Печальный демон Голливуда Литвиновы Анна и Сергей

Пролог

По вечерам Ник запрыгивал в машину и ехал в свою ж…у мира.

Спасибо маме и папе, удружили. Раньше он о подобных уголках в Москве даже не слыхивал – не то что не бывал. Это ж надо! Родиться, вырасти и всю свою двадцатипятилетнюю жизнь провести на Большой Бронной, а теперь, на старости лет, оказаться на выселках. Липецкая улица, подумать только! Из окна – Кольцевую видать. Отсюда Липецк, похоже, ближе, чем Кремль.

Хотя на самом деле собственная квартира – кайф, конечно. Пусть даже такая. Он целую интригу закрутил, чтоб личной жилплощадью обзавестись. Начал с того, что они с Маней решили жить вместе. «Вместе так вместе», – сказали мама с папой, Арсений с Настей. Показалось, они на него рукой махнули и решили перестать воспитывать. Нудеть, чтоб учился. На престижную работу устраивать. На болт в ухе кривиться. Да им самим бы сейчас со своими проблемами разобраться. Видел Николенька: матерь с папаней в последнее время пребывают в состоянии то холодной, а то и самой натуральной, горячей войны. То ругаются, собачатся из-за пустяков – то неделями не разговаривают. Он из-за них переживал, конечно. Но что он мог сделать! Еще один аргумент в пользу того, чтобы проживать отдельно: не хочу быть свидетелем родительских разборок! Может, они тет-а-тет легче общий язык найдут. Или наоборот, возьмут и разъедутся. И правильно: лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Он подкатился к родакам в минуту перемирия: «Мы с Маней хотим вместе жить. Квартиру думаем снимать». Родители прореагировали предсказуемо. Папаня сказал: «Что ж, ты уж большой. Пожалуйста». А мама: «Вы на какие средства снимать собираетесь? Твоей продавцовской зарплаты на нее хватит? Учти: мы с отцом тебе ничего давать не сможем. Моих денег на нас еле хватает, а отец – ты сам видишь».

– Не начинай ты опять, – досадливо сморщился тогда папаня в ее сторону, а потом заметил: – А ведь у тебя еще одна квартира есть, эженовская.

На то жилье Ник, честно говоря, и рассчитывал. Хорошо, что отец сразу про нее вспомнил.

– Ты очень хорошо мои квартиры считать научился, – отбрила супруга Настя, а потом спросила сына напрямик: – Квартира на окраине, убитая двушка. Зато не надо никому платить. Поедете туда со своей Маней?

Николай еле удержался, чтобы не заорать радостно: «Да, да, да!» – но молвил солидно:

– Надо посмотреть, дадите ключи?

И все в итоге получилось. Ника ведь, если по чесноку, не столько жизнь с Манюней привлекала, сколько жизнь самостоятельная. Так и вышло. С Маней они спустя семь месяцев – критический срок для совместной жизни! – разругались. Она с его жилплощади свалила. А он? Не возвращаться же к родителям! Ради чего? Ради маминых пирожков и окрошки? Она готовит сейчас раз в год по обещанию, вся в работе. Не станет он во имя желудка независимостью поступаться. Лучше уж в «Ростиксе» с «Граблями» питаться, чем опять попасть в кабалу.

К тому же вскоре мать с отцом разбежались. Этот результат сын предвидел. Возможно даже, дело шло к разводу. Папаня от того, что семья для сына квартиру выделила, возгордился и стал говаривать назидательно: «Мы в твои годы с мамой и с тобой маленьким комнату в коммуналке снимали. А я с первого курса, с семнадцати лет, стал подрабатывать, вагоны разгружал». Нику хотелось сказать, что знает, как он разгружал, на самом деле (мать рассказывала) бутылки пустые собирал и сдавал. Однако язычок прикусил и благоразумно промолчал. Как бы не припомнили, что они двушку на Липецкой могут сдавать. А его – вернуть назад, в семью. Чтобы он, допустим, поддерживал морально маманю на «Тульской». Или с Арсением делил скупой мужской уют на Патриках.

Да, времена! Жилье в Москве на вес золота. Даже ради попы мира приходится суетиться и интриговать. Но в итоге – самостоятельно, пусть даже на Липецкой, жить хорошо. Здесь никаких центровых понтов, никто не смотрит, что ты идешь с пакетом, фи, из «Пятерочки». И на «реноху» старую не косятся. Наоборот, круто, что не «Жигули». А самое главное: совсем один! В первый момент, как Манюня его покинула, он даже поверить не мог: никого рядом. Захотел – в кухне в окно посмотрел, чипсов погрыз. Перебрался в гостиную, раскинулся на диване, телик включил. Все программы пролистал, не понравилось – в спальню пошел. Там полежал, покурил. И никто не зудит, что нельзя в квартире дымить, а чипсы есть вредно, и не листай программы быстро, а то у меня голова болит. Нет уж, надо пожить отдельно, почувствовать вкус одиночества, а уж потом собственной семьей обзаводиться.

