Это смертное тело Джордж Элизабет

Глава 1

Мередит Пауэлл проснулась, увидела на своем электронном будильнике дату и в несколько секунд уяснила для себя четыре вещи: во-первых, сегодня ей исполнилось двадцать шесть, во-вторых, у нее выходной; в-третьих, в этот день ее мать захотела побаловать внучку и пригласила ее с собой в увлекательное путешествие; стало быть, в-четвертых, Мередит представилась прекрасная возможность извиниться перед старинной подругой за ссору, которая развела их почти на год. Последнее решение пришло ей на ум, потому что Мередит родилась в один день со своей лучшей подругой. С шестилетнего возраста они были неразлейвода с Джемаймой Хастингс, а с восьми лет всегда вместе праздновали свой день рождения. Мередит знала, что если не наладит отношения с Джемаймой сегодня, то не сделает этого никогда, а значит, столь дорогая для нее традиция будет уничтожена. Этого она не желала. Не так-то легко обрести настоящих друзей.

Над тем, как она станет извиняться, Мередит долго не думала. Осмыслила все, стоя под душем. Надо испечь торт. Она испечет его сама, отвезет в Рингвуд и преподнесет Джемайме вместе с извинениями и признанием своей вины. О сожителе Джемаймы, явившемся причиной их ссоры, упоминать не будет. Мередит уже понимала, что это бессмысленно. Надо смириться с тем фактом, что у Джемаймы романтичный взгляд на мужчин, в то время как она, Мередит, по своему горькому опыту знала, что мужчины — животные в человечьем обличье. Женщины им нужны для секса, рождения детей и ведения домашнего хозяйства. Если бы они не притворялись, а прямо говорили, чего хотят на самом деле, то женщины, вступающие с ними в отношения, делали бы, по крайней мере, сознательный выбор, а не верили бы в то, что «он влюблен».

Мередит напрочь отвергала идею любви. Она все это уже проходила, и вот вам результат — Кэмми Пауэлл. Сейчас ей пять лет, для бабушки она свет в окошке, но отца у девочки нет и, скорее всего, не будет.

Кэмми в этот момент ломилась в дверь ванной и кричала:

— Мама! Мама-а-а-а-а-а-а! Бабушка говорит, что сегодня мы пойдем смотреть выдр, а потом будем есть фруктовое мороженое и гамбургеры. Пойдешь с нами? Там ведь и совы будут. Бабушка говорит, что когда-нибудь мы пойдем в больницу к ежам,[5] только она считает, что я еще должна подрасти, потому что туда ходят поздно вечером. Она думает, что я буду по тебе скучать, но ты ведь пойдешь, да? Ты ведь сможешь, мамочка? Мама-а-а-а-а-а-а!

Мередит засмеялась. Каждое утро, едва проснувшись, Кэмми начинала свой монолог, не прекращавшийся до тех пор, пока она не засыпала.

— Ты уже позавтракала, детка? — спросила Мередит, обтираясь полотенцем.

— Ой, забыла, — сказала Кэмми.

Мередит услышала шорох: это ее дочка шаркала по полу тапками.

— Бабушка говорит, что у них есть детишки. Маленькие выдры. Она говорит, что, когда их мамы умирают или когда их съедают, детишкам нужно, чтобы за ними кто-то ухаживал, и это делают в парке. В парке выдр. А кто ест выдр, мама?

— Не знаю, Кэм.

— Кто-то должен это делать. Все поедают всех. Или почти всех. Мама! Мама-а-а-а-а-а-а!

Мередит надела халат и отворила дверь. Дочь была точной копией Мередит в том же возрасте. Для своих пяти лет она была слишком высокой и худенькой, как и Мередит двадцать лет назад. Какое счастье, что Кэмми ничуть не похожа на своего никчемного папашу! Тот поклялся, что если Мередит будет такой упрямой и сохранит беременность, то никогда больше его не увидит, потому что, «черт подери, у меня есть жена. Забыла, что ли, идиотка? И двое детей. И ты отлично это знала, Мередит».

— Обними меня, Кэм, — попросила Мередит. — И подожди меня в кухне. Я буду печь торт. Хочешь помочь?

— Бабушка готовит завтрак.

— В кухне хватит места еще на двух поварих.

Так и оказалось. Пока мать Мередит стояла у плиты и жарила яичницу с беконом, Мередит принялась за торт. Делать это было нетрудно, поскольку она воспользовалась готовой смесью, и мать осудила ее за это, наблюдая, как Мередит высыпает содержимое пачки в миску.

— Это для Джемаймы, — сказала ей Мередит.

— Не видала она твоих тортов, — проворчала Джанет Пауэлл.

Мать, конечно, была права, но тут уж ничего не поделаешь. Главное ведь — доброе намерение, а не торт. Кроме того, даже с помощью ингредиентов, ниспосланных кулинарной феей, торт Мередит никогда не сравнится с тем чудом, какое Джемайма творит из муки, яиц и прочих продуктов. Так к чему стараться? В конце концов, это ведь не соревнование. Это дружба, которую нужно спасать.

К тому времени, как Мередит закончила возиться с тортом, бабушка с внучкой уже пустились в свое путешествие с выдрами, а дед ушел на работу. Мередит сделала шоколадный торт с шоколадной глазурью. Изделие получилось чуть кособоким, и серединка немного провалилась, ну а глазурь-то на что? С ее помощью можно спрятать все огрехи.

В кухне стало очень жарко, и Мередит решила перед поездкой в Рингвуд еще раз принять душ. Затем, как и всегда, обрядилась в просторное длинное платье, скрывавшее ее худобу, отнесла шоколадный торт в машину и осторожно поставила его на пассажирское сиденье.

«Боже, как жарко, — подумала Мередит. — Еще и десяти нет, а солнце палит вовсю». Ей могло бы показаться, что дело не в погоде, а просто она перегрелась у духовки, однако это явно был не тот случай. Мередит опустила окна в автомобиле, уселась на раскаленное сиденье и тронулась в путь. Надо как можно скорее вынуть торт из машины, а не то от ее подарка на сиденье останется шоколадная лужа.

Путешествие в Рингвуд было недолгим, один стремительный бросок по трассе А-31. Ветер дул в окна, магнитофон был включен на полную громкость. Голос повторял снова и снова: «Я существую, и я могу, я существую, и я могу», и Мередит сосредоточилась на этой мантре. Она не слишком верила, что заклинание сработает, но для выстраивания своей карьеры была готова на все.

Вереница автомобилей перед въездом в Рингвуд напомнила ей, что сегодня рыночный день. В центре города будет пробка: покупатели двинутся к площади, на которой каждую неделю в тени церкви Святого Петра и Павла, построенной в неонорманнском стиле, выставляются красочные прилавки. Кроме покупателей здесь будут и туристы, ведь в это время года Нью-Форест кишит ими. Кто-то передвигается в трейлере, кто-то пешком, кто-то на велосипеде, много фотографов-любителей и прочих энтузиастов времяпрепровождения на открытом воздухе.

