Разгадай меня (сборник) Мафи Тахира
Не могу согласиться со всем этим.
Теперь я думаю только о том, что в девятнадцать лет слишком рано переставать верить, что в девятнадцать лет жизнь только начинается, что в этом возрасте еще нельзя никому говорить о том, что человек уже ничего не добьется в жизни и что он представляет собой лишь неисправимое зло.
Я думаю о том, какой могла бы стать моя собственная жизнь, если бы кого-нибудь это заботило и мне предоставили возможность все изменить.
Поэтому я начинаю тихонько пятиться. Я поворачиваюсь, чтобы уйти.
Я решаю оставить его в покое и дать ему шанс выспаться.
Но тут же останавливаюсь на месте.
Я замечаю свой блокнот. Он лежит рядом с его вытянутой рукой на подстилке. У меня такое впечатление, что он только что выпустил его из пальцев. У меня появляется отличная возможность украсть его, если только я буду достаточно осторожна.
Я иду вперед на цыпочках, мысленно благодаря создателей моей бесшумной обуви. Но чем ближе я подхожу к нему, тем больше начинаю обращать внимание на его спину.
Я замечаю там небольшой черный прямоугольник.
Я неслышно приближаюсь.
Моргаю.
Прищуриваюсь.
И подаюсь вперед.
Это татуировка.
Не рисунок. Только одно слово. Одно-единственное, вытатуированное чернилами у него на спине.
ЗАЖГИ
И вся кожа у него покрыта шрамами.
Кровь мгновенно приливает к моей голове, так, что я чувствую резкую слабость. Меня начинает подташнивать. Мне даже кажется, что еще немного — и меня вывернет наизнанку прямо здесь. Меня охватывает паника, хочется встряхнуть кого-нибудь, кто смог бы объяснить мне, что же означают все эти мои эмоции. Я задыхаюсь, потому что не могу себе даже представить, не могу представить, никак не могу представить, что же пришлось ему пережить такого, что оставило такие следы на его спине.
Она вся представляет собой некую географическую карту боли.
Толстые, тонкие, неровные и одинаково ужасные. Эти шрамы похожи на дороги, ведущие в никуда. Здесь следы от ударов острыми предметами и зажившие рваные раны, чего я никак не могу понять. Это следы пыток, которые я никак не ожидала тут увидеть. Пожалуй, это единственное несовершенство на всем его теле, скрытое от чужих глаз и таящее его личные секреты.
И я уже не в первый раз осознаю, что совсем не знаю, кто такой на самом деле этот Уорнер.
— Джульетта!
Я застываю на месте.
— Что ты тут делаешь? — Он смотрит на меня встревоженным взглядом широко раскрытых глаз.
— Я… я пришла поговорить с тобой…
— Боже мой! — выдыхает он, отскакивая от меня. — Я весьма польщен, любовь моя, но позволь мне хотя бы надеть штаны? — Он прижимается спиной к стене, но не делает попытки дотянуться до одежды. Его взгляд скользит от меня к штанам на полу и назад, словно он находится в растерянности — что же делать дальше. Он определенно не собирается поворачиваться ко мне спиной.
— Ты не будешь возражать? — Он кивает в сторону одежды, лежащей у моих ног, стараясь при этом сохранять безразличный вид. Однако ему не удается скрыть тревогу в глазах. — Здесь довольно прохладно.
А я продолжаю смотреть на него, я пожираю глазами его безупречное тело, восхищенная его торсом. Сильное. Мускулистое туловище, но при этом совсем не грузное. Кожа светлая, но не бледная. Он достаточно загорелый и смотрится как абсолютно здоровый юноша. Это тело принадлежит идеальному парню.
Насколько обманчива может быть внешность!
Какой страшный, жуткий обман!
Он смотрит на меня, и его глаза похожи на два неугасимых зеленых огонька, а грудь его вздымается и опускается быстро-быстро…
— Что у тебя со спиной? — слышу я свой собственный шепот.
Я вижу, как он бледнеет буквально на глазах. Он отворачивается, прижимает руку ко рту, перемещает ее на подбородок, потом на шею.
