Американский психопат Эллис Брет

«Шезлонги»

В понедельник Кортни Лоуренс приглашает меня поужинать с ней в ресторане. Приглашение выглядит смутно сексуальным, и я принимаю его, но беда в том, что ужинать придется с двумя выпускниками Кэмдена, Скоттом и Анной Смайли, в новом ресторане на Колумбус под названием «Шезлонги», который они выбрали. Я заставил свою секретаршу досконально изучить ресторан, и до моего ухода из офиса она представила мне три возможных варианта меню. Пока мы бесконечно долго ехали в такси по центру, Кортни рассказала, что Скотт работает в рекламном бюро, а Анна на деньги отца открывает рестораны, последний – «1968» в Верхнем Ист-Сайде. Это было лишь немного скучнее, чем рассказ Кортни о том, как она провела день: массаж лица в Elizabeth Arden, покупка кухонной посуды в Pottery Barn (кстати, все это она делала, приняв литиум), а потом она пришла к «Гарри», где мы выпили с Чарльзом Мерфи и Расти Вебстером и где Кортни забыла пакет с посудой, оставив его под столом. Единственная мало-мальски интересная для меня деталь о жизни Скотта и Анны: после женитьбы они усыновили тринадцатилетнего корейского мальчика, назвали его Скоттом-младшим и послали в Эксетер, где Скотт учился на четыре года раньше, чем я.

– Надеюсь, столик для нас заказан, – предостерегаю я Кортни в машине.

– Только не кури сигару, Патрик, – медленно говорит она.

– Это не Дональда Трампа машина? – спрашиваю я, глядя на лимузин, застрявший в пробке неподалеку от нас.

– Господи, Патрик. Закрой рот, – глубоким голосом произносит она.

– Знаешь, Кортни, у меня в дипломате лежит плеер, и мне ничего не стоит надеть наушники, – говорю я. – Тебе надо принять еще литиум. Или выпить диетической колы. Кофеин поможет тебе встряхнуться.

– Я хочу ребенка, – тихо, глядя в окно, произносит она. – Двух… замечательных… ребятишек.

– Ты со мной разговариваешь или с этим Шломо? – вздыхаю я, но достаточно громко, чтобы было слышно шоферу еврейской наружности.

Как нетрудно догадаться, Кортни не отвечает.

Утреннее «Шоу Патти Винтерс» было посвящено духам, губной помаде и косметике. Луис Каррузерс, с которым живет Кортни, уехал в Финикс и вернется не раньше завтрашнего вечера. На Кортни шерстяной жакет и жилетка, футболка из джерси, габардиновые брюки от Bill Blass, хрустальные с эмалью и золотом сережки от Gerard E. Yoska и туфли от Manolo Blahnik (шелковый атлас). Я в сшитом на заказ твидовом пиджаке, брюках и хлопчатобумажной рубашке из магазина Alan Flusser, а также в шелковом галстуке от Paul Stuart. Утром на тренажер Stair Мaster в спортивном клубе была двадцатиминутная очередь. На углу Сорок девятой и Пятидесятой я машу рукой нищенке, а потом показываю ей средний палец.

За столом разговор идет о новой книге Элмора Леонарда – я ее не читал, о ресторанной критике – это читал, о британской версии музыки к «Отверженным» в сравнении с американской, о новом сальвадорском бистро на углу Второй и Восемьдесят третьей, о том, где лучше колонка сплетен – в «Post» или в «News». Похоже, у нас с Анной Смайли нашлась общая знакомая, официантка из «Абетона» в Аспене, которую я на прошлое Рождество, когда катался там на лыжах, изнасиловал флаконом лака для волос. «Шезлонги» переполнены, у меня закладывает уши, акустика из-за высоких потолков хреновая, и сквозь шум, если я не ошибаюсь, прорывается «White Rabbit»[11] в нью-эйдж-обработке. Некто похожий на Фореста Этватера – зачесанные назад светлые волосы, очки с простыми стеклами в оправе из красного дерева, костюм от Armani, подтяжки – сидит с Каролиной Бейкер из инвестиционного отдела в Drexel. Выглядит она неважно. Ей нужно сильнее краситься, а твидовый костюм от Ralph Lauren слишком строгий для нее. Столик у них посредственный, прямо перед баром.

– Это называется классическая калифорнийская кухня, – склонившись ко мне, говорит Анна после того, как мы заказали еду.

