Под откос Грунюшкин Дмитрий
Водяной ощерился, будто ему сказали что-то очень смешное, но под ложечкой неожиданно засосало, и мелькнувший в глазах страх выдал его с головой.
– Да брось, Макар, – за деланной беспечностью Водяной пытался спрятать свою неуверенность. – Все сделаем как надо. Я если на что подписался, то не изволь беспокоиться. Все будет в лучшем виде!
– Вот и ладненько, – кивнул напарник, но глаза его остались ледяными.
Он понимал, что такие люди, как Водяной своего страха никому не прощают. Водяной будет только ждать момента, чтобы ударить в спину. Но ему было на это глубоко плевать.
– Распакуй инструменты, – он тщательно запер дверь купе и кинул Водяному сумку.
Тот засопел, ковыряясь с молниями. Вскоре на стол легли два пистолета – обычные с виду ПМ, но с чуть удлиненными стволами.
– Странные какие-то, – недоуменно почесал в затылке Водяной.
Макар не удостоил его ответом. Достал из другой сумки два металлических цилиндра, и уверенными движениями накрутил их на стволы.
– Опа! – обрадовался Водяной. – Глушаки! А я думаю – чего у них дула такие длинные! Толково снарядили!
– Ниче так, – согласился Макар. – Но настоящие, фабричные ПБ, а не эти самоделки, были бы лучше. Раз уж АПБ не по рангу. Хотя тебе бы я ничего сложнее заточки не доверил.
– А что за АПБ? – не стал обижаться Водяной.
– «Стечкин», только с глушителем, – пояснил старший. – Хорошая машинка. Двадцать патронов в обойме, длинный ствол, можно приклад пристегнуть, при желании бьет очередями. А с глушителем и вовсе страшная штука. Народ валится, а откуда стреляют – не понимают.
Он с любовью погладил металл пистолета.
– Да-а, – цыкнул зубом Водяной. – Все же крепко тебя в твоем спецназе головой повредили. От телок бежишь, а стволы тебе дороже баб.
Макар остро глянул на напарника, обрывая его философствования.
– Не баклань. Лучше машинку проверь и подготовь к делу.
– Да чего его проверять? Он же железный? – хмыкнул тот.
– Я сказал – проверь и приготовь к работе, – прищурился Макар. – Из-за таких вот самоуверенных… павлинов и срываются дела, – он в последний момент удержался, чтобы не назвать Водяного петухом – для бывшего зэка это было бы смертельным оскорблением. – Окажется ствол дерьмом забит, или пистолет в консервационной смазке, или боек сточен. И все, в самый интересный момент окажешься ты с голой жопой на морозе.
Водяной недовольно запыхтел, разбирая ПМ. Крыть было нечем, напарник был полностью прав. Через пять минут он удовлетворенно собрал пистолет обратно, звонко вщелкнул магазин, и положил ПМ на стол, победоносно глядя на товарища.
– Слушь, Макар, ты ж поди все уже разведал. Где Хазрата искать?
Макар насмешливо посмотрел на него, обтирая свой пистолет сухой тряпицей.
– А чего его искать? Он от тебя на расстоянии вытянутой руки. Прямо через стеночку на нижней полке сидит. Или лежит, уж не знаю.
Водяной сглотнул, прогнав острый кадык по тощей шее, и недоверчиво оглянулся, будто Хазрат действительно сидел у него за спиной.
– Гонишь, – не поверил он.
– Зачем? – пожал плечами Макар. – Он действительно едет в соседнем купе.
Водяной покрылся холодным потом, прислушиваясь к голосам за стенкой. При желании можно было разобрать даже некоторые слова. А он тут орал, как на базаре!
– Твою мать, – выдохнул он.
– Это точно, – осклабился до ушей Макар. – Тебя на зоне еще должны были научить – базар всегда надо фильтровать. Так что работа под боком, нужно только подождать немного…
… – В общем, пошли мы в лесок, обмывать звание. Я как раз майора тогда получил, а товарищ мой – капитана. Обмывка как происходит? На дно граненого стакана кладутся звезды, наливается полный, выпивается. При этом звездочки должны остаться в зубах. Сплевываешь звезды на ладонь, встаешь по стойке смирно, и четким голосом рапортуешь: «Майор Никифоров, представляюсь по поводу получения очередного звания!» И только тогда можно закусить.
– Сильно! – убедительно восхитилась Наталья, хотя правила «представления» прекрасно знала. В разных частях и ведомствах они отличаются лишь мелкими деталями.
Губы Ольги предательски подрагивали. Она пыталась сохранить серьезное выражение лица, но балагур Никифоров оседлал своего конька. Он так умело, в лицах, рассказывал армейские и милицейские байки, что у девушек уже не было сил смеяться. Их уже просто трясло, и продекламируй сейчас Леха главу из наставления по стрельбе из автомата Калашникова – девчонок снова скрючило бы от смеха. Просто по инерции.
– Вэ! Дэ! Вэ! – вдруг раздался рев из коридора.
Ольга даже подскочила на своем месте.
– Это еще что?
– Что происходит? – заинтересовано приподнялась Наташа.
– Да ничего особенного, – успокоил их Алексей. – Дембеля-десантники отрываются. Едут в последнем купе. Двое. С ними еще пара попутчиков. Бухие еще с отправления. Думаю, через полчаса будут уже без сознания.
В приоткрытой двери действительно возникло раскрасневшееся лицо бугая при полном параде. Отвороты камуфляжа обшиты белым кантиком, жесткие голубые погоны размером со взлетную полосу, аксельбанты, вся грудь в значках, среди которых не было, разве что, ордена «Мать-героиня».
– Братан? – то ли спросил, то ли констатировал он, заметив тельняшку Никифорова. – В каком полку служили?
– Если и братан, то сильно старший, – добродушно усмехнулся Алексей. – РВВДКУ. И когда я там служил, ты еще пеленки пачкал.
– Ты зачем меня обижаешь? – насупился дембель. – Че еще за «дэкэу»?
– Рязань, – хмыкнул Никифоров.
– А, это институт офицерский что ли? – дошло до десантника.
– Это для вас, малышни, он институт, – Леха подмигнул. – А в мое время – командное училище.
– Дык ты это…шакал что ли? – покачнулся в дверях боец. – А че не по форме?
– Майор, воин, – сузил глаза Никифоров, не уточняя, что майор он не армейский, а милицейский. А в десанте дальше лейтенанта не выслужился. – И ты, пока военник в военкомате не отметишь, тоже на службе. А за «шакала» я таких как ты мокрой портянкой топил. Расслабился, дембель? А ну, подобрал сопли! Равняйсь! Смирно! – рявкнул он. – Шагом марш спать!
Десантник икнул, рефлекторно вытянулся «во фрунт», и отшагнул обратно в коридор.
– Айда, братуха! – подоспел его товарищ. – Ты чего, купе перепутал?
Его вихрастая белая голова просунулась в дверь.
– Здрасьте! Вы не обращайте внимания, мы тут домой едем. Если мешать будем – сразу скажите. А лучше к нам заходите, у нас весело!
– Ага, мы видим, – покачала головой Ольга. – Спасибо за приглашение, но мы, пожалуй, тут посидим. Хорошо?
Двадцатилетний мальчишка в десантной форме согласно махнул головой, едва не шарахнув ей по косяку.
– Если кто приставать будет – только свистните! Мы тут…сразу…ага!
Он вывалился в коридор, где его ждал друг.
– Вэ! Дэ! Вэ! – заорал было тот.
– Тихо, бля! – гаркнул на него белобрысый. – Проводника разбудишь!
Неизвестно, чем их напугал «полупроводник», но они резко перешли на шепот.
– Вэ! Дэ! Вэ! – едва слышно просипели они хором, и побрели к своему месту, сначала тихо, а потом все громче распевая песню.
– Расплескалась, синева, расплескалась, – донеслось из коридора, пока дверь купе не захлопнулась, отрезая звуки.
– Ох, блин, защитнички, – засмеялся Леха.
– А что там с представлением-то? – напомнила Наталья.
– А! Ну, чего? Я хряпнул свой стакан, звезду сплюнул – майорская-то большая, да одна – красота. Представился. Пришел Валеркин черед. Тот стакан хлопнул, звезды на ладонь. Представляюсь, мол, по поводу капитана, и все такое. А Ромка ему – а чего звезд-то три всего? Опять в старлеи представляешься? Давай искать – нету четвертой. Валерка в панику – проглотил! И тут сразу у него и в горле, и в кишках чего-то закололо. Скорую мне! – орет. – Помираю! Бандитские пули миновали, а своя звезда убивает! Серега, гад, еще подъелдыкивает – мол, переваривай срочно, а то пойдет естественным путем – порвет там все к едрене фене, у проктолога любимым пациентом будешь. На скамеечку его уложили, по мобиле наряд вызвали, свои-то быстрее «Скорой» довезут. Тот лежит, бледный, концы отдает уже, последнюю волю слабым голосом диктует. А из кармана нагрудного звездочка выкатывается. Он, оказывается, когда их оттуда выгребал, одну пропустил. В общем, с тех пор кличка «Звездочет» к нему намертво приклеилась.
