Осторожно, сало! (сборник) Миркин Владимир

Демократии захотели…

В кабинете нарколога раздался звонок.

– Это товарищ Моргуля? – прогремел из трубки густой бас.

– Ну, – вяло промычал доктор, с трудом отрываясь от бумаг.

– Что «ну»! – грубо оборвал его голос, неожиданно срываясь на пол-октавы вверх. – Вы знаете, что на вас сигналы поступают от населения? Жалуются на ваше бесчувственное отношение к пациентам.

Доктор побелел от страха. Так обычно говорили очень большие начальники. Голос был властный. Поставленный, привыкший говорить инструкциями.

– А что случилось? – мертвым голосом пролепетал он.

– Что случилось… Вы извините меня за грубость, доктор… Вы газеты читаете, радио слушаете?

– Читаю, – испуганно ответил Моргуля.

– А вы знаете, что по всей стране развертывается волна демократии, ведется повсеместная борьба за свободу личности… А вы терроризируете своих пациентов средневековыми экзекуциями. Вы, кстати, за демократию, доктор?

– Я… – удивился Моргуля. – Конечно!!!

– Тогда непонятно, – продолжал голос, – почему вы даже за небольшую провинность своих пациентов так жестоко наказываете. Человек, может быть, нечаянно оступился, а вы ему сразу серу в четыре точки… Не гуманно это…

– Позвольте, – торопливо начал оправдываться доктор, весьма удивленный осведомленностью говорящего о его работе. – Я работаю по инструкции, у нас диспансеризация, так сказать, своя специфика.

– Для вас диспансеризация дороже человека, работаете старыми методами.

– Как старыми методами? – удивился Моргуля. – Наоборот, согласно новым веяниям, боремся с негативными явлениями… Как учит нас партия и народ… Одним словом, вы лучше меня знаете. Ведь вы из горкома? Я угадал?

– Сейчас ты у меня все угадаешь, – неожиданно грубым и бесцеремонным тоном ответил голос. – Я на тебя управу найду!

– Но позвольте! – обиделся доктор. – Я хоть и простой врач, но, извините, вам тоже никто не давал права разговаривать со мной в таком обидном тоне.

– А кто тебе давал право посылать письма ко мне на работу? Когда я уже отдохну от вашего учета?

Моргуля на миг оторопел.

– Так вы не из горкома! – наконец догадался он. – Вы – больной!

От злости лицо доктора покрылось красными пятнами.

– Что за дурацкие шутки! – неожиданно перешел он на крик. – Я вас на пятнадцать суток посажу! В ЛТП отправлю. В порошок сотру.

В ответ на брань доктора в трубке раздался дикий хохот. Моргуля поморщился, как от зубной боли.

– Вам смешно, – продолжал он. – Но вы зря радуетесь. Я вас узнал по голосу. Как вас зовут? Похмелкин Александр Андреевич… Угадал? Нет… Вспомнил… Наливайко…

– Иван Дудкин, – зло ответил голос и бросил трубку.

– Нет. Я такие могу! – воскликнул Моргуля и положил трубку. – Сколько это можно терпеть. Вот, Марья Ивановна, – обратился он к медсестре. – Дожили… Каждая хамская морда может мне звонить по телефону, говорить, что ему в голову взбредет… И ничего… Никакой ответственности! Вот вам ваша демократия! Свобода личности!

– Да вы не волнуйтесь, доктор, – сочувственно произнесла Марья Ивановна. – Это кто-то из пациентов хулиганит. Может быть, Хмырев, мы ему недавно письмо на работу послали. Два месяца голубчик на прием не являлся. А может быть, Кузькин. Вы ему недавно серу в четыре точки назначили. Так он вас так ругал… грозился на вас в суд подать за насилие над личностью.

– Кузькин, Муськин, – разозлился Моргуля. – Я этого Дудкина в бараний рог согну! Тоже мне Юрий Никулин нашелся. Я ему дам кузькину мать.

Дверь неожиданно открылась, и в кабинет вошел пациент Кузькин Николай Иванович.

