Разгадай меня (сборник) Мафи Тахира

Глава 66

Повсюду я вижу убитых, убитых и снова убитых.

Так-много-мертвых-тел-перемешанных-с-землей-и-вмятых-в-нее-что-я-не-могу-понять-они-наши-или-чужие-и-мне-удивительно-что-же-все-это-значит-и-я-уже-не-понимаю-саму-себя-и-зачем-этот-пистолет-у-меня-в-руке-и-еще-я-думаю-обо-всех-этих-солдатах, я думаю-о-том-что-они-ведь-такие-же-как-и-Адам, как-и-миллион-других-измученных-осиротевших-душ-которые-просто-хотели-выжить-и-соглашались-на-любую-работу-что-бы-им-ни-предложили…

Мое сознание объявило войну самому себе.

Я часто моргаю, чтобы загнать слезы назад, чтобы исчезли и этот дождь, и весь этот ужас, и я понимаю, что должна шевелить ногами, я понимаю, что мне нужно двигаться вперед и проявлять храбрость. Я должна сражаться, нравится мне все это или нет, потому что мы не должны допустить, чтобы этот кошмар продолжался.

И в этот момент на меня кто-то нападает сзади.

Меня сбивают с ног. Я падаю на землю лицом в грязь, и я начинаю отчаянно лягаться, я хочу закричать и понимаю, что кто-то успевает выкрутить у меня из руки пистолет. Чей-то локоть упирается мне в спину, а Кенджи и Адам куда-то подевались, они, наверное, уже сражаются где-то в центре боевых событий, а я сейчас, наверное, умру. Я понимаю, что для меня все кончено, хотя все это кажется каким-то нереальным, как будто это просто увлекательная история, которую мне кто-то пересказывает. Потому что смерть — это нечто странное и отдаленное, и приходит она к незнакомым людям, к совершенно посторонним людям, и, уж конечно, со мной такое не может произойти, только не со мной, не с тобой и ни с кем из всех нас.

И все же все это происходит на самом деле.

Ствол пистолета прижимается к моему затылку, и чей-то сапог упирается мне в спину, а в рот уже набилась грязь. Сколько же бесполезных секунд я прожила и не прожила. Миллионы? Все они сейчас мелькают передо мной. Я ясно вижу их.

Кто-то переворачивает меня.

Тот, кто только что угрожал мне пистолетом, теперь нацелил его мне прямо в лицо. Он изучает меня так, будто вознамерился прочитать мои мысли. Я в смятении, я не понимаю, что может означать этот сердитый взгляд серых глаз, эта строгая линия сжатых губ, потому что он, похоже, не собирается нажимать на спусковой крючок. Он не убивает меня, и это, пожалуй, удивляет меня больше всего. Я буквально каменею.

Мне нужно снять перчатки.

Он что-то кричит, но что именно, я не понимаю, да и обращается он вовсе не ко мне. Он не смотрит на меня, он зовет кого-то издалека. Я пользуюсь этим моментом, стягиваю стальной кастет с левой руки и швыряю его на землю. Теперь нужно снять перчатку. Мне обязательно нужно снять перчатку, потому что только тогда появится единственный шанс выжить, но из-за дождя кожа сильно намокла и перчатка буквально прилипает к моей руке. Она никак не снимается, а солдат уже снова повернулся, ко мне лицом. Он видит, что я задумала сделать, рывком поднимает меня на ноги, заламывает мне руки за голову и снова приставляет пистолет к затылку.

— Я знаю, что ты собираешься сделать, маленькая дрянь, — говорит он. — Мы про тебя слышали. Только шевельнись — я тебя сразу же пристрелю.

Но я почему-то не верю ему.