Девушек согнуло от хохота, а Леха только помаргивал невинно, словно не понимал, что их так развеселило.
За окнами вагона смеркалось. Придорожные кусты сливались в трудноразличимые груды веток и листьев, зелено-голубой лентой проносясь за окном. Мерный перестук колес убаюкивал. Небо густо темнело, наливаясь вечерней лиловой синевой. Рябь уже темных облаков казалась гигантской маскировочной сетью, сквозь прорехи которой еще просвечивало золото заката.
Некоторые пассажиры поезда уже отходили к тяжелому тревожному сну, подкошенные ударной дорожной дозой алкоголя.
Ольга бросила взгляд на часы, и засобиралась.
– Мне нужно, – ответила она Наташе, которая уговаривала ее еще задержаться. – Детвору пора по койкам разгонять, напарница одна с этими бесятами не справится. И так уже на меня злится, наверное.
– Я провожу, – поднялся Леха.
– Не стоит, – попыталась отказаться Ольга, но Леха был непреклонен.
– Мало ли какие тут еще дембеля по поезду шляются!
Ольге пришлось согласиться, хотя на память ей пришли вовсе не пьяные, но безобидные пацаны в военной форме, а те два неприятных типа, что заглядывали в их купе, пока Алексей курил.
Оставшись с Ольгой наедине, Леха снова разом онемел. Он проклинал этот свой мозговой паралич, но ничего не мог с собой поделать. Ее зеленые глаза лишали его воли. Он молча, как здоровый, но туповатый пэтэушник за отличницей, топал вслед за Ольгой по вагонам. Единственное, на что его хватало – это предупредительно открывать перед ней двери. Один раз он даже улыбнулся ей, но сам почувствовал, что его гримаса больше похожа на оскал перепуганного волка, и больше не рисковал.
В коридоре «полупроводник» колдовал над электроугольным водонагревателем, и Леха с трудом удержался от соблазна хлопнуть его по выставленной тощей заднице. Скорее всего, этот мальчишка, компенсирующий тщедушность напускной серьезностью, граничащей с суровостью, такой панибратской шутки бы не оценил. Чем-то он напоминал соседского щенка ирландского сеттера, который почему-то решил, что он может не только уток поднимать, но и дом сторожить, да еще и бультерьеров другого соседа потрепать.
Они прошли через вагон-ресторан, еще работающий, но малолюдный – пассажиры предпочитали коротать дорогу в своем купе, с лично купленной бутылочкой, без риска отравиться ресторанной «паленкой». Заняты были только два или три столика, за которыми относительно мирно гуляли небольшие компании. Человек в белом халате – то ли повар, то ли еще какой сотрудник вагона – сидел у раздаточного окошка, и гипнотизировал гуляк, явно пытаясь внушить им, что пора расходиться. Но те определенно были гипноустойчивыми, и на сверлящий взгляд «ресторатора» обращали внимания не больше, чем на мелькающие за окном деревья.
– Во сколько закрываетесь? – остановился Никифоров.
– Желаете посидеть? – с неприязненной радушностью поинтересовался человек в белом.
Леха с мимолетной надеждой глянул на аккуратно шагающую по проходу между столами спутницу, но тут же отбросил эти мысли.
– Да нет, спасибо. Просто мне знакомую нужно проводить, возвращаться же через вас придется.
– За час управляйся, – скабрезно ухмыльнулся работник. – Или потом будешь ждать до станции, и по перрону обходить.
– Спасибо за информацию, – ожег взглядом непрошенного советчика Никифоров, разом стерев с его лица сальную улыбочку. – Я ее учту.
Повар пробурчал ему вслед что-то неразборчивое, и вернулся к сеансу гипноза.
Группа малышни ехала в последнем вагоне. Несмотря на летний сезон отпусков, дополнительные поезда были невелики – большая часть пассажиров предпочитала хоть и дорогие, но более комфортабельные фирменные поезда. Впрочем, последним вагон был только по нумерации, а на самом деле он был первым от локомотива. По старой традиции, которая гласила, что «в Москву поезда идут „раком“, отсчет вагонов начинался с хвоста поезда.
На межвагонных площадках нещадно мотало, и стоял страшный грохот. Уже перед последним вагоном в переходе так тряхнуло, что Ольга чуть не потеряла равновесие. Алексей метнулся к ней быстрее атакующей кобры, и крепко, но нежно, ухватил за локоть.