– Александр Иванович, – обратился он плаксивым голосом к доктору, – отмените вы эту серу, у меня больное сердце, ночью не могу заснуть… Ведь я уже старый человек… – Кузькин скорчил страдальческое лицо, пытаясь выдавить слезу. – Неужели вы верите, что я мог пропить гарнитур, – продолжал он трагическим голосом, пытаясь расчувствовать доктора. – Неужели вы верите моей жене… Этой алкашке…

Моргуля поморщился:

– Чего вы хотите, Кузькин? Я же вам русским языком говорил, что лечение я отменять не буду.

– Серу отмените, Александр Иванович.

– Как же я могу ее отменить, – возмущенно произнес доктор, – если вы дебоширите по ночам, весь двор на уши поставили. Меня уже начальник милиции затретировал, просит принять меры. Уймите, говорит, вашего алкоголика. Везде только и слышишь: Кузькин да Кузькин. Сколько можно…

– Так это все враки, доктор, – возмущенно произнес Кузькин.

– Как враки? – удивился Александр Иванович. – Все знают: если вы выпьете, Николай Иванович, то диким человеком становитесь. Прямо Рембо местного масштаба.

– Это я дикий человек?! – обиделся Кузькин. – Это у вас, извините, Александр Иванович, методы лечения дикие, средневековые… Не зря говорят, вы как к нам приехали, так полгорода антабусом закормили.

Кузькин на мгновение оторопел, испугавшись собственных слов. Он понял, что допустил оплошность, – доктора в городе давно уже прозвали Антабусом за любовь к этому препарату. В кабинете воцарилась зловещая тишина.

Моргуля как-то весь изменился в лице и медленно встал из-за стола.

– Да, я люблю применять этот препарат! – с пафосом воскликнул он, отчего у него слегка замигал правый глаз. – И я этого не скрываю… Другого не придумали. А что мне прикажете делать с такими, как вы? Вот вы, Николай Иванович, – продолжал он, еще две недели назад вот в этом самом кабинете давали клятвенное обещание мне и лейтенанту Сундукову, что не будете больше пить и безобразничать… И что же вы сделали?

– А что я сделал? – удивленно пожал плечами Кузькин.

– Как? Вы не помните?

Доктор вытащил из стола справку из медвытрезвителя и замахал ею перед самым носом Кузькина.

– Это надо так напиться, чтобы испортить мундир собственному участковому… уважаемому человеку… лейтенанту Сундукову. У вас совесть есть?.. Вам что, фонарных столбов мало, так вам милиционеров подавай…

– А при чем тут я? – обиделся Кузькин. – Вы, Александр Иванович, не знаете, а говорите. У меня тогда голова сильно болела… от гриппа… Да еще жара сами знаете какая. А тут, как на грех, товарищ Сундуков пришел со своей воспитательной работой. Тут меня от жары и затошнило… Ну, я «в Ригу и поехал»… И прямо, как назло, товарищу лейтенанту на мундир… – Кузькин приложил ладонь ко лбу, как будто у него еще болела голова.

– Вы у меня не в Ригу, а в ЛТП поедете, без медицинской справки… по блату, – разозлился Моргуля.

Кузькин испуганно попятился к двери.

– Стойте, Кузькин.

Доктор подозрительно посмотрел в его сторону.

– Что-то одеколоном пахнет…

Моргуля стал принюхиваться.

– Кажется, «Шипр», заключил он.

– Ну вот, начинается, – попробовал возмутиться Кузькин. – Уже и одеколоном освежиться нельзя…

– И это вы мне говорите? – скривился Моргуля. Освежиться после бритья… Марш в процедурную! – гаркнул он во всю глотку.

– Серу в четыре точки.

Кузькин открыл дверь и пулей бросился в процедурную.

Моргуля немного успокоился и сел на стул.

– Ну и времена настали, – сказал он Марье Ивановне. – Свободы личности захотели, демократию им подавай! Совсем невозможно стало работать!

Шутник

Группу студентов-медиков впервые повели в психиатрическую больницу. Все были крайне заинтересованы, на ум приходили сюжеты из рассказов Эдгара По, ужасы психиатрических клиник. Больница находилась в старом одноэтажном здании. Когда зашли в отделение, перед студентами открылось необычное зрелище: по длинному темному коридору ходили возбужденные пациенты.

