Второе признание (сборник) Стаут Рекс

Rex Stout

THE SECOND CONFESSION

Copyright © 1949 by Rex Stout

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK

and The Van Lear Agency

All rights reserved

Перевод с английского Анастасии Рудаковой

© А. А. Рудакова, перевод, 2014

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020

Издательство Иностранка®

Глава 1

– Я вовсе не против, – грубовато, но вполне приветливо проговорил наш посетитель. – У вас тут хорошо. – Он огляделся кругом. – Нравятся мне эти типично мужские кабинеты. Отличное местечко.

Я никак не мог оправиться от удивления: он и впрямь выглядел как шахтер. По крайней мере, именно таким мне виделся настоящий горняк: могучее сложение, грубая, обветренная кожа, руки, в которые так и просится кайло. Уж конечно, председатель правления Корпорации континентальных шахт, которая располагала собственным зданием на Нассо-стрит, неподалеку от Уолл-стрит, зарабатывал на жизнь отнюдь не с помощью кайла.

Немало удивил меня и его тон. За день до того я услышал в телефонной трубке энергичный голос. Человек на том конце провода представился и спросил, когда Ниро Вулф сможет заглянуть к нему в контору. Я объяснил, почему мне придется сказать: «Никогда», и в конце концов на следующее утро в одиннадцать была назначена встреча у Вулфа. Затем я, как всегда, навел справки о будущем клиенте, позвонив Лону Коэну из «Газетт». Лон сообщил мне, что единственная причина, по которой Джеймс Ю. Сперлинг не станет откусывать вам уши, заключается в том, что обычно он сразу заглатывает голову целиком. И вот он сидит перед нами, развалившись в стоявшем у стола Вулфа красном кожаном кресле, – этакий добродушный здоровяк, и когда Вулф, начиная разговор, объяснил, что никогда не покидает дом ради дела, и выразил сожаление, что Сперлингу пришлось самому явиться к нам, на Западную Тридцать пятую улицу близ Одиннадцатой авеню, гость произнес те самые слова, что я уже приводил в начале. «У вас тут хорошо», – сказал он!

– Сойдет, – пробормотал довольный Вулф. Он сидел за своим письменным столом, откинувшись на спинку сделанного по особому заказу кресла, которое было способно выдержать вес до четверти тонны и в один прекрасный день могло бы пройти испытания на практике, достигни габариты его владельца таких размеров. – Если вы расскажете о своих затруднениях, – добавил Вулф, – возможно, я сумею устроить так, чтобы ваш визит оказался ненапрасным.

Устроившись на своем рабочем месте под единственно верным по отношению к столу Вулфа углом, я позволил себе украдкой усмехнуться. Состояние его банковского счета не вызывало необходимости обхаживать клиента, но я-то знал, отчего он столь медоточив. Просто Сперлинг похвалил его кабинет. Вулфу не просто нравился кабинет, находившийся на первом этаже принадлежавшего ему старого особняка из песчаника. Нет, он не просто нравился Вулфу – Вулф его обожал, и правильно делал, ведь здесь протекала вся его жизнь, за исключением того времени, которое он проводил в кухне у Фрица, в столовой, расположенной дальше по коридору, где трапезничал, наверху в спальне или в оранжерее на крыше, где любовался орхидеями и прикидывался, будто помогает Теодору.

Мои ехидные размышления прервал внезапный вопрос Сперлинга:

– Вы Гудвин, верно? Арчи Гудвин? – Я подтвердил его догадку, и он повернулся к Вулфу. – Это дело конфиденциальное.

– Как и большинство дел, обсуждаемых в этих стенах, – кивнул Вулф. – В детективных агентствах такое не редкость. Мы с мистером Гудвином уже привыкли.

– Это дело семейное.

Вулф нахмурился, и я тоже. После подобного начала смело можно ставить двадцать к одному, что сейчас нас попросят шпионить за его женой, а мы этим не занимаемся. Однако Джеймс Сперлинг добавил:

– Я вас предупредил. Вы все равно узнаете. – Он сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда пухлый конверт. – Хотя бы из этих вот отчетов. Они предоставлены мне детективным агентством Бэскома. Слыхали о таком?

– Я знаю мистера Бэскома. – Вулф по-прежнему хмурился. – Не люблю работать на вытоптанной земле.

Сперлинг как ни в чем не бывало продолжил:

– Я уже имел с ними дело и знаю, что это люди опытные, поэтому пришел к Бэскому и на сей раз. Мне потребовалась информация о человеке по имени Рони, Луис Рони. Но они проработали целый месяц и ничего не выяснили, а время поджимает. Вчера я решил расстаться с ними и обратиться к вам. Я навел справки: если вы действительно заслуживаете своей репутации, надо было с самого начала идти к вам. – Он улыбнулся ангельской улыбкой, чем снова изумил меня. Стало ясно, что этот будет держать ухо востро. – Судя по всему, вам нет равных.

Вулф, стараясь не выдать, что он польщен, проворчал:

– Есть один человек в Марселе, но он далеко, к тому же не говорит по-английски. Какая информация о мистере Рони вам необходима?

– Мне нужны доказательства, что он коммунист. Если вы их добудете, и добудете быстро, сможете выставить мне какой угодно счет.

– Я не берусь за работу на таких условиях, – покачал головой Вулф. – Вы не уверены в том, что он коммунист, иначе не стали бы предлагать столь щедрую оплату. Если он все-таки не коммунист, я не сумею доказать обратное. Что до моих счетов, то я всегда выставляю такие, какие хочу. Однако беру деньги за сделанную работу и не смогу исполнить того, что исключается обстоятельствами. Выяснить можно далеко не все, есть неизбежные пределы, но ни моим усилиям, ни гонорарам предела нет.

– Вы слишком много говорите, – нетерпеливо, но не грубо заметил Сперлинг.

– Разве? – Вулф вскинул на него глаза. – Тогда говорите вы. – Он кивнул в мою сторону. – Блокнот, Арчи.

Шахтер дождался, когда я достану блокнот и открою его на новой странице, а затем решительно приступил к делу, для начала продиктовав по буквам имя:

– Л-у-и-с. Р-о-н-и. В манхэттенской телефонной книге есть и его адвокатская контора, и дом, и квартира… В общем, здесь все, что надо. – Он указал на пухлый конверт, брошенный им на стол Вулфа. – У меня две дочери. Маделин двадцать шесть лет, Гвен – двадцать два. Гвен умничка, год назад она с отличием окончила колледж Смит, я почти уверен, что с мозгами у нее все в порядке, но она чертовски любопытна и к тому же презирает общепринятые правила. Девчонка еще понятия не имеет, что право на независимость надо заработать. Конечно, романтика в ее возрасте вполне позволительна, но не до такой же степени! Думаю, этот тип, Рони, привлек ее именно своей репутацией защитника слабых и угнетенных, которую приобрел, спасая преступников от заслуженного наказания.

– Это имя как будто мне знакомо, – пробормотал Вулф. – А тебе, Арчи?

– Мне тоже, – кивнул я. – Пару месяцев назад он отстоял ту торговку детьми, как ее там звали. Парень так и рвется на первые полосы газет.

– Или в тюрьму! – отрезал Сперлинг, и в его голосе не осталось ничего ангельского. – Сдается мне, я не сумел с ней сладить, и жена моя, черт побери, тоже! Бог знает, сколько родителей наступают на те же самые грабли. Мы даже отказали ему от дома, но вы же понимаете, к чему это привело. Единственная уступка, на которую она пошла, и сомневаюсь, что эта уступка была сделана нам, – всегда являться домой засветло.

– Она беременна? – спросил Вулф.

Сперлинг остолбенел:

– Что вы сказали?

Голос его внезапно сделался тверже самой твердой руды, какую только можно сыскать в земных недрах. Он явно ждал, что его тон заставит Вулфа пойти на попятный, но этого не произошло.

– Я спросил, не беременна ли ваша дочь. Если этот вопрос несуществен, я снимаю его, но он отнюдь не нелеп. Ну разве только она заодно с общепринятыми правилами презирает и законы природы.

– Она моя дочь, – тем же категоричным тоном проговорил Сперлинг, затем напряжение неожиданно отпустило его, застывшие мускулы расслабились, и он расхохотался. Он просто стонал от смеха, даже не стараясь сдержаться, но ему быстро удалось взять себя в руки и продолжить разговор. – Вы слышали, что я сказал? – спросил он.

– Если могу доверять собственным ушам, то слышал, – ответил Вулф.

– Можете. – Сперлинг вновь просиял ангельской улыбкой. – Наверное, дочь – слабое место каждого мужчины, но я-то, знаете ли, не каждый. Насколько мне известно, она не беременна, а не то и сама бы сильно удивилась. Дело в другом. Чуть больше месяца назад мы с женой решили исправить ошибку, и жена сказала Гвен, что Рони будут в любое время рады в нашем доме. В тот же день я обратился к Бэскому. Вы совершенно правы, я не могу доказать, что он коммунист, иначе не пришел бы к вам, но я в этом убежден.

– Что заставило вас так думать?

– Его манера выражаться, и впечатление, которое он на меня производит, и то, как он ведет дела… Да и кое-что в отчетах Бэскома наводит на эту мысль. Сами увидите, когда прочтете…

– Но мистеру Бэскому не удалось добыть доказательства.

– Да, черт возьми!

– А кого вы называете коммунистами? Либералов? Свободомыслящих интеллектуалов? Членов Коммунистической партии? Где, по-вашему, пролегает граница?

– Это зависит от того, где я и с кем говорю, – усмехнулся Сперлинг. – В некоторых случаях этот термин приложим к любому, чьи взгляды левее центристских. Но с вами я использую его в прямом значении. По моему мнению, Рони – член Компартии.

– Когда вы получите доказательства, если вообще их получите, что будете с ними делать?

– Предъявлю дочери. Но это должны быть именно доказательства. Что я о нем думаю, она уже знает, я давно ей сказал. Разумеется, она передала это Рони, а он посмотрел мне прямо в глаза и заявил, что ничего подобного.

– Возможно, – хмыкнул Вулф, – вы напрасно тратите время и деньги. Положим, вы получите доказательства, но что, если партийный билет лишь подхлестнет чувства вашей дочери?

– Не подхлестнет. На второй год занятий в колледже она заинтересовалась коммунизмом и стала его изучать, но очень быстро бросила. Утверждает, что коммунизм интеллектуально несостоятелен и нравственно нечистоплотен. Говорю же, она умница. – Сперлинг мельком посмотрел на меня и снова перевел взгляд на Вулфа. – Кстати, а как насчет вас с Гудвином? Я уже сказал, что наводил о вас справки, да вдруг промашка вышла?

– Нет, – заверил его Вулф, – хотя доказать это мы сможем лишь на деле. Мы согласны с вашей дочерью насчет коммунизма. – Он посмотрел на меня. – Ведь так?

– Целиком и полностью, – кивнул я. – Мне по душе, как она выражает свои мысли. Меня самого хватает лишь на фразы вроде «красные сволочи».

Сперлинг с подозрением покосился на меня и, очевидно решив, что имеет дело с человеком недалеким, снова повернулся к Вулфу, который продолжал расспросы.

– Как дело обстоит сейчас? – осведомился он. – Может, ваша дочь уже замужем за мистером Рони?

– Господи, нет!

– Вы уверены?

– Уверен. Глупость какая! Впрочем, вы ведь ее не знаете. Скрытность ей несвойственна… И вообще, если она решит выйти за него замуж, то обязательно скажет мне или матери прежде, чем ему самому. Вот как она поступит… – Сперлинг резко умолк и стиснул зубы, но через мгновение снова разжал их и добавил: – Этого-то я и боюсь – боюсь каждый день. Если она однажды решится – все пропало. Говорю же, время поджимает. Чертовски поджимает!