— Кто это сделал? — негромко спрашиваю я. Меня вновь посещает то странное чувство, которое я всегда испытываю перед тем, как совершить что-то ужасное. Вот оно. Мне кажется, я готова убить того, кто сделал с ним все это.
— Джульетта, прошу тебя, я должен одеться…
— Это твой отец? — интересуюсь я, и голос мой звучит уже несколько резче. — Это он сделал?..
— Не важно, — обрывает меня Уорнер. Он явно недоволен моим допросом.
— Нет, очень даже важно!
Он молчит.
— А твоя татуировка, — продолжаю я, — там всего одно слово…
— Ну да, — говорит он, причем достаточно спокойно. Потом прокашливается.
— Я не… — Я часто моргаю. — Что оно означает?
Уорнер мотает головой, запустив пятерню в волосы.
— Это из какой-нибудь книги?
— Какая тебе разница? — спрашивает он и снова отворачивается. — Почему тебя вдруг начала так интересовать моя жизнь?
Мне хочется сказать ему, что я сама не знаю. Мне очень хочется сказать ему это, но дело в том, что это неправда.
Потому что я чувствую это. Я чувствую, как поворачиваются ключики, как скрипят и щелкают замки и задвижки, открывающие миллионы дверок в моем мозгу. Мне кажется, что наконец я разрешила себе посмотреть на то, что же я думаю на самом деле, как я в действительности ощущаю разные события. Я как будто бы впервые раскрываю свои же собственные секреты себе самой. Потом я заглядываю ему в глаза, мне нужно найти там что-то такое, чему я даже не могу подобрать название. И я начинаю осознавать, что больше не хочу быть его врагом.
— Все кончено, — говорю я. — На этот раз я не у тебя на базе. Я не собираюсь становиться твоим оружием, и тебе никогда не удастся переубедить меня и заставить изменить это решение. Думаю, ты и сам это понимаешь. — Я изучаю пол в комнате. — Так почему мы продолжаем бороться друг с другом? Почему ты все еще пытаешься манипулировать мною? Почему тебе хочется, чтобы я уступила тебе и стала твоей марионеткой?
— Я не понимаю, — говорит он таким тоном, будто и сам не верит в то, что я стою перед ним. — Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Зачем ты сказал Каслу, что можешь дотрагиваться до меня? Это же не твоя тайна, которой ты волен делиться с кем захочешь.
— Все верно. — Он шумно выдыхает. — Конечно. — Похоже, он снова становится прежним. — Послушай, любовь моя, может быть, ты по крайней мере бросишь мне мой китель, раз уж ты решила остаться здесь и задать мне свои вопросы?
Я бросаю ему китель. Он перехватывает его в воздухе. Присаживается на пол. Но вместо того чтобы набросить китель на плечи, укрывает им колени. И наконец произносит:
— Да, я сказал Каслу, что могу прикасаться к тебе. Он имеет право знать об этом.
— Это не его дело.
— Еще как его! — говорит Уорнер. — Весь мир, который он создал здесь, процветает именно из-за такой вот информации. А ты находишься здесь и живешь вместе с ними. Он должен был об этом узнать.
— Ему не нужно это знать.
— А что в этом такого уж страшного? — спрашивает он, внимательно глядя мне в глаза. — Почему тебя так сильно волнует, что кто-то узнал о том, что я могу к тебе прикасаться? И почему вообще из этого надо было делать тайну?
Я пытаюсь подыскать нужные слова, но не нахожу ни одного.
— Ты переживаешь за Кента? Ты полагаешь, у него появятся проблемы, как только он узнает, что я могу до тебя дотрагиваться?
— Я не хотела, чтобы он узнал об этом именно так…
— Но какая разница как? — настаивает Уорнер. — Мне кажется, ты слишком много уделяешь внимания тому, что никак не может повлиять на твою личную жизнь. И никак не повлияет. Если, конечно, ты будешь продолжать утверждать, что не испытываешь ко мне ничего, кроме ненависти. Ведь ты именно это говорила, да? Что ты меня ненавидишь.
Я тоже устраиваюсь на полу напротив Уорнера. Подтягиваю колени к груди. Сосредоточиваюсь на камнях под ногами.
