Лекарство от верности Мавлютова Галия

– Тогда вам нужно к Диме, – обрадовалась румяная и жизнерадостная обладательница юных лет. Она все еще находилась на другом берегу. Юная, неповторимая, она еще не ведала, что случается с женщинами на противоположной стороне.

– Мне все равно, – обреченным голосом отозвалась я.

Мне нужно убить время. Будто палач истреблю все секунды и минуты до полного исчезновения. Песчинку за песчинкой, лишь бы быстрее очутиться под маминым крылом. Спрятаться от людей в ряду ровных кочек.

В спортивном зале гурьбой столпились девушки. Никуда от них не денешься, молодость вылезала наружу, выглядывая из каждого угла. Она постоянно торчит перед глазами, заполняя собой жизненное пространство. Я сердито отвернулась, зашла в самый дальний уголок зала. И вдруг меня охватил озноб. Я никого не видела. Все тот же зал. Стайка юных девиц. Негромкая музыка. В голове что-то сдвинулось, пол покачнулся, перевернулся, оказался наверху, надо мной. Какой-то шар в голове больно ударил меня в виски, обоняние перехватило, дышать стало трудно, почти невозможно, сознание уходило, уплывало куда-то далеко, я цеплялась за него, умоляя не покидать меня, оставить мне хотя бы капельку разума. В моем состоянии было много странного и непонятного. Я знала истинную причину своего недомогания, но обмороки не входили в перечень страданий. Это было что-то новое. И это не было заболеванием. Впервые сознание покидало меня не от болезни, не от обрушившегося горя. Оно до основания сокрушало мою прежнюю жизнь. Сознание выворачивало наружу мои комплексы, уничтожало их, меняло представления о жизненных ценностях. И совершалось все это действие на глазах многочисленных девушек. И не было причины для такого стремительного крушения. В голове еще раз что-то схлынуло, облило кровью мозг. Свершилось непредвиденное. Я захотела жить. Мне вдруг захотелось остаться в реальности. Я всегда верила в чудо. Я знала, что рано или поздно долгожданное чудо постучится в мою дверь. И оно постучалось. На склоне лет. Я вытерла испарину со лба. Мне стало страшно. В зал вошел юноша. Почти мальчик. Хрупкий, как цветок. Среднего роста, белесый, короткостриженый. Смущаясь, он долго возился с дисками, видимо, подбирал подходящую музыку. Девушки кокетливо хихикали, привлекая к себе внимание симпатичного инструктора. Я закрыла глаза. Выравнивая дыхание, будто его можно было уравновесить, отошла в глубь зала, скрывшись в полумраке. Грянула музыка, бравурная, четкая, ритмичная, под стать свершившемуся чуду. Занятие началось. Я что-то не то делала, прыгала не в такт, приседала не на ту ногу, я старалась всего лишь не упасть, чтобы не создать проблемы окружающим. Ведь если женщина, преследуемая кризисом среднего возраста, грохнется в обморок в спортивном зале модного клуба, придется вызывать машину «Скорой помощи», искать номера телефонов, звонить моему мужу, в общем, мало никому не покажется. Шестьдесят минут растянулись на века. Так мне показалось. Вся жизнь уместилась в одном часе времени. Я вновь возродилась к жизни. Во мне проснулись желания. Внутри забил неиссякаемый источник жизни. Где-то на тридцатой минуте я догадалась, что в меня вливается энергия светловолосого юноши. Молодая, кипучая, здоровая энергия била во мне ключом, мои иссохшие инстинкты ожили. Старая яблоня набухала бугристыми почками и неожиданно покрылась зелеными листочками. Наконец бесконечный час прошел. Измотанная, переполненная чужой энергией, я тихонько выскользнула из зала, боясь столкнуться смутившимся взглядом с юношескими чистыми глазами. Мне казалось, что я украла что-то у него, отняла частичку его души, прикоснулась сухими ветками к молодому побегу, выпив до дна живой сок. Жизнь прекрасна. Я дождалась солнца. Ощутила желание. Женское забытое желание. Я желала этого юношу. А он желал меня. И это было обоюдное влечение. Нас влекло друг к другу. Только он пока об этом ничего не знает. И он не знает, что уже лишился частички своей души, и он еще не предполагает, что в нем нечаянно, вопреки его воле проснулось желание, мужское и упрямое желание. Может, это и есть настоящая любовь? Вот такая – животная, необъяснимая, неправдоподобная. Вовка, Константин – оба были из другой оперы. А других мужчин я не знала. И не испытывала желания узнать. Любая женщина по природе своей – обычная самка. Так почему это животное чувство – молниеносное влечение к особи противоположного пола не вспыхивает по отношению к мужчинам среднего возраста. Ведь у них тоже бывает кризис. Встретились по случаю кризиса два человека – две особи… Странно подумать, но к мужу у меня никогда не было влечения. Я отдавалась ему из чувства долга. У нас все должно быть общее – кровать, мысли, чувства. Так он мне сказал в первую ночь после свадьбы. Так мы и жили все эти годы. Внешняя жизнь не коснулась нас. Мы жили в своем замкнутом мирке. Нас устраивала наша устроенная жизнь. Интересно бы знать, а муж испытывает влечение к другим женщинам, к девушкам? Наверное, испытывает. Как он справляется с желанием, об этом я ничего не знаю и никогда об этом не думала. Девушки весело обсуждали достоинства юного тренера. Я невольно прислушалась.

– Дима как посмотрел на меня, я сразу на шпагат села. – И на меня посмотрел, и на меня, и на меня, – слышалось вокруг.

Веселые голоса. Смех. Жизнь. Молодость. Река времени еще не унесла в своих волнах смутные желания. Девушки были на берегу. Они лишь собирались в далекое плавание. И каждая из них хотела, чтобы он смотрел только на нее одну. И больше ни на кого. А мне показалось, что он видел меня, и лишь меня одну желал и любил. И еще ничего об этом не знал.

Домой я вернулась обновленная, будто меня наконец отремонтировали в какой-то волшебной мастерской. Муж осторожно дотронулся до меня, вручая мне первую порцию цветов. Так в моем доме появились цветы в первый раз. Я безразлично относилась к несчастным растениям. Остатки сухих стеблей с мокрыми и осклизлыми концами я брезгливо оборачивала старыми газетами и, стараясь не смотреть на цветочные трупики, засовывала их в мусорные пакеты. Сын несказанно обрадовался, ведь мама по-прежнему дурачилась и вертелась перед зеркалом, будто у нее вовсе не было затяжной депрессии. На радостях мы сходили в кафе. Втроем, по-семейному. Мои болезни и уныние ушли в прошлое. В кафе мы слушали визгливые шлягеры и пили сухое вино. Дмитрий тянул бесконечную «пепси» как представитель нового поколения. Мы не смеялись, наслаждаясь покоем. Потом я прошвырнулась по бутикам. Одна. Выбрала себе новую одежду, костюм, пальто и шляпку. Мне хотелось на работу. В коллектив. На люди. Там другая энергетика, другие нервы, другие ощущения, нежели в домашней обстановке. Дом существует, чтобы отдыхать в нем после трудов праведных, а чтобы отдыхать, нужно непременно уставать. Я вновь захотела физической усталости. Когда ноют ноги от восхождения по бесчисленным лестницам, когда ломит в висках от напряжения, когда хочется расслабиться. Ведь у меня появилось место, где я могла расслабиться. Нашлась точка отсчета возрождения. Вечное напряжение можно было временами отключать, как электрический ток. Я боялась самой мысли о пережитом наваждении. Ведь у меня все хорошо в этой жизни. У меня есть муж, сын, семья. Мужа я люблю. Разумеется, я не пылаю африканской страстью, понятное дело. После стольких лет супружества это было бы странно. Володя любит меня. Но я не понимала его любви, разумеется, как могла, понимала, но не до конца.

На работе меня встретили бурно. Долго и много целовали, обнимали, хлопали по плечам и спине. Заметили новый костюм. На шляпку и пальто не обратили внимания. Все, как всегда. Отдел культуры заметно обветшал. В кабинетах и офисах давно не было ремонта. Кроме компьютеров никакого обновления. Фикусы и пальмы в холлах стоят здесь уже двадцать лет, постаревшие, тоже обветшавшие. Перед отпуском я часто смотрела на них. Мне казалось, я так же потускнела, как они, эти верные стражи казенных учреждений. Сегодня растения пышно зеленели. Они больше не выглядели серыми привидениями. За окном весна, очередная весна моей жизни. Во мне неожиданно проснулась молодость. Нежданно-негаданно я вдруг очутилась на другом берегу, вновь стала молодой, волею случая внезапно оказавшись в прошлом измерении. Сослуживцы завистливо вздыхали.

– Скоро день города. У нас много работы. Мы пашем, как волы. Все в мыле и пене, – говорили мне со всех сторон.

Но я не страшилась работы и суеты, наоборот, мне хотелось окунуться в водоворот событий, встреч, переговоров. Хотелось с головой погрузиться в сутолоку, в круговорот движения. Сослуживцы не встретили во мне понимания. А я пыталась спрятать свою вспыхнувшую страсть. Разве могла я кому-нибудь рассказать о своем чувстве? Мысли моих коллег были заняты предстоящими праздничными хлопотами.

– Можете загрузить меня под завязку, не жалейте, используйте рабочую силу, – громко провозгласила я.

Невозможно уже было представить, что еще пару дней назад я мечтала о покое, хотела убежать от всех. Даже колдунью посетила. Умирала, и вдруг такая прыть.

– В Тунисе животворящие таблетки раздают всем желающим? – спросил меня сумрачный визави.

Визави был дальним родственником начальника управления. Работал в нашем заведении на полставки. Подбивал скучный баланс. Пил чай и поедал котлетки с соусом.

– Какие такие еще животворящие таблетки? – недоуменно воззрилась я на «дальнего родственника».

Красная капля кетчупа капнула на стол. Коварный соус расползся по документам. Меня замутило от отвращения.

– Против старости, – сердито пробурчал он. – Пожалуй, я тоже съезжу в Тунис, подкинь мне адресок. Смотри, только не забудь.

И «родственник» с большим аппетитом докушал вампирскую котлетку. Я не обратила внимания на злой язык, всех не переслушаешь. Я забыла о поездке. Болезнь выветрила из меня все воспоминания.

Вечером я решила пройтись пешком по набережной. В голове звучала небесная музыка, перемежаясь с замираниями сердца. Аккорд, и сердце уходит куда-то в ноги, еще аккорд, и оно взбирается обратно, медленно, заполняя уши и ноздри, пытаясь вылезти наружу. Теперь я целиком состояла из большого сердца. Оно достигло чудовищных размеров, переросло меня. Жить с таким сердцем гораздо интереснее, чем с обычным. Маленькое сердце не выдержит глобальных испытаний. Мое запоздалое влечение может погубить меня и мою семью. Надо выстоять, непременно, чтобы не обрушиться под ударами. Пусть сердце растет, увеличивается, выпрыгивает из меня. Лишь бы оно не надорвалось от тяжкой ноши. И все-таки это настоящая жизнь, а не покойное существование в замкнутом мире. Долгожданный взрыв эмоций. Я наслаждалась чудом. Ведь жизнь – это истинное чудо. Лишь бы не захлебнуться в его плеске. Не утонуть. Я отчаянно хотела жить.

Домашние заботы не отвлекали меня от назойливых мыслей. Ужин, грязная посуда, ванна, полчаса перед зеркалом, затем беседы с сыном – все эти привычные занятия не мешали мне думать о предстоящем свидании. Да, я готовилась к будущему свиданию. Тщательный маникюр, прическа, ухоженное тело, я полировала себя, как великолепное хрустальное изделие перед предстоящей выставкой. Косметические процедуры доставляли мне несказанное удовольствие. Я отмечала про себя, что у меня абсолютно нет целлюлита, ни в одном местечке, кожа гладкая и натянутая, будто меня только что выкупали в масляном растворе, к тому же налицо полное отсутствие морщин. Живот впалый. Как же могло случиться, что в молодом и юном теле угнездилась душа старухи? Как она туда попала? Не знаю. Завтра иду в клуб. Я снова увижу Диму. Меня смущало, что юношу из клуба зовут точно так же, как и моего сына. Я пыталась найти причину этого смущения. Что-то обещало мне разгадку, но ускользало. Как будто я не могла вспомнить простую вещь. И я прикрывала смущение фиговым листком безразличия, дескать, ну и что, вполне распространенное имя. Моего свекра тоже Димой зовут. Мало ли Дмитриев на свете. В одном Питере их без счета. Целый миллион, может быть, гораздо больше.

Дима неожиданно оглянулся. Наверное, почувствовал, что я стою у него за спиной. Я густо покраснела. Залилась внутренним жаром. Отвернулась, будто мне бросилось в глаза что-то более интересное. Ничего интересного мне не бросилось, просто мне стало дурно. Пол зашатался и перевернулся. Я пошатнулась. Потеряла равновесие. Дима бросился на помощь. Он взял меня за руку, и меня обожгло. Ошпарило крутым кипятком.

– Вам плохо? – спросил Дима.

– Мне? – сказала я, приоткрывая глаза. – Мне совсем не плохо. Мне очень хорошо. Очень.

– Я рад за вас, – и он отпустил мою руку.

Я проклинала себя, нужно было сказать, что мне плохо, очень плохо, так, как никогда не было в жизни, и тогда он держал бы мою руку еще тысячу лет. И мы смогли бы навсегда застыть в едином ритме. На века. И мы бы дышали как один организм. Нам не понадобилась бы пища. Одежда. Работа. Мы стали бы жить одной любовью. Превратили бы нашу жизнь в удивительное приключение – яркое и незабываемое. Но Дима уже отошел от меня. Он весело смеялся с какими-то девчонками, сидевшими на мягком диване в холле. А я едва не заплакала. Молодость забрала мое увлечение. Дима отбросил мою руку и ушел. Ему не нужны чужие страдания. Он должен нажить свои собственные, это же богатство. Я обрела равновесие, круто развернулась и ушла в раздевалку. Натягивая узкие тренировочные брюки, кроссовки и майку, я мысленно прокручивала весь сюжет. Я стою в вестибюле, он оглядывается, я падаю в обморок, он берет меня за руку, потом уходит к молодым девушкам. Стоп. Дубль второй. Еще один кадр. Чушь собачья, в общем-то. И в то же время можно было умереть от прикосновения страстных рук. Желание удвоилось. Я была готова упасть на пол и забиться в бессильных судорогах. И в то же время, если бы Дима предложил мне заняться любовью сейчас, сегодня, сию минуту, я бы гневно отвергла его предложение, оценив его как циничное и беспардонное, ведь я – мать, жена. Заслуженный работник. Страсть не вписывалась в эти сословные и социальные положения. Да и не могла я представить нас вдвоем, в общей постели, слегка вспотевших, утомленных. Как это будет выглядеть? Наверное, непристойно. Юноша и женщина. Красавец и чудовище. Кажется, я перегнула палку. Я – не чудовище. А Дима – не красавец. Если бы он был красавец, все было бы ясно и понятно. Но Дима – обычный молодой человек. Даже ростом не вышел. Хрупкий стебелек. Мой муж гораздо выше. И чем больше я осознавала низость моих мыслей, глупость создавшейся ситуации, тем больше я желала соединиться в страстном порыве с необычным юношей. Да, не красавец, да, не вышел росточком, да, хрупок, будто родился растением, но зато – сколько в нем энергии, доброй и светлой, той самой, что побеждает смерть. Смерть пасует перед такими мужчинами, прячется от них, уходит, навсегда покидая насиженные места. Я вышла из раздевалки. Любое занятие в подобном состоянии может превратиться в пытку. Я буду бороться со своей страстью. И я выйду победительницей. Никогда не опущусь до низменных инстинктов. Потому что не смогу потом смотреть в глаза сыну и мужу. Да и Диме не смогу посмотреть. Стыдно. До чего же мне стыдно, будто я прошла обнаженная по Невскому проспекту. Сгорая от стыда, снедаемая тайными желаниями, я отошла от молоденьких девушек подальше, будто они могли догадаться о моем влечении и рассказать Диме. А он и без них обо всем догадался. А я всего лишь не хотела давать повод для сплетен. Чьи-то домыслы пусть остаются домыслами. Моя тайна останется во мне. И в Диме. У нас есть одна общая тайна на двоих. Так мне казалось в ту минуту. Но уже на следующий день я догадалась, что юноша ничего не понимает. Его тянет ко мне, но он не отдает отчета своим действиям, его тоже поразило влечение ко мне, но он не был готов к такому повороту событий. Обычный спортсмен, пришедший в клуб зарабатывать на жизнь, обуреваемый честолюбивыми замыслами, ему и в голову не могла прийти подобная мысль. Вокруг него стаями вьются юные девочки, а он будто бы сгорает от тайного вожделения к зрелой женщине. Я стала ощущать себя великой грешницей. Взрослая женщина с тайными извращениями. Моя жизнь стала схожей с какой-то двойственной конструкцией. С одной стороны, я по-прежнему продолжала заниматься привычными делами: заботилась о сыне и муже, ухаживала за собой и домом, посещала службу; а внутри меня работала напряженная мысль. Неужели меня одну посетила поздняя страсть? Каким образом справляются с нахлынувшим любовным недугом другие женщины? И все же влечение прочно поселилось во мне. Я все ждала, когда оно отпустит меня на свободу. Давно были забыты тоскливые болезни, уныние и обреченность, давно похоронены мысли о грядущей старости, я совершенно забыла о возрасте и смерти. Я совсем разучилась ходить, я летала. Мне все удавалось. Хотя я не прилагала особых усилий, мне все было по плечу. На работе оценили мой энтузиазм. Не шушукались за спиной, не завидовали. Быстро сообразили и потихоньку пристроились за моей спиной – один везет, другие на нем едут. Мне не было трудно везти остальных на себе. Я давно об этом мечтала. Пусть едут. Я – сильная. И в этом месте я покрывалась испариной. Да, я – сильная. Но до поры до времени. Пока гром не грянет. Я все выдержу, лишь от неожиданной страсти могу сломаться. Потому не ожидала от себя взрыва сексуальных эмоций. Я прожила долгую и спокойную жизнь за спиной мужа. Он все время принимал решения за меня, кормил с ложечки, на руках носил, любил. Теперь нужно решать самой, настало время жить. Сжигаемая в огне любовной страсти, горевшей внутри меня как факел, я продолжала жить как во сне.

Работа, дом и запретная любовь тесно переплелись. На остальную жизнь не оставалось времени. Я отклоняла приглашения на банкеты и званые ужины, презентации и выставки. Отказалась от поездки во Францию. Не поехала в Японию. Путешествия потеряли остроту. Страсть изводила, острота была во мне, а питалась она тайным влечением к молодому человеку. Диме недавно исполнилось всего лишь двадцать четыре. А мне уже сорок четыре. Нас разделяют двадцать лет. Почти столетие. Эпоха. Огромная пропасть. Он мог быть моим сыном. Мог и не мог. Дима – мужчина. Я воспылала страстью к мужчине. И не важно, сколько ему лет. Я успокаивала себя логическими выкладками. Я – женщина. Мой возлюбленный – мужчина. Мы нравимся друг другу. Желаем один другого. И тут я покрывалась ледяным потом. Какой он мужчина? Дима еще мальчик. А я замужняя дама. Мать и жена. И не к лицу солидной женщине помышлять о молоденьких мальчиках. Но мне не хотелось освобождаться от нахлынувшей страсти. Пусть будет. Ведь она заставила меня жить. Вытащила из омута отчаяния. Я никогда не перейду границу. Не смогу. Но ведь можно любить тайно. И пусть эта запоздалая страсть согревает мою обледенелую душу. Я буду надеяться на отдаленный свет. Может быть, мне повезет, и я все-таки ухвачу маленький лучик чужого счастья. Я прожила жизнь в ожидании. Я не жила. Я пользовалась жизнью, используя при этом других. Поздняя любовь даст мне немного полноты. Впервые я жила по-настоящему, а не как сомнамбула, отрешенная от реальности. Я вдыхала весенний воздух и совсем не думала, что он наполнен газами и выхлопами, я пила воду и не задумывалась о том, что вода может быть хлорированной и зараженной. Внутри меня бушевал пожар. Вода не гасила внутренний огонь. Словно бензин, она лишь усиливала процесс горения. Чувство долга перед близкими безнадежно сгорало в бушующем пламени, плавилось, растекаясь огненной лавой.

На работе хором обсуждали будущий приговор Ходорковскому. Гадали, сколько ему осталось сидеть. Мне было неинтересно. Я сочувствовала красивому олигарху, как сочувствовала бы соседу или хорошему знакомому. Отслеживать судебные перипетии мне не хотелось, не было такого желания. Мои мысли занимало другое обстоятельство: как бы не сломаться под натиском сексуального влечения. Почему-то во мне клокотала уверенность, что это именно я должна устоять, а не Дима. Ведь я не знала, что он за человек. Понятное дело – молод и зелен. С этим все ясно. А какой он? Раньше мне все было ясно – любить и влюбляться нужно только в хорошего человека. Константин – хороший человек. Но он опустился. Не выдержал жизненных испытаний. Его нельзя любить. С таким пропадешь. Вовку нужно было любить. Он – хороший, надежный и преданный. С ним не страшно. С ним можно пойти по жизни, не пугаясь трудностей. Он всегда подставит плечо. Но не сейчас. В первый раз мне стало понятно: мой муж в моей тревоге – не помощник. Ему нельзя доверить тайну. Володя не подставит мне свое плечо, придется обходиться своими собственными органами и суставами. Временами мне хотелось выть от одиночества. Кругом были люди, все они любили меня, скучали, а я изнывала от одиночества. Раньше я ни с кем не могла поделиться своим горем. Сегодня не могу поделиться своим счастьем. К тому же я не понимала, что это навалилось на меня – горе или счастье? Наверное, в беседе, улавливая сочувственный блеск в глазах собеседника, я бы поняла, что у меня случилось. Но некому было излить душу. Город большой, знакомых и друзей много, а поплакать не с кем. Все заняты. В Европе можно сходить к психоаналитику. Он выслушает, прокомментирует, возьмет деньги за визит, и вновь ты останешься один на один со своей бедой. У нас для этих целей существует церковь, там можно исповедаться, но я некрещеная. Да и что может сказать мне священник в утешение? Скажет, дескать, подумала, возжелала, значит, согрешила. И как я объясню ему, что я ни о чем не думала в тот момент. Если и думала, так лишь о смерти. О том, что мама ждет и зовет меня к себе. Какое же это прелюбодеяние? Никакого греха нет. И не было. Моя страсть – это счастье. Спасение. Побег из могильного забвения.

Другое дело, смогу ли я перешагнуть через порог условностей – через возраст, статус, положение? Это много и мало. Это дорого и дешево одновременно. Дорого, потому что все это досталось высокой ценой. За огромную плату. Дешево, потому что на том свете ничего не нужно. И возраст уже не имеет никакого значения. Там не обращают на возраст внимания, на том свете все равны. Там ничего не стоят наши земные ценности. На исповеди обо всем этом не расскажешь. Да и священник не поверит. Он же мужчина. Наверное, каждую женщину хотя бы однажды посещали греховные мысли. Я напрягала память и вспоминала разные истории, услышанные мною в разных местах от разных людей. Все истории были одинаковыми. Зрелая женщина. Молодой мужчина. Страсть. Слияние. Разрыв. После разрыва оставалось разбитым лишь одно сердце – женское. Я уныло морщилась. Выходить замуж за Диму мне не очень-то хотелось. Оставаться с разбитым сердцем, – тем более.

Ежедневно я твердила себе, что нужно набраться терпения. Выдержки. Нужно научиться черпать силы из себя, как из источника. И тогда никакие испытания не страшны. Можно жить, наслаждаясь чувством до тех пор, пока сердце не примет обычные размеры. Пусть оно ширится, пусть вылезает из меня, как тесто из кастрюли. С огромным сердцем жить веселее. И на тот свет совсем не хочется. И я принялась жить по двойному стандарту. Соблюдала внешние условности. А сама тайно любила. Наслаждалась чувством. Моего сердца должно было хватить на всех. На работе я думала о любви. Работа позволяла раздваиваться. Дома было сложнее. Домашние чувствовали, что мое сердце раздваивается, что оно принадлежит еще кому-то. Нельзя делить сердце. Но я вела себя безупречно, будто гениальная актриса. Не к чему было придраться. Собственнические инстинкты родных постепенно сошли на нет. Меня больше не тревожили угрызения совести. Я ни на йоту не отступила от правил. Сексуальная жизнь с мужем совсем прекратилась. Я больше не могла выносить его присутствие. Меня все в нем раздражало. Раньше я не замечала мелкие недостатки. Сейчас же любые мелочи вызывали во мне неприятие. Я отворачивалась от него, отталкивала, не принимала. И не понимала себя. Володя не выдержал отторжения и сбежал от меня в гостиную. Сын ничего не заметил. Родители живут своей жизнью. Ничего особенного. Мы по-прежнему ездили ужинать в кафе, ходили в кино, иногда гуляли в парке. Я много читала, точнее, держала книгу в руках, бездумно водя глазами по строчкам. Потом бросила это занятие. Все равно горячечные мысли не давали мне покоя. Какое уж тут чтение. Не до книг теперь. И в клуб больше не ходила. Испытывала собственное терпение. Меня даже не тянуло туда. Я выдерживала себя, как доброе вино. Наращивала мышцы. Но однажды не выдержала. Вино вспенилось и выплеснулось из чана. И оно мгновенно превратилось в любовную отраву. Я собрала сумку и помчалась в клуб. Когда открывала входную дверь, думала, что умру прямо на пороге. Если бы через минуту я не увидела Диму, мое сердце разорвалось бы на мелкие части. Оно валялось бы на асфальте отдельно от меня. А я продолжала бы жить дальше. Может быть, такая жизнь приглянулась бы мне. А что? Спокойно и достойно, ничто не тревожит. Наверное, когда-нибудь хирурги научатся мастерить искусственное сердце из прочной ткани. Такое сердце уже не забьется при виде молодого мужчины. Оно не вздрогнет. Научится воспринимать мир равнодушно.

Я натолкнулась взглядом на сияющие глаза – голубые, бездонные, влекущие. И замерла. Мгновение остановилось. Извечная мечта человечества исполнилась. Наступило торжество гармонии. Два любящих человека встретились. И они поняли друг друга. Он улыбнулся. Я молитвенно подняла руки, благословляя небо за дарованное мне счастье. Мы излучали любовь. Разве возможно променять счастливое мгновение на скучную и однообразную жизнь? За один лишь краткий миг можно пожертвовать целым веком. Всей жизнью.

– Здравствуйте, – сказал Дима.

– Добрый день, – сухо ответила я.

Но это ничего не значило. Мы оба знали, что скрывается за нашими словами. Девушки у стойки беспокойно задергались, будто куклы-марионетки. Они что-то почувствовали. Энергетический сгусток болтался в воздухе. Я молча прошла в раздевалку, будто ничего не случилось. Спрятала глаза. Прикрыла свет длинными ресницами, словно очки надела. Мне хотелось расплескать эмоции по всему городу, по всему миру, чтобы люди на планете знали, что у меня появилась надежда.

Напрасно я сердилась, клубные девушки оказались вполне милыми существами. При внимательном рассмотрении высветились умненькие лица, послышались неглупые речи, проявилось вполне приличное обхождение. Культурные и немного безразличные. В них чувствовался недостаток внутреннего горения. Зато у меня его было с лихвой. Придется вливаться в молодежный коллектив. Я бросила в гурьбу несколько слов, чтобы не показаться старой перечницей. Они весело подхватили беседу, и через некоторое время я вдруг поймала себя на том, что я смеюсь, от души хохочу, как в далекой молодости. И никто не заподозрил меня в тайных поползновениях. Оказывается, можно прослыть душой компании среди юных и беззаботных. Весело вздернув сумку на плечо, я вышла на улицу. Яркое весеннее солнце закатывалось на покой. А мне вдруг захотелось чего-то безудержного, бесшабашного. Но дома ждал муж. Скучал сын. Он всегда скучает, если меня долго нет дома, слишком привязан к матери. Я прикусила губу, чтобы не разрыдаться от любовного восторга, и полетела вдоль по набережной. В квартире стояла тишина. В кухне витал аромат нежилого помещения. Совсем забросила дом. В голове сплошные греховные передряги. Я сбросила куртку и швырнула подальше спортивную сумку. Потом разберу. Включила чайник. Открыла морозилку. И вдруг оцепенела. На столе одиноко топорщился кефирный пакет. Вокруг него витали мошки. Венчик из мошкары плотно окутывал картонную коробку, видимо, нахальных насекомых привлекал пряно-кисловатый запах. Володя любит кефир. Но он никогда не убирает пакет, оставляя его на столе. Я всякий раз прячу пакет в холодильник, чтобы не торчал на виду, а муж с присущей ему настойчивостью держится за свою вредную привычку. Раздражение пришло изнутри, выбросив наружу все негативные эмоции, которые я старательно прятала в глубине. Забытый пакет с кефиром может привести к разводу. Мелкий пустяк способен в один миг разрушить устоявшуюся жизнь. Я села на стул и бессильно бросила руки вдоль тела. Я так больше не могу. Теперь меня будет раздражать абсолютно все. Кефирный пакет. Брошенные вещи. Запах. Забытые носки и пакеты не являются поводом для развода. И моя вспыхнувшая страсть здесь ни при чем. Я с шумом перелила кефир в изогнутый кувшин, привезенный из Туниса. Нужно выкорчевать вредные Вовкины привычки. Они влияют на мою нервную систему. Кувшин с крышкой. Мошкара больше не прилетит на вкусный запах. Я написала на бумажке красным фломастером: «для кефира» и прилепила бумажку прямо на маленьких человечков, нарисованных на крутом боку кувшина. Муж вошел в кухню и удивленно уставился на меня. Не ожидал встретить родную супругу в заброшенном очаге домашнего питания.

– Ты уже пришла? Как прошло занятие? – спросил он.

– Хорошо, будешь кефир? – я подвинула кувшин на край стола.

– Зря ты этот кувшин испортила. Я хотел его матери подарить, – сухо бросил муж и вышел из кухни.

Крепко въелись в него вредные привычки. Муж сразу понял, на что я намекаю тунисским кувшином. Раздражение ушло так же незаметно, как и появилось. Я что-то тихонько напела. В кухню заглянул Дмитрий. Посмотрел на меня многозначительным взглядом, иронически усмехнулся и так же молча удалился. Почему-то я зову сына Дмитрием, а мужа просто Вовкой. Иногда называю его Володей, но слишком редко. Придется избавиться от собственной вредной привычки. Нельзя терроризировать близких. Вдруг мужа во мне что-нибудь не устраивает? Ему может не нравиться, к примеру… И тут я задумалась. Я не знала, что может во мне не нравиться мужу, даже не могла предположить. Мне всегда казалось, если муж любит меня, тогда ему все во мне должно нравиться. Он обязан принимать меня такой, какая я есть. Значит, я больше не люблю его. Если меня раздражают его привычки и запахи, значит, я давно разлюбила мужа. Когда любишь, ничего не замечаешь, все в любимом человеке хорошо, все приятно пахнет, ничто не вызывает отторжения. Наша сексуальная жизнь давно разладилась. Дмитрий, кажется, все понимает: если родители вместе не спят, значит, в семье поселилась безнадежная оскомина. Надолго. Я больше не хочу спать вместе с мужем. Это из-за меня появилась в семье трещина. И я принялась строгать овощи. Я кромсала, не замечая, что изрезала добрую гору помидоров. Когда блюдо оказалось переполненным, я вдруг остановилась. И все-таки нет во мне греха. Просто во мне накопилась многолетняя усталость. Нужно пережить трудное время. Как на войне. В мирной жизни тоже случаются боевые просчеты. Когда-то что-то не заметила, не придала значения, упустила из виду, вот и пришла расплата за рассеянность. Сама виновата, сама и рассчитаюсь с долгами. Сын на цыпочках проник на кухню, подошел, прижался ко мне.

– Дмитрий, ты есть хочешь? – спросила я.

– Мам, поговорить надо, – просительно заскулил Дмитрий.

– Потом, попозже, согласен? – сказала я.

Я знала, о чем хочет поговорить Дмитрий. Ему не терпится поговорить о нас. О нашем раздельном существовании. Я боялась этого разговора. Не люблю выяснять отношения.

– Когда – потом? Ты мне давно обещала, – настойчиво заныл сын, а я недовольно поморщилась. Дмитрий стоял за спиной и не мог заметить, что я корчу рожицы. Да просто не могла я с ним объясняться. Этот разговор грозит страшными осложнениями. Сын мечтает перевоспитать родную мать, желая избавить ее от вредных привычек. Вредные привычки он обнаружил только у матери. У отца не нашел изъянов. Вот такие невеселые дела. Хорошо, когда в природе человеческих взаимоотношений существует хоть какое-то понимание. Я знаю, о чем хочет поговорить Дмитрий. Он знает, что я догадываюсь о сути беседы. Но не буду устраивать разборки. Зная и понимая очевидное, сын все равно упрямо стоит за моей спиной и тянет из меня жилы. Наматывает мои нервы на свой кулак. Я никогда не смогу предать родного сына. Меня никто не сможет втащить в опасный омут возрастных страстей. Это милое существо, приникшее к моей спине, мягко и уютно согревает мою иззябшую душу. Дмитрий любит меня больше, чем отца. У сына жесткие подходы к суровой действительности. Если любишь больше, значит, и спрашивать надо строже. Вот и торчит сзади, налегая на меня своим долговязым туловищем. Я нежно лягнула его, чтобы он особенно не припадал к материнскому плечу.

– Мам, ты чего дерешься? – шутливо пропел Дмитрий.

Ему тоже не хочется ссориться со мной. Сын видит мир по-своему. Если родители любят друг друга, значит, они не должны раздражаться на кефирные пакеты. Пустяки все это. Мелочи. Любящие родители должны спать вместе. Нельзя выскакивать за рамки приличия. Так видит Дмитрий наш мир, мир взрослых. Ему кажется, что все можно уладить без лишних эмоций, отрегулировать семейные отношения гаечным ключом, починить прореху.

– Мам, у отца проблемы в фирме, ты знаешь? – вдруг сказал сын.

Я напряженно молчала. Муж никогда не говорил мне о своих проблемах. Он справлялся с собственными трудностями сам, без моих консультаций и советов. Дмитрий знает о проблемах отца, неужели они стали настолько близки? Пока я сгорала во внутреннем огне страстей, они сблизились. Дмитрий всегда называет Вовку отцом, а не папой. Я живу в любовном угаре и о многом не догадываюсь. Мир протекает мимо меня. Я живу внутри себя, пытаюсь определиться в жизни. И вот не заметила, как очутилась на склоне лет. Почти на склоне жизни.

– Что-то с налоговой, эти придурки придрались к импортным дискам, – сказал Дмитрий.

Придется сделать вид, что ничего не слышу. Если я ввяжусь в разговор, Дмитрий перетянет беседу в воспитательное русло. От компакт-дисков мы плавно вольемся в семейные проблемы. Лучше промолчать. Я всегда уходила от сложностей путем умолчания.

– Позови отца, пора ужинать, – сказала я, – поздно уже.

Мы молча поужинали. Муж с сыном вымыли посуду. Я разобрала спортивную сумку и залегла в ванну. Долго рассматривала свое тело в зеркале. Когда-нибудь наступит тот страшный час, когда я стану замечать следы собственного увядания. Как и когда это произойдет, смогу ли я противостоять и сколько мне осталось? Год, два?

Муж устроился в гостиной. Допоздна у него горел свет. Варварски гудел компьютер. А я все удивлялась, почему мне мешает звук компьютера. Ведь он же совершенно неслышно гудит. Незаметно. А я истерически раздражаюсь на еле уловимые звуки. Истекаю злобой, молча и надрывно. Наконец я задремала. Свет в гостиной остался включенным. Сквозь дрему я видела желтую полоску, пробивавшуюся из-под двери.

Раздражение и усталость сидели во мне плотно, нужно было выбросить из себя изматывающие эмоции. Но я уже боролась с другим, пылающим и горящим чувством, стараясь выбраться из него, как из ледяной проруби. И мне никак не удавалось избавиться от него. Трудно исполнять долг, когда все в тебе кипит и клокочет. И вот к неизбывному чувству добавилось раздражение от жизни. У меня уже не хватало сил на борьбу с собой. Мне нужен был хоть кто-нибудь, кто бы помог мне справиться с собой. Но рядом никого не было. И я решила действовать наобум.

Я позвонила подруге. К телефону долго никто не подходил. Наконец сняли трубку. Послышалось трудное, прерывистое дыхание.

– Ирина, привет, ты можешь разговаривать? – сказала я.

– Не могу, дорогая, занята очень, – сказала Ирина, с трудом сдерживая раздражение.

Оказывается, весь мир пребывает в извечном раздражении, видимо, все вокруг устали от земного существования.

– Хорошо, позвоню тебе завтра, – сказала я, решив про себя, что уже никогда не позвоню первой.

Ни за что не позвоню. И пусть подруга тяжело и трудно дышит, пусть раздражается сколько ей угодно, но уже в одиночку. Я больше не могла находиться дома. Вышла на улицу. Зашла в какой-то новый магазинчик.

– У нас рекламная акция, присаживайтесь, чаю хотите? – приветливо сообщила улыбчивая девушка.