Они кричали, визжали, пели, танцевали, создавая тем самым невообразимый шум в отделении. Преподавателя группы отозвали по какой-то надобности, поэтому группа в недоумении застыла посреди коридора, молча наблюдая весь этот концерт.

Неожиданно из первой палаты вышел огромный рыжий детина, но почему-то не в пижаме, а в джинсовом костюме. Он исподлобья посмотрел на студентов, а затем как заведенный заходил вокруг них. При этом он почему-то говорил одну и ту же фразу: «Кусочек протезного Лондона, кусочек протезного Лондона». Это было бы даже забавно, если бы студенты не заметили, что детина стал уменьшать амплитуду своих кругов, необратимо приближаясь к ним. На миг в коридоре воцарилась напряженная ситуация, которую неожиданно разрядила подошедшая санитарка.

– Ты что собираешься делать, Федя? – спросила она детину.

– Бить, – громко ответил он и схватил в руки швабру.

От этих слов и действий студенты как по команде сделали два шага в сторону от психа и резво бросились к выходу.

– Куда вы? Куда вы? – закричала изумленная санитарка. – Это не псих! Это наш практикант Федя из медучилища!

Она тяжело вздохнула и укоризненно покачала головой.

– Он всегда так шутит с новичками.

Федя ехидно засмеялся и надел медицинский халат. Убедившись, что он действительно не псих, студенты успокоились и вернулись в отделение. Это было первое их знакомство с психиатрией.

Профессор

Студент-медик Иван Синицын приехал отрабатывать пропущенные лекции на кафедру психиатрии, которая находилась в здании новой областной больницы. Он долго блуждал по длинным коридорам, тщетно ища кабинет своего экзаменатора – профессора Бобрикова. Наконец он вышел в огромный зал, внешне напоминающий зимний сад. Среди искусственных пальм и комнатных цветов за столиками сидели пациенты, читали газеты и играли в шашки. Отделение больше напоминало не больницу, а дом отдыха. Даже пациенты ходили не в пижамах, а в обычной одежде. Врачи не носили халатов. И порой трудно было отличить врача от пациента.

Синицын слышал, что под руководством самого профессора Бобрикова в больнице проводили научный эксперимент, направленный на установление полного доверия между пациентами и медперсоналом. По сути, это был новый подход к лечению алкоголизма, настоящая революция в деонтологии. Ничто здесь не напоминало о казенной больничной обстановке. Все это, по мнению профессора Бобрикова, благотворно влияло на расшатанную нервную систему алкоголиков и способствовало их быстрому выздоровлению.

Поднявшись на второй этаж, Синицын наконец нашел кабинет профессора. Студент сильно волновался. И было из-за чего: он умудрился прогулять все лекции по психиатрии и раньше никогда не видел знаменитого профессора.

Синицын робко постучался в дверь и неуверенно зашел в кабинет. За столом сидел загорелый мужчина лет сорока и читал свежий номер газеты.

– Здравствуйте, профессор, – тонким голосом произнес Синицын. – Я студент Синицын, приехал к вам пересдать зачет.

Мужчина оторвался от газеты и удивленно посмотрел на студента.

– Вы профессор? – переспросил у него Синицын.

– Некоторым образом да, – неуверенно ответил мужчина. – И какая же у вас тема? – после некоторой паузы поинтересовался он.

– Алкоголизм.

– Алкоголизм! – оживился профессор. – Интересная тема!

Он неожиданно встал и прошелся по кабинету, как бы предвкушая удовольствие от предстоящего экзамена.

– С чего начнем, молодой человек? – хитро улыбаясь, спросил он.

– Если можно, с клиники опьянения, – наугад ответил Синицын.

– Прекрасный вопрос! – обрадовался профессор.

Синицын сделал серьезное лицо, немного нахмурил брови, многозначительно посмотрел на потолок, затем на профессора и, тяжело вздохнув, тихо начал:

– При первой степени опьянения появляется эйфория, затем покраснение лица… покраснение лица…

Синицын на миг задумался, словно напрягаясь что-то вспомнить. Профессор с удивлением посмотрел на Синицына:

– Вы что, никогда не пили?

– Бывало, – скромно признался студент.

– Тем более должны знать.

