Зажмурься покрепче Вердон Джон

Глава 30

Модели Алессандро

Когда он повесил трубку, у него было с полдюжины полезных ответов на дюжину вопросов, а также имена двух одноклассниц Джиллиан и звон в ушах от многократно повторенной просьбы ничего не говорить Эштону.

Он поинтересовался, почему она так боится доктора. Девушка ответила, что совсем его не боится и он вообще чуть ли не святой, но ей неловко, что она звонит Гурни за его спиной, и если он узнает, то ему будет неприятно, что она ему не доверяет.

А почему она ему не доверяет? Вообще-то, конечно, доверяет, и даже очень, вот только доктора, кажется, совсем не волнует, что те две девушки пропали.

Знает ли Эштон, что они пропали? Разумеется, она ему говорила, но он сказал, что выпускницы Мэйплшейда часто принимали решение не возвращаться в семью, так что ничего необычного в их исчезновении нет.

Откуда девушки знали Гектора? Доктор Эштон иногда привозил его в Мэйплшейд заниматься клумбами. Он был красавец, и многие девушки очень им интересовались.

Когда Джиллиан училась в Мэйплшейде, с кем из преподавателей она общалась ближе всего? С доктором Саймоном Кейлом, который был кем-то в правлении школы, но потом ушел на пенсию и уехал в Куперстаун. Она нагуглила телефон Гурни в Интернете, так что телефон доктора Кейла наверняка найдется таким же образом. Он ворчливый старик, но может знать что-нибудь важное про Джиллиан.

Почему она решила все это рассказать Гурни? Потому что она до сих пор иногда не спит ночами, воображая всякие ужасы насчет пропавших девушек, а он все-таки детектив. Доктор Эштон объяснял, что многие ученицы родом из нездоровых семей и, поправившись, они хотят начать новую жизнь подальше от родственников. Некоторые даже имена меняют, чтобы их не нашли. Он прав, конечно. Только ночью, когда темно, ее мучают совсем другие мысли, от которых становится страшно.

Эти две подруги любили глазеть на голый торс Гектора, когда тот занимался посадками и разгуливал без рубашки. Но у них было еще кое-что общее.

И что же? После выпуска из школы обеих пригласили сниматься для модной рекламы, как и Джиллиан.

Когда Гурни вернулся на кухню, Мадлен стояла, склонившись над раскрытым на столе журналом «Таймс». Он снова взглянул на снимок и почувствовал, как ему опять становится неприятно от самодовольной похоти, которую излучал сюжет.

Мадлен с интересом взглянула на него, и он решил, что это безмолвный вопрос относится к звонку. Воодушевленный ее любопытством, он пересказал разговор с Саванной. Любопытство тут же превратилось в беспокойство.

— Надо узнать, почему о девушках ничего не слышно.

— Согласен.

— Может, связаться с полицией по месту жительства?

— Тут все сложнее. Девушки — одногодки Джиллиан, а значит, им уже по девятнадцать. С точки зрения закона это взрослые люди. Если родственники или кто-то из знакомых не подали в розыск, то полиция ничего не сможет сделать. Хотя… — он достал из кармана мобильный и выбрал из списка номер Эштона.

После четвертого гудка включился автоответчик, но Эштон успел перехватить звонок — очевидно, увидев номер абонента.

— Добрый вечер, детектив.

— Простите, доктор, что снова беспокою. Но тут кое-что всплыло.

— Расследование продвинулось?

— Пока не знаю, но информация определенно важная. Я помню, что вы говорили про политику конфиденциальности в Мэйплшейде. Однако тут ситуация, требующая исключения из правил. Мне нужны данные о выпускницах.

— Я думал, что достаточно внятно объяснил вам: исключений не бывает. В Мэйплшейде соблюдается абсолютная конфиденциальность. Абсолютная.

Гурни начал злиться.

— Может, вам хотя бы интересно узнать, с чем мы столкнулись?

— Расскажите.

— Предположим, появилась причина считать, что Джиллиан была не единственной жертвой.

— То есть?..

— Предположим, Флорес убил нескольких учениц Мэйплшейда.

— Не понимаю…

— Есть веские доказательства, что некоторые из выпускниц, знавшие Флореса, пропали. Ввиду чего целесообразно уточнить местонахождение всех одноклассниц Джиллиан.

— Вы соображаете, о чем говорите? И что это за «веские доказательства»?

— Источник информации не принципиален.

— Как это не принципиален? Откуда вы знаете, что ему можно доверять?

— Доктор, речь может идти о спасении человеческих жизней. Подумайте об этом.

— Подумаю.

— Я имею в виду, подумайте прямо сейчас.

— Мне не нравится ваш тон, детектив.

— А как вам нравится, что кто-то из выпускниц мог — и все еще может — погибнуть из-за вашей драгоценной «абсолютной конфиденциальности»? И как вам нравится идея объясняться с полицией, если это подтвердится? А еще с журналистами, скорбящими родителями… Подумайте и перезвоните, если вам найдется что сказать. Мне надо сделать еще пару звонков, — он повесил трубку и выдохнул.

Мадлен внимательно посмотрела на него, усмехнулась и произнесла:

— Тоже подход.

— А ты бы как поступила?

— Нет-нет, мне вполне нравится, как у тебя получилось. Но ужин остыл. Разогреть?

— Давай.

Он набрал в легкие воздуха и медленно выдохнул, надеясь совладать с адреналином.

— Саванна дала имена девочек — точнее, девушек — которые, по ее словам, пропали. И телефоны родителей. Как думаешь, звонить прямо сейчас?

— А это разве твоя работа? — спросила Мадлен по дороге к микроволновке.

— Хороший вопрос, — кивнул он, садясь обратно за стол. Реакция Эштона его бесила, и хотелось срочно что-нибудь сделать, но по здравому размышлению пропажей девочек должна была заняться полиция. Это была сложная процедура — определить, что человек действительно «пропавший», а затем внести его в соответствующие списки, которые потом расходились по базам данных. К тому же розыск совершенно точно был делом не для частника-одиночки, особенно если речь шла о нескольких пропажах с подозрением на похищение или что похуже. Зато рассказ Саванны пришелся очень кстати перед встречей с прокурором и обещанным представителем из бюро расследований. Гурни решил, что просто сообщит им все как есть, и пусть они разбираются.

А пока имело смысл поговорить с Алессандро.

Гурни принес из кабинета ноутбук и положил его на место тарелки.

Поиск по сетевой версии телефонной книги Нью-Йорка выдал несколько человек с такой фамилией. Разумеется, Алессандро больше походило на имя или творческий псевдоним, призванный наделить работы автора специфичным флером. Однако ни в одной компании соответствующей направленности такого имени не нашлось — ни в фотоагентствах, ни в рекламе, ни в маркетинговых, дизайнерских и модельных конторах.

Коммерческим фотографам несвойственна неуловимость, если речь не идет о ком-нибудь настолько успешном, что все, кто надо, и так знают, как с ним связаться, и для кого невидимость для широкой публики — составная часть имиджа, как у модных клубов без вывески.

Гурни подумал, что если фотография у Эштона от самого Алессандро, то у него наверняка есть и контакты, но момент, чтобы об этом справиться, был неудачным. Вэл Перри, в теории, тоже могла что-то знать — например, его полное имя. Но с этим предстояло разбираться завтра. Сейчас важно было сохранять ясную голову. Оставалась вероятность, что ассистентка Эштона просто не знает новых телефонов одноклассниц. А если они позировали тому же фотографу, что и Джиллиан, это могло быть ничего не значащим совпадением, как и их общий интерес к Гектору. Гурни закрыл ноутбук и опустил его на пол рядом со стулом.

Мадлен вернулась с тарелками — от пасты и креветок снова шел пар — и села за стол.

Гурни взял вилку, потом снова положил ее. Повернулся, посмотрел за французские двери — но сумерки уже сгустились настолько, что не было видно ни патио, ни сада, а в стекле отражались они с Мадлен, сидящие за столом. Гурни невольно удивился собственному лицу — такие резкие черты, такое серьезное выражение. Совсем как у отца.

Его тут же накрыла волна разрозненных воспоминаний. Мадлен с интересом наблюдала за ним.

— О чем ты думаешь?

— Что? А, да так… об отце.

— И что ты о нем думаешь?

Он моргнул.

— Я рассказывал тебе историю про зайцев?

— Кажется, нет.

— Когда мне было пять или шесть, я все время просил отца рассказать про детство. Он вырос в Ирландии, а у нас висел календарь с фотографиями Ирландии, так что я примерно знал, как она выглядит. Календарь привез сосед, который был там в отпуске. На картинках все было такое зеленое, каменистое, немножко сказочное. И мне представлялось, что это волшебная страна — видимо, потому что она была совсем не похожа на наш Бронкс.

Гурни так и не научился говорить о районе своего детства, не кривясь. Впрочем, как и о самом детстве.

— Отец был неразговорчив. Во всяком случае, со мной и матерью он говорить не любил. Из него почти ничего нельзя было вытянуть про детство. Но однажды я его все-таки достал и он рассказал одну историю. За домом его отца было поле. Он так и говорил: «за домом моего отца», и мне даже тогда было странно, ведь он и сам там жил. В общем, там было большое поле, за ним — низенькая каменная стена, а за ним — поле еще большего размера, и через него бежал ручей. А где-то совсем вдалеке виднелся холм. Дом был бежеватого цвета с темной соломенной крышей. На участке цвели нарциссы и бегали белые утки. Помню, как лежу перед сном и пытаюсь это представить — уток, нарциссы, поле и холм. Все думал: вот вырасту и поеду туда… — он замолчал, и это молчание вышло тоскливым.

— Так что за история?

— Что?

— Ты говоришь, отец рассказал тебе какую-то историю.

— Да. У него был друг Лиэм, они вместе охотились на зайцев с рогатками. Для этого надо было выйти в поле на рассвете, когда на траве еще лежит роса, тогда заячьи тропки в высокой траве виднее. Отец с Лиэмом ходили по этим тропкам. Иногда они заканчивались в зарослях ежевики, а иногда под каменной стеной. Отец даже помнил, какого размера были заячьи норы. Они ставили у этих нор и на тропках силки.

— И зайцы попадались?

— Если кого и ловили, то потом отпускали.

— А рогатки зачем?

— Отец говорил: «На всякий случай», — ответил Гурни и снова замолчал.

— Это вся история?

— Да. Понимаешь, все эти мелкие подробности так въелись в мою память, я так часто перебирал их в уме — представляя, что я там, с ними, иду по заячьему следу в траве — что эта чужая история стала самым ярким воспоминанием моего собственного детства.

Мадлен улыбнулась.

— Я тоже помню вещи, которых никогда не видела — если кто-нибудь интересно рассказывал. Помню не то, что было на самом деле, а то, что я представляла.

Он кивнул.

— Много лет спустя, когда мне было уже за тридцать, а отцу за шестьдесят, мы говорили по телефону, и я вспомнил эту историю. Помнишь, говорю, ты рассказывал, как вы с Лиэмом ходили в поле на рассвете, с рогатками? А он не понял, о чем речь. Тогда я стал повторять детали: заросли ежевики, ручей, стена, заячьи тропки… Отец сказал: ах, это… так этого не было. И сказал таким тоном, словно только идиот мог в такое поверить, — голос Гурни нехарактерно дрогнул. Он нарочито закашлялся, чтобы замаскировать дрожь.

— Значит, он все придумал?

— До последнего слова. И что самое обидное — это единственная история, которую я знаю о его детстве.

Глава 31

Терьерчики

Гурни сидел на стуле, разглядывая свои руки. Морщинистые, сухие — он совсем не так их представлял, если не смотрел на них. У отца были такие же.

Мадлен задумчиво убирала со стола. Когда вся посуда уже лежала в раковине, залитая горячей мыльной водой, она выключила кран и произнесла довольно будничным тоном:

— Паршивое у него было детство.

Гурни перевел на нее взгляд.

— Видимо, да.

— Мы женаты двенадцать лет, а я его видела всего трижды.

— Такая уж наша порода…

— Ты про вас с отцом?

Он кивнул, что-то вспоминая.

— В квартире, где я вырос, в Бронксе, было четыре комнаты: тесная кухонька, где готовили и ели, гостиная и две маленькие спальни. Нас тоже было четверо: мать, отец, я и бабушка. И как-то так выходило, что почти в любой момент времени каждый из нас был один в одном из помещений, хотя мама с бабушкой иногда вместе смотрели телевизор в гостиной. Отец сидел на кухне и не выходил к ним, я тоже оставался у себя, — он издал смешок, которого сам испугался, настолько отчетливо в нем прозвучал отцовский сарказм.

— Помнишь, одно время у всех были такие игрушечные терьерчики с магнитами? Можно было поставить их так, чтобы их тянуло друг к другу, или так, чтобы друг от друга отталкивало. В нашей семье всех, как этих терьерчиков, друг от друга отталкивало, и мы расходились по своим углам. Каждый старался быть подальше от всех остальных.

Мадлен молча его дослушала, затем снова включила воду и принялась мыть посуду и складывать ее в сушку возле раковины. Закончив, она выключила свет над кухонным островком и отправилась в другой конец комнаты, где села в кресло у камина, включила торшер и достала из лежавшего на полу мешочка вязание — ярко-красную шерстяную шапку. Время от времени она поворачивалась, чтобы взглянуть на Гурни, но так ничего и не сказала. Через пару часов она ушла спать.

Гурни тем временем перенес из кабинета стопки документов по делу Перри, которые пришлось убрать к приходу Микеров.

Он читал протоколы допросов свидетелей и расшифровки записанных на диктофон разговоров с теми, кого пригласили на беседу в бюро расследований. Было удивительно, что в столь огромном объеме информации столь мало полезного содержания.

Например, история про йогу нагишом. Вообще неясно, зачем ее присовокупили к делу. Пятеро жителей Тэмбери видели, как за месяц до убийства Флорес стоял на одной ноге посреди павильона на участке Эштона — он был абсолютно голым, глаза закрыты, а руки сложены перед грудью как бы в молитве. Предположительно, это была какая-то асана. Причем из допросов следовало, что никто из свидетелей не был очевидцем, как таковым: все ссылались на «это же всем известно». Каждый говорил, что слышал историю от кого-то еще, при этом далеко не все помнили, от кого именно, и совсем никто не помнил, когда именно. Также «всем было известно», что однажды Эштон и Флорес о чем-то спорили на главной улице поселка, но опять же никто — даже двое свидетелей, снабдивших следствие основными подробностями, — не присутствовал при споре лично.

Слухов было полно, очевидцев не было вовсе.

Практически все опрошенные рассматривали убийство через призму какой-нибудь расхожей парадигмы: Монстр Франкенштейна, Месть Ревнивца, Типичный Мексиканский Криминал, Чего Еще Ждать От Геев, а также Телевизионщики Приучили Америку К Жестокости.

Не было ни единого упоминания Мэйплшейда или кого-нибудь с ним связанного, и ничто из показаний не увязывалось с гипотетическим мотивом убийства Джиллиан за какие-то прошлые грехи, который Гурни рассматривал как рабочую версию.

По двум пунктам у него было больше вопросов чем фактов: Мэйплшейд и прошлое Джиллиан. Он рассчитывал узнать ответы у доктора, которого упомянула Саванна. Саймон Кейл. Удобное имя, запоминающееся. Саймон Кейл, эпик фейл. Ох, господи. Пора отдохнуть.

Гурни подошел к раковине и умылся холодной водой. Идея выпить кофе показалась сначала хорошей, потом плохой. Он вернулся к столу, снова открыл ноутбук и меньше чем за минуту нашел в поисковике телефон и адрес Кейла. Но он так долго читал протоколы допросов, что не заметил, как наступило 11 вечера. Осмысленно ли было звонить в такое время? Или лучше утром? Ему не терпелось поскорее поговорить с доктором, напасть на след, докопаться хотя бы до частицы правды. Но час поздний, Кейл мог уже лечь спать, и тогда он вряд ли обрадуется звонку. С другой стороны, звонок в такое неудобное время сам по себе говорит о крайней важности дела. Гурни решил все-таки позвонить.

Спустя два-три гудка в трубке раздался андрогинный голос:

— Да?

— Могу я поговорить с Саймоном Кейлом?

— Кто это? — уточнил голос неопределенного пола с раздраженной интонацией, которая показалась Гурни скорее мужской.

— Меня зовут Дэвид Гурни.

— Что мне сообщить доктору Кейлу о причине вашего звонка?

— Простите, а с кем я говорю?

— С человеком, который подошел к телефону! И, замечу, время не раннее. Так что давайте вы мне сейчас же объясните… — где-то на фоне раздался другой голос, и затем, после паузы, трубку явно передали из рук в руки.

— Кто это? — спросил требовательный голос. — Я доктор Кейл, слушаю вас.

— Добрый вечер, доктор. Я — Дэвид Гурни. Простите, что звоню в столь поздний час, но у меня к вам срочное дело. Я работаю консультантом на расследовании убийства Джиллиан Перри, и мне нужно получить кое-какую информацию о школе Мэйплшейд. Мне сказали, что вы могли бы помочь.

Ответа не было довольно долго.

— Доктор Кейл, вы слышите меня?

— Вы сказали, что работаете консультантом. Что конкретно это значит?

— Меня наняла семья Перри для составления независимого мнения о ходе и предмете следствия.

— Да что вы говорите.

— И я надеялся, что вы сможете просветить меня касательно клиентуры и философии Мэйплшейда.

— Осмелюсь предположить, что Скотт Эштон более логичный источник такого рода просвещения, — произнес доктор с заметным ядом в голосе, но затем добавил: — Я больше не работаю в школе.

Гурни воспринял этот комментарий как намек на противостояние между Кейлом и Эштоном и решил за это зацепиться.

— Верно, но я понадеялся, что как источник вы были бы более объективны, именно потому что уволились.

— Не думаю, что это тема для телефонного разговора.

— Согласен. Я живу в Уолнат-Кроссинге и могу приехать к вам в Куперстаун, если вы готовы уделить мне полчаса.

— К сожалению, я послезавтра уезжаю в отпуск на месяц, — произнес доктор, и Гурни показалось, что это честный ответ, а не попытка от него избавиться. Более того, у него сложилось впечатление, что вообще-то Кейла разбирает любопытство и, следовательно, он может сам рассказать что-нибудь любопытное.

— Доктор, я был бы вам крайне признателен, если бы вы нашли для меня время до отъезда. Завтра вечером я встречаюсь с окружным прокурором. Если вам удобно, то я заехал бы к вам по дороге.

— Вы встречаетесь с Шериданом Клайном?

— Да. И, возможно, вы могли бы качественно повлиять на ход этой встречи.

— Что ж… пожалуй… хотя мне все равно не очень понятно, кто вы такой. Мне важно знать, с кем я имею дело. Что вы можете о себе рассказать?

Гурни перечислил все свои регалии и заслуги, а также назвал имя человека, который мог бы все это подтвердить в нью-йоркском департаменте. Не без колебаний, но на всякий случай он также упомянул статью в журнале, где сообщалось о его участии в двух знаменитых расследованиях. В той статье он выглядел кем-то средним между Шерлоком Холмсом и Грязным Гарри, и лично его это смущало. Тем не менее такая слава иногда оказывалась полезна.

Кейл назначил встречу на пятницу, 12:45.

Гурни хотел как-то подготовиться, структурировать мысли и составить список вопросов, но в очередной раз обнаружил, что смесь возбуждения и усталости — не самая конструктивная среда. Пришлось смириться, что сон — единственный способ эффективно потратить ближайшие несколько часов. Но стоило ему раздеться и скользнуть под одеяло рядом с Мадлен, как зазвонил мобильный и Гурни пришлось возвращаться за ним на кухню.

Голос на том конце был хорошо поставленным и звучал породисто.

— Это Уитроу Перри. Получил ваше сообщение. У вас ровно три минуты.

Гурни быстро сосредоточился и произнес:

— Благодарю вас за то, что перезвонили, доктор. Дело в том, что я расследую убийство…

Перри грубовато его перебил:

— Я знаю, кто вы и чем занимаетесь. Что вам нужно от меня?

— Хочу задать несколько вопросов, которые помогли бы в…

— Задавайте.

Гурни с усилием подавил желание прокомментировать надменность собеседника и продолжил:

— Нет ли у вас догадок о мотиве Флореса для убийства вашей дочери?

— Нет. И Джиллиан была не моей дочерью, а дочерью моей жены.

— Хорошо. Известно ли вам о ком-то, помимо Флореса, кто мог быть в достаточно большой обиде на Джиллиан, чтобы хотеть мести?

— Нет.

— Совсем никого?

— Никого конкретного, но под подозрение можно ставить всех подряд.

— Вы не могли бы пояснить?

Перри разразился неприятным смешком.

— Джиллиан была лживая дрянь, которой нравилось всеми манипулировать. Уверен, я не первый, кто вам об этом говорит.

— Что плохого она сделала лично вам?

— Не готов это обсуждать.