскакал в сторону своих, и уже через несколько минут в упорно отбивающихся мятежников полетели смертоносные кованные стержни. После этого последователи Дьяволицы окончательно обратились в бегство.

Разгоряченные боем шевалье продолжали уничтожать удирающих в панике врагов.

– Пусть уймутся, – распорядился де Клермон, глядя на это истребление. Иначе мы останемся без пленных – надо же и палачам оставить работу.

Подошедшая пехота, повинуясь неохотно отданным приказам командиров, вязала пленных – таких же простолюдинов, как они сами.

К маршалу начали съезжаться с докладами подчиненные, не скрывавшие удивления.

«Это и есть те самые грозные мятежники, которые взяли множество замков и перебили столько дворян?» – явственно читалось в их глазах.

– Я же говорил – правильного боя им не выдержать, – презрительно пожав плечами, бросил герцог.

На лугу тем временем уже суетились обозники и пехотинцы, занятые сбором скудных трофеев. Кое-кто, не брезгуя, раздевал мертвецов.

Привели человека, командовавшего мятежниками. То был еще молодой мужчина, одетый в дорогой толедский панцирь.

– Ну, что скажешь? – насмешливо обратился герцог к нему.

– Сегодня ты победил, знатный выродок, но только не забудь – с нами не было Светлой Девы, – бросил тот в ответ, глядя прямо ему в глаза.

Затем плюнул сквозь выбитые зубы, метя в лицо де Клермону, но кровавая слюна долетела только до сапога маршала.

– На легкую смерть напрашиваешься или оскорбить думал? – поморщился тот. Не будет тебе легкой смерти, а свинья благородного человека оскорбить не может. Кстати, почему на тебе эти доспехи? Разве виллану пристало их носить?

Снимите с него панцирь и сколотите хорошую клетку – в ней я повезу его в Париж.

Сказав это, Клермон направился к своему шатру, всем своим видом показывая, что дальнейшее его не волнует.

…Итоги сражения приятно удивили даже тех, кто ни капли в победе не сомневался.

Не менее десяти тысяч простолюдинов остались лежать на поле боя, и примерно четверть от этого числа оказалась в плену. Потери оказались ничтожны – десять рыцарей, дюжины две всадников неблагородных сословий и сотня пехотинцев. Раненые в основном отделались царапинами.

Победители даже не стали утруждать себя ловлей проигравших разбежавшихся во множестве по окрестностям.

Тяжело раненных пленников добили. Тех, кто мог идти сам, поставили между двумя здоровыми. Затем всех выстроили шеренгами и прикрутили к длинным канатам, привязанным к телегам.

После того как королевское войско переправилось обратно, сотни две пехотинцев под присмотром нескольких рыцарей занялась другим делом.

Разобрав мост, они наскоро установили на плотах виселицы, вниз головой развесили на них мертвецов, в изобилии валявшихся на поле битвы, и пустили вниз по реке.

Под почти непрерывный звон множества колоколов Париж встречал вернувшихся с поля боя победителей. Взбунтовавшаяся чернь, чьи передовые разъезды уже появлялись в виду парижских стен, вновь отошла на север, к опрометчиво оставленному в тылу Руану. Все единодушно восприняли это как знак уже недалекого конца смуты. Поздравляя друг друга, вельможи держали пари, что еще до осени голова Дьяволицы ляжет на плаху.

И пусть потерпела поражение не она сама, а ее подручные, пусть далеко не все ее силы были разбиты у этой, раньше никому почти неведомой реки – люди, пережившие не один бунт, хорошо знали: достаточно быдлу хоть раз потерпеть поражение, и ему конец. Стоит катящему колесу притормозить даже на мгновение, оно неизбежно упадет.

Знать торжествовала, но и простолюдины тоже не остались в стороне. Были ли это неожиданно пробудившиеся верноподданнические чувства или же просто низшие сословия решили воспользоваться подходящим случаем, чтобы напиться?

Веселье выплеснулось на парижские улицы. Хмельные солдаты – каждый из них чувствовал себя героем, слуги, отпущенные хозяевами погулять, горожане и всякий сомнительный сброд до полуночи шатались по городу. Толпы людей, горланя песни, бродили по улицам, отплясывали сарабанду на перекрестках. Город охватила радостная суматоха.

На казнь привезенных в столицу бунтовщиков пришло смотреть едва ли не полгорода. И каждый взмах топора, каждый вопль распинаемого на колесе или обдираемого заживо приветствовали одобрительными выкриками.

Дома, даже небогатые, были украшены полотнищами с королевскими лилиями, или гербами владельцев; тысячи женщин ежедневно собирали в лугах за предместьями цветы, чтобы усыпать ими улицы.

Даже погода благоприятствовала веселью: после многих ненастных дней ярко светило солнце. У дверей трактиров и харчевен во множестве валялись сизоносые пьяницы, публичные девицы готовы были бесплатно угождать бравым воякам, форменным образом гоняясь за ними, да и многие порядочные женщины не отставали от них. Продавцы хмельных напитков получили возможность изрядно набить свою мошну, иные продали столько, сколько до того – не во всякий месяц.

Для народного гуляния знатные хозяева многих отелей открыли их сады и парки, где было приготовлено угощение и выставлены вина из дворцовых погребов.

На площадях, на больших кострах жарили свиные и воловьи туши, обильно поливая их маслом и уксусом и посыпая солью.

Разноголосый гомон допоздна стоял на улицах Парижа. Гуляния продолжались всю ночь при свете множества горящих факелов и плошек со смолой. Радостные песни и музыка, пляски, выступления циркачей, жонглеров и кулачных бойцов, ярмарочные балаганы, море выпивки… Уже очень давно столица королевства Франкского так не веселилась.

