От Лубянки до Кремля Величко Валерий

Огневые испытания разработанных КБХА и изготовленных Воронежским механическим заводом ЖРД проводились на испытательных площадках т. н. «химзавода», располагавшегося в 20 км под Воронежем на берегу красивого водохранилища.

Я попал в 125-й отдел КБХА – отдел измерений.

Исторически КБХА происходило от авиационного КБ, и, как там было принято, наш отдел представлял большой зал с рабочими столами и рядами кульманов. За стоящим в самом центре самым большим столом восседал начальник отдела Владимир Иванович Смыслов, кстати, давший мне рекомендацию в партию.

Молодых специалистов встречали очень доброжелательно, сразу доверяли решение серьезных технических вопросов. И передо мной была поставлена задача разработки прибора, который бы автоматизировал обработку данных от огромного количества датчиков, которыми ракетный двигатель был буквально обвешан во время огневых испытаний. Показатели вибраций двигателя, которые могли привести к его разрушению, записывались тогда осциллоскопом на километрах фотопленки. Затем эти записи проектировались лаборанткой обычным детским фильмоскопом на настенный экран, где ее помощница простым школьным циркулем измеряла амплитуды – пики синусоид. Этих пиков были тысячи. Получившаяся таким образом информация опять-таки вручную набивалась в кодах ЭВМ на бумажную перфоленту. Была тогда такая форма хранения компьютерной информации. Хотя слово «компьютер» появилось, кажется, позднее. При помощи перфоленты данные заводились в ЭВМ, где и производилась необходимая обработка информации.

На подготовке данных каждого контрольно-выборочного испытания (КВИ) ЖРД и рабочих экспериментов ко вводу в ЭВМ работали десятки молодых девчонок. Их работа была весьма трудоемкой, медленной, а главное – ужасно скучной и неинтересной.

Сначала я попытался остаться в рамках аналоговых методов с использованием стандартных измерительных приборов, но постепенно понял, что необходимые результаты можно получить только переведя данные в цифровую форму.

Для выделения и измерения каждого пика синусоиды я решил использовать схему сравнения на триггерных цепочках. Электронная схема сравнивала предыдущий и последующий сигналы, выделяя, таким образом, пик кривой, затем измеряла его и записывала (набивала) показания прямо на перфоленту.

Блок триггеров, собранных на примитивных транзисторах на толстой гетинаксовой плате, был громоздок и малонадежен. Да и стыдно было работать таким диким дедовским методом.

Кстати, моя несостоявшаяся диссертация, если немного упростить, имела название: «Использование методов оптической голографии для выявления мест возможного разрушения сопла ЖРД». Предполагалось в ходе огневых испытаний вообще избавиться от датчиков вибраций и всего описанного мной сложного процесса. Ведь сами достаточно объемные датчики, которых был не один десяток, приклеенные на сопле ЖРД и предназначенные для работы при температурах чуть ли не от абсолютного нуля до тысяч градусов (плюс) по Цельсию, были весьма массивными и вносили существенные погрешности в результаты измерения.

В то время электронная промышленность страны только-только начинала разрабатывать и производить интегральные полупроводниковые схемы. Так как я изначально задумал использовать для своей разработки только самые современные комплектующие, то уговорил своего уважающего все новое начальника отдела В.И. Смыслова послать меня в командировку в подмосковный Зеленоград, являвшийся тогда центром наиболее продвинутых разработок в области полупроводников. Я предполагал ознакомиться с наиболее перспективными образцами электроники. Но все оказалось не так просто.

Мое КБ относилось к Министерству общего машиностроения, а предприятия Зеленограда – к Министерству электронной промышленности. И несмотря на то что у меня была высшая форма допуска к секретам, там, если вы помните межведомственные барьеры, меня приняли не очень доброжелательно.

Но, слава Богу, все закончилось удачно, и я приехал домой, имея в кармане, вопреки всем режимным правилам, горсть секретных тогда интегральных схем. Главное в моем «шпионском деле» было добраться до рядовых работников. Инженер всегда поймет инженера.

По приезде в КБ я в самой эмоциональной и красочной форме рассказал о своих «шпионских» похождениях, не зная, что один из присутствовавших при моем докладе товарищей – Владимир Николаевич Хаустов раньше работал в КГБ, откуда уволился по здоровью.

Теперь я понимаю, что мне повезло попасть на умного человека. Бывших чекистов не бывает. К моему счастью, он доложил своему руководству не о «проявлении инженером Величко неоправданного интереса к государственным секретам», т. е. признаках шпионажа, а о моих способностях проникать к этим самым секретам. И меня, как мне стало известно позднее, не стали разрабатывать по подозрению в измене Родине в форме шпионажа, а стали изучать для возможного использования по линии «С» (нелегальная разведка) ПГУ КГБ.

Через пару дней раздался телефонный «звоночек очень длинный» и строгий голос пригласил меня «подойти в отдел кадров в самый угловой кабинет, дверь которого оббита дерматином».

Там я впервые познакомился с настоящим оперативным работником советских органов государственной безопасности. Строгий и внимательный, не разу не улыбнувшись, он, Борис Григорьевич М., еще раз прослушал мой веселый рассказ о «шпионских похождениях» в Зеленограде. Осуждающе, как мне показалось, покивал головой и задал вопрос: «Ну а у нас в КБХА, как вы считаете обстоят дела с режимом и сохранением государственных секретов?» Я попытался что-то ответить, но понял, что тема для меня совершенно новая, и чтобы мой ответ не был уж совсем дурацким, я попросил дать мне пару дней на размышления.

Отнесся к этому делу очень серьезно. Как помню, нашел в своей библиотеке книгу Жака Бержье «Промышленный шпионаж», внимательно ее проштудировал. Покопался в университетской библиотеке. Почитал мемуары наших и зарубежных разведчиков, хотя тогда их было совсем немного. Моих знаний, личных наблюдений и раздумий хватило на 24 страницы машинописного текста. Кстати, этот, как я его называю, реферат практически без исправлений использовал позднее как курсовую работу на Высших курсах КГБ, и он прошел на «ура».

Теперь мне ясно, что в УКГБ с первых минут меня рассматривали не как кандидата на вербовку как рядового агента или в качестве доверенного лица, а как кандидата на службу в органы безопасности.

Потом надо было выполнить несколько оперативных заданий.

Например, выяснить военный послужной список одного из ветеранов войны, не возбудив у него подозрений. Нужны были номера воинских частей, где он служил в годы войны.

Я под видом проводимого якобы горкомом комсомола социологического опроса о потребностях жильцов дома, в котором он проживал, соблазнив для конспирации поучаствовать в этом деле пять-шесть моих товарищей (они пошли в другие квартиры), появился перед строгими очами, как оказалось, неразговорчивого объекта моего изучения.

Предполагая это (мой отец, например, никогда не рассказывал о войне), нашел способ разговорить его. Тогда только появились мемуары Г.К. Жукова, за которыми гонялись все фронтовики. Выпросил книгу у отца. Пытаясь якобы найти опросную анкету, «случайно» выложил в прихожей из портфеля на журнальный столик кучу бумаг и книгу в том числе. Надо было видеть глаза ветерана. Немного для вида поупиравшись, мол, отец убьет, если узнает об этом, дал ветерану книгу на пару дней и договорился о будущей встрече. Вторая встреча проходила уже за рюмкой чая за прекрасным столом. Оставалось только не забыть его красочных рассказов и запомнить номера воинских частей. Оценка была – «отлично».

Однако по независящим от меня, как я узнал позднее, обстоятельствам, кадрам Воронежского УКГБ нужно было срочно закрыть разнарядку от минских Высших курсов, а кандидат на учебу попал в вытрезвитель после празднования своего «перехода на работу в органы КГБ». Вопрос о кандидате на работу в Управлении «С» ПГУ КГБ не был таким спешным, а разнарядку на Курсы надо было выполнять раньше, и вместо разведки я оказался в контрразведке. О чем, честно говоря, не жалею.

Заместитель по кадрам Председателя КГБ СССР генерал-полковник В.П. Пирожков, с которым после 1991 года мы сотрудничали по ветеранским делам, позднее рассказывал, что мои бумаги о переводе из резерва ПГУ пришлось подписывать лично ему.

Такое серьезное жизненное решение, как переход на службу в Комитет госбезопасности, я, конечно, не мог принять, не посоветовавшись с отцом.

«Ты знаешь, службу в Комитете госбезопасности предлагают лишь один раз, а диссертаций ты в жизни можешь защитить сколько угодно. Мне тоже в 1943 году предлагали поехать учиться или в школу СМЕРША, или в Краснознаменную Высшую офицерскую кавалерийскую школу им. С.М. Буденного. Я выбрал армейскую школу, о чем очень жалел потом. Хотя в офицерской школе я учился по специальности помощника начальника штаба кавалерийского полка по разведке и оперативной работе.

При всем разном, что говорят об НКВД-МГБ, а теперь КГБ, я всегда с большим уважением относился к чекистам. Не раздумывай, соглашайся! Зная тебя, я думаю – там ты будешь на месте».

И уже через пару дней я в форме лейтенанта-связиста расхаживал по прекрасным улицам столицы Белоруссии, будучи слушателем минских Высших курсов КГБ СССР, которые готовили контрразведчиков из «лиц, уже имевших высшее образование и опыт работы на гражданке».

Вернувшись через год в Воронежское управление КГБ СССР, я начал оперативно обслуживать свое родное Конструкторское бюро. Сначала – загородную испытательную площадку КБ – «химзавод», а потом серийный завод – Воронежский механический и др.

На «химзаводе» приходилось расследовать причины аварий ЖРД, взрывов двигателей на стендах при огневых испытаниях, проявления его работниками того самого «неоправданного интереса к закрытой информации» (подозрение на шпионаж), розыска утраченных секретных и совсекретных документов и др.

По ходу дела нанюхался вреднейших химикатов – и амила (окислитель), и гептила (ракетное топливо), до сих пор иногда печень барахлит.

Но, наверное, сложнее всего было восстановить добрые отношения с самолюбивым Главным конструктором Александром Дмитриевичем Конопатовым, который был очень обижен моим уходом в КГБ. Руководитель моего диплома в ВГУ и практики в НИИПМ (НИИ полупроводниковых материалов), которого я рекомендовал на свое место в КБХА, не показал себя, и работы по использованию голографии в двигателестроении у нас в КБ, к сожалению, насколько я знаю, так и не получили развития. В любом деле нужен энтузиаст.

Дальше было много разного и не менее интересного.

Особенность работы в местных органах госбезопасности состоит в том, что каждый офицер-контрразведчик-многостаночник занимается и агентурно-оперативной работой по всеми линиям от саботажа и шпионажа до политического сыска, проводит весь комплекс оперативно-технических мероприятий, организует наружное наблюдение за объектами проверки и разработки, выполняет поручения следователей, участвуя в расследовании уголовных дел, входящих в компетенцию КГБ, и многое др.

Опыт приобретается богатейший и разноплановый. Это также требует отдельного подробного рассказа. Об этом уже многие мои коллеги очень интересно рассказывали.

В 1980 году я с должности заместителя начальника отделения – начальника информационно-аналитической группы (ИАГ) Воронежского управления КГБ СССР в воинском звании майора был с повышением переведен в Москву в Центр, в Главное управление контрразведки.

Через пару лет сотрудники отдела избрали меня секретарем партийной организации, а еще через три я был инструктором Парткома КГБ СССР.

Учитывая специфику их работы, с первых дней существования структур ЧК – ВЧК – ГПУ советские органы государственной безопасности являлись «вооруженным отрядом партии» и, естественно, комплектовались только из членов и кандидатов в члены КПСС и комсомольцев.

Всероссийская перепись населения в августе 1918 года показала, что в центральном аппарате ЧК коммунисты уже тогда составляли 52,2 %.Позднее эта цифра была значительно больше.

9 января 1959 года Протоколом № 200 заседания президиума ЦК КПСС было утверждено Положение о КГБ и его органах, где однозначно определено: «Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР и его органы на местах являются политическими органами, осуществляющими мероприятия Центрального Комитета партии и Правительства по защите социалистического государства от посягательств со стороны внешних и внутренних врагов, а также по охране государственных границ СССР. Они призваны бдительно следить за тайными происками врагов Советской страны, разоблачать их замыслы, пресекать преступную деятельность империалистических разведок против Советского государства…

Комитет государственной безопасности работает под непосредственным руководством и контролем Центрального Комитета КПСС. Руководящие работники органов государственной безопасности, входящие в номенклатуру ЦК КПСС, утверждаются в должности Центральным Комитетом КПСС. Работники, входящие в номенклатуру местных партийных органов, утверждаются в должности соответственно ЦК компартий союзных республик, крайкомами и обкомами КПСС».

Принцип политического руководства ВКП(б) – КПСС советскими органами государственной безопасности был одним из основополагающих в организации всех сторон их жизни и деятельности. Партийные органы, правда, не имели права вмешиваться только в оперативную деятельность.

Поэтому мне противны страусиная политика и откровенные спекуляции бывших офицеров, а то и генералов КГБ, о том, что они, мол, были «служивыми». Не «служивыми» вы, господа, были, а коммунистами-чекистами. Если действительно вы себя таковыми считали? Даже сержант-командир отделения в армии, имевший 8–10 подчиненных, был по большому счету не «служивым», а воспитателем преданности государству, а значит, в какой-то части – политработником.

Партийная организация ВЧК – ОГПУ – НКВД – НКГБ – МГБ – КГБ СССР всегда представляла из себя многотысячный партийный коллектив, построенный в соответствии с требованиями Устава КПСС по сложной иерархической схеме.

В разные времена были разными роль и авторитет Парткома КГБ в жизни органов госбезопасности.

Лаврентий Берия, как мы знаем, все служебные вопросы решал единолично. Коллегия министерства бездействовала. Назначения на важнейшие посты и в центральном аппарате министерства, и в республиканских МВД он решал самостоятельно, даже не согласовывая с ЦК КПСС. Секретаря Парткома он просто не принимал.

Во времена моей службы, в 1970–1990-е годы, в зависимости от числа сотрудников в подразделениях местных органов и центрального аппарата КГБ СССР имелись самостоятельные парткомы с правами райкомов (в Центре – всего 22). Например, Первого Главного управления (внешней разведки) или Второго Главного управления (контрразведки) и др. В более мелких подразделениях были партийные организации, руководили которыми партийные бюро во главе с секретарем, как правило, не освобожденным, как это было у нас в 13-м отделе 2ГУ. В войсковых подразделениях КГБ имелись Политотделы воинских частей. Исключение составляли Пограничные войска, партийной работой в которых также руководил партком, парторганизация № 44.

Основным исполнительным органом, руководящим всей текущей работой нижестоящих партийных организаций, был Партком КГБ СССР, или, как он назывался, – «Большой партком».

«Большой партком», обладавший правами обкома, замыкался на Отделе административных органов ЦК КПСС, руководимом тогда членом ЦК КПСС генерал-полковником Н.И. Савинкиным.

Помимо секретаря Парткома КГБ СССР А.Б.Суплатова и двух его заместителей – А.А. Тараканова и Е.В. Муравьева было еще 16 членов бюро Парткома и около 50 членов Парткома. Членами Парткома были, как правило, руководители основных подразделений КГБ.

Генерал-майор Суплатов Александр Борисович родился 18 июля 1931 г. в г. Джамбуле. В органах госбезопасности с 1967 г. – помощник – заместитель начальника Управления по кадрам, начальник Управления КГБ СССР по Тульской области. В Центральном аппарате КГБ с 1976 г. Начальник подразделения – начальник Управления кадров Комитета.

1982–1989 гг. – секретарь Парткома КГБ СССР.

Начальник Мобилизационного отдела КГБ СССР, а потом – председатель Совета ветеранов подразделения. Почетный сотрудник госбезопасности, имеет государственные награды. Скончался в июле 2010 г. в Москве.

Структурно Партком КГБ СССР не отличался от подобного рода партийных органов и состоял из отделов организационно-партийной и кадровой работы, идеологического (с кабинетом политического просвещения) и общего, а также сектора партийного учета.

Отдел организационно-партийной и кадровой работы, в котором я имел честь служить инструктором с 1985 года, по праву считался основным отделом, особенно в вопросах внутрипартийной жизни. Среди его многочисленных функций выделялись: наблюдение за работой партийных комитетов и организаций подразделений, оказание им помощи, изучение и обобщение их опыта, подготовка материалов к их отчетам на заседаниях Парткома КГБ и др.

Для распространения положительного опыта Парткомом издавался совершенно секретный «Бюллетень», редактором которого я был около года. Бюллетень рассылался в партийные организации главных и самостоятельных управлений и отделов, которых было около 50. Кажется, 5–6 экземпляров шли в адмотдел ЦК КПСС. Дополнительной для меня нагрузкой также была работа по отслеживанию хода отчетно-выборной кампании в организациях Комитета, ведение ее секретной – «особой важности» статистики.

Одним из важных направлений в деятельности отдела, как это видно из полного его названия, была кадровая работа. В соответствии с упоминавшимся уже Положением о КГБ и его органах на местах: «Перемещение работника, состоящего в номенклатуре ЦК КПСС или местных партийных органов, с одной должности на другую может быть произведено только после решения ЦК КПСС или местных партийных органов».

Работая в тесном контакте с руководителями подразделений и их кадровыми аппаратами, отдел участвовал в подборе, расстановке и воспитании кадров, осуществлял меры по улучшению качественного состава кадров на различных участках работы, совершенствованию системы их подготовки и переподготовки.

Боевым штыком подразделений Парткома в этом деле являлись штатные инструкторы, вместе с руководством отдела их было всего 12 человек, которые курировали конкретные партийные организации Комитета госбезопасности.

Так, работая с 1985 по 1986 год освобожденным инструктором отдела организационно-партийной работы «Большого парткома», я кроме партийных организаций родного мне 6-го (экономического) Управления, которое к тому времени уже выделилось из Второго Главка в самостоятельное, и Следственного отдела Комитета курировал многотысячную парторганизацию 9-го Управления КГБ СССР, знаменитую «Девятку».

По правилам, при назначении коммуниста на вышестоящую должность, при направлении в заграничные командировки и т. п. подразделением готовилась партийно-служебная характеристика, которая обязательно визировалась инструктором-куратором у секретаря Парткома КГБ. При этом инструктор обязан был убедиться в ее объективности. Участие в кадровой работе, где его мнение почти всегда было решающим, способствовало авторитету инструктора в подразделениях.

В Комитете госбезопасности, может больше, чем где либо, кадровая работа рассматривалась не просто как важное дело, но как поистине решающее условие осуществления коммунистами-руководителями всей политики партии.

Идеологический отдел, как и следует из его названия, занимался агитацией и пропагандой, разъясняя членам партии идеологию государства, государственной политики, роль в ней Комитета государственной безопасности, вел индивидуально-воспитательную работу в чекистских коллективах, воспитывая бойцов «вооруженного отряда партии» в духе патриотизма и преданности Родине. Отвечал за наглядную агитацию и вел культурно-просветительскую работу и др. В состав отдела, как уже было сказано, входил также Кабинет политического просвещения.

Общий отдел под руководством полковника-пограничника С.Н. Романова выполнял функции Секретариата, в его штатах находились и финансовые работники, ведущие бухгалтерию Парткома.

«Большой партком» руководил также работой Комитета ВЛКСМ и Объединенного комитета профсоюзных организаций КГБ СССР.

По роду своих инструкторских обязанностей мне приходилось участвовать в подготовке партийных активов 6-го и 9-го Управлений и Следственного отдела, а также их основных подразделений, руководить комиссиями по проверке различных направлений жизни и деятельности огромных и разноплановых коллективов, рассматривать жалобы и заявления сотрудников, готовить партийные характеристики и т. п.

С легкой руки начальника 9-го Управления генерал-лейтенанта Юрия Сергеевича Плеханова, глубоко партийного человека, я был одним из первых инструкторов Парткома КГБ, который в полной мере был допущен к специфическим секретам правительственной охраны.

И постепенно из-за завесы не всегда обоснованной секретности вырисовывалось представление о непростой работе подразделения, о его людях.

В соответствии со сложившейся практикой по завершении любых партийных форумов (собраний, заседаний Парткома, партактивов и др.) присутствовавший на них инструктор был обязан выступить и от имени вышестоящей парторганизации дать оценку проведенному мероприятию.

Это было не только непростое, но и опасное занятие. Если говорить о партийных активах 9-го Управления, проходивших обычно в актовом зале Кремлевского полка в Арсенале, на которых присутствовало тысячи полторы коммунистов, а в президиуме сидел весь многозвездный генералитет, как правило, возглавлявшийся одним из заместителей Председателя КГБ (Г.К. Цинев).

Выступление обязательно должно было содержать критические замечания и конкретные предложения по работе. Ошибаться было нельзя. Даже в КГБ генералы критики не любят. За любой ошибкой, неточностью или некорректным высказыванием мог последовать звонок секретарю Парткома: «А Ваш инструктор..!», а то и самому Председателю. Но и беззубость инструктора не приветствовалась секретарем Парткома, и расправа могла прийти с разных сторон и быть короткой.

Вот так и приходилось ходить по лезвию ножа.

С Юрием Сергеевичем меня сблизил один случай. На одном из партийных активов, посвященных совершенствованию служебной деятельности Управления, с часовым докладом, приправленным огромным количеством цитат из давно умерших и еще живущих классиков марксизма-ленинизма, выступал один из заместителей начальника, генерал-майор С.

В течение 40 минут он подробно рассказывал о сложной международной обстановке, о размещении ракет средней дальности в Европе и т. п. И лишь 10–15 минут были посвящены основному вопросу. Естественно, что за это время сложно было его в полной мере «осветить». Не было упомянуто ни одной фамилии, не высказано ни одного критического замечания, а также не было ни одного рационального предложения.

На партийном мероприятии присутствовал генерал армии Г.К. Цинев, имевший большой опыт партийной работы с Л.И. Брежневым еще в Днепропетровске, а потом в армейских политотделах на фронтах Великой Отечественной. Кстати, его жестких бескомпромиссных оценок, а иногда и глубоко предвзятых, боялись в КГБ буквально все. После них слетели погоны не у одного большого начальника.

Генерал армии Цинев Георгий Карпович родился 5 мая (по ст. стилю 22 апреля) 1907 г. в г. Екатеринославе. В 1934 г. окончил Днепропетровский металлургический институт. С 1939 г. – на партийной работе в Днепропетровске, секретарь Ленинского райкома партии, второй секретарь Днепропетровского городского комитета партии. Призван в Красную Армию в ноябре 1941 г., ветеран Великой Отечественной войны.

С 1953 г. – на руководящей работе в органах государственной безопасности. С февраля 1966 г. – начальник 3-го Главного управления КГБ (военная контрразведка). Член коллегии КГБ с 24 мая 1967 г. С августа 1970 г. – заместитель Председателя КГБ при СМ СССР, а с января 1982 г. – первый заместитель Председателя КГБ СССР.

Доверенное лицо Л.И. Брежнева в Комитете госбезопасности. Скончался 31 мая 1996 г. Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.

Стремясь не нарушать уставные требования – не покушаться на авторитет коммуниста-руководителя, стремясь не обидеть заслуженного генерала, я в своем выступлении отделался небольшими общими критическими замечаниями, а президиуму предложил обсудить мероприятие приватно, естественно, в присутствии докладчика.

В кабинете Ю.С. Плеханова в присутствии докладчика-генерала С., заместителя секретаря Парткома Управления Ч. и «ужасного» Георгия Карповича я провел нелицеприятный разбор мероприятия с подробным хронометражем доклада. Благо в зале полка напротив президиума прямо передо мной висели огромные настенные часы.

Моя судьба и карьера, я понимал, повисли на волоске и зависели от того, согласятся ли с моей оценкой Цинев и Плеханов.

Слава Богу, все обошлось! Цинев даже выразил мне свою благодарность, отметив, что я как потомственный военный, проявил деликатность, следуя воинскому уставу, не обсуждать командира при подчиненных.

Генерал-докладчик, уходя, крепко хлопнул дверью и матерно выругался в адрес заместителя секретаря Парткома: «Что же ты… мне такой доклад подсунул..!»

Потом, во время почти полуторагодичной совместной работы в «Девятке», генерал (он умер от аппендицита) принципиально со мной не разговаривал и демонстративно отворачивался, проходя мимо.

После этого моего «подвига» уважение мое к Юрию Сергеевичу возросло многократно, а он, я думаю, именно тогда обратил на меня особое внимание.

Генерал-лейтенант Плеханов Юрий Сергеевич родился 20 мая 1930 г. в г. Москве. Образование высшее – преподаватель истории. 1951–1967 гг. – работа в комсомольских и партийных органах. Последняя должность – секретарь Секретаря ЦК КПСС Ю.В. Андропова.

В органах КГБ СССР с 1960 г. – старший офицер приемной Председателя КГБ при СМ СССР. 1970–1983 гг. – начальник 12-го отдела КГБ при СМ СССР и КГБ СССР.

1983 г. – август 1991 гг. – начальник 9-го Управления КГБ СССР, Службы охраны КГБ СССР.

Почетный сотрудник госбезопасности. Награжден орденами: Ленина, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, Знак Почета. Имел 11 медалей. Умер 10 июля 2002 г. Похоронен на Кунцевском кладбище в Москве.

И вот однажды, через пару месяцев после обсуждения итогов проходившего в «Девятке» очередного партийного актива, Юрий Сергеевич Плеханов пригласил меня в комнату отдыха своего кабинета, где на столе стояли бутылочка хорошего коньяка и тарелка с тонко нарезанным лимончиком. Пристально вглядываясь мне в глаза и хитро улыбаясь, он задал мне непростой вопрос: «Валерий Николаевич, вот Вы уже около года работаете с нами, а что Вы думаете о надежности охраны, например, Кремля?»

Очередная проверка моей принципиальности и профессионализма, подумал я, но решил не изменять себе. Предупредив, что мое видение проблемы, естественно, непрофессионально и сугубо субъективно, я изложил свое мнение, которое опять-таки было достаточно критичным.

При этом я ссылался на собственный (около 10 лет) опыт оперативного обслуживания хорошо охраняемых особо важных ракетостроительных объектов г. Воронежа, на свои американские «олимпийские» наблюдения и др.

Основная мысль состояла в том, что, по моему мнению, охрана Московского Кремля в тот период была рассчитана лишь на пресечение незаконных непрофессиональных проникновений на его территорию. Не была предусмотрена ни серьезная техническая защита (кроме охранных сигнализации и телевидения), ни силовая (войсковая) защита объекта не только от профессиональных диверсионно-террористических групп, которые уже имелись в составе спецслужб многих стран, но и от возможных доморощенных террористов. А тогда мы уже имели знаменитые взрывы в метро, захваты самолетов и др.

Надо было учитывать, что в СССР хватало бывших военнослужащих МО, КГБ, МВД, обстрелянных в Афгане и других странах мира или хуже того (для охраны и правоохранительных органов) имеющих спецназовскую подготовку.

Некоторые из них потом достаточно «эффектно» показали себя в лихие 90-е.

Но все же большая и наиболее профессионально подготовленная их часть в результате тщательного отбора и систематического воспитания командирами и политработниками имела серьезные убеждения и нравственные устои. Знаменитые кагэбэшные «Альфа» и «Вымпел» в октябрьские дни 1993 года, несмотря на приказ самого ЕБНа и обещания хорошего денежного и другого вознаграждения, не допустили кровопролития при взятии Дома Советов. Воспитание и чекистские нравственные устои взяли верх.

Хотя и в советские времена, особенно в рядах МВД, хватало «героев» – профессионалов-беспредельщиков.

В период первого противостояния народа и ельцинской власти 1 мая 1993 года я встретил на Ленинском проспекте с трудом переставлявшего ноги избитого Ю.С. Плеханова, которого под руки вела домой жена, Руфина Павловна. Они возвращались с митинга в районе площади Гагарина, который был жестоко разогнан московской милицией и ОМОНом. ЮС получил тогда несколько ударов дубинкой по больным почкам. Озверевшие милиционеры и омоновцы, со щитами и дубинками наперевес, молотили тогда всех подряд, не разбирая старых и малых.

Я не удержался и съехидничал: «Юрий Сергеевич, а омоновцы-то еще наши – советские. Видимо, обули, одели, откормили, хорошо вооружили, научили их как бить, но забыли рассказать – кого и за что!»

В ответ услышал привычное: «Ну ты, Величко, как всегда..!»

Сегодня в России ситуация еще страшнее. Практически каждое министерство и ведомство выпестовало свой собственный спецназ, который, к сожалению, как и раньше, учат сначала бить и стрелять, а лишь потом разбираться «кого и за что».

Яркий пример – беспредел «команды Лысюка («Витязь»)» в те же октябрьские дни 1993 года в Останкино. До сих пор помню беспорядочный огонь выискивающих жертвы БТРов. На одном из металлических столбов перед зданием телецентра, за которым я прятался в тот вечер, остались отметки от пуль бывших «дзержинцев».

По количеству бойцов, вооружению, оснащению, материальному и денежному обеспечению эти карманные армии уже давно, по-моему, переплюнули и Российскую Армию, и Военно-Морской флот, и ВВС.

Видимо, есть чего власти бояться? Не отстает от государства и большой бизнес, и вездесущий криминал. Давно уже нет независимых частных охранных предприятий, все ЧОПы при ком-то: при «Газпроме», «Лукойле», «Роснефти» и т. п., при «солнцевских», «долгопрудненских», «таганских» и т. п.

В различного рода частных школах вы можете встретить инструкторов из «Альфы», «Вымпела», спецназов ГРУ и даже «специалистов» из Израиля, США и др.

Стремится иметь свои ЧОПы, как я сказал, и каждая уважающая себя ОПГ.

Говорил я тогда, в середине восьмидесятых, также о том, что не решены правовые вопросы использования охраной огнестрельного оружия и специальных средств. Привел пример, когда грузовик с пьяным водителем, пробив чугунную ограду у Кутафьей башни, прорвался через Троицкие ворота на Ивановскую площадь Кремля и долго колесил по ней. Сотрудники охраны, размахивая малокалиберными пистолетами ПСМ, бегали рядом с машиной, угрожая и матерясь, но так и не решились открыть огонь на поражение. «Чекистско-войсковая операция» закончилась, когда в бензобаке автомашины-нарушителя иссяк бензин и пьяный водитель просто вывалился из кабины. Хорошо, что это были другие времена и это не была начиненная взрывчаткой автомашина с водителем-смертником.

Да и психология сотрудников охраны была другой.

Были с моей стороны и конкретные предложения, «чтобы я сделал, если бы…»

(Позднее некоторые из них были внедрены).

Не прошло и недели. Поздно вечером я сидел в своем кабинете в Парткоме и с 8-го этажа любовался мокрыми московскими крышами, старинным из красного кирпича зданием телефонной станции.

Зазвонила АТС-2 – «кремлевка». Плеханов. «Валерий Николаевич, Вы еще на работе? Не могли бы приехать в Кремль? Моя машина ждет Вас внизу».

В голове (ехидное): «А если так, то чего тогда было спрашивать мое желание?»

Разговор на «Вы», странно, после того моего «подвига» он всегда доверительно обращался ко мне на «Ты», «Валерий» – уж больно велика была разница между нашими воинскими званиями, положением, да и возрастом?

Значит, что-то серьезное! Вроде бы больших проколов за последнее время у меня не было?

Действительно, перед входом в Партком на Малой Лубянке (теперь) стоит под парами начищенная «Волга-3102» МОЛ 00–09. В кабине тепло, играет музыка, запах кофе и хорошего парфюма.

Моросит легкий дождичек. Несемся по ярко освещенной ночной Москве, форсированный движок работает практически неслышно. Милиция, увидев номера, вытягиваясь во фрунт, отдает честь.

Прокатив по улице Куйбышева, машина по сверкающей под дождем брусчатке влетает через Спасские ворота в Кремль. Прямо над нами громко бьют куранты.

Такое я раньше видел только в кино.

Паркуемся на Ивановской площади, встав в ряд таких же отполированных водителями и дождем красавиц.

Подсвеченные прожекторами сверкают Иван Великий, купола кремлевских храмов. Царь-колокол и Царь-пушка… Впечатление незабываемое. Умеет Юрий Сергеевич психологически подготовить человека к беседе!

В 14-м корпусе (его название я узнал позднее) Кремля благоговейная тишина, звуки шагов скрадываются широкой красной «кремлевской» дорожкой. Пахнет хорошим табаком. ЮС был заядлым курильщиком, курил только настоящий «Кент». Позднее мне этот запах сигнализировал о том, что начальник на своем рабочем месте.

В приемной тоже тишина, полумрак и бдительный секретарь-тезка, Валерий Николаевич.

ЮС встречает меня у дверей своего кабинета. Сегодня разговор официальный за его рабочим столом. На столе – крепко заваренный чай и знаменитые «кремлевские» сушки, большие, тонкие и чуть сладковатые.

Честно сказать, я не мог терпеть эти чаепития. От крепкого чая на голодный желудок, а угощения почему-то были именно в таком состоянии, меня обычно тошнит. А отказаться от них, если предлагает, например, Председатель КГБ, секретарь Парткома КГБ или начальник 9-го Управления, – нахальство. Ведь это – знак доверия и уважения. Вот и приходилось терпеть, чтобы не обидеть.

Начинает без предварительной подготовки: «Валерий Николаевич, я предлагаю Вам поработать в 9-м Управлении. Для «чекизации» Управления, превращения его из военизировано-силового и во многом – хозяйственного в серьезное оперативно-чекистское подразделение мне сейчас нужны опытные кадры из оперативных подразделений Комитета госбезопасности.

Работа предстоит большая. Требует серьезной проработки буквально вся законодательная и нормативно-правовая основа деятельности Управления. Устаревшие документация и порядок сегодня порождают массу негативных моментов: длительное согласование на самом высоком уровне вопросов о правомерности и порядке действий сотрудников, например по пресечению действий нарушителей, применения оружия и спецсредств и т. п. Все это приводит к запаздыванию, в частности, оснащения подразделений современным оружием, средствами защиты, оперативной техникой.

Нам необходимо отказаться от экстенсивных путей решения оперативных задач, сделать ставку на маневрирование силами и средствами. Необходимо подумать о широком внедрении в практику последних достижений науки, техники и современных технологий. У пограничников в ГУПВ, например, решается вопрос о создании Службы научного обеспечения деятельности погранвойск. А почему бы нам об этом не подумать? Да и многое другое.

Я уже давно наблюдаю за Вами. У Вас за плечами хорошее университетское естественно-научное образование, это если говорить о научном обеспечении охранной деятельности. Неплохое знание работы местных органов КГБ, что будет важно при подготовке поездок охраняемых лиц по стране. Ваш опыт работы в выездном отделе Главного управлении контрразведки в тесном контакте с разведывательными подразделениями Комитета, поездки за рубеж будут важны при подготовке зарубежных визитов.

Пригодится опыт Вашего руководства аналитическим подразделением в воронежском Управлении КГБ и информационно-аналитической работой в 13-м отделе ВГУ, умение готовить серьезные аналитические документы. У нас это все только в зачатке. Необходима система прогнозирования угроз в отношении охраняемых лиц с использованием АИС ГВЦ (автоматизированных информационных систем Главного вычислительного центра) КГБ СССР.

Ну а работа в Большом парткоме, как я убедился, дала Вам не только понимание роли Комитета госбезопасности в политике страны, знание его структуры, но и умение работать с людьми и знание положения дел в нашем Управлении, его кадров.

Важно также, что Вас лично знает и положительно оценивает Ваш труд руководство Комитета госбезопасности и многих его подразделений».

Лестно было слышать подобные слова.

Было видно, что он хорошо ознакомился с моей оперативной биографией и результатами прежней работы, и не только в КГБ.

Но, откровенно говоря, у меня тогда были совершенно другие жизненные планы.

До прихода в Партком, являясь заместителем начальника отделения в 13-м отделе 2-го Главного управления (главного управления контрразведки) КГБ СССР, я занимался «борьбой с изменой Родине на канале выезда советских граждан за рубеж», а также организацией контрразведывательной работы на канале выезда советских граждан за рубеж по частным делам.

Моей «клиентурой» были известные предатели-невозвращенцы типа Нуриева, Барышникова, Ростроповича, Вишневской, Шостаковича, Любимова (по линии культуры) и другие изменники рангом пониже.

Надо сказать, что ежегодно, вопреки бытующим мнениям о том, что якобы из СССР за границу бежали толпами из многомиллионного числа советских граждан, выезжающих за рубеж по линии экономических связей, научно-технического обмена, культуры, спорта и по частным делам, что относилось к компетенции нашего подразделения, от возвращения в СССР отказывались не более 25–30 человек. (В 1985 году на всех каналах выезда отказались возвратиться в СССР всего 35 человек – Отчет В.М. Чебрикова М.С. Горбачеву о работе КГБ СССР за 1985 год. Упоминавшийся уже Вашингтонский архив.)

Естественно, мы старались свести это явление до минимума, докапывались до его первопричин, отслеживали поведение невозвращенцев за рубежом и др.

Могу с уверенностью сказать, что «политических» среди них практически не было. Чаще всего первопричиной становились: ущемленное самолюбие, личные обиды, бытовые трудности и стремление избежать наказания за различные, как правило, аморальные прегрешения.

Борцов с советской властью, как они сейчас ни пытаются набить себе цену, среди них практически не было. И неудивительно, что большинство невозвращенцев, не найдя счастья на чужбине, давно вернулись и процветают в современной полукриминальной России.

Благо Лубянка умеет хранить тайны.

Кроме того, часто советские граждане становились жертвами разработанной спецслужбами противника эффективной системы склонения их к невозвращению на Родину. Создавались оперативные ситуации, когда человек был обречен. Как всегда расчет делался на самые низменные качества человека: страх, жадность, пьянку, похоть.

Практически на каждой советской туристической группе спецслужбами и враждебными идеологическими центрами отрабатывался этот набор вечных общечеловеческих «ценностей». Зная страну, маршрут и время пребывания, можно было на 100 процентов предвидеть, где, когда и что произойдет. Только за первую половину 1988 года, как заявил в одном из своих выступлений В.А. Крючков, против советских миссий и граждан за границей было проведено 900 провокационных акций.

Но все наши предупреждения встречались со скептическими улыбками. И до сих пор завзятые юмористы не забывают похихикать над выезжавшими в составе групп «тупыми кагэбэшниками».

А ведь на подобную работу прагматичный Запад выделял тогда огромные деньги.

В США в эпоху Рейгана в 1983 году ЦРУ был создан целый специальный Фонд «Jamestown Foundation», который должен был «оказывать помощь коммунистическим перебежчикам занять желаемое место в американском обществе».

Оказавшись за рубежом, перебежчики и невозвращенцы убеждались, что они были нужны своим совратителям лишь для пропагандистских акций, и выказывали недовольство в связи с невозможностью сделать на Западе карьеру, сравнимую с той, которую они бросили на Родине. Чтобы не отпугнуть «карьеристов», в правление Фонда были введены родственные души – один из бывших руководителей румынской разведки генерал Ион Пачепа, а также бывший заместитель генерального секретаря ООН, советский дипломат-предатель Аркадий Шевченко, перешедшие на сторону неприятеля в 1978 году.

Одной из форм экономии средств ЦРУ для финансовой поддержки предателей были предусмотрены гонорары за печатание и реализацию их антисоветских свидетельств-мемуаров. В административном совете Фонда состояли такие одиозные фигуры, как Дик Чейни и Марсия Карлуччи (супруга Фрэнка Карлуччи – в то время заместителя директора ЦРУ).

До работы в Парткоме и этой встречи я пять лет с огромным интересом создавал информационно-поисковую систему, которая только-только начала давать неплохие результаты по выявлению агентуры противника. В каких-то вопросах мы уже начали соревноваться с Управлением «Н» ВГУ, с информационными структурами ПГУ (внешней разведкой). По нашим материалам были заведены дела оперативной разработки на агентов-двойников, работавших за рубежом на канале выезда.

Дважды наши аналитические справки заставляли руководство КГБ проводить серьезные оперативные совещания, вносить серьезные коррективы в работу. Так, по материалам 13-го отдела об изменении отношения спецслужб КНР к работе с советскими гражданами такое совещание проводил лично Ю.В. Андропов. На наших материалах он написал красным карандашом – «Вот так надо работать!»

Систематическая и скрупулезная работа с отчетами о заграничных поездках агентуры и оперработников стала давать все более серьезные результаты. Так, мы стали фиксировать, что в Западной Европе на всех каналах выезда советские граждане все чаще стали сталкиваться с одними и теми же вопросами, которые в одинаковой формулировке, в одинаковой последовательности задавались им совершенно разными иностранцами. Разные страны, разные города, разные люди, но вопросы удивительно похожие. Все это очень напоминало целенаправленные социологические опросы.

Четко высвечивалась их методика и направленность. Сначала шли безобидные расспросы личного характера, где родился, где учился, о семейном положении, о родителях и детях и т. п. Если человек отвечал, следовали вопросы посложнее: об отношении к наиболее острым политическим проблемам, в частности, как воспринимается человеком и его окружением назначение, например, Председателя КГБ СССР Ю.В. Андропова Генеральным секретарем ЦК КПСС и т. п.; а потом, если человек оказывался разговорчивым, «без тормозов», без стеснения шел конкретный разведдопрос – в каких частях Советской Армии служил, какая там боевая техника и т. п.

Активное участие в этой работе принимали эмигранты, различные антисоветские националистические организации типа НТС, и особенно ОУН.

Чтобы убедиться в правильности своих подозрений, мы стали целенаправленно ориентировать людей на получение подробных данных о каждом случае анкетирования, о конкретных вопросах, об иностранцах их задающих и т. п. Очень скоро нам удалось не только создать коллекцию опросных анкет, но и был составлен список лиц, принимавших в них участие. То есть – агентуры противника. Многие заграничные «соотечественники-доброжелатели» показали себя с истинной стороны. Сомнений в том, что это был новый метод сбора разведданных, не было.

Совсем недавно мне в руки попалось интервью Эрнста Эрлау (Ernst Uhrlau), бывшего директора БНД (западногерманская разведка), который с гордостью рассказывал о своем нововведении, о внедренном им анкетировании граждан соцстран. Речь шла в основном о Восточной Германии, но понятно, что и граждане СССР также не оставались без внимания во всех странах.

«…Когда я начал работать в немецкой разведке, наши службы оценивали восточногерманский режим как стабильный. Но я бывал в ГДР, и мое впечатление и от этой страны, и от Польши, например, что эти страны куда ближе к коллапсу, чем к стабильности. Поэтому я решил прибегнуть к системе анкетирования. Конечно, это не был полностью социологический подход, потому что мы не могли выбирать наших респондентов. Мы составили анкету примерно из 20 вопросов, включая бытовые условия, снабжение, возможность ездить за рубеж, социальную жизнь (дружба и т. д.). От этих вопросов мы переходили к собственно политическим темам, но мы не раздавали анкету для ответа в письменном виде, а проводили неформальные устные опросы.

Люди, которые нам отвечали, не подозревали, что эти данные потом обрабатывались нашими спецслужбами. Каждые шесть месяцев мы получали результаты примерно 600 опросов. И результаты сообщались правительству, парламентским институтам, занимавшимся Восточной Германией, а также нашим британским, американским и французским союзникам. Я лично передавал их в Елисейский дворец в сопровождении руководства французских спецслужб. А также в Белый дом и на Даунинг стрит. Такие опросы проводились впервые за сорок лет. Мы хотели понять, возможны ли изменения и стоит ли восточногерманский режим на солидных ногах».

Кстати, я предыдущий абзац написал задолго до ознакомления с откровениями Эрлау. Я понимаю, что спецслужбы противника получали, таким образом, определенный оперативный результат, но и нам, после накопления необходимого количества данных, удавалось без ошибок определять, кто из принимающих советских граждан иностранцев, зарубежных фирм связан со спецслужбами.

База данных КГБ об агентуре противника, как вы поняли, существенно пополнилась после нововведения Э. Эрлау.

Кстати, многие вражеские пособники уже давно вернулись в Россию, и я не думаю, что они стали больше любить нашу страну, а враги наши сняли их с крючка. Интересно, чем они занимаются сейчас?

С большей степенью результативности мы стали выявлять вербовочные подходы к советским гражданам, предупреждать провокации против них, целенаправленно ориентируя выезжающих за рубеж на новые методы деятельности спецслужб, разрабатывать иностранцев.

В каждом управлении-отделе или отделении местного органа КГБ СССР существовало подразделение или сотрудник, работавшие «на канале выезда».

Но не во всех регионах страны одинаково целеустремленно и грамотно работали на этом направлении. Некоторые работники, выезжавшие в загранкомандировки в составе различного рода коллективов, воспринимали такие поездки не как высокое доверие, а как поощрение. И, естественно, при таком подходе сложно было ожидать от них серьезных оперативных результатов. Чаще всего по возвращении они нам скромно отвечали: «Ничего интересного выявить не удалось!». Не верить мы не могли.

На определенном этапе накопление оперативных материалов и их целенаправленная обработка позволили нам не только усовершенствовать систему получения данных о противнике, но и разработать критерии оценки качества разведывательной и контрразведывательной работы выезжавших за рубеж оперработников, агентов и доверенных лиц, а значит, и направлявших их местных органов КГБ.

Зная маршрут, например, туристической группы, мы с большой степенью вероятности могли предсказать, с чем сталкивался оперработник, что он видел по пути следования, с кем из иностранцев и бывших советских граждан он общался и др. И, таким образом, из представленного им отчета четко просматривались и уровень его общей и оперативной подготовки, старательность в выполнении задания и даже его честность.

Все чаще на места стали уходить подписанные на уровне руководства ВГУ разгромные распоряжения типа: «В связи с отсутствием в работе Х. конкретных оперативных результатов во время его поездки в…, считаем в дальнейшем нецелесообразным направление его в заграничные командировки».

Эта бирка становилась преградой не только для последующих загранпоездок, но и для должностного роста «отдохнувшего за рубежом» нерадивого и, как правило, не рядового сотрудника.

Результаты превосходили все наши ожидания. В КГБ – УКГБ по вопросам работы на выезде стали проводиться совещания руководства, создавались специальные комиссии, Советы, за выезжающими за границу оперработниками закреплялись опытные наставники, стали практиковаться направления их на подготовку в Москву к нам в отдел и т. п.

Возросло количество серьезных оперативных сигналов, материалов, по которым заводились дела оперативного учета и т. п.

Работников 13-го отдела стали приглашать для оказания помощи в местные органы госбезопасности. Приходилось бывать в местных органах госбезопасности и мне. Так, в составе проверочных комиссий Инспекторского Управления КГБ СССС под руководством генерал-лейтенанта С.В. Толкунова пришлось побывать в обкоме КПСС в Свердловске, где нас принимал Первый секретарь обкома Б.Н. Ельцин, а также в Челябинске.

Бывая «на местах», я не ставил своей задачей выискивать негатив, больше занимался передачей опыта и поиском нового. Выступал там с докладами на серьезных совещаниях. Проводя занятия с сотрудниками, старался учиться у них. Каждая поездка обогащала новым опытом и знаниями. Складывались добрые личные отношения с оперсоставом и руководителями выездных подразделений.

Хорошим подспорьем была профилактическая работа с руководителями самого высшего уровня. Здесь надо отдать должное мужеству начальника 13-го отдела В.М. Прилукова.

Генерал-лейтенант Прилуков Виталий Михайлович родился 25 февраля 1939 г. в г. Казани. Член КПСС с 1964 г. Окончил авиационный техникум и Пермский политехнический институт (1963). В 1963–1973 гг. – на выборной комсомольской и партийной работе. Последняя должность – секретарь комитета КПСС Ленинского района г. Перми.

В органах госбезопасности с 1973 г. Окончил двухгодичные курсы по подготовке руководящего состава при Высшей школе КГБ СССР.

С 1975 г. – на службе во Втором главном управлении КГБ СССР. В 1980–1982 гг. – начальник 13-го отдела. С 1982 г. – заместитель начальника Управления «П» (экономического) Второго главного управления КГБ СССР, в октябре 1982 г. преобразованного в 6-е Управление КГБ СССР, с апреля 1986 г. – первый заместитель начальника этого Управления.

Принимал участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. В июне 1987 г. назначен начальником Управления КГБ по Ленинградской области, в апреле 1989 г. переведен на должность начальника Управления КГБ по г. Москве и Московской области, с 16 марта 1991 г. по совместительству стал заместителем председателя КГБ СССР.

Член Коллегии КГБ СССР (23 мая 1987 г. – август 1991 г.).

Освобожден от должности Указом Президента СССР от 28 августа 1991 г. № УП-2473 за поддержку ГКЧП. Народный депутат РСФСР (1990–1993), член Комитета Верховного Совета РФ по вопросам законности, правопорядка и борьбы с преступностью. Один из создателей АОЗТ «Российская национальная служба экономической безопасности».

Вспоминаю нашу с Виталием Михайловичем профилактику одного из руководителей КГБ среднеазиатской республики.

Руководители республиканских Комитетов госбезопасности периодически проходили стажировку в подразделениях Центрального аппарата. Вся стажировка обычно сводилась к дружеской беседе за рюмкой чая с начальниками отделов и Управлений.

Барски рассевшись в кресле, гость Москвы, обсудив мировые проблемы и перемыв кости общим знакомым, наконец, только не похлопывая по плечу, по-отечески снисходил до вопроса: «Ну, Виталий Михайлович, как там наш Комитет выглядит на общем фоне?». Уровень стажеров, их начальственная, а часто и национальная спесь и обидчивость не всегда позволяли даже начальнику отдела Центрального аппарата откровенно говорить с ними о недостатках.

На этот случай нами была предусмотрена домашняя заготовка.

Я предварительно готовил обобщенный критический материал о работе этого местного органа с конкретными цифрами, примерами, фамилиями выезжавших сотрудников и др. Для ответа на вопрос гостя, Виталий Михайлович брал телефонную трубку и, дав команду подобрать материалы по данному Комитету, приглашал меня на доклад.

Я, по-армейски щелкнув каблуками, вытаращив от усердия глаза, как бы не зная высокой должности важного гостя, не стесняясь в выражениях, докладывал начальнику, что «видимо, в соответствующем КГБ не понимают важности работы на канале выезда, не представляют, во что обходится государству поездка каждого работника… и т. д. и т. п. Вот, например, тамбовским управлением, равным по количеству сотрудников лишь одному из многих областных управлений данного КГБ республики, за год сделано…» Сравнение, конечно, далеко не в пользу нашего важного гостя.

Прилуков меня демонстративно тормозит, успокаивает: «Ну ладно, ладно, Валерий Николаевич, спокойнее, без эмоций, не надо делать поспешных выводов…».

Уши гостя горят. Не привык он слышать критику.

После моего ухода, рассказывал Виталий Михайлович, шел действительно дотошный профессиональный разговор, делались серьезные выводы, которые, как мы убеждались, быстро сказывались на результатах работы республиканского Комитета.

А я получал приглашение приехать в республику для оказания помощи.

Умеешь критиковать – помоги. Причем без обид.

Стараясь, чтобы наработанный материал, опыт не пропадали втуне, я печатал статьи в специальных сборниках Комитета, неоднократно выступал с лекциями перед курсантами Высшей школы КГБ СССР, перед руководством министерств и ведомств.

За подготовку материалов для расширенной коллегии «Зарубежгеологии» Министерства геологии СССР и за двухчасовое выступление там был даже лично министром геологии награжден ведомственной медалью «В ознаменование 100-летия геологической службы». Понимаю, что ее более достойны геологи, многие годы кормившие комаров в сибирской тундре, разведывая нефть и газ, которые и сейчас кормят наших олигархов, а остатки с барского стола позволяют стране кое-как выживать, но все же – приятно.

На последнем для меня годовом отчете, перед уходом в Партком КГБ, я сделал доклад о результатах работы нашего информационно-аналитического подразделения. Доклад, не скрою, получился хвалебным, но ведь было и о чем доложить.

Ушатом холодной воды была для меня его оценка присутствовавшим на совещании заместителем начальника 2-го Главного управления генерал-майором И.М. Булдаковым.

Если кратко и интеллигентно, то это звучало так: «Занимаетесь вы, товарищи, … самодеятельностью. В Комитете госбезопасности существуют специализированные информационно-аналитические подразделения, например у нас в Главке это Управление «Н», где работают ученые – кандидаты и доктора наук. Эти подразделения оснащены современной вычислительной техникой и т. п. А вы со своими амбарными книгами только бесполезно тратите служебное время…».

Насчет амбарных книг он был, конечно, прав, но это была не наша вина. Да и форма выступления Ивана Михайловича, не стеснявшегося в выражениях, была весьма обидной.

На следующий день, собравшись с духом, я напросился по телефону на прием к генералу. Не как заместитель начальника отделения, а как партийный секретарь отдела, который хочет получить оценку работы своей парторганизации от старшего товарища – коммуниста, члена парткома Управления и т. д.

Отказать он, естественно, не мог.

Не высказывая обид, я предложил ему провести эксперимент. Практика – критерий истины. И я, и Управление «Н» ВГУ получают одинаковый запрос. Например: подготовить обобщенный материал по теме: «Вербовочные подходы спецслужб США в отношении советских специалистов-секретоносителей, выезжающих за рубеж по линии научно-технического обмена, например из региона Урала».

Помимо содержания и качества ответа предлагалось оценить также и время его подготовки. Но Управление «Н», конечно, не должно знать, что участвует в импровизированном соревновании. Понятно, что зная об этой, образно говоря, «проверке на вшивость», руководством Управления «Н» на его подготовку будут брошены огромные «остепененные» силы. Хотя, зная положение дел в наших информационно-аналитических службах, я этого не боялся. Запрос якобы идет от рядового оперработника.