— Я не испытываю к тебе ненависти.
Похоже, при этих словах Уорнер перестает дышать.
— Мне кажется, что иногда я начинаю понимать тебя, — продолжаю я. — Правда-правда. Но именно тогда, когда мне начинает казаться, что я наконец все поняла, ты снова меня удивляешь. Итак, я не могу понять, кто ты такой и кем можешь стать в ближайшем будущем. — Я поднимаю на него взгляд. — Но теперь я знаю, что больше не испытываю к тебе ненависти. Для этого мне пришлось постараться. И сильно постараться. Потому что ты делал жуткие вещи. По отношению к невинным людям. Ко мне самой. Но теперь я многое знаю о тебе. Я многое увидела. В тебе так много человеческого.
Волосы у него такие золотистые. А глаза такие зеленые. Он начинает говорить каким-то вымученным голосом:
— Не хочешь ли ты сказать, что теперь желаешь стать моим другом?
— Я… я не знаю. — Меня пугает, меня очень пугает такая возможность. — Я об этом как-то не думала. Я только говорю, что не знаю. — Я колеблюсь, набираю в грудь побольше воздуха и продолжаю: — Я теперь уже не знаю, как можно тебя ненавидеть. Даже если бы мне этого и захотелось. Да, мне этого хочется, и я понимаю, что, в общем, должна была бы действительно ненавидеть тебя, но теперь уже не могу.
Он отворачивается.
И улыбается.
И это такая улыбка, что я забываю обо всем. Я только моргаю-моргаю-моргаю и не понимаю, что со мной происходит. Я не соображаю, почему это вдруг мои глаза отказываются смотреть еще куда-то и сосредоточиваются только на нем одном.
И я не понимаю, почему мое сердце начинает буквально сходить с ума.
Он дотрагивается до моего дневника, как будто даже не вполне осознавая это. Его пальцы пробегают по обложке один раз, второй, потом он встречается со мной взглядом, и пальцы его замирают.
— Это ты написала? — Он снова касается блокнота. — Каждое слово?
Я киваю.
— Джульетта, — произносит он.
И у меня останавливается дыхание.
— Мне бы этого очень хотелось, — говорит он. — Быть твоим другом. Мне бы хотелось.
И теперь я не могу понять, что творится у меня в голове.
Может, это потому, что его когда-то сломали, а я оказалась достаточно глупой, чтобы решить, будто я способна все починить? Может, все это из-за того, что я вижу себя? Я вижу Джульетту в возрасте трех, четырех, пяти, шести и семнадцати лет, брошенную, отвергнутую, никому не нужную, забытую и обиженную из-за того, что она сама не в состоянии контролировать. И я думаю, что Уорнер такой же, как я, ему тоже не предоставили шанса в жизни. Я думаю о том, как все вокруг уже ненавидят его, и ненависть к нему стала общепризнанным фактом.
Уорнер — ужасный человек.
Это не обсуждается. Здесь не может быть сомнений. Никакие вопросы тут не имеют места быть. Он неописуемый злодей, который боготворит убийства, безоговорочную власть и пытки.
Но мне надо узнать все. Мне это нужно. Я должна все узнать.
Если, конечно, все так просто.
Потому что я думаю о том, что же произойдет, если в один прекрасный день я не удержусь? Вдруг я попаду в расселину, и не найдется рядом никого, кто поможет мне и вытянет меня обратно? Что тогда случится со мной?
Поэтому я снова встречаюсь с ним взглядом. Я набираю в грудь воздух.
И бегу.
Я бегу прочь из комнаты.
Глава 51
Одну минутку.
Одну секунду, одну минутку, дайте мне один час или один день, чтобы все обдумать, это не так много, это не так сложно, это все, что мы просим, это такая маленькая просьба.
Но-только-моменты-секунды-минуты-часы-дни-и-годы-становятся-одной-большой-ошибкой, одной удивительной возможностью, которая просачивается сквозь наши пальцы, потому что мы не могли решить, не могли понять, нам было нужно больше времени, мы не знали, что делать.
Мы даже не знаем, что мы сделали.
Мы-даже-не-понимаем-как-мы-вообще-попали-сюда-а-нам-всего-то-хотелось-просыпаться-утром-и-ложиться-спать-ночью-и-может-быть-покупать-мороженое-по-пути-домой, и это решение, этот выбор, эта единственная случайная возможность изменила все, что мы когда-то знали и во что верили, и что же нам теперь делать?
Что нам делать
теперь?
Глава 52
Наши дела заметно ухудшаются.
Напряжение среди обитателей «Омеги пойнт» нарастает с каждым часом. Мы пытались связаться с людьми Андерсона, но безуспешно. Мы больше ничего не слышали ни от его команды, ни от солдат, и у нас не появилось никаких сведений о наших заложниках. Но гражданское население Сектора 45 — того самого, которым руководил Уорнер, — проявляет все больше волнения. Слишком быстро распространяются слухи о нас и движении сопротивления.
Оздоровление пыталось скрыть новости о нашей последней битве, назвав ее очередным выступлением против мятежников, но простой народ становится все умнее. Волна протестов поднимается среди населения, многие отказываются работать, выступают против властей, сбегают с контролируемой территории и селятся на неконтролируемой.
Такое положение дел никогда не заканчивается добром.
Наши потери оказались значительными, и Каслу не терпится предпринять какие-то действия. У всех тут сложилось такое впечатление, что очень скоро нам снова придется выступить. Мы так и не получили подтверждения о том, что Андерсон умер, а это означает, что он просто тянет время. Или же прав Адам — и он сейчас поправляет собственное здоровье. Как бы там ни было, молчание Андерсона не предвещает ничего хорошего.
— Что вы здесь делаете? — спрашивает меня Касл.
Я только что взяла у раздаточного стола свою миску с ужином и устроилась за нашим столиком вместе с Адамом, Кенджи и Джеймсом. Я смущенно моргаю и смотрю на Касла непонимающим взглядом.
— А что происходит? — удивляется Кенджи.
— Все в порядке? — волнуется Адам.
— Простите, мисс Феррарс, — извиняется Касл, — я не хотел вмешиваться, но, должен признаться, я несколько озадачен вашим присутствием здесь. Я думал, что вы находитесь на задании.
— Да? — Я невольно вздрагиваю. Смотрю на свой ужин, потом снова на Касла. — Я… ну да, я… но я уже два раза разговаривала с Уорнером… я вообще-то только вчера его видела…
— Это отличные новости, мисс Феррарс. Великолепные. — Касл всплескивает руками, на лице его читается явное облегчение. — И что же вам удалось выяснить? — На его лице выражение надежды, да такое, что мне становится очень стыдно за себя.
Все теперь смотрят на меня, а я не знаю, как мне нужно сейчас поступить. И я не знаю, что ему ответить.
Поэтому я только качаю головой.
— Ах, вот оно что. — Касл опускает руки, смотрит куда-то в пол и кивает каким-то своим мыслям. — Значит, вы решили, что двух ваших встреч будет более чем достаточно? — Он не смотрит на меня. — Таково ваше профессиональное мнение, мисс Феррарс? Вы, наверное, полагаете, что в данной ситуации вам лучше не торопиться? Вы считаете, что Уинстон и Брендан тем временем могут прохлаждаться и ждать, когда вы соблаговолите выбрать минутку в своем плотном графике и допросить единственного человека, который скорее всего может помочь нам отыскать их? Вы находите, что…
— Я сейчас же пойду к нему. — Я хватаю свой поднос и выскакиваю из-за стола, чуть ли не спотыкаясь и не опрокидывая миску на пол. — Простите… я только… я уже иду. Ребята, увидимся за завтраком, — поспешно добавляю я уже шепотом и выбегаю из столовой.
Брендан и Уинстон.
Брендан и Уинстон.
«Брендан и Уинстон», — повторяю я про себя снова и снова.
Уже у двери я слышу, как смеется Кенджи.
Очевидно, у меня не очень хорошо получается допрашивать людей.
У меня накопилось много вопросов к Уорнеру, но ни один из них не связан с нашими заложниками. Каждый раз, когда я намереваюсь задать нужный вопрос, Уорнеру каким-то таинственным образом удается отвлечь меня. Как будто он знает, о чем я собираюсь спросить его, и умышленно уводит разговор в сторону.
Это меня сильно смущает.
— А у тебя есть татуировки? — спрашивает он меня, улыбаясь и прижимаясь к стене. Сейчас он одет в майку и штаны и обут. — Сейчас у всех они есть.
Никогда бы не подумала, что буду разговаривать об этом с Уорнером.
— Нет, — признаюсь я. — У меня не было возможности сделать себе татуировку. Кроме того, я не думаю, чтобы кто-то осмелился подобраться, настолько близко к моей коже.
Он изучает свои руки. Улыбается.
— Может быть, как-нибудь потом, — говорит он.
— Может быть, — соглашаюсь я.
Пауза.
— А как объяснить твою татуировку? — спрашиваю я. — Почему именно «ЗАЖГИ»?
Улыбка на его лице становится шире. И снова эти ямочки. Он качает головой:
— Почему бы и нет?
— Не понимаю. — Я в смущении наклоняю голову вбок. — Ты напоминаешь себе о том, что надо загореться?
Он улыбается, подавляет смех.
— Набор букв не всегда составляет слово, любовь моя.
— Я… я не понимаю, о чем ты говоришь.
Он глубоко вздыхает. Выпрямляется возле стены.
— Значит, ты много читала?
Этот вопрос сбивает меня с толку. На секунду я задумываюсь о том, уж не очередная ли это его уловка. И не пожалею ли я о том, что соглашусь с ним. Потом я вспоминаю, что это Уорнер сейчас мой заложник, а не наоборот.
— Да, — говорю я. — Много.
Его улыбка становится какой-то серьезной, словно он что-то обдумывает. На лице не отражается никаких эмоций.
— Когда же у тебя появлялась возможность читать?
— Что ты имеешь в виду?
Он медленно пожимает плечами, глядя куда-то вдаль.
— Странно, что девочка, которая была изолирована от общества почти всю свою сознательную жизнь, имела доступ к литературе. Особенно в наше время.
Я ничего не говорю ему.
Он тоже молчит.
Я делаю несколько вдохов и выдохов, прежде чем решаю ответить.
— Я… я не могла сама выбирать себе книги, — говорю я и сама не понимаю, почему я так нервничаю, произнося все это вслух, почему я должна напоминать себе о том, что не надо говорить шепотом. — Я читала то, что было мне доступно. В школе была небольшая библиотека, в доме у родителей тоже имелись какие-то книги. А потом… — Я колеблюсь перед тем, как продолжить. — Потом я провела пару лет в больницах и психушках и в центре временного содержания несовершеннолетних. — Мое лицо становится пунцовым, словно оно уже привыкло краснеть в нужный момент за мое прошлое, за то, кем я являюсь и кем продолжаю быть.
Но тут все как-то странно.
Я не хочу быть откровенной с Уорнером, но чувствую себя вполне комфортно в беседе с ним. Как будто мы старые знакомые. Как будто мне при этом ровным счетом ничто не угрожает.
Потому что он уже и без того все обо мне знает.
Ему известны все подробности семнадцати лет моей жизни. Он видел все мои медицинские карты, изучил отчеты полицейских обо всех моих правонарушениях. Он в курсе, какие отношения имеются имелись у меня с родителями. И в довершение всего он проштудировал мой дневник.
Нет ничего в моей истории теперь, что я могла бы открыть ему и для него это стало бы сюрпризом. Ни один мой поступок не способен шокировать или напугать его. И я сама не боюсь, что он начнет осуждать меня или попросту захочет убежать куда-нибудь подальше.
И осознание этого больше, чем что-либо еще, буквально сотрясает меня изнутри.
И дарит мне в каком-то смысле чувство облегчения.
— Рядом со мной всегда оказывались книги, — продолжаю я, уже не в силах остановиться и не отрывая взгляда от пола. — В центре содержания несовершеннолетних. Многие были старые и рваные, без обложек, и поэтому я не всегда могла сказать, как называется та или иная книга и кто ее написал. Я читала все, что попадалось мне на глаза. Сказки, детективы, исторические романы, поэтические сборники. Мне это было не так уж и важно. И я снова и снова перечитывала одну и ту же книгу. Книги… они помогли мне не сойти с ума окончательно. — Я замолкаю, испугавшись, что могу наговорить лишнего. Я осознаю, что доверяю Уорнеру, и от этого мне тоже становится жутковато.
Этот-ужасный-ужасный-Уорнер-который-хотел-убить-Адама-и-Кенджи. И сделал меня своей игрушкой.
И мне совсем не нравится, что я должна чувствовать себя в безопасности рядом с ним и свободно разговаривать с ним. Мне жутко сознавать и то, что из всех людей нашелся именно Уорнер, с кем мне можно быть до конца откровенной. Меня не покидает чувство, что я должна оберегать Адама от себя, от того кошмара, который представляет собой вся моя жизнь. Я не хочу пугать его или много рассказывать о себе — я боюсь, что он передумает и поймет, какую ошибку он совершил, полюбив меня и доверившись мне.
А вот от Уорнера мне скрывать нечего.
Я хочу видеть выражение его лица. Я хочу знать, о чем он сейчас думает, сейчас, после того как я полностью раскрылась перед ним, позволила ему заглянуть в свое прошлое. Но я никак не могу заставить себя посмотреть на него. Поэтому я продолжаю сидеть на своем месте, сгорбившись, словно на моих плечах примостилось унижение, а он сам при этом не произносит ни слова, не шевелится и вообще не издает ни единого звука. Мимо пролетают секунды, сбиваясь в рой, и мне нестерпимо хочется перехлопать их все, чтобы они умчались прочь. Мне хочется рассовать их по карманам, чтобы хоть ненадолго остановить время.
Наконец он первый нарушает тишину.
— Я тоже люблю читать, — признается Уорнер.
Я вздрагиваю и поднимаю на него взгляд.
Он по-прежнему сидит, прижавшись спиной к стене, одна рука застыла в волосах. Пальцы перебирают золотистые пряди. Но вот рука падает вниз. Он встречается со мной взглядом. А глаза у него такие зеленые-зеленые.
— Тебе нравится читать? — спрашиваю я.
— Тебя это удивляет?
— Мне казалось, что Оздоровление собиралось уничтожить всю литературу. И еще мне помнится, что чтение противозаконно.
— Так оно и есть, — говорит он, немного заерзав на месте. — Или скоро все будет так. Они уже многое уничтожили, раз на то пошло. — Впервые мне показалось, что он чувствует себя не очень комфортно. — По иронии судьбы, — добавляет он, — я только втянулся в чтение, когда было принято решение уничтожить все. Мне поручили утвердить списки и высказать свое мнение по поводу того, что из книг можно оставить, а от чего необходимо избавиться. Ну и какие вещи можно было бы переработать и использовать в учебной программе в дальнейшем и так далее.
— И ты полагаешь, что это нормально? — спрашиваю я. — Уничтожить то, что осталось как культурное наследие? Уничтожить все то, что было когда-то написано?
Он снова принялся играть моим блокнотом.
— Я бы… я бы сам многое сделал по-другому, — говорит он, — если бы от меня это зависело. — Глубокий вдох. — Но солдат не всегда должен соглашаться с приказом, даже если ему приходится выполнять его.
— И что бы ты сделал по-другому, — спрашиваю я, — если бы от тебя что-то зависело?
Он смеется. Потом вздыхает. Смотрит на меня и улыбается одними глазами.
— Ты задаешь слишком много вопросов.
— Я не могу по-другому, — говорю я. — Ты сейчас кажешься мне каким-то другим. Все, что ты говоришь, удивляет меня.
— Правда? Почему?
— Сама не знаю. Ты просто какой-то… очень спокойный. Ну, не такой безумный, как раньше.
Он смеется своим беззвучным смехом, при этом у него трясется вся верхняя половина туловища, но он не издает ни звука. Потом он заявляет:
— Моя жизнь — это сражения и разрушение. А сейчас я здесь. — Он оглядывается по сторонам. — Вдали от обязанностей и ответственности. Смерть, — продолжает он, упираясь взглядом в стену, — похожа на отпуск. Мне нет необходимости постоянно думать о чем-то. Не нужно вечно что-то делать, с кем-то разговаривать, куда-то спешить. У меня никогда не было так много времени, которое я мог бы просто посвятить сну. — Он улыбается. — Это же самая настоящая роскошь. Думаю, мне понравится быть заложником. — Его последняя фраза обращена скорее к самому себе.
И я снова начинаю изучать его и ничего не могу с собой поделать.
Я смотрю на его лицо так, как ни за что не осмелилась бы раньше, и понимаю, что не имею ни малейшего понятия о том, что это значит — прожить жизнь такую же, какая была у него. Как-то он уже говорил мне, что я ничего о нем не знаю, что я наверняка не пойму странных законов, правящих в его мире, и вот только теперь я начинаю по-настоящему понимать, насколько он был прав. Потому что мне действительно неизвестно ровным счетом ничего о таком страшном существовании под постоянным контролем. Но внезапно мне стало важно и необходимо все узнать.
Я наблюдаю за его осторожными движениями, за его попытками казаться хладнокровным и даже немного расслабленным. Но я вижу, что это все продумано и просчитано. За каждым поворотом тела, взмахом руки стоит своя особая причина. Он все время прислушивается, трогает рукой пол, стены, бросает взгляды в сторону двери, изучает ее контуры, петли, ручку. Я вижу, как он напрягается — хотя и немного — при появлении малейшего постороннего звука, скрежета металла, приглушенных голосов где-то за пределами комнаты. Совершенно очевидно и то, что он все время насторожен, он постоянно начеку, готовый реагировать и в случае чего дать отпор. Мне становится интересно, а знает ли он вообще, что такое спокойствие? Безопасность? Знаком ли ему крепкий сон по ночам? И ходил ли он когда-нибудь по улицам так, чтобы время от времени не оглядываться и не бросать подозрительные взгляды через плечо?
Он сложил руки и переплел пальцы.
А вот теперь он играет колечком на левой руке, поворачивая его в обе стороны на мизинце. Не могу поверить, что мне потребовалось столько времени, чтобы заметить это кольцо. Оно сделано из нефрита — тоненький ободок нежно-зеленого цвета, идеально подходящего к его глазам. Внезапно я вспоминаю, что уже видела это кольцо раньше.
Всего один раз.
Утром после того несчастного случая с Дженкинсом. Когда Уорнер пришел за мной в мою комнату. Он обратил внимание на то, что я уставилась на его кольцо, и быстро надел перчатки.
Сейчас я словно нахожусь в состоянии дежавю.
Вот и на этот раз он замечает мой взгляд на кольце, быстро сжимает левую руку в кулак и прикрывает ее ладонью правой.
— Что…
— Это всего лишь кольцо, — заявляет он. — И более ничего.
— Но почему ты прячешь его, если оно ничего собой не представляет? — Мне становится еще интереснее узнать что-нибудь про это кольцо, мне хочется «расколоть» Уорнера, выяснить наконец, что же творится у него в голове.
Он вздыхает.
Сжимает и разжимает пальцы. Смотрит на свои руки, растопырив пальцы, повернув ладони вниз. Снимает с мизинца колечко, подносит его к свету и разглядывает. Оно похоже на маленькую зеленую букву «о». Наконец он встречает мой взгляд. Кладет кольцо на ладонь и сжимает руку в кулак.
— Ты ничего не хочешь мне рассказать? — спрашиваю я.
Он отрицательно мотает головой.
— Почему нет?
Он потирает шею, массирует участок возле плеча, ближе к спине. Я не могу отвести от него глаза. Я думаю о том, что бы почувствовала я сама, если кто-нибудь попробовал сделать мне такой массаж, чтобы избавить меня от боли. Его руки на вид достаточно сильные.
Я почти забыла, о чем мы с ним говорили, как вдруг он произносит:
— Это кольцо у меня уже почти десять лет. Раньше я носил его на указательном пальце. — Он смотрит на меня перед тем, как отвернуться. — Но я о нем не рассказываю.
— Никогда?
— Никогда.
Читать бесплатно другие книги:
