Портрет в сиреневых тонах и другие истории (сборник) Ронина Елена

Соседка

Во времена нашей советской жизни мне было сложно понять тех людей, которые принимают решение уехать из страны. Безусловно, у каждого есть свои причины, но когда уезжают интеллигентные состоявшиеся люди, у которых и здесь все вроде бы складывается, – это всегда вызывало у меня сильное удивление.

Я много общаюсь с нашими эмигрантами. Общение происходит по двум сценариям.

Первый – это здесь – когда они приезжают и снисходительно начинают рассказывать, как у них там, показывать фотографии на фоне дорогих машин и зеленых лужаек. Мы здесь открываем рты от удивления, завидуем втайне и не понимаем, что жизнь-то не этими машинами и лужайками меряется, и ой как им там непросто, и именно эти визиты на свою бедную несчастную родину дают им силы возвращаться и шанс попытаться убедить себя, что не все так плохо.

И второй сценарий – это когда я общаюсь с нашими эмигрантами уже на месте, за границей. Когда они отводят меня в сторону, и первый вопрос:

– Ну как там, у НАС?

То есть именно «у нас». Значит, Родина все-таки осталась здесь, и про свою теперешнюю жизнь они всегда говорят «у НИХ».

И все без исключения жалуются, что скучают.

В моей жизни был период, когда я тоже примеривалась к той жизни, зарубежной. Была практически готова уехать в Германию, но нет, вовремя поняла, что не мое, не смогу. Вот лично я не смогу. И это при том, что бываю в Германии часто, хорошо знаю язык, знаю, как общаются люди между собой. Вроде бы все ясно, и, тем не менее, все чужое. Я понимаю, что жить в этой стране лучше, легче, приятнее, и воздух чище, но все не наше. И когда я задерживаюсь в Германии больше чем на неделю, мысли только о том, что скорее бы домой, где можно включить радио, а там споют нашу песню, где можно в любой момент позвонить маме или сестре; где все твое, и все родное.

Конечно, в последнее время все поменялось, можно просто часто ездить туда-сюда, жить на два дома, чтобы не уставать ни от заграничной чистоты, ни от грязи у нас.

Раньше все было не так, и это «не так» было еще совсем недавно, лет пятнадцать назад. У нас тогда была совсем другая жизнь – бедная, непростая, за границу выехать было нельзя, а очень хотелось. Поэтому-то, наверное, и думалось: «А вдруг вот там и решатся все проблемы, там заживем богато и счастливо». Конечно, мысли эти были, наверное, у многих, но авантюристами рождаются не все. Все-таки здесь и крыша над головой, и кусок хлеба… А там?

Когда я узнала, что уезжать собирается Саша, удивлению моему не было границ. С Сашей мы жили в одном доме, часто видели друг друга на улице, знали, что соседствуем, здоровались, но знакомы не были. Хотя было понятно, что есть друг к другу приязнь, и общение было бы обоим интересно, но как-то нас никто не познакомил, и повода вроде не было.

Но пообщаться нас тянуло, и повод к знакомству нашелся, и стали мы с тех пор дружить семьями.

Саша по национальности еврей. Почему-то все евреи на расстоянии чувствуют мою к ним принадлежность, хотя всю жизнь я эту принадлежность скрывала очень тщательно. И, как мне кажется, внешне я на эту родову и не похожа. Еврейка-то у меня только бабушка по маминой линии, правда, что ни на есть самая настоящая, с очень типичным именем – Рахиль Моисеевна – и с многочисленными родственниками: Фридами, Соломонами, Ханонами и Ревекками. Бабушка жила в другом далеком городе, вокруг меня все и всегда говорили, что евреи – это плохо, и быть евреем – это стыдно. Я себя еврейкой не считала никогда, бабушка жила очень далеко, как ее зовут, меня никто не спрашивал. Где-то в глубине души я тоже думала, что нет в этих евреях ничего хорошего. Сама на них бочку не катила, но и на их защиту не вставала. Можно сказать, относилась к еврейскому вопросу индифферентно. Меня это никогда не касалось.

А историю бабушки воспринимала с любопытством.

Когда мы с мамой приезжали к ней в Сибирь, я с удовольствием ходила в гости ко всем еврейским родственникам. Встречали нас всегда и везде очень радушно. Люди были красивые, с пышными черными кудрявыми волосами и такими же пышными формами. Имен они своих не стеснялись и ничего экзотического друг в друге не видели. Соседи моих родственников тоже не видели трагедии в том, что живут рядом с евреями. Может, это отличительная черта маленьких городков вообще, тем более сибирских, где люди вообще добрее друг к другу, открытее. И здесь вообще не важно, кто ты по национальности, в тебе видят в первую очередь человека, и если человек ты хороший, то с тобой будут общаться, дружбой с тобой будут гордиться. Все совсем по-другому, не так, как в Москве.

После каникул у бабушки я приезжала в свой родной город, и опять начинались какие-то странные разговоры, где главной темой было: «Что от них хорошего ждать, они же евреи!»

Бабуся приехала к нам жить уже очень пожилой и больной женщиной. И никогда бы не приехала, если бы не тяжелая болезнь. Она очень любила и родню, и свой город, но понимала, что мама не может больше разрываться между нами и ней и жить постоянно в самолетах.

Пришлось мне осознать, что в доме живет Рахиль Моисеевна, которая, кстати, ничего удивительного в своем имени не видела, а, наоборот, очень даже им гордилась и благодарила своих родителей за то, что они дали дочери такое имя красивое. Впрочем, имена сестер – Фрейда и Мария, как и братьев – Исаак и Израиль, – нравились ей не меньше.

Больше всего меня волновало, что же я скажу своим подругам, как они будут жить с мыслью, что всю жизнь дружили с еврейкой? И представляла я себе, что будут они по поводу и без повода говорить: «Ага, теперь-то понятно, почему она сделала так, а не по-другому. Вот она, ее национальная сущность!»

Во мне говорило малодушие, и проблем не хотелось, и гусей дразнить тоже. И не хотелось личное выносить на суд общественности. Поэтому для подруг бабуся Роня стала просто бабушкой. Правда, я всегда опасалась, что бабуся сама начнет представляться, чтобы и мои подруги подивились на красоту ее имени. Как-то мне все время ловко удавалось выкручиваться из этой ситуации, хотя сейчас я уже думаю, что бабуся и сама понимала мои страхи и никогда бы меня не подвела.