Улыбчивая, но чересчур приторная, как шоколад на витрине.

– А чем вы торгуете? – сказала я.

– Чаем и шоколадом, только что открылись, – губастая девушка положила коробку с конфетами на стол.

Поставила чашки с чаем. Аромат пряностей разошелся вокруг моего раздраженного носа. Красивый стол, мастерски исполненный под дубовый пень. Дизайнер постарался, видимо, на совесть отрабатывал будущий гонорар. Я взяла одну конфету и съела. Вкусный шоколад. Я съела еще одну, и еще. Улыбчивая девушка помрачнела. Она ловко выдернула коробку, будто я собиралась съесть ее целиком. И у меня окончательно испортилось настроение. Пришлось купить две коробки ненужного мне шоколада. Рекламная акция испортила не только настроение, она вызвала во мне приступ желчи и тошноты. Я остановила поток нарастающей злости усилием воли. Да что это такое со мной творится? Пришлось надавить на внутренний тормоз. Поток желчи затих. Надо провести внутренний тренинг. Мне необходимо с кем– нибудь поговорить, поболтать, расслабиться.

Чтобы убить время, я набрала номер второй подруги. Все равно оно ползет как черепаха, изматывая утомленную душу. Но подруга не включила телефон. Она не ждала моего звонка. Настроение окончательно погибло. И не было надежды на его возрождение. Я принялась вспоминать прошлые неприятные ситуации, в которые ненароком когда-то попадала, погубившие мой жизненный тонус на корню. Как избавиться от внутреннего слоя отрицательных ощущений – никто не знает. Невозможно от него избавиться. И он жестоко гнал меня по дороге, уводя подальше от дома. Я знала, что в таком состоянии можно натворить много глупостей. Злость вынудит меня нагрубить мужу, обругать сына, произвести переоценку ценностей. Заставит возненавидеть свою жизнь. От непреодолимых противоречий можно нырнуть в ледяную прорубь. Можно пойти в баню, чтобы веником выгнать злые мысли из головы. Но я не люблю бани. Избавиться от неприятностей можно одним действенным способом – найти свою последнюю любовь. Тогда все встанет на свои места. Подруги мгновенно окажутся милыми и прекрасными, продавщица всплывет в памяти беспомощным гадким утенком, жизнь – прекрасной. И опять я вернулась к своей любви. Повернулась к ней лицом. Пошла навстречу. Я погибала от тоски. Все встреченное на моем пути превращалось в запутанный клубок сомнений и ошибок. Надо было что-то предпринимать. Но я ничего не умела. Я могла только ждать, стиснув зубы от накатывающего кома неприятных ощущений. Подруги остались позади меня. Я обойдусь без них. Моя жизнь потекла дальше, уводя русло моих устремлений по другому пути. Наши дороги разошлись. А продавщица навечно застыла в моей памяти с коробкой молочного шоколада. Я больше не хочу шоколадных конфет. И не хочу женской дружбы. Мне нужна любовь, моя последняя любовь, прекраснее которой нет ничего.

Все произошло само собой. Я встретила моего возлюбленного на улице. Он шел по набережной в коротком пальто. Наверное, прогуливался. Настоящий денди. Модная стрижка. Цепочка на груди. Ясный взгляд. Странно, на набережной, где редко кого можно встретить из знакомых, я встретила желанного человека. Он несказанно обрадовался. Его глаза сияли.

– Добрый день, Дмитрий, – сухо сказала я, изнывая от желания броситься ему на шею.

– Здравствуйте, – сказал Дима.

Он упрямо не хотел называть меня по имени, видимо, ему совсем не нравится имя Варвара. Мы остановились и испуганно уставились друг на друга. Каждый думал одинаково. Об одном и том же. Для чего мы встретились? Нам даже сказать нечего. Собственно говоря, нам вообще не о чем говорить. У нас нет общих тем. Мы можем пройти мимо и тут же забыть о случайной встрече. Стоит ли вообще разговаривать с едва знакомым человеком. Раньше меня не беспокоила эта проблема. Да и проблемы никакой не было. Хочешь – разговариваешь, не хочешь – не разговариваешь. Никогда не задумывалась, считала, что случайные взаимоотношения сами собой предусматривают начало и конец. Я впервые проживала сложную ситуацию, проживала и переживала. Я так и не научилась решать сложные головоломки. Я не знала, что нужно сказать. Пробормотала нечто невразумительное. Если бы кто-нибудь из знакомых или коллег по работе оказался рядом, он бы умер от смеха. А муж просто растерялся бы, услышав мое бормотание. Обычно я легко справлялась с речью. Читала доклады. Мастерски произносила спичи. Рассказывала анекдоты. Заикой никогда не слыла.

– Вы здесь живете? – Дима обвел рукой некое пространство, дескать, этот город – наш общий дом.

– Да, вон мой дом, я его очень люблю, – сказала я. Все-таки обрела дар речи. Мир встал на ноги.

– А я гуляю, – сказал он, – забрел сюда случайно.

Наверное, Дима пытался обмануть меня. Вид у него вовсе не фланирующий. Разумеется, внешне он слегка похож на скучающего денди, но в его словах чувствуется сплошной обман. Дима явно куда-то спешил. Он даже немного запыхался. Может быть, юноша чересчур взволнован случайной встречей? Я молча рассматривала пронзительные синие глаза, рассматривала искоса, тайком, чтобы не смущать его. И сама боялась смутиться. Мы стояли, а нас обходили прохожие, неловко соскальзывая на проезжую часть. Мы всем мешали. Наши желания лавиной обрушивались на город, окутывая собой набережную Мойки. Страсти падали на головы пешеходов, как крупный град в летний зной.

– Мне пора, – неслышно прошептала я.

И стрелой помчалась по набережной, сбивая с ног встречных прохожих. Я боялась остановиться. Боялась себя. Боялась его. Жизни. Счастья. После этой короткой нелепой встречи мы уже осознавали, что попали на костер. Дима еще не понял до конца опасность ситуации. Ему нравилось хождение по лезвию бритвы. Острые ощущения волновали его. Близость падения опьяняла. Он смотрел мне вслед. Я чувствовала. И боялась оглянуться. Но мне очень хотелось оглянуться, хотя бы один разок, чтобы убедиться, что он есть, никуда не делся. Я так и не оглянулась. И никто не знает, чего мне это стоило. Не дай бог кому-нибудь вытерпеть подобную муку.

Случайная встреча изменила меня. Я повернула руль в нужную сторону, выбросив глупые мысли из головы. Так началась новая полоса в моей жизни. Я что-то делала, о чем-то разговаривала, куда-то спешила. Все шло как обычно, как много лет назад. Муж рассказал мне о своих проблемах. Ничего экстремального. Обычные предпринимательские проблемы. Груз не дошел, застрял где-то между двумя странами. Пришлось заплатить пошлину в двойном размере. Володя больше не оставлял пакеты с кефиром на столе. Пользовался фигурным тунисским кувшином. А Дмитрий не приставал ко мне с разговорами. Мы с сыном ограничивали наше общение легкими шутливыми перебранками. Я старалась не видеться с домашними, вернувшись после работы, незаметно просачивалась в ванну, затем в спальню. Общие ужины отошли в прошлое. Я пропадала на работе. В прямом и переносном смыслах. Приходила домой в одиннадцать вечера, уходила в восемь утра. Муж уходил позже, приходил раньше. Все хозяйственные дела я успевала переделать за выходной день. Выгоняла Вовку и Дмитрия из дома, убирала квартиру, готовила еду на неделю. Уже всерьез подумывала о приходящей домработнице. В клуб больше не ходила. Решила бросить пустое занятие. Тело прекрасно обходилось без физических истязаний. Моя душевная депрессия бесследно прошла. Я совсем не вспоминала о прошедшей тоске. Уныние, кажется, навсегда оставило меня. Я могла жить спокойно. Незаметно любовное наваждение ушло. И я посмеивалась над собой, вспоминая обмороки от нежных прикосновений молодого мужчины.

И вот однажды, глядя на себя в зеркало, я обнаружила легкую трещинку, почти невидимую, так себе, тонкая царапинка. Еле видимая полоска. На морщинку совсем не похожа, но это был первый след разрушения. Легкая трещинка пролегла по ранимой душе, как страшная метка. Посторонний взгляд не смог бы разглядеть первый сигнал будущей опасности. Незаметная трещина со временем должна превратиться в излом. Страшные предчувствия грызли мою душу. Крошечная щель может сокрушить все здание. Опасная трещинка мгновенно расползлась по лицу, перешла на шею, соскользнула вниз, к груди. Меня передернуло. Основная примета времени. След пережитого. И вся моя спокойная жизнь вновь перевернулась вверх дном. Значит, гармонии вовсе не было. Вместо нее меня согревала одна видимость. И я бросилась доставать спортивную сумку. Не так давно я закинула ее подальше. На антресоли. Уже на следующий день вприпрыжку обегала все бутики и магазины, битком забитые модной спортивной одеждой. Впопыхах забыла позвонить на работу. Мобильный нещадно трещал, но я не обращала на него внимания. Я крутилась перед зеркалами, задорно примеривая модные брюки и майки. Мне хотелось прийти в клуб в новом наряде, облегающем и подтягивающем. Я же хожу не на обычный спорт, не в волейбол играю, теннис – современная отдушина для не очень удовлетворенных обыденной жизнью. Одежда для тенниса должна быть воздушной и легкой, призрачной и удобной. Она не имеет права скрывать от возлюбленного мое вожделенное тело. В проснувшейся душе пели птицы, играли скрипки, надрывались трубы. Птицы и скрипки появились недавно, а трубы выли во мне много лет, будто предупреждали о грядущей опасности.

В клуб помчалась, как на крыльях полетела. Все боялась опоздать. Мне хотелось опередить время. Когда увидела Диму, охнула, громко и звучно, все-таки не смогла удержаться. Охнула мысленно. Никто ни о чем не догадался. Только юноша понял, что внутри меня бушуют вихревые потоки. Он улыбнулся и скользнул оценивающим взглядом по моей фигуре. Я поежилась. Стоять под судейским взором неловко. Его взгляд скользил нежно и пристрастно. Дима остался доволен. Типичная мужская логика. Я резко повернулась и бросилась в зал, чтобы скрыть от окружающих вспыхнувшее лицо. Ракетка мелькала перед глазами, я не видела мяч, я его чувствовала. Я соединилась с Димой в едином ритме, будто совершала половой акт. И нет мне прощения. Я грешила открыто, явно, на глазах у всех, совершенно не скрываясь. Злосчастная колдунья нагадала мне запретную любовь. Когда занятие закончилось, я находилась почти в исступленном состоянии. Пот застилал мне глаза, ручьями стекал по лицу, шее, волнующе щекотал грудь. Я закусила губу, пытаясь выровнять дыхание. Ноздри расширились. Я подняла глаза и посмотрела на него. Зрачок в зрачок. Еще одно мгновение. Всего лишь одна минута счастья, открытого и радостного. Заветная минута прошла. Воссоединение завершилось. И я ушла.

Еще одна неделя пролетела, будто минута. Я не жила – порхала, кружась в невидимом вальсе. Мир вновь заструился пестрыми красками, отовсюду звучала только волшебная музыка, все люди вокруг казались великодушными и щедрыми. Ничто меня не раздражало. Наверное, человек имеет право прожить жизнь в подобном состоянии. Я ждала тренировки, как любовного свидания, жила в горячечном чаду. Сознание лихорадочно пульсировало, отчеркивая прошлую жизнь сплошной красной чертой. Прежняя жизнь казалась серой и убогой. Я просидела в золотой клетке много лет. Муж построил для меня рай на земле. И вот случилось то, что должно было случиться. Птичка вылетела из клетки. Она возжелала вдоволь нахлебаться горя и страданий. Почему-то мысли о предстоящем горе не оставляли меня. Я воспринимала свое состояние как волшебный дурман. Будто напилась чародейственного зелья. И все ждала, надеялась, что опьянение схлынет. Но дурман застилал разум. Отнимал ясность. Создавал новый, двойственный мир. Я боялась. Мне хотелось четкости. Но все вышло из границ. Не подчинялось мне, больше того, руководило моими поступками. Я ловила себя на том, что слишком громко смеюсь. А раньше я никогда себе этого не позволяла. Слишком вызывающе одеваюсь, стараясь подчеркнуть достоинства фигуры. Мое тело нравится мужчинам, значит, нужно демонстрировать обществу свои достижения. На работе чрезмерно вылезаю вперед, а раньше за мной не водилось столь вредных пристрастий. Коллеги по-прежнему висели на моем трудовом энтузиазме, как виноградные гроздья. Наверное, интуитивно я выбрала правильную линию поведения. Началась легкая жизнь без обид и сожалений. Удобная форма бытия. Птичья. Она напомнила мне о другой участи. Я могла бы построить иную жизнь, но не сумела. Теперь мне нужно прожить свою, насытиться ею, выпить до дна. Я крутилась, как юла, разрываясь между домом и работой. А клуб служил отдушиной, там была моя настоящая жизнь. Муж предложил мне оставить должность, но я не согласилась. Теперь никто не смог бы загнать меня в старую и тесную клетку. Небо надо мной оставалось чистым и ясным. Но я ощущала опасность: она притаилась где-то рядом, за углом, и неизвестно, когда она выскочит оттуда. Я заставляла себя не думать о будущих страданиях, не нужно ждать беды, нужно жить сегодняшним днем, наслаждаясь каждой минутой. От этой мысли мне становилось легче. Вокруг меня постоянно слышались разговоры о неравных браках. Мезальянсы нынче вошли в большую моду. Скорее всего я улавливала только ту информацию, которая могла бы объяснить мое состояние. В годы моей юности любой роман, какие угодно отношения с мужчиной моложе на десять лет казались чем-то невыносимым, постыдным. Общество открыто и неприязненно отплевывалось при виде экстравагантных женщин, перешагнувших черту условностей. Прошлые времена канули в Лету, презрительное отношение к мезальянсам значительно угасло. Если мужчина моложе своей партнерши на пять лет, разницы вообще не чувствуется. Никому эти отношения не мешают. Общество занято насущными проблемами, оно зарабатывает деньги. И десятилетняя разница между полами исподволь перешла в разряд нормальных явлений. Если же партнер моложе своей избранницы на пятнадцать лет, общество лишь восхищенно вздыхает – дескать, какая женщина удалая попалась, на старости лет отхватила себе молодого парня. И лишь двадцатилетняя разница между мужчиной и женщиной по-прежнему вызывает в обществе отторжение. Двадцать лет – слишком могучий возраст. В два десятилетия может втиснуться несколько жизней, десятки правящих режимов, сотни затяжных войн. Но меня не касались все эти возрастные переполохи, кризис среднего возраста казался чем-то мрачным, диким, из ряда вон выходящим явлением. Грядущая старость меня не пугала. Я смеялась над ней, откровенно издевалась, представляя нас с мужем сидящими на лавочке в парке с палочками в руках. А старость обрушилась на меня внезапно. Она свалилась откуда-то сверху. Легкая трещинка явилась провозвестницей будущего разрушения. И мне сразу стало не до смеха. Старость страшнее войны. Ее боятся правители и звезды, обыватели и просто люди. Все мы боимся смерти и не хотим трескаться раньше времени. И все равно трещим по швам.

Я вдруг озябла. Потерла руки. Многие ищут забвения в наркотическом опьянении влюбленности. Затем она бесследно проходит, забирая с собой часть души, а следом за любовной встряской всегда приходит изношенная старость. Та самая, что страшнее самой смерти. Природа наделила людей разумом и совестью, чтобы они боролись с запретным вожделением. Мы должны скрывать чувства от окружающих, чтобы не причинить им боль. А мне уже не удавалось скрыть свое состояние от окружающих. Оно отделилось от меня. Мы существовали порознь. Влюбленность вошла в силу, грузно осев на мои нравственные принципы. Она не позволяла скрывать от родных и знакомых мое новое отношение к миру. Человек, обремененный влюбленным пылом, действует по другим законам, нежели остальные. Окружающие не могут не заметить перемены. Они мгновенно чувствуют спинным мозгом, что кто-то рядом с ними потихоньку сходит с ума. А чувствуют потому, что на каждого может свалиться кирпич греховного вожделения.

Я решила немного проветриться, чтобы оставить в весеннем воздухе горячечный дурман. Необходимо разведать обстановку в тылу врага, провести рекогносцировку. Исподволь поинтересовалась у приятельницы, а что бы она сделала с навалившимся влечением. Дескать, недавно поделилась со мной одна знакомая, говорит, стряслась настоящая беда.

– Какая же это беда? – небрежно хмыкнула приятельница. – Радоваться надо. Молодой мужик старой бабе случайно подвернулся. В этом деле промедление смерти подобно. А кто тебе рассказал? Это не у нашей Зиночки беда неминучая случилась?

– Нет, что ты, с Зиночкой все в порядке, – я поспешно замахала руками.

– Это не с Зиночкой случилось, – промямлила я, – с другой женщиной, в клубе одна клиентка рассказала.

– В каком клубе, почему я ничего не знаю? – бойко затараторила подруга.

Пришлось сделать перерыв в сексуальных откровениях. Если рассказать, какой именно клуб я посещаю, приятельница немедленно заявит посягательства на чужую территорию. Она немедленно явится в клуб и станет самым активным членом теннисной секции. Мне ли не знать дамские замашки! Бедный Дима не вынесет нашествия женщин среднего возраста. Он скончается от потери бдительности.

– Куда ты записалась, в какой клуб, где он находится? – подруга назойливо подергала меня за плечо.

– Хожу в сквош-клуб. В Выборгском районе. Муж меня отвозит, ведь сама я не вожу машину. Почему-то голова у меня кружится, – сказала я.

Напрасно я развела шпионские страсти, из меня не вышла Мата Хари. И в плен никого не взяла. И бедную Зиночку едва не сдала. Я схватилась за виски. Душно, жутко, противно. От «прелестной» беседы у меня началась омерзительная мигрень. В общем и целом сама виновата. Нечего было лезть в узкую щель между приличиями и пороками.

– Мне нужно факс срочно отправить в Москву, – сказала я, обрывая беседу.

Я задыхалась, моя порывистость часто приводит к отрицательному результату. По крайней мере, мигренью я надолго обеспечена. Новое эффективное средство от любовной кори. Рекламирую. Меняю мигрень на запретную любовь.

– Нервная ты стала, – буркнула приятельница, – раздраженная, так нельзя. Надо беречь себя. От нервов морщины появляются.

У меня все похолодело внутри: неужели на мне столь явно просматриваются трещины и разломы? Я уже вызываю жалость и сочувствие окружающих. Сердце больно заныло. В отдел вошел начальник управления – усталая развалина, разлезшаяся по швам раньше положенного срока.

– Варвара, ты отлично выглядишь, помолодела, загорела, просто красавица. Жена давно в Тунис просится, пожалуй, отвезу, пусть пройдет сеанс омоложения.

Начальник мне не лгал. Мужчина проявил восторг при виде красивой женщины. Приятельница видела то, что хотела увидеть. Все вместе мы рассматривали очевидное – мою предстоящую старость. Страх перед грядущим разрушением и обветшанием мешал мне задуматься о том, что приятельница и начальник тоже когда-нибудь постареют. Начальник ушел. Приятельница мысленно пережевывала комплимент начальника. И тихо ненавидела меня. А я считала минуты, оставшиеся до окончания рабочего дня. Вечером я вновь увижу любимые глаза. С ними не нужно разговаривать, произносить пустые звуки, все ясно без слов. По глазам можно читать, в них все видно. Все понятно. И там нет фальши, нет раздвоения. В любимых глазах царит сплошная гармония. Торжествует ровная чистая линия. Наверху светло и ясно, как в материнской утробе. Не правы те, кто утверждает, что в утробе темно и мрачно, да нет же, там ясный свет и счастье. Мы лишены на земле этого вселенского счастья. И лишь нежданная влюбленность дает нам возможность вновь окунуться в тихое чрево матери, откуда мы неожиданно появились.

Клубная жизнь незаметно затянула меня в свое царство. Рассеянная веселость, легкое и небрежное общение. Удобно, комфортно, отвлекает от реальной действительности. В клубе нет служебных интриг, неустанно преследующих на работе. Нет привычных ссор, изводящих в домашней обстановке, нет конкуренции. Вначале ничего этого нет. При постоянном посещении незаметно появляются интриги, соперничество, зависть. В группе спортсменок присутствуют серые мышки, яркие звезды и посредственные личности. Мышки мгновенно исчезают. Появятся, поиграют и тут же исчезают. Никто их не запоминает. Посредственные личности ходят на тренировки с упорным постоянством. Изо дня в день, как на работу. Их тоже никто запомнить не может. Личности смазываются в памяти, превращаясь в карандашный штрих. И лишь яркие звезды ежедневно сияют на спортивном небосклоне. От них некуда деться. Ослепительный свет застилает глаза, от звездного шума закладывает уши.

В клубном кафе шумно и весело. Дымятся сигареты в тонких пальцах, клубится пар над чашками, что-то жуют. Но я ничего не слышу. Я поглощена странным действием. Дима держит мою руку, ласково и нежно перебирает мои пальцы. Я открываю рот, но не могу произнести ни слова. И не могу отнять у него руку. У меня нет сил. Мужское прикосновение согревает меня изнутри, пробуждает во мне ответное чувство. Еще одно движение, и я вдруг утрачиваю сознание, на один короткий миг, но этого мига достаточно для Димы. Он с сожалением отпускает мою руку. Он уже насладился моей растерянностью, убедился в том, что я принимаю его за настоящего мужчину, взрослого и сильного. Дима явно торжествует. А я шокирована. Не хочется, чтобы окружающие приняли мое состояние за коктейль из пережитых эмоций. В сорок пять снова ягодка. И так до бесконечности. Я беспокойно оглянулась вокруг. Клубные завсегдатаи веселятся, а мне кажется, что они смеются надо мной. Я заметно смутилась. На лбу выступила испарина. Пришлось промокнуть пот салфеткой.

– Не волнуйтесь, – сказал Дима, едва прикасаясь ко мне.

По мне будто электрический ток прошел. Я дернулась. Дима зарделся. Наверное, мой муж точно так же бы зарделся, если бы я постоянно дергалась от его прикосновений и ласк. Но я давно не дергаюсь, принимая его объятия. Почему так устроен наш мир? Ведь меня должны волновать прикосновения родного мужа, любимого и единственного, а я изнываю от любовного томления в публичном месте, на глазах посторонних, абсолютно незнакомых мне людей. Может быть, именно это обстоятельство возбуждает потаенную часть моего организма? Вряд ли. Я встретила Диму на тренировке, еще не разглядела его толком, а меня уже дергало и колотило. А пришла я в клуб в жутко упадочническом настроении. Значит, энергия влюбленности пришла ко мне из далекого космоса. Она выскочила из какого-нибудь небесного светила, прошла многочисленные маршруты, исколесила звездные пути, вдоволь поблуждала по Вселенной, вся запылилась, обветрилась, забрела на солнце, чтобы немного подзагореть, и уже оттуда влюбленный разряд попал в клуб, где я находилась в тот момент. Лучше бы он угодил в мой дом, а не в присутственное место, где слишком много народу, где много курят, пьют и бешено веселятся. Здесь невозможно понять, чего я все-таки хочу, какие во мне затаились желания и что собираюсь делать дальше с моей странной и страстной влюбленностью. Дима еще ничего не знает. Ничего не умеет. Он молчит. Ему нравится мое смятение. Он еще больше влюбился в меня. Еще больше раздразнил себя. И вот теперь мы оказались на краю пропасти. Прыгать вниз страшно. Оставаться наверху слишком опасно. Мы не можем находиться вблизи. Вместе мы представляем взрывоопасную смесь. От нас исходят флюиды любви. Нам не хочется выходить из отдельного мира. Мы находимся в любовном облаке, как два ангела, чистые и светлые, далекие от греховных побуждений. И в то же время мы сгораем от страстного вожделения друг к другу. Отсюда, из небесного облака, жизнь кажется нам сверкающей драгоценностью. Хрупкой и прозрачной. Странное зрелище. Мы находимся среди людей. И мы одни на всей планете. Мы уже утратили телесную оболочку, приняв эфемерный облик, один на двоих, слившись в единое целое. И было ли это слияние великим грехом – никто из нас не знает.

Облако не отпускало нас из себя. Оно было живым и органичным. Посторонние звуки не долетали к нам. Космос не любит чужого вмешательства. Он жестоко наказывает всех нарушителей границы. Я вдруг заплакала. Заплакала от невыносимой боли и счастья. Любовь не может быть счастливой. Она всегда несет в себе непереносимое страдание. Дима раздвинул туманную завесу тонкой рукой. Облако расступилось. Выпустило нас на свободу. Мы облегченно вздохнули. Нужно было спешить на тренировку. Нас ждали земные дела. Земные проблемы. Дома скучал сын. Скрипел зубами муж. Оба исступленно любили меня. И они не отпустили бы меня ни на какую другую звезду, самую туманную, самую счастливую, самую прекрасную. Они не смогли бы без меня жить. И я все-таки вернулась на землю.

Моя жизнь стала напоминать мне вялое перебирание четок – пустое занятие. Особого смысла в собственном существовании я никогда не искала. Жизнь дана для того, чтобы ее прожить, и лучше прожить ее достойно, без мучительных упреков по отношению к самому себе. До сорока четырех лет мне не в чем было упрекнуть себя. И вдруг вся жизнь покатилась под откос. Внутри меня зародился грех, точнее, желание греха. Оно возникло вопреки моим жизненным принципам и установкам. Я вынуждена неустанно бороться с сексуальным наваждением. В какой-то момент я поняла, что бороться бессмысленно. Не стоит подавлять инстинкты, иначе они жестоко отомстят потом. Когда-нибудь. И это «когда-нибудь» не преминет наступить как можно раньше, как можно неожиданнее. Мне хотелось действий. Пора идти в наступление. Мне нужно ближе познакомиться с Димой, ведь я до сих пор не знала, что он за человек – плохой или хороший, подлый или благородный. Дима может оказаться подлецом – и что из этого, разве я смогу перестать его любить? Мне ни к чему его достоинства и недостатки, зачем все это? Да и замуж за него я не собираюсь. Отнюдь. И вдруг в глазах у меня потемнело. Почему не собираюсь замуж? Будем мы с ним вместе или нет, этого никто не знает, даже сам Господь Бог. И вот при этой мысли мне стало по-настоящему страшно. Так страшно, что я даже обмерла от жуткого изводящего страха. Где начало и где конец нашего сознания, никто ничего не знает – почему мы принимаем именно такие решения? Нашими поступками мы отличаемся от других людей. Любая женщина на моем месте изловчилась бы и все-таки воспользовалась бы предложенной самим небом любовной ситуацией, но я – не любая. Мне было что терять в этой жизни. И ни за что на свете я не рискнула бы сломать построенную конструкцию. Вместо проведения наступательных действий на любовном фронте я затаилась. Страх вогнал меня в состояние ступора. Я боялась даже на миг подумать о Диме, боялась вспоминать туманное облако. Можно было убежать от наваждения в дальние страны. Различные туристические фирмы наперебой предлагали экстремальные поездки и путешествия. И всюду жизнь. Акваланги. Москиты. Слоны и джипы. И повсюду можно встретить несчастных влюбленных. Влюбленных развелось на свете столько же, сколько москитов-кровососов. Я отбросила мысль о путешествиях. Мне нужно было бороться с любовным наваждением с открытым забралом. Вдали от дома я не смогла бы пересилить себя. Влюбилась бы еще больше, еще глубже. Расстояния лишь увеличивают романтическую дымку, придают ей большую эфемерность, раскрашивая половое влечение в розовые тона. Издалека мой Дима показался бы мне небесным рыцарем, ангелом во плоти. И я бы устремилась домой, пересекая океаны и моря вплавь. Пешком. Автостопом. Лишь бы скорее увидеть родные глаза. А когда они стали родными, я уже не знала, окончательно потеряв счет драгоценным минутам наших удивительных встреч. Пока я предавалась фантазиям и рефлексиям, мой муж что-то заподозрил. Володя отгородился от меня каменной крепостью дел и забот. Мы вообще перестали о чем-либо разговаривать. Несколько раз я ловила его на том, что он не пожелал мне доброго утра, когда мы налетели друг на друга утром в ванной. Затем муж не поприветствовал меня, когда мы столкнулись вечером на лестничной площадке. Володя совсем перестал звонить мне на мобильный. Он закрылся в собственной раковине, спрятался от меня, укрывшись личной бедой, как одеялом. Я не стала вытаскивать мужа из укрытия. Меня перестали беспокоить его вредные привычки. Наверное, частое отсутствие избавляет супружескую пару от взаимного раздражающего фактора. Дмитрий тоже избегал меня. Так мы и жили, стараясь не встречаться, едва завидев в соседней комнате чью-то тень, мы соскальзывали с рельсов налаженной и устроенной жизни. Зато моя любовь получила неожиданное, но бурное развитие. Дима предложил встретиться в клубе, но не спортивном, а музыкальном. Он назначил мне первое свидание. Романтическое, тайное, запретное. Я ощущала себя наивной Золушкой. Долго подбирала одежду, чтобы не выглядеть в молодежной среде изгоем. Одежда удачно вписалась в обстановку суматошного и пьяного клуба. Молодые люди выглядели значительно старше своих лет, видимо, ночной образ жизни влияет на юный организм не лучшим образом. Я заметила много женщин, подправляющих макияж, некоторые явно соответствовали моему возрасту. Кризисные женщины подобрали себе в спутники молодых партнеров. В полумраке пары сливались, будто все происходили родом из одного поколения. Я пристально всматривалась в мерцающую темноту, пока наконец-то ко мне не пришло озарение. Ночной клуб специализировался на возрастных парах, когда женщина значительно старше своего избранника. Наверное, Дима долго подбирал соответствующий клуб, чтобы не слишком поранить мое чувствительное сердце. И все равно поранил. Мне стало больно. Для того чтобы я не выглядела нелепо, юному рыцарю пришлось долго подбирать специальную резервацию для стариков и старух, ведь мы не можем посещать обычные тусовки. Попросту не имеем права. Для нас закрыты даже общественные кинотеатры и дискотеки. Мы обречены вечно прятаться. Я никогда не смогу представить своего спутника моим знакомым. С ним нельзя появиться на людях. Мы не пойдем вдвоем в филармонию. В театр. В парк. Я всегда буду чувствовать неловкость, будто кого-то ограбила. Какую-нибудь юную и добрую девушку, уведя от нее обманным, почти мошенническим способом отличного парня. Я припала к соломинке, втягивая в себя всю пьяную жидкость разом. На дне бокала что-то хлюпало, шлепало, присасывалось к соломинке. Я совсем не ощущала вкуса. Мне было безумно жаль себя. Дима крутил бокал одним пальцем. Он напряженно молчал. Мы боялись слов. Боялись даже звуков. Мы прикасались друг к другу, но оба упрямо хранили молчание. Так прошло первое свидание. Не проронив ни слова, мы вышли на улицу, Дима поймал машину и довез меня до Мойки. Я вышла из такси, не прощаясь. Стыдливо проскользнула домой, как загулявшая ночная бабочка. В гостиной светилась узкая полоска света. Включенный торшер в прихожей свидетельствовал о том, что мое возвращение находится под строгим контролем. Я неслышно разделась и, минуя ванну, на цыпочках пробралась в спальню. Первое свидание состоялось, но оно не влило в меня новых сил – наоборот, значительно поубавило любовного пыла. Я прокручивала все новые и новые сюжеты. Первый сюжет – вот мы живем втроем – Дима, я и Дмитрий. Живем в нашей квартире. Вместе завтракаем. Ходим гулять. От этой картины мне становилось дурно. Начинало мутить. Тошнить. Просто выворачивало весь организм наизнанку. Я сжимала губы, чтобы не выплеснуть наружу отвращение к увиденной картинке. Мне почему-то совсем не хотелось вычеркивать из семейного списка мужа. Вовка постоянно мелькал перед глазами. Он торчал передо мной немым укором, как ходячая добродетель, – предала, сбежала на свидание с молодым и красивым в ночной клуб. И я мысленно создавала другую, убористую, живописную, и все оставалось как прежде. Мы продолжали жить втроем – я, Дмитрий и муж. Вся семья в сборе. И сразу замирало дыхание, я задыхалась, мне становилось еще хуже, чем от созерцания картинки в первом эскизе. Я со злостью мазала кистью по обоим холстам, старательно забеливая жуткие картины. Хотела оставить для себя чистый лист. Но это оказалось невозможным. В сорок пять лет холст уже не забелишь. Никаких белил не хватит. И сил. Краски жизни вновь проступят на свежем полотне. Я жила, руководствуясь прошлыми принципами. А они уже отжили свой положенный срок. Жизнь потребовала новых красок. Зато старые привычки помогали мне справиться с наваждением. Находясь в бессознательном состоянии, мне удавалось ввести в заблуждение огромное количество людей. Мне верили, считая, что я нахожусь в уравновешенном и спокойном ритме. Никто не замечал моего второго сознания. И все-таки два человека не поверили мне. На всем белом свете нашлись лишь двое. И они не могли узаконить обман. Муж и сын знали, что со мной происходит нечто невообразимое, не укладывающееся в рамки здравого смысла. В какой-то момент до меня дошло, что я предала родных мне людей. Моя двойственная жизнь мешает жить не только мне. Я разрушаю не только собственную жизнь. Я разрушаю незыблемое. Но я ничего не могла с собой сделать. Я могла лишь убить себя, чтобы прекратить семейный геноцид. Но даже этого я сделать уже не могла. Процесс зашел далеко.

Вовка исчез. Ушел молча, не прощаясь, не выясняя отношений, даже записки не оставил. Я узнала об этом лишь через несколько дней случайно. Позвонила домой, чтобы предупредить о том, что задержусь на работе. Трубку снял Дмитрий.

– Димочек-сыночек, а где наш профессор?

Вовку в семье звали «профессором», ему присвоили гордое звание в родной консерватории. В трубке долго молчали. Сопели.

– Дмитрий, что с тобой? Что-то болит? – я встревожилась.

– Ничего не болит, ничего, успокойся, мамочка.

И Дмитрий вновь замолчал. Я тоже молчала. Сын никогда не называл меня «мамочкой». Это что-то новое и непонятное. Кажется, я совсем забросила семью. Забыла, что у меня есть сын. Молчание переросло в тревожное предчувствие.

– Папы нет дома? – спросила я.

Даже не спросила, лишь констатировала факт. Муж ушел. Сын не может произнести ответ. Поэтому он молчит, а молчание отвратительнее любого скандала.

– Понятно, – сказала я, – скоро приду. Ты никуда не уходи. Слышишь? Дмитрий, ты слышишь?

– Не кричи на меня, – сказал Дмитрий и повесил трубку.

Я тоже положила трубку и полетела, но сегодня меня несли другие крылья. Я боялась потерять сына. Дмитрий заперся в своей комнате. У него есть такая дурная привычка – запираться от вездесущих родителей на ключ. Иногда он применяет свою привычку в качестве наказания за родительские провинности. Я подергала ручку. Бесполезно. Придется ждать, пока Дмитрий выйдет из комнаты. Я взяла стул и уселась у двери, чтобы не упустить последний шанс. Если Дмитрий прошмыгнет мимо, я уже не смогу достучаться до него. Лишь одна я знала секретный код, как достучаться до сыновнего сердца. Муж не знал, а я владела заветным ключиком. Если у меня хватит выдержки, я смогу объяснить Дмитрию, смогу найти улетевший тончайший волосок, похожий на обрывок паутины, до сих пор помогавший нам выстраивать сложную систему общения. В третьем часу ночи дверь отворилась. Дмитрий удивленно посмотрел на меня.

– Ты уже дома? – спросил сын.

– Да, на работе задержалась. Вот, присела отдохнуть.

Я старалась говорить беззаботно, весело, будто не отсидела под дверью шесть часов.

– А-а, – он прошел мимо меня, будто я была случайной прохожей, невольно оказавшейся под его осуждающим взглядом.

– Дмитрий, ты ужинал? Хочешь чаю? – мне нужно было чем-то заманить его на разговор.

– Нет, не хочу.

И сын скрылся в ванной. Теперь он не выйдет оттуда, покуда я толкусь под ногами. Пришлось имитировать хождение по кругу. Дмитрий вышел из ванной и натолкнулся на меня.

– Хочешь поговорить? – спросила я.

– Нет, не хочу.

– Ты действительно ничего не хочешь мне сказать? – я уже ни на что не надеялась.

Слишком поздно. Мое время ушло.

– Не хочу, – сказал он и закрыл дверь. Из-за закрытой двери явственно донеслось: «Мне такая паршивая мать не нужна! Уходи».

И я ушла. Оставила его одного. Я ушла из дома, чтобы ему стало спокойнее. Вернулась под утро. Дмитрий еще спал. Я позвонила на работу и вялым голосом сказала, что неожиданно заболела. Придется коллективу обойтись без меня, коллеги явно приуныли, но тут же клятвенно заверили, что не пропадут, выстоят. Я и не сомневалась. Естественно, выстоят. А у меня открылась новая страница в семейной книге. Изо дня в день я выстаивала под дверью сына долгие часы. Ждала. Молила о прощении. И знала, что нет мне прощения. Я предала мужа и сына. Предала себя.

Шли монотонные и печальные дни. Утром Дмитрий уходил в школу. После школы торопился в спортивный клуб, потом несся в музыкальную школу. Возвращался поздно. Окидывал строгим взглядом вешалку, на которой обычно висела отцовская куртка, и проходил в комнату, безмолвно минуя меня, будто обходил какой-то предмет, стоявший в проходе. Меня он не видел, вообще не замечал, будто не было у него больше матери, даже паршивой. Дмитрий не мог меня простить. Прощение сына нужно было выстрадать. Оно не приходит мгновенно. И я склонилась. Мне стало жаль этого маленького человека. В своем внутреннем мире, который уже давно не понимала, он заложил что-то свое, то, что мне было неведомо, то, о чем даже не могла догадаться. Погруженность в себя сын взял у своих родителей. Мы всегда отличались особой созерцательностью. Гордились ею. Дмитрий пошел в нас. Он превосходно обходился собой. Ему не нужны были слова утешения, какие-то объяснения. Он понимал ситуацию так, как мог понять только он, и никто другой. Я забыла о своей любви. Никто на свете не смог бы заменить мне сына. Я могла отдать все, лишь бы вернуть обратно любовь и доверие Дмитрия. Наступил момент, когда я пришла к сыну и сказала, не корчась от внутренних судорог.

– Дмитрий, ты можешь отказаться от меня. Можешь проклясть меня. Можешь возненавидеть, только не молчи. Выслушай меня. Дай мне выговориться. Пожалуйста. Я прошу тебя. Я постараюсь не врать тебе. Ты поймешь меня?

– Да, – сказал Дмитрий.

– Можно я сначала задам один вопрос? – сказала я и взглянула ему в глаза.

Сын коротко усмехнулся. Дмитрий знал, о чем я хочу спросить. И он знал ответ.

– Ты хочешь жить с отцом? – спросила я.

Если бы он ответил: да, хочу жить с отцом, я отпустила бы его, не стала бы удерживать. Разве можно удержать любовь?

– Я хочу, чтобы мы жили вместе, – вежливо и спокойно возразил Дмитрий.

И я обняла его. Его ответ вселил в меня надежду на возвращение прежней жизни, когда я была безмятежной и счастливой. Я ничего не утаила от него, доверчиво рассказав про детский сад, про маленького мальчика, которого звали Вовкой, про маму, про спрятавшуюся от меня могилу, упомянула о своем отце, о котором ничего не знала и не знаю, а еще я рассказала про свою беду. Мы долго сидели в темной гостиной, где на тумбочке одиноко стоял погасший компьютер. Он напоминал покойника, забытого в морге. Дмитрий тихонько подрагивал узкими мальчишескими плечами.

– Ты очень любишь этого Диму? – строго спросил Дмитрий.

– Не знаю, сын, не знаю. Если бы знала, все было бы гораздо проще. Папа не любит неопределенности. Я знаю. Он не выдержал бы долго. Папа решил оставить меня одну, чтобы я разобралась в себе. Понимаешь?

– Да, понимаю, – сказал Дмитрий.

Его голос утратил строгость.

– Может быть, мне никто не нужен, ни папа, ни Дима. И другие мужчины не нужны. Я не знаю этого. Но одно я знаю точно и наверняка. Мне нужен ты. За тебя я отдам всех. Жизнь за тебя отдам. Ты понимаешь, сын? – спросила я, уже точно зная, что Дмитрий понял меня.

Он еще не простил, но уже был готов простить.

– Ты можешь подождать, пока я разберусь в своей душе? Для меня это очень важно, чтобы ты согласился потерпеть, – сказала я, надеясь, что Дмитрий не откажет мне, согласится на мое предложение.

– Нет, ты должна разобраться сегодня. Сейчас. Мы не можем ждать слишком долго. Мы с папой тоже люди, согласись! И мы имеем право на собственную жизнь, – он ответил как взрослый мужчина, зрелый и умудренный.

Я молча кивнула. Да и что я могла сказать? Мы прилегли на диван, обнявшись, не расцепляя рук.

– Я позвоню папе, – сказала я, – попрошу у него прощения.

Дмитрий промолчал. Он принял условия игры.

Дмитрий победил. Мальчик уложил на лопатки взрослую женщину. Сильный характер, нечего сказать. Мне поневоле пришлось поднять белый флаг. Муж вернулся, будто ничего не случилось. Вслух произнес, что находился в отъезде. А что творилось в его душе – один господь знал. Володя приехал из командировки немного загорелый, осунувшийся, похудевший. Наигранно веселый. Дмитрий сновал между нами, как челнок, сыну хотелось возобновить прежнюю жизнь. Он горел желанием закрепить завоеванные позиции. Хотел удержать былую связь с родителями. Но нить уже порвалась, мы пытались ее связать, заново стягивали, пытаясь остановить разрушительное движение. Так и жили. Пытались понять, почему же мы не можем вернуться в прошлое, несмотря на совместные усилия. И все-таки мы жили вместе, если можно было назвать жизнью наше грустное бытие. Я вернулась на работу. Коллеги обрадовались и на радостях забыли спросить, чем, собственно говоря, я так неожиданно заболела. Без объяснений и причитаний я сразу впряглась в работу, нужно было тащить заметно отяжелевший воз. О возвращении в клуб не могло быть и речи. Спорт и все связанное с ним я старалась забыть, на мне гирями повисли неподъемные обязательства. Желания и чувства имеют обыкновение давить до определенной степени, пока человек способен выдержать давление. Затем наступает вторая отметка. И человек ломается от непосильного груза. Он слетает с оси. Я знала, что рано или поздно меня настигнет суровая расплата, я не выдержу давления, сломаюсь. И уже никогда не поднимусь. Нужно было вытаскивать себя из трясины собственноручно, не надеясь на помощь и поддержку извне. Ведь я влачила на себе тяжкий груз великой грешницы. Муж и сын смотрели на меня, как на оступившуюся женщину. Иногда я чувствовала себя Русалочкой. Я ходила по земле, будто по острым ножам, а строгие судьи контролировали каждый мой шаг. Холодные и пристрастные взоры преследовали меня по ночам, следили за мной в моих снах. Меня изводил патологический страх. Мне казалось, что опасность подстерегает меня везде, где бы я ни находилась, за каждым закоулком, за стеной, на лестнице, у входа в парадное меня караулят какие-то злые силы. Чтобы исправить ситуацию, в первую очередь нужно было избавиться от жуткого изводящего страха. Нужно уничтожить его, искоренить в себе. Страха нет, его не существует, вместе с избавлением от греха он должен исчезнуть. И я оглянулась вокруг. Никого не было рядом со мной. Легкий ветерок взъерошил мои волосы. Пробежался по вискам. Осторожно прикоснулся к щекам. Я будто очнулась после летаргического сна. Я – не преступница. И не грешница. Я обыкновенная женщина. И нет во мне ничего противоестественного. Я провела руками по плечам и телу, сбрасывая с себя следы страха, будто отметала его от себя, счищала с себя и своей совести, прогоняя далеко, так далеко, чтобы он не вздумал вернуться ко мне. И страх ушел, будто его и не было во мне. Осталось смыть желание. И вновь ко мне пришло ощущение юности. Я почувствовала себя молодой и чистой, будто не было во мне никогда тяжелых сомнений, тоскливого уныния и холодной печали. Летаргический сон растворился во времени. Я больше не тревожилась. Впереди сверкала жизнь, и в ней не было места едкой ржавчине изматывающего одиночества. Я изменилась. Превратилась в новую Варвару Березкину. Я больше не отворачивалась, наталкиваясь на упрекающий взгляд мужа. Дмитрий принял новую ситуацию. Он тоже изменился. Сын больше не судил собственную мать, не упрекал, не обвинял. Дмитрий простил меня. Мне больше не нужно было плакать по ночам в подушку. Я научилась жить. И в этой жизни у меня появились права. Я заработала право на выбор. Избавившись от страха, очистившись от несуществующего греха, поняла, что могу жить и устанавливать свои правила. Окружающие не могут диктовать условия, ведь все мы устроены по-разному. Мы должны учитывать изменчивость человеческой природы. Нельзя воспринимать человека, как нечто устойчивое, неподвижное. С каждой секундой в нас происходят процессы, изменяющие до основания клеточный состав. Мы совершенствуемся, старея. И все мы медленно идем к концу. И в этом заключается торжество природы. Иногда она дает нам свежий глоток воздуха, преподносит его как великий подарок. И пусть этот глоток напоминает нам каплю яда – яд тоже является лекарством.

Ядовитая любовь настойчиво требовала продолжения. В домашних хлопотах я совершенно забыла о Диме. Перед ним я была виновата. И я полезла на антресоли. За спортивной сумкой. Слишком часто я забрасывала туда свои греховные принадлежности. Думала, что избавляюсь от душевного груза. В этот раз сумка упала прямо мне в руки. Вожделенное яблоко запретной любви. Я легко подняла груз любви на плечо, посмотрела на мужа, даже не отвела взгляд в сторону и сказала, что мне пора в клуб. Володя будто окаменел. Он не произнес ни слова. Лишь сухо кивнул на прощание. Дмитрий был в школе. Но я уже знала, что больше не буду скрываться и прятаться. Я имею право на сочувствие и понимание. Имею право на уважение. И я заслужила это право.

Муж не понимал моих терзаний. Он нес свою боль гордо, не опускаясь до объяснений. По-прежнему ночевал в гостиной. Ночами у него горел свет, томно гудел компьютер. Дмитрий окунулся в новую атмосферу семьи, как в новое наполнение. Я оценила его старания. Юное поколение по-своему переживает житейские катаклизмы. По крайней мере, у сына больше не появлялось желания повести меня на расстрел. Он добился своей цели. Родители сохраняли условные рамки. Соблюдали приличия. Мы жили вместе. И каждый сам по себе. Сын отдалился от нас. Каждый жил в раковине. Три ракушки на одну семью – слишком большая нагрузка. Другого выхода у нас не было. Мы знали, что должны выдержать. И стойко держались. Первой сдалась я. Вскинула сумку на плечо и отправилась навстречу своей любви.

Дима встретил меня у двери, не скрывая вспыхнувшей радости. Мы отошли друг от друга подальше. Старались держаться на безопасном расстоянии. И все равно нас что-то притягивало, мы стремились один к другому. Мы больше не могли отсоединиться, мы превратились в единый механизм. И у нас было одно общее сердце на двоих. Оно стучало в один такт, – если остановится у одного, второй сразу почувствует. Мы оба умрем, в один миг, даже если будем находиться в разных точках планеты.

– Тебе интересно со мной? – спросил он, едва касаясь моей руки. И во мне вспыхнул пожар. Я сгорала во внутренней топке. Во мне установили доменную печь.

– Я скучала по тебе, считала секунды, бросила всех, сбежала, все боялась, что не увижу тебя никогда, – прошептала я, с трудом ворочая отяжелевшим языком. Люди толпились вокруг, но никто не обращал на нас внимания. А мы сливались воедино, будто занимались любовью.

– Я тоже скучал, – он наклонился ко мне, приникая лицом к моему, он был близко, он находился во мне.

После тренировки я вышла из клуба, пошатываясь, пытаясь удержаться на ногах. Дима смотрел мне вслед. Я оглянулась. Он ждал моего решения. Ждал, что я его позову, а я не могла. Ведь он – мужчина. Я привыкла к тому, чтобы меня звали за собой. Так сложилось в моей жизни. Я всегда ждала, когда меня поведет за собой мужчина. Мне все равно, сколько ему лет. Для меня мужчина всегда останется мужчиной. Я резко повернулась и побежала по Невскому. От бега задохнулась, зашла в какое-то кафе, присела на краешек стула. Нервно побарабанила пальцами по столу. Подскочил официант. Я заказала чашку кофе. Равномерная высокочастотная дробь сотрясала утлый столик. Молоденький официант принес кофе. Поднял чашку, чтобы переставить на стол, и вдруг неловко вывернул содержимое мне на колени. Испугался, затаил дыхание. Онемев, я смотрела на расползающееся коричневое пятно на светлых брюках. Официант тоже смотрел на неровные края живого нимба. Руки юноши затряслись, не от страха, от ощущения неловкости. В первый раз мальчик попал в нелепую ситуацию. Он еще не знал, как ему выкрутиться, что сказать, что сделать, как поступить. Вытирать мне полотенцем колени, просить прощения, бежать за солонкой? Он застыл. И вдруг я рассмеялась. Смех раскатисто понесся по залу. Ведь Дима такой же юный, ему всего лишь двадцать четыре года. Он еще не знает, как нужно поступить, чтобы не оступиться. В таком возрасте любой поступок может быть последним. Мудрые старики подсказывают нам, что в начале жизни можно грешить, сколько душе угодно, дескать, потом можно исправить. Врут все мудрые старики. Ничего потом уже нельзя исправить. Любой поступок в самом начале жизни определяет нашу дальнейшую жизнь. Любое слово, произнесенное сгоряча, в юношеском запале, отзовется. И не приведи Господь, если это запальчивое слово несло зло. Оно вернется к вам обязательно, уткнется в вас острым концом.

И я вдруг поняла, взглянув на оцепеневшего официанта, что мне нужно сделать, чтобы избавиться от навязчивого вожделения. Дима должен стать моим другом. Нужно привнести в странные отношения долю человеческого тепла. Мы изнываем от горячего желания, при этом абсолютно не знаем один другого. До сих пор мы являемся друг для друга совершенно незнакомыми людьми.

– Не расстраивайтесь. Я не люблю эти брюки.

Простые слова произвели в атмосфере волшебное действие. Официант улыбнулся. И вновь превратился в симпатичного парня.

– Я оплачу вам такси. Где вы живете?

Наверное, студент, в кафе подрабатывает в свободное время. Учится быть мужчиной, кормильцем. А лавировать с подносом еще не научился. Это же целая наука – носиться с подносом по залу, до отказа заполненному нервными и беспокойными посетителями.

– Не беспокойтесь. Я здесь рядом живу. Позвоню мужу. Он заедет за мной.

И юноша запрыгал, заплясал, как игрушечный заяц с батарейкой в спине. Я вдохнула в него жизнь одним легким дуновением. Вместо скандала он получил заряд бодрости. Как мало нужно слов, чтобы разжечь волшебную искру. Официант подал мне полотенце. Я потерла пятно. Брюки безнадежно пропали. Зато нашелся выход из трудной ситуации. Я еще раз улыбнулась незадачливому юноше и вышла из кафе. Не стала звонить мужу. Нельзя беспокоить мужей по пустякам. В хорошем настроении, с лучезарной улыбкой я добралась до дома. От услуг такси отказалась. Брюки отправились в пакет для химчистки. А я весь вечер продумывала план действий, что-то тихонько напевая. Дмитрий пришел на материнский зов. Он почувствовал, что я чем-то возбуждена, чем-то хорошим, добрым, чистым.

– Ма, ты чего распелась? – сказал он, елозя беззащитной щекой по моей шее.

– Настроение хорошее. На работе все хорошо, дома никаких волнений, что еще нужно для счастья?

Он посопел у меня на спине. Пошмыгал носом. Я схватила его за рукав свитера. В детстве Дмитрий всегда шмыгал, когда собирался зареветь.

– Ты что там притих? Расскажи какую-нибудь историю про профессора Стэптона, – сказала я.

Когда Дмитрий был совсем маленьким, мы всей семьей играли в игру. Отец у нас был профессором Стэптоном. Я, разумеется, являлась важной мамашей Стэптон. А Дмитрий был просто Гарри. Откуда взялся Стэптон и Гарри – не знаю. Это они придумали – отец и сын. И меня втянули в свою игру. Веселая игра подружила нас на долгие годы, пока я не наткнулась на камень преткновения. И этот камень пустил под откос всю нашу семью, вместе с Гарри и обоими Стэптонами.

– Не хочу, – потешно заныл Дмитрий, значит, раздумал реветь.

– Зови отца, будем ужинать, – сказала я.

Мы еще немного потерлись носами, соблюдая обычай каких-то индейцев. Жизнь вошла в проторенную колею. Сына устраивал симпатичный поворот событий. Муж равнодушно скользнул взглядом по моему разгоряченному лицу, не придал значения знаменательному явлению. Наверное, наши души давно разъединились. И мы не почувствовали, когда это произошло. Нас объединял лишь Дмитрий. Ради него мы сохраняли постылый брак.

Дима ждал меня в холле, видимо, давно ждал. Он сидел на диване, отгородившись от посетителей грудой глянцевых журналов. Устроил из них убежище.

– Дима, вы меня ждете? – спросила я.

Он никогда не признается, что ждал меня. Но у меня уже сложился гениальный план, от которого я не хотела отступать. Гениальный план придавал мне неслыханную храбрость. Я – смелая и решительная женщина. Таких любят мужчины. К прелестным ногам победительниц – цветы охапками. Нужно задать вопрос, в лоб, открыто, и молодой человек испугается, сдаст позиции. Откажется от тайных желаний.

– Да, я ждал вас, – сказал он.

И все мои планы по очеловечиванию наших непростых отношений рухнули в пропасть. Я покраснела.

– Дима, мне нужна ваша помощь, – сказала я, пылая не только щеками, но и всем телом. Всей душой. Я распространяла вокруг себя огненную завесу. Находиться рядом со мной было опасно для жизни.

– Чем могу, – он вскочил, вытянулся передо мной, готовый бежать в огонь и в воду.

Скажи я ему сейчас, дескать, прыгни из окна, он бы, не задумываясь, прыгнул. И этажи не стал бы пересчитывать. С трудом осилив смущение, я процедила несколько слов, простых, но отнюдь не волшебных. Слова могут разжечь искру надежды, но с таким же успехом могут погасить остатки жизни.

– Зачем так рьяно? Сидите же, мне не к спеху, – злые слова застревали в горле, но я уже уходила, почти убегала. Мне не понадобилась помощь юноши. Можно легко обойтись без предоставления рыцарских услуг. Дима остался в холле. Беспомощный и юный. Мой гениальный план остался нереализованным. А мой жестокий выпад сразил Диму наповал. Из меня мог бы получиться отменный стрелок. Киллер.

Я срочно поменяла тренера, теперь со мной в паре играла Юля. Хорошая девушка. Спокойная, немного заторможенная, но целевые тренировки, не смешанные с запоздалой страстью, пошли мне на пользу. Сердце успокоилось. Лицо не пылало. Больше никто не поливал меня огненной краской. У меня накопился огромный семейный опыт, проживая в одной квартире, можно месяцами не видеться с мужем. Опыт я перенесла на другие заведения. Посещая клуб, я старалась не встречаться с Димой, чтобы не наталкиваться на его грустный взгляд, переполненный упреками. Высчитывала время в расписании, выбирала занятия, когда Димы определенно не могло быть в спортивном зале. В это время он занимался с другими клиентами в соседнем здании. Устроив всем пытку, я долго любовалась собственной выдержкой. Мне нравилось мое усердие по искоренению незаконного влечения. И все-таки совесть не давала мне спокойно спать, заниматься домашними делами. Нельзя безнаказанно мучить людей. Любовь – опасная игра. Она затягивает в себя, как в болото. Кто начал играть однажды, уже никогда не сможет остановиться. Я вновь приступила к составлению очередного воинственного плана. Нужно непременно втянуть Диму в какой-то круг общения, чтобы наше незаконное влечение само собой сошло на нет, как у него, так и у меня. Нужно предложить юноше участие в каком-нибудь проекте, в котором можно было задействовать здравый мужской интеллект. Тогда наше общение приняло бы цивилизованные формы. И тогда мы смогли бы посмотреть на нас самих с другой стороны. Другими глазами. И влечение покинуло бы наши тела и души, оставив в памяти легкое сожаление о несбывшихся мечтах.

Я безуспешно перебирала различные занятия, придумывала всяческие предлоги, но ничего подходящего не находилось. Ну что могла я предложить юноше? Незримые четки вяло пошевеливались в моих руках. Бусинка за бусинкой, камешек за камешком, но заветная идея не вызревала, не желала вырисовываться. И вновь эскиз за эскизом, в результате – бездарная мазня. И вдруг что-то забрезжило, нечто туманное и неясное. Мои идеи крутились вокруг молодости. Неужели в моем возрасте нет ничего увлекательного? Нужно как следует оглядеться, наверняка я смогу найти возле себя что-нибудь интересное. И сразу вспомнилось, что у меня на работе есть несколько вариантов сценариев. Можно предложить Диме создать свой шедевр. Это скрытая форма взятки, я легко могу предоставить ему возможность хорошего заработка, в конце концов, сценарий можно быстро переписать, если у него ничего не получится. Вдруг я открою новый талант, зажгу яркую звезду. За короткий сценарий небольшого мероприятия можно получить неплохие деньги. Нет, нельзя предлагать Диме источник заработка. Категорически запрещено. Мое предложение унизит мужское начало. Нужно призвать объект вожделения к помощи, мужчина должен оказывать покровительство женщине, к тому же я уже сделала более чем робкую попытку, которая закончилась полным провалом. Нужно сделать ход конем. И я отправилась в клуб, не прячась от родных, решительная и целеустремленная, вооруженная до зубов здоровой и могучей идеей.

Мне пришлось долго изучать дамские журналы, сваленные на пухлом диване. Дима давно должен был появиться в клубе, у него по расписанию следующее занятие. Но его все не было. Я листала пестрые журналы, пытаясь понять, чего я добиваюсь. Хочу ли проститься с увлечением или опять играю сама с собой в кошки-мышки, пытаясь убедить себя и окружающих в собственной непогрешимости. Наверное, я не смогу проститься с любовью, ведь это мое последнее желание. Мне останутся грустные, но светлые воспоминания об этом дне, когда я сидела на диване и с замиранием сердца ожидала, когда же наконец откроется дверь и войдет предмет моего обожания. Я продолжала листать журналы, предаваясь грустным размышлениям.

– Вы меня ждете? – спросил Дима, появившись передо мной из ниоткуда.

Даже дверь не стукнула. Никто не входил в холл. Дима будто вышел из глубин моего подсознания.

– Д-да, – произнесла я, проклиная себя за нерешительность.

Гениальные планы нужно воплощать в реальность, втискивать в повседневную суету, иначе они утратят свежесть и новизну, превратятся в старые лохмотья.

– Вас, Дима. Жду вас и прошу вашей помощи. Я никак не могу справиться с одной важной задачей.

Все гениальное нужно выкладывать одним махом. Язык тут же отнялся. Его мгновенно парализовало. Самый важный орган онемел. Прилип к небу. Все заученные наизусть слова вылетели из головы.

– Чем смогу, – сказал он. Дима будто вырос, стал выше ростом. Приготовился к прыжку. – В чем проблема?

– Нужно написать сценарий, а у меня ничего не получается. Только не удивляйтесь, Дима, что я именно к вам обращаюсь. Мне кажется, вы можете мыслить незаурядно.

Я натянуто улыбнулась. Ждала, боялась, что он поднимет меня на смех, отмахнется от моей просьбы. Ничего подобного не случилось. Дима несказанно обрадовался.

– Я не умею, но можно попробовать. А вы мне объясните, как это делается, – он робко присел рядом со мной.

И мы утонули в мягкости пружин, будто провалились в бездну. Забарахтались, боясь утонуть в стремнине. Наконец выбрались, вскочили, разбежались в стороны. Оба тяжело дышали, будто переплыли Неву в опасном и широком месте.

– Пожалуйста, Дима, когда вы будете свободны? Мы встретимся где-нибудь и все обсудим. Учтите, сроки поджимают.

В моем состоянии можно было совершить миллион ошибок, наговорить массу глупостей. К примеру, я едва не сказала, дескать, встретимся у меня дома, но язык поневоле не выдал меня. Сказал то, что нужно. Я попросила назначить время, чтобы Дима не вздумал затягивать назначенное свидание. Я будто опаздывала на поезд, он стремительно убегал от меня, колеса громко стучали, сердце нервно вздрагивало от неровного перестука.

Он тронул мое колено ладонью. Всего лишь тронул. Слегка задел. И у меня забилось сердце. Зачастил пульс. Сто восемьдесят. Триста шестьдесят. Семьсот сорок. Я склонилась на его плечо. И мы задохнулись от удивительного желания, оно отъединило нас от существующего мира, перебросило в сказочный сад, где не было стыда и людской молвы. Там ярко светило солнце. Волшебное и доброе солнце. В этом саду мы были вдвоем. И мы были счастливы.

И вдруг я очнулась. Его руки спокойно лежали на подлокотнике. На нас никто не смотрел. Обычная обстановка. Полдень. За окном яркими огнями переливалось солнце.

– В любое время, – сказал он.

От его слов мое сердце распахнулось для любви. Для встречи с юностью.

– А как же тренировки, расписание?

– Я отпрошусь.

Великодушие возлюбленного поразило меня до глубины души. Он попал в мое сердце одним выстрелом. И я помчалась в раздевалку. Больше не могла находиться рядом с ним. Еще одно мгновение, и мое тело упало бы на пол, разлетевшись на мелкие куски от наплыва эмоций.