Несколько нескончаемо долгих секунд они смотрели друг на друга в грохочущем полумраке площадки, пока распахнутая сзади тяжелая дверь не хлобыстнула, закрывшись по инерции при очередной судороге тысячетонного сочлененного чудовища.
Никифоров вздрогнул, и отдернул руку, словно он не поддерживал свою мечту под локоть, а как минимум ухватился за ее грудь. Ольга сделала шаг назад, и оказалась в тамбуре своего вагона. Она перевела дух, только сейчас поняв, что все это время не дышала.
– Ну… – тихо сказала она, отвернувшись к окну, чтобы ее не выдал блеск глаз и предательский румянец на щеках. – Вот я и пришла. Спасибо.
– Не за что, – глупо ответил Леха.
Он судорожно пытался расшевелить свои мозги. Да что там расшевелить – хотя бы просто запустить их! Ведь сейчас Ольга просто развернется, нажмет на ручку двери, и исчезнет. А он так и останется здесь, в прокуренном тамбуре, с ватными ногами, мокрым песком в голове вместо мозга, пустым сердцем и отчаянным пульсом в висках, который гремит сильнее, чем колеса поезда на стыках рельс.
Но она почему-то медлила. Ее лицо отражалось в темном стекле поезда, который протискивался сквозь сибирскую ночь. Скользящие тени снаружи, тени на резко очерченных скулах от неяркого верхнего света слабой лампочки, тень от свалившейся на лоб непокорной челки, глубокие тени вместо глаз…
Только даже сквозь эти непроглядные тени Алексей чувствовал ее взгляд, направленный на него. Прямо ему в душу, в сердце.
– Я… Оля… Ты знаешь… – сквозь скрутившие горло спазмы продавил Леха.
– Знаю, – бесцветно отозвалась Ольга. – Знаю.
– Нет, не знаешь! – вдруг рассердился Леха. – Не можешь знать. Я уже давно, много лет… Еще когда первый раз тебя увидел… Фотографию твою…
– Нет, Леша, не надо! – отчаянно воскликнула Ольга, оборачиваясь к нему.
Никифоров запнулся об ее взгляд. Боль, страх, вина, надежда… В этом взгляде было так много всего, что Леха растерялся.
– Ты очень хороший, Леша! – Ольга шмыгнула носом. Казалось, что она вот-вот расплачется. – Но ты же знаешь… Ты сам все знаешь… Я… Мы… У нас ничего не получится!
Ее голос неуверенно вибрировал. Она даже не столько утверждала, сколько просила у него подтверждения. Но Леха не слышал этого, оглушенный словами «Нет! Не надо! Не получится!» И сам ведь понимал, что не получится, потому и боялся. Потому и был готов к поражению. Чтобы девушка погибшего друга ответила взаимностью – это из области дешевых телемелодрам.
Утрись, парень! Она любила Сашку Лосева. А его больше нет. В том числе и по твоей вине. Это ты не успел его спасти. Это ты чувствовал, что что-то не так, но не остановил его. Не задержал колонну. Не затребовал «броню». Не уточнил обстановку. И ты ничуть не похож на Сашку. Ты его не только не заменишь. Нет! Ты всегда будешь о нем напоминать самим фактом своего существования. Тем, что ты его знал. Тем, что ты допустил, чтобы он, и еще три десятка отличных парней, погибли. Тем, что ты смеешь жить, а они – нет. Так что скажи спасибо, что она тебя хотя бы не ненавидит. И отвяжись от нее. Дай ей забыть. Не отбросить в беспамятье, а затянуть живую кровоточащую рану новой кожицей, которая всегда будет болеть и напоминать о себе, но уже не будет грызть и терзать душу голодной собакой и угрожать жизни и рассудку. Не ковыряйся в этой ране любопытным корыстным пальцем. Не надейся построить счастье на беде, любовь – на смерти.
Он понурил голову, и изменившимся голосом выдохнул:
– Да… Мы оба знаем… Не нужно было мне… Прости…
Вот сейчас нужно бы уйти, но Леха опять смалодушничал. Это было бы как-то… картинно, что ли, словно и впрямь из телесериала. И еще… Безнадежная надежда, даже не свеча под ливнем, а никому не видный уголек в насквозь промокшем фитиле этой свечи… Еще секунду рядом с ней… Уйти не так, не отрубив концы…
– Ты не правильно понял, – покачала головой Ольга. – Все не так.
– Да, все не так, – эхом отозвался Никифоров. – Все совершенно не так. Все не правильно.