Мне кажется, что он не мог получить приказ стрелять в меня, потому что иначе он уже давно бы сделал это. Но он чего-то ждет. Он ждет чего-то такого, что я не могу понять, и мне нужно действовать стремительно. Надо срочно что-то предпринять, только я не знаю, что именно. Я только пытаюсь вцепиться в его руку своей, я хочу хоть как-то ослабить его хватку. Но он встряхивает меня, орет и велит перестать дергаться. Он так сжимает мне шею, что я начинаю задыхаться. Я сильней сжимаю ему предплечье, стараюсь избавиться от него, но мне уже не хватает воздуха. И теперь я уже не уверена в его намерениях сохранить мне жизнь, и я перестаю понимать смысл своих поступков. В этот миг я слышу его истошный крик.

Оказывается, я успела буквально раскрошить все кости в его руке.

Он падает на землю, бросает пистолет, хватается за искалеченную руку и так душераздирающе кричит, что я почти испытываю раскаяния по поводу того, что натворила.

Но вместо этого я пускаюсь наутек.

Но мне не удается пробежать и несколько метров, потому что я тут же врезаюсь сразу в трех солдат, которые мчатся на крик своего товарища. Они видят мое лицо и сразу же вспоминают, кто я такая. Лицо одного из них мне тоже кажется почему-то знакомым, как будто я и раньше видела его каштановые космы, и только тогда до меня начинает доходить: они хорошо знают меня. Эти солдаты видели меня вместе с Уорнером, когда я еще была у него на базе в качестве пленницы. Тогда он устроил целый спектакль, представив меня своим подопечным. Разумеется, они сразу же узнали меня и сейчас.

И уж они-то точно меня никуда не отпустят.

Эти трое сбивают меня с ног, и я снова падаю лицом в грязь. Они прижимают к земле мои руки и ноги, как будто намереваются оторвать все мои конечности сразу. Я тщетно стараюсь отбиться. Я стараюсь сосредоточиться, чтобы хоть как-то сфокусировать свою энергию, и я уже, кажется, почти справилась со своим рассудком, как вдруг

я ощущаю сильный удар в голову и почти теряю сознание.

Все звуки смешиваются, сливаются в ровный гул, краски сбиваются в расплывчатое пятно, и я не понимаю, что со мной происходит, потому что перестаю чувствовать собственные ноги. Я даже не могу точно сказать, иду ли я куда-то самостоятельно или же меня несут, хотя при этом ощущаю капли дождя. Я чувствую, как вода струится у меня по лицу, потом раздается лязг металла, я смутно слышу знакомый гул электрического двигателя, после чего дождь прекращается. Он пропадает совсем, и теперь я уверена только в двух вещах, причем в одной из них на все сто процентов.

Я нахожусь в танке.

Я скоро умру.

Глава 67

Я слышу завывание ветра, больше похожее на колокольный звон.

Потом этот звон переходит в бешеную какофонию, и ветер уже кажется реальной угрозой жизни, и я не перестаю думать о том, что этот звон кажется мне до боли знакомым. Голова у меня идет кругом, но мне нельзя сейчас лишаться чувств. Я должна понять, куда они меня везут. Надо постараться определить, где именно я нахожусь. Надо разобраться, куда мы направляемся, и я потихоньку поднимаю голову, стараясь делать это незаметно. Пусть они думают, что я по-прежнему нахожусь без сознания.

Солдаты едут молча.

Я зря надеялась на то, что смогу собрать хоть кусочки информации о том, куда мы направляемся, из их разговора. Они за все время поездки не произнесли ни единого слова. Они больше похожи на машины, на каких-то роботов, запрограммированных на выполнение определенной цели. Мне странно, мне интересно узнать, зачем им понадобилось увозить меня с поля боя, если требуется всего-навсего убить меня. И почему моя смерть должна стать такой особенной? И зачем теперь они выносят меня из танка навстречу бушующему злому ветру? Я осмеливаюсь чуточку приоткрыть глаза, и тут меня ожидает настоящий сюрприз. Поначалу я чуть не задохнулась от удивления.

Это тот самый дом.