Периодически среди знакомых появлялись евреи. И всегда это были люди очень умные, талантливые, красивые, с ними всегда было интересно общаться. И надежность в них была, и интеллект недюжинный. А их жизнь была между тем очень непростая. Им постоянно надо было доказывать, что они не хуже других, что они тоже имеют право. Их не принимали на хорошую работу, зарезали их на экзаменах в престижные вузы.

Был у меня друг Димка Фришман, вот его тоже в МГУ на мехмат не приняли, хотя он побеждал на всех математических олимпиадах, и парень был очень головастый. Для Димки это была просто трагедия жизни, и тогда я впервые услышала: «Сволочи все, никому тут ничего не докажешь, валить отсюда надо!»

Когда я работала в Институте повышения квалификации, со мной вместе трудилась над повышением квалификации работников профтехобразования Софья Бреннер – необыкновенно эффектная женщина лет сорока пяти. Она была высокая, стройная, с огромным носом, который ее ничуть не портил, а, наоборот, добавлял шарма еще больше. С ней было невероятно приятно общаться, она была удивительно интеллигентной и воспитанной. Мне всегда на нее хотелось походить манерами, но я понимала, что, во-первых, не дотягиваю, во-вторых, не хватит терпения так общаться постоянно. Ну, можно день постараться, а если все время слова и выражения подбирать, да еще и улыбаться при этом, и говорить тихим и мелодичным голосом, – так и надорваться можно!

Вот так красиво пообщавшись со мной недельку, Соня заявила:

– А ведь ты, деточка, из еврейской семьи…

– А что, неужели похожа, вроде не такая уж я и черная, и фигура у меня совсем даже не еврейская, и нос? Больше у меня сестра смахивает. И то скорее на армянку.

– А ты общаешься по-особенному, и вообще мы, евреи, друг друга чувствуем.

Вот это было верно. Все евреи чувствуют нас с сестрой издалека, мимо не пройдут.

Соня была первым человеком, который на моих глазах уезжал в Израиль. Я тогда не задумывалась, куда она едет, к кому; она была значительно старше, и знакомы мы были не так близко, чтобы она делилась со мной своими планами.

И Соня почему-то говорила не о том, как будет там. Главное, за что она переживала, это как весь багаж уместить в разрешенные при выезде 40 кг.

Очень тщательно распродавалось все, от мебели до скатертей. С особым напряжением сотрудницы ждали, возьмет Сонька новые сапоги на каблуках или все-таки продаст. Все с ней дружили в надежде на эти сапоги. Мне, несмотря на еврейское родство, Соня не предложила ничего, я даже на проводах не была. Хотя я была единственной, как она считала, еврейкой в нашем дружном педагогическом коллективе.

Потом долетали какие-то обрывочные сведения о Соне. Бывшие коллеги завидовали. А чему? Из слухов было понятно только то, что Соня живет за границей. Хорошо она там живет или плохо, было непонятно. То есть где-то маячило всегда слово «трудно». Ну так и у нас трудно. Но там же все-таки заграница!

И никак я не могла согласиться с тем, что такая красивая женщина, с виду такая успешная, и не бедная, почему-то теперь трудно живет там. Ну и жила бы себе трудно здесь. Здесь все знакомое, родное. Ну евреев не очень много, но попадаются же. Тем более, она их за версту чует. И потом, что-то никаких особых трудностей, во всяком случае по работе, я у нее не замечала. Лекцию прочитает (а по-моему, просто походит царственной походкой между студентами, обведет всех своими горячими черными глазами) да кофе пить, да кино вчерашнее обсуждать, да наших учителей всяким еврейским премудростям учить. Вот, например, мне одна ее мудрость очень нравилась: «Ставку в семье нужно делать на кого-нибудь одного. Главное, это правильно выбрать, кто успешнее – муж или жена, у кого лучше получается деньги зарабатывать. И все! Дальше все помогают тому, кого выбрали. А он, тот, кого выбрали, уже старается за всех. И убрать все амбиции! И понять, что все делается на благо семьи и для семьи. И в итоге все будет общее, потому что избранник понимает: без общей поддержки у него никогда бы и ничего не получилось!»

Вот такая у нас Соня умная была. А все равно уехала и канула в лету.

Тому, что Саша собирается уезжать, я долго не верила. Просто не понимала, ну ему-то зачем?! Лет уже тридцатник. Все в жизни уже вроде сложилось. Может, и не совсем так, как хотелось бы. А кто вообще знает, как надо, как правильно?

Саша закончил Медицинский институт и работал патологоанатомом. Работка, конечно, та еще, но Саша ее сам выбрал. Врач из него, прямо скажем, был никакой.

Ну, куда должен податься мальчик из еврейской семьи? Конечно, во врачи! Способностей, правда, у Саши к этому не было и желания тоже. Но институт закончил, хоть и с трудом. Думаю, еврейские связи помогали вовремя сдавать экзамены.

Саша человек был честный, понял быстро, что как врач он может просто кого-нибудь угробить, и пошел работать с мертвяками. Там тоже, между прочим, надо было работать, как ни странно. Сашиной задачей было вскрыть больного и установить причину смерти. Вопрос для Саши это был непростой, он сам всегда удивлялся: что это человек помер, и причину определить не мог. Помогали опять друзья – врачи-евреи. Они писали заключение, а Саша переводил им с английского на русский медицинские статьи. У Саши были способности к языкам, вот этого у него было не отнять!

Жил Саша не напрягаясь и настолько в свое удовольствие, что только удивляться приходилось. Он был женат, но развелся, брак продолжался недолго, видимо, был какой-то сговор между еврейскими родителями, но уж какой-то совсем неудачный, так что дети не захотели принять (или хоть притвориться, что приняли) родительское мнение.

Саша был свободен, жил в трехкомнатной квартире с родителями, боксером Шерри и кошкой Муркой. Проживание с родителями Сашу никак не тяготило. Он воспринимал это как возможность хорошо питаться и быть всегда ухоженным. Родители были такие немного богемные, дома бывали редко. Мама – переводчица с французского языка – постоянно принимала участие в различных великосветских приемах. При этом не забывала про папу, всегда брала его с собой. Потом, у Саши была своя комната, и родители в нее никогда не лезли. Всегда мило с ним здоровались, и не более того.

Никакие Сашины проблемы они не брали в голову. Например, о том, что у Сашиной девушки Нади есть две дочери десяти и двенадцати лет, они не знали. Они просто про это знать не хотели, достаточно, что про это знает Саша. Это же его девушка, если он с этим согласен, то это абсолютно его дело. Поэтому, когда их в известность поставили, они на это никак не среагировали. Конечно, если бы они узнали, что при этом Надя замужем и счастливо живет с мужем в одной квартире, они, может, и расстроились бы. Хотя трудно сказать. Может, они просто не воспринимали Надю как будущую невестку. А как девушка исключительно для Сашиного здоровья – она их устраивала.

Сашины родители всегда ходили по дому очень прилично одетые. Никаких треников, никаких халатов. Мама всегда с прической, всегда в юбке с кофтой, папа всегда в отглаженных брюках и в пуловере. При этом в доме всегда была жуткая грязь. Просто жуууткая! Сесть было некуда, сквозь окна ничего не было видно. А им было все равно. Они могли сидеть среди этой грязи и рассуждать о чем-нибудь высоком.

Сашина сестра к тому времени уже давно жила в Америке. И по их постоянным рассказам судя, очень ей там нравилось. Муж был компьютерным гением, зарабатывал прилично, мог всех содержать. На мой вопрос, скучают ли они по родине, Саша всегда жестко отвечал:

– Скучают, соседка, по друзьям, а не по подъезду, а они уезжали последними, все друзья уже были там. Так что ни по чему они там не скучают, живут себе в свое удовольствие, как нам даже и присниться не может.

– Ну а по вам-то?! Ты же брат, родители…

Тут Саша загадочно замолкал.

– Бог даст, скоро свидимся, – после паузы тихо говорил он.

Я эту тему не развивала. Сашка мне всегда очень нравился, он мне был очень близок по духу, ну просто, как брат. Мне было хорошо с ним общаться, да и чувствовала я глубокую взаимную симпатию с его стороны. Вообще, для обеих сторон было немного обидно, что встретились мы поздновато, когда все в жизни было определено. Если бы встретились раньше, может, воспринимали бы друг друга не только как брата и сестру. Но я была замужем, причем уже в который раз, Саша – при многодетной семейной девушке, на которой тоже жениться обещал, а главное, документы на выезд уже были поданы.

Я в это упорно не хотела верить. Ну не может Саша вот так просто все бросить и уехать. Я не могла понять – ну ему-то зачем?! Он же умный парень! Ну как можно вот так кинуться в неизвестность?!

Ну да, там сестра, но отношения-то уже совсем другие. Там никто последним куском делиться не будет, свои проблемы придется решать самому. Ну, например, кто отчего там помер.

А проблемы-то возникнут точно. И первое – нужно подтверждать диплом врача. А как Саше подтвердить свой, с трудом полученный здесь диплом? Потом, он же привязан к Наде. Так и поедет с ее мужем и детьми, и опять все будут делать вид, что никто ни о чем не догадывается? Я настолько была уверена в Сашиной разумности, что все эти эмигрантские позывы выбрасывала из головы. Причем настолько при этом была безапелляционной в разговорах на эту тему, что мой сосед не настаивал и не развивал их.

Тем не менее, косвенные признаки, конечно, были уже налицо. Папа Борис, несмотря на преклонный возраст, все время ходил в наушниках и с магнитофончиком наперевес.

– Саш, что это с ним?

– Английский учит.

– А зачем ему?

Саша вздыхал, глядя на меня и понимая, что все равно меня ни в чем убедить невозможно.

Сашина мама постоянно покупала хорошие детские книжки на русском языке:

– Маша совершенно не хочет читать и говорить по-русски. Ну просто беда. Может, эти книжки хоть как-то помогут!

– А что, они к вам в гости, что ли, собираются?

– Соседка, ну как они к нам могут собираться, да и не нужно им это, им и там хорошо, – и Саша переводил разговор на другую тему.

Последним неоспоримым доказательством для меня стало то, что Надя получила развод.

– Надь, а что ж ты мужу-то сказала, ты ж ему про Сашку врешь, что просто друг, поможет за рубеж выехать.

– Вот так дальше и вру. Говорю, ты, Дима, потерпи немного, сначала сама выеду, а для этого нужно быть в разводе, потом детей вывезу, а потом опять за тебя замуж выйду, и ты к нам приехать сможешь!

– И что, он верит?

– Лен, ну конечно, верит! Знаешь, как ему за границу охота!

Вот этому уж и я поверю, муж у Надьки физкультурник, ни к евреям, ни к какой интеллектуальной элите он отношения не имеет, и то, что за бугром лучше, воспринимает как данность, никаких сомнений у него нет. И ради того, чтобы там самому оказаться, можно и женой немного поделиться.

Вообще этот треугольник какой-то странный. Не мое, конечно, дело – за чужую жизнь переживать; раз их устраивает, то и ладно. Но все равно, в моей голове эти отношения не укладываются. Нет-нет, да и вернешься мысленно к жизни этих людей и подумаешь, что же это у них в головах творится, если они вот в таком полуобмане живут уже несколько лет. Неужели это опять та же пресловутая заграница, неужели для того, чтобы уехать неизвестно куда и неизвестно зачем, можно вот так вот пренебрегать чувствами, обманывать любимых людей?

Дима с Надеждой поженились давно, еще будучи студентами Физкультурного института. Оба высокие, спортивные, красивые. Любовь вспыхнула мгновенно на каких-то очередных физкультурных сборах, свадьбу сыграли веселую, время особо не тянули, чувства свои не проверяли. Образование одно, семьи похожи, и внешне Надя с Димкой удивительно подходили друг другу. Оба очень фактурные, не пара, а загляденье! Девочки появились практически сразу, одна за другой. Конечно, было непросто, вовсю шла перестройка. Димка, как мог, зарабатывал деньги, старался очень, но много заработать не мог. Жили со свекровью и свекром. К Наде старики относились хорошо, помогали с девочками, но, безусловно, было тяжело, напряжение росло, и было чем Надежде быть недовольной. Экономить приходилось на всем, работать нужно было много, чтобы просто свести концы с концами.

И тут на фоне этого вечного глухого раздражения появился наш успешный и вальяжный Саша. С ним было легко, весело, беспроблемно, и, главное, где-то далеко забрезжила возможность отъезда. Правда, на пути стояли муж, дети, возможные еврейские свекор со свекровью и их вековые семейные устои, которые Наде давались тяжело.

Надо отдать ей должное – она старалась очень. Сашу называла Шуриком, всю дорогу старалась быть полезной, пыталась со всякими глупостями не вылезать и свою физкультурную серость не демонстрировать.

Но не видела я с ее стороны неземной любви к Сашке, чтобы вот так все бросить и с головой в омут!! Расчета, на мой взгляд, холодного и дальновидного, было значительно больше.

Надя Саше нравилась очень. Ему приятно было ею гордиться в любой компании. Высокая, красивая, на Сашу смотрит, раскрыв рот, предугадывает любые желания, только заикнись, или прямо по глазам догадывается! Ну кому же не понравится? Конечно, Надьки – на недалекость Сашу несколько раздражала. «Надь, ты хоть одну книжку-то прочла за всю жизнь? И как ты только школу закончила? Соседка, возьми ты над ней шефство. Ну пусть хоть основные книги прочитает, а то ведь перед людьми стыдно», – посмеивался он.

Надя напрягалась, становилась вся красная от таких разговоров, но вслух никакого недовольства не высказывала, а заливисто и красиво смеялась, превращая все в шутку. По поводу меня у нее начало копиться глухое раздражение, но вслух – ни-ни. Она понимала, что Саше я нравлюсь, обижать меня нельзя, со мной надо дружить и держать меня на своей стороне, и потом, в ее делах я не конкурентка. Разводиться я не собираюсь, в Америку уезжать любой ценой тоже.

Саша видел все Надеждины недостатки, он вообще всех людей просматривал как рентген, но, тем не менее, держал ее при себе и в Америку собирался ехать именно с ней. И тоже не видела я такой уж безумной любви с его стороны, чтобы разбивать чужую семью, брать на себя ответственность за чужих девочек, которые, кстати сказать, его раздражали достаточно сильно! Я думаю, здесь стоило говорить о еврейской практичности. На Надежду можно было положиться, она всегда была сильная (все-таки Институт физкультуры за спиной) и очень работоспособная. Она и дом обустроит, и нянькой работать на первых порах пойдет, любые тяготы перенесет стойко и основную тяжесть повесит на себя. А девочками своими она Сашу никогда особо не обременяла, отца из него сделать не пыталась.

Ну, а Димка просто устал от того, что денег столько, сколько надо, заработать не умел никогда; общая кухня с родителями, претензии жены, жизнь в одной комнате с двумя практически взрослыми дочерями, – все это его достало. Хотя почему он решил, что в Америке у него будут разные с девочками комнаты, не знаю. По моему мнению, в эту комнату мог еще и Саша добавиться. Но так далеко Димка не загадывал, развод подписал сразу и тем самым благословил собственную жену на отъезд в Америку с чужим мужиком. Сам при этом остался сторожить двух дочек. Все-таки впереди брезжила сказочная Америка, неважно, какой ценой.

Меня вся эта запутанная история просто ужасала, при том, что общаться приходилось со всеми; у каждого была своя правда, и каждый мне жаловался на безвыходность ситуации.

И все-таки Саша уехал. С мамой, папой, собакой Шерри, кошкой Муркой и… многодетной Надей без детей. На проводах я опять не была. Думаю, Саша это сделал специально. Конечно, сомнения в правильности выбора у него были, и мои высказывания, слишком прямолинейные, на эту тему ему хорошего настроения не прибавляли. Да и привязались мы с ним друг к другу, и было уже понятно, что будем скучать, и расставание может быть непростым. Когда встретимся, ведь, непонятно, если встретимся вообще…

Через два года в моей квартире раздался телефонный звонок. Еще не сняв трубку, я почувствовала, что это он:

– Ну здравствуй, соседка! Как ты, скучала без меня?

– Сашка! Ура! Когда приехал, на сколько? Давай живо к нам! Ну где же ты был так долго? Почему потерялся, не звонил?

– Ну, не мельтеши! Сейчас буду. Через пять минут подойдет?

На дворе стоял 1994 год и за два прошедших года жизнь в нашей стране очень сильно изменилась. Мы с мужем открыли свою фирму, Сашины друзья – врачи-евреи – создали частную клинику и начали жить очень достойно. Причем врачей, естественно, набирали по национальному признаку, брали всех, способных и неспособных, главное, чтобы был еврей. Соответственно, бывшие друзья начали уже пересаживаться на иномарки, потихоньку скупать землю под Москвой и строить дома. Все стало совсем по-другому и кардинально отличалось от того, от чего, собственно Саша уехал. Хотя все-таки я думаю, что он уезжал не от чего, а куда.

И вот он приехал. На неделю. Рассказать нам, как там все сказочно. Нью-Йорк, хай-вей, фитнес-клуб, китайский ресторан. Все, рассказ окончен.

Сначала я так радовалась, что вижу Сашу, что в основном вываливала наши новости. Видела, что он такой весь гладкий, в новых джинсах, то есть с виду вполне успешный. Ну а потом из обрывков и урывков стала вырисовываться теперешняя Сашина жизнь. Сашка никогда не был вруном. Рассказывал все как есть или не рассказывал совсем.

А жизнь-то была не очень. Экзамен с первой попытки Саша не сдал. Со второй не сдал тоже. Но надежда оставалась. Чтобы как-то перебиться, работал санитаром в госпитале для бедных. То есть нашего диплома недостаточно было даже для работы медбратом.

– Ты, соседка, даже не представляешь, с кем приходится общаться. Санитары либо латиносы, либо индийцы!

– Ну а что ты делаешь-то санитаром, полы, что ли, моешь?

– Не, больных на тележках по коридорам вожу причем бегом, не то уволить могут. Антисанитария кругом жуткая, поговорить не с кем. Езжу очень далеко, так что домой приезжаю только спать. Все выходные готовлюсь к экзаменам, не сдать просто не имею права, иначе сдохну на этой работе.

– А родители как?

– Да сестра их запрягла по полной программе, сидят с Машей целыми днями, не выйти никуда. Стонут уже, ты же их знаешь, они к такой жизни не привыкли. А сестре, видите ли, на работу нужно было срочно устроиться. Они там какой-то кредит очередной взяли, одной зарплаты не хватает расплатиться. Вот так-то, соседка. В чем-то ты, конечно, права была. Но все равно, знаешь, я не жалею. Все-таки там свобода, захотел, на океан поехал!

Я мысленно только вздыхала и пыталась с ним вслух согласиться:

– Понятное дело – океан. Опять же, джинсы у тебя вон какие. Не то, что у нас. В опорках ходим. А океана и вообще не видели никогда! А трудности, – у всех трудности.

Про Надю я все уже знала сама. Год она билась с Сашей в Америке, хваталась за любую работу. Было ей несладко, но от мечты своей она не отказывалась, была уверена, что здоровья хватит. Девушка она была упорная, все дела привыкла доводить до конца, и спустя год она приехала забирать девчонок. Причем можно было прислать приглашения по туристической визе, но Надя решила сделать все официально, через посольство, к тому времени она уже зарегистрировала с Сашей брак, и преград, как казалось, к вывозу дочерей не было.

К сожалению, так только казалось. В выезде и Наде, и ее дочерям отказали, брак посчитали фиктивным, и следующее прошение можно было подавать только через год. Ситуация была просто жуткая для Нади. Димка наконец-то во всем разобрался и содержать Надежду с дочерьми отказался. К тому же у него уже за этот год тоже появилось, кого содержать. Девушка Аня появилась практически сразу после отъезда Нади. Димка долго не сомневался, решил американскую мечту оставить и строить простую и бесхитростную жизнь с Анютой. И пусть она не может проложить ему путь в далекую страну, зато здесь все понятно. Аня все время с ним, все время рядом. Как жили в этой ситуации Надины дочки, трудно представить. Безусловно, приезд Нади на родину – это было еще и следствие постоянного их крика о помощи. Жить под одной крышей с совершенно чужой теткой, иметь какие-то непонятные перспективы, в которые никто особо уже не верил – счастье небольшое.

Приезд родной матери был просто спасением для девочек. Чудом, сказкой, с подарками, красивыми историями и всеми атрибутами американской жизни. Девочки захлебывались от счастья.

Сразу по приезде Надя смотрела на нас свысока, мы чувствовали себя плебеями. Она, в отличие от Саши, ни про санитара, ни про няню не рассказывала. В Надином рассказе был совсем другой сценарий.

Все рухнуло в одночасье после похода в американское посольство. Надя в один момент осталась без квартиры (там жили Дима с Аней), без работы и, прямо скажем, со злорадными взглядами завистников. Слова «так ей и надо, достукалась, на чужом несчастье счастье не построишь» сопровождали ее повсюду.

Надежда опять продемонстрировала характер. Димка пристроил ее в палатку, торговать бананами. Палаткой назывался стол перед магазином. Работать надо было на свежем воздухе зимой и летом, в любую погоду. Надя не жаловалась, она стойко сносила удары судьбы, стиснув зубы и в надежде на светлое будущее. Так прошел год.

Собственно, Саша приехал за ней. За этот год он тоже понял, как много она для него делала, и один он остался, как беспомощный котенок. Сашина мама за год, прожитый Сашей в одиночестве, пыталась пристроить его к очередной еврейской невесте. Но тут уж твердость проявил Саша. Он уже готов был и на девочек, и на что угодно. Он не привык жить один, и понятно было, что сам он настолько неприспособлен, что склеиться может только с Надей.

Надежда добилась своего. Я видела, как ей все это доставалось, и уважала эту красивую женщину, которая наплевала на все мнения и строила жизнь свою и своих дочерей, билась, как тигрица, за свое и их будущее. И все-таки получила то, чего так хотела. Они уезжали все вместе.

И теперь я понимала, что, наверное, мы больше не увидимся. Хотя так уже не сожалела. Саша за эти два года очень изменился. Все-таки Америка сделала свое дело.

– Знаешь, соседка, лучше бы я не приезжал. Честно скажу, и только тебе: скучаю я страшно. Поговорить не с кем. Вокруг все чужое, привыкнуть не могу никак. Вроде за эти два года хоть немножко боль стала отпускать. А сейчас все по-новой. Не обижайся, звонить не буду. Не могу…

Саша навсегда исчез из моей жизни. Прошли годы. Много было всего, плохого и хорошего. У меня родился еще один сын. Жизнь шла своим чередом.

В одной песочнице с моим маленьким сыном часто играла хорошенькая девчушка, Кристина. Лицо ее мамы мне смутно было знакомо. Все разрешилось, когда как-то за ними зашел их папа. Это был Димка. Как я могла не узнать Аню? Правда, мы виделись мельком и всего-то раз или два.

– Боже мой, Дима! Как ты? Так рада тебя видеть.

– Лена, надо же, вот так сюрприз!

Дима прекрасно выглядел, приехал на дорогом джипе, значит, жить можно все-таки не только в Америке.

– Димка, ну рассказывай, общаешься с дочерьми, как они?

– Да отлично! В прошлом году с Анютой к ним в гости ездили. Надя же от Сашки ушла, сломалась. Сашка так экзамен и не смог сдать. Какой-то китайской медициной сейчас занимается. Живет вроде как-то. Но особо не шикует. А Надька себе богача подцепила. Дом в Америке, дом в Швейцарии, девчонки в престижных школах учатся. В общем, все, как и хотела.

– Ну и как, счастлива?

– Нуты, Лен, даешь. Надьку, что ли, забыла? Счастлива – это немного не про нее. Главное, что она своего добилась! Какой ценой – ты и сама знаешь, но, думаю, и мы с тобой не все знаем. За все платить надо. Думаю, она платит по полной программе. Но со стороны – только позавидовать можно. А она ведь, собственно, к этому и стремилась!

После этой встречи не выходил из головы Саша, и думалось: зачем ему все это было надо, почему уехал, как бы его жизнь сложилась, если бы остался?

И опять вспомнились мои еврейские родственники из далекой Сибири. Никуда и никогда они не порывались уехать. Их все устраивало здесь, хотя и видели они всю тяжесть здешней жизни и, может, ощущали какую-то несправедливость по отношению к себе. Но не делали они из этого неразрешимую проблему, не зацикливались на этом и не строили из себя мучеников. Никогда не жили с мыслью, что их проблема только в том, что они евреи, а у других никаких проблем нет, потому что они евреями не являются. У всех проблемы есть, и дети русских в институты не поступают.

Жили мои евреи очень семейственно и очень счастливо. И их семьей всегда были не только родственники, но и друзья, и соседи, и друзья детей. Может, это разница между людьми, живущими в больших городах и живущими в провинции? И разница эта заключается в их амбициях? Мои провинциальные родственники, как мне казалось, никогда не думали о своей исключительности, не вбивали эти мысли в головы своих детей. Просто старались жить честно и достойно.

Каждый человек причисляет себя к какой-то национальности. Я об этом не задумывалась никогда. Мне всегда было все равно, а кто я на самом деле? Да и потом, действительно, намешано в моей крови очень много. Но чем старше становлюсь, тем более остро чувствую в себе зависимость от семьи, потребность быть этой семье нужной и полезной. Слава богу, что мои еврейские корни проявились именно в этом.

И какое счастье, когда ты можешь быть счастливым на земле, где родился, жить, общаться с родными людьми каждый день, быть им полезной! И нет в голове мыслей об отъезде…

Пират

– Пиратушка, как ты, мой мальчик? Как ночь прошла без твоей няни? Сейчас кушать будем. Сейчас мы всю эту гадость сухую повыкидываем и все свеженькое тебе сварим!

По-моему, наша няня уже перегибает палку. Все-таки она у нашего сына няней трудится, а не у собаки. Хорошо, что муж этого не слышит.

Я всю эту сцену наблюдаю из окна нашего дома. Няня, войдя в калитку, бегом бежит к собачьей будке и зависает там минут на двадцать. Надо же с Пиратиком обсудить, как у няни ночь прошла, что она во сне видела, составить их общие планы на целый день.

Вот интересно: мне, между прочим, на работу. Но это не обсуждается: пока с Пиратиком обо всем не поговорим, в дом не войдем.

Ну, наконец-то, вроде о чем-то договорились. Но смотрю – идет как-то не в настроении.

– Лена, у Пирата что-то с желудочком. Его ночью рвало. Вы видели?

Это у нас вместо «Здравствуйте»!

– Вера Кузьминична, доброе утро. Тема не завтракал. Я уже убегаю, с работы позвоню.

– Доброе утро, – с металлом в голосе говорит няня. – Темочка, сейчас пойдем Пиратика завтраком кормить!

Во дает, то есть сначала все-таки завтракать будет Пират, а потом уже Артем. Нет, ну почему я молчу, почему не могу высказать все, что думаю?! Почему мне легче побыстрее убежать на работу? Это ведь, в конце концов, мой родной сын!

Няня у нас страшная собачница, работает она у нас уже очень давно. Теме исполнилось восемь месяцев, когда муж решил, что дома сидеть хватит. Все, что я могла дать сыну, я уже дала. Теперь надо зарабатывать деньги, он один их зарабатывать не хочет (может, просто не может), но, по-любому, тяготы нужно обязательно делить пополам.

Ну что делать? Надо так надо. Нет, я, конечно, здорово сопротивлялась, доказывала, что мама всегда лучше любой няни, но в один прекрасный день поняла, что у мужа про работу – это серьезно. Он сам из семьи военного. И то, что папу он никогда не видел, тот все время работал, это понятно. И сейчас он повторяет путь папы. Но мама-то его никогда не работала, была просто офицерской женой!

Мне не просто нужно было сразу выходить на работу, мне еще и сразу надо было уезжать в командировку, причем на десять дней. Бросили клич по друзьям. Друзья откликнулись быстро и прислали нам чью-то тетю, чертежницу по профессии, из расформированного НИИ. Опыта работы с детьми никакого, правда, своя взрослая дочь. Но человек, как нас уверяли, хороший и порядочный.

Безумная ее любовь к собакам обнаружилась сразу. Она пришла, по-хозяйски огляделась, села в самое удобное кресло и вдруг начала рыдать, рассказывая, что в семье произошло горе. Я уж подумала, не дай бог, что с дочерью. Оказалось, погибла любимая собака. Как это произошло, она нам рассказала подробно, не жалея на это ни своего, ни нашего времени. Нам пришлось это все выслушивать, вздыхать и сочувствовать.

Не могу сказать, что няню своего сына я представляла именно такой. Первое впечатление бывает обманчивым, успокаивала я себя. Потом, все-таки животных любит, – значит, добрый человек. Нас так в школе учили. Я же не знала, что некоторые этих животных больше, чем людей, любят.

Вдруг на полуслове наша будущая няня остановилась:

– Ну, где там ваш мальчик?

Наш мальчик тоже несколько напрягся, потом дико заорал. Мы с мужем испугались, няня – нисколько.

– Дело привычки, – отрезюмировала она и перешла к финансовым условиям.

Вера Кузьминична еще долго путалась и называла Тему Валетиком (это ее пса так звали). Если Артем демонстрировал какие-то успехи, то няня с умилением говорила:

– Ну прямо как Валетик!

Нас это, конечно, немножко коробило. Но смотрела она за ребенком хорошо. Он был всегда чистенький, накормленный, не болел. Опять же, Тема нас тоже не подводил, чем-то на Валетика походил, и няня его полюбила. Другой собаки у нее тогда не было, и все свое неуемное внимание она обрушила на ребенка.

Тема рос, развивался хорошо, был бойким и пытливым мальчиком. И собачьего воспитания становилось уже маловато. Мы чувствовали, что ему нужны педагоги или детский сад, короче, совсем другое развитие. Тут няня стояла стеной:

– Нам с Темочкой никого не надо. Леночка, зачем вам это? Мы и читаем, и буквы учим. Зачем нам лишний человек в доме? А сад – это инфекция.

Мы с мужем переубедить ее не могли. Хотя понимали, что перекос в отношениях уже какой-то идет. Решения принимает почему-то она, а мы должны их исполнять безоговорочно. То есть вопрос о нашем мнении даже не рассматривался. Что мы можем знать про потребности ребенка? А она с ним целый день. Ей виднее.

Когда мы переехали в загородный дом, няня осталась при нас. Хотя у нас и вызревали идеи ее поменять. Но кто будет мотаться в такую даль, по бездорожью, каждый день? Няня периодически выказывала нам свою преданность. Причем именно в тот момент, когда мы принимали решение с ней расстаться. Она всегда это как-то чувствовала и начинала себя проявлять лучше и надежнее родной бабушки. И весь наш пыл пропадал! Потом, правда, все равно мы понимали, что ребенок чего-то недополучает, но опять закрывали на это глаза. И еще, как мы себя убеждали, – столько лет, а из дома ничего не пропало. (Можно подумать, мы что-то особо считали.) Но по-крупному, действительно, все было в порядке. И мы знали, что Артем под защитой. Послушаешь – детей воруют, продают, увозят. Наша так никогда не поступит!

– Вера Кузьминична, Тема сказал, что вы каких-то бродячих собак кормите? Они не заразные?

– Ой, что вы, Сережа, это здесь собачка одна ощенилась. Она под вагончиком живет. Было пять щеночков, такие все красивенькие. Всех разобрали, один остался. А мне так он больше всех нравится. Такой замечательный, такой умненький. Не хотите взять?

– Нет, не хотим.

– Ну хоть посмотрите. Такой чистенький.

И эпитеты употребляет все те же, что и по отношению к Артему!

На следующий день прихожу с работы домой, как всегда, чуть живая, смотрю, няня что-то восвояси не торопится.

– Леночка, ну хоть вы посмотрите на нашего щеночка!

«Так, – думаю, – уже, значит, нашего».

Тут, конечно, и Артем начал подвывать про то, какой щеночек чистенький.

Тяжело вздыхая, иду по каким-то грязным полям к не менее грязному вагончику. Как это щенок может быть чистеньким в такой антисанитарии? Под вагончиком сидит такая беззащитная крошечка. Щеночек весь белый, а половина морды как будто выпачкана чернилами. Смотрит на нас так открыто и доверчиво, что сердце у меня начинает ныть и сжиматься от жалости к этой бедной животинке.

– Леночка, ну смотрите, какой он славный, а то, что пятно на нем, так он израстется, еще красавцем станет! Смотрите, какие у него лапы крепкие и зубки здоровые, хороший пес из него получится! – Ну, это она мне может петь что угодно, я все равно ничего в щенках не понимаю.

Няня почувствовала сразу, что как-то я заколебалась:

– И ведь Темочке-то как хорошо. В доме собачка будет, ребеночек о ней заботиться станет.

– Как же он здесь живет-то, один? И других-то щенков кто разобрал?

– А всех разобрали, местные жители из нашего поселка и разобрали. А этого, видно, некрасивым посчитали, а зря. Он будет даже очень красивеньким, вот посмотрите. А подкармливают его строители местные. А мы давайте его домой принесем, Сереже покажем, а вдруг ему понравится? Дворняга может и на улице жить. С ним забот-то никаких, одна радость! – убалтывает меня, убалтывает, а сама уже – хвать щенка на руки и меня в сторону дома подталкивает.

Конечно, я дрогнула. Ну кто из нас не видел маленьких пушистых щеночков? Конечно, они – прелесть! Да и жалко же, пропадет ведь. Ну ладно, подождем Сережу с работы, надеюсь, у него хватит выдержки, и он не разрешит нам это дело провернуть.

Сережа крепился долго. Зная его, я предвидела, что в нем будут бороться два человека. С одной стороны, он всю жизнь мечтал иметь собаку, как всякий мужчина, наверное. С другой стороны, эта собака должна обязательно быть такой, чтобы показать ее было не стыдно – породистая, большая, призер выставок, с родословной и т. д. Взять сейчас этого щеночка – это сказать себе – все, другой собаки больше не будет, только эта. Неказистенькая, маленькая дворняжка. Конец мечтам, конец мужским амбициям. А с другой стороны, Сережа очень добрый человек, и перед ним сейчас – живое существо. И от его решения будет зависеть, выживет этот песик или погибнет.

Няня все это время давила на жалость, рассказывала, что дворняги – самые преданные собаки, взывала к примерам из мировой литературы и опыту каких-то сомнительных соседей.

Сережа сломался, собачонку мы взяли. Муж не спал всю ночь, видимо, никак не мог смириться с разбитыми надеждами, но во время ночных бдений придумал собаке имя – Пират.

И началась у нас другая жизнь. Была жизнь без собаки, теперь стала жизнь с собакой. Разница – огромная.

Хлопот и забот прибавилось страшно много. Пиратик рос не по дням, а по часам, и превратился в большого неуклюжего пса с довольно симпатичной мордой. Мы построили ему роскошный вольер с будкой. Просто целый дом.

С няней же начались скандалы. Безусловно, у собаки должен быть один хозяин, и собака должна это знать. Сережа пытался воспитывать ее по-своему, потом приходила няня, и все рушилось. Няня доверительно говорила Пирату: «Ты этих не слушай. Мы с тобой все сделаем, как нам нужно». Пару раз муж пригрозил няне, что отвезет Пирата к ней домой. Она затихала на какое-то время, а потом опять свою линию гнуть продолжала.

Мы Пирата к сухому корму приучаем, она ему каши варит. Мы его в дом не пускаем, она, если нас нет дома, ему дверь открывает. Самое неприятное здесь было то, что няня пыталась сделать своим союзником нашего Артема.

– Пусть родители не разрешают, а мы им не скажем!

Пират вырос хорошим псом, умным и для дворняги даже очень красивым. Но гены бродячей собаки были, к сожалению, сильны. Главной радостью в жизни для него было убежать за ворота. Всеми правдами и неправдами, используя любой обман он пытался удрать.

Приходил он, как правило, дня через два – грязный, голодный, весь побитый. Мы его мыли, лечили, откармливали. Ему было жутко стыдно, он ходил за нами, поджав хвост, заглядывал в глаза, а потом все повторялось сначала. Причем всегда по одному и тому же сценарию.

Сначала он лечился и просто не мог встать, потом дня два он пытался загладить вину перед нами. Затем, когда понимал, что на него тут никто не сердится, просто какое-то время наслаждался жизнью. Ел, отдыхал, гонял бабочек, играл с нами. И потом он начинал скучать…

Вообще он по своей натуре страшно напоминал алкоголика или просто гулящего мужика. Фазы ну абсолютно те же.

Ну тошно ему становилось на нас на всех глядеть, включая лебезившую перед ним няню! Ну все было противно, хотелось праздника! Хотелось приключений и воли. И именно в этот период появлялись его верные друзья – две страшные и грязные собаки. Они приходили каждый вечер, как стемнеет. Мы, приезжая с работы, уже могли их наблюдать. Они чинно сидели под нашим забором. Даже не гавкали. Просто ждали друга, когда тот, наконец, сможет составить им компанию и будет в их компании третьим. Сидели они всегда с большим достоинством, то, что мы проезжали мимо, их никак не трогало. Это была абсолютно их территория, с их собственным другом за забором.

Все это до боли напоминало мне фильм «Афоня». Думаю, все-таки собаки его не видели. Но вели себя точно так же, как те собутыльники.

С наступлением темноты друганы начинали тихо подвывать. Причем так интеллигентно: «Мы никого не принуждаем. Это уж тебе самому решать, с нами ты или нет. У нас тут, знаешь, как замечательно. Но ты сам смотри: не хочешь, и не надо». И, подождав немного, трусили прочь.

Через пару дней Пират уже тоже начинал им тихо подвывать в ответ на провокации. Но боролся, боролся, что было сил. Это действительно было потрясающе. В этих его подвываниях было все. Сначала: «Пошли отсюда, мне без вас хорошо!» – «Ну а что там нового? Как Манька, как Дунька? А Шарик с Тарзаном подрались все-таки или нет?» – «Ох, плохо мне, ребята, да неудобно. Хозяев подвести не могу. В прошлый раз ведь весь в клещах приполз. Врачиху вызывали, уколы какие-то делали. Заботятся ведь здесь обо мне, кормят, поят, никогда про меня не забудут. Вон хозяйка вечно на себе мешки с кормом таскает. И эта, старая, – Пиратушка, Пиратушка. Нет, не пойду, и не приходите больше».

А дальше следовало: «Ну что, опять пришли? Правильно сделали. Надоели они мне тут все. Вот, между собой ругаются, чем меня кормить. А мне что, – все едино, лучше бы ворота открыли. Замучился я уже в этой клетке. Не то что у вас – свобода. А пожрать – и на помойке найти можно. Нынче люди богато живут, вон сколько всего выбрасывают. Все, ребята, выхожу».

Тут Пират начинал лаять, метаться по своему вольеру, как дикий зверь. Сережа его выпускал, потому что он не давал спать ни нам, ни соседям. И он пулей вылетал за ворота и несся вперед. Ошалевшие друзья с трудом за ним поспевали.

И опять по кругу. Приходил через неделю, и опять ему было стыдно. А мы понимали, что у нас безысходка какая-то. Ну прямо как родственники наркомана. И начинали его мыть по-новой.

Один раз он притащил с собой дохлую кошку! Сережа, ругаясь последними словами, эту кошку выкинул.

В следующий раз эту же кошку он притащил через месяц. Муж приехал как раз из долгой командировки, счастливый, наконец-то дома, наконец-то в семье. Еще сидя в доме с раскрытыми окнами, мы почувствовали странный запах. На улицу же просто было невозможно выйти от нестерпимой вони. Вообще-то в моем словаре нет этого слова, но по-другому это назвать было нельзя. Здесь Сережа накричал уже на няню:

– Посмотрите, что позволяет себе ваша любимая собака!

Няня заверила, что она все уберет. Кошку няня похоронила прямо у нас на участке, ночью гордый Пират ее отрыл.

В следующий раз кошку уже закапывали Сережа с нашим старшим сыном в соседней деревне.

Я потом еще долго жила в состоянии страха, что Пират все-таки ее найдет и принесет обратно. И теперь от каждого специфического запаха я впадаю в ступор. А вдруг…

После одного из загулов Пират не вернулся. Мы ждали его долго, пытались искать, все было тщетно.

Няня обливалась горючими слезами. Наши чувства описать было сложно. Конечно, мы к нему привыкли, как к непутевому родственнику, за которого взялись отвечать. Но, с другой стороны, чувство облегчения, безусловно, присутствовало. И все-таки больше, наверное, боялись – а вдруг придет?

Иногда мне кажется, что с Пиратом ничего не случилось, и изредка именно его я вижу в компании бродячих собак. Просто пес сделал выбор. Просто он оказался порядочной собакой и понял, что нечего нас дольше мучить. От своих загулов он все равно избавиться не может, так что пусть будет так.

Думая о Пирате, я всегда вспоминаю фильм «Генералы песчаных карьеров». Одного беспризорника усыновила богатая и очень порядочная семья. Хорошие люди, они все, что только можно, пытались сделать для мальчика. Окружили его такой заботой и вниманием, каких мальчишка никогда в своей жизни не видел. Парень полюбил их, но все равно открыл дверь своим друзьям, и вместе они ограбили дом приемных родителей. После этого мальчишка плакал навзрыд, понимая, что никогда не сможет вернуться обратно. Но выбор он сделал в пользу бывших друзей.

Так и наш Пират: умом-то все понимал, а сделать с собой ничего не мог. У Пирата часто пропадали миски, причем каждый раз мы покупали новые, достаточно дорогие. После того уже, как он ушел, мы нашли все миски за забором. То есть он своим друганам еду прямо в тарелках выносил, чтобы к хорошим манерам приучались. Кстати, надо отметить, что во двор он их не пускал никогда. Да они и не просились как-то. То есть все было с претензией на высокую культуру!

Вот только с кошкой он промашку дал. Не думал, что это нас так расстроит.

Вот такая грустная история. Грустная и поучительная.

Чтобы заводить животных, их надо очень любить, понимать, что это очень хлопотно. И что из любого милого пушистого комочка может вырасти все что угодно. И мы порой не в силах ничего изменить. И с этим нужно будет жить, причем долго.

А с няней мы расстались. После того, как Пират ушел, она так и не смогла успокоиться, все виноватых искала. А главное, постоянно рассказывала Артему:

– Вот ведь почему он убежал? Потому что твои родители его не кормили. А меня же нет по выходным, а он, бедненький, голодным сидел. Они его не любили!

Тема, естественно, задавал вопросы нам, причем в такой формулировке:

– Мама, а почему же вы Пиратика не кормили?