Профессор ближе придвинулся к студенту и заговорщицким тоном спросил:

– Какие напитки предпочитаете?

– В основном портвейн, – простодушно ответил Синицын. – Когда стипендию получаем. А когда денег поменьше – переходим на «Яблочное» или «Бело мицне».

– Ну что же, выбор неплохой, – заключил профессор. – Но я бы рекомендовал вам «Плодово-ягодное»… Хороший напиток! Да! Да! И для здоровья весьма полезный.

Профессор Бобриков слыл большим оригиналом и демократом среди студентов, поэтому Синицын ничуть не удивился его последним словам.

– Совершенно верно! – поддержал он профессора. – Мы тоже с ребятами заметили, что плодово-ягодное, с одной стороны, гораздо крепче… в смысле хорошо сшибает с ног, а с другой стороны, дешевле… И самое главное – голова не так гудит, как после вермута…

– Ну вот видите, у вас есть определенный опыт. Надо только все хорошо вспомнить… И попрошу побольше примеров.

– О, примеров сколько угодно! – воодушевленно произнес Синицын. – Вот хоть взять Петьку Квасина из нашей группы. Он как бутылку пива выпьет, так становится красным, как буряк. Но эйфория у него появляется только после пятой… А вот у Ерохина, наоборот, он уже после первой болтает всякую чушь!

– Например?

– Пожалуйста! Можно и пример. Как-то на лекции по анатомии профессор его спрашивает: «О чем вы думаете, когда смотрите на скелет?» А Ерохин не растерялся и отвечает: «О своих будущих пациентах!» Это ж надо так напиться!

– Оригинально! – рассмеялся профессор. – Ну а дальше?

– А дальше, если к пиву водочки добавить, то сразу вторая степень начинается… Всякие глупости в голову лезут. Например, мы как-то недавно с ребятами в четвертой столовой выпивали, так сдуру все ложки и вилки поворовали… Мало того, еще в придачу и фикус прихватили!

– А фикус-то зачем?

– А мы сами до сих пор не понимаем…

– Ну а третья?

– А третья была у студента с параллельной группы Васьки Непомнящего, когда он в пьяном виде подошел к декану и спросил, как пройти в библиотеку.

– Ну и что было?

– Исключили бедолагу.

– Да, жалко парня, – сочувственно вздохнул профессор.

– Да и не только его. У нас недавно Гришку Угарова выгнали только за то, что он на лекции по физиологии портвейн из бутылки через фонендоскоп пил.

– По пьяному делу чего не сделаешь, – сокрушенно произнес профессор.

– Не говорите… У нас один кадр, будучи подшофе, за десять рублей на спор перекусил живую лягушку…

– Прекрасно! – умиленно произнес профессор. – Все это напоминает мне мои молодые годы.

Синицын, совсем осмелев, придвинулся к нему поближе.

– Хочувам сделать признание, дорогой профессор, – заговорщицким тоном произнес он. – Был у меня один грешок…

– Да, да… Не стесняйтесь, говорите… – прошептал профессор.

– Кусок печени от трупа… откушал… в анатомичке… за двадцать пять рублей!

– Не может быть! – воскликнул профессор. – Ну и как? Пошло?

– Под портвейн – хорошо!

– Прекрасно! Прекрасно! – заключил профессор. – А теперь слушайте, студент, пока я жив, как я понимаю степени опьянения. Первая степень наступает, когда ты еще трезвый, но сильно хочешь побыстрей напиться. А вторая, наоборот, когда ты уже пьяный, но сильно хочешь быть трезвым.

– А третья? – спросил Синицын.

– А третья – это когда ты уже ничего не хочешь. И знаешь почему? Потому что к этому моменту, как правило, и денег нет, и магазин закрыт.

– Гениально! – воскликнул Синицын. – Как точно все подмечено! Какое глубокое знание жизни!

В это время за дверью послышались приближающиеся шаги. Профессор встрепенулся.

– Ну что же, коллега, – сказал он, вставая, – ставлю вам «отлично».

Синицын обрадовался и вытащил из портфеля зачетку.

– А вот с этим надо подождать… – торопливо произнес профессор. – Одну минутку… У меня срочное дело.

Он вышел из кабинета и тихо закрыл за собой дверь. Синицын от удовольствия закрыл глаза.

– «Отлично», – торжествовал он. – Наконец-то я всем доказал, что Синицын не дурак!

Размечтавшись, он не заметил, как в ординаторскую вошла медсестра.

– А вы что здесь делаете? – строго спросила она у Синицына.

– Профессора Бобрикова жду.

– Профессор Бобриков еще не приехал.

– Как не приехал?! – удивился Синицын. – А с кем же я тогда здесь только что разговаривал?

– Понятно с кем. С пациентом из шестой палаты. Он здесь окно красил.

– Так он не профессор?

– Профессор. Он у нас самый начитанный. Его за это Профессором в отделении и прозвали. Можно сказать, профессор в своем деле.

«Вот тебе и научный эксперимент, – с ужасом подумал Синицын. – Перепутаешь здесь: кто профессор – кто алкоголик. Хорошо хоть никто не видел этого позора».

Он привстал из-за стола и уже стал собирать свои вещи в портфель, как в кабинет стремительно вошел настоящий профессор Бобриков.

– Это вы – разгильдяй и прогульщик Синицын? – строго спросил он. – Готовьтесь к экзамену.

Синицын сел на стул, с ужасом ожидая экзамена. Настоящий профессор Бобриков совершенно не был похож на «доброго профессора», с которым он только что беседовал, а напротив, был очень сердитым и раздражительным. Такая резкая метаморфоза повергла бедного студента в шок и уныние. И он догадался, что оценку «отлично» он наверняка не получит.

Встреча

На привокзальной площади, прямо под часами железнодорожной башни, рядом с бойкой торговкой пирожками, стоял потный от жары толстяки самозабвенно уплетал чебуреки. Он так увлекся этим процессом, что не заметил, как к нему подошел бодрый загорелый мужчина в очках, одетый в шорты и майку, внешне похожий на курортника.

– Гриша, это ты?! – воскликнул мужчина в очках.

Толстяк перестал жевать и замер, словно пойманный на месте преступления. Он медленно повернулся к окликнувшему его мужчине и от удивления открыл рот.

– Михаил… Миша… совсем не изменился. Такой же стройный и звонкий, как и двадцать лет назад.

Старые друзья обняли друг друга и простояли так несколько секунд.

– Ну как ты? – начал Михаил. – Где сейчас? Кем работаешь?

– Я уже, Миша, старший терапевт… в третьей поликлинике. Высшую категорию имею.

– Как в третьей поликлинике?.. Это там, где ты на шестом курсе практику прогулял?! Экзамен чуть не завалил?..

– Да, было дело…

– Ну ты даешь! Кто бы мог подумать! Гришка, злостный прогульщик и разгильдяй… я бы даже сказал, хулиган! И через двадцать лет в этой же самой поликлинике – старший терапевт.

– Да, Миша, время летит… Ну, а как ты? По одежде вижу – отдыхать в Крым приехал. Куда ж тебя занесло? Неужто?..

– Да, Гриша, уже десять лет как в Москве.

– Невероятно! Вот молодец, Михась. Я всегда в тебя верил. Небось, в главврачах ходишь?

– Нет, Гриша, я уже давно забросил руководящую работу и перешел, так сказать, на частные хлеба!

– Кооператив открыл?..

– Бери выше.

– Неужели центр?

– Почти угадал. У меня, Гришенька, собственная медицинская фирма в Москве!

Гриша от удивления опять открыл рот, потом посмотрел на припаркованную иномарку.

– Слушай, – неожиданно спросил он. – А этот «мерседес» белого цвета, случайно, не твой?

– Мой.

– Твой?! А за рулем кто? Твой родственник?

– Нет. Мой личный шофер и телохранитель. Григорий удивленно посмотрел на Михаила, как будто впервые его увидел:

– Ну, ты меня удивил! Далеко пошел, расскажу ребятам с нашей группы… Пусть порадуются за тебя… Кто бы мог подумать?! Как сейчас помню, что ты на втором курсе в кожаной шляпе ходил. На ковбоя был похож. Курил кубинские сигареты «Партагас».

– Да, было время, – вздохнул Михаил. – Сколько лет прошло.