А от того, что от родителей далеко, Николай просто кайфовал. У них претензии глобальней, чем у Манюни – а потому хуже отбиваемые: «Почему ты не пошел учиться!.. Ты же в ШЮЖе (школе юного журналиста) на хорошем счету был. Куда теперь без образования в современном сложном мире?» (Это – папа.) А мама: «Бросай курить!.. Когда к врачу пойдешь со своей гипертонией?..» А в последнее время – того хлеще: «Когда ж ты нас внуками порадуешь?»

Об этом он думал, когда со свистом несся из центра в свое Фуево-Кукуево. Да, бывают моменты, когда по Москве можно пролететь со скоростью сто двадцать км в час (хотя они наперечет). Например, когда кончились новогодние каникулы, депутаты не успели вернуться в Первопрестольную вместе со своими мигалками, а ты работаешь до десяти вечера. И вот: легкий снежок в свете фар, черная дорога под колесами и миллиарды окон светятся по обе стороны Каширского шоссе. Ник уже предвкушал, как он запаркуется, а потом поднимется, сделает в микроволновке двойную порцию попкорна, откроет банку колы из холодильничка («пшчик!»), насыплет в бокал льду… Николенька был гедонистом и сибаритом, и ему нравилось каждый момент в своей жизни проводить с максимально возможным комфортом. Потом он устроится на диване в гостиной, включит свой любимейший гаджет, домашний кинотеатр, и будет наслаждаться очередной новинкой. Может, два фильма посмотрит. Вот за что ему работа в магазине нравилась: можно совершенно легально взять хоть десять новинок музыки и кино. Потом их снова специальной машинкой запечатают и в продажу пустят. Сейчас у него валялось в сумке три диска. Завтра выходной, поэтому никто и ничто не помешает ему лечь хоть в четыре, хоть в пять и проспать до часу-двух дня.

Однако предвкушение не оправдалось. Вечер пошел наперекосяк.

Для начала не оказалось места запарковаться рядом с подъездом. Нашлось только у соседнего. Из окна, значит, машину будет не видно. Не то чтобы он сильно за свою «реноху» боялся, но все равно: угонят, на чем он будет передвигаться? И если надругаются над железякой – тоже обидно.

Ну ладно. Втиснулся, дверцы закрыл, пошел – независимо пакетом с лейблом «Диск-Курс» помахивая. И тут вдруг – экспрессивнейшая мизансцена впереди!

Навстречу ему идет девчонка. Довольно бодро и независимо. Одна. Хорошенькая. Ни на кого не смотрит.

Как вдруг – позади нее нарисовываются два парня. Они бегут. Бегут за ней – то есть в сторону Ника. Они нагоняют девчонку, огибают ее, вроде бы даже проносятся мимо, и внезапно… Один из гопников хватает ее сумку и – она даже ахнуть не успевает – вырывает из рук и, не сбавив темпа, мчится дальше.

Ошеломленная девчонка не успела даже понять, что случилось. Секунду или две осмысляет происходящее, а потом кричит: «Стойте! Воры! Сумку украли!» Но в момент, когда она раскрывает рот, грабители уже далеко – метрах в десяти от нее.

Вот они поравнялись с Челышевым-младшим. И тогда он машинально преграждает путь одному из парней – тому, что с сумкой. Делает приемчик в духе хоккейного защитника: своим телом останавливает нападающего. Он даже не испытывает боли от столкновения, так удачно играет в корпус, что грабитель взмывает в воздух, а потом плашмя шлепается на асфальт. Сумочка при этом отлетает, но…

Первый бандос, удачно уже проскочивший мимо, успевает остановиться, нагнуться, схватить краденую сумку и продолжает свой резвый бег. А второй, шлепнувшийся на асфальт, очень быстро поднимается. А потом сперва иноходью, припадая и как-то боком, стартует, но вскоре прибавляет, выскакивает вслед за своим подельником в арку, и через несколько мгновений оба исчезают из виду.

Огорошенная девчонка смотрит на Ника – отчего-то вопросительно. Тот разводит руками: мол, извини, я пытался, но не удалось.

– В милицию звонить будем? – деловито спрашивает он.

– А что толку, – машет рукой она.

– Может, наткнутся на них где-нибудь менты, – предполагает он. – Случайно.

– А ты уродов запомнил? – спрашивает она.

– Нет. Черные шапки, черные куртки.

– Кавказцы?

– По-моему, наши. Славянской внешности.

– Наркоши, наверное.

– Наверняка. Я бы все-таки в ментуру позвонил. Если не найдут – мы хоть им показатели испортим. Тоже приятно. К тому же тебе все равно заявление придется писать.