Память о происходившем тогда сохранилась очень надолго, и даже все то, чему было суждено случиться совсем скоро, не смогло до конца стереть ее. Но и в те дни полные пустых надежд и бессмысленной радости, многие чувствовали за всем этим буйным весельем нечто зловещее и вымученное, словно некая тень уже упала на мир.

Срочное сообщение! Информационно – логический блок 34 – а– 11 Алый.

При вводе в действие основного передающего канала, произошла инверсия полярности излучения. Одновременно по неизвестной причине произошла самофокусировка вторичного пучка и его перемещение в район 3456,7 и 5679 (населенный пункт Париж), что сорвало намеченные в порядке осуществления принятого плана мероприятия по ликвидации живой силы армии существующих властей. Данное обстоятельство повлекло за собой уничтожение значительной части вооруженных сил, находящихся в распоряжении фактотума, что в свою очередь значительно затруднит дальнейшую реализацию мероприятий, предусмотренных принятым планом действий, в части, касающейся установление контроля над территорией Франции. Так же возможны различные побочные эффекты. Наиболее вероятно общее повышение социальной активности и необусловленные эйфорические настроения в среде местного населения с перспективой устойчивого перехода части его на сторону ныне существующей власти. Немедленное отключение эффекторов может повлечь спонтанное разрушение канала, а при неблагоприятных обстоятельствах – дестабилизацию всей системы ретрансляции и приема.

Рекомендации: постепенное снижение мощности передачи и перевод данного канала в режим консервации.

Таргиз еще раз посмотрел на высветившиеся на мониторе цифры. Пятьсот с лишним тысяч только обычных энергоединиц… Затем посмотрел на сидящего слева от него Кхамдориса, предававшегося своей варварской привычке пускать дым, и на углубившегося в вычисления Наставника. Ментальная схема перед ним пестрела синими и серыми пятнами на розовом фоне. Нда, повреждения затронули почти двадцать процентов…

План, до сего дня осуществлявшийся без помех, впервые дал сбой; и весьма заметный. Расчет на то, что удастся полностью уничтожить королевскую армию уже в самом начале, в одном решающем сражении, не оправдался.

И вот результат – несмотря на непрерывно поддерживаемую связь фактотума с военачальниками и на самые подробные инструкции, мятежники были стерты в порошок. В отсутствие своей повелительницы они сразу теряли всю свою храбрость и силу. Его опрометчивая попытка форсировать события привела к прямо противоположному результату. Надеясь, что и без их непосредственной помощи фактотум справится с заданием он, несмотря на предупреждения, решил ничего не менять после того, как обнаружились неполадки в передающих системах. Теперь придется вносить заметные коррективы во всю дальнейшую программу действий.

Как, однако, неудачно вышло с этим вторичным пучком!

Кхамдорис предупреждал, что это преждевременно, но Таргиз предпочел отмахнуться от его сомнений. И вот печальный итог – сформированный в межпространстве дополнительный отражатель оказался нестабильным, и для устранения последствий его «таяния» им пришлось задействовать собственные силы фактотума. Полностью разрушились одиннадцать фракталов, из которых один недублированный. И это не считая потраченной Сомы и обычных ресурсов! Следовало, конечно, как рекомендовали в один голос Мария и Эст Хе, перенести начало основной фазы операции на более поздний срок, но что теперь говорить… Армия, собранная фактотумом, уменьшилась почти наполовину только за один день не считая того, что это сильнейший удар по ее авторитету. А каких усилий стоило внушить этому маршалу мысль повернуть обратно? К тому же возможные эффекты в столице…

– Ну что ж, было бы глупо думать, что все будет идти гладко, – резюмировал, закончив расчеты, Зоргорн, переводя взгляд со своего ученика на нервно курившего Кхамдориса. – Не следует придавать этому такое уж большое значение. Через месяц или через год – особой разницы нет – в отличии от землян временем мы располагаем.

Весенний ветерок врывался в стрельчатые окна дворца, колыхал портьеры из тончайшего розового муслина и золотистого щелка.

Сегодня король Франции задавал пир по случаю победы.

В главном чертоге Лувра, отведенном для торжества, собрался весь цвет французской знати. В глазах рябило от ярких бархатных сюркотов, расшитых золотом, башмаков дорогого сафьяна с нелепо загнутыми вверх носами и плащей с длинными, отороченными бобром рукавами. На дамах были высокие рогатые шапки, платья из атласа и парчи, украшенные, несмотря на почти летнее тепло, куницами и драгоценными русскими соболями, на фоне черного меха которых особенно ярко белели обнаженные плечи. Низкие, туго стянутые корсажи не могли скрыть рвущиеся наружу груди. В воздухе разносился тихий мелодичный перезвон множества украшений, словно сотен маленьких серебряных колокольчиков. Убранство зала было под стать пирующим: полированные малахитовые колонны, чьи капители были увенчаны бронзовыми фризами, многоцветные мозаики, столы благородного ореха и кипариса.

На белоснежных скатертях дамасского щелка и тонкого фландрского полотна блестели чеканные столовые приборы, украшенные финифтью и инкрустациями, а под ноги собравшимся были брошены дорогие восточные ковры. Музыканты, сидящие на галереях за расписными ширмами, услаждали слух пирующих приятными мелодиями.

Во главе длинного стола, уставленного массивными золотыми и серебряными блюдами с разнообразными кушаньями и сосудами венецианского стекла, восседал сам монарх. По правую руку от него, там где должна была находиться королева (она не присутствовала из-за болезни), сидела баронесса де Монфор, в недавнем прошлом дочь хозяина постоялого двора из Бигора, приглянувшаяся старому развратнику – барону Леону де Монфору, что был старше ее в три раза. Своими буйными ласками она свела

барона в могилу менее чем за год, и злые языки пророчили ту же судьбу и Карлу.