Вулф откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Сперлинг некоторое время смотрел на него, затем разжал и снова сомкнул челюсти и вопросительно глянул на меня. Я покачал головой. Когда по прошествии нескольких минут он начал сжимать и разжимать свои огромные узловатые кулачищи, мне пришлось его успокоить:

– Все в порядке. Он никогда не спит днем. Ему лучше думается, когда он меня не видит.

Наконец Вулф приподнял веки и заговорил:

– Если вы меня нанимаете, надо кое-что прояснить. Нельзя поручить мне добыть доказательства того, что мистер Рони – коммунист. Я лишь могу установить, существуют ли такие доказательства, и если существуют, то постараться их заполучить. Я охотно возьмусь за это дело, но к чему бессмысленные ограничения? Не можем ли мы уточнить задачу? Насколько я понимаю, вы желаете, чтобы ваша дочь оставила всякие мысли о браке с мистером Рони и перестала приглашать его в ваш дом. Такова ваша цель. Верно?

– Да.

– Так для чего же меня ограничивать? Разумеется, я могу поискать доказательства того, что он коммунист, но вдруг это не так? Или он действительно коммунист, но мы не сможем предъявить вашей дочери свидетельства, которые бы ее удовлетворили? Зачем связывать себе руки из-за одной-единственной надежды, которая, скорее всего, несбыточна, раз уж мистер Бэском, потратив на поиски целый месяц, так ничего и не обнаружил? Почему бы вам не нанять меня для того, чтобы я помог вам достичь цели – не важно, каким способом, конечно, в приемлемых для цивилизованного человека пределах? Тогда я со спокойной совестью возьму у вас аванс в виде чека на пять тысяч долларов.

Сперлинг задумался:

– Он точно коммунист, будь я проклят!

– Понимаю. Вы на этом зациклены, ничего не поделаешь. Постараюсь начать именно с этого. Но неужели вы хотите исключить остальные варианты решения проблемы?

– Нет, нет. Не хочу.

– Хорошо. Итак, я… Да, Фриц?

Дверь, ведущая в коридор, открылась. Вошел Фриц.

– Мистер Хьюитт, сэр. Говорит, у вас назначена встреча. Я усадил его в гостиной.

– Да. – Вулф бросил взгляд на настенные часы. – Скажи, что я приду через несколько минут. – Фриц вышел, а Вулф опять обратился к Сперлингу: – Итак, я правильно сформулировал вашу цель?

– Абсолютно.

– Тогда я ознакомлюсь с отчетами мистера Бэскома, а после свяжусь с вами. Всего хорошего, сэр. Я рад, что вам понравился мой кабинет…

– Но это срочно! Нельзя терять ни минуты!

– Знаю. – Вулф из последних сил старался быть вежливым. – Срочность – еще одна черта, свойственная делам, обсуждаемым в этих стенах. Сейчас у меня встреча, затем ланч, а с четырех до шести я вожусь со своими орхидеями. Но это не значит, что о вашем деле забудут. Мистер Гудвин немедленно примется за чтение отчетов, а после ланча поедет к вам в контору, чтобы получить недостающие подробности. Скажем, в два часа вас устроит?

Джеймсу Ю. Сперлингу это совсем не понравилось. Видимо, он намеревался посвятить спасению своей дочери от невыносимой участи весь день, не отвлекаясь даже на еду. Он был настолько возмущен, что лишь буркнул в ответ что-то нечленораздельное, когда я, провожая его к выходу, вежливо напомнил, чтобы он ждал меня в своей конторе ровно в два пятнадцать, заодно приготовив чек, чтобы избавить себя от необходимости посылать его по почте. Я немного задержался, окинув быстрым взглядом его длинный черный лимузин, припаркованный у тротуара, а затем вернулся в кабинет.

Из-за приоткрытой двери гостиной доносились голоса Вулфа и Хьюитта. Поскольку предмет их общего интереса находился наверху, в оранжерее, и кабинет был им не нужен, я взял пухлый конверт, оставленный Сперлингом на столе у Вулфа, и, устроившись поудобнее, приступил к ознакомлению с отчетами Бэскома.

Глава 2

Через пару часов, без пяти два, Вулф поставил на блюдце опустевшую кофейную чашку, отодвинул свое кресло, поднялся, вышел из столовой и направился к лифту. Я, следуя за ним по пятам, поинтересовался у его широченной спины:

– Не заглянуть ли нам прежде минуты на три в кабинет?

Он повернулся:

– Я думал, ты собираешься ехать к нашему бедному папаше.

– Да, но за ланчем вы о делах не говорите, а я прочитал отчеты Бэскома, и у меня есть вопросы.

Он быстрым взглядом оценил расстояние до кабинета, понял, что путь неблизкий, проворчал:

– Ладно, давай наверх, – и снова повернулся к лифту.

Но у меня, как и у него, тоже есть правила, и одно из них гласит: если Вулф заходит в свой персональный лифт, мне там делать уже нечего. Я помчался по лестнице. Этажом выше располагались спальня Вулфа и комната для гостей. Еще выше – моя спальня и вторая гостевая комната. Следующий лестничный марш привел меня на крышу. Сейчас она не была залита ослепительным светом, как зимой, покольку на дворе стоял июнь и жалюзи были опущены, зато цветущие растения поражали многообразием ярких красок, особенно в среднем помещении оранжереи. Конечно, мне было не привыкать к этому зрелищу, к тому же в данный момент мои мысли были заняты делом, и все равно, проходя мимо бело-желтых Dendrobium, находившихся на пике цветения, я невольно замедлил шаг.

Я нашел Вулфа в комнате с горшечными растениями: он снимал пиджак и при моем появлении тут же нахмурился.

– Всего две вещи, – быстро проговорил я. – Во-первых, Бэском не только…

Вулф не дослушал:

– Мистер Бэском обнаружил хоть какие-то связи Рони с Коммунистической партией?

– Нет. Но он…

– Тогда у него для нас ничего нет. – Вулф закатал рукава рубашки. – Обсудим его отчеты после того, как я их просмотрю. Он поручил дело опытным сотрудникам?

– Безусловно. Самым лучшим.

– Выходит, мне незачем нанимать целую армию, чтобы гоняться за призраками, даже на деньги мистера Сперлинга? Представляешь, что это значит: выслеживать коммуниста, если он вообще коммунист, особенно притом, что нам нужны не предположения, а доказательства? Еще не хватало! Я определил цель, и мистер Сперлинг со мной согласился. Поезжай-ка к нему за подробностями. Напросись в гости. Там познакомишься с мистером Рони, понаблюдаешь за ним, а главное, за девицей и постараешься составить о них как можно более полное мнение. Потом назначишь ей встречу, обратишь на себя ее внимание, и, глядишь, через пару недель она о мистере Рони думать забудет – вот цель и достигнута.

– Будь я проклят! – Я укоризненно покачал головой. – Вы предлагаете мне приударить за ней!

– Называй это как хочешь. Я предпочитаю выражаться по-своему. Мистер Сперлинг сказал, что его дочь чрезвычайно любопытна. Вот и переключи ее интерес с мистера Рони на себя.

– Вы предлагаете разбить ей сердце!

– До этого можно не доводить.

– Ага, уж лучше вообще не начинать. – Я притворился, будто пылаю праведным гневом. – Вы заходите слишком далеко! Я люблю свою профессию, и мне нравится, что я мужчина, со всеми вытекающими отсюда последствиями, но я отказываюсь выступать в роли соблазнителя…

– Арчи! – перебил меня Вулф.

– Да, сэр.

– Если взять всех молодых женщин, с которыми ты познакомился, работая на меня, со сколькими из них у тебя позже установились личные отношения?

– Таких наберется пять или шесть тысяч. Но это не…

– Я просто предлагаю тебе поменять очередность и с самого начала установить с ней личные отношения. Что в этом плохого?

– Да все! – Я пожал плечами. – Ладно. Может, и ничего. Смотря по обстоятельствам. Надо на нее взглянуть.

– Хорошо. Езжай, не то опоздаешь. – И он направился к полкам с химикатами.

Я слегка повысил голос:

– Вообще-то, у меня к вам еще вопрос, вернее, два. Ребятам Бэскома, выслеживавшим Рони, пришлось буквально слоняться без дела. Еще до того, как у него могли зародиться первые подозрения, он точно учуял недоброе и затаился. Уж как они только не изощрялись, но часто и этого было недостаточно. Он знал все их ухищрения, и даже больше того. Коммунист он или нет, но этому его явно не в воскресной школе научили.

– Пф! Он ведь адвокат, верно? – презрительно проговорил Вулф, взял с полки банку с элгетролом и принялся ее встряхивать. – Хватит. Иди же.

– Минутку. Есть кое-что еще. Он трижды в разное время – это случалось в те дни, когда им все-таки удавалось его выследить, – заходил в зоомагазин Бишоффа на Третьей авеню и каждый раз оставался там больше часа. При этом никаких домашних животных у него нет.

Вулф перестал трясти банку с элгетролом, рассеянно посмотрел на нее, словно не понимая, что у него в руках, и поставил обратно на полку, а затем уставился на меня.

– А! – произнес он, оставив прежний резкий тон. – Вот как?

– Да, сэр.

Вулф оглянулся, увидел стоявшее на своем обычном месте просторное кресло, подошел и опустился в него.

Он был поражен, но меня это вовсе не обрадовало. Честно говоря, я предпочел бы упустить эту возможность, однако не посмел. Я слишком хорошо помнил тот голос – твердый, неторопливый, четкий голос, холодный, точно труп недельной давности, – который слышал всего три раза, по телефону. Первый раз в январе 1946 года, второй и третий – двумя годами позже, когда мы искали убийцу, отравившего Сирила Орчарда. Кроме того, я отлично запомнил тон Вулфа, сказавшего после второго звонка: «Мне бы следовало подать тебе знак, чтобы ты повесил трубку, как только я узнал его голос. Я не рассказываю ничего, потому что лучше тебе ничего не знать. Ты должен забыть о том, что знаешь его имя. Если когда-нибудь в ходе моих расследований я обнаружу, что столкнулся с ним и должен его уничтожить, то покину этот дом, подыщу место, где мог бы работать, а также спать и есть, если на это хватит времени, и останусь там, пока не закончу».

За годы работы у Вулфа я не раз видел, как он сражается с закоренелыми негодяями, но ни один из них не заставлял его говорить подобные вещи.

Теперь же он сидел, уставившись на меня так, будто я облил уксусом его бутерброд с икрой.

– Что тебе известно о зоомагазине Бишоффа? – спросил он.

– Да в общем, ничего. Знаю только, что в прошлом ноябре Бишофф приходил к вам и предлагал работу, но вы ответили, что очень заняты, и отказались. А когда он ушел и я начал вам пенять, вы сказали, что работать на Арнольда Зека вам так же неохота, как и ссориться с ним. Вы не объяснили, откуда вам известно, что этот самый зоомагазин – часть разветвленной организации Зека, а я не стал спрашивать.

– Я уже сказал: забудь его имя.

– Тогда не надо было мне напоминать. Ладно, я опять забуду. Итак, сейчас я спущусь вниз, позвоню Сперлингу и сообщу ему, что вы слишком заняты и потому отказываетесь от дела. Он не…

– Не надо. Поезжай к нему. Ты опаздываешь.

– Какого черта?! – поразился я. – У меня что, с мозгами не в порядке? Если Рони целых три раза за месяц побывал в этом зоомагазине, а может, и того больше, хотя не имеет домашних животных, каждый раз сидел там по часу, я делаю вывод, что он, скорее всего, работает на человека, имя которого я позабыл, и…

– Все правильно. Но дело не в том. Не важно откуда, но я знал о сомнительных связях мистера Бишоффа еще до того, как он ко мне пришел, поэтому сразу ему отказал. Однако с мистером Сперлингом я уже договорился и не могу пойти на попятный. – Вулф бросил взгляд на часы. – Тебе пора. – Он вздохнул. – Если бы за самоуважение не надо было платить такую цену…

Он снова взял с полки банку с элгетролом и начал ее трясти. Мне оставалось только уйти.

Глава 3

Вышеописанные события происходили в четверг, в два часа. Ровно через двое суток, в субботу, я уже стоял на нагретой солнцем мраморной плите размером с мою спальню и, размахивая ярко-голубым полотенцем размером с мою ванную, сгонял назойливую муху с обнаженной ноги Гвен Сперлинг. Неплохо для начинающего соблазнителя, учитывая, что я гостил здесь не под своим именем. Теперь меня звали не Арчи, а Алекс. Я рассказал Сперлингу о предложении Вулфа представить меня его семье, конечно не раскрывая всех карт, а когда он стал возражать против моего знакомства с Рони, объяснил, что для слежки и тому подобных вещей мы можем нанять помощников, я же постараюсь втереться Рони в доверие. Он уступил и пригласил меня провести выходные в своем загородном доме в Стоуни-Акрес, близ Чаппакуа, при условии, что я назовусь другим именем, так как был убежден, что его жене, сыну и старшей дочери Маделин отлично известно, кто такой Арчи Гудвин. Я скромно заметил, что сомневаюсь в этом, и настоял на том, чтобы остаться Гудвином, а не то, представляясь, мне пришлось бы каждый раз напрягать память. Мы сошлись на том, чтобы переделать Арчи в Алекса. Тогда мое новое имя подходило под инициалы «А.Г.», вытисненные на портфеле, который Вулф подарил мне на день рождения. Естественно, я намеревался захватить его с собой, потому что он был изготовлен из кожи карибу и окружающие непременно должны были увидеть эту красоту.

Промелькнувшие в отчетах Бэскома сведения о визитах Луиса Рони в зоомагазин Бишоффа дорого обошлись Сперлингу. Если бы не они, Вулф, безусловно, оставил бы Рони в покое до моего возвращения с уик-энда: столь тривиальное задание не представляло для него никакого интереса, если не считать гонорара, к тому же он отчего-то полагал, будто женщины так и падали к моим ногам, стоило мне только щелкнуть пальцами, хотя в действительности все было куда сложнее. Однако, когда в четверг вечером я вернулся от Сперлинга, Вулф уже висел на телефоне, вызванивая Сола Пензера, Фреда Даркина и Орри Кэтера. А когда в пятницу поутру они явились к нему на совещание, Солу было велено ознакомиться с отчетами Бэскома и изучить прошлое Рони, а Фреду и Орри даны особые инструкции, как установить за ним хитрую слежку. Очевидно, таким образом Вулф платил за самоуважение или позволил Сперлингу платить вместо себя. Однажды, во время третьего, и последнего телефонного разговора с Арнольдом Зеком, он заявил, что при расследовании руководствуется лишь интересами дела и не признает ограничений извне, и вот теперь настала пора доказать это на практике. Если визиты Рони в зоомагазин действительно означали, что он куплен Зеком, и если Зек по-прежнему запрещал вторгаться на свою территорию, то Ниро Вулф обязан был продемонстрировать, что никто не вправе преграждать ему дорогу. У нас была своя гордость. Вот почему к делу оказались привлечены Сол, Фред и Орри.

А на следующее утро, в субботу, я уже мчался по извилистым автострадам Уэстчестера на север, поглядывая на придорожные деревья, одетые пышной листвой, стараясь сохранять спокойствие, когда какой-нибудь незадачливый тихоход упорно плелся по левой полосе, и время от времени совершая стремительный обгон, чтобы не терять формы. Потом я, согласно указаниям, съехал с автострады на второстепенную дорогу и пару миль следовал по ней; далее, проехав между двумя увитыми плющом каменными столбами, свернул на гравийную аллею, немного попетлял по парку, украшенному разнообразными достижениями садоводческого искусства, и наконец очутился на открытом пространстве, перед большим каменным особняком, который, судя по всему, и был тем самым местом, куда я держал путь. Я остановил машину и сообщил печальному малому средних лет в униформе, что я фотограф и меня ждут.

Мы со Сперлингом условились, что я выдам себя за сына его делового партнера, который якобы увлечен фотографией и собирается запечатлеть Стоуни-Акрес для нужд корпорации. Эта легенда понадобилась нам по двум причинам: во-первых, мне в любом случае надо было как-то представиться, а во-вторых, я хотел получить удачные снимки Луиса Рони.

Четыре часа спустя, перезнакомившись со всеми домочадцами, перекусив и обойдя все поместье, вдоволь нащелкав двумя фотокамерами с самым профессиональным видом, какой мне только удалось на себя напустить, я стоял на краю бассейна и сгонял муху с ноги Гвен. Мы оба только что вылезли из воды, и с нас ручьями текла вода.

– Эй! – воскликнула она. – Не надо хлестать меня полотенцем, пусть лучше муха кусает, если она тут вообще пролетала!

Я заверил ее, что муха была.

– Ладно, в следующий раз сначала предупредите; может, я сама ее прогоню. Не хотите ли снова нырнуть с вышки? Где ваша «лейка»?

Она приятно удивила меня. После рассказов ее папаши я ожидал встретить здесь невзрачную интеллектуалку, однако наружность ее оказалась достаточно интересной, чтобы отвлечь внимание от внутреннего содержания. Сногсшибательной красоткой она не была (с этакими-то веснушками!), да и лицо ее – в сущности, вполне милое, – на мой вкус, было, пожалуй, чуть более круглым, чем хотелось бы; но и записывать ее в дурнушки я не торопился: те части тела, что предстали взору, когда она появилась в купальном костюме, заслуживали безоговорочного одобрения. Мне нипочем не заметить бы муху, не пялься я на ножку, которую та облюбовала.

Я опять нырнул, на этот раз неудачно. Когда я вылезал, откидывая назад мокрые волосы, рядом возникла Маделин:

– Что вы творите, Алекс! Шею хотите себе сломать? Обормот несчастный!

– Пытаюсь произвести впечатление, – ответил я. – У вас есть трапеция? Я умею висеть, уцепившись носками за перекладину.

– Не сомневаюсь. Весь ваш репертуар известен мне куда лучше, чем вы думаете. Подите-ка сюда, садитесь, я приготовлю вам коктейль.

Маделин вполне могла отвлечь мое внимание, вознамерься я в угоду Вулфу приударить за Гвен. Она была эффектнее Гвен: стройная, но не тощая, с гладким смуглым лицом и большими темными глазами, которые она любила томно прикрыть, чтобы затем неожиданно распахнуть и совершенно пленить вас. Я уже знал, что ее муж, пилот бомбардировщика В-17, погиб в сорок третьем в небе над Берлином, что она полагает, будто все на свете уже повидала, но ее можно убедить взглянуть еще разок, что ей нравится имя Алекс и что она надеется услышать от меня несколько забавных историй, которые она еще не слышала. Да, Маделин вполне могла отвлечь мое внимание от Гвен.

Я подошел и сел рядом с ней на скамью, залитую солнцем, но обещанного коктейля не получил, потому что тележку с закусками и напитками окружили трое мужчин, и один из них что-то готовил для остальных. Это был Джеймс Сперлинг-младший. На год или два старше Маделин, он почти ничем не напоминал своего отца. Взглянув на его изящную фигуру, гладкую загорелую кожу или широкий капризный рот, никто бы не сказал, что он похож на шахтера. Прежде мы с ним не встречались, но кое-что я о нем слышал. Не поручусь за точность выражений, но, кажется, это был упорный малый, который прилежно взялся за учебу, чтобы найти свое место в отцовской корпорации, и начал разъезжать по шахтам, мотаясь то в Бразилию, то в Неваду, то в Аризону, но быстро утомился и вернулся в Нью-Йорк восстановить силы – здесь хватало тех, кто был готов составить ему компанию.

Рядом с ним у тележки стояли двое гостей. Поскольку нас занимали лишь Рони и Гвен, поначалу я почти не общался с остальными, разве только из вежливости, но позже мне пришлось обратить внимание и на кое-кого еще. Складывалось такое впечатление, будто тут начало происходить кое-что любопытное, и я немного расширил сферу своих интересов. Если я что-нибудь понимал во флиртующих женщинах, то миссис Эмерсон, для друзей и врагов просто Конни, явно строила глазки Луису Рони.

Но прежде о тех двоих у тележки. Один из них был крутой парень, чуть старше меня, по имени Уэбстер Кейн. По моим сведениям, он был экономистом, выполнял кое-какую работенку для Корпорации континентальных шахт и считался другом семьи. Обладатель крупной красивой головы и шевелюры, явно не знакомой с расческой, небрежно одетый, он ни разу не искупался в бассейне, зато все время пил. Через десяток лет он вполне мог бы сойти за сенатора.

Я был рад случаю запечатлеть крупным планом другого мужчину, ибо мне частенько доводилось слышать, как Вулф разбирает его по косточкам. В шесть тридцать вечера пять дней в неделю Пол Эмерсон вел на радио Питтсбурга аналитическую программу, спонсируемую Корпорацией континентальных шахт. Примерно раз в неделю Вулф слушал его, но редко дослушивал до конца; он в раздражении выключал приемник и без обиняков высказывал все, что думает об этой передаче и ее ведущем. Главная его мысль всегда сводилась к тому, что Полу Эмерсону место, скорее, в гитлеровской Германии или франкистской Испании. Итак, поначалу я обрадовался возможности взглянуть на него вблизи, но был несколько сбит с толку тем, что он оказался в точности похож на школьного учителя химии из Огайо, который вечно ставил мне отметки выше, чем я заслуживал. Кроме того, я не сомневался, что у него, то есть у Пола Эмерсона, язва: он пил только содовую с одним-единственным кусочком льда. В плавках он смотрелся на редкость жалко, и, чтобы потрафить Вулфу, я несколько раз заснял его в самых эффектных ракурсах.

Так вот, то, чем, судя по всему, занималась в настоящий момент супруга Эмерсона, Конни, имело непосредственное отношение к цели, определенной Вулфом. Этой особе оставалось всего четыре-пять лет беззаботной жизни, прежде чем ей стукнет сорок, и посему меня она уже не интересовала, однако она вовсе не заблуждалась, полагая, будто вполне еще может позволить себе показаться в купальнике у бассейна при свете дня. Она была из той редкой породы блондинок, которым идет загар, да и по части фигуры, по совести говоря, обставила Гвен или Маделин, а блеск ее лучистых голубых глаз был заметен даже с противоположной стороны широкого бассейна. Там, на другом краю бассейна, она сейчас и устроилась возле Луиса Рони, пытаясь отдышаться, ибо только что продемонстрировала ему двойной подколенный захват, легко уложив его на спину, а он был отнюдь не дохляк. Эта оригинальная форма флирта имела очевидные преимущества; так или иначе, у Конни в запасе было много других приемов, которые она не задумываясь пускала в ход. За ланчем она намазывала для него булочки маслом. Подумать только!

Я был озадачен. Если те двое и беспокоили Гвен, она ничем себя не выдала, хотя от меня не укрылись несколько быстрых взглядов, брошенных ею на парочку. Возможно, притворяясь, будто ей больше нравится помогать мне фотографировать и смотреть, как я ныряю, она таким образом наносила ответный удар, но кто я такой, чтобы подозревать в притворстве симпатичную веснушчатую девчонку? Маделин принялась подшучивать над Конни и ее маневрами, но было непохоже, что они действительно ее волнуют. Что до мужа Конни, Пола Эмерсона, то кислое выражение, с каким он взирал на супругу и ее приятеля, мало о чем говорило, поскольку оно не сходило с его бесцветной физиономии, куда бы он ни взглянул.

Сам Луис Рони представлял собой загадку. Предполагалось, что он всеми силами добивается Гвен, то ли потому, что влюблен, то ли по каким-то иным причинам. Если так, то для чего все эти шуры-муры с загорелыми блондинками не первой молодости? Может, он хочет подзадорить Гвен? Конечно, я внимательно изучил его, не преминув отметить контраст между суровой, мужественной физиономией и намеками на грядущий жирок, который через пару лет начнет перевешивать мускулы, однако к окончательным выводам пока не пришел. Не ограничившись отчетами Бэскома, я навел о нем справки и теперь знал все об этом защитнике карманных воров, вымогателей, наемных убийц, скупщиков краденого и подобной швали, но так и не сумел решить, кто он – кандидат на лавры нового Эйба Хаммела[1], коммунист, пробующий раздуть шумиху с помощью новых методов, лейтенант армии Арнольда Зека, а то и кто-нибудь чином повыше или же обыкновенный простак, которым вертят как хотят.

Однако в данный момент меня больше волновала одна конкретная проблема. Вместо того чтобы гадать, до чего дойдет у них с Конни Эмерсон или чье топливо он заливает в свой бензобак, я спрашивал себя: почему он никак не оставит в покое водонепроницаемый бумажник или кошелек, спрятанный у него в плавках? Я заметил, что он уже четырежды украдкой проверял, на месте ли тот. Мое любопытство дошло до предела, когда на четвертый раз – сразу после того, как Конни продемонстрировала свой приемчик, – он не удержался и вытащил его, осмотрел и снова засунул обратно. Со зрением у меня все было в порядке, и никаких сомнений по поводу увиденного не осталось.

Естественно, этого я не одобрил. В раздевалке на общественном или даже частном пляже либо в бассейне, где много людей и где приходится переодеваться бок о бок с незнакомцами, человек имеет полное право убрать ценную вещицу в водонепроницаемый футляр и держать при себе; больше того, он будет олухом, если не сделает этого. Но Рони – такой же гость этого дома, как и все мы, – переодевался в отведенной ему комнате, находившейся неподалеку от моей, на втором этаже. Не слишком-то вежливо сомневаться в честности хозяев дома или других гостей, но даже если Рони считал, что у него были для этого основания, в его комнате наверняка имелось не меньше десятка первоклассных укромных местечек, где можно было спрятать тот, кстати сказать, совсем небольшой предмет, о котором он так беспокоился. Он оскорбил всех присутствующих, в том числе и меня. Правда, он как мог скрывал свою озабоченность, так что, кроме меня, ее, по-видимому, никто и не заметил, однако у него не было права так рисковать, ведь он мог задеть наши чувства. Лично я был возмущен и решил, что так этого не оставлю.

Моей руки коснулись пальцы Маделин. Я одним махом допил коктейль и повернул голову:

– А?

– Что «а»? – улыбнулась она, распахивая свои глазищи.

– Вы до меня дотронулись.

– Разве? Ничего подобного.

Она явно меня поддразнивала, но я в этот момент наблюдал за Гвен, собиравшейся прыгать с вышки спиной назад, к тому же нам все равно помешали. Ко мне приблизился Пол Эмерсон и ворчливым тоном проговорил:

– Забыл сказал, Гудвин: пока я не дам своего разрешения – никаких снимков. Я имею в виду в прессе.

Я вскинул голову:

– В смысле – вообще никаких или только тех, где есть вы?

– Только те, где я. Пожалуйста, не забудьте.

– Конечно. Я все понимаю.

Когда он отошел к краю бассейна и полетел в воду, судя по всему намеренно, Маделин заметила:

– Вы полагаете, что человеку, который здесь впервые, позволительно подшучивать над такой знаменитостью, как он?

– Безусловно. Почему вы удивляетесь, ведь вам отлично известен весь мой репертуар! И вообще, что я такого сказал?

– О… Когда мы вернемся в дом, я вам кое-что покажу. Мне надо бы придержать язык.

На противоположном краю бассейна Рони и Конни Эмерсон, уже отдышавшись, устремились к воде. Джимми Сперлинг, которого я про себя называл Младшим, поинтересовался, нужна ли кому дозаправка, а Уэбстер Кейн заявил, что сам всем нальет. Гвен, с которой снова ручьями стекала вода, остановилась около меня, чтобы сказать, что солнце клонится к закату и скоро можно будет поснимать западную террасу, а пока нужно накинуть что-нибудь из одежды, ведь верно?

Давно мне не выпадала такая приятная работенка. Настроение портил только этот чертов бумажник или кошелек, о котором так беспокоился Рони. Над этим стоило поразмыслить, только чуть позже.

Глава 4

Несколько часов спустя, перед обедом, я прихорашивался в отведенной мне комнате на втором этаже, где имелось три больших окна, две полутораспальные кровати, а также много другой мебели и ковров, обладать которыми мне не светит, но которыми я с удовольствием пользовался во время пребывания в этих стенах. Затем я достал ключи, которые прятал за книгами на полке, раскрыл портфель из кожи карибу, вынул из него свою аптечку и отпер ее. В отличие от дурно воспитанного Рони, я явился сюда по делу, и дело это требовало, чтобы я привез с собой в коробочке, которую называл аптечкой, несколько необычных вещиц. Я вытащил из аптечки один-единственный предмет: крошечный, круглый, светло-коричневый – и аккуратно переложил его в маленький кармашек для часов, находившийся во внутреннем кармане моего пиджака. Для этого мне пришлось воспользоваться пинцетом, потому что даже влажные кончики пальцев могли повредить этот предмет. Я снова запер аптечку и убрал ее обратно в портфель.

В этот момент постучали, и я сказал: «Войдите!» Дверь распахнулась, вошла Маделин в воздушном белом одеянии, начинавшемся на груди и заканчивавшемся где-то у пола. Ее лицо теперь казалось меньше, а глаза – еще больше.

– Арчи, как вы находите мое платье? – спросила она.

– Вполне. Не слишком строгое, зато определенно… – Я осекся и во все глаза уставился на нее. – Мне показалось, вы говорили, что вам нравится имя Алекс. Нет?

– По-моему, Арчи даже лучше.

– Тогда я снова стану Арчи. Когда отец успел вам рассказать?

– Он ничего не говорил. – Она распахнула глаза. – Вы думаете, что я считаю себя этакой искушенной и загадочной особой, правда? Может, и верно, но такой я была не всегда. Пойдемте, я хочу вам кое-что показать.

Она повернулась и вышла.

Я последовал за ней. Мы миновали широкий коридор, пересекли лестничную площадку и вступили в противоположное крыло. Одна из дверей была открыта; пройдя через нее, мы очутились в комнате, вдвое превосходившей размерами мою спальню, которая сама по себе казалась мне отнюдь не маленькой. Летние запахи, врывавшиеся сюда с улицы, смешивались с ароматом роз в гигантских вазах, расставленных по всему помещению. Я хотел было оглядеться, но Маделин сразу потащила меня к столу, на котором лежал объемистый, обтянутый кожей альбом, похожий на огромный географический атлас, раскрыла на странице с закладкой и показала мне:

– Видите? Тогда я была молода и беспечна!

Я сразу узнал ее, потому что у меня дома имелась точно такая же. Это была вырезка из «Газетт» от 9 сентября 1940 года. Моя физиономия украшала страницы газет не так часто, как портреты Черчилля, Рокки Грациано[2] или даже Ниро Вулфа; просто в тот раз мне удалось выбить пистолет из рук преступника прежде, чем он нажал на курок.

– Этот парень – прирожденный герой, – кивнул я.

Она тоже кивнула:

– Мне было семнадцать. Я грезила о вас почти месяц.

– Неудивительно. Вы это кому-нибудь показывали?

– Нет, не показывала! Черт возьми, вы должны быть тронуты моим признанием!

– Проклятье, да я тронут, но куда меньше, чем час назад! Я-то вообразил, что вам понравился мой нос или, там, волосы у меня на груди, а вы подсовываете мне какие-то детские воспоминания.

– А что, если былые чувства вернулись?

– Не пытайтесь подсластить пилюлю. В любом случае возникает проблема. Кто еще, кроме вас, может помнить об этом снимке? Кстати, он не единственный.

Она задумалась:

– Пожалуй, Гвен, но навряд ли. Больше, наверное, никто. У вас проблема, а у меня – вопрос: для чего вы здесь? Луис Рони? – Настала моя очередь призадуматься, и Маделин загадочно улыбнулась. – Значит, он.

– Может, и нет. А что, если и так?

Она вплотную придвинулась ко мне и обеими руками вцепилась в лацканы моего пиджака; глаза ее на этот раз были широко распахнуты.

– Послушай-ка, ты, прирожденный герой! – серьезно проговорила она. – Не важно, вернулись былые чувства или нет, поберегись совать свой нос в дела моей сестры. Ей двадцать два года. Я в ее возрасте уже много чего повидала, а она до сих пор невинна, как роза… Господи, при чем тут розы! Ты понял, что я имела в виду. Я согласна с папой насчет Луиса Рони, но все зависит от того, какими методами действовать. Пожалуй, лучший способ избавить Гвен от страданий – это взять и пристрелить его. Не знаю наверняка, что он для нее значит, но хочу тебе сказать: дело тут не в папе с мамой, не во мне и не в Рони. Дело в моей сестре, запомни это хорошенько.

Так уж сложилось. Мы стояли лицом к лицу, розы источали пьянящий аромат, а она вдруг сделалась дьявольски серьезной после того, как целый день заигрывала со мной, и все случилось само собой. Когда, через одну-две минуты, Маделин оттолкнула меня, я позволил ей вырваться, подошел к альбому, захлопнул его, отнес к стеллажам и положил на самую нижнюю полку. Вновь повернувшись к ней, я увидел, что она, хоть и раскраснелась, однако вполне владела собой и могла говорить.

– Болван проклятый! – воскликнула она, после чего ей пришлось прокашляться. – Взгляни, что стало с моим платьем! – Она торопливо расправила складки. – Нам пора вниз.

Когда по широкой лестнице мы вместе спускались в зал для приемов, до меня внезапно дошло, что я кое-что перепутал. Мне, кажется, и впрямь удалось установить личные отношения, только вот не с тем, с кем было надо.

Стол был накрыт на западной террасе. Как только мы расселись, лучи вечернего солнца, скользившие по верхушкам деревьев, что росли на лужайке, осветили стену дома прямо над нашими головами. К этому времени из всех присутствующих одна лишь миссис Сперлинг по-прежнему звала меня мистером Гудвином. Она усадила меня справа от себя, вероятно, для того, чтобы придать вес сыну делового партнера председателя правления. Я до сих пор не мог понять, знает ли она о том, что я переодетый сыщик. Лицом, особенно широким ртом, Младший походил именно на нее, хотя с годами она чуть располнела. Чувствовалось, что она держит хозяйство в крепких руках. По виду и повадкам слуг было заметно, что они работают здесь уже довольно долго и уходить не намерены.