Вид с холма Столяров Андрей

В последнее время приобрели необыкновенную популярность книги, написанные в жанре альтернативной истории. Сюжет их построен по принципу «что было бы, если?..». Что было бы, если бы Германия выиграла Вторую мировую войну? Что было бы, если бы Наполеон победил в битве при Ватерлоо? Каким стал бы мир в случае военного столкновения США и СССР?.. Большинство этих книг не выдерживает никакой критики. Созданные на ремесленном уровне, они лишь удовлетворяют внезапный коммерческий спрос. Однако, встречаются тут и несомненные достижения, показывающие, что даже искусственный жанр не может служить препятствием для таланта. Серьезный читатель мог бы обратить внимание на роман «Павана», принадлежащий перу Кита Робертса, где «Непобедимая Армада», высланная к берегам Англии Филиппом II, все-таки сокрушает своего грозного конкурента, в результате Католический мир сохраняет владычество над Европой, или на «Человека в высоком замке» Филипа Дика: Япония оккупирует Соединенные Штаты, формируя удивительный сплав западной и восточной культур. А если обратиться к современной российской литературе, то здесь внимание привлекают «Иное небо» Андрея Лазарчука и многотомная эпопея «Времена негодяев», которую с необыкновенным упорством пишет Эдуард Геворкян. В первом романе немцы выигрывают военную кампанию на Востоке, образуется Третий Рейх в составе Германии и России, а во втором, являющемся пока тетралогией, та же Россия, пережив катастрофу, возрождается через магическое Средневековье.

Чем вызван этот неожиданный интерес к «теневым реальностям»? Чем вызвана тяга к неосуществленным, сугубо условным версиям исторического бытия? Возможно, наш мир стал слишком спокойным? Возможно, нам требуются экзотические приправы, чтобы ощутить на губах вкус жизни? Быть может, прав был Фаддей Булгарин: «Приятно, знаешь ли, братец, сидеть у камина и читать о чужих несчастьях»? А может быть, дело обстоит еще хуже. Заколебались какие-то мировые струны, свидетельствующие о потрясениях? Что-то подобное уже сквозит из будущего. И появление «альтернативок» — лишь первый признак того, что существующая реальность не слишком устойчива.

Так или иначе, но книга «Анклав Россия», выпущенная недавно петербургским издательством «Мидгард», заметно выделяется даже в этом потоке. И прежде всего — своеобразным конструированием реальности. Если в стандартных альтернативных историях авторы обычно не затрудняют себя излишком воображения: всегда можно с точностью указать некую отправную точку, некий фантастический поворот, некий момент, откуда события начали развиваться иначе (смерть Цезаря во младенчестве, победа гуннов в сражении на Каталаунских полях, успех восстания декабристов в России), по крайней мере понятно, почему история двинулась по другому пути, то здесь такой точки назвать нельзя. Реальность романа вырастает из нашего прошлого совершенно естественно. То есть, конечно, после определенных усилий, которые, кстати, еще требуется предпринять, из мелких деталей, разбросанных по многослойному тексту то здесь, то там, можно в конце концов догадаться, что в «мире автора» несколько раньше сместили с поста премьера Егора Гайдара. Зачинатель российских реформ продержался в правительстве не два года, как это было у нас, а лишь несколько месяцев, практически ничего не успев сделать. Взамен ему под давлением коммунистов, составлявших тогда парламентское большинство, пришел некий В. Челобитьев, ранее занимавший должность министра топлива и энергетики. Реформы в экономике затормозились, начался новый застой, приведший к негативным последствиям. Во всяком случае, так можно понять по прочтении книги.

И тем не менее, доверия это не вызывает. Ведь даже согласно авторской версии, большая часть «молодых реформаторов» осталась при власти. Они сохранили свои посты, свое государственное влияние и продолжили, если судить по роману, ту же экономическую политику. Точка, таким образом, оказывается эфемерной. Дело тут, вероятно, вообще не в конкретной «точке». Сознательно или интуитивно, но автор описал гораздо более любопытный процесс: история «там» шла точно так же, отличаясь от «нашей» лишь некоторыми второстепенными характеристиками. Влияние оказала вся сумма исторических доворотов, весь комплекс сдвигов, каждый из которых ничтожен сам по себе, но вместе, будучи сложены, переключили развитие на другие рельсы. Известный тезис: дьявол всегда прячется в мелочах.

Впрочем, к этому мы еще вернемся, а пока посмотрим, чем, собственно, отличается «авторский мир» от нашего?

Картина предстает, прямо скажем, не радостная. Вместо реформ, которые, по идее, должны были вывести Советский Союз из застоя, произошло великое ограбление государства. В результате «приватизации», осуществленных группой приближенных к президенту персон, вся огромная собственность, накопленная за советский период, все индустриальные ресурсы страны, все ее недра, все ее интеллектуальные достижения оказались присвоенными узким слоем элиты, так называемыми «новыми русскими». Внезапно появившиеся миллионеры осуществляют спекулятивные операции, переводя после этого деньги на Запад, покупают себе особняки в Испании, поместья во Франции, океанские яхты, целые футбольные клубы. Показная роскошь их жизни бьет в глаза. При этом подавляющее большинство россиян пребывает на уровне, который нельзя назвать иначе как нищетой. Зарплаты у них мизерные, перспектив — никаких. Экономика страны в полном упадке. Фактически, она держится только на деньгах от продаваемого за рубеж сырья. Россия во мгновение ока стала третьеразрядной державой. Бывшие республики СССР к ней враждебны. Бывшие «страны социализма» одна за другой вступают в НАТО. Россия внезапно оказывается в изоляции, прорвать которую невозможно никакими усилиями.

Однако опасней всего — демографический кризис. С одной стороны, идет непрерывная эмиграция русских специалистов на Запад, поскольку в России для них места нет, с другой — наблюдается спад рождаемости, вызванный нищетой. Россияне просто боятся иметь детей. Население страны сокращается ежегодно примерно на миллион человек. Запустевают громадные территории, Это, естественно, влечет за собой отчетливый геополитический сдвиг. В регионы Южной Сибири непрерывно просачиваются китайцы. В Поволжье отмечается такое же неуклонное продвижение мусульман. А на Дальнем Востоке, связь которого с европейским центром России ослаблена, все сильнее чувствуются американские и японские капиталы. Ясно, что страна в таком положении обречена. Она распадется уже в ближайшее десятилетие.

Автор не скупится на краски, нагнетая зловещую атмосферу. Тут и прямые, без демократии, назначения губернаторов, свидетельствующие о диктаторских намерениях президента, и рост фашистских организаций, совершающих убийства на национальной почве, и непрерывные террористические акты, осуществляемые чеченскими боевиками. Не исполняются никакие законы. Правящие элиты России охвачены лихорадкой обогащения. Чудовищная коррупция пронизывает все уровни власти.

Особенно разыгрывается фантазия автора при обращении к конкретным политическим катаклизмам. Чего стоят, например, введенные им в сюжет так называемые «октябрьские события» 1993 г., когда Верховный Совет, предшествовавший подлинному парламенту, взбудораженный коммунистической оппозицией, на короткое время консолидировавшей свои ряды, обвинил президента России в нарушении Конституции и объявил о смещении его со всех занимаемых должностей. Присягу в срочном порядке принял вице-президент Александр Лецкой, после чего колонны боевиков, вооруженных автоматами и железными прутьями, двинулись на штурм телебашни в Останкино. В ответ по приказу действующего президента, который, напомним, является одновременно и Верховным главнокомандующим, на улицы Москвы вышли танки и с Васильевской набережной прямой наводкой расстреляли здание, где заседал Верховный Совет. Так было покончено с коммунистическим прошлым.

Что тут можно сказать? Конечно, если принять в качестве допущения весь ход событий, предлагаемый автором, то приходится соглашаться и с таким их возможным развитием. Тем более что написан данный эпизод темпераментно, на едином дыхании, со множеством колоритных деталей. Неискушенный читатель проглотит его не разжевывая. А вот у читателя искушенного немедленно возникает недоумение. Как это восстал Верховный Совет? А Конституция, а законы, которые он сам же и принимал? Откуда у боевиков оружие, в частности автоматы? Куда смотрели милиция и ФСБ? И вообще, какой может быть, к черту, штурм телебашни, если в Москве достаточно спецчастей, чтобы прихлопнуть подобное действо за полчаса? Совершенно необязательно использовать для этого танки.

К данной проблеме мы еще обратимся. А пока лишь заметим, что в течение всех поворотов сюжета, в течение всех его прихотливых перипетий главный герой романа, а вместе с ним, вероятно, и автор, непрерывно мучается одной и той же загадкой. Как вообще могла возникнуть подобная ситуация? Почему надежды, вспыхнувшие в стране с началом демократических перемен, фатально не оправдались? Что привело к катастрофе, что было неправильно сделано? И, видимо, чувствуя слабость основного посыла, пытается убедить и читателя, и себя, что другого пути у нас в тот момент не было. Дескать, советская бюрократия настолько уже проросла во все сферы жизни, дескать, она до такой степени была лишена каких-либо нравственных тормозов, что использовала демократизацию общества исключительно в своих интересах. Тем более, что держала в руках все управленческие рычаги. Фактически, она обменяла власть на собственность, на богатство, которое представляет собой лишь превращенную форму власти. Тот, кто был хозяином жизни раньше, тот остался им и сейчас. Просто изменился способ хозяйствования.

В этом смысле характерен и сам главный герой. Автор, видимо, не случайно выбрал на эту роль среднестатистического интеллигента. Такой герой позволяет, с одной стороны, задавать беспокоящие вопросы, а с другой, — не удовлетворяться ответами, которые подсовывает ему жизнь.

Биография его представлена в романе не слишком подробно. Однако по отдельным деталям, даваемым большей частью ретроспективно, можно догадываться, что герой рождается где-то в начале шестидесятых годов, заканчивает школу, Московский университет, а потом несколько лет работает в одном из научно-исследовательских институтов. Делает диссертацию, составляющую тогда для многих предел мечтаний. В перестройку диссертация, естественно, отодвинута, герой вместе со всеми включается в яростные дискуссии и протесты: участвует в митингах, требует преобразований, в тревожные дни путча целые сутки проводит у стен Белого дома. Он не то чтобы готов отдать жизнь за свободу, но, по-видимому, отражая биографию автора, полон самых романтических ожиданий. Ожидания развеиваются вместе с началом реформ. Институт остается без финансирования, сотрудники — без зарплаты. Новая «демократическая» реальность оказывается безжалостной по отношению к прошлому. Романтики ей не нужны, ей требуются расчетливые прагматики. И вот тут в жизни героя происходит решительный поворот. Когда его положение становится по-настоящему безнадежным, когда он приходит в отчаяние и уже подумывает о том, чтобы по примеру некоторых коллег пополнить собою ряды мелких торговцев, один из его приятелей, ставший за эти годы редактором популярного еженедельника, предлагает ему написать статью о перспективах науки в «рыночном» мире. Статья неожиданно вызывает некоторый резонанс. Вероятно, герою удается выразить какие-то общие настроения. Платят же ему за эти восемь страничек столько, сколько он не получал в своем институте за последние три месяца. Герой немедленно пишет еще две статьи — их печатают. А затем — еще и еще, постепенно осваивая технику этого ремесла. У него обнаруживается способность, которая достаточно высокого ценится в данной среде: умение приподнять мелкий случай до захватывающей истории, умение развернуть, фактически, на пустом месте сюжет, как бы достраивающий действительность. Так, например, он пишет серию репортажей о крысах в Московском метро, которые ныне превращаются в монстров, обладающих зачатками разума. Сейчас они властвуют в заброшенных темных туннелях, однако близок момент, когда неисчислимые полчища их поднимутся на поверхность. Или он пишет о громадных исторических циклах, заканчивающихся катастрофами. Гибель древних цивилизаций была отнюдь не случайной. Ныне мы как раз завершаем подобный цикл. Солнце человечества меркнет, часы бьют полночь. Техносоциальный Армагеддон уже вздымается на горизонте.

Где здесь вымысел, где — реальность? Где — забавы ума, где — подлинное предчувствие? Этого он, вероятно, не знает и сам. Статьи, однако, пользуются у читателей популярностью. К началу повествования главный герой — уже довольно известный, неплохо оплачиваемый журналист, уверенно чувствующий себя в мире прессы. Разумеется, он — не звезда первой величины. Настоящие деньги делают те, кто крутится на телевидении. Но герой и не жаждет приобщиться к новому символу веры. Он уже привык, приспособился, удовлетворен своим положением. Он ничего не хочет менять. Пусть все идет, как идет.

Его это вполне устраивает.

И вдруг — неожиданное, пугающее дрожание почвы.

Сюжет романа завязывается с того, что в баре Клуба московской прессы, куда герой по необходимости иногда заглядывает, чтобы в обстановке непринужденного трепа выяснить нет ли каких-нибудь новостей, он, случайно подсаживаясь к одной из разогретых компаний, застает разговор о том, что журналистике за последние месяцы будто спилили зубы. Вроде бы и цензуры политической больше нет. Вроде бы и источники финансирования у крупных масс-медийных концернов разные. Вроде бы и должно как-то обозначать себя столкновение интересов. Все-таки не при советской власти живем. А вот, гляди, за последнее время — ни одного по-настоящему острого материала. Ты можешь что-нибудь такое припомнить? Словно люди, которые формируют поток, сговорились сознательно приглушать информацию: изымать из нее наиболее драматические моменты, не затрагивать тем, могущих взбудоражить общественное сознание. Кто-то добавляет в ответ, что и некоторым ведущим обозревателям будто мозги промыли. Сегодня он один, завтра — уже другой. Сегодня — яростно отрицает, завтра — словно не помнит против чего выступал. Называются некоторые имена. Тут же, как по заказу, появляется один из таких «промытых»: не обращая ни на кого внимания, пристраивается за столик в углу. Раньше бы сел вместе со всеми. Сосед героя острит: Это — после визита к Большому Брату... Имеется в виду книга Орвелла, известная, по-видимому, не только «у нас», но и «у них».

Вот такой сюжетный зачин. Может быть, это и осталось бы просто трепом, призрачным разговором, который, как дым, как хмель, рассеялся бы уже через пару часов, но иногда случаются в жизни такие мгновения: упало яблоко, прозвучало в тишине несколько нот, человек — встрепенулся, прислушался, обомлел… Нечто подобное происходит и с главным героем. Будто некая искра проскакивает у него в глубине, тревожно замыкая контакты. Он неожиданно чувствует, что разговоры эти не просто так, что скрывается за ними некая чертовщинка, некие тени, призраки, шепчущиеся на неведомом языке. Вдруг начинает тихо звенеть воздух. Короче, возвращаясь домой в неторопливом московском троллейбусе, стоя у светофора на перекрестке, срезая угол к своему переулку через бульвар, герой уже знает, что прикоснулся к чему-то значительному, обнаружил нечто такое, на что, видимо, стоит потратить время и силы. Его это вдохновляет. Он не догадывается еще, что есть в жизни тайны, к которым лучше не прикасаться, есть такие сферы нашего бытия, о коих лучше не подозревать. Даже не поворачиваться в ту сторону. Иначе исчезнут покой, сон, надежды…

Не будем подробно рассказывать о его первых шагах. Этому посвящены четыре последующие главы романа. Написаны они в жанре классического детектива, и, надо признать, читаются с неослабевающим интересом. Это явная удача автора: сюжет ни на секунду не отпускает, атмосфера повествования непрерывно сгущается, напряжение возрастает до грозовой духоты.

Уже поиски в Интернете дают герою интересный материал. Выясняется, что данная тема активно обсуждается на различных непрофессиональных форумах. И хотя ничего существенного, по крайней мере с точки зрения журналиста, обнаружить не удается, у него, тем не менее, крепнет догадка, что это — не просто досужая болтовня. Где-то и в самом деле есть подземный огонь, тление, вселяющее испуг запахом гари. А когда герой, составив предварительный список, пытается переговорить с людьми, которые, по его мнению, могут прояснить данный вопрос, подозрения его усиливаются еще больше. Кстати, такой прием, характерный именно для классического детектива: персонаж, ведущий расследование, встречается со множеством самых разных людей, эффективен тем, позволяет создать психологический срез общества. И автор романа этим приемом умело пользуется. Перед нами проходит целая галерея лиц, по которым не трудно диагностировать состояние «того мира». Чего стоит, например, образ некоего Федора Лодкина, депутата Государственной Думы от патриотических сил, у которого в доме нет ни одной вещи отечественного производства. Или образ Конст. Пасаденского (так он подписывает свои статьи), борца за права человека, считающего, что всех врагов демократии надо расстреливать без суда и следствия.

Тем не менее, список удается разделить на три категории. Во-первых люди, которые ничего не знают и знать об этом ничего не хотят. Они занимаются только собственными делами и отторгают все, что может им помешать. Во-вторых, люди, которые, вероятно, слышали о чем-то таком, но, как и первую категорию, их это абсолютно не интересует. Они тоже предпочитают заниматься собственными делами. И наконец категория третья, вычислить которую удается с большим трудом. Это люди, насколько можно судить, несомненно осведомленные, посвященные в суть, возможно, даже знающие о неких внутренних рычагах, но по каким-то причинам, скорее всего в силу именно этого знания, предпочитающие держать язык за зубами. Одни с первых же минут разговора, едва поняв о чем идет речь, под разными предлогами прерывают беседу, другие, несколько позже, когда у героя уже образуется соответствующий «ореол», просто отказываются с ним встречаться, а кое-кто отчетливо намекает ему, что в это дело лучше не лезть. Не стоит, слишком рискованно. И это окончательно убеждает героя в реальности тайны.

Однако тут же становится очевидной и ограниченность его сил. Ведь несмотря на два месяца интенсивного поиска, кстати отвлекающего героя от основных профессиональных занятий, несмотря на множество встреч, откровений, бесед, он, фактически, не узнает ничего нового. Да, тайна действительно существует. Да, по-видимому, она относится к того рода тайнам, которые охраняются с особым тщанием. Однако совершенно неясно, в чем эта тайна заключена и почему даже разговоры о ней вызывают у всех причастных такое сильное отторжение? Герой точно стоит перед закрытой дверью. Саму дверь он видит и различает слабенькие полоски света, пробивающиеся из щелей. Но дверь на замке, пройти невозможно, у него нет ключа, чтобы ее отпереть.

И все-таки его усилия не пропадают даром. Тот «ореол», который возникает вокруг него в процессе расследования, шепотки, слухи, сплетни, мгновенно разлетающиеся по Москве, начинают играть свою роль. Темнота, окутывающая тайну, слегка развеивается. Однажды утром, проверяя электронную почту, герой обнаруживает, что кто-то переслал ему внушительный набор документов. Причем, как выясняется позже, посланы они были из популярного Интернет-кафе, анонимно, без обратного адреса, и потому отправителя их установить затруднительно.

Сами же документы весьма любопытны. Оказывается, кто-то уже проводил аналогичные поиски в прошлом году, но, в отличие от героя романа, сделал это более квалифицированно. Во всяком случае, версия, которая тут вырисовывается, хотя и выглядит фантастической, но позволяет перевести подозрения в нечто конкретное. Если выделить суть, то выглядит она так. Примерно полгода назад к журналисту К., пишущему независимые политические обзоры, явились ночью люди, представившиеся работниками спецслужб, объявили К., что он арестован, и, несмотря на решительные протесты, увезли его для допроса. То же самое произошло еще с несколькими обозревателями. Причем все подвергшиеся аресту отмечали ряд странных деталей. Во-первых, сотрудники органов, осуществлявшие задержание, были одеты в гимнастерки довоенного образца: даже знаки различий у них были в петлицах. Во-вторых, сажали задержанных в классический «воронок» — допотопного вида машину, как будто вынырнувшую из прошлого. И в-третьих, той же стилистике «ретро» соответствовал кабинет, куда их доставляли: на стене — портреты Сталина и Дзержинского, канцелярские стол и стулья — явно старомодного образца, лампа под абажуром — тоже как будто сошла с кинолент той эпохи. Задержанные словно проваливались на семь десятилетий назад. Характерно, что следователи, к которым подчиненные обращались со словами «товарищ», предъявляли, невзирая на лица, одно и то же стандартное обвинение в антисоветской деятельности. При этом использовались такие клише как «враг народа», «диверсии», «участие в подрывной троцкистской контрреволюционной организации», «шпионаж в пользу иностранного государства». А когда задержанные пытались выразить возмущение подобными методами, к ним применялось то, что на юридическом языке называется «мерами физического воздействия». Говоря проще, задержанных избивали, причем с жестокостью, от которой нынешняя эпоха уже отвыкла. Далее события развивались по двум сценариям. Либо человек продолжал упорствовать, например, требуя адвоката, и тогда он исчезал навсегда, вероятно отправленный по этапу в один из тамошних лагерей (правда, об этом сценарии мы можем только догадываться), либо он подтверждал все предъявленные ему обвинения, называл сообщников по «контрреволюционной организации» (в основном, конечно, друзей и приятелей), давал развернутую характеристику их «подрывной деятельности». В этом случае ему приказывали скрепить признания подписью и отправляли в камеру, находящуюся в том же здании. А затем происходило самое удивительное. Аресты производились ночью, как можно вычислить, опираясь, правда, на очень противоречивые данные, в промежутке где-то между двумя и тремя часами, допрос продолжался тоже около двух-трех часов, следовательно в камеру задержанный попадал лишь под утро, и, как только проникали к нему первые лучи солнца, как только мрак заключения сменялся проблесками рассвета, вдруг оказывалось, что вместо камеры, которую фигурант, как правило, не мог описать, он пребывает в пустой квартире, никем, естественно, не охраняемой, в заброшенном здании, поставленном, вероятно, в очередь на ремонт. Задержанный в конце концов выкарабкивался оттуда и с большими или меньшими трудностями добирался до дома. И если бы не ссадины и кровоподтеки на теле, если бы не воспоминания членов семьи о том, как его уводили, все это можно было бы считать дурным сном. Кстати, по заявлениям некоторых потерпевших, сделанным, по-видимому, сгоряча, несколько раз предпринимались попытки установить места их заключения. Никаких результатов они не дали. Были действительно выявлены по приметам законсервированные дома, схожие помещения, где ничего подтверждающего показания, однако, не обнаружилось. Ни кабинетов, ни портретов на стенах, ни мебели, ни людей. Ничто не свидетельствовало об их тайном использовании. К тому же, все рискнувшие подать заявление через какое-то время были взяты вторично. Что, разумеется, было знаком к молчанию для остальных.

Что же касается официальной стороны дела, то несмотря на настойчивость родственников и коллег, обращавшихся в самые высокие следственные инстанции, ни милиция, ни оперативный розыск, исчезнувших найти не смогли. Не было никаких зацепок, никаких ниточек, обещавших перспективную разработку. Наличествовал лишь один странный факт. Жена журналиста Д,, пропавшего данным образом еще в самом начале событий, месяца через три получила от него письмо, где большая часть текста, была тщательно вымарана. В сохранившихся же строках Д. сообщал, что он жив, здоров и просил прислать ему теплые вещи. Штемпель на конверте был смазан, в качестве обратного адреса стояли непонятные буквы и цифры. Посылка, которую жена все же рискнула отправить, через две недели вернулась с пометкой, что подобного адреса не существует. Этот след тоже вел в никуда.

К документам была приложена сопроводительная записка, где указывалось, что главный герой может распорядиться данным материалом по своему усмотрению: напечатать его в любом виде, под любой фамилией, в любом издании. Подписи, естественно, не было.

Вот в какую ситуацию он попадает. Положение непростое, трудно выбрать правильный путь. С одной стороны, имеется явно сенсационный материал: российские «эскадроны смерти», которые уже несколько месяцев проводят акции устрашения. Можно представить, какой это вызовет общественный резонанс. А с другой стороны, нет убедительных доказательств. Слухи, домыслы, разговоры, все — из вторых-третьих рук. Настоящую публикацию с такой фактуры не сделаешь. Это ведь не про крыс-мутантов живописать. К тому же наработанное за последние годы чутье подсказывает ему, что копать дальше просто опасно. Это затаившийся динамит. Рвануть может так, что ничего не останется.

Герой пребывает в нерешительности. Надо ли ему ступать на минное поле? Следует ли дразнить демонов, которые, по-видимому, еще сохраняют свое могущество? Не лучше ли обойти темную жуть по краю? В конце концов, какое ему до этого дело?

Сомнения его столь сильны, что в течение двух недель после получения документов он никаких дальнейших шагов не предпринимает: бродит по вечерней Москве, болтает с приятелями, сидит допоздна в клубах, которые за последние годы расплодились в неимоверном количестве. Благо такая возможность у него есть. Ему заказали серию репортажей о ночной жизни столицы. Это, на наш взгляд, очень удачный сюжетный ход. Поскольку чем более герой знакомится с этой стороной жизни, чем глубже погружается он в ту причудливую атмосферу, о которой раньше, как и большинство нормальных людей, представления не имел, тем очевиднее для него становится удручающая патология современности. Ночной облик столицы с «голубыми«, «розовыми», «феминными» и прочими заведениями, с умопомрачительными ценами в ресторанах, где бутылка вина за пятьсот-шестьсот долларов вовсе не редкость, с фишками, небрежно ссыпаемыми на сукно игорных столов, с полураздетыми кривляющимися девицами у микрофонов, со всевозможными шоу, где ряженые придурки брызжут скабрезностями, с яркой, как россыпи мухоморов, агрессивной рекламой, со скрежещущей музыкой, с трелями сотовых телефонов, вся эта навороченная среда, искусственная и реальная одновременно, гнусная слизь, ночные выделения, скапливающиеся в кишках мегаполиса, ничего, кроме отвращения, у него не вызывает. Разве за это они боролись, когда выступали против коммунистической тирании?

Особое же впечатление на него производит знакомство с одним из «хозяев жизни», случившееся в заведении «Чичиков-клуб». Название, как видим, весьма характерное. Принимая, по-видимому, главного героя за своего — а кого еще можно встретить в подобном торчке? — этот очумевший от возлияний «утюг», между прочим, в поношенном свитере, в стертых джинсах, такой ныне у них, оказывается, «писк моды», почесывая крепкое ухо, оттопыривая губу, высказывается в том духе, что Россию давно пора разделить на несколько самостоятельных областей, каждую из которых отдать под управление цивилизованных стран: Америки, Европы, Китая, Японии. Вот тогда будет в этой стране порядок. А то, извини, брателло, только и думаешь, как бы успеть отсюда свалить. Нет уверенности в завтрашнем дне… И герой, тоже уже слегка очумевший, внезапно чувствует, что все это как-то связано между собой: мрачная тень, проступающая из документов, шепотки, разговоры, ночная сумасшедшая круговерть, «пузыри жизни», трясущиеся на грани реальности. Есть между ними какой-то внутренний резонанс. Одно порождает другое.

И не меньшее впечатление на него производит беседа с главным редактором еженедельника, давним своим приятелем, которому герой после долгих сомнений все-таки передает документы. Во-первых, становится очевидным, что для того данная информация новостью не является: что-то подобное он уже где-то слышал. А во-вторых, что для героя полная неожиданность, главный вовсе не жаждет ввязываться в это дело. Позиция у него ясная и простая. Это, конечно, сенсация, динамит, новый «уотергейт», уникальный шанс одним махом вырваться в первый ряд журналистики. Купоны потом можно будет стричь много лет. Однако, если посмотреть здраво: нам это надо? Что мы, сейчас плохо живем? Ты вон, по слухам, машину менять собрался, у меня — ты знаешь — на подходе квартира. Ну, как все это посыплется?.. Зачем раскачивать лодку, спрашивает главный редактор. Подвиги хорошо совершать в двадцать лет, пока еще хватает энтузиазма. Пока в башке — гул, терять нечего. Когда сорок — это уже ни к чему. Что-то не тянет больше переворачивать мир. Знаешь, давай как-нибудь обойдемся без славы и подвигов…

Вот такое объяснение у них происходит. И, наверное, в другой ситуации, поостыв, герой без труда принял бы этот жизненный прагматизм. Ведь в действительности он никакой не герой. Он — обыкновенный рядовой человек, его тоже отнюдь не тянет на подвиги. Он, разумеется, тоже предпочел бы спокойную жизнь. Однако здесь присутствуют обстоятельства, вносящие в повествование неожиданные тона.

Автор очень своевременно вводит в сюжет любовную линию. Собственно, обнаруживает она себя уже в начале романа. Однако только сейчас, когда главный герой оказывается под прицелом, становится ясным, какое это имеет значение. Приятельница его — тоже из журналистики. Прихоть судьбы: познакомились на одном из презентационных мероприятий. Правда, в отличие от героя, пишущего как бы «для всех», специализируется она на «глянце», имеющем устойчивую целевую аудиторию. Зарабатывает поэтому почти вдвое больше, чем он. Затрагивает в основном вечную «дамскую тему»: знаменитые женщины, знаменитые жены, подруги, любовницы, пленницы времени, пленницы обстоятельств, вершительницы судеб, законодательницы моды, веяний, настроений. И так далее, и тому подобное. Вместе с тем, не чурается и прикладных, чисто домашних мотивов: как устроить, как приготовить, во что одеться, куда пойти, как привлечь, как успокоить, как удержать. Легкие, необременительные материалы, написанные в «доверительной интонации». Сама она своими советами, конечно, не пользуется. Говорит об этом с иронией, но без обычного для журналистов цинизма: если кому-нибудь помогает, ну — ради бога.

Отношения у них столь же зыбкие, как и все вокруг. Их знакомство, назовем это так, продолжается уже больше года. Время, вроде бы, вполне достаточное для того, чтобы определиться. Тем не менее, ни тот, ни другой решительного шага не делают. Давит груз прошлого. У него — скоропалительная женитьба, мучительная семья, развалившаяся буквально через несколько месяцев. У нее — такой же краткий период замужества, пертурбации, о которых она предпочитает не вспоминать. Негативный опыт имеется у обоих. Поэтому они не торопятся вновь нырнуть в этот омут. И вместе с тем, друг без друга уже не могут.

В книге хорошо передан сопутствующий антураж: громадный город, обращенный не столько к стране, сколько ко всему миру, лавины транспорта, лихорадочная, обманчивая, изматывающая московская жизнь, гул событий, безумствующие огни соблазнов и среди этого — двое людей, которых тянет друг к другу. Для дальнейших событий здесь существенно то, что, наверное, отталкиваясь от предшествующих отношений, эти двое начинают друг друга идеализировать. Ждать несколько большего, чем каждый из них может дать. В обычной жизни это не слишком опасно, хотя тоже, как правило, порождает микроскопические трещинки отношений: трудно смириться с не оправ-давшимися надеждами. В той же ситуации, которая складывается в романе, это придает действию решающий сюжетный толчок. Будучи посвященной в суть этой истории, героиня, что, разумеется, показательно, носящая имя Лара, реагирует на нее вполне однозначно. Она, конечно, ничего не советует герою повествования, ничего от него не требует, не пытается продвинуть его ни к какому пути, но совершенно ясно, что, преувеличивая его достоинства, ждет от него определенных поступков. Она видит его именно в таком свете. И чтобы не вызвать разочарования, он вынужден поступать именно так.

Тем более, что герой и сам к этому склонен. Автор не случайно с такой тщательностью выписывал ночную накипь столицы. Герою отвратительны все эти российские нувориши, вынырнувшие неизвестно откуда, все эти «хозяева жизни», одуревшие от власти и денег, весь этот цирк, паноптикум, бестиарий — жрущий, пьющий, мычащий, совокупляющийся. Все, что образует сейчас тухлое пузырение времени. Ведь, в самом деле, не этого он хотел, когда бегал на митинги в перестройку, не этого ждал, стоя вместе с другими у стен Белого дома. Такие стояния, конечно, не проходят бесследно. Романтические мечтания оставляют в сердце долго не заживающий след. Герой не то чтобы чувствует свою ответственность за происходящее, но что-то такое подталкивает его изнутри. Какие-то сохранившиеся иллюзии. Какое-то эхо надежд, звучащее в душе до сих пор. Неужели все было напрасно? В общем, разбуженный дуновением прошлого, он делает опрометчивый шаг.

В координатах сюжета шаг этот вполне очевиден. Для апелляции к власти или к общественному сознанию герою романа нужны неопровержимые доказательства. Ему требуется ясное документальное подтверждение того факта, что некая сила (организация), что бы она собою ни представляла, пытается изменить политический облик страны, действуя при этом незаконными средствами. Очевидны и усилия, предпринимаемые героем. Во-первых, вместе с главным редактором еженедельника, который, преодолев колебания, тоже в конце концов загорается идеей подобного эксперимента, он изготавливает «информационную куклу»: серию репортажей, представляющую собой компиляцию тех резких материалов, которые уже пробуждали «призраков ночи». Это, разумеется, плагиат. Но они не видят другого способа вызвать «огонь на себя». А во-вторых, соответствующим образом подготавливается сцена эксперимента. Герой вовсе не хочет пройти по данному пути до конца. В его задачу это не входит. Будет достаточно, если «демоны» просто обнаружат себя. И потому устанавливаются скрытые видеокамеры: одна в прихожей, охватывающая прежде всего наружную дверь, другая — на площадке, перед квартирой, нацеленная на лестницу, а третью, это уже для вящей надежности, обязан иметь при себе сотрудник частного сыскного агентства, куда они обратились. Согласно договору, он должен непрерывно дежурить на улице и, зафиксировав как нейтральный свидетель приезд/отъезд, далее в случае необходимости — следовать за похитителями. Правда, предполагается, что до этого не дойдет: помимо камер в квартире устанавливается тревожная сигнализация, дежурные из районного отделения, соответствующим образом проплаченные, обещают, что милицейская группа прибудет на место не позже чем через четыре минуты. Уж четыре минуты, полагает герой, он как-нибудь продержаться сумеет. То есть, все предусмотрено. Никаких сбоев быть не должно.

Возникает атмосфера напряженного ожидания. Еще ничего не случилось, ничего не произошло, но какие-то вибрации в воздухе уже ощущаются. Все уже выглядит в каком-то ином свете. И когда вечером, перед публикацией первой статьи, они втроем (Лара как заинтересованное лицо при сем тоже присутствует) прежде чем разойтись, пьют кофе в опустевшей редакции, героя вдруг пронизывает странный озноб. Ему кажется, что это, быть может, в последний раз. Что-то такое они стронули в тайном механизме существования. Мир куда-то смещается, прежним он уже никогда не будет. И озноб этот еще больше усиливается, когда герой провожает Лару до дома. Живут они друг от друга сравнительно недалеко, и пока идут от метро до бульвара, мелкими лютиковыми огнями скатывающегося к площади, пока пересекают его, пока бредут вдоль улочки, развесившей в зданиях по сторонам теплый свет, у героя снова мелькает мысль, что, пожалуй, он напрасно ввязался в эту историю. Ничего хорошего она ему не сулит. Лучше бы все оставить как есть.

Чувство это настолько острое, что он непроизвольно вздыхает, и Лара — тоже, видимо, нервничая — стискивает ему пальцы:

— Не переживай... Все будет в порядке…

— Я не переживаю…

— И хорошо. Завтра я тебе позвоню…

На прощание они целуются. А затем Лара выскальзывает из его рук и бежит к парадной. Он ждет, что она обернется, но она почему-то не оборачивается. Дверь захлопывается. Доносится гудение лифта.

На четвертом этаже горят ее окна.

Герой еще не знает, что видит ее в последний раз…

Все, разумеется, происходит не так, как планировалось. Вопреки всем расчетам, всем ожиданиям «демоны» являются за ним уже в эту ночь. Видимо, «кукла», которую он подготовил, здесь не причем. Сам его предварительный поиск по данной теме, беседы с людьми, сбор информации задел какие-то струны. Спусковой крючок соскочил. Таинственный механизм пришел в действие. Около трех часов ночи герой, только что задремавший в кресле, слышит требовательный стук в дверь. В последний раз проносится у него в голове, что, может быть, лучше не открывать. Может быть — затаиться, прикинуться, что его нет дома. Или даже — дернуть окно, высунуться, пренебрегая условностями, воззвать о помощи. Однако, уже поздно. Рубеж прежней жизни пересечен, жребий брошен, музыка смерти выпевает первые ноты. Герой даже не успевает подойти к двери. Старенький замок, который он уже не раз собирался сменить, не выдерживает и слетает. В квартиру ввалива-ются трое людей.

— Гражданин такой-то?..

— Да…

— Проедемте с нами!..

У героя дико, будто в припадке, прыгает сердце. В глубине души, в тайниках сознания он все же не верил, что это возможно. Сколько бы разоблачительных документов ему ни прислали, сколько бы показаний, свидетельств ему ни пришлось бы прочесть. И вот теперь это невозможное начинает овеществляться. Он замечает, что на вошедших действительно — гимнастерки довоенного образца, перетянутые портупеями, какие уже давно вышли из употребления, что они — в сапогах, отливающих бутылочной чернотой, а у старшего вместо погон — лычки с непонятными знаками различия.

Впрочем, все это он восстанавливает в памяти позже. А в тот момент, как и большинство людей, пребывавших в подобном положении до него, он перестает что-либо соображать, пятится от демонов, вынырнувших из тьмы, лепечет что-то жалкое и беспомощное. Что-то вроде: какое вы имеете право?..

Никто его, конечно, не слушает. Двое вошедших сноровисто заламывают ему руки, протаскивают на площадку, по лестнице, так что ноги у него бегут сами собой. Все это — энергично, не задерживаясь, не останавливаясь. Герой опомниться не успевает, как оказывается на улице. Ругань, толчок, за ним с лязгом, с ужасным скрежетом захлопывается железная дверь. Он лишь краем глаза успевает заметить, что машина, ждущая у парадной, тоже старого образца: тускло-черный фургон, «воронок», какие он видел в кино. Внутри — тусклая лампочка, забранная решеткой, цинк обивки, две деревянных скамьи по бортам. «Воронок» тут же трогается. Обещанной помощи нет. Позже, когда это уже не будет иметь значения, выяснится, что сигнализация, поставленная в квартире, не сработала: милиция и не думала выезжать, сотрудник частной охраны «воронок» проглядел, во всяком случае клялся, что никакие машины к парадной не подъезжали, а видеокамеры, хоть и были в исправности, но зафиксировали лишь перемещения неясных теней: не разобрать ни лиц, ни фигур. Идентифицировать что-либо по этим записям было нельзя. В общем, герой оказывается в ловушке, которую сам же себе и устроил.

Ему это становится окончательно ясно, когда минут через пять «воронок» куда-то сворачивает, тормозит, снова лязгает дверь: Выходи!.. — и его тем же способом, заломив руки за спину, протаскивают по обшарпанному коридору. Обстановка в кабинете говорит сама за себя: наглухо зашторенное окно, стол с чернильным прибором, видимо, привинченным к основанию, по краям — две лампы, так чтобы свет от них бил прямо в лицо, на стене, в строгой раме — портрет основателя ВЧК. Все — как изложено в присланных ему документах. Последние сомнения рассеиваются через пару секунд. Старший в группе, звание которого остается загадкой, бросает фуражку (она, мелькнув окантовкой, исчезает во тьме) и, не присаживаясь, подавшись вперед, суровым голосом требует, чтобы герой, ничего не утаивая, рассказал о своей антисоветской деятельности.

— Запираться бессмысленно!.. Нам все известно!.. — Вдруг бухает кулаком по столу. — Молчишь, сволочь?!.

И далее начинаются, может быть, самые тяжелые страницы романа. Если бы герой попал в этот водоворот, скажем, через несколько дней, или если бы сейчас у него было хоть десять — двадцать минут, чтобы собраться с силами, отдышаться, внутренне подготовиться к тому, что ему предстоит, он, вероятно, вел бы себя совершенно иначе. Однако нет у него ни дней, ни минут. Пылают лампы. Громыхает по кабинету нечеловеческий голос. Едва герой начинает бормотать что-то несвязное, как на него сбоку обрушивается беспощадный удар. Бьют кулаком прямо в ухо. А когда героя поднимают с пола и снова водружают на стул, еще один страшный удар обрушивается с другой стороны. Потом — еще и еще… Всякий раз, когда он пытается что-либо объяснить, его бьют то справа, то слева.

Сколько это продолжается, понять невозможно. Герой мгновенно теряет всякое представление о ходе времени. Он видит только палящий свет, все более нестерпимый, слышит гул, как будто лупят палкой в тупой чугун, чувствует вспыхивающую в голове боль, которая опрокидывает его со стула на пол. Он уже ничего не соображает. Не осознает — где он и что. Жаждет лишь одного — чтобы это немедленно прекратилось. Все человеческое в нем сразу сминается, и чтобы вырваться из мучений хоть на пару минут, он, точно в бреду, начинает называть имена и фамилии. Причем, смятение, в котором он пребывает, не оставляет ему шансов придумать что-нибудь правдоподобное. Он просто не успевает сосредоточиться. И потому — это имена и фамилии реальных людей. Он называет журналистов, с которыми когда-либо имел дело, естественно — главного редактора еженедельника и всю редколлегию, выкапывает из памяти каких-то давних своих приятелей, пристегивает сюда тех, кого вообще никогда не видел. Ему даже не приходится сочинять никаких подробностей. Следователь, видимо, поднаторевший в такого рода делах, сам подсказывает ему необходимые сведения: встречи, где обсуждались действия, направленные на подрыв конституционного строя, мнения и высказывания, свидетельствующие о критике проводимых в стране реформ, явки и обстоятельства, при которых он получал деньги от зарубежных спецслужб. Все — очень убедительно, с числами, с конкретными суммами. Герою остается лишь подтверждать, что — да, все было именно так. Неуклонно, как тень, просачивающаяся из сна, возникают контуры грандиозного заговора против России. Финансируется он, с одной стороны, Европой, с другой — Соединенными Штатами, и имеет целью территориальное расчленение Российского государства. Этакая любопытная метаморфоза, показывающая, по мысли автора, как прошлое смыкается с настоящим.

Нельзя сказать, что герой не пробует разорвать эту душную паутину. Время от времени он пытается возражать против наиболее одиозных формулировок: что-то такое мычит, корежится, мелко трясет руками. В какой-то момент, собравшись с силами, даже вполне осмысленно заявляет, что это — полная чушь. Ни один здравомыслящий человек в нее не поверит. Заканчивается это каждый раз одинаково. Кто-либо из охранников бьет его кулаком сбоку. Вспыхивают звезды боли, мир опрокидывается. Поднятый с пола герой немедленно подтверждает все, что только что отрицал. Впрочем, он не так уж и протестует. Та же слабость, тот же испуг, что смяли его уже в начале допроса, теперь подсказывают спасительное оправдание. Внятный голос шепчет откуда-то из глубины, что пусть кошмар превратился в реальность, но это не навсегда. Ночь когда-нибудь завершится, стрелки часов не останавливаются ни на мгновение, с рассветом, как он помнит из документов, тени уйдут туда, откуда пришли. В его распоряжении будет, практически, целый день. Он успеет предостеречь людей, спасти, принять меры. Единственное: время в этой реальности тянется слишком медленно. Если его сейчас увезут, то — все, обратной дороги не будет. Это он в каком-то наитии понимает. И потому когда в допросе образуется тревожная пауза, когда следователь, общем уже удовлетворенный, требует назвать еще одно имя, герой, исключительно чтобы выиграть несколько драгоценных минут, упоминает Лару.

Ситуация вновь сходна со знаменитым романом Орвелла. Там персонаж, попав в застенки Министерства любви, чтобы избежать ужаса, который его ожидает, тоже выдавливает из себя имя любимой девушки. Это — мгновения смерти, отчаяние животного, вынужденного, чтобы освободиться от зубьев капкана, отгрызть себе лапу.

Здесь — психологическая кульминация книги. Сразу же после этого следователь прерывает допрос, обещая, правда, многозначительным тоном, что они к этой теме еще вернутся. А пока герою предоставляется возможность подумать. Его подхватывают подмышки и грубо, как куль, оттаскивают в соседнюю комнату. Света там, естественно, нет. Низкое окно, как угадывается во тьме, заколочено обрезками досок. Разглядеть ничего нельзя. Герой устраивается в углу на паркете. Он весь дрожит, дышит со всхлипами, и проходит, по-видимому, достаточно много времени, прежде чем он замечает, что дверь в камеру — кстати, обычная, деревянная — оказывается, не заперта, между ней и деревянным же косяком различается широкая щель. Чуть ли не на четвереньках он добирается до нее, осторожно выглядывает, каждую секунду ожидая оклика или удара, видит неподалеку другую дверь, и полоску мутного света, пробивающегося из-под обивки. Две секунды, четыре шага по коридору — распахивается перед ним площадка, заваленная строительным мусором. Ограничивает ее дощатый забор, подпертый брусьями. Впрочем тут же — разведенные сантиметров на тридцать решетчатые створки ворот. Герой, обдираясь, протискивается сквозь них и с тупым изумление — ни на что другое он сейчас не способен — обозревает обычную московскую улицу, еще полную дремы, серые пятиэтажки, потрескавшийся старый асфальт, тусклый аквариум гастронома на другой стороне. Сворачивает с перекрестка легковая машина, мигает фарами, раздраженно гудит, поскольку герой, оказывается, стоит прямо на мостовой…

Далее события нарастают с угрожающей быстротой. Все, разумеется, складывается иначе, нежели нашептывал внутренний голос. Уже в первые же часы своего пребывания в нормальном мире, герой обнаруживает, что главный редактор еженедельника, с которым они вместе подготовили данный «эксперимент», больше не желает ничего слышать об этом. Не было у них никакого «эксперимента». Не было ни беседы о нем, ни каких-либо договоренностей. Более того, редактор категорически требует, чтобы герой в дальнейшем ему ни в коем случае не звонил, не пытался встретиться, что-нибудь объяснить. Вообще — из еженедельника он с сегодняшнего числа уволен. На вахту уже отдан приказ: не пропускать ни под каким видом. На этом их общение прерывается. Все последующие попытки героя оказываются безуспешными. Редактор отключается сразу, как только слышит в трубке его голос.

Хуже, однако, другое. В те же первые часы возвращения героя к обыденной жизни, которая, кстати, кажется ему теперь слегка нереальной, выясняется, что исчезла Лара. К ее домашнему телефону никто не подходит, сотовый с механическим безразличием отвечает, что «абонент в данный момент не доступен», а в квартире, куда герой тут же наведывается, он слышит сквозь дверь долгие звонки в пустоту. У себя на работе она тоже не появляется, а когда герой осторожно, чтоб напрасно не волновать, связывается с ее родителями, ему отвечают, что Ларочка, действительно, куда-то пропала. Закрутилась, наверное. Вы же знаете, как она бегает…

Это удар потрясающей силы. Все надежды героя на то, что, вернувшись, он спасет ситуацию, оказываются призрачными. Спасти ничего нельзя. То, что сделано по слабости, по малодушию, исправлению не подлежит. Оправданий не будет. Кошмар, проникший в реальность, уже никогда не развеется.

Начинаются беспорядочные метания. Сначала герой обращается к политикам, к депутатам, с которыми по роду своей деятельности имеет контакт, затем — к журналистам, чьи имена — теперь он себя в этом винит — назвал на допросе. Перед нами опять проходит целая галерея портретов, нарисованных хоть и мельком, но от того не менее выразительных. Результаты оказываются для героя самые неутешительные. Одни собеседники просто не верят ему, полагая, что происходит раскрут дешевой сенсации. Другие принимают за сумасшедшего, каких возле власти и средств массовой информации бродит неисчислимое множество. Третьи вдруг замыкаются и разговор обрывают. Вероятно, они слишком хорошо понимают, о чем идет речь. Однако в большинстве случаев герой сталкивается с вежливым равнодушием. Его терпеливо выслушивают, поддакивают, кивают, обещают «немедленно разобраться», «поднять вопрос», «потребовать соответствующих объяснений», но сразу чувствуется, что — это просто сотрясение воздуха. Собеседника данная тема не интересует. Он забудет о ней, как только они расстанутся.

Разумеется, автор слегка утрирует созданный им мир. Жутковатая тень, просачивающаяся из прошлого, ложится в какой-то мере на всех. Она может дотянуться до каждого, кто вольно или невольно переступает невидимую черту. И все-таки определенная художественная правота в этом есть. Если уж мы принимаем основное сюжетное допущение, введенное автором, то есть то, что развитие постсоветского общества могло пойти именно этим путем, то мы просто вынуждены согласиться и с теми социальными особенностями, которые оно обретает: с предельной, «атомарной» его разобщенностью, где каждый за себя и никто за других, с тотальными неверием ни во что, поскольку дискредитированы буквально все высокие смыслы, с ярко выраженным стремлением жить «здесь и сейчас», а что дальше — это уже не моя забота. Не слишком понятно, как подобное общество вообще может существовать, но, повторяем, в рамках авторских координат оно вполне убедительно. Оно имеет собственную логику бытия, и эта логика проступает в действиях всех персонажей. Даже те, кто подозревает о существовании «тени», даже те, кто с ней непосредственно сталкивался, кто в ней побывал, не считают нужным что-либо предпринимать. В лучшем случае герою объясняют, что сейчас это несвоевременно: ситуация в стране и так неустойчива, все может пойти вразнос, лучше пока не делать резких движений.

Бесполезным оказывается и его обращение в компетентные органы. То есть, заявление об исчезновении гражданки такой-то у него, разумеется, принимают, расспрашивают об обстоятельствах дела, дают заверения, что все необходимые меры будут предприняты. Однако герой понимает, что это тоже — сотрясение воздуха. Если ежегодно в России пропадают без вести семьдесят тысяч граждан, и никаких следов исчезнувших обнаружить не удается, то каковы шансы найти отдельного человека? Герою даже приходит в голову мысль (между прочим, весьма перспективная, но, к сожалению, автором только намеченная), что, может быть, он ломится в открытую дверь: и милиция, и тем более ФСБ прекрасно знают о существовании «тени», ни документы его, ни свидетельства для них новостью не являются. Более того, возможно, уже налажено сотрудничество между ними: «тень» является естественным продолжением деятельности российских спецслужб. В самом деле, так ли уж они отличаются?

Трое суток проводит герой в своем прежнем мире. Трое суток, мучаясь, как безумный, он пытается найти выход из создавшейся ситуации. В конце концов ему уже нет никакого дела до «тени». Если никто не хочет ее замечать, то и он не обязан в одиночку противостоять мраку прошлого. Он тоже вполне способен жить «здесь и сейчас»: закрыть глаза, все забыть, ни на что не обращать внимания. Как-нибудь оно действительно утрясется. И только одно лишает его покоя. В бессонной своей тревоге — а все трое суток по возвращении герой не смыкает глаз — когда чернеет московский воздух и гул мегаполиса спадает до шорохов, когда распахивается тишина и проступает желчь ламп, зажженных по всей квартире, когда становится непереносимым молчание, герой вдруг начинает слышать невнятный голос. Звучит он прямо в сознании. Ни одного слова не разобрать, но герой абсолютно уверен, что шепчет Лара. Ему никуда не деться от этого. Каждые полчаса он, будто помешанный, набирает знакомый номер и, прикрывая глаза, мысленно провожает звонки, уходящие в никуда. Может быть, даже — в те давние, полузабытые годы. Никто, естественно, не отзывается, и он вновь слышит голос, и вновь — ни единого слова не разобрать.

Его это приводит в отчаяние. Если бы только можно было как-нибудь все исправить! Если бы можно было вернуться назад и отменить тот злосчастный «эксперимент»! Зачем он, в конце концов, был нужен?

Но никогда ничего не исправить. И никогда ничего уже нельзя изменить. Можно лишь слегка искупить содеянное, выплатив за оплошность самую высокую цену. И на исходе третьего дня герой совершает единственное, что ему остается. Он собирает все имеющиеся у него материалы по данной теме, включает в них подробное, протокольное описание собственного инцидента, подписывает своим именем, снабжает адресными данными, телефоном и рассылает в российские и зарубежные средства массовой информации.

И когда он нажимает кнопку рассыла, ему кажется, будто он вылезает на бруствер и выпрямляется во весь рост.

Теперь он — в прицеле тысячи глаз.

Лару он, конечно, там не найдет, но по крайней мере не оставит одну.

Нет, он ее не оставит.

А потом он выключает компьютер и начинает ждать, когда снова постучат в дверь.

И вот теперь обратимся к главному. Чтобы роман подобного рода мог быть адекватно воспринят читателями, чтобы возник смысловой резонанс, на который автор явно рассчитывал, повествованию необходима предельная литературная достоверность. Причем, уровень ее, на наш взгляд, должен быть даже выше, чем в уже упомянутых «Ином небе», «Паване» или «Временах негодяев». Разница между данными произведениями очевидна. Там авторы представляют заведомо вымышленные миры: миры-условности, миры-фантомы, всплывшие из небытия в результате исторической катастрофы. То есть, допуск невероятного обуславливается принципиальным разрывом с реальностью. А здесь никакого разрыва не происходит. Мир «Анклава» вырастает из нашей действительности самым естественным образом. Он изначально, онтологически сопряжен с нашим недавним прошлым, и потому бытийная фактура его должна быть особенно убедительна.

Между тем, как раз с этим у автора не все в порядке. Мир, созданный им, недостоверен в самых своих основах. И дело тут, конечно, не в том, что с уходом «главного реформатора» преобразование российского общества двинулось по иному пути. В качестве фантастической тезы, в качестве «точки ветвления» это вполне приемлемо. Однако, как бы ни старался автор уверить нас, что в результате возникнет совершенно иная реальность, как бы ни оснащал он ее впечатляющими изобразительными деталями, сколь бы ни был он изощрен в придумывании логических схем, неправдоподобность многих фундаментальных координат заметна невооруженным глазом.

Конечно, наш мир тоже далек от совершенства. У нас тоже хватает проблем, над которыми ломают головы и политики, и международные организации. Достаточно вспомнить хотя бы конфликт в Югославии, чуть было не приведший эту страну к гражданской войне, или последовавший сразу же вслед за ним чрезвычайно острый этнический кризис в Косово. Ведь погасить его удалось буквально в последний момент. И, кстати, не в последнюю очередь — благодаря посредничеству России. Или вспомним попытку экстремистов атаковать здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Или ядерную программу Ирака, из-за которой чуть было не началась интервенция войск НАТО в эту страну. Так что, трудностей и в нашем мире достаточно, и, конечно, не все из них удается преодолеть без потерь. И все же таких явных нелепостей, как описывает автор романа, такого абсурда, переходящего в полный идиотизм, что-то не наблюдается. Ведь как бы ни относиться к нынешней политике западных стран, где, как и в любой политике, несомненно, присутствуют элементы прагматического лицемерия, невозможно представить себе, чтобы вопреки всем публичным заверениям, данным во времена перестройки, вопреки всем обещаниям и широковещательным декларациям, которые слышал весь мир, блок НАТО, тем не менее, начал бы расширение на Восток — чтобы в него были приняты не только Болгария, Чехия, Венгрия, Польша, но и страны Прибалтики, непосредственно граничащие с Россией. Ведь поступить таким образом означало бы продемонстрировать откровенное вероломство, подорвать к себе доверие на долгие годы, если не на десятилетия. И также невозможно представить себе, какие бы аргументы автор романа ни приводил, чтобы Соединенные Штаты, пусть даже страдающие после распада СССР комплексом имперского превосходства, осмелились бы бомбить Югославию — европейскую, вполне цивилизованную страну, да еще в нарушение Устава ООН. Ясно, что мировое сообщество этого не потерпело бы. Или чтобы Объединяющаяся Европа, выражаясь высоким слогом, цитадель просвещения, гуманизма и демократии, больше всех, кстати, беспокоящаяся о смягчении международных нравов, спокойно взирала бы на геноцид, который, по мысли автора, осуществляют в отношении русских новые Прибалтийские государства. Мы уже не говорим о том, что подобных действий не допустила бы и Россия. Здесь, в полном соответствии с международным законодательством, были бы оправданы самые жесткие меры.

Не лучше обстоит дело и с картиной внутренней жизни. Ни при каких фантастических допущениях невозможно представить себе то откровенное, тотальное ограбление государства, которое предлагает нам автор. В конце концов мы не в Средневековье живем. Ни один народ в мире не потерпел бы, чтобы все богатства страны, все ее нефтяные и газовые ресурсы, все ее полезные ископаемые, имеющие национальный статус, все ее производственные и социальные фонды, созданные за предшествующие десятилетия общим трудом, присвоила бы группа людей, так называемых «олигархов», использующая их исключительно для личного обогащения. Чтобы у одних было все, а у других — ничего. Чтобы одни захлебывались от роскоши, а другие не представляли бы, как просуществовать завтрашний день. Сколько бы подобная ситуация сохранялась?..

Никто не потерпел бы и так называемого «дефолта», вторичного ограбления граждан России, зачем-то измышленного автором книги. Это когда в результате крушения спекулятивной пирамиды по государственным обязательствам, все накопления россиян вновь обесценились. Как в это поверить? Неужели автор и в самом деле считает, что такие кульбиты у нас могли бы пройти? Между прочим, когда в Аргентине, тоже осуществлявшей в те годы масштабные экономические преобразования, правительство «реформаторов» попыталось произвести нечто подобное, народ вышел на улицы и через сутки обанкротившиеся политиканы были выметены из всех властных структур. Многие потом попали под суд. Армия и полиция, на которых они рассчитывали, отказались их защищать. Спрашивается, чем россияне хуже?

А смехотворная «газовая война» с Украиной? А военный конфликт в Чечне и ответные кровавые акции чеченских боевиков? А непрерывные трения с Грузией, намеренно провоцирующей напряженность? А оскорбительные для России заявления президента Латвии, после которых любая другая страна разорвала бы дипломатические отношения?

Вот, кстати, пример заведомо неправдоподобной коллизии. Автор, видимо для «оживляжа», описывает колоссальный энергетический сбой в Москве. Происходит авария на одной из крупных подстанций, десятки, возможно, сотни тысяч людей не могут утром попасть на работу. На улицах — громадные пробки. Метро закрыто, поскольку оставшихся энергетических мощностей для него недостаточно. Редкий муниципальный транспорт захлебывается от количества пассажиров… Не будем даже пытаться оценивать вероятность подобного сбоя. Это дело профессионалов. Поверим автору на слово, что такое возможно. Обратим внимание лишь на следующее обстоятельство. РАО ЕЭС (так названа в романе управляющая компания) — это государственное предприятие, контрольный пакет которого принадлежит правительству. И глава компании с характерным именем А. Бучайс, и все менеджеры ее являются, по сути, государственными служащими. И автор хочет нас убедить, что они, получая многотысячные зарплаты в долларовом выражении (а фактически, еще больше, поскольку являются держателями части акций), не в состоянии изыскать деньги, чтобы заменить изношенное оборудование? Как говорил Станиславский, «не верю»! Да любое нормальное государство, заботящееся о своих интересах, тут же уволит подобных менеджеров ко всем чертям, наберет других, причем первоклассных специалистов: желающие на такую зарплату всегда найдутся. И это еще в лучшем случае. В худшем — уголовное дело по статье о нецелевом использовании государственных средств.

Вообще, чем больше обдумываешь роман, тем понятней становится механизм авторских «доворотов». Каждую «нашу» трудность, каждый «наш» кризис, который, быть может с издержками, но был благополучно преодолен, он в своем мире переводит в открытый конфликт, непременно достигающий максимума. Подбрасывает поленья в огонь, раздувает искры до лесного пожара. Метод, конечно, весьма эффектный, но при многократном использовании вызывающий законное недоумение. Нельзя же каждый раз наступать на грабли! Неужели автор считает, что конфликты могут быть разрешены лишь с помощью силы? Неужели он ничего не слышал о компромиссах? Об искусстве переговоров, переводящих конфликт в позитивные координаты? Об улаживании острейших противоречий мирным путем? Наконец, дозволено будет спросить, — об инстинкте самосохранения, присущем как обществу, так и человеку?

Подчеркнем важный момент. Мы вовсе не требуем от автора строгой документальности. Следование непреложным фактам, «имеющим быть», подчинение настоящего прошлому обязательно только для мемуаров. В художественном произведении — свои постулаты, свой универсум, сшивающий реальность и воображение. Автор — это не ученый, устраняющий из рассуждений все личное, автор — это алхимик, создающий нечто из ничего. Индивидуальное видение событий здесь только приветствуется. Это, однако, не означает, что в беллетристике допустим любой произвол. В том-то и дело, что, отказываясь от формальной логики, от евклидовой геометрии, где параллельные линии никогда не пересекаются, автор попадает в пространство логики метафизической, где законы хоть и другие, но все равно существуют. И если нарушать их на каждом шагу, если перекраивать художественное бытие в угоду замыслу, то оно мстит тем, что утрачивает достоверность, превращается в игровую иллюзию, не имеющую никаких сцеплений с реальностью. Так, к сожалению, происходит и в данном случае.

Не удивительно, что этот мир чужд герою. Причем вовсе не потому, что вползает в него зловещая тень, отравляющая существование. Это лишь внешнее проявление невозможности бытия. Подлинная причина лежит несколько глубже. Просто мир, созданный автором, устроен так, что жить в нем нельзя вообще. Он настолько уродлив буквально в каждом своем проявлении, настолько искусственен, нарочит, выморочен, искажен, настолько лишен воздуха бытийного правдоподобия, что любой реалистический персонаж, должен интуитивно или осознанно стремиться из него выбраться. Куда угодно. В любую другую реальность. Пусть многократно хуже, зато обладающую подлинной жизненностью. Только прочь из паноптикума, вращающегося в пустоте. Прочь из танцев, изматывающих вялой бессмысленностью движений. Собственно, так и поступает главный герой.

И вот тут хочется задать «запрещенный вопрос». Что автор хотел сказать данным произведением? Какие он перед нами поставил проблемы? Какие стороны жизни открыл нашему взору? Этот вопрос, разумеется, не возникал бы, если бы перед нами была чисто коммерческая литература. В конце концов, что значит очередной боевик — в потоке тех, что лавиной захлестывают сейчас прилавки? Он просто не стоил бы отдельного разговора. Однако в том-то и суть, что автор явно стремился создать нечто большее. В романе ощущается некая сверхзадача, некий художественный посыл, влекущий нас за пределы текста. Судить о нем следует, исходя из этих координат. Так что же, мы имеем дело с предупреждением? Мы читаем антиутопию, которая, по идее, должна предостеречь нас от кошмаров грядущего? Такая трактовка романа напрашивается сама собой. Собственно, ничего другого в голову не приходит. Но ведь даже в жанре антиутопии есть своя мера: чтобы подобное будущее воспринималось всерьез, нужно, чтобы его кто-то хотел. Более того — чтобы его хотело «молчаливое большинство». Только тогда история медленно, но неуклонно начинает смещаться к соответствующему формату. А кто же, спросим себя, захочет жить в этом мире? Кто захочет жить в страхе и в нищете, в растерянности, не зная, что будет с ним дальше? С одиозным правительством, неумело перекраивающем страну, с коррумпированными чиновниками, не соблюдающими никаких законов, с милицией, немногим отличающейся от своей криминальной изнанки, с недалекой вороватой элитой, пирующей во время чумы? Кто, спрашивается, может этого захотеть?

В общем, предупреждения не получается. Антиутопия, как бы талантливо, этого нельзя отрицать, она написана ни была, остается сугубо умозрительным измышлением. Послание не имеет адреса. Удар бьет мимо цели. Мы с прискорбием вынуждены констатировать, что основной замысел автора не удался. Это не вид с горы, открывающий наблюдателю величественную панораму. Это — лишь вид с холма, упирающийся из-за ограниченности обзора в прилегающее болотце. Взгляд с кочки на лужу. Нечто такое, чему суждено остаться исключительно местным явлением.

И все же не будем спешить с вынесением приговора. Литература тем и отличается от точных наук, что здесь не бывает однозначного результата. Роман завершается вполне ожидаемой сценой. Герой, замотанный в тряпье и лохмотья, бредет с колонной людей по заснеженной однообразной равнине. Пронизывающие взрывы ветра, бледное омертвелое небо, вмерзшее по краям в горизонт. Впереди — дощатые казарменные строения, до которых, правда, еще нужно дойти…

Метафора здесь понятна: прошлое, как голодный демон, обгладывает настоящее, теневая реальность, всегда присутствующая в действительности, проступает сквозь нее трупными пятнами. Судьба героя остается нам неизвестной. Скорее всего он погибнет в этом диком пространстве.

Словом, все достаточно предсказуемо. Автор так и не сумел выбраться за пределы известных сюжетных стереотипов. И все-таки что-то такое в романе присутствует. Что-то заставляет нас всматриваться в него, пытаться различить недосказанное. И даже кажется почему-то, что среди множества странных миров, среди отражений, плывущих, как пузирни, по течению времени, подобный мир действительно существует. Он не придуман, он звучит, будто эхо. В сущности, разница между нами не так уж и велика. И вдруг начинает звенеть телефон в пустых комнатах, и, рожденные тьмой, выезжают на улицы тусклые зарешеченные «воронки», и бредет по тундре замерзающий человек, у которого не осталось ничего, кроме холода.

И тогда иллюзия вдруг превращается в пугающую реальность…