И быть подлецом (сборник) Стаут Рекс
— Я донёс их до стола, но, что касается того, кто их открыл, тут мнения расходятся. Мы считаем, что я этого не делал, поскольку, как обычно, поставил их на стол и быстро вернулся к своему стулу, чтобы быть у микрофона. Бутылки всегда открывает кто-нибудь другой. И не всегда один и тот же. В этот день это могли сделать Деби, мисс Коппел, мисс Венс, Стронг и Трауб. Я говорил в микрофон и не видел, кто открывал бутылки. Вся операция занимает достаточно много времени, и человеку, проделывающему её, нужна помощь. Нужно откупорить бутылки, разлить содержимое по стаканам и раздать их. Надо раздать участникам передачи и бутылки.
— А кто занимается этим?
— О, кто угодно, или, точнее сказать, несколько человек одновременно. Вы знаете, их просто передают — и стаканы и бутылки. После того как напиток разливается по стаканам в первый раз, бутылки остаются наполовину наполненными, так что они передаются тоже.
— Кто же занимался этим в тот день?
— Как раз здесь мы не пришли к единому мнению. — Билл Медоуз заколебался. Он чувствовал себя неспокойно. — Как я уже сказал, все были там: мисс Коппел и мисс Венс, Стронг и Трауб, — вот почему это так сложно.
— Сложно или нет, — запальчиво произнёс Вулф, — но вспомнить, что случилось, особенно такую простую вещь, вполне возможно. Это как раз тот самый момент, в котором больше, чем где бы то ни было, важна ясность. Мы знаем что мистер Орчард получил бутылку и стакан, в котором был цианистый калий, и выпил достаточно, чтобы яд убил его. Но мы не знаем, по крайней мере я, произошло ли это случайно или в результате умысла одного или нескольких присутствующих, — это очень важный момент. Так или иначе стакан и бутылка были кем-то поставлены перед мистером Орчардом. Кто же поставил их туда?
Вулф посмотрел на присутствующих. Ни у кого не нашлось что сказать, но и причин отводить взгляд также ни у кого не было. Наконец Талли Стронг, снова надевший очки, заговорил:
— Мы просто не помним, мистер Вулф.
— Вздор! — На лице Вулфа появилось отвращение. — Наверняка помните. Нет ничего удивительного в том, что Кремер ни к какому выводу не пришёл. Вы лжёте. Все до одного.
— Нет, — возразила мисс Фрейзер. — На самом деле они не лгут.
— Вы неверно употребили местоимение, — перебил её Вулф. — Моё замечание относилось и к вам, мисс Фрейзер.
Она улыбнулась:
— Вы, конечно, можете подозревать и меня, если угодно, но я бы этого не делала. Всё выглядит следующим образом. Эти люди не только работают в моей программе, но они к тому же и друзья. Конечно, между ними бывают споры, возникают трения, что вполне естественно для людей, работающих вместе, даже когда их двое, тем более если их пятеро или шестеро. Но они — друзья, а это главное. — Она говорила в таком темпе и с такими интонациями, как будто находилась в эфире. — Это просто ужасно! Мы все помним, как пришёл доктор и осмотрел его, потом сказал, что ничего нельзя трогать и никому нельзя уходить. Так можете ли вы всерьёз ожидать, что кто-нибудь из них или, если вы включаете и меня, кто-нибудь из нас скажет: да, я дал ему стакан с ядом.
— Содержимое бутылки также было отравлено.
— Хорошо, пусть так. Разве можно ожидать, что кто-то из нас скажет: да, я видел, как один мой друг давал стакан и бутылку, и назовёт этого друга.
— Так, значит, вы согласны со мной, что все вы лжёте?
— Ни в коем случае. — Мисс Фрейзер была слишком серьёзна, чтобы улыбнуться. — Это настолько обычная процедура, что никому не пришло в голову отмечать и запоминать детали. Потом был шок, смятение, приехала полиция, возникло напряжение, так что мы просто плохо всё это помним. Ничего удивительного здесь нет. Я бы как раз удивилась, если бы кто-нибудь запомнил детали. Например, если бы мистер Трауб смог уверенно сказать, что мистер Стронг поставил стакан и бутылку перед мистером Орчардом. Это доказывало бы только одно: мистер Трауб ненавидит мистера Стронга, что меня бы очень поразило. Я не верю, чтобы один из нас ненавидел кого-то другого.
— Но это не означало бы, — сухо пробормотал Вулф, — что кто-нибудь из вас обожал мистера Орчарда и отвергал, как чудовищную, мысль убить его.
— Господи, да кто же мог захотеть убить его?
— Не знаю. Это как раз то, для выяснения чего я и нанят. Если, конечно, яд попал к тому, кому предназначался. Вы говорите, что не удивлены, но я удивлён. Меня удивляет, как полиция не арестовала всех вас.
— Чёрт возьми, они чуть было не сделали этого, — мрачно сказал Трауб.
— Я была уверена, что они заберут меня, — заявила Мадлен Фрейзер. — Это пришло мне в голову, как только доктор произнёс слово «цианид». Я думала не об этом стакане и бутылке и даже не о том, как это отразится на моей программе, а о смерти мужа. Он умер шесть лет назад, отравившись цианидом.
Вулф кивнул:
— Газеты не обошли вниманием этот факт. Значит, это было первое, что пришло вам в голову?
— Да, когда врач сказал о цианиде. Быть может, вы этого не поймёте, но так оно и было.