– Почему? – вскинулась девчонка.

– Ну, в сумочке наверняка паспорт был, – предположил Челышев.

– Бли-и-ин! – Девчонка схватилась за голову. Минутку постояла, задумавшись, а потом решительно отвергла: – Нет, все равно никакой милиции.

– Как скажешь. У тебя деньги-то остались?

Она помотала головой:

– Деньги были в сумке. И мобильник тоже.

– Хочешь, с моего позвони.

И тут девчонка вместо ответа вдруг заплакала. Ее хорошенькие голубенькие глаза в мановение ока наполнились слезами – а потом две крупные капли сползли по щекам. Она даже не сделала попытку утереть их.

– Ладно тебе, – покровительственно проговорил Ник. – Это ведь просто сумка. Вещь.

Но девушка отчаянно замотала головой, а потом отвернулась и закрыла лицо руками. Ник потоптался – он, как любой мужчина, не знал, что делать, когда женщина плачет. И не уйдешь, и рядом стоять – дурацкая мизансцена получается. Будто он девушку до слез обидел. Вон собачница мимо с таксой идет, на него подозрительно косится. Как бы добрые самаритяне к ним наряд не вызвали.

– Слушай, давай ко мне поднимемся, – простосердечно предложил он. – Ты хоть умоешься.

Девушка как будто не слышала, но потом все-таки оторвала руки от лица и внимательно – не маньяк ли? – посмотрела на парня.

Он, видимо, фейсконтроль прошел: не маньяк.

– Ты что, в этом доме живешь?

– Ага. Один. Родителей нет, подружки тоже. Никого не побеспокоим.

– Ну пошли.

И молодой человек намеренно оставил девушку позади себя: типа, хочешь следовать за мной – пожалуйста, а если вдруг передумала, у тебя есть свобода выбора, можешь и убежать. Только двери в подъезд перед ней раскрыл – проклятое воспитание дало о себе знать.

В лифте он сказал:

– Меня зовут Николай. А тебя?

– Ксения.

Даже слезы в целом не испортили ее лицо. Девушка была хороша. И совсем не накрашена. Тонкие черты, голубые глаза. А одета среднестатистически: куртка, джинсы, кроссовки. Чем занимается, где живет – с ходу и не скажешь.

Когда вошли в квартиру, она сразу закрылась в ванной.

Ну и слава богу. Появилось время убрать кровать, спрятать из поля видимости разбросанные по ковру носки с трусами. Он успел даже обревизовать холодильник – впрочем, без особой надежды. Имелись кола, лед, два початых флакона – с кетчупом и майонезом, слегка прогорклое сливочное масло, одно яйцо и граммов сто недопитой водки. Можно, если дойдет дело до угощения, выпить водки-колы со льдом и закусить салатом из майонеза и вареного яйца. В кухонном шкафчике, кроме того, нашлись два сорта макарон, молотый кофе и ровно четыре пакетика чая. Живем!

Наконец она вышла. Причесалась, умылась. Только носик покраснел.

– Итак? – бодро спросил хозяин. – Чай, кофе, кола, водка?

– Позвонить.

– Воспользуешься городским?

– Конечно.

Она взяла протянутую ей трубку и выжидательно посмотрела.

– Секретный разговор? – догадался он.

– Если можно.

– Отчего ж нет.

Ник вышел из кухни, прикрыл за собой дверь. Однако в коридоре остановился и стал прислушиваться. Чертовски приятное занятие: шпионить за хорошенькой девушкой, чтобы проникнуть в ее тайны. Голос ее слышен был отчетливо, однако гостья не стала более понятной. Своего собеседника она называла на «вы» (или имела в виду кого-то двоих, родителей?) – притом не ясно, какого собеседник возраста, кем приходится Ксении и даже – какого он (она?) пола. Голос девушки звучал приглушенно и как-то официально, что ли.

– Да, это я. Кое-что случилось. – Пауза. – Да, но я не могу сейчас обо всем рассказать. – Опять пауза. – Да… Нет, сегодня я ночевать не приду, вы меня не ждите.

Возможно, он понял бы больше, когда б ему удалось прослушать обе стороны, участвующие в диалоге. Но скорее все запуталось бы только сильнее. И насторожило.

– Да, это я. Кое-что случилось…

– Все удалось?

– Да, но я не могу сейчас обо всем рассказать.

– Он рядом?

– Да.

– Как ты думаешь, тебе удастся?..

– Нет, сегодня я ночевать не приду, вы меня не ждите.

У Ника было жизненное правило: никогда не водить домой незнакомых. На том и родители настаивали – и сам он не дебил, понимал: времена нынче лихие. Но на сей раз у него в гостях бедная крошка, пострадавшая от ограбления. Молодой человек даже ни капли не напрягся по поводу того, что в квартире чужая.

– А ты здесь один живешь?

– Я ведь уже говорил.

– Похоже, не соврал.

Он усмехнулся:

– Я тоже смог бы сосчитать количество щеток в ванной.

– Зубные щетки ни при чем. У тебя – обиталище старого холостяка.

И тут что-то с ними произошло. Или – с ним произошло. Во всяком случае, молодой человек почувствовал: меж ними словно натянулась невидимая нить.

Он сделал шаг вперед, к ней. Она отступила.

– Ты, кажется, что-то говорил насчет выпить?

Ксения посмотрела на парня искоса, снизу вверх. А он оказался с ней совсем рядом и заключил ее в объятия.

– Как вы предсказуемы, – вздохнула она.

– Мы – это кто?

– Вы – это мужчины, – прошептала Ксения, а он наклонился и попытался ее поцеловать.

– Но-но-но, не так скоро!

Она оттолкнула парня, с силой упершись ему в грудь обеими руками. И, словно змейка, почти незаметно выскользнула из его объятий – текучая как вода. Миг – и она уже стоит посередине комнаты.

– Я, пожалуй, пойду.

– Подожди!

– Нет-нет, мне пора.

– Куда ты пойдешь: без денег, без документов!

– Ну, уж как-нибудь.

– Я отвезу тебя.

– Вези.

– Потом.

– Когда?

– После всего.

– Всего – чего?

– Трех поцелуев.

– Нет!

– Ну двух.

– Нет, ни за что.

И вдруг, в какой-то момент, ему это надоело. «Какого черта? Час назад я даже не знал о ее существовании, а теперь вот развожу на секс. Да пошла она! Да, красотка. Да, почему бы не попробовать. Вот я и попробовал. Будем считать, что не получилось».

– Ладно, – устало проговорил он, – ты права. Время позднее. Поехали.

– Ох, сиди уж дома. Я пойду.

– Да зачем тебе ночью по Москве болтаться, – запротестовал он, но вяло, безо всякого энтузиазма.

– Послушай, тебе не приходило в голову: раз уж я проходила здесь, по вашему дурацкому двору, – значит, я шла от кого-то? Или наоборот, в гости к кому-то?

И едва он успел сделать движение, чтобы остановить ее, Ксения схватила в охапку куртку, отперла дверь – замок английский – и вот она уже за порогом.

– Все, не провожай меня! – и скатилась вниз по лестнице.

Глава 1

Арсений подхватил ее на руки и закружил. И кричал при том на все Патриаршие:

– Слышите?! Вы слышите? Она приняла мое предложение! Она согласна!

А Настя стучала кулачками по его плечам и хохотала.

– Отпусти, сумасшедший! Ты людей разбудишь!

…С той весны, с той майской ночи, минуло почти двадцать лет[1]. Однако мало что переменилось в Москве, на Патриарших.

По крайней мере, внешне. И – только на первый, самый беглый взгляд. Все так же бултыхались на глади пруда утки, а вокруг него чинно прогуливались элитные пенсионеры и мамочки с колясками. И голуби рыскали вокруг лавочек. Толстые птицы удивительным образом сочетали в себе достоинство и ежесекундную заботу о пропитании.

Видит Бог, далеко не все люди так умеют. Чего-чего, а суеты за истекшее двадцатилетие в Москве прибавилось. В ряды степенно гуляющих пенсионеров то и дело врывались проносящиеся из офиса в офис клерки в галстуках от Вьютона и Этро. Проскакивали боящиеся каждого куста гастарбайтеры в кожаных куртках. Спешили дамочки – новые миллионерши, которым, казалось бы, сам Бог велел излучать довольство и благость. Однако и они спешили – то ли на свиданку, то ли в кафе, то ли на массаж. Все, за исключением голубей, мамаш и пенсионеров, куда-то неслись, опаздывали, обгоняли. И стоило одному автомобилю замешкаться в поисках парковки у пруда – как сзади немедленно раздражались нетерпеливые клаксоны.

Пытаясь не обращать на торопыг внимания, Настя Капитонова, сцепив зубы, в одно движение припарковала свой внедорожник у ограды пруда.

Джип, который более всех разорялся сзади, притормозил. Тонированное оконце открылось. Выглянул водитель. Он хотел было произнести в адрес Насти нечто нелицеприятное – но при виде ее красоты и ухоженности сменил гнев на милость и с ходу предложил:

– Поехали пообедаем вместе?

– Занята! – бодро выкрикнула Настя. Внимание противоположного пола по-прежнему ей льстило – но не докучало уже. И можно сколько угодно говорить себе, что ты так ухожена и одета, что выглядишь на тридцать максимум семь, – она-то сама знала, что ей все сорок пять. И что теперь делать с этой цифрой?

Пруд и бульвар вокруг него ограничены довольно высоким барьером. Настя оглянулась по сторонам – к проходу шагать далеко. И она – все равно одета по-походному, сейчас надо на объект ехать – подпрыгнула и ловко перемахнула оградку. Студенты, дувшие на лавочке пиво, маневр Насти оценили, один поднял вверх большой палец, второй зааплодировал. «У меня сын старше вас, а туда же…» – пробурчала Капитонова про себя – однако внимание молодняка ей, тем не менее, польстило.

На соседней лавке сидел уже далеко не юный человек. Не пенсионер, конечно, но в некогда буйной шевелюре различимы и лысинка, и седина. И морщинки залегли возле рта. И ботинки, пусть дорогущие, но растоптаны, если не сказать заношены. А главное, вся фигура мужчины излучает мудрость, и усталость, и безволие, и, что ли, покорность судьбе. Но вдобавок – как ни пытайся смотреть на него со стороны – он родной, этот мужчина, знакомый до каждой черточки, жеста, неосознанной привычки.

И пахнет от него очень знакомо. Дорогим французским парфюмом – Настя подарила его Арсению еще в советские времена, когда они начинали жить вместе. И с тех пор своей привычке – весьма дорогостоящей, надо сказать – муж не изменял. Заканчивался один пузырек с туалетной водой – он покупал новый. А еще от Сеньки сейчас слегка попахивало спиртным. Да не просто водкой, а коньяком. И тоже, кажется, недешевым. Откуда, черт возьми, – шевельнулось в Насте раздражение – у безотцовщины, сироты, внука провинциального врача столь барские замашки? Времени – четверть двенадцатого – и, между прочим, рабочий день.

То, что муж выпивши, подтвердило его благодушное настроение. Увидел ее, заулыбался, залучился:

– О, Настенька, прекрасно выглядишь!

Она не ответила и с ледяным лицом небрежным жестом достала из сумочки конверт, передала ему.

– Возьми вот, – бросила снисходительно. – Твоя доля.

– О, как она холодна. Как величава! – прокомментировал иронически муж. – Кто тебе, милая, с утра настроение испортил?

– Ты.

– Помилуй, – добродушно пробасил он, – мы только две минуты назад с тобой увиделись.

– Мне и этого хватило.

– Да чем же я тебе насолил?

– Ох, хватит, – досадливо поморщилась Настя. – Ты все прекрасно понимаешь.

– Список твоих претензий ко мне столь обширен, о любимая, что я всякий раз теряюсь в догадках, чем же я прогневал твое высочество в данный конкретный момент времени.

– Хватит паясничать, – поморщилась она.

– Претензия номер семь, – понимающе покивал головой Арсений. И добавил, передразнивая: – «Несерьезный, легкомысленный человек, которому нельзя ничего доверить». Я прямо-таки слышу голос твоей маменьки.

Тут уж взвилась и Капитонова – потому что слово «мама» было вычеркнуто из ее лексикона. Потому что мать для нее означало «лживая, вероломная предательница», потому что она не виделась с ней вот уже двадцать лет и ничего не желала слышать о родительнице. Одно упоминание о ней больно ранило душу.

– Перестань! – почти выкрикнула Настя.

– Как прикажете, благородная синьора, как прикажете.

– В следующий раз будешь сам встречаться с жильцом! И сам забирать у него деньги. Хоть эту работу ты можешь для меня сделать?

Лицо Арсения закаменело. Как слово «мать» было запретным для нее, так и слова «работа» и «заработок» – для него.

– Мы же договорились… – досадливо молвил он. – Зачем ты опять? Тебе что, денег не хватает?

– Мне – хватает. Но ты-то!

– Что – я?

Его настроение резко переменилось, на смену благодушию пришла злость. Он вскочил с лавки – взъерошенный, с лицом почти что мученика. «Словно мальчишка, – мелькнуло у Насти, – которого затравили одноклассники». И почему-то вдруг так жалко его стало – да кто ж Сеньку еще пожалеет на всем белом свете, кроме нее! У него и родных-то не осталось, только она с Николенькой. Но ведь сын жесток, как все молодые, с отцом не ладит, а она тоже хороша: все требует от Сени чего-то, считает, что он неправильным путем идет, неверно живет. А вдруг Арсений прав? И он как раз живет – правильно? А даже если нет и он не прав – жизнь одна. Он так решил распорядиться своей судьбой. Почему же она, Настя, судит его? Пытается исправить? Ведь это – ЕГО жизнь.

Она тоже поднялась и ласково погладила Арсения по плечу – он был весь напряженный, взъерошенный, наэлектризованный.

– Ничего, ничего, – успокаивающе пробормотала она. И добавила почти шепотом: – Я просто хочу, чтобы ты был счастлив.

А ему опять не так – раньше он настолько раздражительным не был, все от коньяка с утра.

– «Счастлив»! – воскликнул Арсений сардонически. – Это значит, в твоем понимании, стоять поутру в пробках, а потом сидеть в офисе с утра до вечера, добывать подряды, пилить бюджеты, получать откаты!.. Работать, работать! Делать бабки! Все вы на этом помешались, все!

– Да кто все, Сенечка?

– Ты. И все москвичи!

– Нет, Сеня, – сказала она твердо. – Я тебя ни к чему не принуждаю. И ничем заниматься не заставляю. Делай что хочешь. То, что считаешь нужным. Лишь бы тебе было хорошо. Я больше ни слова упрека не скажу.

– Ты только обещаешь всегда, – обиженно, играя в маленького мальчика, пробормотал Арсений.

– Прости, но я правда хочу, чтобы у тебя было все хорошо. Чтобы жизнь тебя радовала. Но это ведь не так? Ты ведь несчастлив, Сеня? Так почему же ты не хочешь что-нибудь изменить?

– Да что ты понимаешь! – Он вырвался из-под ее руки, досадливо взмахнул ладонью и, не прощаясь, поплелся в сторону от нее, в перспективу бульвара: справа – пруд, слева – лавочки и ограда, а за ней газуют в пробке машины.

Сроду бы он в этой столице не появлялся. Жил бы в своем Южнороссийске, не тужил. Иногда спрашивал себя: а как сложилась бы его судьба, когда б он в далеком восемьдесят втором не поехал покорять столицу? Если б остался навсегда в своем любимом портовом городе? Хотя прекрасно понимал, что история сослагательного наклонения не имеет – и сие касается как целых государств, так и отдельных индивидуумов. Однако он не мог иногда не помечтать: а что было бы, если… Он никогда не узнал бы свою Настю. Не пересекся с семьей Капитоновых. Не попал в тюрьму. Не заимел сына Николеньку. Не организовал кооператив, не прошел с ним все тяжкие, не разорился… Не начал бы опять с нуля, снова поднялся, да еще как… И вновь упал… Словом, если б все в его жизни пошло иначе?

Когда б он заторчал навсегда в своей провинции – возможно, продлил бы жизнь своим бабуле с дедулей. Для них, конечно, было ударом, что он загремел в тюрягу. Значит, одним грехом на его совести стало бы меньше.

Наверное, где б он ни жил, не убежал бы от себя. Все равно марал бы бумагу. Складывал буковки в слова, а слова в предложения. Вероятно, служил бы в газете «Южнороссийский рабочий». Возможно, дорос до зама главного – на главреда он даже в мыслях не замахивался, очень уж должность поганая, на ней не журналистские таланты скорее надобны, а дипломатические да чиновничьи, лизоблюдские.

Наверняка бы женился: сколько прекрасных дев вокруг него в девятом классе хороводы водило! И детишками обзавелся, и квартирку рано или поздно получил где-нибудь на Куниковке – если б повезло, то окнами на бухту.

Словом, ничем родной Южнороссийск поганой столицы не хуже. Зато сколько там плюсов! Нет давиловки, стрессов, пробок, смога! Нет снега. И есть – море.

Всем хорошо в милом городе. «Морские (или южные) ворота России», как его стали начальники помпезно называть. Тихая жизнь, без суеты и верчения.

Он бы и сейчас бросил все и уехал. Но, во-первых, литературный процесс. В том смысле, что надо в редакции с издательствами захаживать. И на «Мосфильм», и к продюсерам в разные киноконторы. Пусть чаще для того, чтобы очередной отлуп получить, чем гонораром разжиться. Но все равно: он на виду, дудит в свою дуду, плетет свою паутину, лоббирует сам себя. И вот глядишь, в одном журнальчике подрядили его колонки писать; на интернет-портале обзоры культурных событий вести; там – напечатали заметку, здесь – перевод. Словом, гуща событий. А главное, неизмеримо больше возможностей свой главный труд почтенной публике предъявить. Пока по частям: там – отрывочек, здесь – кусочек, еще где-то – конспект. Так, смотришь, в конце концов – КНИГА не просто выйдет, а еще и продаваться станет.

Но главный резон, почему Челышев держался за Москву, заключался в другом. Он причину знал, но старался лишний раз ее не формулировать. И мысль эту не развивать. Потому что обидно. Потому что, если разобраться, – у него настоящая зависимость. И не от алкоголя! Что алкоголь – туфта! Пить можно всюду, где б ты ни жил. Не пить – тоже.

И не на наркотиках его страсть замешена, не на сигаретах. Наркотиков Сеня сроду не пробовал. Ни на Юге, где конопля свободно произрастает в живой природе. Ни в лагере, где благодаря убойной своей статье был он в авторитете и проблем разжиться при желании «герычем» не было.

Да и с коньяком и прочими напитками, он уверен, мог бы легко завязать. Просто – зачем завязывать? Если выпивка облегчает жизнь и, чего там греха таить, дает толчок творчеству? Приносит необычные сцепления и извивы мыслей?

Нет, не алкогольной была его зависимость. Она звалась иначе. Именовалась Настя. И еще – Николай. Не мог он без них. Хоть и не проживал теперь постоянно ни с женой, ни с сыном. И отношения их далеко не радужными были – скорей наоборот. Ругались гораздо чаще, чем разговаривали спокойно. А разы, когда они ластились друг к другу, вообще за последнее время по пальцам можно пересчитать. А вот поди ж ты. Если в течение дня он с ними хотя бы по телефону не поговорит, пусть очень кратко («Привет-привет, у тебя все в порядке?» – «Да. Ну, удачи, звони».) – начинает волноваться, изводиться, грустить. А еще лучше встретиться. И даже если нет предлога – изобрести его. Например, как сегодня. Когда он выдумал, что кредит за машину надо срочно оплачивать, поэтому «не принесешь ли ты мне, Настенька, мою долю от сдачи квартиры?».

Деньги – ерунда. И то, что они с женой, как всегда в последнее время, не поговорили, а поцапались, – не столь важно. Скорее наоборот. Раз ругаются – значит, неравнодушны друг к другу. Хуже – если б были холодны как ледышки.

А для него главное, что он ее повидал. Понял: у Насти все в порядке. И не завелся у нее кто-то новый. (Это ж всегда по женщине видно, тем более – своей. Непременно заметишь, когда у нее кто-то появляется. Она тогда светиться начинает.) Но Настя – нет. Она спокойна и величава. И по-прежнему хороша, стильно одета и уверена в себе. Не молода уже, конечно. Не девчонка. Но женские спокойствие, уверенность и опыт, считал Сеня, куда ценней юных тугих грудок и налитой попки. В какой-то момент он вдохнул родной запах, исходящий от жены, и аж в голове помутилось. Так бы и схватил Настену, утащил, как бывалочи, к себе в нору и провел бы день, а потом и ночь, словно в прежние времена, не вылезая из постели.

Только… Все равно возникает вопрос: а что потом? Опять жить вместе? Ну допустим, они снова попробуют. И на второй же день начнутся споры-раздоры. Придирки и крики на ровном месте: ты куда пошел, да когда придешь, да почему (опять!) явился выпимши, да бросай ты этот проклятый ностальгический текст, напиши что-нибудь легко проходимое – к примеру, детективчик. И снова не будет ни спокойствия внутри, ни работы, сплошное нервическое дерганье. И – понесется снова по кругу, опять двадцать пять. Затем тяжелый скандал, хлопанье дверями, его побег, ночевки где придется… Нет, нет, хватит, это мы уже проходили.

И вот ведь! Когда четверть века назад закрывали его на зоне – в два раза моложе был и любовь его тогда никакими склоками и усталостью не омрачалась, однако смог вырвать Настю из своего сердца. Сказал себе: ты ее больше никогда не увидишь. Тебе надо с нею навсегда в своей душе распрощаться. И – все. И как отрезало тогда. Не думал о ней, заставлял себя даже не вспоминать ее. И получалось. Только, бывало, являлась она ему во сне…

А сейчас – что он за слабак безвольный? Почему без Насти и сына прожить никак не может? И вот ведь мало ему, что Анастасию свет Эдуардовну нынче днем повидал, еще и сына проведать нацелился. Причин у Арсения встречаться с ним никаких не было. И даже поводов – тоже. Тогда Арсений решил осуществить любимую штуку, уже не раз опробованную.

Слава богу, сын работал в центре. И на виду.

С Патриарших Сеня прошелся пешком до Пушкинской. Мимо дома на Большой Бронной проследовал, где целый учебный год прожил вместе с Настей в квартире ее деда, Егора Ильича Капитонова. Теперь те пятикомнатные хоромы стали основой благосостояния их семьи.

На Тверской сбежал вниз, в метро. А там – пара остановок, до Замоскворечья рукой подать.

И – вот он, магазин сети «Диск-Курс», где сын трудится: сплошные стеклянные витрины. Как раз он должен быть на месте (расписание его Арсений знал).

А напротив магазина, через переулок, кафе «Мармелад». Тоже по современной моде с окнами от потолка и до пола. Но у самой витрины там сидят одни эксгибиционисты, а чаще эксгибиционистки, ловят мужиков на живца. А если устроишься за столиком в глубине зала – со стороны тебя не видать, Сеня проверял. А уж из лавки, где сын работает, тем паче. Зато сам «Диск-Курс» как на ладони. И сын – продавец – тоже.

Время уже наступило обеденное. Для работы день все равно потерян, поэтому Челышев заказал бизнес-ланч (заодно и подхарчимся) и сто граммов водки. Водка в кафе, известное дело, напиток наименее накладный. Не столь дорогой, как ром, виски или текила. Хотя у Арсения, еще помнившего бутылку «андроповки» за четыре семьдесят, сердце каждый раз сжималось, когда приходилось сто рублей за одну рюмку платить.

Вот, кстати, что надо будет внести в его «Лавку забытых вещей»: бутылка «андроповки». Невиданное дело на памяти целого поколения: чтобы в России хоть что-то подешевело! Ведь в то время обычно пол-литра водки стоило пять рублей.

Впрочем, книга подождет. Сегодня у него выходной. И вторая рюмка в день (с утра был коньяк) приведет его, он знал, причем довольно надолго, в благолепное настроение. И плевать, сколько та рюмка стоит. В кафе, как известно, платишь не за то, чтобы попить-поесть, а за антураж. За интерьер, за то, чтоб с улыбочкой принесли-унесли, за соседей за столиками. И – за вид из окна. В том числе – на магазин, где трудится его сын.

Вот и Ник появился в кадре. Молодой, розовощекий, сын выглядел стильно даже в униформе – магазинной футболке с логотипом. Иным модникам, с головы до ног упакованным в одежды от-кутюр, такой небрежный лоск даже не снился.

Челышев-младший тем временем прохаживался мимо стендов с продукцией: диски с фильмами, музыкой, играми. Покупателей не было. Но сын, казалось, их отсутствием не томился. Находился в гармонии с самом собой. Посматривал на телевизор над прилавком, который транслировал очередную новинку на ди-види. Арсений не сомневался: сынок это кино уже видел.

Николай был, как он сам себя называл, «киносаранчой»: в день обычно два-три фильма на дисках смотрел – на работе, а потом и дома (не надоедало ведь!). И притом еще каждый четверг выбирался на предпремьерный показ, на самый-самый первый сеанс новой ленты в столице. И бывало, вдобавок в субботу отправлялся в кине (именно так, с ударением на последнем слоге, говорили в его кругах.) Впрочем, выходной визит зависел от состояния финансов, расписания рабочих смен и вкусов очередной девушки.

В итоге все равно получалось, что Ник в год свыше тысячи лент отсматривал. Да ведь столько и Голливуд, взятый вместе со всеми российскими студиями, не снимает! Да, не снимает – однако помимо новинок имелись еще огромные залежи синематек. И теперь, когда любую киношку можно безнаказанно скачать из Интернета, – такие копи, рубины и изумруды, открылись, только руку протяни! Николенька всю киноклассику изучил, от Антониони до Эйзенштейна. Имел неплохое представление о румынском и чешском кинематографе, китайском и тайском, датском и исландском и даже иранском и афганском. Он говорил, что как всякий человек интересен – так и любой, пусть самый посредственный фильм по-своему хорош. В каждом есть или актеры, или сцены, или хотя бы пара кадров, достойных внимания и любви.

«Взять, к примеру, последний фильм, что Сталлоне снял, великий наш, хе, режиссер, – рассуждал, к примеру, Николенька. – «Неудержимые» называется. На первый взгляд – отстой из отстоев. На второй – тоже. Но и там есть любопытные моменты. Например, когда Шварценеггер рассыпается в комплиментах в адрес Сталлоне. А тот, в свою очередь, Шварца хвалит. А Брюс Уиллис им с насмешкой говорит: «Может, вы, ребята, удовлетворите друг друга орально?» Уиллис, Шварценеггер и Сталлоне в одном кадре – это сильно».

Тогда в ответ (заметив, что сын пребывает в благостном состоянии духа) Арсений шутливо обозвал его «киноманом». Тот взвился:

– Никакой я не киноман! Киноман – это, знаешь, папа, такой томный мальчик, в одной руке сигаретка, в другой – чашечка кофе: «Ах, помните эти кадры в «Ностальгии»? Как там Янковский идет со свечой на ветру, сколько в них поистине экзистенциальной тоски…»

Николай настолько похоже изобразил пижона, что Сеня расхохотался.

– Ну, значит, ты синефил? – со смехом спросил он тогда.

– Па, перестань ругаться, ты еще «синяком» меня обзови.

– А кто же ты?

– А я просто зритель. Я кино люблю, и все тут. И память у меня хорошая, спасибо вам, папочка с мамочкой, стишки меня в школе заставляли учить. Поэтому я все-все фильмы, что посмотрел, запоминаю: кто играл, кто снимал, какой сюжет.

– Быть не может!

– А вот может. Ты проверь.

– Н-ну… Хотя бы «Тутси». Или «Милашка» в нашем прокате.

Арсений очень хорошо помнил эту ленту. Они с Настеной смотрели ее весной восемьдесят пятого в кинотеатре «Первомайский» за три дня до того, как его взяли. Последнее его кино на воле.