На ней было полупрозрачное одеяние из тончайших кипрских шелков самых изысканных оттенков, сквозь которые можно было разглядеть ее почти обнаженное, за исключением узкой полоски ткани на пышных бедрах, тело. Голову ее украшал высокий тюрбан, на шее густо – красным огнем сияло бесценное ожерелье индийских карбункулов.

Де Граммон ел молча, время от времени бросая взгляд туда, где сидел Карл IV. Самый могущественный государь Европы, владыка, равных к которому по силе и богатству в христианском мире не было, да и за его пределами, пожалуй, трудно сыскать.

Давно умерли его братья и дядья, умерла от яда в лондонском Тауэре сестра Изабелла; умирали племянники и племянницы, бывшие моложе его дочерей. Умирали, один за другим, его давние враги – германский император, арагонский и неаполитанский государи, Эдуард Английский. Умерла половина тех, кто присутствовал на его коронации. А Карл словно бы даже и не старился; в свои больше чем пятьдесят он бы вполне мог сойти за старшего брата сидевшей рядом с ним двадцатилетней красавицы, чьи тонкие пальчики брали сейчас виноград с его блюда.

Даже на фоне роскошных одеяний гостей наряд короля выделялся своим богатством. Расшитое золотыми геральдическими лилиями одеяние синего бархата, подбитое горностаем, украшали два ряда янтарных пуговиц. На шее висела массивная золотая цепь, украшенная большим розовым рубином в обрамлении изумрудов чистой воды.

На пальцах Карла IV поблескивали самоцветы перстней, среди которых выделялся отбрасывающий ярко-голубые лучи сапфир-астерикс, величиной с голубиное яйцо.

Единственный из присутствующих, он явился на пир при оружии – на его широком поясе из тончайших золотых нитей, украшенном бледно – лиловыми аметистами и розовыми жемчужинами, висел короткий меч с усыпанной мелкими бриллиантами рукоятью. Даже сейчас обгладывающий ножку каплуна король казался погруженным в раздумья о государственных делах – настолько вошла в его плоть и кровь привычка придавать лицу глубокомысленное выражение. Пожалуй несколько портил впечатление высокий парчовый колпак, нелепо сидевший на его голове и придававший королю сходство с шутом.

Карл IV Французский. Карл Красивый. Карл Красавчик. Карл Простоватый. Карл Дурачок.

Последний прямой потомок Капетингов.

Неудачливый отец четырех дочерей, в надежде обзавестись наследником женившийся в третий раз на принцессе, годящейся ему не в дочери даже – во внучки.

Коронованный простофиля, которого в молодости родственники в глаза называли глупым гусенком; неспособный к государственным делам, вздорный упрямый и мстительный: бледная тень своего великого отца – Железного Короля.

Его сюзерен, с которым он связан нерушимой присягой и за которого отдаст жизнь, если придется.

Людовик, герцог Сентский граф де Мервье, пэр Франции, вице-канцлер королевства, а с недавних пор еще и маршал, изучал скопившиеся за месяц с небольшим доклады и донесения с мест. И то, что в них содержалось, не могло не навести на мрачные раздумья.

Когда, после того как почти тридцать тысяч шедших к Парижу мужиков, вооруженных косами и дубьем, потерпели жестокое поражение, а двигавшиеся следом основные силы Дьяволицы отползли обратно к северу, все, не исключая и его, вздохнули с облегчением. Коль скоро мятежники не решились идти на столицу, стало быть, уже чувствуют свою слабость и уже недалек тот час, когда пожар пойдет на убыль, как это бывало не раз.

Еще один бунт черни в бесконечной череде ему подобных, вспышка бессмысленной ярости скота, сбросившего на краткий миг ярмо, чтобы вновь покорно продеть в него шею. Не самый даже опасный из происходивших на его памяти. Теперь же все чаще герцогу казалось, что и в этом поражении и отступлении был какой-то непонятный и жуткий смысл и вот-вот неизбежно случится непоправимое.

Между тем время шло, а никаких признаков скорого конца смуты, или растерянности в рядах врага не было. По-прежнему бежали из северных и западных областей дворяне, прево со сборщиками податей и откупщики, ростовщики и прелаты. Светлая Дева, овладев большей частью севера королевства, вновь начала потихоньку прощупывать соседние провинции. Из Артуа, Пикардии, от границ Иль-де-Франса поступали сообщения о стычках с ее людьми. Зачастую сеньоры брали верх, но это почему-то не внушало герцогу особого оптимизма. В конных схватках мятежники стали все чаще использовать совсем новый прием: на всадника набрасывали аркан или сеть на длинном ремне и стаскивали его с седла. Ему уже приходилось слышать о таком, похожий способ использовали турки; но в христианских странах ничего подобного пока не бывало. Еще более тревожили достоверные сообщения, что мятежники при осаде нескольких крепостей применили пороховые мины. То ли им удалось захватить некоторое количество пороха, то ли они научились делать его сами. Правда, слава Богу, бомбард у них пока не было, но Людовик не сомневался, что при острой нужде найдутся умельцы, которые смогут их отлить. Но наихудшим во всем происходящем было не это

Сообщения с мест были полны непонятными и потому пугающими известиями, хотя, на первый взгляд, ничего особо страшного не происходило.

Вдруг почти одновременно по всему королевству прокатился слух о некоей чудовищной ереси, многочисленные тайные приверженцы которой заполонили буквально всю Францию, причем никак не связывая эту ересь с мятежниками. Никто не мог толком объяснить, что это за ересь. Упоминалось лишь, что на своих сборищах они едят мертвечину и творят непотребства, о которых невозможно говорить вслух. Не было поймано ни одного живого еретика, хотя несколько человек были растерзаны толпой по обвинению в принадлежности к их числу.

Слух этот угас так же быстро и внезапно как возник, но только для того, чтобы уступить место новым. На этот раз речь шла о великой войне, что должна вскоре разразиться, правда, никто с точностью не называл – с кем предстоит воевать.

На юге ожидали нашествия сарацин из-за моря. В других местах говорили о том, что далеко на востоке объявился неведомый доселе неисчислимый жестокий народ, истребляющий на своем пути все, подобно тучам саранчи, и что совсем скоро он обрушится на мир. Образованные люди вспоминали в связи с этим события вековой давности, когда нахлынувшие вдруг из бескрайних азиатских далей орды монголов сокрушили Русь, Польшу, Венгерское королевство. Ржание их диких коней уже слышали германские и хорватские города, и не так уж далеко оставалось им до французских границ, но к счастью вскоре они опять откатились обратно в свои пустыни.

Потом отовсюду стали поступать известия о зловещих знамениях и происшествиях. В Бретонском герцогстве в лесах видели черных призрачных всадников, вооруженных мечами, полыхающими синим мертвенным пламенем. Там же, в Бретани, был замечен громадный – ростом больше любого быка, вепрь, изрыгающий из ноздрей и рта серный дым. В Бургундии людей приводили в ужас многотысячные полчища змей, переползавших с места на место. Потоки ядовитых тварей иногда на много часов перегораживали дороги; крестьяне не отваживались выходить в поле. В Пуату были замечены летящие по воздуху гробы, а на гасконских кладбищах ночами будто бы слышались голоса мертвецов, распевающих хором.

Жители Арманьяка стали свидетелями, как на вечерней заре в облаках появилась огромная фигура в черных доспехах с обнаженным мечом в руках, затем у ее ног – стоявшая на коленях юная девушка, в мольбе протягивающая руки к великану. Он взмахнул мечом, после чего видение исчезло. Как всегда, мнения по поводу этого разделились. Одни предположили, что видение предвещает скорый конец Девы, другие качали головами, и некстати вспоминали, что христианскую церковь тоже иногда изображали в виде женщины.

Из Оверни сообщали о птицах, кричавших человеческими голосами, о неожиданно увядших виноградниках, о подземном гуле и дрожи земли. Из Лиона пришел слух, что у некоей блудницы родился урод с рогом на лбу и огненно – красными глазами и тут же принялся изрекать жуткие пророчества о приближающихся бедствиях и чуть ли не гибели мира, а потом исчез, растаяв облаком зловонного дыма. Там же, неподалеку, на свет появился теленок с человеческой головой, пророчествующий о наступлении последних времен. Близ Орлеана только что погребенный покойник ухитрился выбраться из могилы и принялся шататься по деревне, отчего все ее жители немедля сбежали в лес. Из Бордо пришло известие о встреченных в болотах устья Гаронны исполинских червях, слепых, но зато с громадной зубастой пастью. Из Вьенна сообщили о появлении там огненного змея. Этот змей, плюясь дымным пламенем, с треском и свистом пролетел над городом среди бела дня и приземлился в лесу с грохотом, от которого можно было оглохнуть. Когда наиболее смелые обыватели во главе с местным кюре, вооружившимся крестом, в котором была заключена частичка мощей святого Губерта, отправились к месту его падения, они обнаружили, что змей уже успел бесследно исчезнуть, оставив после себя несколько десятков поваленных обгорелых деревьев, следы от удара огромных когтей на земле, да несколько больших кусков горячего железа, по виду – не иначе только что вышедшего из адских кузниц. После обряда изгнания бесов их с пением молитв бросили в реку.

Повсеместно и словно неоткуда появилось много волков. Эти звери, всегда причинявшие немало неприятностей, в последние месяцы особенно осмелели.

В Берри, Мене, Бретани, волки только за полтора месяца погубили почти пять сотен человек и разорвали Бог весть сколько скотины.

Волки среди бела дня забегали в деревни и предместья, каким-то чудом ухитряясь проникать и на улицы городов.

В Туре огромный, ростом с доброго теленка волк ворвался в собор во время воскресной мессы и принялся убивать направо и налево. Он загрыз двенадцать человек, ранил вдвое больше, едва не перегрыз горло настоятелю и рухнул замертво возле алтаря. Многие прихожане видели, что за волком следовал призрак козлоногого монаха.

Страх перед этими зверьми побудил служить особые литургии о защите людей и стад от волков, а власть светскую – провести большие облавы, на которые, несмотря на неспокойное время, пришлось отвлечь даже солдат.

Правда, из Сента, из его герцогства, не сообщали пока о каких-либо жутких происшествиях и тем более угрожающих признаках народного волнения в его собственных владениях, но герцог предполагал, что это не от излишней преданности власти французского короля а, напротив, от того, что обитатели Сентонжа еще не привыкли считать себя его подданными. К тому же от его домена до занятых мятежниками земель весьма далеко.

Как всегда и повсюду при каждом значительном несчастье появилось немало желающих порассуждать о наступлении последних времен. И если прежде на таких почти не обращали внимания, то теперь они немедля собирали вокруг себя трясущихся от страха слушателей.

Дальше началось еще худшее. Непонятная тревога внезапно охватывала население обширных местностей. Горожане толпами собирались на площадях, бросая повседневные дела, и ждали неизвестно чего. Жители деревень, вооружившись, кто чем мог, сбивались в отряды, готовясь отразить нападение неведомого врага. Доходило до того, что прево переставали собирать подати, а кюре – отправлять службы. Затем по нескольким южным городам прокатилась волна беспорядков. Как это случалось не раз в годину бедствий, люди обратили свой гнев на евреев. В двух случаях еврейские гетто были уничтожены полностью. Их обитателей убивали с особенной жестокостью: забивали насмерть кнутами, вешали вниз головой, живьем рубили на куски и зарывали в землю. Заодно были сожжены и лепрозории: как и в прошлые годы прокаженных объявили отравителями. Тех несчастных, кому удавалось выскочить из огня, приканчивали стрелами. С трудом удалось властям прекратить беспорядки, до того как безумие распространилось слишком широко и не вспыхнул новый мятеж. При этом заводилами во многих случаях оказывались какие-то подозрительные бродяги, утверждавшие, что день гнева Божьего и суда над грешниками уже близок. Ни одного из них, к сожалению, не удалось поймать, и герцог был склонен подозревать в них лазутчиков Светлой Девы.

Наконец это поветрие дошло и до самого Парижа: не далее как вчера взвинченная проповедью подобного безумца едва не растерзала стражников, пытавшихся его арестовать.

…Как определил сразу опытный глаз капитана, на площади собралось не меньше полутора тысяч человек. Из окон окружающих ее домов высовывалось множество голов. Слышалось хлопанье открываемых ставен – все новые и новые люди торопились узнать, что происходит. Кое-кто уже вылез на крыши. На возвышающемся в центре площади помосте, в обычное время предназначавшемся для глашатаев и потешавших горожан фигляров, сейчас стоял и что-то громогласно изрекал высокий худой старик в монашеском рубище. Его длинную седую бороду и отросшие волосы трепал ветер, отчего он казался еще старше, чем был.

…Братья во Христе, – донеслось до стражников, – братья и сестры!! Только слепой не видит, что Господь ныне отвратил от нас лик свой! Близятся времена скорби и плача, и великие несчастья вот– вот обрушатся на Францию.

– Но не Бог хочет этого, и не роптать надо нам за ниспосланные испытания – сами мы повинны во всем!! Ибо переполнилась чаша гнева Создателя, переполнилась чаша земных грехов, несправедливостей и злодейств! Покайтесь!!! Покайтесь!!! Ибо лишь покаяние ваше может еще спасти мир, и без того ставший вотчиной Отца Лжи и Зла!

Монах закашлялся, схватившись за грудь, но справился с собой и продолжил

– Не надейтесь, что называющие себя служителями божьими отвратят от вас бедствия молитвами своими, ибо давно уж пала Церковь Христова. Не Господу она служит, а врагам его, пусть и не зная о том. Священнослужители больше не служат Господу, предаются блуду и ростовщичеству. Монастыри стали прибежищем содомского разврата, а торгаши и менялы хозяйничают в храмах. Тот же, кто именует себя христианским королем, ослеплен гордыней, слепы и его приближенные…

«Оскорбление величества!», – промелькнуло у капитана.

– Какой-то сумасшедший, – зло пробормотал кто-то из стражников. – Что-то много их развелось.

Жорж Кер встряхнул головой, не зная, что делать. Следовало бы, конечно, арестовать проклятого болтуна, но ведь чего доброго это сборище кинется отбивать его! Может, послать за подкреплением?

– Горе тебе, бедная Франция!! – капитан невольно вздрогнул от этого крика – Горе тебе, весь христианский мир!! Поле созрело, и пожнут его пламенные мечи! Я знаю, что меня ждет смерть, но даже если бы хотел – не смог бы молчать. Слово Божье горит в моей душе неугасимым огнем, и если я не выскажу его – оно сожжет меня. – О, Франция, готовься и молись, ибо твой конец будет ужасен!! – словно воочию видя картину грядущих смерти и разрушения, он закрыл лицо руками. Голос его, хриплый и срывающийся, зазвучал вдруг почти как трубный глас архангела.

– Бич войны и мятежа смениться бичом голода, глад смениться мором, войны будут следовать за войнами, смерть будет следовать за смертью.

– Горе, горе вам всем, люди!! Станете вы как трава под косой, как саранча, брошенная в печь огненную!! Небо уже светит кровавым заревом там, откуда идет в мир Денница – Падший Ангел. От голоса его содрогнется земля, а от пламенного дыхания люди падут на землю, корчась в муках!

– И под сенью крыл его войдут в мир воинства демонские и людские, ибо открыты врата, и кто закроет их?! Как горный обвал сметет он мир сей, и будете вы молить о смерти!!

Я вижу ужасные беды, вижу гибель Франции, муки и смерть народа.

Города будут стоять пустые и разрушенные, а деревни мертвые и безлюдные, и не слышно будет в них свиста пастуха и песен жнеца. Нетопыри и вороны поселятся в домах ваших, и змеи угнездятся в них. И падут все народы и будут пленены…

Собравшиеся слушали жуткие пророчества в угрюмом молчании, лишь изредка всхлипывали женщины.

– Но я вижу и страшнейшее, – голос монаха вновь поднялся до крика. Не только Земля станет владением Князя Тьмы, но и небеса!!!

И капитан почувствовал вдруг, как при этих словах страх ледяными мурашками пробежал по его спине.

– Я вижу, вижу, как торжествуют демоны Преисподней, как рушатся стены чертогов Царствия Небесного! – Вижу, как адские черви пожирают кущи садов господних! Вижу слезы на глазах Спасителя нашего… – он, запрокинув голову, воздел руки к синеве неба.

Растрепанный нищий упал на колени, что-то жалобно забормотал, простирая к старцу руки. Его примеру последовал кое кто еще.

Скосив глаза, потрясенный капитан увидел смертельно бледное лицо старого богохульника Борю, истово крестящегося, увидел, как медленно опускается на колени кто-то из его людей. Проклятье! Но это ж всего-навсего безумец!

Только тут он заметил, что на площадь въехало человек двадцать пять-тридцать верховых латников, сопровождавших крытую повозку. Остановившись, они, должно быть, пытались сообразить, что тут происходит. Отряд возглавляли два всадника. Первый – широкоплечий здоровяк в вороненой кольчуге, за спиной которого оруженосец держал копье с вымпелом какого-то маркиза. Вторым был не кто иной, как начальник городской стражи Робэр де Дорну собственной персоной. И именно он в данный момент направлялся в сторону Жоржа Кера.

При виде его пылающего гневом лица Кер моментально забыл о начавшем вновь призывать к покаянию и предвещать гибель мира проповеднике.

– Ты что же это… тебя, и…, твою мать…, и всю родню до седьмого колена!! – употребленные только что мессиром Робэром слова были из разряда тех, которые даже самый грубый солдат произносит хорошо, если пару раз в год. Почему позволяешь этому еретику, этому прихвостню Дьяволицы мутить народ?? А ну живо – взять его!

Капитан было открыл рот, пытаясь что-то объяснить.

– Не болтать! Взять его, я сказал! Ну, живо! Чего стоишь, осел, или ждешь, пока тебе уши оборвут?

Кер оглянулся на своих подчиненных – под взглядом налитых кровью глаз начальника они стояли по стойке смирно, перехватив алебарды поудобнее.

– Покайтесь, братья, – со слезами в голосе произнес старик, Пошатываясь, он сошел с помоста, тяжело опустился на грязные ступеньки.

– За мной, – коротко скомандовал Кер, поправив висевший на поясе меч. Лучше чем кто-либо он понимал, как бывает страшна толпа, и понимал: случись что, и его три десятка, даже вместе с конниками маркиза, сомнут в миг. Но выбирать не приходилось – ему ли не знать, что пытаться что-то объяснять впавшему в бешенство де Дорну бесполезно.

Народ нехотя расступался перед ними, замешкавшихся солдаты отпихивали рукоятями алебард. Они шли, словно в живом коридоре. В угрюмом молчании человеческая стена отодвигалась, все дальше прогибаясь, никто не проронил ни слова. Никто не швырял в спину бранных слов, не грозил кулаками… Но глаза людей ясно говорили об участи, которую они желают стражникам. Быстро они дошли до помоста; несколько женщин, пытавшихся увести монаха, бросились врассыпную. Повинуясь приказу капитана, два стражника подняли на ноги по – прежнему безучастного ко всему старика и, заломив руки за спину, сноровисто скрутили их сыромятным ремнем. Толпа загудела, но с места не сдвинулась.

Они уже почти вышли из гущи народа, когда дорогу им загородила небогато, но опрятно одетая пожилая женщина в белоснежном чепце и чистом фартуке.

– Конечно же, – спокойным, без всякого выражения голосом произнесла она, глядя прямо в глаза капитану. – Конечно, очень просто и легко справиться с безоружным слабым монахом. Это ведь не рыцарь, не оруженосец, не разбойник… Какая хорошая служба у тебя – воевать со стариками да мальчишками!

– Уйди с дороги, тетка, – грубо оборвал ее капитан. – Не мешай.

«Еще одна чокнутая», – подумал он про себя, глядя на ее бледное, равнодушное лицо и неподвижные глаза.

Разумеется, ни он, ни кто-нибудь из его людей не мог знать, что перед ними – весьма уважаемая и любимая в этом квартале повивальная бабка, которая помогла появиться на свет многим из стоящих сейчас на площади. Точно так же не могли они знать того, что единственный сын этой одинокой вдовы, шестнадцатилетний юноша, две недели назад был без всякого повода зверски зарублен пьяным шевалье.

Дальнейшее еще не один день вспоминалось потом капитану, заставляя просыпаться среди ночи с бьющимся сердцем. После этих его слов стоявший рядом Рауль, вполголоса выругавшись, шагнул вперед и грубо отпихнул старую женщину, так что она еле удержалась на ногах. Спокойно поправив сбившийся от толчка чепец, старуха, ни слова не говоря, плюнула в лицо стражнику.

– Ах ты старая ехидна!! – взревел Рауль. Должно быть, в этот миг вся давно угнездившееся в его душе злоба обиженного на весь мир человека, уже давно искавшая выхода, вырвалась наружу. Капитан не успел перехватить его руку – сверкнув на солнце, стремительно взлетело вверх лезвие алебарды и, прочертив в воздухе серебристую дугу, опустилось на плечо горожанки. Любовно наточенная и выправленная на бычьем ремне до бритвенной остроты сталь легко рассекла хрупкое тело наискось, от ключицы до бедра, развалив женщину буквально пополам.

С глухим стуком верхняя половина упала наземь, а ноги с куском туловища еще какое-то мгновение стояли. Затем колени медленно, словно в страшном сне, подогнулись, и жуткий обрубок рухнул у самых сапог Жоржа Кера в лужу исходящей паром кровавой грязи. В ноздри ему ударил густой запах крови, смешанный с вонью распоротых кишок.

Единый вздох ужаса и гнева вырвался разом из тысячи грудей, и капитан, с запоздалым страхом сообразив, что сейчас начнется, рванул меч из ножен.

Еще какие-то мгновения в воздухе висела неправдоподобно-жуткая тишина, а затем вся площадь взорвалась криком

– Они убили старую Жанну!!

– Убийцы! Смерть им!

– Тетя Жанна!! Убийцы!

– Королевские свиньи! Падаль! Режь их! Бей, убивай!

И перекрывая все это – истошный, полный безумной ярости и торжества крик, словно вопль пытаемого и казнимого, получившего вдруг возможность вцепится в глотку своим палачам

– Да прославится Светлая Дева!!!

Они мгновенно оказались в кольце искаженных ненавистью лиц, воздетых вверх сжатых кулаков, оскаленных орущих ртов… Площадь, минуту назад неправдоподобно тихая, бурлила и клокотала, как штормовой прибой. В криках сливались ярость, гнев и боль.

…Их всех спасло то, что должно было, казалось, погубить: толпа, навалилась на них вся разом, только мешая друг другу в попытках добраться до стражников, и тем подарила им несколько секунд, за которые они успели изготовиться к обороне. Отхлынув на миг, многоголовый рычащий зверь, неукротимый и страшный, вновь ринулся вперед, встретив на этот раз блеск смертоносного металла.

– Прорываемся к улице! – выкрикнул капитан, вгоняя острие меча в оскаленный, гнилозубый рот рвущегося к нему оборванца.

Сидевший на облучке попытался развернуть телегу, но не успел проехать и пяти шагов, как был окружен разъяренными людьми. В суматохе кто-то обрезал постромки, и запряженные в фургон лошади, с испуганным ржанием унеслись в переулок.

Какой-то здоровяк, яростно размахивающий ножом, кинулся на всадников, знаменщик ловко подставил пику, и через секунду тот оказался насажен на острие. Вымпел окрасился кровью.

Краем глаза он увидел, как маркиз, привстав на стременах, поднимает над головой двуручный меч, как лошадь вынесла латника, опрометчиво сунувшегося вперед, и теперь одной рукой зажимавшего окровавленное плечо, из людского водоворота.

Дальше времени смотреть по сторонам уже не было, нужно было заботиться только о том, как спасти шкуру. Вот какой-то парень отбил дубовым поленом алебарду Борю. Ловко поднырнув под лезвие, он обеими руками перехватил древко алебарды и попытался ударить Борю в пах ногой. Тот со всей силой потянул оружие на себя, а затем резко рванул вперед. Нападавший с распоротым животом упал под ноги толпе. Чья-то рука схватили его за сапог. Вырвавшись, капитан опустил на нее подбитый железом каблук. Хруст костей был слышен даже сквозь яростные вопли. Он даже не успел заметить, как одного из стражников, кажется Малыша Руссе, выдернули из строя как морковь из грядки, увидел только, как он уже каким-то чудом вырвался обратно. Кровь текла по его лицу, кровь была на его тесаке.

Толпа топталась на месте, яростно рвущиеся вперед люди только мешали друг другу. Десятки их уже, не удержавшись на ногах, рухнули на мостовую, тщетно пытались подняться, увлекая других за собой. Вопли раненых и растоптанных сливались с проклятиями и криками ненависти.

Оттесненные к глухой стене, всадники ощетинились сталью мечей и секир, и толпа держалась на расстоянии, но в руках у многих уже появились увесистые булыжники. Через несколько секунд послышался грохот камней о металл доспехов. В ответ полетели стрелы, раздались крики пронзенных смертоносными наконечниками. Из окна верхнего этажа дома выпала пораженная шальной стрелой женщина.

Тем кто находился в повозке, пришлось отбиваться от лезущих в нее со всех сторон людей. Хотя уже не один из наглецов валялся на земле с размозженной головой, было ясно, что дела отбивающихся плохи. Ревущий, как бык, кузнец в прожженном фартуке, вцепившись в колесо и покраснев от натуги, пытался опрокинуть телегу. С треском сорвали половину рогожного навеса, заодно едва не стащив пытавшегося удержать его возницу. Затем из повозки вылетел небольшой бочонок, над которым вилась струйка дыма, и рухнул в самую гущу людей.

Шар рыжего огня вспух там, где он упал, выплюнув в небеса черное облако, В лицо капитану ударил плотный горячий воздух, пахнуло серой и кислой горечью.

Железный грохот, эхом отражаясь от домов, запрыгал по площади, забив плотной ватой уши капитана, сливаясь с вырвавшимся из множества ртов воплем панического ужаса.

Тысячная толпа вмиг забыла о своей силе и многочисленности, забыла, что врагов только несколько дюжин и растерзать их – дело двух-трех минут. Лишь одна мысль – спасти свою жизнь безраздельно завладела людьми. Неодолимый кровожадный зверь перестал существовать. Все разом кинулись прочь с площади, сбивая друг друга с ног, топча упавших, давясь насмерть в узких переулках… Всадники устремились за ними, вминая копытами коней в мостовую упавших и беспощадно рубя отстающих. Только яростный окрик барона остановил их.

Не прошло и двух минут, как площадь была пуста. Впрочем, не совсем. На земле остались лежать вповалку множество мертвых тел.

Иные были настолько изуродованы, что с трудом можно верилось, что совсем недавно это было живым человеком. Некоторые были странно плоскими, словно раскатанные скалкой. Там, где взорвался бочонок, вокруг неглубокой воронки как будто кто-то разбросал крупно нарубленное мясо. Сероватый дым медленно таял в воздухе.

Десятки раненых громко стонали, взывая о помощи.

Совсем неподалеку от них по окровавленному булыжнику полз мальчик лет тринадцати, бессильно волоча ноги и тихонько, как щенок, подвывая.

Машинально Жорж Кер поискал тело Рауля. Его невольно замутило при виде того, во что он превратилось. Опознать пикардийца можно было лишь благодаря кольчуге.

Он поспешил опустить глаза себе под ноги, глядя на истоптанные останки старой Жанны.

Прихрамывая, к нему подбежал Робэр де Дорну. Лоб пересекала глубокая царапина, на скуле наливался лиловым кровоподтек.

– Где он?! – рявкнул де Дорну, свирепо вращая глазами.

– Кто? – не понял капитан.

Кто?!! – завопил де Дорну, хватая Кера за грудки, – Издеваешься еще?? Где этот твой рубака, отвеча-ай!! Он принялся бешено трясти стражника, так что голова того моталась из стороны в сторону. Когда, придя в себя, он отпустил Жоржа, тот молча указал на то, что осталось от виновника всего случившегося.

– Кроме него все живы? – спросил начальник стражи, остывая. Кер только кивнул в ответ; судорога запоздалого страха перехватила горло. Если бы не тот храбрец, да не его порох, они бы все лежали вот так.

Капитан оглянулся. Люди маркиза, не обращая внимания на окружающее, спешившись, обступили что-то, лежавшее на земле возле полуразбитого фургона.

На заботливо разостланном на мостовой плаще недвижимо распростерся человек, благодаря которому они избежали участи быть растерзанными. Не надо было быть лекарем, чтобы понять: он мертв.

Лица у него не было, вместо него было кровавое месиво, из которого торчали осколки костей. Выбитый взрывом из мостовой камень размозжил ему череп.

– Эх, дьявол и тысяча дьяволов, ну как же это так вышло, прости Господи! – выдохнул маркиз, стаскивая шлем. Все прочие тоже обнажили головы, отдавая последние почести тому, кто спас им жизнь.

– Это же надо – сколько крепостей взял, на четырех войнах цел остался, ни одной царапины, а вот поди ж ты… На собственной мине! Лучший мастер во всей Франции… Пушку мог отлить, без чертежа… Эх, Пьер, ну что же ты так… неловко. И где я теперь найду такого… – невпопад бормотал рыцарь, и голос его как-то странно срывался. Опустившись на колени перед мертвым телом, он закрыл лицо лежавшего полой плаща. В углах его глаз предательски блеснула слеза. Только сейчас капитан обратил внимание на герб, вышитый на плаще убитого – точно такой же как на вымпеле маркиза, только наискось перечеркнутый красной полосой.[23]

Маркиз повернулся, посмотрел на Жоржа Кера, за спиной которого столпились остальные стражники.

– А ты что уставился? – зло бросил он. – Пошел отсюда вон!

Жорж молча отошел, за ним потянулись остальные. На площади уже суетились высыпавшие из домов жители, хлопоча над раненными. Кто-то рыдал у трупов родных. Неприметный человечек перебегал между телами, торопливо склоняясь над ними, шарил по ним руками, словно желая удостовериться, что они мертвы. Один из стражников, не дожидаясь приказа, двинулся в его сторону, положив руку на висевшую на поясе сыромятную плеть, но тот, заметив его, со всех ног бросился бежать.

– Мэтр Кер, – обратился к капитану Борю. – Что с этим будем делать? – он указал на лежащего на земле связанного старика. Как только на них набросилась толпа, Борю оглушил его, чтоб не сбежал, воспользовавшись суматохой, и сейчас тот начал уже приходить в себя.

– В Пти-Шатле оттащим, – буркнул капитан. Пусть теперь палачам проповедует. И с чувством добавил: – Коз-зёл старый!

– Мессир, – подняв голову от бумаг, герцог увидел своего секретаря, осторожно заглядывавшего в приоткрытую дверь. – Мессир, – с некоторым недоумением Людовик Сентский понял, что Андре чем-то явно смущен.

– Вас желает видеть какой-то человек, говорит, что по очень важному делу.

– Что там еще за человек? – заинтересовался герцог.

– Он не назвал себя, – секретарь нервно поигрывал висевшей на поясе серебряной чернильницей. Но утверждает, что дело очень важное, что оно касается судьбы королевства. Людовик не преминул отметить необычную робость своего старого слуги, давно уже без тени подобострастия привыкшего говорить с богатыми и знатными.

– Как он хоть выглядит?

Мэтр Андре как-то слишком торопливо пожал плечами.

– Не знаю даже, мессир, что сказать, – впервые за много лет службы у герцога секретарь откровенно замялся, – но это очень странный человек.

…Вошедший был довольно высок и худощав, на нем было темно-синее одеяние и длинный черный плащ дорогого сукна. В руках он держал круглую шапочку с наушниками, которые обычно носили ученые люди. На поясе висел короткий широкий кинжал.

Смуглая кожа, темные волосы, тонкий крючковатый нос выдавали в нем южанина, среди далеких предков которого наверняка имелся какой-нибудь мавр.

Он казался молодым, не больше тридцати лет, но что-то в выражении его лица, украшенного короткой черной бородкой, в быстром, исподлобья, взгляде угольно – черных глаз безошибочно выдавало в нем человека пожившего и много повидавшего, а так же, что неприятно кольнуло герцога – сильного и не привыкшего без крайней нужды гнуть спину перед кем бы то ни было. Секретарь не зря выглядел смущенным: похоже это был и в самом деле не совсем обычный человек.

– Позвольте мне, мессир герцог, поприветствовать вас, – преувеличенно церемонно отдал поклон посетитель.

– Ты не назвал себя, уважаемый, – сухо бросил Людовик.

– О, прошу вашего прощения – меня зовут Артюр Мальери, родом я из Марселя, я лекарь, маг и астролог.

«Он еще и анжуец, вдобавок. Только анжуйского предсказателя мне не хватало сейчас!»[24]

Людовик вздохнул, не считая нужным скрыть недовольную гримасу. Должно быть сейчас ему представят очередной гороскоп, предсказывающий великие бедствия, вместе со множеством советов, как их избежать.

– Я, как уже сказал, изучил многие тайные науки и, кроме всех прочих магических наук, я овладел и искусством теургии[25] и тавматургии; и при удаче, да не покажется это вам, мессир, пустой похвальбой, я могу попытаться изменить предначертания судьбы.

– Иными словами, ты хочешь сказать, что ты колдун? – оборвал его герцог, чувствуя нарастающее раздражение и желание поскорее выслушать шарлатана, и, выставив его, вернуться к делам. – И что у тебя ко мне за дело?

Гость помедлил несколько секунд, а затем произнес:

– Дело в том, мессир Сентский, что я знаю как убить именуемую Светлой Девой и тем самым покончить с бунтом, принесшим столько несчастий королевству. И я могу это сделать.

Сказать, что герцог был удивлен услышанным – значит погрешить против истины. Пожалуй, вернее было бы, что он был слишком удивлен, чтобы удивится по настоящему.

– И как ты собираешься это сделать? – после довольно долгой паузы спросил де Мервье.