Нежное имя мечты Мавлютова Галия

– Инесса, а когда вы зарегистрируете ваше предприятие? – спросил Игорь Валентинович.

– Сегодня. В крайнем варианте – завтра, – я утвердительно взмахнула своей шляпкой. Вовремя подхватила ее за поля, иначе она бы точно съехала на стол.

– А разрешение в министерстве? Там же невозможно достучаться. С первого раза. Без «своей лапы» не обойтись, – ехидно заблестел глазками Игорь Валентинович.

Но я осталась прямолинейна и неприступна, как девушка с веслом в летнем парке. Едкий укол прошел мимо чувствительной кожи. Альберт должен отработать двести баксов по полной программе. Он еще пожалеет, что когда-то связался со мной. За две баксовые купюры он будет ездить в Москву для устройства моих дел в течение двух лет. Так я подумала. Вслух мне пришлось сказать нечто иное. Я учитывала звериные законы бизнеса.

– Дорожка в Москву протоптана, мне разрешение достать легко, почти как сигарету выкурить, – я взмахнула руками, выкинув вполне элегантную, милую козу. Игорь Валентинович заметно смутился. Дама в шляпке, но вся на пальцах. Невиданное зрелище, но эффектное, как полет метеорита в натуральную величину. Кажется, так говорил Бобылев. Цитирую. Мне не жалко.

– О-о, – восхищенно выдохнул Игорь Валентинович, – тогда вам можно доверять. Вы влиятельное лицо, Инесса Веткина.

Лицо «влиятельного лица» приняло медно-красный оттенок. Шляпка водрузилась на макушку. Сама по себе. Сначала съехала набок, затем в самостоятельном полете восстановила прежнее положение.

– Тогда – по рукам, – залихватским тоном выпалила я.

И размашисто расписалась «Ветк» и витиеватая круглая завитушка, обозначающая остаток фамилии. Фамилия – моя тайная и явная гордость. Не променяю ее ни на какую другую, самую что ни на есть королевскую. Предварительный договор заключен. Подписи расставлены. Мы расстались с Игорем Валентиновичем крепкими друзьями. Крепче нашей дружбы лишь сорокаградусная водка и осиновый кол. Я помахала девушкам на прощание, даже послала им воздушный поцелуй. Из Приморского района снова в центр – по пути те же женщины, толкающиеся и цепляющиеся, те же хозяйственные сумки, авоськи, пакеты, кошелки, коляски – детские и грузовые. Население Питера без устали рыскало в поисках пропитания. Я с независимым видом трусила прогулочным шагом, будто вопрос добывания пищи меня лично не касался.

В Центре регистрации за короткое время произошли небывалые перемены. Там больше не значилось рябой девушки. Вместо нее солидно восседала плотная женщина, она явно олицетворяла своей устойчивостью и усидчивостью незыблемый порядок в бюрократическом болоте. Женщина долго разглядывала мою шляпку, узел на боку, заколку в волосах, затем настойчивый взгляд переместился на мои глаза, уши, ресницы, нос, губы и еще что-то такое, чего я сама в себе до сих пор не заметила. Не разглядела, наверное, не успела, а плотная женщина все рассмотрела. От ее сурового взора мне захотелось нырнуть под стол и затаиться под ним до поры до времени.

– Наименование есть? – спросила женщина с обыскивающими глазами.

– Есть. «Кальпурния», – во мне еще тлела надежда, что Кальпурния останется со мной, несмотря на канцелярские препоны. Но не тут-то было. Моя Кальпурния канула в прошлое. Осталась в чужих руках.

– У нас уже есть одна «Кальпурния». Точнее, целых две. Давайте другое наименование, – брезгливо сжимая полные губы, гневно пророкотала женщина.

Обе «Кальпурнии» – мои давнишние знакомые. Они стали мне как родные. Я отправила им воздушный поцелуй. Мысленно отправила, а вслух мне опять пришлось нагло хамелеонничать.

– Даю, – согласилась я, – чего ж не дать-то. «Кора». Назовем мое предприятие Корой. Красивое имя, элегантное, как питерская осень.

– А чего в нем такого замечательного и элегантного? – с подозрением покосилась на меня недоверчивая чиновница.

– Безумно замечательное имя, – я немного помолчала, сомневаясь, стоит ли посвящать учрежденческую женщину в таинства мистического имени.

Вообще-то мне нечего скрывать от народа. Моя совесть чиста и невинна, как родниковая вода. Так пусть регистраторша узнает чистую правду. И я незамедлительно приступила к рассказу. «Кора – так называют древнейшие статуи девушек, найденные среди античных руин. Дочь Зевса и Деметры – богини плодородия, супруга Аида, царица преисподней, грозная повелительница теней умерших, Кора является символом растительности, которая ежегодно выходит из земли. Она олицетворяет бессмертие души. У древних римлян эта славная девушка звалась Прозерпиной». Я многозначительно замолчала, видимо, выдохлась. Навыки ораторского искусства пошли на пользу регистрационной палате. Женщина заслушалась. Она сидела за столом, прижав кулаки к пухлым щекам. Вдруг всколыхнулась, засуетилась, видимо, стесняясь за нечаянно проглянувшее детское выражение в суровых обыскивающих глазах.

– А зачем вам загробная царица? Кора, Прозерпина, Персефона, они же мертвыми руководили. Кто же такое нечистое имя дает? Вы задумали свое дело, у вас появилась собственная организация, а вы черт знает что придумали – Прозерпина, Кора, загробное царство… – передразнила меня любознательная женщина.

– Кора, и только Кора, – бурно запротестовала я, – никто не знает, что Персефону и Прозерпину в мифах называли Корой. Вы да я. Нас только двое. А мы унесем нашу тайну в могилу, так ведь? Мы не расскажем никому, даже в милиции, – я привстала и приникла лицом к лицу перепуганной насмерть женщины – глаза в глаза, бровь в бровь, зрачок в зрачок. Чиновница вскочила со стула и затряслась от страха.

– Да что вы на самом деле, с ума сошли, что ли? – завопила она, прижимая руки к груди. – Какая тайна? Какая могила? Милицию приплела зачем-то. Давайте сюда ваши бумаги.

Женщина выхватила из моих рук пакет документов и куда-то унеслась, ковыляя на высоких каблуках. Каблуки ворочались из стороны в сторону, крутились волчком, регистраторша спотыкалась, едва не падала, но она ничего не чувствовала – ни ног, ни рук, ни лица. Только страх, и больше ничего. Женщина унеслась в неизвестность, а я осталась сидеть за столом, весело ухмыляясь и радуясь собственной смекалке. Регистрация моей конторы по перепродаже чужой мебели пройдет без сучки и задоринки, то есть бесплатно. Я сэкономлю деньги и нервы. Я отправила Альберта в Москву без денег, с учетом моих прошлых заслуг, а регистраторша сама не захочет принять взятку из моих рук. Она побоится загробной мести. В глубине души меня, разумеется, смущало могильное имя моего предприятия. Но делать нечего. Дело уже сделано. Сказала А – нужно говорить Б. Первый пункт плана выполнен, можно зачеркнуть. Три последующих этапа потребуют осмысления и доработки. Осмысление – тяжкий труд, внешне незаметный и внутренне неблагодарный. Но осмысление приносит ощутимую пользу в виде сбережения скудных материальных средств.

День давно закончился. Северный ветер – по всей длине порывистый – едва не сбивал с ног. Холодно, солнце уже спряталось. Воздух прозрачный до пронзительности, в тени – будто наступил только что морозный февраль, а не весенний апрель. Я сную по Питеру в поисках лучшей доли с непринужденным и слегка томным видом, будто изнываю от утомительного безделья. Вдруг я споткнулась. Нельзя увеличивать темп. День у меня оказался перенасыщенным до предела. Нужно набраться новых сил. Цезарь заждался. И я поехала домой, точнее, отправилась пешком. На улице я заметила много любопытного. Мимо меня проковыляли бродяги с непередаваемым ароматом подвального существования. Трое нищих, поразивших мое воображение, по возрасту были моими сверстниками. Сквозь лохмотья, струпья и коросту проглядывала безудержная молодость. Они могли быть моими одноклассниками. Мы могли ходить в один детский сад. Писать в один горшок. Судьба раскидала нас по разные стороны жизни. Кто-то сидит на мусорной свалке, кто-то валяется в грязи, кто-то ездит на Канары. И никто не виноват. Судьба. Хотелось в дом, в тепло и уют. Но, кажется, наступила пора наведаться в милицию. Время пришло. Консультант-стиляга с модными усиками оказался пророком. Все пути приводят когда-нибудь в милицию. Вдруг мой кабриолет уже пригнали. Сначала угнали, затем пригнали. Иногда такое случается. В Питере всякое может произойти. Не могу больше по улицам пешком ходить. Завидую всем, кто ездит в разных автомобилях. Сегодня я позавидовала даже владельцам пресловутых «Запорожцев». Если кабриолет случайно не отыщется, я, пожалуй, куплю себе «Запорожец» последней модели. Где-то за городом, говорят, есть очень недорого. Отличная идея. Зато никто не угонит. И никто не догонит. Желающие угнать «Запорожец», даже последней модели, еще не родились на белый свет. Сегодня поход в милицию отменяется ввиду наступившей белесой темноты. Еще апрель на дворе, а вечера уже светлые, прозрачные. Кажется, что день продолжается, конца-краю не видно, а он давно закончился. На часах десять вечера. Я перешагнула порог. В квартире стояла тишина. Неужели мама опять уволокла кота, но Цезарь тут же выполз из тени.

– Милый, ты дома? Ты голоден? – воскликнула я, чтобы удостовериться в стабильности покоя и уюта. Я улеглась на диван и уставилась в потолок. Почему-то больше не думалось о диете, о фигуре, о тренировках. Клубы, салоны и фитнес отошли на задний план. Я горела, как факел, навязчивая идея сжигала меня изнутри. Я вдруг вспомнила наш диалог с Бобылевым.

– Сергей, а почему сотрудники уходят от тебя? Ты не боишься остаться один? – спросила я его, когда мы вернулись с небес на грешную землю.

– Почему от меня уходят? Они вообще уходят. От себя. Я не боюсь одиночества. Я люблю быть один. А сотрудники могут плодотворно работать на одном месте и в одном качестве лишь в течение пяти лет. Дальше – застой и стагнация. Фирма закончит фактическое существование, если сотрудники не будут меняться каждые пять лет. Нужно подгонять людей, чтобы они не застаивались, приспосабливались к меняющимся условиям. Страх потерять работу должен выжимать из человека последние силы. Конкуренция – вот основной двигатель прогресса. – Бобылев будто поставил точку в диалоге. Еще мгновение – и он стукнет кулаком по столу.

– Какие страшные слова ты говоришь, Сергей, – я испуганно передернулась.

Я не верила своим ушам. Бобылев не может говорить ТАКОЕ! Он – другой. И вдруг я все поняла. Правда коснулась моего сознания. Дошло наконец-то. Жестокие слова сказал кто-то другой, и это и есть Бобылев, настоящий, самый что ни на есть натуральный.

– А почему, собственно говоря, страшные слова? Ничего страшного нет. Нельзя заниматься бизнесом и не исполнять его законы, а конкуренция – основной закон бизнеса. Сотрудники моей корпорации знают, что они временные люди, наемные работники. А чтобы остаться в фирме надолго, нужно напрягаться, проявлять талант, если нет никаких талантов, а такое бывает, нужно выискивать способности, становиться коммуникабельным, ловким, предприимчивым. Если ничего не происходит, человек останавливается в своем развитии. И в компании он становится тормозом. Препятствием. Я не могу этого позволить. «Планета» – мой ребенок. Мое детище. Я люблю ее, как самого себя не люблю, – сказал Бобылев и смутился.

Наверное, он в первый раз сказал о своей любви к корпорации. Я выбила из него признание. И расстроилась. Зачем оно мне – это признание? Можно было обойтись без него. И тогда все оставалось бы как прежде, как в сказке, как на другой планете.

– А каким образом ты узнаешь, что сотрудник выработал свой ресурс? Может, у него искания, метания, депрессия, с каждым может случиться, пройдет некоторое время, и он принесет тебе еще большую выгоду? – спросила я, ужасаясь собственного любопытства. Зачем я задаю дурацкие вопросы? Бобылев обязательно скажет правду, как на допросе. А мне не нужна бобылевская правда, любая правда чудовищно неприглядна. Не хочу ничего слышать, пусть все останется, как раньше.

– Не надо впадать в депрессию. Я не могу позволить себе и ему такой роскоши. Жестокий закон джунглей. Извини, родная, мне нужно уходить… – Бобылев нежно поцеловал меня в щеку.

И Сергей ушел. Он спешил. А я осталась одна. Наверное, я могла бы пройти мимо лишних вопросов. Живут миллионы людей, не забивая головы никчемной информацией. Есть мужчина. Есть женщина. Они любят друг друга. И не нужно лезть в душу друг друга. Там есть тайна. Пусть она лежит глубоко на дне, покрываясь илом. Но я не могла поступить иначе. И узнала, что поступила верно, уволившись из «Планеты». До этого жесткого разговора у меня еще оставались кое-какие сомнения. После его слов все сомнения исчезли. Но любовь не ушла. Она стала еще крепче, еще монолитнее, чем была до сурового диалога. Я закрывала глаза и видела Сергея. Он сжимал губы и кулаки, что-то говорил. И за его хлесткими словами я видела Саакяна, Блинову, Егорову, Гришанкова, они шли гуськом, как древнеримские рабы, со связанными ногами, с опущенными головами. Они уже выработали свой ресурс. Молодость прошла, наступила зрелость. Спелые плоды падали наземь. И Бобылев не хотел поднимать перезрелые фрукты. Пусть подбирают другие, голодные и всеядные. Я мотала головой, отгоняя дурные мысли и видения прочь, подальше. Согласна, правда жизни жестока, даже омерзительна, но она справедлива.

Теперь я могу видеть настоящее лицо Бобылева. Без рыцарского забрала, незащищенное и честное. Он мог бы уйти от разрушающего скандала. Но он ответил прямо, не скрывая истины. Бобылев не боялся потерять меня, он был уверен, что я пойму. Сергей вообще ничего не боится, смелый мужчина. В народе говорят: сердце мужчины может завоевать лишь та женщина, которая полюбит его дело. Узнает и полюбит. Не примет – полюбит. Мужчина всю оставшуюся жизнь будет привязан к этой женщине. Я долго ворочалась в постели. Душно и жарко, смятенно на душе. Сомнения вновь выползли из глубоких тайников, обвили мое тело, туго стянули романтические помыслы канатами запретов. И во всей этой вакханалии чувств я твердо усвоила лишь одно: я поступила верно. Безошибочно верно. Я ушла от него, как будто сбежала из монастыря. Я поступила мудро. Меня не уволили. Я сама ушла. И Бобылев поступил бы точно так же, как и я. Мы братья по крови. Мы воспринимаем окружающий мир одинаково. Поэтому Бобылев не вызывает во мне раздражения, как и я не вызываю в нем. Чувство вспыхнуло во мне еще ярче, еще огненнее. Любовная лава ворочалась во мне, перемешивая мысли и чувства в одно сплошное горючее месиво. И мне вновь приснился Бобылев. Его слова уже не казались страшными. Он говорил и смеялся, а я все старалась понять, где я нахожусь, во сне или наяву, но так и не поняла. Наверное, я находилась в ирреальном мире, между фантазией и реальностью. Я обняла Бобылева, прижалась к нему всем телом и забыла обо всем – о деньгах, о самоутверждении, о звериных законах экономики. Мы находились в безвоздушном пространстве, где не было денег и конкуренции, где летали странные, но красивые птицы, пели прекрасные девушки в белых хитонах, откуда-то издалека доносился аромат свежескошенного сена. Бобылев выглядел счастливым. Ему не нужно было никого увольнять, выгонять, наказывать. Он не устраивал тестирование, не проводил аттестации, не прогонял сотрудников по конкурсу, как сквозь строй. Бобылев был просто человеком. Мужчиной. И я его любила.

Утром я долго пялилась в потолок, пытаясь усвоить и осмыслить сон. Усвоить удалось. С осмыслением вышла небольшая напряженка. Я не могла сопоставить и соединить двух Бобылевых в одно целое. С одной стороны – жесткий прагматик, с другой – романтический рыцарь. Мое сердце принадлежало рыцарю. С прагматиком пришлось вступить в жестокую схватку.

Я начала собственное дело без копейки в кармане. И теперь мне приходилось ежедневно и ежесекундно изобретать малобюджетные проекты. Я сократила расходы на содержание тела и квартиры. Машина самоликвидировалась. Не нужно тратиться на бензин и автосервис. Я оставила дотации в прежнем рационе лишь на питание коту и косметику. Первопричиной отвратительного настроения послужило отсутствие денег на абонемент в спортивный клуб. Без тренировок я уже не могла обойтись. Можно было отказаться от хлеба и мяса, довольствуясь духовной пищей, тело же настойчиво требовало изнурительных испытаний. Безработное существование заметно сократило мои жировые отложения. Кожа подтянулась, слегка подсохла. Еще один месяц вынужденного прозябания, и я превращусь в стройную сомалийку с поджарыми мышцами и шелковистой кожей. Что и требуется к летнему сезону. Я разложила оставшиеся деньги на части. Часть на маникюр, педикюр – непреложная необходимость. Ногти на руках и ногах должен стричь опытный мастер. Прическа – можно потерпеть еще месяц. Волосы заметно подросли, игриво опускаются завитками на уши и шею, кажутся естественными, будто были уложены еще в роддоме при моем появлении на свет. Одежда – пусть верой и правдой послужит прежняя, полностью оправдывая истраченные на нее немалые доллары и евро. Обувь – обуви полно в доме, на любой взыскательный вкус, все страны света собрались в обувном ящике, как на прием по случаю тезоименитства нашего президента. Квартирные расходы – норма для скромной жизни. Отложить – не прикасаться. Руками не трогать, прилипнет. Клеем намазаны дьявольские бумажки. В конверте зашуршала пустота. Я почесала затылок с отросшими волосами. Придется сократить расходы на питание. Мое питание, а вот кошачье нужно оставить в неприкосновенном виде. Никогда я еще не сидела в столь бедственном положении. Для получения банковского кредита требовалась уйма документов и времени. Помещение в «Меркурии» нуждалось в ремонте. Небольшом, малобюджетном, но ремонт был необходим. Всего-то дел – линолеум сменить, стены покрасить, потолок обновить, светильники переставить с места на место. Я бы оставила все, как было, но директор настаивал на обновлении. Иначе Игорь Валентинович не соглашался подписывать окончательный договор аренды. Я покусала губы. Бог дал мне испытания для того, чтобы проверить меня на прочность. Выдержу, вынесу. И заодно снесу с лица земли все, что попадется под руку. Я решительным жестом побросала деньги в конверт. Надо заработать правильные и хорошие деньги, много денег, а не сидеть, пригорюнившись, пересчитывая медные гроши. И я решила сделать первый шаг. Зайти в милицию и осведомиться насчет угнанного автомобиля. Если меня выпрут, я сразу уйду, без обид и упреков. Дураков в стране нет. Заявление об угоне не поступало. Нет заявления – нет преступления. Я надела черную кожаную куртку, брючки-стретч, кепку с козырьком. Французский стиль. Вылитая Эдит Пиаф периода ранней зрелости. Я благополучно добралась до районного отдела милиции. У входа стояли автоматчики. В двух экземплярах. Они долго раздумывали, что со мной делать – пропустить в здание или все-таки не стоит. Наконец они расступились. Я проскользнула между автоматными стволами. Кожа и металл. Дежурный из-за деревянного барьера долго рассматривал мою кепку, брюки и куртку, он смотрел на меня, будто обыскивал взглядом, совсем как та чиновница из регистрационной палаты. Я передернула плечом. Хотелось отлепить назойливый глаз. Прилип, будто липучка.

– У меня, это… вот… машину угнали, – сказала я слегка охрипшим от волнения голосом.

Блуждание по инстанциям кого угодно может привести в состояние повышенной взволнованности. Мир устроен по обычной схеме – человек не видит другого человека. Разумеется, он смотрит, разглядывает, пристально, внимательно, дотошно изучая внешний облик, пытаясь найти на моем лице какие-нибудь окаянные изъяны: конопушки, веснушки, оспинки и прыщики – особые приметы. Но дежурный совсем не видит людей. Насторожив взгляд, навострив слух, он враждебно выискивает повод, чтобы уменьшить число потерпевших, которые могут дурно повлиять на статистику уголовной преступности.

– А мы здесь при чем? – удивился дежурный местного отдела. – Угнали, значит, угнали. Теперь ждите, когда пригонят.

– Да я, в общем-то, абсолютно без претензий, – хмыкнув, сказала я, в сущности, и не ожидая другого приема.

Все как в жизни. Лицом к лицу с реальностью, без сантиментов и соплей. Выступить, что ли, отдельным номером, сбить спесь с этого недоумка. Пальцы веером, козу под нос. Дежурный слегка оторопел, увидев мои гибкие и ловкие пальцы, издали похожие на щупальца. Я выставила руки вперед, дескать, что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, когда мои друзья со мной. Дежурный смущенно хихикнул. Сразу понял, что за моей спиной стоят крупные силы. Армейские подразделения. Летные дивизии. Полки и батальоны. Тылы обеспечены. Продовольствие отгружается. В небе виднеются развернутые парашюты. На выручку брошен десант.

– А почему без претензий? Вы предъявляйте, предъявляйте ваши претензии, нам от этого одна приятность, – ласково заворковал дежурный, и не только заворковал, он даже слегка заплясал передо мной, как голубь перед голубицей. Я убрала пальцы. Теперь я знаю самый продуктивный метод создания малобюджетных проектов. Если бы я не ткнула под нос дежурному бандитскую козу, мне пришлось бы раскошеливаться на презент. Презент – в переводе на русский язык, взятка должностному лицу при исполнении служебных обязанностей – непременно образовал бы зияющую дыру в моем конверте с неприкосновенным запасом. Пришлось бы экономить на «Вискасе» для Цезаря. Нельзя обижать бессловесное животное, и Гринпис осудит. Цезарь явно с ним перезванивается, разумеется, тайком от меня.

– Какая марка? Когда угнали? – дежурный вытащил из-под сиденья толстый журнал.

Он сидел на нем, согревал, вливал в журнал тепло жаркого майорского тела.

– «Пежо». Три месяца назад. На Сенной. Утром. Шел снег. Дул ветер. Порывистый. Местами. Никаких следов и отпечатков.

Я барабанила пальцами по фанерной столешнице. Разводы и трещины, пятна и кляксы, милицейский стол плакал, он просился на помойку, верой и правдой отслужив свой срок. Я оседлала колченогий стул и с прищуром а-ля Железный Феликс уставилась на майора. Майор даже слегка застеснялся. Он отвернулся от металлического взгляда, сделав вид, что роется в ящике раздолбанного стола.

– Давненько угнали, – пробурчал майор, – что ж вы раньше-то не приходили?

– Нужды не было, – я скакнула на стуле, будто решила взять приз в гонке, прийти к финишу непременно первой.

– А-а, – с понимающим видом сказал майор, – раньше не было нужды, а сейчас появилась. Утром проснулись и вспомнили. Машина понадобилась?

– Да не машина, майор, деньги позарез нужны, во как, – я резанула ребром ладони по горлу.

– В таком прикиде можно и без денег весело прожить, – по-свойски хохотнул дежурный.

Я поддержала майорское веселье, состроив на лице понимание. Растянула рот до ушей. Из меня получилась отличная мартышка.

– Можно, но невозможно, время, знаете ли, не то, мужчины в экономику ударились. С калькулятором на свидание приходят, – сказала я, изо всех моих актерских сил подыгрывая майору.

Он кивнул, дескать, все так, без прикрас, измельчал наш брат, не хочет поддерживать женский пол материально, видимо, здорово поиздержался на экономических фронтах.

– Ладно, уговорили, пишите заявление, – смилостивился вдруг майор и протянул мне чистый лист бумаги.

– А как? Что писать? – Я мгновенно перестроила рожицу, только что была мартышкой и тут же превратилась в разовую посетительницу юридического ликбеза. Мигом изобразила из себя неграмотную, у меня почему-то пропало желание ввязываться в правовые отношения с игривым майором.

– Ну, напишите, что пропал «Пежо» такого-то числа, такого-то месяца, – громко продиктовал дежурный, хотя сам явно отговаривал меня от этого нехорошего дела.

И не только явно, но и тайно. Майор в ответ тоже скорчил смешную рожицу, вроде мартышкиной, дескать, не вздумай что-нибудь написать. А то хуже будет. Я отодвинула от себя бумажный лист. Майор просиял, он едва не запел от счастья, казалось, майорскому ликованию не было предела. Одной заявительницей меньше. Все равно грамоте не обучена. Даже юридический ликбез не прошла.

– А вы посмотрите по учетам, вдруг мне повезло и мой кабриолет уже нашли, – сказала я невинным тоном, слезая со стула и выпрямляясь во весь рост.

Я представила на себе огромный пушистый бант, коротенькое пышное платьице и белые гольфики с помпонами. Я абстрагировалась от реальности. Когда визуально представляешь на себе подобный наряд, голосовые связки молодеют лет на двадцать, видимо, сказываются издержки генетической памяти. Майор задумался, видимо, он старался сопоставить в одну картинку реальный рост и виртуальный голос. Ничего не вышло. Майор равнодушно скользнул милицейским взглядом по воображаемым бантам и гольфам, присмотрелся к короткой юбке и достал откуда-то из-под стола деревянный ящичек с коричневыми карточками, затертыми до мшистого состояния. Долго изучал картонные файлы, наконец вставил толстый палец в диск и набрал номер.

– Орлов, тут одна барышня пришла, хочет написать заявление об угоне. Точнее, уже не хочет. Хотела, хотела и вдруг расхотела. Передумала. Может, поднять ее к тебе?

Майор собирался куда-то меня «поднимать». Я закатила глаза к потолку. Представила, как меня взваливают на спину и волокут к неведомому Орлову. Как мешок с песком. Это с моими-то дивными ногами!

– Идите наверх, в уголовный розыск, там найдете оперуполномоченного Орлова. Он у нас занимается угонами.

Так я и знала. Милицейский Орлов сам занимается угонами. Сам угоняет, и сам находит. И ему приятно. И российским гражданам сплошная радость. Вот моду взяли. Я злилась на себя за то, что бездумно тратила время на бесполезные разговоры. Угонщик Орлов меня вообще-то мало интересовал. Я уже повернулась спиной, чтобы тихонько удалиться из странного дома, но майор громко окликнул меня, почти рявкнул, как отлично обученный сторожевой пес. Я испуганно вздрогнула. Только что дежурный кокетничал со мной, заигрывал, разглядывал, обыскивал глазами, наверное, умудрился мысленно приспустить некоторые детали одежды в виде юбочек и гольфиков – и тут же гавкнул, дескать, делай, что велено.

– Уголовный розыск в другой стороне. Этажом выше. Желаю удачи, – дежурный ехидно осклабился.

А у меня сжалось сердце. Бесполезная трата времени и нервов. Хотела как лучше, а получилось… как получилось. И я повернула к лестнице. Поднялась на второй этаж. В коридоре было пусто. Ни одного звука. Ни одного человека. Как на кладбище. Видимо, всех давно уже закопали. Из-за закрытой двери послышался громкий смех. Так смеются лишь могильщики. Я робко постучала.

– Входи-входи, Веткина, – крикнул кто-то за дверью, и я пригнула голову.

Странный все-таки дом. Мистические совпадения. Опер Орлов знает мою фамилию. Наверное, это именно он угнал мой кабриолет. Я шагнула вперед, не видя перед собой ничего. Передо мной была пустота, наверное, пустота зияла от жуткого и мерзкого страха. Страх нахлынул на меня лавиной, придавил, сгорбил, согнул. Я пыталась сбросить его с себя, чтобы ощутить свободу и силу, но страх крепко держал меня, вцепившись когтистыми лапами в шею и спину.

– Инесса? – спросил кто-то, сидевший у окна.

– Да, я – Инесса Веткина, – я прищурилась от яркого солнечного света, хлеставшего в окна с апрельской неистовой силой.

– А я – Орлов. – В углу что-то завозилось, что-то большое и шумное. Я стиснула зубы, закрыла глаза, привыкая к слепящему свету, и вдруг открыла, почти распахнула их, избавляясь от насевшего на меня страха. И сразу почувствовала облегчение. Страх спрыгнул с меня. Я даже стук чего-то тяжелого услышала. Отдышавшись, встала в стойку. Страх исчез. Незнакомая обстановка больше не резала глаз. Не пугала. За столом сидел парень, моложе меня, может, старше, не разобрать. Наглый и упитанный, как боров, но веселый и разбитной. Эти разнообразные качества органически уживались в нем, Орлов запросто мог сойти за героя модного сериала, лишь пресловутой гитары в его руках недоставало. И тут же я натолкнулась взглядом на висевшую на стене гитару, зачехленную, упакованную, фирменную. Угонщик Орлов продал мой кабриолет и купил себе гитару. И я смирилась с пропажей. Пусть играет, веселится, радуется, может, у него жизнь была безрадостная: детдомовское детство, бесприютное сиротство, неприкаянность и одиночество.

– Инесса, я хотел тебе уже звонить, вот твой номер у меня записан в календаре. – Орлов ткнул толстым пальцем в настольный календарь. Я не удержалась и заглянула в него. Для этого мне пришлось обойти стол и слегка скособочиться. Точно. Не врет Орлов. Это мои телефонные номера. Родные. Всамделишные. Домашний и мобильный. Есть рабочий телефон – несколько устаревший – от «Планеты». Орлов давно знает меня. На календаре цементным раствором застрял зимний февральский день. Кажется, семнадцатое февраля. Откуда районный опер Орлов знает мое имя и фамилию, номера телефонов? Каверзный вопрос повис в воздухе, насквозь пропитанном одуряющими солнечными лучами.

– Зачем ты хотел мне звонить? – спросила я, уныло вытягивая губы в длинную трубочку. Получилась славная пастушеская дудочка.

– Нашли твой кабриолет, нашли, правда, с перебитыми номерами. Сразу установили – чей, стали искать заявление, а заявления-то и нет. Ты что – такая богатая? – спросил Орлов и лег на стол всем грузным телом. Стол затрещал. Орлову, видимо, очень хотелось, чтобы я оказалась богатой девушкой. Как внучка Онассиса.

– Да нет, Орлов, не очень, – пряча глаза в сторону, сказала я.

Мне было стыдно за собственную бедность. Богатая девушка не пришла бы в милицию спрашивать свой кабриолет, оставила бы его на память гитаристу Орлову. Или поносить бы дала на время. Быть бедной стыдно. Нечем похвастать, нечем поделиться. Вот времена настали. В милицию стыдно прийти, чтобы заявить о краже имущества.

– А-а, понятно, – небрежно кивнул Орлов и сполз со стола.

Стол пошатнулся, но устоял. Орлов со злостью стукнул кулаком по календарю. Мне сразу захотелось стать внебрачной внучкой какого-нибудь заштатного миллиардера.

– Да я скоро разбогатею, я магазин открываю, – поспешно крикнула я и спрятала смущение в карман куртки. Пусть там полежит, погреется, уляжется. Бедность – не порок.

– Да ты что! – восхитился Орлов и снова улегся на стол. – Вот это да! Бизнесменша. Предпринимательница. Бизнесвумен. Женщина-олигарх. Кого я вижу! И без охраны.

– Ну, пока еще не олигарх, но кто знает… – Я кокетливо вздернула голову, дескать, где наша не пропадала.

Вполне может быть, лет этак через пять и меня занесут в списки золотых людей России в качестве миллиардерши наравне с супругой Лужкова. Правда, я статью немного не вышла, бедра узковаты для элитного списка, но чем природа не шутит. Вдруг тощие и узкобедрые когда-нибудь тоже умудрятся внедриться на какое-нибудь сто тридцатое место. Мне лично достаточно и сто тридцать первого. Я могу и потесниться, пропустить вперед всех страждущих.

– Может, помощь нужна? – всполошился Орлов. – Вдруг кто обидит? Я приду на защиту. Смотри, какие у меня мускулы.

Орлов закатал рукава черной рубахи. Круглые шары двигались и подпрыгивали, будто их кто-то поджаривал изнутри.

– Нет, обойдусь. У меня у самой мускулы, качалась целых три года, видишь квадратики, моя гордость, – я вздернула рукой, дескать, можешь потрогать.

– Квадратики – хорошо. А ты зря отказываешься, наедут на тебя серьезные ребята, а крыши-то нет, они кинут тебя, обязательно кинут, опять в милицию побежишь, – сказал Орлов и раскатал рукава.

Опер быстро переключился, принял вдумчивый вид. Прищурился, поджал мокрые губки.

– Короче, твой «Пежо» стоит на платной стоянке. Пиши заяву, плати бабки и забирай машину. Срочно, а то проценты задушат и ты сама от машины откажешься. Дешевле будет новую купить.

– А кто его угнал? – спросила я, присаживаясь на стул, такой же колченогий, как в дежурной части.

– Да есть у нас одни ребята, мы их сначала отловили, потом отпустили и вот снова отловили. Сидят. – Орлов долго искал бумагу, наконец нашел чистый, но захватанный жирными и грязными пальцами бумажный лист, протянул мне.

Я не верила своим ушам. Можно смотреть сериалы, читать боевики, слушать анекдоты пародистов – все исчезает, весь флер, напевная романтика, когда вплотную сталкиваешься с реальностью. Настоящий майор, настоящий опер, настоящий угон и настоящий «Пежо», отдыхающий на платной стоянке уже в течение трех месяцев. У меня перехватило дыхание. От ужаса и восторга.

– Вообще-то ребята еще не признались, что это именно они твой кабриолет угнали. Они прятали угнанные тачки на одной автостоянке. Мы арестовали там два «Мерседеса», стали проверять остальные машины, смотрим, стоит в углу бесхозный «Пежо». Проверили по учетам, заявы на него нет. Стали ждать, когда объявится хозяйка. Не объявляется. Хозяин стоянки не помнит, кто поставил кабриолет. Не знает, кто перебил номера. Вот такие дела, Инесса Веткина, красавица, умница, будущий олигарх, – без устали шутил тучный Орлов.

Опер елозил по столу, то взгромождаясь на него всей тушей, то сползая на стул вместе с канцелярскими принадлежностями, бумагами и календарями. И даже телефонным аппаратом.

– Значит, вы не знаете, кто угнал мой кабриолет? – спросила я, выводя аккуратным почерком свою знатную фамилию в угонном заявлении.

– Ну, в общем, ребята взяли на себя твой фургон, но в общем-то это не они, у нас статистика, понимаешь… – Орлов с виноватым видом почесал бритый затылок.

– Понимаю, навесили чужой угон невинной шайке, – я положила заявление на стол.

– Одним угоном больше, одним меньше, ребятам без разницы, а с меня показатели требуют. – Орлов прочитал заявление. Отложил в сторону. Написал какую-то бумагу. Все это он проделывал с умным видом. Не шутил, не паясничал, не ползал по столу.

– Инесса, вот тебе справка для хозяина автостоянки. Предъявишь ему, заплатишь, сколько запросит, и можешь забирать свою любимицу. И еще, – Орлов слегка скривился, будто у него зубы заболели, все разом, до единого, – тебе обязательно позвонит следователь. Ты ему ничего не говори про это, ну, что мы здесь с тобой говорили. Шутки шутили. Разговоры разговаривали. Секрет это, понимаешь? Государственная тайна.

– В каждой шутке, Орлов, есть доля преступления, – я тоже решила пошутить на прощание. Едко и солено. В финале игры во мне вдруг открылось второе чувство юмора. В спорте и не такое может произойти.

– Ты злая, Инесса, – буркнул Орлов, – но я на тебя не в обиде. Ты мне нравишься. Будут наезжать на тебя плохие ребята, звони, всегда приду на помощь, как верный тимуровец.

– Орлов, – я замешкалась в дверях, подбирая подходящие слова, – Орлов, а если бы я не пришла? Что бы ты сделал с моим кабриолетом?

– А-а, – отмахнулся от меня Орлов, – а ты что, из налоговой инспекции? Декларацию о доходах проверить решила?

– Да нет, это я так, по недомыслию спросила, – я вовремя закрыла дверь. Успела все-таки, сноровка помогла. Орлов запустил в меня календарем, на котором были записаны номера моих телефонов. Календарь стукнулся о дверную притолоку и с грохотом брякнулся на пол. Но я уже ничего этого не видела. Я мчалась по лестнице, убегая из странного дома. Автоматчики испуганно шарахнулись в разные стороны, неожиданный таран разъединил плотное образование из двух тел, они беспрекословно уступили дорогу бешено мчащейся торпеде. Я стрелой проскочила несколько кварталов, прежде чем опомнилась. Ясное просветление снизошло на меня. Судьба явно благоволила ко мне. Она преподнесла мне машину на драгоценном блюде успеха. Нужно успевать за судьбой, иначе она обидится и повернется спиной. Нельзя обижать удачу. И я устремилась в банк. За деньгами. Меня согревало чувство внутреннего законопослушания. Мне не нужно было врать и изворачиваться. Судьба избавляла меня от вранья, оградила от бесчестья. Я могла честно смотреть людям в глаза. Я могла оставаться честной перед собой.

Я всегда относилась к магнитным колебаниям с изрядной долей юмора. Если панически бояться магнитных бурь, нужно отказаться от езды в метро, от мобильного телефона, даже от компьютера. Во время магнитных бурь у многих людей изменяются показатели крови и подпрыгивает давление. У меня никогда ничего не подпрыгивало и не менялось. Я не замечала магнитного воздействия на собственный организм. Но я всегда верила, что человек постоянно подпитывается энергией из небесного котла. Иначе как он может ходить, говорить, мыслить? Где взять силы для жизни? Наверное, сегодня на Солнце бушевала настоящая атомная война. У меня все валилось из рук. Во-первых, я бездарно проспала. Во-вторых, несколько раз отшвырнула Цезаря, попавшего мне под горячую руку, то есть ногу. Я чувствовала себя обессиленной и ослабевшей. Настоящая магнитная атака. Утренняя мигрень к десяти часам разрослась до размеров переспелой дыни. Магнитные влияния обрушились на мой истощенный весенним авитаминозом организм. Изнуренный дух окончательно выдохся. Бездушное тело вяло бродило по квартире в поисках одежды и вдохновения. Одежда наконец нашлась. Кое-какая. А вдохновение отыскать не удалось. Я поохала, изображая из себя маму, она всегда охает во время магнитных налетов, но вскоре мне надоело актерствовать. Меня звали дела. Изящный ежедневник пестрел записями. Одна встреча за другой, плотный график – переговоры, звонки, поездки. Я вяло взмахнула рукой. Пожалуй, нужно ограничить расходы и приобрести абонемент в спортивный клуб. Без тренировок я долго не протяну. Я еще раз взмахнула рукой и едва не закряхтела от усталости. Что это? Кажется, у меня температура, достаточно высокая, чтобы выходить из дома. Минус один градус. Настоящая зима. Можно закутаться в шубку, но по улицам носятся молоденькие девчонки в легких куртках и без шапок. Котенок ласково замурлыкал, наверное, сочувствовал мне. Жалел. Не хотел отпускать из дома. Но меня с нетерпением ждал «Меркурий». Игорь Валентинович шел в списке под первым номером. Вторым значился прораб из строительной организации. Затем – хозяин платной автостоянки. Банковский менеджер. Блинова из сто двадцать второй медсанчасти. Как их всех много. Не охватить в один раз. Голова, окутанная парами простудной температуры, разрывалась от жара и уныния. Если отменить все встречи и свидания, понадобится звонить по списку целых три часа. Легче уж встретиться с людьми и договориться о чем-нибудь. Если я свалюсь от простуды на неделю, на две, дело можно будет считать закрытым. Оно закончится, так и не начавшись. Я навсегда сойду с дистанции. И никогда не попаду в золотой список женщин России. Кстати, что сделала бы супруга московского мэра в моей ситуации? Отменила бы все встречи и переговоры? Легла в кровать с грелкой и горчичниками? Вряд ли, скорее всего она пошла бы прямо по списку. В соответствии с генеральным планом. Кто у нас значится первым? Директор Игорь Валентинович – с него и начнем.

Я медленно натянула джинсы и куртку. Ничего не хотелось – ни красоты, ни богатства. Мне надоело удивлять мир. Пусть лучше мир удивляет меня. Глаза все-таки решила немного подправить. Еще одна дурная привычка – ни дня без косметики. Дрожащая рука медленно подводила глаза, залезая вверх и вниз, оставляя повсюду на лице темные пятна и точки. Я судорожно стиснула зубы, все в этой жизни нужно делать по первому разряду. Я должна выглядеть, как спелый персик, несмотря на простуду и недомогание. Остановись, мгновение. Усилием воли я придала твердость ослабевшей руке. Пятна и точки исчезли. Макияж обрел четкие контуры. Стрелки по-прежнему в моде. Акцент на светящуюся кожу. Тени для век имеют голубой или розоватый оттенок. Блеск для губ исключительно персикового цвета. В парфюме преобладает цветочно-древесная гамма. Я мысленно перечисляла основные заповеди изменившейся капризной моды. Нынешняя весна – особенная. Облик женщины слегка подретуширован под семидесятые годы. Весенний стиль – образ загадочной богини, немного гламурный, с легким налетом хиппи. Талия слегка приподнята, юбка обретает пышные формы. Брюки широкие, с защипами спереди. Тесные джинсы сползли обратно, как шкурка змеи в весенний период. Я порылась в шкафу и вытянула за штанины брюки а-ля Марлен Дитрих. Стильно. Слегка вызывающе. Маняще. Сойдет. Что у нас дальше? Верхняя часть. Шелк нынче не в моде. Я подобрала к брюкам шифоновую блузочку. Теперь полный порядок. Писк. Визг. Я хотела чувствовать себя комфортно и уютно, учитывая, что меня сбивала с ног высокая температура. Я мысленно пробежалась по телу, проверяя прочность и надежность модного облачения. Вдруг свалюсь в обморок по пути в большой бизнес. Прохожие вызовут «Скорую помощь», а у меня белье из тончайших кружев, под мышками неземное благоухание, ногами можно обвить шею любого ловеласа. Не стыдно появиться перед медициной в обморочном виде. Я взглянула в зеркало. Отражение меня порадовало. Бледное лицо, слегка подправленное искусным макияжем, горящий румянец на щеках, сияющие неземным блеском раскосые глаза. Встречный прохожий обречен на пожизненные муки. Прекрасное видение мелькнуло и скрылось. Я должна срочно пробивать брешь в монументальной стене российского бизнеса.

Кредит я получила без привычных проволочек. Менеджер заранее подготовил все бумаги, справки, разрешения. Осталось выгрести золото из сейфа. Я оглянулась в поисках подходящей лопаты. Менеджер лукаво улыбнулся. Въехал в юмор, называется.

– С тебя причитается, Инесса, – сказал менеджер, укладывая в карман пиджака внушительный конверт. Я проводила тоскливым взглядом уплывшие тугрики.

– Ты и так наелся, – я кивнула на раздувшийся карман.

– Так это так, мелочи, на бензин, на спички, на галстуки, – презрительно скривился менеджер. – Надо посидеть где-нибудь. Как-нибудь вечерком. Поговорить, размяться, оттянуться.

Впрочем, я напрасно рассердилась на банковского служащего. Взрослый мужчина, тридцатилетний ипохондрик, где же ему оттягиваться? Не на лестнице же.

– Ну, может быть, на будущей неделе, – я полистала ежедневник. – Запишу тебя на четверг. Сходим куда-нибудь. В Питере каждый день что-нибудь открывают. Ты не хочешь что-нибудь открыть? Какое-нибудь кафе типа «Красная шапочка», «Мухомор» или просто «Поганка», денег у тебя тьма-тьмущая, сейфов вон сколько.

– Так это же не мои бабки, они чьи-то, а мне и с чужими деньгами весело живется, – рассмеялся менеджер. – От своих кровных сплошная головная боль. Могут ограбить. Украсть. А при чужих деньгах как-то спокойнее. Безопаснее. Не убьют. Не посадят.

– Понятно, куда ты клонишь, упырь. Я сама тебе позвоню, – сказала я, захлопывая ежедневник, – ты ведь дуст, настоящий дуст. Если я тебя не приглашу, в следующий раз точно денег не выхлопочешь.

– Не выхлопочу, я – дуст, упырь и вампир, – согласился ипохондрик. – За добро добром, сама понимаешь. Ты мне – я тебе.

– Понимаю, – хмыкнула я, – но ты учти, мы с тобой без глупостей. Интим не предлагать.

– А это как сговоримся, по обоюдному согласию, – кивнул менеджер, он легко усваивал логические выкладки. Тоже продвинутый, хотя уже вырос из подросткового периода.

Я взмахнула шейным платком и удалилась восвояси, небрежно помахивая сумочкой. В моей походке появилось что-то необычное, невесомое – богатство и деньги придавали моему телу прозрачность и воздушность. Бедность больше не давила на меня своим бременем. Я ощущала себя преуспевающей и счастливой. Я могла приобрести корабль и уплыть в тартарары. Я могла купить автомат. Самолет. Остров. Космический корабль. В этом месте меня слегка зазнобило, видимо, температура поднялась выше положенной отметки. Пожалуй, с космическим кораблем я слегка не рассчитала силенок. Кредита на ракету явно не хватало. Космос немного потерпит мое отсутствие. Когда-нибудь я улечу на небо. Вместе с Бобылевым. А сейчас я пешком отправилась на платную автостоянку. Мне было жарко и душно, пронизывающий ветер сдирал с меня куртку, задирал брючины, мотал из стороны в сторону шейный шарфик, сдвигал с коронного места шляпку. Но я летела навстречу богатству. Впереди меня скакало светлое будущее. Я молода, прекрасна и сильна духом. Мои ноги скользят, не касаясь асфальтовой тверди. Первые шаги. Полет на помеле. И тут я приземлилась. Причем внезапно. Ветер остудил пылающее лицо. Платная автостоянка поражала воображение необозримыми площадями. Не стоянка – рисовая плантация. Здесь можно было упрятать безразмерное количество угнанных автомобилей. Вдали громоздилась свалка из покалеченных и изувеченных машин. Разбитые дороги довершали неприглядную картину. Я поморщилась. Грязь и неухоженность всегда больно бьют по чувствительному сердцу. Командирский пост хозяина стоянки высился посреди всеобщего хаоса. Я поднялась по шаткой лесенке, опасаясь за собственную безопасность.

– Кто здесь главный? – спросила я, удивляясь собственному нахальству. В глубине души меня терзали интеллигентские рефлексии, а внешне я выглядела бравой владелицей едва ли не «Мерседеса», с гордым и надменным видом стоявшего у генеральского блокпоста.

– Я, а что надо? – Мой тон приняли, поддержали, поприветствовали. Хозяин мгновенно уловил мое настроение. Он, как и я, не поздоровался. Лишние сантименты в сторону. Время – деньги. Инфляция подгоняет. Бич звучно хлестал по натруженным спинам.

– Мне нужен мой «Пежо»-кабриолет, вот справка из милиции, – я протянула кусок затертой бумажки, полученной из рук Орлова.

– А-а, опять этот Орлов, – недовольно выдохнул хозяин из басистого нутра. Огромный, неповоротливый, с толстой шеей и руками-бревнами, хозяин ни за что не смог бы протиснуться в утлую дверь. Наверное, он не выходил из тесной каморки уже лет десять, не меньше. Я прикрыла глаза, чтобы не видеть темных полосок в шейных складках, небритых отвисших щек, темных мешочков под глазами. Глаза прикрыла, спряталась от неприятных ощущений, зато нос споткнулся о жуткий запах, будто я попала в подвал, где с осени гниют овощи. Гнилостный запах проник в ноздри, и я звонко чихнула.

– Будь здорова, Инесса, – буркнул владелец инфернальной автостоянки.

– Сколько я вам должна? – спросила я, заранее обрекая себя на адские муки.

Буду торговаться. Ни копейки не уступлю этому жизнееду. Он пожирает жизнь собственным существованием. Я раскалила свои внутренности до взрывоопасного состояния. Одно неверное слово с его стороны – и я введу специальные подразделения на подмогу действующей армии. Мне хотелось вылить на потного и жирного собственника гаражного кооператива ушат холодной воды. Абстрактный ушат, незримый, но веский и ощутимый. Я пошуровала кочергой во внутренней топке. Огонь разгорелся с новой силой.

– А ничего не должна, ничего, – сказал вдруг хозяин.

Он с шумом почесал волосатую грудь. Послышались скребущие звуки, как будто где-то рядом с нами старая крыса прогрызала цементную плиту со стеклянными осколками внутри. Она со злостью выплевывала куски бетона вперемешку со стеклом и вновь вгрызалась в прочный монолит. Мне хотелось зажать уши, чтобы не слышать жуткого скрежета. Победило мамино воспитание. Я вежливо улыбнулась, открыла глаза, сделала красивый жест рукой – правой. Левая же элегантно поддерживала ремешок сумочки, изящно выставив пальцы веером. Я немного подумала и оставила кисть в эффектном положении. Красиво, впечатляет, железно воздействует на чужое сознание. Владелец смущенно засопел, подумал и вдруг перестал копать грудь. Скребущие звуки исчезли. Крысы попрятались или все разом издохли.

– За стоянку кабриолета заплатили, сразу же, – сказал хозяин, – я Орлову ничего не сказал. Ему нельзя доверять секреты. Всем разболтает, кому ни попадя. В феврале пригнали твой кабриолет, заплатили вперед и сказали, что скоро за ним придет женщина по имени Инесса. Вот ты и пришла. Забирай свою тачку, – хрюкнул довольный владелец. В сущности, он выполнил свои сторожевые функции, сохранил автомобиль в целости и сохранности. Подчистую отработал вложенные деньги. Какой с него спрос? Да никакого.

– А кто пригнал-то? Кто? Кто заплатил за стоянку? – Я подступила к нему ближе, у меня не было желания зажимать нос, чтобы не задохнуться. Нечем зажимать. Левая рука занята. Элегантно придерживает ремешок. Правая же эффектно рисовала в воздухе умопомрачительные сюжеты, как бы тоже находилась при деле.

– Откуда я знаю, – отмахнулся от меня хозяин, как от назойливой мухи, – кто-то пригнал. У меня здесь народу бывает – до черта. Мне что? Деньги заплатили, место заняли, а кто поставил, чья тачка – мне без разницы!

Он возмущенно пыхтел, злясь на меня. И я поняла, что он видит во мне капризную чистенькую фифочку, не знающую настоящей правды жизни. А я видела немытую шею, сальные складки и грязь повсюду. Он же наблюдал легкость и воздушность, несерьезное отношение к действительности. Я для него была лишним предметом. Назойливой мухой. Бабочкой-однодневкой. Настоящая жизнь – это когда грязь и матерщина, выпивка и брань, разбитые дороги и покосившиеся гаражи. А я была нездешним существом. Таким, как я, запрещено вторгаться в суровую канву будней.

«Привел себя в порядок – приведи в порядок свою планету» – я понимала смысл и красоту этих слов, этого хотел и Бобылев. Я еще раз убедилась, что мы с Бобылевым видим мир одинаково, как сказочный Маленький Принц, придуманный в прошлом веке одним французским летчиком. А хозяин автостоянки никогда не слышал о Маленьком Принце. Он не знает, кто такой Антуан де Сент-Экзюпери. И он счастлив в своем крысином мирке. Мои мысли плавно перебегали от сказочной планеты к возникшему из воздуха кабриолету, от утраченного смысла жизни к вновь обретенным ценностям. И я мило улыбнулась чудовищному хозяину. Пусть живет, как ему нравится. Бог ему судья. Я убрала правую руку, театральный жест изжил себя. Повертела пальцами, потрясла, нашла ключи от машины в сумочке.

– Где он? – спросила я, вдыхая нечистый воздух без видимого отвращения.

– В углу. Северо-западный блок. Найдешь? – спросил новоявленный олигарх от автосервиса, пряча орловскую справку в пухлую папку, до отказа набитую точно такими же бумажками. Я догадалась, что он не хочет выходить из сторожевого поста.

– Найду, – небрежно кивнула я, дескать, где наша не пропадала. Я и не такое из-под земли доставала. А свой автомобиль отыщу повсюду, даже на свалке.

И вышла из будки. Наверху сквозил ветер, обдувая утлое строение со всех сторон. Я спустилась по шаткой лесенке и направилась в северную сторону, откуда свистал свирепый, сбивающий с ног, надоевший до чертиков ветер. Тот самый, старый знакомый. Кабриолет стоял в дальнем углу северо-западного блока. Маленький, неприметный, померкший. Забытый и оболганный. Кто-то пригнал его сюда и бросил. Оставил моего любимца в одиночестве. Я открыла дверцу, повернула ключ. Надо заправиться. У ворот я видела заправку. Я вышла и осторожно покатила машину по дороге. Какие-то мужчины весело загоготали, но никто не предложил мне «руку и сердце». А жаль… Я одна толкала железную массу, подпирая ее сзади. В компании с кабриолетом я прикатила к воротам – он впереди, как фон барон, а я позади – в качестве толкача. Слесарь быстро осмотрел машину, что-то обстукал, чем-то загремел, на что-то нажал. Я стояла поодаль, размышляя о том, что, в общем-то, ничего не понимаю в жизни. В ней прекрасно уживаются все и всё, несмотря на индивидуальное неприятие. А сходятся люди по запаху, правы сведущие психологи. Человек идет по следу другого, ищет, теряет, снова находит. Люди живут парами среди всеобщего хаоса. Потом расходятся. Ищут следующую жертву. Чутье вырабатывают. А весь остальной мир погряз в противоречиях. И мне никогда не разобраться в житейских несовпадениях. Все равно ничего не пойму. Время еще не пришло, видимо. Может, оно никогда не настанет. Я исчезну, но так и не пойму основного закона жизни.

– Готово, хозяйка! – крикнул механик. – Две штуки с тебя.

– Как это две? – разозлилась я. – Ты ничего не сделал, времени всего ничего затратил. Никаких деталей не заменил. Ни одной. За что – две штуки? Грабеж? Грабеж, – спросила и сама себе ответила я.

– Грабеж, а куда денешься, сегодня не ограбишь – не проживешь, жизнь теперь такая, – подтвердил механик, – у нас же кооператив. Цены выше, чем в городе. Гони бабло. Бензин я тебе залил. Полный бак.

– И за это спасибо, – проворчала я, усаживаясь в машину. Ощущение благополучия переполняло меня. Полный кошелек денег. Полный бак бензина. Полное умиротворение. Покой и стабильность. Надо срочно посетить «Меркурий». В новом качестве. Я приду к директору не бедной родственницей, а настоящей хозяйкой жизни с тугим кошельком в руках. И я повернула ключ зажигания.

Игорь Валентинович отсутствовал. Разнокалиберные девушки растерянно развели руками. Руки у них длинные, нечего сказать. Я побродила по великану «Меркурию», пытаясь найти среди лавок и торговых точек магазин строительных материалов. Магазин сам выскочил передо мной, заманивая вовнутрь пестротой ярких красок. Огромные рулоны линолеума высились от пола до потолка. По стенам выстроились ряды полок с банками и флягами, кистями и валиками. Не магазин – восточный базар европейского дизайна с персидскими мотивами. Я выбрала линолеум, краски, клей, кисти разных размеров, продавцы отложили товар и заговорщически подмигнули, вызывая меня на тайный сговор. Двое мужчин, мои сверстники. Что-то они задумали, наверное, очередные мошенники. Я насторожилась.

– Ремонт? – спросил один из заговорщиков.

– Ремонт, ремонт, а вы что думаете, мне все это для банкета сгодится? – Я кивнула на отложенные в сторону предметы, предназначенные для наведения порядка на своей будущей планете.

– У нас свои мастера имеются, – громко шепнул второй продавец, – они вам быстренько все сделают, как в передаче «Школа ремонта». За сорок минут телеэфира.

– Так уж и за сорок? – Я изумленно вытаращила глаза. Альберт еще не привез заветное разрешение от министра. Регистрационная женщина спряталась от меня, страшась новой встречи с загробной организацией. Но сроки меня устраивали. Сорок минут. Это вам не сорок часов. И не сорок поминальных дней.

– Как с куста, – подтвердил первый, – сорок минут, и магазин можно сдавать в субаренду. Любой клюнет на готовенькое.

– Я не хочу сдавать в субаренду. Мне самой нужен магазин, я должна открыться через неделю! – Во мне все возликовало. Бог посылает мне подарки, сыплет их сверху, наверное, на небе открылась лавочка сувениров. Сначала вернулся кабриолет, и тут же подвернулся случай отремонтировать магазин за считаные секунды. – А почем у нас нынче идет «Школа ремонта»? Небось три цены сверху, – спросила я, рассчитывая на собственное благоразумие. Нельзя связываться с незнакомыми строителями. Они такое устроят, Игорь Валентинович последние волосы потеряет. Во мне боролись противоречивые чувства. С одной стороны – хотелось всего быстро и сразу, с другой – я жутко боялась обмишулиться.

– Да нет, цены, как у всех, даже чуть ниже, – продавцы просто сразили меня наповал.

Цены и впрямь умеренные. И никакого вам мошенничества. Я замотала головой, дескать, не согласна, чую подвох.

– Никакого подвоха, – подхватил второй, – это мы делаем. Сами. Сервис у нас такой. Сами продаем товары, сами рекламируем, пиарим и тут же наглядно демонстрируем качество. В цене не прогадаете. Соглашайтесь. У нас временное затишье. Покупателей нет. Товар залежался. Выручки никакой. Сплошной ноль. Магазин в полном прогаре. Выручайте.

– Так бы сразу и сказали, – проворчала я, – согласна. Приступайте. Знаете, где помещение «Коры»?

– Знаем, знаем, – радостно замахали руками и головами одновременно два незадачливых друга, – у нас в «Меркурии» быстро слухи разлетаются. Сделаем вашу «Кору», как конфетку. Оближем ее, расцелуем.

– Осторожно, – пригрозила я, – учтите, она все-таки из загробного царства. Не очень-то ласковая.

Я снова потопала наверх, в апартаменты Игоря Валентиновича. Осталось заключить сделку. Нужно срочно застолбить место. И можно отправлять деньги в Казань. Тьфу ты, в Новгород. Игорь Валентинович несказанно обрадовался, увидев в дверях мои шикарные брюки, простуженный нос и бледный профиль.

– Инесса, проходите, как устроились? Все в порядке?

Я с некоторой долей испуга посмотрела ему в глаза. Вроде нормальные глаза, ничего сумасшедшего, ничего из ряда вон. Лысина лишь слегка увеличилась. Это видно невооруженным взглядом. А так все в норме.

– Игорь Валентинович, где я устроилась? В каком месте? У меня еще нет разрешения от министра. В магазине ремонт нужно делать, да что я вам рассказываю, вы и сами все знаете, – сердито выпалила я, громко сморкаясь в салфетку. К больному горлу прибавился жестокий насморк. Ринит называется. Здоровье заметно прохудилось. Богатые вообще не болеют. Не имеют права, они обязаны быть здоровыми. И я распрямила спину. Звонко хрустнул шейный позвонок.

– А-а, да, да, помню, мы с вами заключили предварительную сделку. Магазин по продаже мебели, – засмеялся Игорь Валентинович. А я не поверила ему. Разве может директор торгового великана забывать о таких существенных вещах, видимо, играет со мной Игорь Валентинович. В кошки-мышки играет. Надо бы поддержать деловую игру.

– Игорь Валентинович, ремонт помещения за ваш счет, – я озвучила рациональное предложение в доступной форме, но Игорь Валентинович затряс правым ухом, будто в него попала вода. Он прижимал палец к уху, теребил раковину, доводя ее до раскаленного состояния, но вода по-прежнему шумно булькала внутри. Так мне показалось. Игорь Валентинович абсолютно не слышал меня. Директор не хотел ничего слышать. – Ну, хорошо, ремонт за мой счет. Тогда сделайте мне скидку, я ведь всего лишь начинающий предприниматель, – я решила использовать другой маневр, но все оказалось бесполезным. Директор совершенно утратил слух. Окно в мир закрылось для него. Я испугалась. Вдруг оно закрылось навсегда. И по моей вине. Я сделала человека полным инвалидом. А у них разные льготы отняли. – Игорь Валентинович, с вами трудно разговаривать, – сказала я, сдаваясь на волю победителя.

Директор выиграл. Мне не удалось снизить расценки, я не сбросила с себя стоимостные вериги за еще не произведенный ремонт, и вообще ничего мне не удалось. Я проиграла. Директор оказался хитрее. Я оставалась для него обычным арендатором, как все. На общих основаниях. Без льгот и послаблений. Мои брюки и шифоновая блузка никак не воздействовали на воспаленное директорское ухо, кажется, одежда вообще не имела никакого значения. Эффект равен нулю. Можно было прийти в рабочем комбинезоне. Жесткий директор. Молодой, а ранний. Что же с ним дальше будет?

– Что-то с ушами, – честно признался Игорь Валентинович, даже не краснея, – наверное, воспаление. Как только арендаторы начинают просить скидку, сразу глохну. Профессиональное заболевание. Надо бы врачам показаться.

– Врачи не помогут. Медицина бессильна. Это бабломания. Не лечится. Хроническая болезнь. С тяжелыми последствиями для психики, – с видом знатока поставила я диагноз. Больной слегка порозовел. Ему явно понравился диагноз, в сущности, я сделала ему комплимент.

Кроме комплимента, я сделала директору ручкой на прощание. Для полного и заключительного аккорда. Пальцы эффектно развеялись в пространстве. Игорь Валентинович проследил направление движения. Пальцы немедленно сомкнулись в кулак. И мы расстались друзьями – прочными и бесповоротными. Наверное, таких друзей не бывает на белом свете. Наверное. Но мы с директором изменили существующую форму взаимоотношений. Вполне революционные начинания. В духе времени. Над нами звучно свистал неумолимый бич инфляции.

Следующим этапом моей карьеры на пути становления в бизнесе оказались скучные и серые дела. Я куда-то звонила, кому-то что-то доказывала, в конце концов окончательно потеряла голос. Мобильный вяло чавкнул и заглох. Батарейка сдохла. Питание закончилось. И я слегка пошатнулась, вспомнив, что во мне, кроме неземной любви, разбушевалась вполне земная простуда. И не просто земная, а настоящая, питерская, осложненная северными климатическими условиями. Я добралась до дома, с трудом различая цвета светофоров. Зеленый, красный, желтый, синий, оранжевый. Где-то я уже встречалась с этим цветом. Оранжевый апельсин. Я с трудом переставляла ноги, поднимаясь по лестнице. Я открыла дверь. Тишина. Ни тебе Бобылева, ни тебе Цезаря. Все сбежали от меня. Ну и ладно. Простуда – заболевание интимное. Нельзя показываться на публике. Директор «Меркурия», владелец автостоянки, механик, продавцы и просто девушки – не в счет. Для них я сойду в любом виде. Даже в строительном комбинезоне. А вот любимый мужчина не вынесет моего болезненного состояния. Он тоже заболеет вместе со мной. В кровати окажутся рядом два очень больных и простуженных человека. И они не смогут полететь в космос. Сначала им надо будет немного подлечиться. Я вскипятила чайник, заварила мяту, вполне разумно прикинув, что мятой и кипятком вряд ли сниму простудный синдром. В этом деле потребуются более крепкие снадобья. Но в доме не оказалось лекарств. Не было даже водки. Пришлось лечь в постель и сделать вид, что я абсолютно здорова. Телефонный звонок вмешался в разумные и трезвые мысли, основательно разведенные болезненным жаром. Господи, опять Блинова…

– Инесса, что с тобой? Я сейчас приеду, – до боли родной голос прозвучал где-то рядом со мной. Я даже повернулась, вдруг Бобылев улегся у меня за спиной, а я и не заметила.

– Сергей, это ты? – спросила я, думая, что мне снится его голос.

– Инесса, ты заболела? – встревожился Бобылев. – Что с тобой?

– Ничего, ничего страшного, – возразила я, – небольшая температура. Простудилась на ветру. Который тот самый – порывистый. Он мне всегда ангину надувает весной.

В трубке раздались короткие гудки. Я верила и не верила. Неужели недосягаемый Бобылев звонил только что по городскому телефону и справлялся о моем здоровье? Не может такого быть. Это была Блинова. Я точно помню, что это была именно она. Просто она превратилась в Бобылева, нечаянно заговорила его голосом. Присвоила частную собственность. Такое бывает. Редко, но бывает. Катьку арестуют правоохранительные органы. Моя температура выросла до сорока трех градусов. Меня знобило и трясло, как в лихорадке. В подобном состоянии даже Катька Блинова запросто может перевоплотиться в сказочного принца. Или в директора «Меркурия». Сознание качнулось, зыбко зашаталось и куда-то провалилось. Я ничего не помню. Долгое блуждание в потемках. Долгое и тоскливое. Без сознания невозможно выжить. Оно придает нам равновесие. Когда оно уходит, мы теряемся, тонем, плачем и тоскуем. Кто-то подергал меня за воротник куртки. Я ощутила холод, неудобство, зябкую неустроенность. В моей голове что-то сдвинулось, зашаталось, застучало, я дернулась всем телом, вздрогнула, озноб прошел по всему телу, добрался до мозжечка, вновь ринулся вниз, и вдруг я обрела ясность – четкую и категоричную. Мир вновь встал на рельсы. Состав дернулся, тяжело задрожал, сделал первые шаги, разбежался и с грохотом понесся по накатанному пути. Дверной звонок разрывался от натуги. Я огляделась. Кромешный мрак. В темноте поблескивала зеленоватая лампочка в телевизоре. В куртке, в брюках от Марлен, в шифоновой разлетайке я лежала на кровати, видимо, лежала довольно долго. За окном было темно. Впрочем, темно было везде, даже в моей душе. Я привстала и снова повалилась на кровать. Почти провалилась. Звонок сотрясался от негодования. Я мысленно крикнула себе, дескать, встань и иди. И смотри. Приказам нужно подчиняться. И я встала. Подошла к двери. Не спрашивая, открыла. Бобылев. Родной. Любимый. Он смотрел на меня в упор, будто держал на прицеле.

– Ты перепугала меня, Инесса, – сказал Бобылев, убрав взгляд вовнутрь, словно приклад снял с плеча.

– У меня ангина, насморк и кашель, – сказала я и звонко чихнула.

– Давно? – Сергей прошел в квартиру, разделся и обнял меня. Провел в кухню. Выложил на стол какие-то предметы. Привез лекарства. Нормальный мужчина обязан заботиться о любимой женщине. Если хочет, чтобы она быстрее выздоровела.

– Давно. Думала, быстро пройдет. А у меня, наоборот, все закрепилось, укоренилось, перешло в хроническую стадию, – я еще пыталась шутить, надеясь, что вижу очередной сон. Олигарх спустился с небес и принес в клюве пакетик «Колдрекса», видимо, там у них наверху открылась фабрика по изготовлению нужных снадобий.

– Срочно в постель, – приказал Бобылев.

И я послушалась его, командный голос подействовал на меня, как походная труба, я побрела в спальню, по пути сдергивая с себя надоевшую куртку. Я разъединила крючки, и марленовские брюки спустились сами, разлегшись на полу неравнобедренным треугольником. Бобылев принес кружку с дымящимся напитком. Запахло мандаринами и Новым годом. Начался праздник. Бобылев пришел. Кажется, это уже было когда-то. Или это было всегда? Наш заоблачный роман строится по типу – Бобылев пришел. Бобылев ушел. Просто Бобылев. Затем все по порядку, начиная с конца. Или с начала романа. Сначала мочало, начинай сначала. И так на всю оставшуюся жизнь. Сегодня Бобылев пришел. Скоро он уйдет. И я принялась ждать, когда он уйдет. Так всегда бывает, когда отношения мужчины и женщины выстраиваются по типу: ушел – пришел – вернулся – победил. Поразил в самое сердце. Точно, это уже было. Бобылев когда-то приходил и уходил. Побеждал и поражал. Все повторяется на этом свете. Трагедия превращается в фарс. Уходы и приходы Бобылева превратились во вредную привычку. Мою вредную привычку. И я сдалась в плен. Я с шумом отхлебнула питье из кружки. Горячо, но вкусно. Мне казалось, что я пью дьявольский эликсир. Принимать горячее снадобье из рук любимого приравнивается к чуду. Пьешь и молодеешь на глазах. Превращаешься в прокаженного Дориана Грея.

– Инесса, тебе нужен постельный режим, покой и домашний арест. Я забираю ключи. Звоню твоей маме, чтобы она неусыпно следила за твоим поведением. И никуда не выпускала из дома, – грохотал Бобылев каленым железом. Вообще-то он ничем не грохотал. Мне показалось, что слова гремят, как гром. Как артиллерийская канонада. И я прыснула в кулак. Представила, как он разговаривает с моей матерью. Мама тут же выстраивается по стойке «смирно», Бобылев раздает команды, а родительница послушно прикладывает руку к козырьку.

– Не звони маме, я понимаю, что мне нужно вылечиться, я никуда не пойду из дома, Бобылев, пока не прокашляюсь. Не волнуйся за меня. Не держи в голове всякую ерунду. У тебя хватает своих дел – важных и неотложных. Тебе сейчас не до меня.

Я с удовольствием потягивала горячий оранжевый напиток. Этот астральный цвет когда-нибудь прикончит меня окончательно. Цвет душевного огня. Кажется, он преследует меня по пятам. Куда я, туда и радужная расцветка. Может, и заболела я из-за навязчивой оранжевости?

– У меня большие перемены, «Планета» находится в стадии реорганизации, – заявил Бобылев, – но я могу все бросить, мне не нужны перемены без тебя. Если с тобой что-нибудь случится – я не переживу. Дело жизни утратит всякий смысл. Зачем крутить пустые жернова?

– Ты же не ради меня занимаешься своим делом, – возразила я. Возразила, надо сказать, вполне резонно. И покраснела. Хамство не к лицу влюбленной девушке. Даже завуалированное. А Бобылев смутился, покрылся коркой льда. Я прижалась к нему, мысленно проклиная свой язык. Острый и соленый, наверное, от перепада температуры, он закипел и сварился. Вот и выбрасывает из себя разные пакости. – Не обижайся на меня, Бобылев, я не люблю болеть. Люблю быть сильной и храброй, слабость ненавижу, ты же знаешь, – я плакала и молила о прощении.

И Бобылев простил меня. Сильный обязан прощать слабых. Он погладил меня по голове, дескать, глупая девчонка, мало ли какие мысли могут возникнуть от повышенной температуры тела. От ласкового и нежного прикосновения мне срочно захотелось всплакнуть. Горько, по-девичьи, сладко и протяжно, чтобы слезы лились по щекам легко и свободно, нигде не застревая и не останавливаясь. И я заплакала. Так, как хотела. Я плакала, а Бобылев жалел меня, нежно прижимал мою разгоряченную голову к себе, гладил отросшие волосы, отирал мокрые щеки ладонью. Катарсис. В чистом виде. Я уже не могла остановиться. Рыдала и рыдала, застыв в напряженном ожидании, когда мои стенания вконец надоедят Бобылеву, но он молча ласкал меня. Он любил меня и мои слезы. Ему никогда не надоест утешать меня. Кажется, я устыдилась своих мыслей. Закончила рев, осушила слезы.

– Бобылев, извини, я не хотела плакать, само по себе вышло… – Я подняла заплаканное лицо, не стесняясь размытого макияжа, опухших глаз, истерзанного сердца.

– Понимаю, ты страдаешь, тебе плохо, но все пройдет. Скоро ты станешь прежней, сильной и храброй. Не волнуйся, ты все выдержишь! – Бобылев посмотрел в мои глаза.

От его взгляда у меня закружилась голова. Я покачнулась, но он удержал меня на весу. Я ощутила, как его любовь переходит в меня, будто мы стали единым пространством, слитным и неразделимым. Сейчас Бобылев уйдет. Потом придет. И так – до бесконечности. Но мы всегда будем вместе. Он первым почувствовал это единение. Первым признался в нем. И лишь сейчас, в эту минуту, я поняла, что он был прав, открыто признаваясь в слитности двух существ. Но почему он об этом узнал первым? Ведь женщина чувствует тоньше и глубже, об этом без устали твердят различные психологи и сердцеведы. Наверное, они ошибаются. Бобылев нарушил основные законы природы. Он узнал тайну двух сердец прежде, чем это смогла понять женщина.

– Я пойду, Инесса? – спросил Бобылев.

А я ничего не ответила. Зачем он спрашивает, Бобылев может уходить и приходить, как ему вздумается. Любовь имеет собственные правила и условности, но любовь всегда индивидуальна, как уснувший Везувий. Нет похожих историй. Нет одинаковых трагедий. Есть однотипные сюжеты. Они круглые, как куриное яйцо. Но чувства не могут быть одинаковыми. Каждый ощущает боль по-своему. Очень больно, не очень больно, больно до потери крови и пульса, больно до смерти. Иногда легче умереть, чем терпеть боль. Любовь – это болезнь. С жаром и температурой, с эмоциями и переживаниями, с железной выдержкой и бешеным разгулом страстей. Бобылев ушел. Тихо и молча, как в песенке про нескончаемое мочало. А я уснула. И проспала целых два дня, пока меня не разбудила мама. Она приехала вместе с пропавшим котом. Я протерла глаза, пытаясь вспомнить, что я видела в потусторонних снах, но у меня ничего не вышло. Виртуальная жизнь проносилась в сознании горячечными обрывками снов и кошмаров.

– Мам, откуда взялся Цезарь? – спросила я, тараща сонные глаза на новоселов из далекого пригорода.

– Я забрала его к себе, я ведь не знала, что ты с температурой носишься по городу, раздетая, с открытой шеей, – беззлобно проворчала мама, убирая с пола кружки и чашки.

– Тебе что, Бобылев позвонил? – Я залилась внутренним смехом, стоило бы послушать, о чем говорили эти два близких мне человека – моя мама и Бобылев. Мало послушать, стоило бы их увидеть рядом хотя бы один раз. Увидеть родных людей и умереть. От смеха, разумеется.

– Нет, сама догадалась. – Мама боевым крейсером уплыла в кухню. Она не любит, когда я болею.

Я тоже не люблю болеть. Но меня беспокоит собственная судьба, она застряла на распутье. На запутанной развилке. Передо мной возник очередной тривиум. Перекресток трех дорог.

– Мам, не ворчи! – крикнула я через две комнаты.

Мама срочно организовала шумовой фон, дескать, ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу, молча приготовлю обед для больных и страждущих и удалюсь за линию горизонта. Туда, где растут одни сосны. Я заставила себя подняться и пойти в душ. Там я долго сдирала с себя жесткой мочалкой следы слез и болезни. Я омывала тело, наполненное любовью, как сосуд с драгоценным напитком. Иногда археологи находят древние амфоры с вином, сохранившим вкус и терпкость в течение пяти тысячелетий. Моя любовь проживет дольше, она перешагнет черту забвения. Я досуха растерлась мохнатым полотенцем. Нездоровье покинуло меня. В зеркале вновь поселилась девушка с задумчивыми глазами. Надо жить. Впереди меня ожидало великое будущее. Я вышла из ванной. Квартира наполнилась жизнью. Приглушенно звучал приемник. Мяукал кот в предвкушении обеда. Что-то тихое напевала мама. Радостное предчувствие обволокло меня с ног до головы, словно закутало в нежный кокон.

– Мам, я долго болела? – спросила я.

– Я тебе звонила два дня, а ты к телефону не подходишь. Я схватила кота в охапку и к тебе, перепугалась до смерти. Прихожу, ты спишь, в квартире все вверх дном. Продуктов в доме нет, холодильник пустой. Инесса, ты себя погубишь, – мама не удержалась, снова завела привычную песню.

– Мам, ты не волнуйся, все люди болеют, особенно в весенний период, – я, не скрываясь, зевнула.

Мамины слова больше не трогали меня, не раздражали, не вызывали агрессию. Пусть поворчит вволю. В семье все фыркают, приобрели кошачьи повадки. А нежный и ласковый котенок давно трансформировался в молодецкого кота. Он по-бойцовски напружинивал мускулы, фыркал по делу и без дела, то есть всячески проявлял мужской характер. Мама его тут же стерилизовала. Кот не мог простить семье этого бесчинства. Я долго не подозревала, что кот подвергся жестокому насилию. Мама проявила инициативу, отвезла бессловесное животное к ветеринару тайком от меня. Кот остался без мужского достоинства. Комплекс вины изводил меня, едва я взглядывала в сторону обиженного Цезаря.

– Цезарь, наша мама злая, на всех ругается, иди ко мне, я тебя люблю. – Я ласкала котенка, а восхитительное предчувствие разрасталось во мне, обещая скорые и сладостные мгновения. Молодость щедра на запоминающиеся минуты. Через всю долгую жизнь человек протягивает за собой короткие мгновения счастья. Но никто не помнит ожидания счастья, томительные минуты предвкушения, тянущиеся сутками, днями и месяцами.

– Инесса, ты сегодня выглядишь особенно, – мама залюбовалась мною, она подошла ко мне и уткнулась лицом в шею. – После болезни ты изменилась. Лицо цветет, как будто тебя раскрасили. Ты вся светишься от счастья. Ты и впрямь любишь своего Бобылева?

– Мам, люблю, люблю, люблю! – Я целовала мамино лицо, будто она могла приблизить сладкое мгновение. Будто каким-то образом могла ускорить вялое течение томительных минут. – Люблю его, как тебя, как жизнь, как Цезаря, как солнце, как все, что есть на этой земле.

– Дочка, а он-то тебя любит? – Мама осторожно освободилась из моих жарких объятий. – Ты любишь, а он?