Мередит бросила взгляд на шоколадный торт. Надо было поставить его на пол, а не на сиденье. Солнце светило на него немилосердно, значит, глазури не поздоровится.

Мередит вынуждена была признать, что мать оказалась права: о чем она думала, когда решила испечь торт Джемайме? Ну, сейчас уже поздно что-то менять. Возможно, они вместе посмеются над этим, когда она доедет и принесет торт в магазин Джемаймы. Магазин «Королевские кексы» находился на Хайтаун-роуд. Мередит сама нашла здесь подруге свободное помещение.

Улица Хайтаун-роуд отличалась разнообразием строений, и магазину это шло на пользу. С одной стороны улицы стояли дома из красного кирпича террасной застройки, образующие приятную дугу из арочных крылечек, эркеров и мансардных окон с нарядными наличниками, напоминающими белопенное кружево. На этой же стороне улицы находилась старая гостиница «Рейлвей-отель», из стальных подоконных ящиков которой до самого тротуара свешивались яркие цветы. На противоположной стороне мастерские предлагали клиентам ремонт машин и продавали полноприводные автомобили. Рядом с прачечной разместился салон причесок. И когда Мередит заметила возле него помещение с пыльной вывеской «Аренда» в витрине, она тут же подумала о Джемайме — о ее кексах. Кексы Джемаймы успешно расходились в Суэе, в ее собственном доме, но бизнес требовал расширения. Мередит тогда сказала подруге: «Джем, это же здорово! Я смогу забегать к тебе в перерыв, и мы с тобой вместе будем обедать». К тому же, сказала Мередит, пришло время сделать скачок. Уж не собирается ли Джемайма всю жизнь торговать из собственной кухни? «Ты сможешь сделать это, Джем. Я в тебя верю». Мередит не стала уточнять, что верит в подругу только в отношении бизнеса. Что же касается личных вопросов, она совсем не верила в Джемайму.

Убеждать долго не пришлось, к тому же брат Джемаймы помог с деньгами, в чем Мередит ничуть не сомневалась. Но как только Джемайма подписала контракт, подруги рассорились. У них произошел горячий и глупый спор из-за того, что Джемайме постоянно требовался мужчина. «Ты готова любить всякого, кому понравишься, — заявила Мередит, осудив последнего дружка Джемаймы из долгой череды мужчин, приходивших в ее жизнь и уходивших из нее. — Послушай, Джем! Любой человек, у кого есть глаза и хоть немного мозгов, тотчас увидит, что с этим парнем что-то не так». Не лучший способ оценивать человека, за которого подруга собиралась замуж. По мнению Мередит, даже просто жить с ним было плохо, а уж выйти за него замуж — и подавно.

Джемайма расценила это как двойное оскорбление — ее и ее любимого человека. Поэтому Мередит так и не узнала, что вышло из трудов Джемаймы в «Королевских кексах».

Плоды этих трудов она, к сожалению, не увидела и сейчас. Когда Мередит припарковалась, взяла с сиденья торт (у него был такой вид, словно он вспотел от жары, и это не сулило ничего хорошего) и понесла свой дар к пекарне «Королевские кексы», она обнаружила, что двери заперты, на подоконниках лежит слой пыли, а внутри магазина царит запустение. Сквозь оконное стекло было видно, что стеклянный шкаф пуст, прилавок запылился, на старомодной этажерке ни готовой продукции, ни пекарских принадлежностей. Все указывало на то, что бизнес провалился. В чем дело? Сколько месяцев прошло с тех пор, как Джемайма открылась? Десять? Восемь? Шесть? Мередит не смогла вспомнить, но увиденное ей определенно не понравилось. Она отказывалась верить в то, что бизнес Джемаймы так быстро потерпел крах. Дома у нее было более дюжины постоянных покупателей, и они наверняка должны были последовать за ней в Рингвуд. Что же случилось?

Мередит решила отыскать единственного человека, который сумеет ей все объяснить. У нее тотчас сложилась собственная теория на этот счет, но она хотела быть во всеоружии, когда встретится с Джемаймой.

Лекси Стринер она нашла на Хай-стрит, в салоне причесок Джин Майкл. Сначала Мередит заглянула к ней домой, и мать девушки, оторвавшись от своего занятия — она печатала длиннющий трактат о третьей заповеди счастья, — стала с утомительными подробностями распространяться о том, как тяжело для человека находиться среди нищих духом. Мередит проявила настойчивость, и тогда женщина сообщила, что Лекси моет волосы в салоне Джин Майкл. («Никакой Джин Майкл там нет! — воскликнула она с негодованием. — Это ложь, противная Богу».)

В салоне Джин Майкл Мередит пришлось ждать, когда Лекси закончит с клиенткой. Девушка энергично скребла скальп грузной дамы, явно перестаравшейся с приемом солнечных ванн. Неужели Лекси подумывает о карьере парикмахера? Вряд ли у нее что-нибудь получится: кто же в здравом уме пойдет к ней и доверит ей стричь или красить волосы, если у самой девушки голова всех цветов радуги — тут тебе и розовый, и золотой, и голубой цвет. К тому же подстрижена она так коротко, что невольно приходят мысли о вшах или о том, что волосы у нее выпали, не выдержав таких издевательств.

— Однажды она мне просто позвонила, — сказала Лекси, поступив наконец в полное распоряжение гостьи.

Это стоило Мередит бутылки кока-колы, но ради информации можно и потратиться.

— Я думала, хорошо работаю и со всем справляюсь, а она вдруг звонит и говорит, чтоб я утром не выходила. Я спросила, что я такое сделала, может, не понравилось, что я курила рядом с дверью, но она говорит, что… что дело не во мне. Тогда я подумала, может, это мама и отец с их библейскими россказнями, может, они ей мораль читали — вы ведь знаете, о чем моя мама пишет? Вдруг, думаю, она ей свой трактат подсунула под дворники. Джемайма говорит: «Нет, это не ты. И не они. Просто ситуация изменилась». Я спросила, что именно, но она мне не сказала. Мол, ей очень жаль, и больше ничего не объяснила.

— У нее что, не пошел бизнес? — спросила Мередит.

— Вряд ли. Люди всегда были, товар раскупался. Мне это все как-то дико показалось… ну, что она закрылась. Через неделю или позже, точно не помню, я ей позвонила на мобильник, но там была только голосовая почта. Я оставила сообщение. Два раза точно звонила. Но она мне вообще не ответила, и когда я позвонила еще раз, телефон был… Да ничего не было. Она словно исчезла.

— А домой ты ей не звонила?

Лекси покачала головой и потерла на руке заживающий шрам. Она резала себе вены. Мередит знала об этом, потому что какое-то время работала у тетушки Лекси — та была владелицей фирмы, занимавшейся графическим дизайном, — но потом ушла, решив заняться дизайном интерьеров. Мередит восхищалась тетушкой Лекси, которая беспокоилась о племяннице, часто говорила о ней и все думала, как бы спасти девушку от полусумасшедших родителей хотя бы на несколько часов в день. Мередит посоветовала Джемайме взять Лекси в ее новый магазин. Тем самым она хотела помочь им обеим.

Сейчас стало ясно, что все пошло не так.

— Значит, ты не говорила с… ну, с ним? Она не сказала, что происходит у них дома? Ты ей туда не звонила?

Лекси покачала головой.

— Я подумала, что я ей не нужна, — ответила девушка. — Никому я не нужна.

Что ж, придется ехать к Джемайме домой. Больше ничего не остается. Мередит это не нравилось, ведь тем самым она давала Джемайме преимущество над собой в будущем разговоре. Однако если уж решила наладить отношения с подругой, придется пойти на все.

Джемайма жила со своим любовником между Суэем и Маунт-Плезантом. Им с Гордоном Джосси каким-то образом удалось получить общинные права, так что у них имелся участок. Земли было не так уж и много, тем не менее двенадцать акров — это лучше, чем ничего. Здесь имелись также старый саманный дом, амбар, сарай. На части земли были устроены старинные загоны для пони, на тот случай если зимой животным придется трудно. Остальная земля превратилась в пустырь и поросла вереском, за ней начинался лес, но он уже не был частью их собственности.

Строения на участке стояли в окружении красивых каштанов. Когда-то давно деревья были обрезаны, чтобы новые ветви росли высоко над старыми срезами. Таким путем удалось спасти молодые деревца от зубов голодных животных. Каштаны выросли высокими и могучими. Летом они понижали температуру возле дома и наполняли воздух пьянящим ароматом.

Мередит миновала высокую изгородь из боярышника и выкатилась на покрытую галькой подъездную дорожку. Дорожка проходила между домом и западным выгоном. Возле дома, под одним из каштанов, стояли ржавый железный стол, четыре стула и столик на колесах. Папоротник в горшках, свечи на столе, яркие подушки на стульях и три резных подсвечника создавали живописную летнюю обеденную зону — ну чем не картинка из журнала! На Джемайму это совершенно не похоже. Неужели ее подруга так изменилась за те месяцы, что они не видели друг друга?

Мередит остановилась неподалеку от дома, сразу за вторым признаком изменений. Это был «мини купер» последней модели, блестящий, ярко-красный, с белой полосой. Верх машины был опущен. Увидев этот автомобиль, Мередит заерзала на сиденье. Сама-то она приехала на старом «поло», не разваливающемся только благодаря армированному скотчу и молитвам, с сиденьем, на которое успел просочиться растопленный шоколад.

«Такой торт уже стыдно дарить, — подумала Мередит. — Надо было послушаться матери». Впрочем, она и раньше ее не слушала. Эта мысль с новой силой напомнила ей о Джемайме. Каждый раз, когда Мередит жаловалась подруге на мать, та говорила: «Радуйся, что она у тебя есть». Сердце Мередит болезненно сжалось, она взяла торт, набралась храбрости и пошла к дому, но не с парадней двери — она и раньше ею не пользовалась, — а со стороны черного входа. Через пристройку, в которой мыли посуду и стирали белье, вышла на открытую площадку, где находились амбар, сарай и восточный выгон.

На ее стук никто не ответил. Не откликнулись и на призыв:

— Джем! Эй! Привет! Именинница, где ты?

Мередит уже хотела войти внутрь — в этих местах никому и в голову не приходит запирать дом на замок — и оставить торт вместе с запиской, но вдруг услышала:

— Привет. Чем могу помочь? Я здесь.

Это была не Джемайма. Мередит поняла это, еще не обернувшись, по голосу. А когда повернулась, увидела, как из амбара выходит молодая блондинка, помахивая соломенной шляпой, которую она, подойдя ближе, надела на голову.

— Прошу прощения. Мне пришлось пройти мимо лошадей. Странная вещь: по какой-то причине эта шляпа их пугает, поэтому я снимаю ее, когда прохожу мимо выгона.

Вероятно, они, то есть Гордон и Джемайма, ее наняли. Общинные права давали им возможность держать диких пони. Землевладельцы должны были ухаживать за ними, если животные по какой-то причине не могли свободно пастись в Нью-Форесте. Гордон работает, и Джемайма тоже не сидит без дела, так что для присмотра за пони нужен человек. Правда… эта женщина не похожа на человека, ухаживающего за животными. Пусть на ней и голубые джинсы, но дизайнерского покроя, красиво подчеркивающие округлости. Пусть у нее на ногах и сапоги, но очень стильные, из дорогой кожи, — такие сапоги в грязь не наденешь. Пусть на ней и рабочая рубашка, но засученные рукава обнажают загорелые руки, а поднятый воротник красиво обрамляет лицо. Казалось, она только играет в фермершу.

— Привет, — сказала Мередит, внезапно почувствовав себя неуклюжей и некрасивой.

С этой женщиной они были одного роста, но на этом сходство и заканчивалось. У Мередит не было ничего общего с нимфой, изображающей сельскую жительницу из Хэмпшира. В своем просторном платье она была как жираф в попоне.

— Извините, я загородила вам дорогу. — Мередит кивнула в направлении своего автомобиля.

— Ничего страшного, — ответила женщина. — Я никуда не еду.

— Вот как?

Мередит не приходило в голову, что Джемайма и Гордон могли переехать, но, по всей видимости, именно это и случилось.

— Значит, Гордон и Джемайма здесь больше не живут?

— Гордон, разумеется, живет, — сказала незнакомка. — Но кто такая Джемайма?

Чтобы разобраться в том, что случилось с Джоном Дрессером, нужно начать с канала. В девятнадцатом веке Британия перевозила товары из одного региона страны в другой по специально прорытым каналам Мидлендса. Тот канал, что нас интересует, рассекает город, деля его на социально-экономические зоны. Три четверти мили канала проходят вдоль северной оконечности района Гэллоуз. В Великобритании к каналам обычно ведет служебная тропа, по ней двигаются пешеходы и ездят велосипедисты, а на берегу стоят различные строения.

Возможно, в воображении читателя возникнут романтические образы, навеянные словами «канал» или «жизнь у канала», но нет ничего романтического в канале Мидлендса, проложенном к северу от района Гэллоуз. Это грязная водная полоса, которой гнушаются утки, лебеди и любые другие водные обитатели. Здесь нет камыша, нет ив, нет кувшинок и лилий, вдоль пешеходной тропы не растет никакой травы, а близ берега качается на воде только мусор. От воды несет зловонием, и виной тому, скорее всего, прохудившиеся канализационные трубы.

Жители Гэллоуз давно использовали канал как свалку: они бросали в него предметы, которые оказалось не под силу утащить сборщикам мусора. Ровно в половине десятого утра туда пришли Майкл Спарго, Регги Арнольд и Йен Баркер, они увидели в воде магазинную тележку и воспользовались ею как мишенью: начали метать в нее камни, бутылки и кирпичи, валявшиеся на тропе. Идея пойти на канал принадлежала Регги, и поначалу Йен ее отверг, обвинив других мальчиков в том, что они хотят пойти туда «подрочить друг другу или сделать это, как собаки», — вероятно, такие предположения навеяны тем, чему Йен был свидетелем в спальне, когда вынужденно делил комнату с матерью. Если верить Регги, Йен ударил Майкла в правый глаз. (Нервы на щеке Майкла Спарго повреждены: во время родов его тащили щипцами. Правый глаз опущен и мигает несогласованно с левым.) Но Регги «наставил Йена на ум», и мальчики занялись другими делами.

Поскольку сады с задней стороны домов, стоящих вдоль тропы, отделены друг от друга всего лишь деревянными заборами, мальчикам легко было проникнуть туда в тех местах, где имелись проемы. Предметов для швыряния в тележку больше не осталось, и ребята пошли вперед прикидывая, какую бы еще учинить пакость. Возле одного дома сняли с веревки выстиранное белье и забросили его в канал; рядом с другим домом увидели газонокосилку («Да все равно она была ржавая», — объясняет Майкл) и поступили с ней таким же образом.

Возможно, главную идею им подала детская коляска. Она стояла рядом с задней дверью еще одного дома. В отличие от газонокосилки коляска была не просто новой, к ней еще и был привязан голубой воздушный шар. На шаре виднелась надпись «Это мальчик!», и они поняли, что речь идет о новорожденном ребенке.

Добраться до коляски было не так-то просто, потому что забор находился в относительно хорошем состоянии. Но желание завладеть вожделенным предметом оказалось совершенно непреодолимым для двух мальчиков (по словам Майкла, это были Йен и Регги, по словам Регги — Йен и Майкл, ну а Йен, соответственно, обвинил Регги и Майкла), и они перелезли через забор, украли коляску и перекинули ее на тропу. Мальчишки катали в ней друг друга на протяжении примерно ста ярдов, потом устали, и дело кончилось тем, что коляска тоже очутилась в канале.

Майкл Спарго уверяет, что Йен Баркер будто бы сказал: «Плохо, что в ней не было ребенка. Какой бы классный раздался плеск!» При допросе Йен Баркер это отрицает, а когда об этом спрашивают Регги Арнольда, он впадает в истерику и кричит: «Там не было ребенка! Мама, не было там никакого ребенка!»

По словам Майкла, Йен продолжал твердить о том, что «клево было бы раздобыть где-нибудь ребенка». Тогда они могли бы «принести его на мост, тот, что над Уэст-Таун-роуд, бросить его оттуда головой вниз и посмотреть, как она треснет и из нее вылетят мозги и кровь. Вот что он сказал», — таковы показания Майкла. Видимо понимая, куда его заведет полицейский допрос, Майкл добавляет, что категорически возражал против этого предложения. В конце концов мальчикам надоело играть возле канала, и Йен Баркер предложил «слинять отсюда» и пойти в «Барьеры».

Следует заметить, что никто из мальчиков не отрицает факта своего присутствия в «Барьерах» в тот день, хотя каждый из них не раз поменял показания, когда их стали допрашивать, что они там делали.

Торговый комплекс «Уэст-Таун-роуд аркейд» уже довольно давно известен в народе как «Барьеры», и большинство людей даже не подозревают об официальном названии пассажа. Еще на заре своей коммерческой жизни он обрел это имя, аккуратно вписавшись между мрачным миром Гэллоуза и упорядоченными рядами сдвоенных и отдельных семейных домов, заселенных представителями среднего класса. Эти дома объединяются в жилые массивы Виндзор, Маунтбаттен и Лион.

Хотя в «Барьерах» имеются четыре входа, используются главным образом два: через один входят обитатели Гэллоуза, через другой — жители Виндзора. Магазины там соответствующие, рассчитанные на свою клиентуру. При входе со стороны Гэллоуза вы обнаруживаете букмекерскую контору «Уильям Хилл», два винных магазина, табачную лавку, магазин «Все за фунт» и несколько заведений, торгующих едой навынос: рыбой с картофелем фри, картошкой в мундире и пиццей. При входе со стороны Виндзора вас ждут фирменные магазины «Маркс энд Спенсер», «Бутс», «Рассел энд Бромли», «Аксессуары», «Райман» и небольшие магазинчики, предлагающие дамское белье, шоколад, чай, одежду. Никто, разумеется, не остановит вошедшего сюда человека, он волен ходить везде, где ему нравится, но намек ясен: если ты беден, если живешь на пособие, если принадлежишь к рабочему классу, то, скорее всего, потратишь свои деньги на еду, насыщенную холестерином, на табак, алкоголь или азартные игры.

Все трое мальчиков подтверждают, что, войдя в «Барьеры», они отправились в магазин видеотоваров в центре пассажа. Денег у них не было, но это не помешало им «поездить» на джипе в видеоигре «Поедем в джунгли» и «поуправлять» дайверской яхтой в «Охоте на акул». Следует отметить, что видеоигры рассчитаны на одновременное участие всего двух игроков. Так получилось, что в этой воображаемой игре участвовали Майкл и Регги, а Йен оказался лишним. Он уверяет, что не был этим обижен, и все мальчики заявляют, что отсутствие денег их ничуть не беспокоило, ведь ничто не мешало им мечтать о том дне, когда их жизнь изменится и они смогут удовлетворять свою патологическую склонность к агрессии, выплескивая энергию в напряженных ситуациях, создаваемых видеоиграми, которые станут для них доступными. (Я не хочу сказать, что видеоигры могут заменить и заменяют детям родителей, но в качестве выхода энергии для мальчиков с ограниченными средствами и еще более низким пониманием своей индивидуальной дисфункции они могут оказаться полезными.)

К сожалению, время нахождения мальчиков в магазине быстро закончилось: охранник заметил их и выгнал из помещения. Занятия в школе шли полным ходом (согласно записям с камер видеонаблюдения, этот инцидент произошел в половине одиннадцатого). Охранник пригрозил им, что позвонит в полицию или школьному надзирателю, коль скоро снова заметит их в магазине. На допросе в полиции он сообщил, что «больше не видел у себя малолетних паршивцев», но это скорее похоже на попытку снять с себя ответственность, чем на правду. Если бы он выполнил свою угрозу, мальчики никогда не встретили бы маленького Джона Дрессера.

Джону Дрессеру (Джонни, как называли его в таблоидах) исполнилось два года пять месяцев. Он был единственным ребенком Алана и Донны Дрессер. По рабочим дням за ним присматривала его пятидесятивосьмилетняя бабушка. Ходил он уже хорошо, но, как и многие дети этого возраста, говорил плохо. Его словарный запас ограничивался словами «мама», «папа» и «Лолли» (последнее слово относилось к их собаке). Своего имени он выговорить пока не мог.

В тот день бабушка поехала в Ливерпуль к врачу — посоветоваться по поводу ухудшения зрения. Сама она не могла вести машину, и за руль сел ее муж. Присмотреть за ребенком оказалось некому. В подобных редких случаях родители по очереди брали на работе отгул, поскольку им обоим было нелегко договориться об этом с начальством (Донна Дрессер преподавала химию в школе, а ее муж работал юристом в фирме по продаже недвижимости). По общим отзывам, они были отличными родителями, и Джон был их долгожданным ребенком. Донна Дрессер никак не могла забеременеть, а когда это наконец произошло, она отнеслась к своей беременности очень серьезно и сделала все, чтобы родить здорового ребенка. И хотя ее упрекали за то, что, будучи работающей матерью, она именно в тот день позволила мужу приглядывать за Джоном, несомненно, она любила своего сына.

В тот злополучный день Алан Дрессер взял малыша с собой в «Барьеры». Он посадил его в коляску и прошел с ним полмили от дома до пассажа. Дрессеры жили в микрорайоне Маунтбаттен, самом дорогом из трех и самом удаленном от «Барьеров». Перед рождением ребенка они приобрели отдельный дом с тремя спальнями и ко дню исчезновения Джона все еще занимались обновлением одной из двух ванных комнат. Алан Дрессер объяснил полиции, что в «Барьеры» пошел по просьбе жены — купить краску в магазине Стэнли Уоллингфорда, находившемся неподалеку от выхода в Гэллоуз, почти в самом конце пассажа. Алан сказал также, что хотел «сам подышать воздухом и выгулять мальчика» — разумное намерение, тем более что прогулке предшествовали тринадцать дней плохой погоды.

Находясь в магазине Стэнли Уоллингфорда, Алан Дрессер пообещал Джону поход в «Макдоналдс». Видимо, отец пытался хоть немного успокоить ребенка, и этот факт позднее подтвердил в полиции продавец, показавший, что Джон вел себя беспокойно и крутился в коляске, пока отец выбирал нужную краску и делал другие покупки для ремонта ванной. К тому моменту, как Дрессер повез сына в «Макдоналдс», Джон раскапризничался, он был голоден, да и Дрессер начал раздражаться. Роль родителя давалась ему с трудом, и он «готов был дать шлепка» ребенку, плохо ведущему себя на людях. Нашлись свидетели, которые подтвердили, что возле «Макдоналдса» Дрессер и в самом деле крепко приложил ребенка по попе, и это обстоятельство вызвало задержку в расследовании, хотя, даже если бы ребенка стали искать немедля, вряд ли бы это что-то изменило.

Йен Баркер сказал, что не обиделся, когда его исключили из воображаемой видеоигры, однако Майкл Спарго предположил, что это и заставило Йена «слить» его и Рега охраннику, каковое обвинение Йен с жаром отрицал. Так или иначе, они попали в поле зрения охранника, зато в магазине «Все за фунт» им удалось остаться незамеченными.

Этот магазин обычно набит товарами самого широкого ассортимента — от одежды до чая. Проходы там узкие, полки высокие, контейнеры заполнены носками, шарфами, перчатками и трусами. Здесь торгуют вышедшими из моды, нераспроданными, дефектными изделиями и китайской низкопробной продукцией, и невозможно понять, как осуществляется контроль за всем этим, хотя владелец, похоже, усовершенствовал внутреннюю систему учета товаров.

Майкл, Йен и Регги вошли в магазин с намерением украсть, видимо стремясь найти выход неудовольствию, которое они испытали, когда их прогнали из видеомагазина. Хотя здесь имелось две видеокамеры, в тот день они не функционировали, как, впрочем, и все последние два года. Местным ребятам это было прекрасно известно, а потому они частенько совершали набеги на магазин «Все за фунт». Йен Баркер был в числе регулярных посетителей этого магазина, и владелец сразу его назвал, хотя фамилия Йена была ему неизвестна.

В магазине мальчикам удалось стянуть щетку для волос, пакет с рождественскими украшениями и коробку фломастеров, но легкость, с какой они все это проделали, не насытила их потребности в антисоциальном поведении, им не хватило адреналина, поэтому, покинув магазин, они отправились к киоску с фастфудом, стоявшему в центре торговых рядов. Владелец, пятидесятисемилетний сикх Уоллас Гапта, хорошо знал Регги Арнольда. Через два дня после происшествия мистера Гапту допрашивали в полиции, и он сказал, что сразу отнесся к ребятам с подозрением и приказал им уйти подальше, припугнув охраной, за это они обозвали его паки,[6] онанистом, гомосеком, ублюдком и полотенцеголовым. Поскольку мальчишки не отошли от киоска так быстро, как ему хотелось, мистер Гапта достал из-под прилавка пульверизатор с хлоркой — единственное оружие, с помощью которого он мог защитить себя и прогнать эту стаю. В ответ на это мальчишки расхохотались, как с явной гордостью сказал Йен Баркер, и стащили у владельца киоска пять пакетов с чипсами (один из упомянутых пакетов позднее был найден на строительной площадке Доукинса), и тогда мистер Гапта решился осуществить свою угрозу. Он брызнул на них из пульверизатора и попал Йену Баркеру в щеку и в глаз, Регги Арнольду обрызгал брюки, а Майклу Спарго — брюки и анорак.

Майкл и Регги тотчас сообразили, что школьным брюкам пришел конец, но их реакция на атаку мистера Гапты была не такой яростной, как у Йена. «Он хотел посчитаться с этим паки, — сказал Регги Арнольд во время допроса. — Он совсем спятил. Хотел расколотить киоск, но я его остановил». Впрочем, это заявление не подтверждено фактами.

Вероятно, Йену было больно, и, поскольку никто ему не помог (вряд ли мальчики стали искать туалет, чтобы смыть хлорку с лица Йена), он набросился на Регги и Майкла с упреками.

Чтобы как-то смягчить гнев Йена и избежать выволочки, Регги указал на магазин «Джонс-Карвер петс», в витрине которого на возвышении, накрытом ковром, играли три персидских котенка. Когда полицейские спросили, чем привлекли его эти котята, Регги замялся, но позднее обвинил Йена в том, что тот хотел стянуть одного котенка, «так, смеха ради». Во время допроса Йен это отрицал, но Майкл Спарго вроде бы слышал, как Йен предложил отрезать котенку хвост или «прибить его гвоздями к доске, как Иисуса, он думал, что это будет клево, вот что он сказал». Само собой, теперь уже трудно узнать, кто что и в какой момент предложил, потому что, едва мальчики заговорили о Джоне Дрессере, слова их стали звучать все менее искренне.

Достоверно полиция выяснила следующее: до упомянутых котят добраться было трудно, так как из-за своей ценности они сидели в клетке. Перед клеткой стояла четырехлетняя Тенилл Купер. Она смотрела на котят, а ее мать покупала собачью еду в шести ярдах от девочки. Регги и Майкла допрашивали по отдельности, в присутствии родителей и социального работника, и оба мальчика показали, что Йен Баркер схватил маленькую Тенилл за руку с явным намерением увести ребенка: «Это ведь лучше, чем кошка». Но мать ребенка, Адриенна, остановила мальчишек и очень сердито стала задавать им вопросы, желая узнать, почему они не в школе, после чего пригрозила им не только охранником, но и школьным надзирателем и полицией. Позднее она их всех узнала и уверенно выбрала всех троих из шестидесяти фотографий, показанных ей в полиции.

Следует заметить, что, если бы Адриенна Купер сразу обратилась к охраннику, Джон Дрессер никогда не привлек бы к себе внимание мальчишек. Но ее промашка — если только это можно назвать промашкой, ведь Адриенна вряд ли могла представить, какие ужасные события за этим последуют, — была пустяком по сравнению с равнодушием тех свидетелей, которые после нее видели плачущего Джона Дрессера в компании трех мальчиков, но не предупредили полицию и не отобрали ребенка.

Глава 2

— Вы, должно быть, хотите узнать, что случилось с инспектором Линли? — спросил Хильер.

Изабелла Ардери не сразу ответила на вопрос. Она находилась в офисе Хильера в Нью-Скотленд-Ярде, окна которого выходили на крыши Вестминстера и других великолепнейших зданий страны. Сэр Дэвид Хильер стоял за огромным рабочим столом, бодрый и свежий, замечательно крепкий для своего возраста. Изабелла решила, что ему лет шестьдесят пять.

По его настоянию она села, подумав, что это мудро с его стороны. Видимо, Хильер не желал, чтобы Изабелла почувствовала свое превосходство. С физической точки зрения, разумеется. В любом другом отношении она вряд ли имела преимущество перед помощником комиссара столичной полиции. Изабелла была выше его на добрых три дюйма — если бы надела каблуки, была бы еще выше, — но на этом ее превосходство и заканчивалось.

— Вы имеете в виду жену инспектора Линли? — спросила она. — Да. Я знаю, что с ней случилось. Полагаю, в полиции все это знают. Как он? Где он?

— Все еще в Корнуолле, насколько мне известно. Но вся наша команда хочет, чтобы он вернулся, и вы это почувствуете. Хейверс, Нката, Хейл… Даже Джон Стюарт. Все, от инспекторов до делопроизводителей. Не сомневаюсь, что и охранники тоже. Он у нас популярная фигура.

— Знаю. Я с ним встречалась. Он настоящий джентльмен. Это слово очень точно его определяет.

Хильер посмотрел на Ардери с выражением, которое ей не слишком понравилось, — вероятно, прикидывал, где и как она познакомилась с инспектором Томасом Линли. Изабелла хотела было прояснить ситуацию, но отказалась от этой идеи. Ну да ладно, пусть думает что угодно. Ей удалось получить вожделенную работу, и теперь надо доказать, что она достойна стать настоящим суперинтендантом, а не человеком, временно исполняющим эти обязанности.

— Все они настоящие профессионалы. Они вас не подведут, — сказал Хильер. — Однако среди них есть истинно преданные люди. Некоторые вещи быстро не умирают.

«А некоторые не умирают вообще», — подумала Изабелла. Интересно, сядет Хильер или эта беседа так и пройдет в духе «учитель и трудный ученик»? Может, она допустила профессиональный промах, согласившись сесть? Но что ей оставалось, когда он недвусмысленным жестом указал на один из двух стульев, стоявших перед его столом?

— …не создаст вам проблемы. Хороший человек, — говорил тем временем Хильер. — Но Джон Стюарт — другое дело. Ему до сих пор хочется стать суперинтендантом, и он плохо воспринял то, что в конце испытательного срока эта должность ему не досталась.

Изабелла встряхнулась. Упоминание имени инспектора Джона Стюарта подсказало ей, что Хильер говорит о других людях, исполнявших обязанности детектива-суперинтенданта. Он рассказывал об офицерах ее будущего отдела. Вспоминать о тех, кто, подобно Изабелле, проходил пробу (по-другому и не выразишься) в столичной полиции, явившись из провинции, было бессмысленно, поскольку она уже вряд ли встретится с ними в покрытых линолеумом бесконечных коридорах корпусов «Тауэр» и «Виктория». А вот инспектор Джон Стюарт войдет в ее команду. Перышки ему придется пригладить. Изабелла была в этом не сильна, но она сделает все, что сможет.

— Понимаю, — сказала она Хильеру. — Постараюсь обращаться с ним осторожно. Да и со всеми остальными — тоже.

— Очень хорошо. Как вы устроились? Как мальчики? Они ведь у вас близнецы?

Изабелла слегка улыбнулась, как и всякий другой на ее месте, когда речь заходит о его «детях». Она старалась думать о них именно так, в кавычках. Кавычки держали детей на расстоянии от ее эмоций.

— Мы с их отцом решили, что, пока я прохожу здесь испытательный срок, детям лучше пожить у него. Боб живет неподалеку от Мейдстона, у него отличный дом в сельской местности. Сейчас летние каникулы, так что самым разумным было оставить их на какое-то время у отца.

— Для вас это, наверное, нелегко, — заметил Хильер. — Вы будете по ним скучать.

— Я буду занята, — ответила Изабелла. — Вы ведь знаете, что такое восьмилетние мальчишки? За ними нужен глаз да глаз. Боб и его жена всегда дома, так что они за ними приглядят. Им это легче, чем мне. Надеюсь, все будет хорошо.

В ее рассказе ситуация выглядела идеальной: она не покладая рук трудится в Лондоне, а Боб и Сандра в деревне дышат свежим воздухом, приглядывают за мальчиками, поят детей холодным коровьим молоком, кормят домашними пирогами с курицей и прочей полезной натуральной пищей. По правде сказать, это было недалеко от истины. Боб обожал своих сыновей, да и Сандра оказалась неплохой женщиной, хотя, по мнению Изабеллы, по-учительски немного занудной. У нее было двое своих детей, но это не значило, что в доме и в сердце Сандры не осталось места для мальчиков Изабеллы. Ибо дети Изабеллы были и детьми Боба, а он всегда был хорошим отцом. Роберт Ардери задавал правильные вопросы в нужное время, а если угрожал, то делал это так, будто мысль об угрозе посетила его только сейчас.

Похоже, Хильер читал ее мысли или, по крайней мере, пытался, но Изабелла знала, что ее не так-то просто разглядеть за той ролью, которую она играла. Она научилась выглядеть сдержанной, спокойной и компетентной, и этот фасад на протяжении многих лет так хорошо ее прикрывал, что сделался ее второй натурой. Изабелла носила свою профессиональную маску, как забрало. В мире, где доминируют мужчины, без этого не обойтись.

— Да-а, — задумчиво протянул Хильер. — Вы, конечно, правы. Хорошо, что у вас с бывшим мужем сохранились цивилизованные отношения. Это делает вам честь. Вряд ли это легко.

— Мы долгие годы старались сохранять дружеские отношения, — сказала ему Изабелла, снова изобразив улыбку. — Так лучше для мальчиков. Враждующие родители? Этого никому не надо.

— Приятно слышать, приятно слышать.

Хильер оглянулся на дверь, словно ожидая, что кто-то войдет. Никто не вошел. Кажется, ему было неловко, но Изабелла не думала, что это плохо. Смущение Хильера послужит ей на пользу. Видимо, помощник комиссара не такой уж властный мужчина, каким себя считает.

— Полагаю, — сказал он тоном человека, заканчивающего разговор, — вы хотели бы познакомиться с командой, быть официально представленной и начать работу.

— Да. Я предпочла бы поговорить с каждым отдельно.

— Чем раньше, тем лучше, — улыбнулся Хильер. — Мне вызвать их к вам?

— Было бы замечательно, — улыбнулась в ответ Изабелла и не отвела от Хильера глаза, пока он не покраснел.

Он был румяным человеком и легко краснел. Интересно, каким он становится в гневе?

— Можно, я сначала забегу в дамскую комнату, сэр?

— Конечно, — сказал Хильер. — Не торопитесь.

Вряд ли он действительно хотел, чтобы она не торопилась. Интересно, часто ли он говорит то, чего не думает? Впрочем, это неважно, она не собиралась проводить с ним много времени. Тем не менее всегда полезно знать, как устроены люди.

Секретарь Хильера — суровая на вид женщина с пятью бородавками на лице, с которыми следовало бы обратиться к дерматологу, — показала Изабелле дорогу к дамской комнате. Войдя туда, Изабелла убедилась, что, кроме нее, в туалете никого нет. Она вошла в дальнюю от двери кабинку и сделала свои дела. Но это было скорее для отвода глаз. Главная ее цель лежала в сумке, свисающей с плеча.

Изабелла нащупала тщательно припрятанную бутылочку из тех, что раздают в самолетах, открыла ее и выпила содержимое в два больших глотка. Водка. Да. То, что нужно. Она подождала несколько минут, пока не почувствовала, что подействовало.

Тогда Изабелла вышла из кабинки, снова порылась в сумке, достала пасту и зубную щетку. Тщательно вычистила зубы и язык.

Закончив с этим, она была готова встретиться с миром.

Команда детективов, которую ей предстояло возглавить, работала в тесном помещении, так что сначала Изабелла встретилась со всеми сразу. Они настороженно посмотрели на нее, она настороженно оглядела их. Это было естественно и не задело Изабеллу. Хильер представил их друг другу, он перечислил в хронологическом порядке направления работы, которыми занималась Изабелла: связи с общественностью, кражи, проституция, наркотики, поджоги, и последнее — расследование убийств. Хильер не счел нужным говорить сотрудникам о том, сколько времени Изабелла проработала на каждом из этих направлений. Ардери сделала быструю карьеру, они поймут это, учитывая ее возраст — тридцать восемь лет; впрочем, Изабелла считала, что выглядит моложе, а все потому, что всю свою жизнь воздерживается от сигарет и не жарится на солнце.

Единственным человеком, кого впечатлил ее послужной список, была секретарь отдела Доротея Харриман, принцесса в ожидании принца. Изабеллу поразило, как при такой зарплате молодая женщина умудряется выглядеть столь совершенной. Должно быть, подбирает себе одежду в благотворительных магазинах, где можно откопать настоящие сокровища, если ты настойчив и понимаешь, что такое качество.

Ардери сказала команде, что хотела бы поговорить с каждым сотрудником в отдельности. Она сделает это в своем кабинете, сегодня же. Ей нужно знать, над чем каждый из них работает в настоящее время, так что пусть сотрудники прихватят с собой документы.

Все прошло так, как она и ожидала. Инспектор Филипп Хейл был общителен и профессионален, он занимал выжидательную позицию, в чем его нельзя было упрекнуть. Все документы у него были наготове, в настоящий момент совместно с королевской прокуратурой он работал над делом о серийных убийствах подростков. С ним у Изабеллы не предвиделось никаких затруднений. На пост суперинтенданта он не претендовал и был вполне доволен своей должностью и местом в команде.

С инспектором Джоном Стюартом вышло совсем иначе. Судя по обгрызенным ногтям, человек он был нервный, а взгляд, устремленный на ее грудь, говорил о женоненавистничестве, что было Изабелле особенно неприятно. Но ничего, она его обуздает. Стюарт называл ее «мэм». Изабелла предложила обращение «шеф». Он подчинился, но каждый раз делал перед этим словом красноречивую паузу. Изабелла сказала: «Надеюсь, у нас с вами не будет никаких осложнений. Вы ведь не планируете чинить мне препятствия?» Стюарт ответил: «Что вы, шеф, конечно нет». Но Изабелла знала, что это неправда.

Следующим к ней пришел инспектор Уинстон Нката. Любопытная личность. Очень высокий, очень черный, на лице шрам, оставшийся после драки на улице в подростковом возрасте. Суровая внешность выходца Вест-Индии из Южного Лондона была обманчива: в глазах Уинстона Ардери прочла, что сердце у него мягкое. Она не стала спрашивать его о возрасте, предположив, что ему около тридцати. Уинстона и его старшего брата можно было назвать «инь» и «ян». Брат сидел в тюрьме за убийство. Должно быть, Уинстон избрал карьеру полицейского с намерением что-то доказать. Ардери это понравилось.

Затем настала очередь сержанта Барбары Хейверс, последней из этой команды. Эта женщина ввалилась в кабинет — другого слова и не подберешь, — пропахшая сигаретным дымом, с таким видом, будто готова сразиться с драконом. Изабелла знала, что до гибели жены инспектора Линли Хейверс несколько лет была его напарницей. Изабелла и раньше встречала сержанта. Интересно, помнит ли ее Хейверс?

Барбара помнила.

— Убийство Флеминга, — первое, что она сказала, когда они остались одни. — В Кенте. Вы расследовали поджог.

— У вас прекрасная память, сержант, — похвалила ее Изабелла. — Можно спросить, что случилось с вашими зубами? Не помню, чтобы они у вас были такими.

Хейверс пожала плечами.

— Может, я сяду?

— Прошу вас, — сказала Изабелла.

Все собеседования Изабелла проводила в манере Хильера, правда сидела, а не стояла за столом, но в этом случае она поднялась, перешла к маленькому переговорному столику и пригласила туда Хейверс. Она не хотела становиться подругой сержанта, однако понимала, как важно наладить с ней отношения, отличающиеся от отношений с другими сотрудниками. Это было обусловлено скорее партнерством сержанта с Линли, чем принадлежностью их обеих к женскому полу.

— Так что с вашими зубами? — спросила Изабелла.

— Да так, был один конфликт, — ответила Хейверс.

— В самом деле? Вы не похожи на забияку, — заметила Изабелла.

Это было верно, как верно было и то, что Хейверс походила на человека, который в случае чего умеет за себя постоять, потому-то ее зубы и пострадали.

— Одному типу не понравилось, что я помешала ему похитить ребенка, — сказала Хейверс. — Вот мы и сцепились. В ход пошли кулаки и ноги, и я упала лицом на пол. А пол был каменным.

— Это произошло в прошлом году? В то время, когда вы были на службе? Почему же до сих пор вы не вставили себе зубы? Скотленд-Ярд наверняка оплатил бы вам расходы.

— Я подумала, что они придают моему лицу характер.

— А! Из чего можно заключить, что вы настроены против современных дантистов. Или вы их попросту боитесь, сержант?

Хейверс покачала головой.

— Боюсь превратиться в красотку, не хочу отбиваться от орд поклонников. К тому же в мире полно людей с прекрасными зубами. Я хочу от них отличаться.

— В самом деле? — Изабелла решила высказаться начистоту. — Поэтому вы так и одеваетесь? Вам об этом еще никто не говорил, сержант?

Хейверс закинула ногу на ногу, продемонстрировав при этом — господи помилуй! — высокий красный кроссовок и фиолетовый носок. Несмотря на удушающую летнюю жару, она объединила этот модный оттенок с оливкового цвета вельветовыми брюками и коричневым пуловером, к которому прицепились какие-то нитки. Хейверс была похожа на человека, работающего под прикрытием и изображающего бомжа.

— Со всем к вам уважением, шеф, — сказала Хейверс, причем в ее голосе явственно слышался оттенок обиды, — корпоративные правила не позволяют вам делать мне замечания относительно одежды, к тому же не думаю, что моя внешность как-то влияет на…

— Согласна. Но ваша внешность заставляет людей усомниться в вашей профессиональной пригодности, — не дала ей договорить Изабелла. — Позвольте, я скажу со всей откровенностью: правила там или не правила, но я хочу, чтобы моя команда выглядела профессионально. Советую вам вставить зубы.

— Прямо сегодня? — спросила Хейверс.

Изабелла прищурилась. Это что, вызов?

— Прошу вас, сержант, не относиться небрежно к моим словам. Рекомендую также изменить вашу манеру одеваться: вам нужна более пристойная одежда.

— Снова со всем уважением, но вы не можете просить меня…

— Совершенно справедливо. Я и не прошу. Я советую. Предлагаю. Инструктирую. Думаю, что все это вы слышите не в первый раз.

— Да, но такого многословия еще не было.

— Вот как? Ну что ж, тогда прислушайтесь. Скажите честно, разве инспектор Линли ни разу не делал замечаний по поводу вашей внешности?

Хейверс молчала. Изабелла почувствовала, что упоминание о Линли попало в цель. Интересно, уж не влюблена ли Хейверс в инспектора, а может, была влюблена прежде? Это казалось совершенно невероятным, смехотворным. Впрочем, противоположности сходятся, а на свете нет более несхожих людей, чем Барбара Хейверс и Томас Линли. Изабелла запомнила его как элегантного, образованного человека с бархатным голосом, к тому же безупречно одетого.

— Сержант, неужели я единственная…

— Послушайте, я мало разбираюсь в шопинге, — призналась Хейверс.

— А! Тогда позвольте дать вам несколько советов. Прежде всего вам нужны юбка или брюки по фигуре, отутюженные и правильной длины. Затем жакет, застегивающийся спереди на пуговицы. Кроме этого, отглаженная блузка, колготки и туфли-лодочки на низком или высоком каблуке. Обувь должна быть вычищена. Для всего этого, Барбара, операции на мозге не потребуется.

Хейверс все это время смотрела на свою лодыжку, спрятанную верхом кроссовка, но, услышав свое имя, вскинула глаза.

— Где? — спросила она.

— Что «где»?

— Где я должна совершить этот шопинг?

Последнее слово прозвучало так, словно Изабелла порекомендовала ей облизать мостовую.

— В «Селфридже» или в «Дебенхемсе»,[7] — сказала Изабелла. — И если вам не под силу сделать это одной, возьмите с собой кого-нибудь. У вас наверняка есть одна-две подруги, которые знают, что следует носить на работе. Если никого не найдете, почерпните вдохновение в журналах. Рекомендую «Вог» или «Эль».

Хейверс не выглядела довольной и готовой с радостью принять советы. Напротив, вид у нее был унылый. Что ж, ничего не поделаешь, подумала Изабелла. Их разговор можно было расценить как сексистский, но ведь она — бог свидетель — и в самом деле пытается помочь этой женщине. С этой мыслью Изабелла решила выложить все до конца:

— И раз уж мы об этом заговорили, может, вы и с волосами что-нибудь сделаете?

Хейверс ощетинилась, однако ответила вполне спокойно:

— Никогда не была способна что-нибудь с ними сделать.

— Тогда, возможно, это сделает кто-то другой. У вас есть постоянный парикмахер?

Хейверс поднесла руку к своей безжалостно обкромсанной голове. Цвет у волос был приличный, напоминающий сосновую кору, но выглядели они совершенно неухоженными. Очевидно, сержант стригла их сама. Не исключено, что секатором.

— Так он у вас есть? — повторила свой вопрос Изабелла.

— Нет, — созналась Хейверс.

— Вам нужно им обзавестись.

Хейверс пошевелила пальцами, словно раскатывая между ними сигарету.

— Когда?

— Что «когда»?

— Когда я должна осуществить все ваши… предложения?

— Вчера, если можно так выразиться.

— То есть немедленно?

Изабелла улыбнулась.

— Вижу, вы хорошо улавливаете мои намеки. А теперь… — И тут они подошли к тому, из-за чего Изабелла пригласила Хейверс к переговорному столику. — Скажите, что слышно от инспектора Линли?