— Со мной произошло то же самое, — вступила Дебора Коппел тоном, подразумевавшим, что здесь кого-то в чём-то напрасно обвиняют. — Мисс Фрейзер была замужем за моим братом. Я видела его сразу после смерти. А в тот день я увидела Сирила Орчарда и… — Она остановилась. Глядя на неё в профиль, я не мог видеть её глаз, но видел сжатые пальцы. Через секунду она продолжала: — Да, это сразу же пришло мне в голову…
Вулф нетерпеливо перебил её:
— Ясно. Не буду притворяться, что я доведён до белого каления тем, что вы, закадычные хорошие друзья, не в состоянии вспомнить, что произошло. Если бы вы вспомнили и рассказали полиции, я бы не получил этой работы. — Он посмотрел на стенные часы. — Уже двенадцатый час. Я немного надеялся, что мне удастся, собрав вас всех вместе, вбить клин… Но кажется, это невозможно. Вы слишком влюблены друг в друга. Мы попусту потратили время. Я не получил ничего, даже микроскопического фактика, которого не почерпнул бы до этого из газет. Может, мне и не удастся ничего сделать, но всё же я намерен попытаться. Кто из вас проведёт здесь ночь со мной? Именно столько времени — может быть, немного меньше или больше — мне придётся потратить на каждого из вас, и я хочу начать сейчас. Кто из вас останется?
Явных добровольцев не было.
— Господи! — запротестовала Элинор Венс. — Опять то же самое!
— Мои клиенты, — сказал Вулф, — это ваш наниматель, корпорация, где вы работаете, и ваш спонсор. Мистер Медоуз?
— Я должен отвести мисс Фрейзер домой, — сказал Билл. — Потом могу вернуться.
— Я довезу её, — предложил Талли Стронг.
— Это глупо, — раздражённо фыркнула Дебора Коппел. — Я живу всего лишь в квартале от неё, и мы можем взять такси.
— Я поеду с вами, — предложила Элинор Венс. — Сначала забросим вас, потом такси довезёт меня.
— Я поеду с вами, — настаивал Талли Стронг.
— Но ведь ты живёшь за городом.
— Примите меня в расчёт, — сказал Билл Медоуз. — Я могу вернуться сюда через двадцать минут. Слава Богу, завтра среда.
— Во всём этом нет необходимости, — авторитетно вступил в разговор президент «Хай спот». Он покинул кушетку и стоял среди кандидатов, также поднявшихся со своих мест. — Моя машина ждёт у дома, и я могу подвезти всех, кому по пути. Вы можете остаться здесь с Вулфом, Медоуз. — Он повернулся и сделал шаг к столу. — Мистер Вулф, этот вечер не произвёл на меня большого впечатления. Он практически не произвёл никакого впечатления.
— На меня тоже, — согласился Вулф. — Перспективы весьма туманные. Я бы предпочёл отказаться от дела, но и вы, и я связаны соглашением. — Увидев, что некоторые из собравшихся потянулись в прихожую, он повысил голос: — Ещё одну минуту, если позволите. Я хотел бы назначить время для встреч с вами. Первого из вас я жду завтра с одиннадцати до часу дня, следующего с двух до четырёх, потом вечером с половины девятого до двенадцати и ещё около полуночи. Не могли бы вы разобраться с этим до того, как уйдёте?
С моей помощью им это удалось, и я занёс в блокнот результаты их дискуссии. На это ушло время, но они были закадычными друзьями, и спора не возникло. Единственное, что омрачило их отбытие, произошло, когда Оуэн не упустил возможности подколоть меня насчёт того, что на лице Вулфа не было видно ни пластыря, ни пореза. По крайней мере не касаться этой темы у него могло бы хватить приличия.
— Я ничего не говорил о его лице, — холодно сказал я ему. — Я сказал, что он порезался во время бритья. Он брил ноги. Я так понял, что вы собираетесь фотографировать его в шотландской юбке.
Оуэн от злости начисто лишился дара речи. Полное отсутствие чувства юмора.
Когда остальные удалились, Билл Медоуз был удостоен чести сесть в кресло из красной кожи. На маленький столик у подлокотника я поставил вновь наполненный стакан, а Фриц принёс поднос с тремя сандвичами, сделанными из хлеба его собственного приготовления. Один с нарезанной крольчатиной, второй с солониной и третий с деревенской ветчиной.
Я устроился за отдельным столом с блокнотом, точно такой же тарелкой сандвичей, как и у Билла, кувшином молока и стаканом. У Вулфа было только пиво. Он никогда не ест ничего между ужином и завтраком. Это давало ему повод утверждать, что он не потолстел за пять лет, что, впрочем, не соответствовало действительности.
Одно удовольствие наблюдать, как Вулф разбирает по винтикам какого-нибудь мужчину, впрочем, и женщину тоже. С другой стороны, это может заставить вас заскрежетать зубами. Если вы точно знаете, что ему нужно, а он беззвучно крадётся к жертве, чтобы не спугнуть её, следить за ним — искреннее удовольствие. Но если ему ничего конкретно не нужно и он занимается непонятными вещами, копается в одной яме, затем переходит к другой, потом возвращается к первой и, по вашему мнению, оказывается в тупике, время идёт и сандвичи и молоко давно кончились, то рано или поздно наступает момент, когда вы уже не заботитесь о том, чтобы, зевая, прикрывать рот рукой, уж не говоря о том, чтобы подавлять зевоту.
Если бы в четыре часа утра в среду Вулф ещё раз начал расспрашивать Билла Медоуза о его связях с людьми, играющими на скачках, или о любимых темах определённых лиц, когда они говорят не о работе, или о том, как попали на радио и насколько им это нравится, я или кинул бы в Вулфа блокнот, или пошёл на кухню налить себе ещё молока. Но он не стал этого делать. Он отодвинул кресло и привёл себя в вертикальное положение. Если кто-нибудь хочет знать, что записано в моём блокноте, то может прийти в мой кабинет в любое время, когда я не занят, и почитать его — доллар за страницу. Но должен предупредить, что он выбросит деньги на ветер.
Я проводил Медоуза к выходу. Когда я вернулся в кабинет, там убирался Фриц. Он всегда ложится спать после Вулфа.
Фриц спросил меня:
— Солонина была сочной, Арчи?