Дом, стоящий на неконтролируемой территории, свежевыкрашенный в голубой цвет, как яйца малиновки. Это единственный дом в округе, который не развалился и не разрушился и сохраняет жилой вид в радиусе пятисот километров или даже больше. Именно про этот домик говорил тогда Кенджи, что это скорее всего ловушка. Именно здесь, как мне тогда сразу показалось, я должна была встретиться с отцом Уорнера. И только тут до меня все доходит. Как будто меня огрели по голове тяжеленной кувалдой. Причем все это происходит мгновенно. И осознание истины буквально разрывает мне мозг.

Андерсон должен быть именно здесь. Наверное, он хочет собственноручно убить меня.

Я для него ценный подарок.

Они даже звонят в дверной звонок.

Я слышу шарканье ног. Скрип половиц. Я слышу, как рвется ветер на свободе, и я предчувствую, что должно совершиться в ближайшие минуты. Я вижу, как Андерсон пытает меня до смерти самыми изощренными способами. Но еще я думаю о том, как бы мне выбраться из этой ситуации. Андерсон слишком умен. Наверное, он прикует меня цепями к полу и будет по одной отрубать мне руки и ноги. Он собирается насладиться моими мучениями по полной программе.

Он сам открывает нам дверь.

— А, это вы, джентльмены, большое спасибо, — говорит он. — Прошу следовать за мной.

Я чувствую, как солдат, несущий меня на руках, перемещает мое мокрое обмякшее и ставшее сразу тяжелым тело, и меня всю неожиданно пронизывает холод, меня охватывает дрожь. Очевидно, слишком долго я бежала под проливным дождем…

Меня трясет, но только не от страха.

Я вся горю, но не от гнева.

Я, кажется, вне себя, и сейчас, даже если бы мне представилась возможность защищаться, я, наверное, не знала бы, что и как должна делать. Просто удивительно, сколько раз за сегодня я уже могла бы встретить свой конец.

От Андерсона исходит аромат дорогого одеколона. Я чувствую этот запах, даже несмотря на то что нахожусь на руках совсем другого мужчины. Надо признаться, что этот запах мне нравится, и от этого я начинаю беспокоиться. Он закрывает за нами дверь, предварительно отправив остальных солдат заниматься их делами. По сути, это означает, что они отправятся снова убивать людей.

Теперь мне кажется, что у меня начались галлюцинации.

Я вижу зажженный камин, такой, о которых я читала в книгах, но наяву не встречала ни разу. Я вижу уютную гостиную с мягкими плюшевыми диванчиками. Пол украшает толстый ковер с восточным рисунком. На каминной полке стоят какие-то фотографии, которые со своего места я рассмотреть не могу, а Андерсон требует, чтобы я очнулась. Он говорит, что мне следует принять ванну, потому что, дескать, я успела сильно перепачкаться и, мол, так дела у нас не пойдут. Он еще добавляет, что я нужна ему проснувшаяся и адекватная, а то иначе будет совсем не интересно, и мне начинает казаться, что я окончательно сошла с ума.

Потом я слышу тяжелые шаги. Кто-то поднимается по лестнице, и мое тело также перемещается наверх вместе с шагами. Противно пищит открываемая дверь. Еще чьи-то шаги, слышны какие-то слова, но разобрать их я уже не в состоянии. Кто-то кому-то что-то говорит, потом меня роняют на жесткий и холодный пол.

Я слышу, как начинаю невольно хныкать.

— Только осторожнее, нельзя дотрагиваться до ее кожи. — Это единственное предложение, которое мне все-таки удается разобрать. И еще отдельные слова: «купать», «выспаться», «утром» и, наконец, «нет, не думаю» и «очень хорошо». После этого какая-то дверь с шумом захлопывается. Этот звук раздается где-то рядом с моей головой.

Кто-то пытается снять с меня костюм.

Я прихожу в себя, я моментально реагирую на этот звук и тут же чувствую, как все мое тело словно разрывается на части. Боль достигает моей головы, и только теперь я начинаю понимать, в чем тут дело. Я даже не помню, когда я в последний раз что-то ела. Я не спала уже больше суток. Я вся промокла, голова у меня разболелась, мне выкручивали руки и ноги и истязали меня как хотели, и теперь эта боль проявила себя. Но я не позволю снимать с себя одежду ни одному незнакомцу. Лучше сразу умереть.