Она посмотрела в его опустошенные глаза, и качнулась вперед. Но в этот момент дверь в тамбур распахнулась, и Ольга отшатнулась обратно, так и не сделав этот шаг.
– Здрасте, Ольга Николаевна, – сердито заявил лобастый мальчишка лет десяти, коротко стриженый, и с некрасивыми большими очками в роговой оправе на веснушчатом носу. Он исподлобья рассматривал Никифорова, потирая дужку очков, когда-то сломанную, а теперь замотанную простой синей изолентой.
– Здравствуй, Максим, – даже обрадовалась Ольга. – Как дела в нашей группе?
– Нормально дела, – пожал плечами пацан, не сводя взгляда с Алексея. – Светлана Игоревна вас давно ждет, ругается.
– Вот я и вернулась, – Ольга почему-то говорила извиняющимся тоном, даже немного заискивала перед мальчишкой. – Ты не задерживайся, спать уже пора.
Она замешкалась, боясь посмотреть на Никифорова.
– Ну, я пойду, меня ждут. Завтра увидимся.
– Спокойной ночи, – неловко попрощался Леха. – До завтра.
Ольга кивнула головой, и исчезла за тяжелой дверью, так и не посмотрев в его глаза.
– Как тебя звать? – вздохнул Леха, доставая сигареты.
– Вы же слышали, – совсем по-взрослому усмехнулся мальчишка. – Максим.
– А меня – Алексей, – представился Леха.
– Очень приятно, – хмыкнул Максим. – А вы зачем сюда пришли?
Леха удивленно посмотрел на него, пожал плечами.
– Ольгу…Николаевну проводил. А ты чего в тамбуре делаешь? Покурить вышел?
– Я не курю, – не поддержал шутку мальчишка. – Это вредно.
– Она твоя учительница?
– Ага, – в голосе мальчишки послышался вызов.
Никифоров понимающе похлопал его по плечу, при этом Максим демонстративно отстранился.
– Похоже, парень, мы с тобой оба в пролете, – вздохнул Алексей.
– Да? – недоверчиво покосился Максим.
– Абсолютно. Во всяком случае – я точно.
– Бывает, – с облегчением успокоился мальчишка. – Она красивая.
Алексей с трудом удержался от смеха, не желая обидеть этого не по годам серьезного мужичка, и присел на корточки, опершись спиной об стенку.
– Кто тебе очки-то сломал?
– А! – пацан пренебрежительно махнул рукой, присаживаясь рядом. – Постоянно ломаются. Если вы думаете, что ко мне кто-то пристает, то зря. Просто я неуклюжий. Постоянно то сяду на них, то еще что. Поэтому и хожу в таких. Мне папа несколько раз покупал дорогие. Но они у меня не держатся. Или сломаю, или потеряю.
– А кто твой отец?
– Папа, – подчеркнул это слово Максим, – большой человек. Так мама говорит. Он раньше бизнесом занимался. А теперь во властных структурах.
Мальчишка явно повторил чьи-то чужие слова, но сделал это со снисходительной усмешкой.
– Я уже бывал в Москве, – продолжил Максим. – Но с классом же интереснее.
«И с Ольгой Николаевной», – добавил про себя Алексей. Встреча с этим пареньком странным образом подняла ему настроение. Вроде бы, и ситуация – нарочно не придумаешь. Сидят два несчастных влюбленных, можно сказать – соперники. Одному десять, другому под сорок. Обхохочешься…
6.
«Полупроводник» Витя Соколов ненавидел свое имя. Он просто не знал, как ему представляться, если вдруг случалась такая нужда. «Витя» звучало по-детски, как в яслях или первом классе. А «Виктор» – напыщенно и глупо. Какой он к черту Виктор? Виктор – это победитель. С его ста шестьюдесятью пятью сантиметрами роста, да еще худобой и выражением лица школьника не самого старшего класса на «победителя» он явно не тянул, и имя шло в полный диссонанс с его внешностью. К тому же он имел мерзкую привычку чуть что краснеть от кончиков ушей до мизинца на ноге в течение полусекунды. Его знакомый тезка, разбитной парняга, представлялся как Витек, хлопая по ладони собеседника. Но Соколову это не подходило. Он то был совсем не рубахой-парнем. И в его устах имя «Витек» звучало как недо-Витя. То есть, еще хуже. Всю жизнь он завидовал Олегам, Сергеям, Игорям и Антонам, у которых не было такой проблемы.
Профессию он не выбирал. Она сама его выбрала, не оставив шанса на другой путь. Его мать была проводницей. Отца он не знал. И не был уверен, что сама мать его знала. В одном из рейсов недостаточно предохранилась – и на свет появился он, тщедушный мальчишка с громким именем. Мать жила одна, оставлять дите было не с кем, у уже лет с трех он начал колесить вместе с ней по железным путям, проложенным в самые дальние уголки одной шестой части суши, потом ужавшейся до одной восьмой.
Одноклассники страшно завидовали ему. Ведь он постоянно путешествовал. А он завидовал им. Они каждый день засыпали в одном и том же месте. Их не донимал осточертевший перестук железных колес, свет станционных прожекторов в глаза, звяканье ложки в стакане, запах сгорающего угля, инопланетные голоса диспетчеров из «колокольчиков» на вокзалах, вечно пьяные пассажиры, которым постоянно что-то нужно, тысячи и тысячи незнакомых лиц, сливающихся в один нескончаемый калейдоскоп. Он устал всю жизнь карабкаться по этой проклятой железной горизонтальной лестнице, ведущей всегда за горизонт. Где бы ты ни был, сколько бы ни проехал – она всегда, всегда, всегда вела за горизонт! Как радуга, до которой невозможно дойти. Как океан, у которого на самом деле нет берегов – это у суши есть побережье, а границ у океана нет – он переходит в другой, тот в третий, а третий снова в первый. И так без конца. И у железной дороги не было конца. Рельсы никогда не заканчивались. Они текли в никуда, переливаясь друг в друга, разветвляясь, перекрещиваясь, замыкаясь сами на себя.
Однажды Витя в лесу наткнулся на заброшенную ветку узкоколейки, и решил пойти по ней. Через несколько километров его ждало открытие. Она заканчивалась! Ржавые рельсы загибались вверх, и венчались проржавевшим еще больше, до полной нечитаемости знаком.
Витя был потрясен. У железной дороги есть конец! Просто про него никто не знает, он спрятан в глухом лесу. Он попытался рассказать об этом открытии матери, но она только рассмеялась. И он спрятал этот секрет в себе. Не каждому дано знать, что у бесконечности есть конец. Раз ему дано, значит он не такой как все. Тайна ему открылась сама.
С того момента он стал по-другому относиться к «железке». Нет, он не начал ее любить. Но перестал ненавидеть. «Железка» стала более понятной. Она приоткрыла ему свою тайну – самый краешек! И этим приняла его к себе.
С таким образом жизни о хорошем образовании можно было бы и не рассуждать, лишь бы в другой класс перевели. Витя был не по годам зрелым и рассудительным парнем. В пятнадцать, закончив девятый класс, он не потянулся за однокашниками в десятый. После десятого нужно в институт. А какой ему институт? Работать надо.
Мать все чаще прикладывалась к бутылке. Перспектива самостоятельной жизни маячила перед ним уже давно. Поэтому сомнений выбора он не испытал. Железнодорожный техникум был ему написан на роду.
Изучать профессию проводника ему было несложно. Он сам мог бы преподавать большинство дисциплин. Только удовлетворения он не получал. У него была другая мечта, несбыточная, которую он не открывал никому. Она тоже была связана с железной дорогой.
Однажды, когда ему было лет десять, машинист местной локомотивной бригады, которая должна была вести их состав на первом «плече» – от станции отправки до первой смены локомотива – шутки ради предложил ему прокатиться. Мать нахмурилась, и Витька чуть на напустил в штаны от страха, что она не разрешит. Но машинист легко ее уговорил, масляно улыбаясь в свои усы. Наверное, через пацаненка он намеревался забраться в постель уступчивой проводницы, и, скорее всего, его планы осуществились. Но тогда Витька об этой стороне жизни не догадывался. Машинист подсадил его на крутую железную лестницу, его помощник втянул внутрь. Витька зашел в кабину – и пропал.
Они еще стояли на перроне, но могучее сердце локомотива уже билось. Что-то нечеловечески сильное ворочалось за тонкой перегородкой, передавая стенам дрожь. Машинист подтолкнул Витьку, и тот робко вошел в «рубку». Его горящий взгляд не видел продавленных сидушек, обшарпанной краски, заляпанных маслом приборов. Отсюда, с огромной, как ему казалось, высоты, «железка» выглядела иначе. Она походила на чьи-то густые спутанные волосы, разбросанные по подушке. Эти космы переплетались между собой, и было непонятно, как среди них выбрать свою дорогу.
– Зеленый, – сказал помощник.
Рация хрюкнула что-то неразборчивое.
– Вижу, зеленый, – подтвердил машинист. Щелкнул какими-то тумблерами, отчего шум движков позади превратился в настоящий рев. Подмигнул.
– Давай, малой!
Витька еще не веря себе, сделал шаг вперед и вопросительно посмотрел на дядьку – не обманывает ли? Не смеется ли он над ним?
– Давай, не тяни, а то наверстывать придется. Крути вот эту штуку.
Пацан, млея от восторга, крутанул указанный маховик, и титаническая махина тепловоза вздрогнула всем своим зеленым телом, скрежетнула, лязгнула сцепами состава, и медленно двинулась вперед, таща за собой сотни тонн вагонов. Где-то там, позади, люди махали в окна провожающим, доставали дорожную снедь, сдавали билеты, покупали постельное белье. И всех их – всех до единого! Вместе с их огромным багажом! Всех сдвинул с места он, Витька, одним движением своей слабой детской руки!
Машинист усмехнулся, глядя на счастливого пацана, почуявшего в своей руке укрощенную мощь локомотива.
– Машинистом будет.
Помощник согласно мотнул головой. И Витька легко и свободно засмеялся, упоенный новым для себя чувством всемогущества. Теперь он знал, что у «железки» не только есть конец. У нее еще есть и хозяева, которым она подвластна. Они сидят в высоких рубках тепловозов, и смотрят на «железку» свысока.
Но машинистом он не стал. Дорога его была предопределена. И он ехал по ней, как локомотив по проложенным кем-то другим рельсам. Ведь оказалось, что хозяин железки вовсе не машинист. Поезд не идет куда хочет. Он пойдет только туда, куда его направит диспетчер. В силах машиниста его только остановить, но не свернуть с раз и навсегда определенного курса.
– Э, урыс, чай нам неси!
Соколова, склонившегося возле титана, словно ожгли «горячим» по пятой точке. Он вскинулся, и резко обернулся на голос. Здоровенный длинноволосый мужик с раскосыми глазами и тонкими усами, переходящими в узкую бородку, криво усмехался. Он был на полторы головы выше Вити, но коротконог. И от этого казался еще мощнее.
– Чего смотришь, урыс? – прищурился мужик. – Или я плохо говорю на вашем языке?
Соколов вспомнил его. Это был один из тех, опоздавших, которые ему с самого начала не понравились. С первого взгляда они показались ему кавказцами. Но этот с близи был больше похож на татарина или башкира. А может, казаха. Витя не слишком разбирался в азиатах.
Столкновения взглядов «полупроводник» не выдержал. В глазах «татарина» блестела самоуверенная издевка. Витя посмотрел в сторону, в окно, где уже темный лес мельтешил на фоне бирюзового к краю неба. Он постарался придушить в себе вспыхнувшую ярость, но в животе все равно предательски забурчало, и кишки лениво шевельнулись, будто он проглотил весенний выводок живых змей.
– Чай по заказу пассажиров подается до двадцати двух ноль-ноль, – не задумываясь, соврал он. – После десяти вечера самообслуживание. Стаканы дам. Утром сдадите по счету. Заварка-сахар за отдельную плату.
Он, наконец, совладал с собой, и посмотрел на «собеседника». Тот продолжал ухмыляться, разглядывая его, как забавную зверушку, внезапно заговорившую человеческим голосом.
– Красный стал врешь-обманываешь когда, – прищурил «татарин» и без того узкие глазки.
Витя сам не заметил, как покраснел, но теперь его щеки и уши полыхнули так, что впору было бежать за огнетушителем.
– Га-га, Кызыл урыс! – глумливый смех гулко покатился в бочкообразной груди пассажира. – Кызболя!
Неглубоких познаний Соколова в тюркских языках хватило, чтобы понять, что его только что назвали девчонкой. Он покраснел еще больше, хотя это казалось невозможным.
– Вернитесь в свое купе, – тихо потребовал он, отводя взгляд в сторону.
– Что такое, брат? Я попросил чай, – раздался рядом другой голос, с хрипотцой.
В проеме, отделявшем пассажирский отсек от «проводниковского» сектора возникла фигура высокого мужчины в темном джемпере военного покроя. «Братья» были похожи между собой, как Петросян с Задорновым. Этот оказался чуть выше среднего роста, но поджарый и широкоплечий, с узкой талией, черные короткие волосы, острый нос, подстриженная бородка, и контрастирующие с лицом светло-серые, почти голубые глаза, недобро поглядывающие из-под тонких бровей вразлет.
– Да вот, брат, урыс не хочет чай давать, – осклабился «татарин». – Поздно, говорит. Спать иди, говорит.
Второй прищурился.
– Сейчас договоримся, Бек, – он подшагнул вперед, заставив Витю отпрянуть. – Чай будет через три минуты. Ты понял меня, проводник? Три минуты, не больше. Пошел работать!
Соколов вжался в поручень у окна, словно кот, затравленный собаками, и зло зыркнул на обидчиков. Злость душила его, но он из последних сил держал себя в руках. Он понимал, что дай он выход чувствам, то будет похож на хомяка, который в смертной хватке вцепился в копыто лошади, раздавившей его нору.
– Чая не будет. Попрошу вернуться в свое купе. Вы нарушаете общественный порядок! – сглотнув комок, приказал он.
В отличие от «татарина», второй не был настроен развлекаться. Неповиновение привело его в бешенство.
– Ты… – он сжал зубы, чтобы не осквернять их бранью. – Я дал тебе три минуты! Это много. Не успеешь – пеняй на себя.
– Вернитесь в купе, – в третий раз глухо повторил Витя.
– Руслан… – начал было Бек, но «брат» метнул вперед руку, и выдернул к себе проводника из его убежища между титаном и дверью.
– Я не терплю наглых, – процедил Руслан сквозь зубы.
Он легко, не сжимая кулака, ударил Соколова в лицо раскрытой ладонью, разбив нос и губы. В голове Вити мгновенно загудело, зудом разойдясь от переносицы куда-то вглубь черепа, и растеклось в глаза, во рту засолонело.
Еще в школе его звали Хорьком, за его безумную храбрость. И из этих двух слов главным было именно «безумный». Он без раздумий мог кинуться в драку на противника вдесятеро превосходящего его силами, без малейших шансов не то что на победу, а просто без шансов уцелеть. Как, например, сейчас. Но не успел.
– Тохта! – раздалась резкая команда. – Стоять!
Оба кавказца обернулись на голос. Бек резко, всем телом, чуть присев, а Руслан одной головой, не отворачиваясь от выбранной жертвы.
– Кто есть? – зло сощурился Бек.
Мужчина в белой свободной одежде иронично хмыкнул.
– Тебе не надо так глаза щурить, и без того пыськя[1].
Узкоглазый глухо рыкнул и качнулся в сторону незваного защитника обиженных проводников. Но тот даже не шелохнулся, разглядывая противника твердым и чуть ироничным прищуром.
Витя никогда не был умелым бойцом, в драках его всегда били. Единственным плюсом было то, что хоть и били, но не побеждали. Но даже своим неумелым взглядом он заметил, что эти двое сделали почти неуловимые движения, поворачиваясь к незнакомцу. И теперь, несмотря на тесноту вагонного коридора, они оба могли атаковать человека в белом, не мешая друг другу. Они двигались… профессионально! И еще он заметил, что незнакомец понял маневры этой парочки. Но этого его абсолютно не смутило. Его уверенность в себе могла даже показаться самоуверенностью.
– Чаю хочешь, уважаемый? – ровным тоном поинтересовался Руслан. – Или в туалет пройти? Проходи.
– Не советуй мне, что делать, – отрезал незнакомец. – Меня зовут Хазрат. Я еду в этом вагоне. И хочу, чтобы здесь был порядок.
Несколько секунд они буравили друг друга взглядами. Победил Хазрат. Руслан хмыкнул, и пошел к своему купе. Двинувшийся следом Бек, как бы случайно, чувствительно ткнул Соколова локтем в ребра. Хазрат предостерегающе усмехнулся, чтобы тот не вздумал повторить этот фокус с ним. Единственное, что смог себе позволить узкоглазый, с независимым видом пройдя на свое место – это от души хлобыстнуть дверью купе.
Мужчина даже не обернулся, когда эти двое прошли мимо, полностью их игнорируя. Он участливо, едва ли не ласково, посмотрел на пострадавшего, достал откуда-то из складок просторной одежды белый носовой платок, и протянул его Вите. Тот покачал головой:
– Испачкаю.
– Он для того и нужен, – улыбнулся мужчина, и повторил, – Меня зовут Хазрат.
– Виктор, – буркнул Соколов, промакивая кровоточащий нос платком.
– Что у вас случилось? – поинтересовался Хазрат, поглаживая короткую бородку с сединой.
– Да так, – махнул рукой Витя. – Уроды.
– Что думаешь делать?
«Полупроводник» задумался, сердито поджав губы.
Читать бесплатно другие книги:
