Это смертное тело Джордж Элизабет

Глава 22

Не успел Линли выйти из «Духовной конюшни», как ему позвонила Изабелла Ардери. По счастью, он поставил телефон на вибрацию, иначе пропустил бы звонок из-за шума: в магазине играли турецкую музыку и услышать что-либо другое было невозможно.

— Не бросайте трубку, мне надо выйти отсюда, — сказал он и вышел на улицу.

— …он сделал все очень быстро, — говорила Изабелла Ардери, когда Линли вышел на тротуар и снова поднес трубку к уху.

Линли переспросил, и она повторила то, что сказала ему до этого. Инспектор Джон Стюарт проявил замечательные способности, свойственные ему в те моменты, когда он не злился, и отследил все телефонные звонки, поступившие на мобильник Джемаймы Хастингс за несколько дней до ее гибели и через несколько дней после ее смерти.

— В день смерти Джемаймы ей звонили из табачной лавки, — сказала Ардери.

— Джейсон Друтер?

— И он это подтвердил. Сказал, что спрашивал ее, где лежат кубинские сигары. Он не мог их найти. Звонили также ее брат, Фрейзер Чаплин и — самое интригующее напоследок — Гордон Джосси.

— В самом деле?

— Мы установили его номер. Тот же, что и на почтовых открытках, которые он распространял вокруг портретной галереи и Ковент-Гардена. Любопытно, правда?

— А что мы получили с базовых станций сотовой связи? — спросил Линли. — Есть что-нибудь?

Они хотели установить местоположение звонивших людей в момент набора номера. Точное место, с которого звонил человек, определить было невозможно, но приблизительно уже можно было сказать.

— Этим занимается Джон. Ему потребуется некоторое время.

— Кто звонил после ее смерти?

— Были сообщения от Иоланды, от Роба Хастингса, от Джейсона Друтера и от Паоло ди Фацио.

— А от Эббота Лангера и Фрейзера Чаплина, значит, не было? И от Джосси — тоже?

— От них ничего. И после тоже. Должно быть, один из этих людей знал, что звонить нет смысла.

— А кому Джемайма звонила в день своей смерти?

— Три раза Фрейзеру Чаплину — до того, как он сам ей позвонил, — и один раз Эбботу Лангеру. С этими двумя нужно еще раз поговорить.

Линли сказал, что мог бы сам этим заняться, тем более что он находится поблизости от катка.

Он пересказал Изабелле то, что поведала Иоланда о последней встрече с Джемаймой. Джемайма искала совета у медиума относительно суровой правды, которую ей надо было сказать кому-то, и, по мнению Линли, эту суровую правду должен был выслушать мужчина. Если верить Иоланде, Джемайма была влюблена в ирландца, и вполне вероятно, что именно ему предназначалась эта суровая правда. Линли не исключал возможности того, что и другие люди могли стать слушателями Джемаймы: Эббот Лангер, Паоло ди Фацио, Джейсон Друтер, Юкио Мацумото, да и любой другой мужчина, как-то связанный с ней по жизни, например, Гордон Джосси и брат Джемаймы, Роб.

— Сначала займитесь Чаплином и Лангером, — распорядилась Ардери. — Начнем копать оттуда. — Она помолчала и прибавила: — Суровая правда? Так она вам сказала? Сама-то Иоланда говорила вам правду, Томас?

Линли вспомнил, что сказала о нем Иоланда: о его ауре, о возвращении в его жизнь женщины, ушедшей, но незабытой. Он должен был признать, что не знает, сколько из сказанного Иоландой основывается на интуиции, сколько — на наблюдениях за еле уловимой реакцией слушателя на ее прозрения и сколько — на том, что она действительно получает «с другой стороны». Подумав, что сомнению можно подвергнуть все, что она говорила, поскольку это не подтверждено фактами, Линли сказал:

— Но что касается Джемаймы, шеф, то медиум никаких пророчеств не делала. Она рассказала только то, что говорила ей сама Джемайма.

— Изабелла, — поправила его Ардери. — Не шеф. Называйте меня Изабеллой, Томас.

Он помолчал, обдумывая это, и наконец согласился:

— Хорошо, пусть будет Изабелла. Иоланда передала мне слова Джемаймы.

— Но если сумку в контейнер положила Иоланда, то она хочет сбить нас с толку.

— Верно. Хотя положить ее туда мог кто-то другой. А она всего лишь защищает этого человека. Позвольте мне поговорить с Эбботом Лангером.

Сообщения, полученные на мобильный телефон, были для Изабеллы одновременно хорошими и плохими новостями. Все, что вело в направлении убийцы, было хорошо. В то же время все, что уводило их от Юкио Мацумото в качестве предполагаемого убийцы, ставило Изабеллу в опасное положение. Одно дело, если от полиции бежал убийца, впоследствии сбитый такси и серьезно раненный. Для Изабеллы это было плохо, но не смертельно. Другое дело, если невиновный психически больной, отказывавшийся принимать лекарства, был сбит машиной в тот момент, когда бежал бог знает от кого, подгоняемый лихорадочными видениями больного мозга. Принимать невинных людей за террористов и гнаться за ними было чудовищной ошибкой. Короче говоря, если забыть о звонках на мобильный телефон, она нуждалась в чем-то определенном — в непреложном, железном факте, который она, точно гвоздь, забила бы в крышку гроба Мацумото.

Ардери смотрела пресс-конференцию Скотленд-Ярда, которую Стивенсон Дикон и Управление по связям с общественностью провели совместно. Она вынуждена была признать, что все выглядело гладко и невозмутимо, точно полированный мрамор, что, впрочем, и неудивительно после стольких-то лет упражнений в тонком искусстве подачи обтекаемой информации. Меньше всего им хотелось выдать инкриминирующие сведения о каком-либо офицере или об ошибочных действиях столичной полиции. Дикон и Хильер предстали перед камерами, и Хильер сделал заготовленное сообщение. То, что произошло на Шафтсбери-авеню, было названо несчастным случаем, нежелательным, неотвратимым и всеми прочими «не», какие только можно извлечь из словаря. Но полицейские, утверждал Хильер, не были вооружены, они все время ясно и четко давали понять, что они из полиции, а если подозреваемый бежит от полиции, когда та хочет задать ему несколько вопросов, то полиции по вполне очевидным причинам приходится начать преследование. При расследовании убийства безопасность людей побивает все другие соображения, особенно когда человек делает попытку устраниться от переговоров с полицией. Фамилий полицейских Хильер открывать не стал. Изабелла знала, что это произойдет позже, когда кого-то бросят на съедение волкам. И она догадывалась, кого именно.

Дальше последовали вопросы от журналистов, но слушать их она не стала. Она вернулась на работу и была там, когда ей позвонила Сандра Ардери. Позвонила не на мобильник. Изабелла подумала, что Сандра поступила умно, потому что в этом случае она узнала бы номер и отказалась отвечать. Сандра позвонила по городскому телефону, и трубку сняла Доротея Харриман. Доротея лично сообщила ей такую прекрасную новость: Сандра Ардери будет рада «сказать вам несколько слов, шеф. Она говорит, что это насчет мальчиков». Ударение на последнем слове предполагало, что Харриман уверена: Изабелла бросит все дела и побежит разговаривать с человеком, который хочет сказать что-то о «мальчиках».

Изабелла еле удержалась, чтобы не схватить телефон и не гаркнуть Сандре грубо: «Ну что еще?» Она ничего не имела против жены Боба. Та, по крайней мере, делала героическое усилие — занимала нейтральную позицию в спорах Изабеллы с бывшим мужем. Поэтому Ардери кивнула Доротее и взяла трубку.

Голос Сандры был, как всегда, хриплым. По какой-то причине она говорила как женщина, плохо изображающая Мэрилин Монро, выдыхающую облака сигаретного дыма, хотя, насколько Изабелле было известно, Сандра не курила.

— Боб сказал, что пытался до тебя дозвониться, — сказала ей Сандра. — Он оставил сообщение на твой мобильник. Я советовала ему позвонить тебе на работу, но… Ты ведь знаешь Боба.

Да уж, подумала Изабелла.

— Я тут совсем закрутилась, Сандра. У нас на улице произошел несчастный случай с подозреваемым.

— И ты в этом как-то замешана? Какой ужас! Я видела пресс-конференцию. Из-за нее прервали мою программу.

Изабелла знала, что любимая телевизионная программа Сандры — медицинская. Это была не ежедневная больничная драма, а глубокое научное исследование вредных привычек, подрывающих здоровье, и многочисленных болезней, смертельных и прочих. Сандра смотрела передачу с религиозным чувством и делала записи, она считала эту программу средством для поддержания здоровья ее детей. В результате она то и дело впадала в панику и таскала ребят к педиатру. Чаще всего это бывало из-за сыпи, выскочившей на руке младшей девочки, но Сандра была твердо уверена, что это проявление болезни Моргеллонов. Увлечение ее этой программой было единственной темой, над которой Изабелла и Боб Ардери могли вместе посмеяться.

— Да, я занята расследованием, имеющим отношение к этому инциденту, — подтвердила Изабелла, — поэтому не могла…

— А почему ты не присутствовала на пресс-конференции? Разве это не так делается?

— Это не делается как-то определенно. А в чем дело? Что, Боб за мной следит?

— Нет! О нет!

Из этого вытекало, что Боб следит. Из этого вытекало, что, возможно, именно он позвонил жене и посоветовал ей включить телевизор: видимо, на этот раз его «бывшая» заблокировала свой телефон неспроста, сейчас ее выставят на публичное съедение, можешь сама посмотреть.

— Во всяком случае, звоню я не поэтому.

— А почему ты звонишь? Что-нибудь с мальчиками?

— Нет, все в порядке. Об этом можешь не беспокоиться. Они здоровы. Немного шумны, конечно, и непослушны…

— Им же восемь лет.

— Конечно. Конечно. Я не имею ничего против… не волнуйся, Изабелла. Я люблю мальчиков. Ты сама знаешь. Они просто очень отличаются от девочек.

— Они не любят кукол и посиделки за чаем — вот что ты имеешь в виду. Но ты ведь и не ждала этого от них?

— Нет. Нет, конечно. Они очаровательны. Вчера мы, кстати, выезжали — девочки, мальчики и я. Я думала, что им понравится собор в Кентербери.

— Вот как? — «Собор? Восьмилеткам?» — Я бы и не подумала…

— Да, конечно, конечно, ты права. Прошло все не так хорошо, как я надеялась. Мне казалось, их заинтересует история Томаса Бекета.[60] Ты знаешь, что я имею в виду. Убийство на алтаре. Этот священник-ренегат. И они заинтересовались. Поначалу. Но надолго удержать их внимание невозможно. Думаю, они предпочли бы поездку на море, но я боюсь выставлять их на солнце… этот озоновый слой и глобальное потепление, в последнее время так возросло количество заболеваний раком кожи… Они не любят солнцезащитный крем, этого я никак не могу понять, Изабелла. Девочки не возражают, но мальчики так протестуют, что можно подумать, будто я их мучаю. Ты никогда его не применяла?

Изабелла вздохнула, стараясь успокоиться.

— Вероятно, не так регулярно, как могла бы. Ну а сейчас…

— Но им непременно нужно пользоваться. Ты должна бы знать…

— Сандра, у тебя ко мне какой-то определенный вопрос? Я сейчас очень занята, понимаешь? Так что, если ты просто хочешь поболтать…

— Ты занята, занята. Конечно, ты занята. Я хочу сказать только это: приезжай на ланч. Мальчики хотят тебя видеть.

— Я не думаю…

— Ну пожалуйста. Я отвезу девочек к своей маме, так что будешь только ты и мальчики.

— И Боб?

— И Боб, конечно. — Она замолчала, а потом импульсивно воскликнула: — Я пыталась заставить его понять, Изабелла. Сказала ему, что это справедливо. Я сказала, что тебе нужно побыть с ними. Сказала, что приготовлю ланч, а потом с девочками поеду к маме. Мы оставим тебя с ними, и все будет выглядеть как ресторан или как отель, только в нашем доме. Но… боюсь, он этого не может понять. Не понимает. Мне так жаль, Изабелла. У него хорошие намерения, ты же знаешь.

«Да уж, держи карман шире», — подумала Изабелла.

— Ну пожалуйста, приезжай. Мальчики… думаю, им нелегко. Они не понимают. Да и как им понять?

— Я уверена, Боб им все объяснил. — Изабелла даже не попыталась спрятать горечь.

— Ничего он не объяснил. Ни слова не сказал, ни слова. Просто: мама в Лондоне, приспосабливается к новой работе. Все, как вы договорились.

— Я не договаривалась. Откуда ты взяла, что мы договорились?

— Это он так сказал…

— Ты бы согласилась отдать своих детей? Согласилась бы? Думаешь, что я вот такая мать?

— Я знаю, что ты старалась быть очень хорошей матерью. Знаю, что старалась. Мальчики тебя обожают.

— Старалась? Старалась?

Изабелла внезапно услышала себя. Ей захотелось стукнуть себя кулаком по башке, когда она поняла, что говорит в точности как Сандра, с ее доводящей до бешенства привычкой повторять слова и фразы — этакий словесный нервный тик, как будто она считает, что мир глуховат и нуждается в ее постоянных повторениях.

— Да нет, я не это имела в виду. Я не говорила…

— Я должна вернуться к работе.

— Но ты приедешь? Как ты на это смотришь? Дело не в тебе и не в Бобе. Дело в мальчиках. Я приглашаю тебя ради мальчиков.

— Не смей говорить мне, в чем здесь дело!

Изабелла с грохотом положила на рычаг трубку, выругалась и уронила голову на руки. «Не буду, не буду», — несколько раз повторила она себе. А потом рассмеялась, хотя сама слышала, что смех звучит истерически. Все дело было в этих повторах. Ей показалось, что она сходит с ума.

— Э… шеф?

Она подняла голову, хотя и без того знала, что заминка при обращении к ней свойственна Джону Стюарту. Он стоял с таким лицом, словно слышал последнюю часть ее разговора с Сандрой.

— В чем дело? — резко спросила Изабелла.

— Насчет контейнера «Оксфам».

Она не сразу сообразила, о чем речь. Ах да, Белла Макхаггис и ее сад с контейнерами для сортировки мусора.

— И что насчет него, Джон?

— Там оказалась не только сумка. Вам следует кое на что посмотреть.

Все дело в нескончаемой жаре, подумал Линли, это из-за нее в «Куинс айс энд боул» собралось столько народу, особенно на льду. Похоже, это было самое холодное место в Лондоне, и все, от только что научившихся ходить малышей и до пенсионеров, использовали это с выгодой для себя. Некоторые из надевших коньки просто висли на ограде возле катка, другие, что посмелее, ковыляли по льду, а более умелые фигуристы старались их объехать. В самой середине льда будущие олимпийцы с различной степенью успеха практиковались в исполнении прыжков и вращений, а тренеры, упрашивая других людей посторониться, старались исполнить свой долг и делали смелые попытки научить неопытных фигуристов мастерству Торвилл и Дина.[61]

Линли пришлось подождать: Эббот Лангер давал урок посреди льда. На него указал парень, выдававший напрокат коньки: «Вон тот, с волосами». Линли не слишком понял, что он имеет в виду, пока не увидел тренера. Тогда стало ясно, что другого описания и не требуется. Таких косматых швейцарцев он видел разве что на фотографиях.

Как бы то ни было, кататься Лангер действительно умел. Он взлетал надо льдом без малейших усилий, демонстрируя технику прыжка юному ученику лет десяти на вид. Ребенок попытался прыгнуть и шлепнулся на попу. Лангер подъехал и поставил мальчика на ноги. Наклонился к ребенку, что-то сказал и еще раз продемонстрировал ему прыжок. Лангер был очень хорош. Он был техничен. Он был силен. Возможно, он был еще и убийцей, подумал Линли.

По окончании урока тренер попрощался с учеником и зачехлил коньки. Линли вежливо попросил Лангера на несколько слов и показал свое удостоверение.

— Я уже говорил с двумя полицейскими, — сказал Лангер. — С чернокожим парнем и коренастой женщиной. Не знаю, что я еще могу сказать.

— Так, уточнить кое-что, — ответил Линли. — Много времени я у вас не отниму. — Он указал на кафе, втиснувшееся между катком и кегельбаном. — Давайте выпьем кофе, мистер Лангер. — И стал терпеливо ждать, пока тренер не согласился снизойти до разговора.

Линли купил два кофе и принес чашки на стол, за которым уже сидел громоздкий Лангер. Фигурист крутил солонку. Пальцы у него были толстыми и сильными, а руки — большими, как и все его тело.

— Почему вы солгали другим офицерам, мистер Лангер? — с ходу спросил его Линли. — Вы, конечно, знали, что все сказанное вами будет проверено.

Лангер ничего не ответил. Разумный человек, подумал Линли. Ждет, что ему еще скажут.

— Нет у вас никаких бывших жен. И детей тоже нет. Зачем лгать о том, что так легко опровергнуть?

Лангер открыл два пакетика с сахаром и бросил кусочки в чашку. Он не стал размешивать сахар.

— К Джемайме это не имеет никакого отношения. Я с этим никак не связан.

— Да, но это ваши слова, — подчеркнул Линли. — Любой ответил бы так на вашем месте.

— Все дело в постоянстве. И все.

— Объясните.

— Я всем говорю одно и то же. Три бывшие жены, дети. Так проще.

— Вам это важно?

Лангер посмотрел в сторону. С места, на котором они сидели, каток был как на ладони. По льду порхали красивые юные создания в ярких колготках и коротких юбочках.

— Я не хочу быть связанным, — сказал Лангер. — В этом мне помогает миф о бывших женах и детях.

— Связанным с кем?

— Я тренер. Только этим и занимаюсь. Учу людей любого возраста. Иногда девушка, или женщина среднего возраста, или еще кто-то проявляет интерес, потому что на льду мы так близко друг к другу. Это глупо, это ничего не значит, и я не пользуюсь этим. На помощь приходят бывшие жены.

— И с Джемаймой Хастингс было так же?

— Джемайма брала у меня уроки, — строго сказал Лангер. — Вот и все. Скорее, это она меня использовала.

— Для чего?

— Другим офицерам я это уже говорил. Я сказал правду. Она хотела присматривать за Фрейзером.

— Она позвонила вам в день своей смерти. Вы сообщили другим детективам о бывших женах и детях, а об этом не сказали.

— Я позабыл об этом звонке. — Лангер поднес чашку к губам.

— А сейчас вспомнили?

— Да, — задумчиво сказал Лангер. — Она разыскивала Фрейзера.

— Она что же, предполагала встретить его на кладбище?

— Думаю, она проверяла его местонахождение. Она часто это делала. Все женщины, имевшие отношения с Фрейзером, поступали точно так же. Джемайма не первая и не последняя. Все время, пока он у нас работает, так и бывает.

— Что, женщины устраивают ему проверки?

— Те, кто не слишком ему доверяет, хотят убедиться, что он ведет себя с ними честно. Он редко бывает честен.

— А по отношению к Джемайме?

— Скорее всего, и к ней тоже, впрочем, откуда мне знать? В любом случае в тот день, когда она мне позвонила, я не мог ей помочь.

— Почему?

— Все дело во времени. В этот час его здесь не бывает. Если бы она вспомнила об этом, то поняла бы, что его здесь нет. Она сказала, что он не берет трубку мобильника. Звонила ему несколько раз, и он не отвечал, возможно, не слышал звонка из-за шума. — Лангер обвел рукой шумный зал. — Она хотела узнать, здесь ли он. Но вообще-то говоря, она должна была знать, что он уже уехал домой. Это я ей и сказал.

Домой, подумал Линли.

— Разве он не поехал отсюда прямо в отель «Дюк»?

— Он всегда сначала заезжает домой. Говорит, что не хочет держать здесь форменную одежду «Дюка»: мол, здесь она запачкается. Хотя, зная Фрейзера, я бы подумал, что причина в другом. — Он сделал грубый жест руками, намекая на сексуальный контакт. — Полагаю, что между нашей работой и «Дюком» он успевает кое-кого обработать. Возможно, даже дома. Во всяком случае, я бы не удивился. Это в его стиле. Джемайма сказала, что оставила ему сообщения и она в панике.

— Она употребила это слово? В панике?

— Нет. Но я слышал это в ее голосе.

— Может, это был страх? Не паника, а страх? Она, в конце концов, звонила с кладбища. На кладбищах люди иногда испытывают страх.

Лангер отверг эту идею.

— Не думаю, что так было. По-моему, она боялась посмотреть правде в глаза.

Интересно, подумал Линли.

— Продолжайте, — подстегнул он собеседника.

— Кажется, ей очень хотелось верить в то, что Фрейзер Чаплин — «тот самый», если вы понимаете, о чем я. Но думаю, в душе она знала, что это не так.

— Почему вы так решили?

Лангер тонко улыбнулся.

— Потому что они всегда приходят к такому заключению, инспектор. Любая женщина, связавшаяся с ним, рано или поздно понимает, что это за человек.

Линли с большим интересом ожидал встречи с мужчиной мечты, о котором он был так наслышан. Он отправился в район Сент-Джеймс, в укромный тупик, в котором высился величавый отель «Дюк». Здание из красного кирпича было построено в форме буквы L, его украшали чугунные кованые решетки, эркеры и роскошная поросль виноградника, спускавшаяся с балконов. Линли прошел под внимательным взглядом швейцара в сдержанную тишину, характерную для молитвенных зданий. Попавшийся ему навстречу коридорный осведомился, чем он может помочь.

Линли спросил, где у них бар. Коридорный тотчас заулыбался. Уверенность и голос делали Линли желанным гостем в любом заведении из тех, где люди разговаривают шепотом, называют служащих «персоналом» и знают, что сначала нужно пить херес, а уж потом портер. Не может ли джентльмен пройти сюда?..

Стены бара были увешаны портретами моряков и гравюрами, на которых высились полуразрушенные замки; главенствующую позицию занимало изображение адмирала Нельсона в его послевоенные дни, а потому и все помещение было посвящено морской теме. В баре было три комнаты, две из них находились по обе стороны от камина (огонь в нем, к счастью, не горел). Повсюду стояли мягкие кресла; в это время дня за столами со стеклянными столешницами собирались в основном деловые люди. Они пили джин с тоником, а у нескольких человек, склонившихся над мартини, глаза светились стеклянным блеском. Один из барменов, итальянец, спросил у Линли с заметным акцентом, не желает ли он отведать их фирменный напиток. Бармен заверил, что он его не трясет и не размешивает, а потихоньку превращает в нечто сказочное.

Линли отказался и спросил «Пеллегрино», если он у них есть, подать с лаймом, но безо льда. Нельзя ли пригласить для разговора Фрейзера Чаплина? Линли показал свое удостоверение. Бармен — звали его совсем не по-итальянски Генрихом — и виду не подал, что удивлен, встретив полицейского с такой безупречной речью. Он равнодушно ответил, что Фрейзер Чаплин пока не появился. Его ожидают — бармен бросил взгляд на свои внушительные часы — в ближайшие пятнадцать минут.

Линли спросил, работает ли Фрейзер в одно и то же время. Может, он приходит сюда, лишь когда отель перегружен работой?

Нет, ответил бармен. Фрейзер работает по расписанию.

— Иначе он не стал бы сюда устраиваться, — прибавил Генрих.

— Почему?

— Потому что вечерняя смена самая оживленная. Чаевые больше. Да и публика получше.

Линли вскинул бровь в ожидании разъяснения, и Генрих с радостью его просветил. По его словам, Фрейзеру нравилось внимание дам разного возраста, которые по вечерам посещали бар отеля «Дюк». По той или иной причине сюда приходили иностранные бизнес-леди, а Фрейзер хотел дать им дополнительную причину для такого посещения.

— У него наметанный глаз на даму, которая будет обращаться с ним так, как он того хочет. — Генрих покачал головой, однако выражение лица у него было доброжелательным. — Он ведет себя как жиголо.

— И у него это получается?

— Пока нет, — хихикнул Генрих. — Но парень старается. Он мечтает стать владельцем маленького стильного отеля, такого, как наш. Но при этом хочет, чтобы кто-то купил его для него.

— Стало быть, он ищет большие деньги.

— Да, так уж он устроен, этот Фрейзер.

Линли подумал об этом и о том, как соотносится это с суровой правдой, которую хотела поведать Джемайма. Для человека, надеющегося получить деньги от женщины, известие о том, что она не сможет ему их дать, будет и в самом деле суровой правдой. Возможно, она хотела сказать ему, что не хочет больше иметь с ним дело, потому что узнала, что ему нужны только ее деньги… если, конечно, у нее были деньги. И снова, когда речь заходила о Джемайме, открывались другие истины. Для Паоло ди Фацио открылась суровая правда, когда он узнал, что, несмотря на его чувства к ней, Джемайма хочет связать свою жизнь с Фрейзером Чаплином. Так и со всеми, начиная от Эббота Лангера до Юкио Мацумото: стоит немного покопаться, и правда вылезает наружу.

Линли прикинул, в какое время Фрейзер Чаплин каждый день приходит в бар отеля «Дюк». У ирландца было полтора часа между временем, когда он покидал каток, и началом работы в баре. Достаточно ли для того, чтобы примчаться в Стоук-Ньюингтон, убить Джемайму Хастингс и успеть на вторую работу? Линли не знал, как это возможно. По словам Эббота Лангера, Фрейзер сначала ехал в Патни, откуда и отправлялся в «Дюк», но даже если в тот день он домой не заезжал, лондонское движение сделало бы его преступление невозможным. Линли не представлял себе убийцу, едущего на кладбище в общественном транспорте.

Когда Фрейзер Чаплин пришел в «Дюк», у Линли появилось смутное подозрение, что он где-то уже видел этого человека. Что-то крутилось у него в подсознании, однако он так и не смог вставить это лицо в соответствующее место. Линли стал вспоминать, где он был в последнее время, но ничто не отозвалось. Он решил на время оставить эти попытки.

Линли не разбирался во внешности мужчин, однако видел, что Чаплин должен импонировать женщинам, предпочитающим темноволосых и нервных мужчин, от которых исходит ощущение опасности, — нечто среднее между современным Хитклифом и Суини Тоддом.[62] На Фрейзере были темные брюки, кремовый пиджак и белая рубашка с красным галстуком-бабочкой. Линли стало ясно, почему он переодевался дома, а не оставлял такой костюм на катке и не таскал с собой. Как и у Эббота Лангера, волосы у него были черными, но в отличие от тренера причесывался он по-современному. Видно было, что волосы у него недавно вымыты, а сам он чисто выбрит. На руках у него был свежий маникюр, на левом безымянном пальце — кольцо с опалом.

Фрейзер подошел к Линли, как только его предупредил бармен. Линли выбрал столик поблизости от сверкающей стойки из красного дерева. Фрейзер опустился на стул, протянул руку.

— Генрих сказал мне, что вы хотите что-то узнать. У вас ко мне какой-то новый вопрос? Я уже разговаривал с другими копами.

Речь его была мелодичной, и Линли подумал, что она, должно быть нравится дамам, как и подчеркнутая мужественность Фрейзера.

Линли представился.

— Судя по всему, мистер Чаплин, вы последний человек, говоривший с Джемаймой Хастингс.

— Вот как. — Он произнес эти слова в форме утверждения, а не вопроса. — А почему вы сделали такое заключение, инспектор?

— Я посмотрел записи на ее мобильнике, — сказал ему Линли.

— А! — протянул Фрейзер. — Мне кажется, что последним человеком, говорившим с Джемаймой, должен быть убийца, разве только он обошелся без преамбулы.

— Оказывается, она несколько раз звонила вам за час до своей смерти. Джемайма позвонила и Эбботу Лангеру, спрашивала о вас. Эббот предполагает, что у вас с ней были романтические отношения, и он не единственный человек, который пришел к подобному выводу.

— Не сделаю ли я ошибку, если предположу, что другой такой человек — это Паоло ди Фацио? — спросил Чаплин.

— Дыма без огня, как подсказывает опыт, не бывает, — заметил Линли. — А зачем вы звонили Джемайме, мистер Чаплин?

Фрейзер постучал пальцами по стеклянной столешнице. На столе стояла серебряная ваза с разными орехами, он взял несколько штук и спрятал в ладони.

— Она была чудесной девушкой, это точно. Я даю всем то, чего они хотят. Иногда я встречался с нею на стороне…

— На стороне?

— Подальше от дома миссис Макхаггис. Я встречался с ней в пабе, на улице, иногда мы с ней обедали вместе, ходили в кино — вот и все. Скажу вам даже то, что заметили другие: у нас с ней были дружеские отношения. Джемайма ходила на каток, разговаривала с цыганкой, которая предсказывает будущее, — все это заставляло людей думать, будто между нами было нечто большее. Но это были всего лишь дружеские отношения, инспектор. Дружеские отношения, в какие я вступаю с любым человеком, с которым живу под одной крышей. Не простое общение, а дружба. Все остальное лишь плод фантазии, инспектор.

— Чьей?

— Что?

— Чьей фантазии?

Фрейзер бросил в рот горсть орехов и вздохнул.

— Инспектор, Джемайма делала поспешные заключения. Разве вы не знали таких женщин? Вы покупаете девушке пиво, а она уже представляет, что вы на ней женитесь. В своем воображении она видит детей и увитый розами домик в деревне. У вас такого не было?

— Не припомню.

— Вам повезло, а вот со мной это постоянно случается.

— Расскажите мне о вашем телефонном звонке в день ее смерти.