Чеченский угол Тарасевич Ольга

– Слушай, не трясись ты так! – с досадой заметила Лена. – Да уж, про тебя не скажешь – прирожденный стрелок. Вообще-то это не мое дело, но я спрошу. Что тебя в Чечню-то несет?

Лика вспомнила Виктора, потухшее лицо Надежды Александровны. Бах – и пуля аккуратно прошила центр мишени.

– Наши приехали, – уверенно сказала Лена, различив в треске выстрелов скрип притормаживающих автомобилей. – Давай пистолет, на сегодня хватит. Последний выстрел что надо, молодчина.

Она вытащила пустой магазин, положила пистолет в кобуру.

– Дорогу найдешь? Иди, знакомься с ребятами. Я потом тебя догоню.

Проводив глазами удалявшуюся стройную фигурку, Лика на ватных ногах заковыляла по лестнице. Судя по вежливо-сдержанной реакции Лены, вряд ли ей будут рады. А уж командир СОБРа Дмитрий Павлов, заставляющий своих бойцов кушать червяков, и вовсе представлялся Лике монстром.

Одобрительные любопытные взгляды мужчин в камуфляже, суетившихся возле припаркованных у здания микроавтобусов, придали Вронской уверенности. Дмитрия Павлова глаза Лики вычленили из общей массы бойцов мгновенно. Те же широкие плечи, бугры мускулов свисают по бокам черного жилета, краповый берет надвинут на лоб. Вроде бы ничем не отличается от своих подчиненных, разве что светлых полосок морщин на дочерна загоревшем лице чуть больше. Но по манере держаться понятно: командир.

– Здравствуйте, я – Лика.

– А, ну привет, – глаза командира просканировали фигуру от щиколоток до макушки и остановились на лице, так и не выдав произведенного впечатления. – Писательница хренова. Иди-ка сюда.

Лика с опаской приблизилась, наблюдая за движениями крепких рук, заросших выгоревшими на солнце курчавыми волосками.

Павлов снял с себя жилет, набросил его на девушку, чуть подрегулировал лямки по бокам.

– Это разгрузка для боекомплекта. Стадион видишь?

Лика кивнула.

– Пробегаешь десять кругов, возвращаешься сюда, будут силы – поговорим. Схалтуришь – упакую еще в бронежилет. Понятно?

– А десять кругов – это сколько километров?

– Четыре с половиной-пять. Ноги в руки – и вперед!

Лика прикинула: разгрузка весила не меньше десяти килограммов, в боковых карманах угадывались тяжелые металлические предметы. С ними особо не разбежишься, даже если иногда наматываешь пару километров на дорожке в спортзале.

Сердце запрыгало, как яйцо в кастрюльке с кипящей водой, уже после первого круга.

«Мудак, – подумала Вронская, стиснув зубы. – Надо проверить, какие участки территории просматриваются видеокамерой. Если стадион – это труба, я умру уже в Подмосковье. И в Чечню ехать не придется».

Ей казалось: вспотели даже ресницы, все тело превратилось в мокрый, склизкий комок, разгрузка измолотила кости резкими ударами.

Деревья слились с турниками, и уже не разобрать дорожки под ногами, жарящее солнце потемнело, и чернота, глубокая, непроглядная, застлала глаза…

В себя Лика пришла уже на койке, проклятый жилет был аккуратно расправлен на спинке кровати.

– Меня что, кто-то нес? – простонала Вронская, заметив ехидное личико лежавшей на соседней кровати Лены. – Ничего не помню.

– Тебя Колотун нашел. Побежал к Филе, стал гавкать.

– Гавкать? Это особый способ объяснений в режиме тренировок супер-командира Дмитрия Павлова?

Лена рассмеялась:

– Ты зря ерничаешь. Колотун – это наш пес. А Филя – то есть вообще парня Филиппом зовут – сапер, он с собакой не разлей вода. Вот Филя тебя сюда и доставил.

– Пить, – пробормотала Лика, ощупывая ноги. Вроде на месте, только не шевелятся, будто не свои, чужие.

Она одним махом опрокинула протянутый стакан воды и провалилась в сон раньше, чем Лена успела вымолвить хотя бы слово.