Я полагаю, что эта фраза заслуживает реакции, а поскольку Скотт с Кортни обсуждают достоинства колонки сплетен в «Post», отвечать приходится мне.

– Ты хочешь сказать – в сравнении с просто калифорнийской кухней? – осторожно интересуюсь я, взвешивая каждое слово. Потом неудачно добавляю: – Или посткалифорнийской кухней?

– Не хочу показаться снобом, но существует масса различий. Они едва уловимы, – говорит она. – Но они есть.

– Я слышал о посткалифорнийской кухне, – говорю я, пристально разглядывая убранство ресторана: выставленные напоказ трубы, колонны, открытая кухня, где делают пиццу, и… шезлонги. – По правде говоря, я даже ел кое-что. В ней нет молодых овощей? Буррито с начинкой из гребешка? Крекеры с васаби? Ну что, я на верном пути? Кстати, тебе кто-нибудь говорил, что ты – вылитый Гарфилд, которого задавила машина, потом с тебя содрали шкуру и, прежде чем потащить к ветеринару, кто-то набросил на тебя жуткий свитер Ferragamo? Фузилли? Сыр бри в оливковом масле?

– Точно, – пораженная, произносит Анна. – Кортни, где ты нашла Патрика? Он столько всего знает. В представлении Луиса калифорнийская кухня – это половинка апельсина и немного желатина, – заявляет она, потом смеется, призывая меня посмеяться вместе с ней, что я с неохотой и делаю.

На закуску я заказал цикорий с какой-то разновидностью кальмара. Анна со Скоттом взяли рагу из ската с фиалками. Кортни, вместо того чтобы собраться с силами и прочесть меню, едва не заснула, но, прежде чем она соскользнула со стула, я успел схватить ее за плечи и подтянуть вверх. Анна заказала за нее, что-то простое и легкое, вроде каджунского попкорна, который, возможно, в меню и не значился, но, поскольку Анна знакома с шеф-поваром Ноджем, он специально приготовил небольшую порцию – специально для Кортни. По настоянию Скотта и Анны нам всем принесли какое-то фирменное блюдо – темного среднепрожаренного окуня. К счастью для них, он фигурировал в одном из меню, составленных для меня Джин. Если бы его там не было, а они бы все-таки заставили меня его попробовать, то, скорее всего, после ужина, часов около двух ночи (после «Поздней ночью с Дэвидом Леттерманом»), я вломился бы к ним в квартиру и изрубил бы их на куски. Сначала заставил бы Анну смотреть, как умирает Скотт, истекая кровью из зияющих ран на груди, а потом как-нибудь добрался до Эксетера, где вылил бы бутылку кислоты на плоское, с раскосыми глазами, лицо их приемного сына. У нашей официантки неплохая фигурка, на ней золотые туфли с завязками, украшенные искусственным жемчугом. Сегодня я забыл вернуть в прокат видеокассеты и беззвучно проклинаю себя, пока Скотт заказывает две большие бутылки «Сан-Пеллегрино».

– Это называется классическая калифорнийская кухня, – говорит мне Скотт.

– Почему бы нам всем вместе на следующей неделе не сходить в «Зевс-бар»? – предлагает Анна Скотту. – Как ты думаешь, трудно будет заказать столик на пятницу?

Скотт в полосатом (красный, фиолетовый, черный) кашемировом свитере от Paul Stuart, мешковатых бриджах Ralph Lauren и кожаных мокасинах Cole Haan.

– Может быть, – отвечает он.

– Это прекрасная мысль. Она мне нравится, – замечает Анна, взяв с тарелки маленькую фиалку и понюхав цветок перед тем, как осторожно положить его на язык. Она в красно-фиолетово-черном свитере ручной вязки (мохер с шерстью) от Koos Van Den Akker Couture и в слаксах от Anne Klein, на ногах у нее замшевые туфли с открытым носом. Официантка, хотя и не очень красивая, устремляется к нашему столу, чтобы принять еще один заказ на напитки.

– «J&B» без всего, – опережаю я остальных.

Кортни просит шампанское со льдом, что в глубине души ужасает меня.

– Да, – спохватывается она, словно вспомнив что-то, – и можно дольку…

– Дольку чего? – не в силах сдержаться, раздраженно спрашиваю я. – Попробую угадать. Дыни? – И думаю: глупый ты сукин сын, Бэйтмен, почему ты не вернул эти чертовы кассеты.

– Вы имеете в виду лимон, мисс, – произносит официантка, награждая меня ледяным взглядом.

– Да, конечно лимон, – говорит Кортни, похоже погруженная в какие-то грезы. Приятные грезы, дающие забвение.

– А мне стаканчик… черт, наверное, «Акации», – заявляет Скотт, а потом обращается к столу: – Хочу ли я белое? Правда ли я хочу шардоне? Мы можем есть окуня и с каберне.

– Ну давай уж, – весело говорит Анна.

– Ну ладно, я буду… о-о-о… белое, совиньон, – говорит Скотт.

Официантка улыбается, она в замешательстве.

– Скотти! – взвизгивает Анна. – Белое совиньон?

– Шучу, – хихикает он. – Я буду шардоне. «Акацию».

– Ты совсем дурачок, – с облегчением смеется Анна. – Такой смешной.

– Я беру шардоне, – говорит Скотт официантке.

– Очень мило, – замечает Кортни, похлопывая Скотта по руке.

– А я… – Анна запинается. Наконец она решилась: – Ох, ну просто диетическую колу…

Скотт поднимает глаза от кусочка кукурузной лепешки, который он макал в маленькую баночку оливкового масла.

– Ты сегодня не пьешь?

– Нет, – омерзительно улыбаясь, отвечает Анна. Бог его знает почему. Да и кого ебет? – Что-то не хочется.

– Даже стаканчик шардоне? – спрашивает Скотт. – Может, совиньон?

– У меня аэробика в девять, – пытаясь выкрутиться, растерянно говорит она. – Мне на самом деле не стоит пить.

– Ну, тогда и я не буду, – произносит Скотт разочарованно. – Мне к восьми в «Xclusive».

– Никто не желает знать, где я не буду завтра в восемь? – спрашиваю я.

– Нет, милый. Я знаю, как ты любишь «Акацию». – Анна протягивает руку и пожимает руку Скотта.

– Нет, любимая. Мне хватит «Сан-Пеллегрино». – Скотт указывает на бутылки с водой.

Я громко барабаню пальцами по столу, шепча про себя: «Блядь, блядь, блядь». У Кортни полузакрыты глаза, она глубоко дышит.

– Знаешь, я все-таки рискну, – наконец произносит Анна. – Я возьму диетическую колу с ромом.

Скотт вздыхает, потом улыбается. Он просто сияет:

– Отлично.

– Эта диетическая кола без кофеина, да? – спрашивает Анна официантку.

– Знаешь, – вмешиваюсь я, – тебе лучше взять диетическую пепси. Она гораздо лучше.

– Правда? – спрашивает Анна. – А чем она лучше?

– Тебе лучше взять диетическую пепси вместо колы, – говорю я. – Она намного лучше. В ней больше пузырьков. У нее более чистый вкус. Она лучше смешивается с ромом и содержит меньше натрия.

Официантка, Скотт, Анна, даже Кортни – все смотрят на меня, словно я высказал дьявольское, апокалиптическое суждение, разрушил свято хранимый миф, нарушил торжественную присягу, и, кажется, весь зал внезапно затих. Вчера вечером я взял напрокат фильм под названием «В жопе у Лидии» и, приняв две таблетки гальциона, потягивая диетическую пепси (кстати), смотрел, как Лидия (загорелая крашеная блондинка, с отличной фигурой, прекрасным задом и великолепными огромными сиськами), стоя на четвереньках, сосала огромный хуй. Вторая восхитительная блондинка, с аккуратно подстриженными светлыми волосами на лобке, встала на колени позади Лидии и, вылизав ее зад и пизду, принялась вгонять в зад Лидии блестящий серебряный вибратор. Работая вибратором, она продолжала вылизывать пизду, а парень с огромным хуем кончил на лицо Лидии, пока она сосала его яйца. Потом Лидия задергалась, в неподдельном, довольно сильном оргазме, а вторая девушка переползла вперед и слизала сперму с лица Лидии, а потом дала ей обсосать вибратор. Во вторник вышел новый Стивен Бишоп, и вчера в Tower Records я купил его компакт-диск, кассету и пластинку, потому что хотел иметь все три формата.

– Послушай. – Мой голос дрожит от переполняющих меня чувств. – Бери что хочешь, но я тебе советую диетическую пепси. – Я опускаю глаза, смотрю на свои колени, на голубую матерчатую салфетку, по канту которой вышито слово «Шезлонги». На мгновение мне кажется, что я сейчас расплачусь; у меня дергается подбородок, и трудно глотать.

Протянув руку, Кортни мягко касается моего запястья, проводит по Rolex:

– Все в порядке, Патрик. Честное слово.

Острая боль в области печени гасит бурю моих эмоций, и я выпрямляюсь на стуле, напуганный и смущенный. Официантка уходит. Анна спрашивает, видели ли мы недавнюю выставку Дэвида Оники, и ко мне возвращается спокойствие.

Оказывается, на выставке мы не были. Мне не хочется по-хамски объявлять о том, что у меня дома есть его картина, поэтому я легонько пихаю Кортни ногой под столом. Это выводит ее из литиумного ступора, и она, как робот, говорит:

– А у Патрика есть Оника. Честное слово.

Довольно улыбаясь, я отпиваю «J&B».

– Это просто фантастика, Патрик, – говорит Анна.

– Правда? Оника? – спрашивает Скотт. – Разве он не безумно дорогой?

– Ну, скажем так… – Я отпиваю виски, внезапно смутившись: скажем… но что? – Пустяки.

Кортни вздыхает, ожидая еще один пинок:

– Та картина, что висит у Патрика, стоит двадцать тысяч долларов.

Похоже, ей безумно скучно, она отщипывает кусочек от пресной теплой кукурузной лепешки.

Я награждаю ее ядовитым взглядом и стараюсь не зашипеть:

– Нет, Кортни, ну что ты. На самом деле – пятьдесят.

Она медленно поднимает глаза от кусочка кукурузной лепешки, который разминает в пальцах, и в ее взгляде, даже смягченном литиумом, сквозит такая злоба, что уже это автоматически унижает меня, но не настолько, чтобы сказать Скотту и Анне правду: Оника стоит всего двенадцать штук. Но ужасный взгляд Кортни – хотя я, возможно, излишне эмоционален; может быть, она смотрит на узоры колонн, или на жалюзи, или на стоящие вдоль бара вазы Montigo с пурпурными тюльпанами, – ее взгляд пугает меня достаточно, чтобы оставить тему о покупке. Мне нетрудно понять, что означает ее взгляд. Он предупреждает: пни еще раз и поебаться не получишь, понял?

– Но, кажется, это… – начинает Анна.

Я затаил дыхание, мое лицо окаменело от напряжения.

– …дешево, – мямлит она.

Я выдыхаю.

– Так и есть. Мне крупно повезло, – говорю я, хватая воздух.

– Пятьдесят тысяч? – подозрительно спрашивает Скотт.

– Да, но мне кажется, его работа… своего рода… великолепно скомпонована, намеренно насмешливо-поверхностна. – Я замолкаю, пытаясь вспомнить пассаж, вычитанный в обозрении журнала «New York». – Намеренно насмешливо…

– А у Луиса нет, Кортни? – спрашивает Анна и постукивает Кортни по руке. – Кортни?

– У Луиса… нет… чего? – Кортни трясет головой, словно пытаясь прояснить свои мысли, и широко открывает глаза, чтобы они не закрывались.

– Кто такой Луис? – спрашивает Скотт, жестом призывая официантку убрать со стола масло, которое нам недавно принесли. Что за тусовочное животное!

Анна отвечает за Кортни.

– Ее парень, – говорит она, видя, что смущенная Кортни взглядом ищет у меня помощи.

– А где он? – спрашивает меня Скотт.

– В Техасе, – быстро отвечаю я. – Он поехал в Финикс.

– Нет, – говорит Скотт. – Я спрашиваю, в какой фирме?

– L.F.Rothschild, – отвечает Анна и в поисках подтверждения смотрит на Кортни, потом на меня. – Да?

– Нет. Он в Р&Р, – говорю я. – Мы вроде как работаем вместе.

– А он не встречался с Самантой Стивенс? – интересуется Анна.

– Нет, – говорит Кортни. – Их просто сняли вместе на фотографии, опубликованной в «W».

Я выпиваю виски, как только его приносят, и сразу же делаю знак принести еще. Я думаю, что Кортни – куколка, но никакой секс не стоит этого ужина. Разговор перескакивает с одного на другое, я смотрю на сидящую в другом конце зала великолепную женщину – блондинка, с большими сиськами, в обтягивающем платье, в атласных туфлях на золотых каблуках. Скотт принимается рассказывать мне о своем новом CD-проигрывателе, а Анна беспечно лопочет невменяемой и абсолютно безразличной Кортни что-то о новых пшенично-рисовых пирожных с низким содержанием натрия, свежих фруктах и музыке нью-эйдж, главным образом о Manhattan Steamroller.