– А помнишь, – продолжал Гриша, – как ты на четвертом курсе слушал тоны сердца у молодой красивой пациентки в присутствии всей группы и профессора? По-моему, это было на кафедре факультетской терапии. Ты тогда так разволновался, что забыл фонендоскоп в уши вставить. А затем соврал профессору, что слышал систолический шум… Мы тогда все долго смеялись вместе с профессором.

– Да, было дело… признаюсь, – согласился Михаил. – Я в молодости был очень впечатлительным. Хотя и ты, Гриша, тоже большой оригинал! На пятом курсе отличился!

– Я? – удивился Григорий. – Это где же?

– Не помнишь? Пятый курс, государственный экзамен по акушерству и гинекологии. Тебе еще профессорша тройку хотела поставить. Ты бы тогда стипендии лишился. Ну, вспомнил?

– Нет, не понимаю, о чем ты говоришь, – удивился Григорий.

– Ну, как о чем? Ты же тогда сказал ей: «Не ставьте мне тройку, у меня бабушка беременная». Перепутал, видимо, или оговорился. Вместо слова «больная» сказал «беременная». А может, специально сказал, чтобы тройку профессор не ставила. Она тогда так рассмеялась – до икоты, что поставила тебе четверку. У тебя тогда еще долго на курсе спрашивали: «Ну что, бабушка родила?»

– Нет, этого не было, ты что-то путаешь, – возразил Григорий.

– Да ладно, не обижайся, Гриша. Ты лучше вспомни, как мы с тобой двадцать лет назад на этой же привокзальной площади в ресторане «Израиль» гуляли. Ты тогда еще черную куртку из дерматина носил. Молодые были. Курили сигареты «Партагас», пили «Кальвадос» и читали стихи. Ну и «накальвадосились». Я как сейчас помню: стояли мы с тобой вместе, Гриша, под этими вокзальными часами, держась друг за друга. И «ходили в Ригу» в унисон, если, допустим, ты начнешь «в Ригу ехать», то я вслед за тобою или наоборот. Помнишь?

– Помню! А может, давай повторим? – предложил Григорий.

– Ресторана «Израиль» уже давно нет, да и «Партагас» с «Кальвадосом» днем с огнем не сыщешь. А вот водочки, я думаю, мы найдем.

– Ну, что ж, Григорий, припарковывай свой «запорожец» к моему «мерседесу» – и вперед!

И они бросили все свои дела и, как двадцать лет назад, напились в одном из привокзальных ресторанов. И «сходили в Ригу» прямо под часами железнодорожной башни, как в старые, добрые времена!

Примитивная личность

Рано утром в ветлечебницу зашла телятница колхоза «Рассвет» Марья Ивановна Конева. В приемной сидел небритый мужчина с припухлым болезненным лицом и отрешенно глядел по сторонам. Это был ветеринарный фельдшер Иван Кузьмич Кукин. Говорили, что в свободное время он забывает про своих коров и тайно лечит местных жителей от водки, ожирения и бородавок.

– Чем обязан? – недовольно прохрипел он, обводя тяжелым взглядом богатырскую фигуру посетительницы.

Марья на миг оробела, но, спохватившись, вытащила из сумки большой бумажный сверток. Запахло самогоном и жареной свиной колбасой.

– Вы, это, Иван Кузьмич, – начала она неуверенно, – говорят, гипнозом от всех болезней лечите. В Акимовке, слышала, тоже одна старушка есть – от сглазу и порчи лечит.

– Эка удивила, – сказал Кукин. – Я, может, строго по науке работаю, систему Павлова знаю, а ты мне про какой-то сглаз рассказываешь… Темный ты после этого человек, Марья, если меня с безграмотной старухой равняешь.

Марья от удивления раскрыла рот и вплотную приблизилась к Кукину.

– Ну, а меня от лишнего весу вылечить сможете? – шепотом спросила она.

Кукин оценивающе осмотрел мощную фигуру Марьи и задумался, словно высчитывая что-то в уме.

– Хорошо, – наконец произнес он. – Только тут, понимаешь, специальный гипноз надо, психотерапией называется. Это тебе не старушка знахарка, а наука.