«В ближайшее время в Чечне могут начаться работы по восстановлению двух крупных промышленных предприятий, сообщили в пресс-службе главы республики. Во время встречи президента Чечни Алу Алханова с руководством ЗАО “Электропром-корпорэйтед” бизнесмены выразили готовность инвестировать около 20 млн рублей на восстановление радиозавода и научно-производственного объединения “Промавтоматика”».

Читавший на скамейке газету «Вестник Чечни» человек с досадой перевернул страницу. Планы восстановительных работ его совершенно не интересовали.

«2 июня в трех республиках Северного Кавказа – Ингушетии, Карачаево-Черкессии и Кабардино-Балкарии – прошла крупномасштабная профилактическая операция, направленная на пресечение экстремистской и террористической деятельности. За прошедшие три дня спецоперации проведена проверка около 25 тыс. домовладений, гостиниц и общежитий. Задержано 63 человека, совершивших различные преступления, в том числе и 40 человек, находящихся в федеральном розыске. Изъяты 2 гранатомета, пулемет, 600 граммов тротила, 20 выстрелов к РПГ, более 2 тыс. патронов разного калибра, противопехотная мина и несколько артиллерийских снарядов калибра 120 мм».

«Они всегда будут нас убивать, – подумал человек, – эта война никогда не закончится. Пока на Кавказе останутся женщины, способные рожать, ряды борцов с Россией будут пополняться новыми и новыми бойцами. Единственное, чему там учат детей – это нападать. А мы и по сей день не учим войска защищаться. Следовало бы отпустить все кавказские республики, но с точки зрения геополитики наша страна не может этого себе позволить. Жизни наших ребят – разменные монетки в большой политической игре».

Наконец, он нашел то, что искал. Небольшая заметка «Празднику – быть». Неприметная, с набранным небольшим шрифтом заголовком, она совершенно не бросалась в глаза, хотя и размещалась на первой полосе «Вестника».

«12 июня на полностью восстановленной после боевых действий центральной площади г. Грозного пройдет торжественный митинг, посвященный Дню неза-висимости России. Ожидается прибытие в Грозный спецпредставителя России по Южному федеральному округу, высокопоставленных руководителей Министерства внутренних дел и Министерства обороны. Из представителей местных властей свое участие подтвердили… По окончании митинга запланировано проведение концерта, на котором…»

Заметка дочитывалась уже по диагонали. Главное для себя человек уже выяснил.

Он отложил газету, глубоко вдохнул свежий ночной воздух и обрадованно улыбнулся. Прочитанные новости его полностью устраивали.

Вчерашняя жара сменилась мелкими косыми струями по-осеннему холодного дождя. Промокшие штаны натирали ноги, но Дмитрий Павлов не обращал на это внимания. Привык. Тренировки всегда проводятся в любую погоду – и в зной, и в мороз. В Чечне небо каждый вечер норовит пролиться ливнем, дороги размывает несущимися со склонов гор потоками воды, жирная грязь с чавканьем вцепляется в ботинки. Кавказская жара смачивает «тельник» потом, к вечеру из него приходится вытряхивать соль. Надо быть готовым ко всему.

– Новенькой хреново, – констатировал бегущий рядом Лопата.

Дмитрий, с трудом переводя дыхание, огрызнулся:

– Тебе-то что!

Вот. Именно так он и предполагал. Все внимание бойцов концентрируется на девке. Даже Лопата, получивший свое прозвище за весьма умелое орудование саперной лопаткой, правда, не с целью рытья окопов, а раскраивания черепов сопротивляющихся бандитов, глаз с нее не сводит. Про Дока и говорить нечего – узнав, что Лика во время предыдущего кросса потеряла сознание, он напичкал девку витаминами, а ставший маслянистым взор явно предвкушал процесс искусственного дыхания изо рта в рот. Но уж этого удовольствия Док не получит. Девка, съежившись в комок, как промокший воробушек, бежит налегке, без «разгрузки» и оружия.

Закончив пробежку, бойцы потянулись в здание – снять форму, оставить оружие, взять щитки, шлемы и перчатки для занятий рукопашным боем.

В раздевалке Дмитрий расправил на спинке стула мокрую одежду, закрепил на поясе чехол со штык-ножом и, вяло отругав Темыча за распространяемое алкогольное амбрэ, отправился в спортзал.

Бойцы, разминаясь, метелили боксерские груши. Вронская примостилась на скамеечке у стены, наблюдая за их движениями с нескрываемым ужасом.

– Что расселась? – возмутился Дмитрий. – Лена, объясни ей принципы нанесения основных ударов.

Плотникова прекратила упражнение на растяжку, выполняемое при помощи своего коллеги – снайпера Виктора, – и послушно забормотала:

– Вот так выполняется хук, а если рука уходит противнику под подбородок – это апперкот…

Размявшись, Дмитрий скомандовал:

– Спарринг!

Он приблизился к Лике, легонько ткнул ее в плечо, ударил ногой по голени.

– Блоки ставь, отпрыгивай, ну, живо!

Девка смешно выставила руки вперед, открывая все, что только можно ударить – лицо, живот, грудь.

Дмитрий коснулся легкими ударами неприкрытого тела, девчонка что-то просекла, в ее движениях появилось смутное подобие защиты.

Увидев штык-нож, она остановилась и прошептала:

– О Боже, он что, настоящий?!

– Нет, блин, нас муляжами режут! – взорвался Дмитрий.

Лика растерянно оглянулась по сторонам. Лица ребят по соседству все в крови, один уже упал на мат, зажимая пораненную руку.

Секунда – и нож Дмитрия пропорол мастерку спортивного костюма.

– Иди постучи по груше, – распорядился командир. – Ты трижды убита…

Если не считать путающейся под ногами журналистки, Павлов был доволен своими бойцами.

«Превосходно, – подумал он после поединков с ребятами. – Реакция отличная, удары крепкие, даже протрезвевший Темыч бьется что надо…»

Обед в столовой безнадежно испортила неугомонная Лика Вронская. Не привыкший к физическим нагрузкам организм – хотя после тренировки прошло более двух часов – исторг съеденное так быстро, что девка даже не успела добежать по туалета.

– Уберешь все здесь. А потом марш в наше здание мыть сортир, – не терпящим возражений тоном произнес Дмитрий.

Насладившись побледневшим Ликиным личиком с явственно обозначившимися под щечками желваками, Павлов отправился в свой кабинет. Дежурный докладывал, что его разыскивает руководство МВД с целью сообщить детали предстоящей командировки в Чечню…

Молочный свет зарождающегося утра разбудил Салмана Ильясова.

Он открыл глаза, пошевелился, вбирая в ноющее от ран тело тепло спального мешка. В палатке вообще спалось отлично. Легкая, американского производства, она подогревалась аккумуляторной батареей, спасая от колючего ночного холода. Палатка – летняя роскошь, скрываемая от вездесущих российских «вертушек» плотным облаком «зеленки». Зимой отряд располагается в пещерах и блиндажах, сырых, мрачных, раздирающих плохо сросшиеся кости и пробитые внутренности когтями острой боли.

Салман выбрался из «спальника», зашнуровал берцы, отдернул край палатки. Долю секунды он радовался поднимающемуся из-за гор краешку солнца, щедро льющему тепло на многострадальную землю Ичкерии. Потом, увидев трясущуюся в рыданиях у потухшего костра Айзу, закусил губу.

Все понятно и больно.

– Зелимхан? – спросил Салман, все еще надеясь на то, что ошибся. Если бы женщина отрицательно покачала головой!

Но нет – черный платок клонится вниз.

– Я просыпаюсь… Он не дышит… Глаза открыты.

По щекам Айзы текут слезы, и Салман ловит себя на мысли: как же хочется зарыдать, зареветь, завыть, может, тогда исчезнет тяжесть в груди.

Смерть – это слишком серьезно для слез. Смерть – тоже работа, сложная, кропотливая, но только правильно проведенный похоронный ритуал откроет Зелимхану путь на небеса. Мальчик это заслужил, да пребудет его душа в раю, иншаллах…

Завтрак проходил в полном молчании. Бойцы вяло поглощали остатки привезенной Раппани еды. Сам гость, притихнув, ограничился кружкой дымящегося чаю, на что Вахид, поправив бинт и зеленую бандану, неодобрительно поцокал языком. Они-то ведь живы, и им нужны силы для борьбы и мести, даже если кусок в горло не лезет.

Салман прожевал шмат холодной баранины и коротко бросил:

– Раппани, Айза, Асланбек – вы остаетесь в лагере.

Асланбек, восемнадцатилетний паренек, гневно сверкнул глазами, но промолчал. Да, спускаться в аул опасно, но он мужчина, и не должен отсиживаться у костра рядом с женщиной и слабым московским гостем!

Дождавшись, пока три разведчика уйдут вперед, Салман взял тело Зелимхана на руки – окоченевшее, негнущееся в смерти. Рот оскалила гримаса боли. Будь прокляты шурави!

По узкой тропинке он легко шагал вниз. Аккуратно обошел установленные для непрошеных гостей «растяжки», скользнул взглядом по прикрытой ветками яме. Когда-то по ее дну ползали задыхающиеся от собственного дерьма русские пленные, изнасилованные, изрезанные. Покойный Арби, узнав, что родной дом выжгли термобарическими снарядами, а от них не спрятаться, не скрыться, все вокруг мгновенно заливает огненной лавой, и его родня корчилась в ней, лопалась кожа, вскипали глаза, зажаривалось еще все чувствовавшее тело… Арби швырнул в яму пару гранат. Зря. Пленных можно было бы обменять. Но Салман ничего не сказал тогда своему бойцу.

Враг, пришедший на землю нохчей, должен не просто умирать. Пусть ему будет больно, так больно, что на губах пузырится кровавая пена, пусть взрывается свет в глазах от отрубленных ног, рук, пусть острое лезвие ножа чиркает по горлу!

Ненависть, желание причинить боль – они жили где-то глубоко в душе Салмана всегда, а вырывались наружу не сразу, постепенно, с каждым убитым бойцом, с исчезнувшими родственниками. Когда артобстрел федералов сожрал Аминату и дочь, Салмана не стало, только острая ярость текла по венам. Если заканчивались патроны со смещенным центром тяжести, он подпиливал обычные. Траектория движения пули становилась непредсказуемой, мотала кишки, мучила, никакой промедол не помогал.

Только однажды в душе закопошился ужас. После ранения Салмана переправили в Европу на лечение. Он не возражал – подписанные в Хасавюрте соглашения фактически признавали независимость Чечни, цель ожесточенных боев достигнута, российские танки и БМП покинули страну.

Вернувшись, Салман не узнал Грозного. В руинах города скопилось больше страха, чем во времена активных боевых действий. Газеты взахлеб писали о публичных порках и казнях, восторгались нападением на Дагестан Шамиля Басаева.

Это была совсем не та мирная жизнь, за которую проливал кровь Салман Ильясов. Но потом в Чечню опять пришли русские, и все вернулось на круги своя. Есть враг в прицеле, его надо уничтожить, а все остальное вторично.

Салман замедлил шаг. Навстречу отряду кто-то двигался, едва слышно осыпались камешки с крутой горной дороги. В зеленой листве мелькнула повязанная банданой голова разведчика.

– В ауле все чисто, – доложил Саид, опираясь на «калаш». – Русские далеко, в городе. Можно спускаться.

Командир довольно улыбнулся. Отлично. Зелимхана похоронят по всем правилам: будут и зикр*, и садака**, и тезет***, и кадам****.

А русские… Возле каждого селенья блокпост не поставишь. Приехали, осмотрели полуразрушенные дома, выслушали возмущенных женщин и стариков – и уехали, прекрасно понимая: как только спустится ночь, в селенье придут воины Аллаха, и будет им и горячая еда, и постиранное белье. Никогда нохчи не откажутся от своих. Может, разве что сделают вид. Чтобы выжить. Чтобы помогать дальше.

Селение, располагавшееся в объятиях гор, просматривалось как на ладони. Давно, еще до войны, уютные домики скрывали раскидистые ветви абрикосовых садов. Теперь же сквозь сухие скелеты деревьев щербатые фасады темнели провалами выбитых окон.

Мать Зелимхана развешивала белье во дворе, Салман узнал сгорбленную фигурку, передернулся от сверкнувшей в ее глазах надежды. «Мимо, пройдите мимо моего дома, уходите!» – кричали темные очи.

И накатила волна горя, она узнала своего мальчика на руках командира, рухнула на колени, забила кулаками по пыльной ссохшейся земле.

Салман прошел в дом, опустил тело бойца на кровать, посмотрел на него, молодого, измученного, успокоившегося.

– Надо поговорить, – тронули его за плечо.

Старейшина Магомедзагир совсем сдал. Мелкой дрожью трясется голова, вздрагивает седая борода, из уголка беззубого рта бежит струйка слюны.

– Сынок, – старейшина опустился на стул у кровати, смахнул бисеринки пота со лба. – Беда, сынок, я уже хотел парнишку в горы к вам посылать. Знают все шурави про ваши планы. К Яхите племянник приезжал, помнишь, я рассказывал, он теперь местным милиционером заделался… Так вот, иди, говорит, Яхита, к Магомедзагиру и скажи – шурави все знают. Но не верят.

– Откуда знают? Почему не верят?

– Предатель у тебя в отряде, сынок. А не верят… Что с тупых свиней взять!

Вспышка ярости ослепила Салмана. Предатель в отряде! Ослепила – и потухла.

«Конечно, – подумал командир. – Хохол, больше некому. Его проверяли неоднократно, и все сходилось. Членство в националистической организации Украины „Уна-Унсо“, обучение в лагере на территории Грузии, переброска в Ичкерию. Петр убивал братьев-славян так, как положено – жестоко и беспощадно. Но это ни о чем не говорит. Просто он хороший агент. Точнее, был хорошим агентом. Конечно же, все сходится: на днях он как раз спускался вниз за продуктами, и вот шурави все узнали».

У колодца плескались бойцы, окатывали спины холодной водой, терли мочалкой грудь, руки.

– Полей мне, – сказал Салман Петру.

Тот с готовностью отставил автомат, зачерпнул кружку воды. В его круглых голубых глазах промелькнуло легкое беспокойство, и оно еще больше укрепило подозрения Салмана.

Звук приближающихся автомобилей раздался одновременно с возгласом прибежавшего дозорного:

– Уходим, федералы едут!

Натягивая майку, Салман выругался. Федералы, как же! Это наверняка свои, подразделение «Восход», прислужники шурави. Только они знают, что после атаки отряд можно всегда перехватить здесь, в селении, что пока в живых останется хоть один боец, он рано или поздно спустится с гор, чтобы передать родственникам тела погибших товарищей.

Салман успел увести отряд из-под обстрела.

Густая зелень деревьев скрыла приблизившихся к подножию гор людей, но несмолкающий треск автоматных очередей выдавал их присутствие.

Наверх преследователи не пошли, чем окончательно убедили Салмана: точно «Восход», знают, собаки, – основные тропы заминированы, уйти можно только по едва заметным в лестном массиве тонким прожилкам, но в них, не зная конкретных мест минирования, соваться опасно.

За пару километров до базы командир пропустил Петра вперед, достал из висевшей на поясе кобуры модернизированный пистолет Макарова, прицелился.

Хохол дернулся, вскрикнул, но на ногах устоял, смотрел, как серая штанина чернеет от крови.

– Вперед, – скомандовал Салман. – Это только начало…

Лица бойцов остались безучастными. Командир знает, что делает, читалось на них.

Еще одна пуля – и Петр падает, хватается за простреленное бедро, хрипит от боли.

Салмана сотрясает ненависть.

– Ты у меня будешь ползти, как подстреленная собака. Ползи, щенок! Ползи… А подыхать станешь медленно. Очень медленно.

– За что?! – простонал Петр.

– За то, что ты «крот», ты скотина, я платил тебе деньги, а ты сдавал моих ребят, ублюдок!

Раненый хохол, оставляя кровавый след на зеленой траве, послушно продвигался вперед.

Салман ловил на мушку сведенную от напряжения спину, побелевшие пальцы, целился между ног.

«Потерпи, – убеждал он себя. – Не торопись, пусть он заплатит за свое предательство полную цену».

Дальнейшее произошло мгновенно. Какую-то секунду хохол полз по тропке, потом вдруг метнулся в сторону, на дорогу, растянулся плашмя. Оглушительный взрыв разметал его останки, Салмана ударило по лицу, он инстинктивно отшатнулся, глянул на землю – оторванная кисть, белеют кости, торчат ошметки сухожилий.

– Ты сам посылал его ставить «растяжки», – сказал Вахид, вытирая лицо от кровавых брызг.

Салман с досадой поморщился. Как нехорошо получилось, слишком быстро.

– Петр сдал нас шурави. Мне сказал старейшина. Наверное, он всегда нас сдавал.

Вахид осторожно заметил:

– А если это не он?

Салман махнул рукой. Из случайных людей в отряде – только Раппани, но он узнал об операции лишь накануне, из лагеря не отлучался, мобильной связи в горах нет.

– Это хохол, – убежденно повторил Салман. – Больше некому.

В лагере у огня хлопотала Айза.

Раппани не утерпел, не дождался отряда, уже наложил себе полную тарелку галушек из кукурузной муки и уминал их так, что за ушами трещало.

– Ребята, там еще мамалыга есть в котелке, чай горячий, присаживайтесь, – суетилась Айза. По ее лицу было видно: ей очень хотелось расспросить про взрыв, гулкое эхо которого долго летело вверх, туда, где вершины гор припорошены шапками снега. Но она молчала. Женщинам не положено задавать вопросы.

А Асланбек не удержался:

– Взрыв был, да? Все целы, да?

– Кому надо – тот цел, – отозвался Вахид и протянул руки к костру, хотя укутавший горы вечер еще хранил дневное тепло.

Раппани встревоженно смотрел на командира, но тот, занятый чисткой пистолета и своими мыслями, остался безучастным к разлитому в воздухе беспокойству и дымящейся тарелке с кашей, поднесенной услужливой Айзой.

«Что же делать? – размышлял Салман. – Операция по захвату больницы в Дагестане разрабатывалась несколько месяцев. На сегодня готово все. Проработан маршрут проникновения на территорию соседней республики. Небольшими группами, минуя блокпосты, мы приблизимся к поджидающему в укромном месте автобусу с оружием, подготовлен автомобиль якобы сопровождения ГИБДД. Так же тщательно готовился сюрприз в Грозном. Начиненная взрывчаткой Малика должна быть пропущена на стадион нашим человеком, который проведет ее прямо к трибунам, где размещаются начальники шурави и их местные прихлебатели. И вот обо всем этом узнали русские. Старейшина говорит, что они не поверили информации. Но все же гарантий того, что мы не угодим в засаду, нет…»

Когда командир посоветовался с бойцами, те ответили единодушно: откладывать операцию не стоит. Русские не доверяют местным правоохранительным органам и, строго говоря, правильно делают – в их числе немало тех, кто оказывает реальную помощь полевым командирам. Как гласит старая чеченская пословица, ответом войне может быть только война. А на войне все средства хороши, в том числе и видимость сотрудничества с оккупантами.

Услышав про подробности запланированного в Грозном теракта, Раппани с волнением облизнул губы.

– Не надо девушки, а? Я сам.

– Что ты сам? – не понял Салман.

Гость сорвался с места, через минуту красноватые блики пламени осветили чехол со снайперской винтовкой.

– Я сам, хочу сам, – повторял Раппани, нежно, как любимую женщину, поглаживая оружие. – Девушка погибнет, но если она не убьет шурави? А я убью, Салман, здесь оптика сильная!

Командир прикинул: провести Раппани на место предполагаемый действий будет даже проще, чем Малику. Аккурат возле площади находится квартира горячих сторонников «непримиримых».

– Хорошо, – согласился он. – С тобой пойдет Вахид.

Гость обиженно воскликнул:

– Не доверяешь? Мне – не доверяешь?!

Салман лишь усмехнулся:

– Страхую тебя. Ты же в Москве давно живешь. Отходить как будешь? А Вахид выведет, он каждый камень в Грозном знает.

В ту ночь бойцы долго не расходились, обсуждали детали предстоящей операции, курили, пили черный, как нефть, чай…