Но голос, доносящийся до меня, совсем не мужской. Он звучит довольно мягко и спокойно, с какой-то материнской заботой. Женщина обращается ко мне на каком-то непонятном языке, а может быть, я настолько вымоталась, что сама не понимаю уже простых слов. Она как будто пытается успокоить меня. Она массирует мне спину, затем я слышу, как включили воду, и мне становится тепло. Оно словно окутывает меня, и я чувствую горячий пар. Наверное, я нахожусь в ванной комнате, и я вспоминаю о том, что горячий душ в последний раз я принимала еще тогда, когда находилась на базе у Уорнера.

Я хочу открыть глаза, но у меня это не получается.

На веки как будто навалились две наковальни. Вокруг все черное и непонятное, и я с трудом вспоминаю, где я, кто я и что со мной случилось. Сквозь щелочки глаз я все же кое-что вижу: это сияющий фарфор, значит, я действительно нахожусь с ванной комнате. Я пытаюсь забраться в саму ванну, несмотря на слабый протест женщины.

Я переваливаюсь через бортик ванны прямо в одежде, в перчатках и сапожках и испытываю нечеловеческое наслаждение, о котором не смела раньше и мечтать.

Тело начинает оттаивать, зубы уже не стучат, мышцы понемногу расслабляются. Волосы плывут по воде и щекочут мне нос.

Я погружаюсь в ванну с головой.

И ЗАСЫПАЮ.

Глава 68

Я просыпаюсь в постели, похожей на рай, в одежде, принадлежащей какому-то мальчишке.

Мне тепло и уютно, но все еще я ощущаю дискомфорт в теле. Голова по-прежнему болит, и я не совсем понимаю происходящее. Я сажусь на кровати и оглядываюсь по сторонам.

Это чья-то спальня.

Я укутана в сине-оранжевые простыни, разрисованные маленькими рукавицами для игры в бейсбол. В комнате стоит небольшой письменный стол с таким же маленьким стульчиком, шкафчики для одежды и для книг, наверху у каждого выставлены пластмассовые игрушки-сувениры. Я вижу самую обыкновенную дверь с привычной медной ручкой. Дверь, по всей видимости, ведет наружу. Я вижу высокие зеркала, раздвигающиеся в стороны, за которыми, судя по всему, находится стенной шкаф. Направо от меня стоит прикроватная тумбочка с будильником и стаканом воды, за который я тут же судорожно хватаюсь.

И выпиваю его до дна с какой-то неприличной скоростью.

Я выбираюсь из кровати и обнаруживаю, что одета в темно-синие шорты, которые мне так велики в талии, что вот-вот упадут вниз. Еще на мне серая футболка с каким-то логотипом, причем тоже непомерно большая. Носков на мне нет, равно как и перчаток.

И никакого нижнего белья.

Вообще никакого.

Мне интересно, а что будет, если я попытаюсь выйти за пределы этой комнаты? Попытаться все же стоит. Я понятия не имею, почему я оказалась именно тут. И почему я до сих пор еще жива.

Перед зеркальным стенным шкафом я замираю.

Волосы мне вымыли, и теперь они обрамляют мое лицо густыми мягкими волнистыми локонами. Кожа чистая и, если не считать нескольких царапин, безупречная. Глаза широко распахнуты. Странная яркая смесь сине-голубого, мигая, смотрит из зеркала на меня, одновременно удивленная и бесстрашная.

Но что касается шеи…

Шея представляет собой один громадный кровоподтек, который портит общее впечатление от моей особы. Я даже не представляла себе, как сильно душил меня вчера тот солдат, пытаясь скорее всего разделаться со мной окончательно. Да, кажется, это было именно вчера. Но только теперь я понимаю, что мне очень больно глотать. Я резко выдыхаю и прохожу зеркала. Надо найти способ выбраться отсюда.

От одного моего прикосновения дверь открывается.

Я вглядываюсь в коридор в поисках признаков жизни. Я понятия не имею, сколько сейчас времени и вообще во что меня угораздило впутаться. Я не знаю, есть ли в этом доме кто-нибудь еще, кроме Андерсона, и что это за женщина, помогавшая мне в ванной комнате, и мне придется самостоятельно оценивать ситуацию. Нужно постараться определить, насколько опасно мое нынешнее положение, и выяснить, смогу ли я разработать план своего спасения.

Я на цыпочках подхожу к лестнице, стараясь ступать бесшумно.

Но из этого у меня ничего не получается.

Ступеньки скрипят и стонут при каждом моем шаге, и я не успеваю ретироваться, потому что в тот же миг слышу, как он сам снизу зовет меня по имени.

Андерсон находится внизу, на первом этаже.

— Не стоит стесняться, — говорит он. Я слышу шорох бумаги. — У меня здесь нашлась еда для тебя. Я же знаю, что ты проголодалась.

Неожиданно сердце у меня начинает отчаянно колотиться где-то в горле. Я не успеваю продумать все варианты своего поведения, и я вынуждена признать, что мне невозможно было бы спрятаться в его же собственной берлоге.

Поэтому я спускаюсь по лестнице к нему.

Он все такой же красавец, каким был прежде. Идеальная прическа, гладкие блестящие волосы, свежевыглаженная накрахмаленная рубашка, отутюженный костюм. Он сидит в гостиной на одном из уютных крохотных диванчиков-кресел, на коленях у него накинут легкий плед. Возле ручки кресла я замечаю выдающуюся, хотя и несколько грубоватую, трость с искусной резьбой. В руке он держит газету и какие-то бумаги.

До меня доносится аромат кофе.

— Прошу, — обращается он ко мне, совершенно не удивленный моим внешним видом, — присаживайся.

Я послушно сажусь.

— Как ты себя чувствуешь? — интересуется он.

Я смотрю на него, но ничего не отвечаю.

Он понимающе кивает:

— Да-да, я вижу, ты весьма удивлена встретить меня именно здесь. Милый домик, верно? — Он оглядывается по сторонам. — Я решил сохранить его сразу же, как только перевез свою семью туда, что сейчас принято называть Сектором 45. Сектор должен был принадлежать мне, в конце концов. Оказалось, что это идеальное место, где можно сохранить свою жену. — Он машет рукой куда-то в сторону. — Дело в том, что она не очень комфортно чувствует себя на контролируемой территории. — Он говорит мне все это с таким видом, будто я должна отчетливо понимать, что он вообще имеет в виду.

Сохранить свою жену? О чем это он?

Хотя мне самой странно думать о том, что его слова вообще могут меня хоть как-то удивить или обескуражить.

Похоже, что Андерсон заметил легкое смущение у меня на лице. Ему тоже кажется это занятным.

— Неужели я должен расценивать это так, что мой влюбленный сыночек так и не удосужился рассказать тебе о своей любимой мамочке? Значит, он так и не сумел распространиться на тему, как сильно он любит то самое существо, которое его породило когда-то.

— Что? — только и удается вымолвить мне.

— Я действительно поражен, — признается Андерсон, но вид при этом у него такой, словно он вовсе и не поражен ничем. — Странно, почему он не рассказал тебе про свою больную, давно хворающую мать, которая живет в этом доме. А он не говорил тебе, что именно поэтому и стремился остаться именно здесь, в этом секторе? Нет? Вообще ничего не говорил? — Он осуждающе качает головой. — Я буквально сражен, — снова лжет мне Андерсон.

Я стараюсь успокоить свое разогнавшееся в галоп сердце, пытаюсь догадаться, зачем он все это мне рассказывает, стараюсь угадать, что произойдет дальше, но он постоянно опережает меня, и ему удается удивлять меня снова и снова.

— Когда меня выбрали Верховным главнокомандующим, — продолжает Андерсон, — я должен был оставить мать Аарона здесь, а его самого забрать с собой в командный пункт стратегического назначения. Но мальчишка не хотел оставлять мать одну. Ему приспичило самому заботиться о ней. Он, видите ли, считал своим долгом оставаться с ней, как какой-то глупый ребенок, — говорит он, повышая под конец голос так, словно он забыл, где он находится и с кем разговаривает. Андерсон шумно сглатывает и старается поскорей прийти в себя и вернуть себе свое обычное хладнокровие.

А я жду.

Жду, когда же на мою голову обрушится заготовленная заранее наковальня.

— Он не говорил тебе, сколько еще достойных бойцов мечтало стать во главе Сектора 45? Сколько у нас было прекрасных кандидатов на эту должность? Ему ведь тогда было всего восемнадцать лет! — Он смеется. — Все посчитали, что я попросту сошел с ума. Но я решил дать ему такой шанс. Я подумал, может быть, ему пойдет впрок такая работа и сознание собственной ответственности.

Я продолжаю ждать.

Глубокий вздох. Затем:

— А он говорил тебе о том, что ему пришлось сделать, чтобы доказать, что именно он достоин занять данную должность?

Вот, начинается.

— Он не говорил тебе, что я заставил его сделать, чтобы именно его посчитали достойным?

Внутри меня уже все давно умерло.

— Нет, — говорит Андерсон, причем глаза его словно загораются в этот миг. — Я подозреваю, что об этом он тебе даже не упоминал, верно? Могу поспорить, что об этой стороне своей жизни он предпочел умолчать. Я угадал?

Я не хочу этого даже слышать. Я ничего не хочу узнавать. И больше выносить этой пытки я уже не могу…

— Не волнуйся, — говорит Андерсон, — я сам не стану проявлять инициативу. Пусть он лично сам поделится с тобой интереснейшими подробностями.

Я уже неспокойна. Я совсем неспокойна и начинаю впадать в панику.

— Я скоро должен буду возвратиться на базу, — говорит мне Андерсон, просматривая какую-то документацию. Его, похоже, совсем не беспокоит то, что наш разговор фактически представляет собой его монолог. — Я не могу оставаться долго под одной крышей, как его мамаша, в таком месте. К тому же я плохо нахожу общий язык с больными людьми, к сожалению. Хотя здесь для меня местечко отыскалось довольно симпатичное, учитывая все сложившиеся обстоятельства. Я иногда использую его как свою штаб-квартиру, чтобы именно отсюда наблюдать за тем, что происходит в жилых кварталах контролируемой территории.

А бой идет.

Сражение продолжается.

Там не прекращается кровопролитие. Там остались Адам, Кенджи, Касл и другие…

Как же я могла забыть обо всем этом.

Перед мысленным взором мелькают страшные, ужасающие картины того, что могло за это время произойти там, снаружи. И мне даже трудно представить, что именно там случилось. В порядке ли они. Знают ли о том, что я жива. Удалось ли Каслу освободить Брендана и Уинстона.

Может быть, кто-то из тех, кого я знаю, уже погиб.

Я оглядываюсь по сторонам безумным взглядом. Я встаю со своего места, убежденная в том, что все это представление было лишь хорошо продуманной ловушкой, и сейчас мне обязательно нанесут страшной силы удар сзади, или кто-то уже поджидает меня на кухне с огромным ножом. Я начинаю задыхаться, мне явно не хватает воздуха. Что-же-делать-что-делать-что-делать… Наконец я выдаю:

— Что я вообще тут делаю? Зачем вы меня сюда привезли? Почему до сих пор не убили?

Андерсон внимательно смотрит на меня. Склоняет голову набок и говорит:

— Ты меня очень расстроила, Джульетта. Очень, очень сильно расстроила. Ты поступила очень плохо.

— Что? — Другого я ничего сказать не в состоянии. — Вы о чем? — Мне приходит в голову вопрос: а он вообще знает, что случилось с Уорнером? Еще немного, и я раскраснеюсь до корней волос.

Но он только глубоко вздыхает. Хватается за трость, стоящую рядом с его диванчиком. Ему приходится сильно напрячься, опираясь на трость, чтобы подняться на ноги. И даже при всем этом я вижу, что все тело его сильно дрожит.

Он стал калекой.

— Это ты со мной сделала, — поясняет Андерсон. — Тебе все же удалось взять надо мной верх. Ты прострелила мне обе ноги. Ты чуть было не выстрелила мне в сердце и похитила моего сына.

— Нет, — задыхаюсь я, — это была не…

— Это все ты, — обрывает он меня. — И теперь я вынужден наверстать упущенное.

Глава 69

Дышать. Я напоминаю себе о том, что надо постоянно дышать.

— Просто удивительно, — говорит Андерсон, — что ты тогда была совершенно одна. В комнате находилось три человека. Ты, я и мой сын. Мои солдаты самым тщательным образом обыскали все вокруг в поисках подмоги, но выяснилось, что ты тогда действительно пришла одна. — Пауза. — Я-то решил, что ты явилась с целой командой помощников. Видишь, я и подумать не мог, что ты такая отважная и решишься встретиться со мной один на один. Но ты сумела разоружить меня и освободить заложников! Тебе для этого пришлось тащить на себе двух взрослых мужчин, не считая моего сына, чтобы доставить их в безопасное место. И как тебе это удалось — я отказываюсь понимать.

И тут до меня доходит: выбор же так прост.

Либо я рассказываю ему правду про Адама и Кенджи, чем ставлю их жизнь под риск, так как Андерсон тут же начнет охоту на них, либо я принимаю его заблуждение за истину.

Я встречаюсь с ним взглядом.

Киваю. И говорю:

— Вы называли меня глупой девчонкой. Вы говорили тогда, что я слишком труслива и не могу даже защитить саму себя.

Впервые я замечаю дискомфорт в его поведении и взгляде. Наверное, он думает, что я смогу повторить все это еще раз при желании.

И мне тоже начинает казаться, что, да, конечно, смогу. Какая прекрасная мысль!

Но пока что мне еще интересно узнать, зачем же все-таки я ему понадобилась. Почему он так долго разговаривает со мной. Я не тороплюсь немедленно нападать на него. Я понимаю, что у меня перед ним имеется определенное преимущество. Я с легкостью опережу его действия.

Андерсон прокашливается.

— Я собирался вернуться на командный пункт, — говорит он и набирает в легкие побольше воздуха. — Но теперь стало ясно, что моя работа здесь еще не доведена до конца. Ваши люди усложняют мне жизнь, и нам становится все труднее и труднее просто убивать гражданских. — Пауза. — Вернее, даже не так. Убивать их как раз совсем нетрудно. Только это становится непрактично. — Он смотрит на меня. — Если бы я их всех переубивал, тогда кем я стал бы править, верно?

Он смеется. Смеется так, будто только что рассказал мне забавную шутку.

— Что вы хотите от меня? — спрашиваю я.

Он снова набирает в легкие воздух, улыбается и произносит:

— Должен признаться, Джульетта, ты сумела произвести на меня сильное впечатление. Ты одна сумела одолеть меня. Ты проявила прозорливость и взяла в заложники моего сына. Ты выручила двух своих товарищей и вызвала настоящее землетрясение, чтобы спасти всех остальных! — Он снова смеется. Хохочет так, что не может остановиться.

А я и не собираюсь говорить ему, что далеко не все сказанное им правда.

— Теперь я вижу, что мой сын был прав. Ты могла бы стать для нас бесценной, особенно сейчас. Ты знаешь все то, что происходит там у них. Гораздо лучше, чем это запомнил Аарон.

Значит, Уорнер уже виделся с отцом.

И раскрыл ему все наши тайны. Конечно же. Странно еще, что это меня удивляет.

— Ты могла бы помочь мне уничтожить всех своих дружков, — продолжает Андерсон. — И рассказать мне все то, что нам сейчас крайне необходимо узнать. Ты могла бы поведать мне и о других уродцах, о том, на что они способны, в чем заключается их сила и слабость. Ты могла бы провести меня в их убежище. Ты бы сделала все, что я приказал бы тебе сделать.

Мне так и хочется плюнуть ему в лицо.

— Я скорее умру, — говорю я. — Лучше закопайте меня заживо.

— Сомневаюсь, что для тебя это было бы лучше, — говорит он и переносит вес на трость, чтобы было удобнее стоять. — Я думаю, ты сразу изменила бы свое решение, если бы только почувствовала, как начинает плавиться кожа у тебя на лице. Но, — тут же добавляет он. — Я не такой жестокий. Я даже не буду рассматривать такой вариант, если, конечно, тебе вообще интересно это узнать.

Жуткий, страшный человек.

Он широко улыбается. Видимо, мое молчание его вполне удовлетворяет.

— Да, я так и думал.

В этот миг распахивается входная дверь.

Я не шевелюсь. И не оборачиваюсь. Может быть, мне не хочется узнать, что именно сейчас со мной произойдет, но тут я слышу, как Андерсон приветствует вошедшего. И даже приглашает его пройти в дом. Просит его поздороваться с гостьей.

В поле моего зрения появляется Уорнер.

Меня внезапно охватывает страшная слабость. Одновременно я ощущаю некое подобие страха. Мне буквально становится нехорошо. Уорнер молчит. Он одет в свой идеальный костюм, он с такой же безупречной прической и выглядит точно так же, как в самый первый раз, когда я только увидела его. Только взгляд у него сейчас другой. Он смотрит на меня, и я вижу, что он чем-то потрясен, в его глазах такая боль, и мне кажется, что он сам сейчас неважно себя чувствует.

— Ну что, детки, вспомнили друг друга, да? — Андерсону одному снова становится смешно.

Уорнер дышит так, будто только что бегом взобрался на гору, и выглядит, словно не понимает, что тут происходит, почему он все это созерцает. Он смотрит на мою шею, представляющую собой один громадный кровоподтек, что значительно портит мой общий вид, и на лице его отражается некая смесь ужаса и злобы. Мне кажется, что у него при виде перенесенных мной страданий просто разрывается сердце. Он глядит на мою футболку, шорты, и у него невольно раскрывается рот. Но он тут же внутренне сдерживает себя и мгновенно стирает с лица все проявления эмоций. Он хочет сделать вид, что абсолютно равнодушен ко всему происходящему, но я вижу, как взволнованно опускается и вздымается его грудь. Он начинает говорить, но не так громко, как я ожидала.

— Что она здесь делает?

— Я решил ее подобрать для нас, — попросту заявляет Андерсон.

— Зачем? — удивляется Уорнер. — Ты же говорил, что тебе она не нужна…

— Ну… — Андерсон что-то обдумывает. — Это не совсем так. Я, конечно, многое бы выиграл, если бы держал ее при себе, но в последний момент я решил, что ее общество перестало меня интересовать. — Он отрицательно качает головой. Смотрит на свои ноги и тяжело вздыхает. — Как же меня расстраивает ощущать себя калекой. — И тут же снова хохочет. — Просто невероятно расстраивает. Но, — улыбается он, — я по крайней мере знаю способ, как все это можно поправить. Вернуть все в прежнее состояние. Это будет самое настоящее волшебство.

В его глазах появляется какой-то непонятный огонек, злобная улыбка играет на его губах, и от этого мне снова становится не по себе.

— Что вы хотите этим сказать? — спрашиваю я, боясь услышать ответ.

— Мне странно, что ты спрашиваешь меня об этом, дорогая моя. То есть ты думаешь, что я не заметил вылеченное плечо моего сыночка? Оно же стало как новенькое! — Он смеется. — Разве я не должен был задуматься, почему он вернулся не только не искалеченный, но, напротив, полностью исцеленный? На нем нет шрамов, он не испытывает слабости, как будто в него вообще никто никогда не стрелял! Настоящее чудо, — говорит он. — И это чудо подвластно, как сообщил мне мой сын, двум вашим девушкам-уродцам.

— Нет.

Я чувствую, как внутри меня рождается самый настоящий ужас. Он буквально ослепляет меня.