— Господи! — воскликнул я. — Ты что, думаешь, я помню о событиях такой давности! Сколько дней назад это было! — Я повернул рукоятку сейфа и обратился к Вулфу: — Сдаётся мне, мы ещё даже не вышли на старт. Что вы собираетесь делать утром? Позвать Сола, Орри, Фреда и Джимми? Для чего? Почему бы не послать их следить за Андерсоном?
— Я не собираюсь тратить деньги, пока не пойму, что хочу купить, — мрачно сказал Вулф. — Даже если это деньги клиентов. Если бы отравителя можно было найти путём установления мест, где продаётся цианистый калий, или иных источников, где его могут достать эти люди, то этим должен заниматься мистер Кремер и двадцать тысяч его молодцов. Без сомнения, в этом направлении они сделали всё, что могли. Так же, как и во многих других. Иначе он не звонил бы мне, взывая о помощи. Единственный человек, которого я хочу увидеть сегодня утром, — это… Кто, кстати, придёт в одиннадцать часов?
— Деби. Мисс Коппел.
— Ты мог бы сделать так, чтобы сначала шли мужчины, на случай если бы удалось разобраться до того, как мы перейдём к женщинам.
Он подошёл к двери в прихожую.
— Спокойной ночи.
Глава 7
Если тридцать три часа спустя, в четверг, кто-нибудь захотел узнать, как продвигаются дела, он смог бы удовлетворить своё любопытство, заглянув в столовую и понаблюдав за поведением Вулфа за обедом. Последний состоял из кукурузных оладий с осенним мёдом, сосисок и салата. Обычно во время еды Вулф общителен, разговорчив, любит пошутить. На сей раз он был замкнут, раздражителен и мрачен. Фриц до смерти разволновался.
В среду мы с одиннадцати до часу разговаривали с мисс Коппел, с двух до четырёх — с мисс Фрейзер, с мисс Венс — с половины девятого вечера до одиннадцати и с Натаном Траубом — начиная с полуночи. В четверг с одиннадцати до обеда у нас был Талли Стронг.
В результате у нас появились сотни исписанных страниц, но в них не было ничего существенного.
Конечно, были заполнены некоторые пробелы, но чем? Нам удалось добиться ряда признаний, но в чём! Билл Медоуз и Нэт Трауб признали, что часто играют на скачках. Элинор Венс признала, что её брат занимался гальванопластикой и она знала, что он постоянно пользуется материалами, содержащими цианиды. Мадлен Фрейзер признала: трудно поверить, что кто-то подсыпал яд в одну из бутылок, не заботясь, кому она достанется. Талли Стронг признался, что полиция обнаружила отпечатки его пальцев на всех четырёх бутылках. Он объяснил это тем, что, пока врач возился возле тела Сирила Орчарда, он, Стронг, испугался, что не всё в порядке с «Хай спотом», продукцией одного из ведущих спонсоров. В панике он схватил четыре бутылки с идиотской идеей спрятать их куда-нибудь подальше. Мисс Фрейзер и Трауб отобрали их у него и снова поставили на стол. Признание было сделано ловко и объясняло, почему полицейские не смогли выжать ничего из отпечатков пальцев.
Дебора Коппел призналась, что прекрасно разбирается в цианидах, их применении, воздействии, симптомах, дозах и в том, где их можно достать, поскольку читала о них после того, как шесть лет назад умер её брат. За всё это время Вулф лишь дважды выказывал признаки явного неудовольствия — оба раза, когда речь заходила о гибели Лоуренса Коппела. В первый раз он спрашивал о нём у его сестры, Деборы, затем у Мадлен Фрейзер, его вдовы. Подробности этого дела, естественно, стаи лакомым куском для газет на прошлой неделе, поскольку одна деталь — цианид — совпадала в обоих случаях. Одна из газет дошла до того, что опубликовала статью какого-то знатока, усомнившегося, действительно ли тогда произошло самоубийство, хотя до этого подобный вопрос не возникал.
Однако Вулф волновался не по этой причине. Смерть Лоуренса Коппела произошла в его доме в городишке под названием Флитвилл в штате Мичиган. Вулф хотел знать, не жил ли неподалёку от Флитвилла человек по фамилии Орчард, или имевший родственников с такой фамилией, или сменивший впоследствии фамилию на Орчард. Не знаю, почему ему пришло в голову, что это очень важно, но он явно выжимал эту идейку досуха, а затем снова начинал выкручивать до скрипу. Он провёл так много времени, выясняя этот вопрос с Мадлен Фрейзер, что к четырём часам, времени своей послеобеденной встречи с орхидеями, расспросил её лишь о бегах.
За эти день, ночь и утро мы с Вулфом не только беседовали с этими пятерыми. Мы обсуждали великое множество способов, которыми разумный человек может достать цианид. Мы говорили о том, как легко добраться до бутылок в холодильнике радиостудии, о целесообразности выбивания некоторой информации — например, об отпечатках пальцев — из инспектора Кремера или сержанта Пэрли Стеббинса. Это дало примерно те же результаты, что и беседы. Кроме того, было два звонка от Кремера, а также от Лона Коэна и других. И ещё были уточнены детали по организации визита к нам профессора Ф. О. Саварезе.
С приглашением Нэнсили Шеперд мы зашли в тупик. Мы знали о ней всё: ей шестнадцать лет, живёт вместе с родителями в доме 829 по Виксли-авеню в Бронксе, у неё светлые волосы и карие глаза, а отец её работает на складе. Телефона у них не было, и в четыре часа в среду, когда от нас ушла мисс Фрейзер, а Вулф отправился в свою оранжерею, я взял из гаража машину и поехал в Бронкс.
Дом 829 по Виксли-авеню был тем самым местом, где люди живут не потому, что им этого хочется, но потому, что вынуждены там жить. Этому дому вполне следовало бы устыдиться собственного вида — и, возможно, так оно и было. Я нажал кнопку у фамилии Шеперд — никакого эффекта. Я спустился в подвальный этаж и раздобыл дворника. Его внешность вполне соответствовала виду дома. Он сказал, что это надо было делать раньше — звонить в квартиру Шепердов. Вот уже три дня, как их нет. Нет, уехали не все. Только миссис Шеперд и девчонка. Он не знал куда — и вряд ли кто ещё в доме мог бы ответить на этот вопрос. Кое-кто считал, что они сбежали, другие утверждали, что их сцапали полицейские. Лично он подозревал, что их уже нет на белом свете. Нет, мистер Шеперд жив-здоров. Он уходит на работу в половине седьмого, а возвращается после пяти.
Взглянув на свои часы, я увидел, что сейчас пять часов десять минут. Я предложил этому несусветному созданию доллар, чтобы он погулял немножко перед домом, но он взглянул на меня так, что я сразу понял: я выбросил на ветер по крайней мере восемьдесят центов из денег клиентов.
Ждать долго не пришлось. Когда возник Шеперд, я понял, что совершенно напрасно отвлекал дворника от его важных дел: простого описания хватило бы вполне. Тот, кто разрабатывает лица, в данном случае начисто утратил чувство пропорции. Шеперд уже собирался войти в дом, но я вырос перед ним и спросил без особой учтивости:
— Мистер Шеперд?
— Прочь! — прорычал он.
— Меня зовут Гудвин, и я работаю на Мадлен Фрейзер. Насколько я понял, ваши жена и дочь…
— Прочь!
— Но я только хотел…
— Прочь!
Он не касался меня руками и не оттеснял плечом, но каким-то непонятным образом прошёл мимо меня в вестибюль и вставил ключ в замочную скважину. У меня было с десяток возможных вариантов: схватить его за шиворот, дать в челюсть и так далее, но это дало бы мне только эмоциональную подзарядку и не принесло желаемых результатов. Было ясно, что если он не хочет сказать, где находится Нэнсили, в сознании, то, оказавшись в нокауте, он просто не сможет этого сделать. Я спасовал.
Я вернулся на Тридцать пятую улицу, оставил машину у дома, прошёл в кабинет и позвонил Мадлен Фрейзер. Трубку взяла Дебора Коппел. Я спросил её:
— А вам известно, что Нэнсили исчезла вместе с мамашей?
— Да, — сказала она, — известно.
— Вы не упомянули об этом, когда были здесь сегодня вечером. Мисс Фрейзер также не сделала этого днём.
— Но ведь не было причины говорить об этом. Нас никто не спрашивал.
— Вас обеих спрашивали о Нэнсили.
— Но не о том, где она сейчас находится.
— В таком случае я вам задаю этот вопрос: где она сейчас находится?
— Я не знаю.
— А мисс Фрейзер?
— Нет. Никто из нас не знает.
— Откуда вы узнали, что она уехала?
— Она позвонила мисс Фрейзер и сказала, что уезжает.
— Когда?
— Это было… Это было в воскресенье.
— Она не сказала, куда отправляется?
— Нет.
Вот и всё, чего мне удалось добиться. Я повесил трубку, сел и задумался. С одной стороны, был шанс, что Пэрли Стеббинс будет в хорошем настроении и бросит мне кость, тем более, что Кремер потратил немало двадцатипятицентовиков, звоня нам. С другой стороны, если бы я попросил его об этом, он захотел бы поторговаться, а мне было нечего ему предложить. Поэтому, когда я подошёл к телефону, я позвонил не в полицию, а в «Газетт».
Лон Коэн лениво ответил на звонок. Он поинтересовался, не решил ли я, что свободный орган прессы открыл для меня кредит.
Я фыркнул:
— В один прекрасный день, дружище, ты получишь от нас нечто сногсшибательное. При наших темпах, скажем, через полгода. Но газета должна стоять на службе общества, и я хочу этими услугами воспользоваться. Ты знаешь, что Нэнсили Шеперд и её мать испарились?
— Конечно. Её отец очень расстроился, потому что оказался замешан в деле об убийстве. Чёрт возьми, он чуть не укокошил двух фотографов. У папаши есть характер!
— Да, я встречался с папашей. Что он сделал с женой и дочкой? Не закопал их в укромном месте?
— Отправил их из города. Как нам стало известно, с разрешения Кремера, и, конечно, Кремер знает куда, но помалкивает. Естественно, мы считаем, что это произвол. Нельзя же допускать, чтобы американский народ держали в неведении и вводили в заблуждение. Ты должен получить своё, поскольку мы буквально несколько часов назад узнали: Нэнсили и её мать — в отеле «Амбассадор» в Атлантик-Сити в номере с гостиной, спальней и ванной.
— Ты не сказал одного. Кто платит за номер?
Лон Коэн не знал. Он согласился: недопустимо, что американский народ, представителем которого я являюсь, не проинформирован по этому важному вопросу, и, прежде чем повесить трубку, пообещал что-нибудь обязательно сделать для исправления положения.
Когда Вулф спустился в кабинет, я ввёл его в курс событий. К этому времени нам ещё оставалось побеседовать с троими, но уже стало ясно, что потребуется всё наше воинство. Поэтому Вулф приказал мне связаться по телефону с Солом Пензером. Сола не было на месте, но час спустя он перезвонил.
Сол Пензер работает по найму. У него нет кабинета, да он ему и не нужен. В деле Сол настолько хорош, что требует и получает вдвое больше того, что обычно платят людям его профессии. Каждый день он получает столько предложений, что может выбирать то, что ему нравится. Я не знаю случая, когда бы он отказал Вулфу, кроме тех случаев, когда был так связан по рукам и ногам, что не мог пошевельнуться. Он принял наше предложение.
Сол должен был отправиться на поезде в Атлантик сегодня вечером, провести там ночь и утром заставить миссис Шеперд отпустить Нэнсили в Нью-Йорк, чтобы поговорить с Вулфом. Он привезёт её — если понадобится, вместе с матерью.
Когда Вулф заканчивал разговор с Солом, вошёл Фриц с подносом. Я удивлённо посмотрел на него, поскольку Вулф редко пьёт пиво до обеда. Потом, когда Фриц поставил поднос на стол, я увидел, что это не пиво. Это была бутылка «Хай спота» и три стакана. Вместо того чтобы повернуться и уйти, Фриц остался.
— Может быть, слишком охлаждённое? — предположил Фриц.
Вулф достал открывалку из верхнего ящика стола и, с отвращением глядя на бутылку, откупорил её и стал разливать содержимое по стаканам.
— Сдаётся мне, что это ненужная жертва, — заметил я. — Зачем страдать? Если Орчард раньше никогда не пил «Хай спот», он не смог бы понять, тот ли это вкус или нет, и даже если этот напиток ему не нравился, они были в эфире и он мог отпить немного просто из вежливости. — Я взял стакан, протянутый Фрицем. — Но в любом случае он выпил достаточно для того, чтобы яд его убил. При чём же тут наше мучение?
— Он мог пить его раньше. — Вулф поднёс стакан к носу, понюхал и поморщился. — В любом случае убийца должен был исходить из этого. Настолько ли отличается вкус, чтобы можно было рисковать?
— Понятно. — Я сделал маленький глоток. — Не так уж плохо. — Я отпил ещё. — Единственный способ почувствовать разницу — сначала выпить это, а потом немного цианида. Где он у нас?
— Не дурачься, Арчи. — Вулф поставил стакан после двух маленьких глотков. — Что, чёрт побери, они кладут туда, Фриц?
Фриц покачал головой.
— Рвотный корень? — предположил он. — Мятные лепёшки от кашля? Может быть, принести шерри?
— Нет. Воды. Я сам. — Вулф поднялся, прошёл в прихожую и повернул на кухню. Он уверяет, что перед обедом для здоровья полезны физические упражнения.
В тот вечер, в среду, нашими жертвами сначала были Элинор Венс, а затем Натан Трауб. Трауба Вулф отпустил в три утра. Таким образом, две ночи мы провели в разговорах.
В четверг с утра мы начали с Талли Стронга. Допрос был в полном разгаре, когда ровно в полдень позвонил Сол Пензер. Вулф подошёл к телефону, дав мне знак не вешать трубку. Уже по интонации Сола, как только он произнёс моё имя, я понял, что дело плохо.
— Я на вокзале в Атлантик-Сити, — сказал Сол. — Я могу через двадцать минут сесть на поезд в Нью-Йорк либо броситься в океан, по вашему усмотрению. Я попросил миссис Шеперд о встрече, но ничего не получилось. Тогда я прибег к помощи одного трюка — без толку. Наконец они с дочкой спустились в вестибюль, но я подумал, что будет лучше дождаться, пока они выйдут на улицу. Я попытался проделать то, что работало уже тысячу раз, но всё без толку. Она позвала полицейского и потребовала арестовать меня за то, что я к ней пристаю. Позже я предпринял ещё одну попытку, по телефону, но успел сказать лишь четыре слова. Теперь ничего не поделаешь. Я уже третий раз подвожу вас в течение десяти лет, а это чересчур. Я не хочу, чтобы вы платили мне, даже за расходы.
— Вздор! — Вулф никогда не сердился на Сола. — Если мне понадобятся детали, вы доложите о них позднее. Сможете добраться до Нью-Йорка, чтобы быть у меня к шести часам?
— Да.
— Хорошо. Действуйте.
Вулф снова занялся Траубом. Как я уже говорил, итогом этой тяжёлой двухчасовой работы стало признание Трауба в том, что он часто играет на скачках. Как только он ушёл, мы с Вулфом отправились в столовую, чтобы съесть обед, который я уже описывал: кукурузные оладьи с осенним мёдом, сосиски и салат. Дело осложнялось тем, что к двум часам мы ждали Саварезе. Вулф любит, чтобы продолжительность трапезы зависела только от его желания и количества пищи, а не от таких внешних факторов, как звонок в дверь.
Однако звонок прозвучал точно вовремя.
Глава 8
Вы, наверное, слышали об исключении, которое подтверждает правило. Профессор Ф. О. Саварезе представлял собой как раз такое исключение.
Считается, что итальянец должен быть темноволосым и если не коротышкой, то по крайней мере человеком невысокого роста. О профессорах принято думать, что все они сухи, педантичны и подслеповаты. Математики живут в стратосфере, а здесь оказываются потому, что решили навестить родственников. Так вот, Саварезе был итало-американцем и профессором математики и тем не менее являлся весьма жизнерадостным блондином высокого роста. Он был на два дюйма выше меня и ворвался, как мартовский утренний ветерок.
Первые двадцать минут он рассказывал нам с Вулфом, как интересно и важно было бы разработать набор математических формул для детективной деятельности. Его любимая область математики, сообщил он, связана с объективным числовым измерением вероятности. Прекрасно. А что из себя представляет работа детектива, как не объективное измерение вероятности? Всё, что он предлагает сделать, — добавить слово «числовое». Не в качестве довеска, а в качестве союзника.
— Сейчас я поясню, что я имею в виду, — сказал он. — И вы сможете следить за ходом моих рассуждений.
Он стремительно подскочил ко мне, схватил блокнот и карандаш, которые я ему протянул, и снова оказался в кресле из красной кожи.
Карандаш как безумный заметался по бумаге. Через полминуты Саварезе стремительно вырвал верхний листок и перебросил через стол Вулфу. Затем он снова стал чертить, через минуту вырвал страничку и ринулся с ней ко мне.
— Каждый из вас должен иметь это перед глазами, чтобы следить за моими рассуждениями, — сказал он.
Не буду притворяться, что могу воспроизвести это по памяти. У меня до сих пор хранятся оба эти листка в папке с пометкой «Орчард». Вот что на них написано:
u = (1/DV2x) {1 — (K/2)(X/D — X3/3D3)} e-(X3/3D3)
— Это, — сказал Саварезе, улыбаясь и светясь неподдельным интересом, дружелюбием и желанием помочь, — второе приближение к нормальному закону ошибки, иногда называемому общим законом ошибки. Давайте применим его к простейшей детективной ситуации, например к вопросу, кто из трёх находящихся в доме мог украсть кольцо с бриллиантом из запертого ящика. Я должен объяснить, что Х в данном случае означает отклонение от значения, D — стандартное отклонение, К — означает…
— Прошу прощения! — взревел Вулф. — Вы что, пытаетесь изменить тему разговора?
— Нет! — Саварезе выглядел удивлённым и слегка обиженным. — Разве? А что была за тема?
— Смерть Сирила Орчарда и ваше отношение к ней.
— О, конечно. — Он виновато улыбнулся и развёл руками. — Может быть, всё-таки вернёмся к нашему разговору позже? Это одна из моих любимых идей — применение математических законов вероятности и ошибки к детективным проблемам. Возможность обсудить её с вами — это золотой шанс.
— В другой раз. А пока, — Вулф постучал пальцем по общему закону ошибки, — я сохраню это. Кто из людей, находившихся в студии, поставил стакан и бутылку перед мистером Орчардом?
— Не знаю. Было бы интересно сравнить ваш подход с подходом полиции. Без сомнения, вы стараетесь дальше продвинуться от вероятности к уверенности. Скажем, вы начинаете с того, что существует один шанс из пяти, что Орчарда отравил я. Если считать, что у вас нет субъективных предубеждений, то ваша цель заключается в том, чтобы как можно быстрее двинуться с этой позиции. Направление вас не волнует. Всё, что я говорю или делаю, сдвинет вас в ту или иную сторону. В одном случае один из пяти превратится в один из четырёх, один из трёх, и так до тех пор, пока мы не поищем один из одного и микроскопическую дробь. Это будет настолько близко к позитивной уверенности, что вы сможете сказать, что я убил Орчарда. В другом случае, один из пяти станет одним из десяти, одним из сотни, одним из тысяч. Когда дело дойдёт до одной десятимиллиардной, то вы будете достаточно близки к негативной уверенности и скажете, что знаете, что я не убивал Орчарда. Эта формула…
— Без сомнения. — Вулф прекрасно держал себя в руках. — Если вы хотите сравнить меня с полицией, то должны время от времени позволять мне вставить слово. Вы когда-нибудь видели мистера Орчарда до дня передачи?
— О да! Шесть раз. Первый раз — за тринадцать месяцев до этого, в феврале 1947 года. Вы обнаружите, что я абсолютно точен. Это потому, что полицейские спрашивали меня обо всём этом много раз. Между прочим, я готов сделать всё, чтобы продвинуть вас в сторону положительной уверенности, тем более что субъективно вы бы предпочли именно это направление. Следует ли мне поступить именно так?
— Непременно.
— Я знал, что вам это понравится. Как математика меня всегда интересовало применение теории вероятности в азартных играх. Развитие нормального распределения…
— Потом, — резко сказал Вулф.
— Хорошо, хорошо. Есть причины, по которым вычислить вероятность в случае со скачками особенно сложно. Тем не менее люди проигрывают на скачках сотни миллионов долларов. Чуть более года назад, проверяя некоторые формулы, я решил изучать несколько изданий с информацией о бегах и подписался на три из них. В их числе был «Ипподром», издаваемый Сирилом Орчардом. Полицейские спрашивали, почему я выбрал именно его, но в ответ я мог сказать только одно: «Не знаю». Я забыл. Для вас и для них это факт подозрительный. Для меня факт самый заурядный. Не помню, и всё. Как-то в феврале прошлого года мне попалась газета, в которой были две статьи Орчарда, и я решил повидаться с ним. Он был достаточно умён, и, если бы он интересовался математическими проблемами, я бы хорошо его использовал. Но он ими не интересовался. Несмотря на это, я время от времени виделся с ним, а однажды мы вместе провели целую неделю в доме моего друга в Нью-Джерси. Всего же, до выхода передачи в эфир, я видел его, находился с ним рядом шесть раз. Подозрительно, не правда ли?
— Отчасти, — подтвердил Вулф.
Саварезе кивнул:
— Я рад видеть, что вы стараетесь, по возможности, сохранять объективность. Ну и что из этого? Как только я узнал, что популярная радиопередача, транслируемая на всю страну, поинтересовалась, стоит ли приглашать в качестве гостя ипподромного «жучка», я написал письмо, в котором настоятельно требовал этого. Я также просил о чести быть вторым гостем программы и рекомендовал, чтобы они пригласили Сирила Орчарда. — Саварезе просиял. — Ну и как теперь поживает ваша пропорция один из пяти?
— Я этой игры не принимаю, — проворчал Вулф. — Это вы занимаетесь вычислениями за меня. Я полагаю, письмо, которое вы писали, сейчас у полицейских?
— Нет, его нет нигде. Похоже, что сотрудники мисс Фрейзер не хранят корреспонденцию больше двух или трёх недель. По-видимому, моё письмо было уничтожено. Если бы я вовремя узнал об этом, то не был бы столь искренним, излагая полиции его содержание. А впрочем, не знаю. На моё отношение к этой проблеме, безусловно, повлияли вычисления вероятности быть арестованным по обвинению в убийстве. Но, чтобы принять свободное решение, я должен был знать, во-первых, что письмо уничтожено и, во-вторых, сотрудники мисс Фрейзер плохо помнят, о чём оно. Я узнал оба эти факта слишком поздно.
Вулф заёрзал в кресле.
— Что ещё вы можете предложить для продвижения к позитивной уверенности?
— Так-так, — задумался Саварезе. — Пожалуй, это всё, если только мы не перейдём к рассмотрению дистрибуции, но для этого нужна ещё одна формула. Например, мой характер, изучение которого, а роsteriori[1] покажет, что, возможно, я способен совершить убийство во имя революционной научной теории. Ещё одна деталь — мои финансовые возможности. Я получаю зарплату доцента, и этого едва хватает, чтобы жить вполне сносно, но я платил десять долларов в неделю за этот «Ипподром».
— Вы играете на скачках?
— Нет, никогда. Я знаю слишком много или, скорее, слишком мало. Более девяноста девяти процентов ставок на скачках делается в результате эмоционального порыва, а не работы ума. Я приберегаю свои эмоции для той деятельности, для которой они предназначены. — Саварезе взмахнул рукой. — Это даёт нам толчок в другом направлении, к негативной уверенности. Конечной точкой этого пути является заключение, что не я убил Орчарда, и мы можем спокойно перейти к этому. Аргументы таковы. Я не мог устроить так, чтобы яд достался Орчарду. Я сидел по диагонали напротив него и не помогал передавать бутылки. Нельзя доказать, что я когда-нибудь покупал, похищал, брал взаймы или хранил у себя цианид. Невозможно установить, что я выиграл, выигрываю или выиграю в будущем от смерти Орчарда. Когда я пришёл в радиостудию, в двадцать минут одиннадцатого, все остальные были уже там, и если бы я попытался подойти к холодильнику и открыть дверцу, меня наверняка бы заметили. Нет никаких свидетельств тому, что мои отношения с Орчардом носили иной характер, чем я их описал, содержали элемент враждебности или предубеждённости. — Саварезе улыбнулся: — Насколько далеко мы продвинулись? Один из тысячи?
— Я в эту игру не играю. — В голосе Вулфа не было враждебности. — Меня нет на этом пути, меня вообще нет ни на какой из дорог. Я смотрю по сторонам и интересуюсь различными вещами. Вы никогда не бывали в Мичигане?
За тот час, который оставался до свидания с орхидеями, Вулф расстрелял Саварезе вопросами. Тот отвечал кратко и по существу. Было видно, что профессор действительно хотел сравнить технику работы Вулфа и полицейских. Когда ему задавался вопрос, он его внимательно выслушивал, с таким видом, будто был судьёй, арбитром, а не подозреваемым в убийстве, проходящим через серьёзное испытание. Другими словами, сохранял объективность.
Он продолжал в таком духе до четырёх часов, когда встреча закончилась, и я проводил «объективность» до дверей. Вулф направился к лифту.
Чуть позже пяти прибыл Сол Пензер. Невысокого роста (мне он доставал лишь до середины уха) и хрупкого сложения, Сол и вовсе кажется крошечным в кресле из красной кожи, но он любит сидеть в нём. Плюхнулся он в него и на сей раз. Он также весьма объективен, и я редко видел его ликующим или огорчённым по поводу того, что случилось с ним, или того, что произошло с кем-то ещё в результате его действий. Но в тот день он был действительно не в духе.
— Я плохо рассчитал, — мрачно начал он. — Отвратительно рассчитал. Мне стыдно показываться на глаза мистеру Вулфу. У меня была наготове отличная история, и я был уверен: нужно лишь десять минут разговора с мамашей. Но я недооценил её. Я поговорил о ней с парой коридорных, пообщался с ней по телефону, и у меня была возможность как следует разобраться в ней, когда она появилась в вестибюле гостиницы и тогда, когда она вышла на улицу. И всё-таки я недооценил её. Я ничего не могу сказать о её уме или характере, но она точно знает, как отваживать собак. Я был чертовски близок к тому, чтобы провести день за решёткой.
Когда Сол окончил свой рассказ, я вынужден был признать, что это грустная история. Ни один частный детектив не любит, когда приходится возвращаться с пустыми руками, не выполнив простую работу. И Солу Пензеру это тоже явно не нравилось. Чтобы отвлечь его, я смешал ему коктейль и достал колоду карт, предложив сыграть по маленькой. В шесть часов, когда Вулф спустился из оранжереи, игра закончилась. Я выиграл три доллара.
Сол доложил обо всём Вулфу, который сидел за столом и слушал, не перебивая и не комментируя. Когда Сол закончил, Вулф сказал, что тому не за что извиняться, и попросил его позвонить после ужина для получения инструкций. После этого он отпустил Сола. Мы остались вдвоём.
Вулф откинулся в кресле, закрыл глаза, и казалось, что он даже не дышит. Я сел за машинку и отпечатал изложение доклада Сола. Я пошёл к шкафу, чтобы подколоть листок к досье, когда Вулф заговорил:
— Арчи!
— Да, сэр?
— У меня нет сил. Мы топчемся на месте.
— Да, сэр.
— Я должен поговорить с этой девушкой. Свяжитесь с мисс Фрейзер.
Я так и сделал, но лучше бы мы сэкономили двадцатипятицентовик. Мисс Фрейзер сожалела, что мы не продвинулись вперёд. Она сделает всё, что в её силах, чтобы помочь, но опасается, что не будет пользы, если она позвонит миссис Шеперд в Атлантик-сити и попросит её привезти дочку в Нью-Йорк, чтобы увидеться с Вулфом. Нет никаких сомнений, что миссис Шеперд ей просто откажет. Мисс Фрейзер признала, что имеет влияние на Нэнсили, но не на мать. Она и думать не хочет о том, чтобы позвонить Нэнсили и убедить её удрать и приехать самой. Она не может этого сделать, поскольку дала денег матери и дочери, чтобы они уехали.
— Так это вы? — Вулф позволил себе удивлённую интонацию в голосе. — Мисс Коппел сказала Гудвину, что никто из вас не знает, куда они уехали.
— Мы не знали до сегодняшнего дня, пока не увидели в газетах. Давайте называть вещи своими именами. Отца Нэнсили просто спровоцировали всеми этими фотографами, репортёрами и всем прочим. Он обвинил во всём меня, и я предложила оплатить расходы поездки. Но я не знала, куда они решили отправиться.
Окончив разговор, мы обсудили перспективы. Я предпринял попытку предложить другие варианты, но Вулф зациклился на Нэнсили, и я не смог осудить его за нежелание начинать новый раунд встреч с людьми, на которых он работает. Наконец он заявил властным тоном, по которому было ясно, что обсуждение закончилось:
— Я должен поговорить с этой девочкой. Доставь мне её.
Я знал, что этим всё и кончится.
— Она непременно должна быть в сознании? — спросил я на всякий случай.
— Я же сказал, что хочу поговорить с ней. Значит, она должна быть способна разговаривать. Ты можешь её привести в чувство после того, как доставишь сюда. Мне следовало сразу послать тебя, зная твои успехи у молоденьких женщин.
— Большое вам спасибо. Но она не молоденькая женщина, она маленькая девочка. Она носит короткие юбочки и носочки.
— Арчи!
— Да, сэр?
— Доставь её!
Глава 9
Шансов у меня было немного. Идея пришла мне в голову за обеденным столом, пока я слушал рассказ Вулфа о человеке с усами длиной в один фут, который преподавал математику в школах Черногории. Чтобы стать продуктивной, идея требовала некоторой информации от дворника дома 829 по Виксли-авеню. Но когда сразу после обеда я поехал туда, выяснилось, что он ушёл в кино, и мне пришлось ждать его целый час. Я выжал из него всё, что могло мне пригодиться, щедро пожертвовав ещё один доллар из денег «Хай спот». Затем я вернулся, поставил машину в гараж и прошёл в свою комнату. Вулф, конечно, сидел у себя в кабинете, и дверь была открыта, но, проходя мимо, я даже не остановился, чтобы кивнуть ему.
У себя я ещё раз хорошенько почистил зубы, поскольку не знал, как скоро они в следующий раз увидят щётку. Затем я начал собираться в путешествие, положив расчёску в верхний карман пиджака. Я не хотел брать с собой сумку — лишняя возня. Ещё я позвонил. Я сделал это у себя, а не в кабинете, поскольку Вулф возложил всю операцию на меня, не дав и намёка о том, как её можно осуществить. Если ему так хочется — тем лучше. Стало быть, ему и впрямь ни к чему было слушать, как я даю подробные и исчерпывающие инструкции Солу Пензеру. Снова спустившись вниз, я остановился у двери кабинета и пожелал Вулфу спокойной ночи. Больше мне было нечего ему сказать.
Во вторник ночью я спал чуть больше трёх часов, то же самое в среду. И в четверг. В пятницу в 6.З0 утра, когда я вылез из вагона на платформу вокзала Атлантик-Сити, было темно, пасмурно, прохладно и в целом преотвратительно. Я как следует зевнул, передёрнулся с ног до головы и сказал таксисту, что я его клиент. Я попросил подождать минуту, подошёл к такси, стоящему за ним, и заговорил с водителем.
— В это время суток мне мало одного такси. Мне нужно два. Я поеду в переднем, а ты езжай следом. Когда остановимся, то поговорим.
— Куда ехать?
— Недалеко. — Я протянул ему доллар. — Внакладе не останешься.
Он вяло кивнул и включил зажигание. Я забрался в переднюю машину и сказал водителю, что нам нужно оказаться где-нибудь в окрестностях отеля «Амбассадор». Это было недалеко, и через несколько минут мы подъехали к тротуару. Припарковаться в это время дня было нетрудно. Когда второй водитель остановился прямо за нами, я дал ему сигнал, и он присоединился к нам.
— У меня есть враги, — сообщил я им.
Они переглянулись, и первый сказал:
— Разбирайся с этим сам, парень. Мы просто таксисты. На моём счётчике пятьдесят центов.
— Не пугайтесь. Я говорю о дочери и жене. Они разрушают мою жизнь. Сколько входов в «Амбассадор»? Я не имею в виду пожарные лестницы и угольные шахты. Сколько там обычных входов?
— Два, — сказал один.
— Три, — сказал другой.
— Сколько же?
Они сошлись на трёх и рассказали мне, где они находятся.
— Тогда нас троих будет вполне достаточно. Вот, — сказал я и вытащил две пятёрки, добавив доллар тому, который вёз меня. — Окончательная сумма будет зависеть от того, сколько времени это займёт. Я думаю, вам не придётся подавать на меня в суд. Теперь слушайте внимательно.
Так они и сделали.
Десять минут спустя, около семи, я стоял перед неким подобием куста, на котором не было листьев, глядя на выход из «Амбассадора» со стороны океана. Комки грязного серого тумана, подгоняемые порывами ледяного ветра, заставляли думать об этом месте скорее как о последнем пристанище, нежели как о курорте. Я начал понимать, что совершил серьёзную ошибку, отложив завтрак до того времени, когда смогу сделать это как следует. Мой желудок решил, что, поскольку он, видимо, мне никогда больше не понадобится, имеет право свернуться в комочек и посмотреть, как я на это отреагирую. Я попытался обмануть его, сглатывая слюну, но, поскольку я не чистил зубы, вкус слюны мне совсем не понравился. Тогда я попытался плевать, но это заставило желудок съёживаться ещё быстрее.
Проведя таким образом полчаса, когда часы показали четверть восьмого, я пожалел, что недоработал свой план. В это время одно из моих такси показалось из-за угла и остановилось возле меня. Водитель подозвал меня и открыл дверь.
Читать бесплатно другие книги:
