Зажмурься покрепче Вердон Джон
— Подлинник ли это? Я не покупаю репродукций. Как вам портрет?
— Не знаю, какие слова подобрать.
— Первые, что приходят на ум.
— Он потрясающий. Удивительный. Живой. От него становится не по себе.
Йикинстил несколько секунд задумчиво смотрел на Гурни.
— Скажу вам две вещи. Первая: вам кажется, что это неподходящие слова для описания картины, однако они описывают ее куда лучше, чем рецензии искусствоведов. Вторая вещь: когда я впервые увидел портрет Пиггота в вашей обработке, мне на ум пришли те же самые слова. Я взглянул в глаза этого убийцы, и мне показалось, что мы находимся в одной комнате. Потрясающе, удивительно. Он был словно живой, и мне стало от этого не по себе. Ровно как вы сказали. Так вот, за этот портрет кисти Гольбейна я заплатил больше восьми миллионов долларов. Точная сумма — секрет, но я вам его раскрою. Восемь миллионов сто пятьдесят тысяч долларов стоил мне этот золотой нарцисс. Возможно, настанет день, и я продам его в три раза дороже. А сейчас я даю сто тысяч за каждый золотой нарцисс авторства Дэвида Гурни. И, возможно, однажды продам их в десять раз дороже. Как знать, что получится? Я предлагаю выпить за то будущее, на которое я рассчитываю. Мой тост — пусть мы оба получим от этой сделки ровно столько удовлетворения, сколько нам нужно.
Скепсис Гурни не ускользнул от Йикинстила. Он вновь улыбнулся:
— Сумма кажется вам баснословной лишь с непривычки. Запомните, ваша работа действительно столько стоит. Ваша проницательность и ваше умение эту проницательность передать — это талант ничуть не меньший, чем гений Ганса Гольбейна. Вы детектив, однако вам доступны не только тайны преступной психологии, но и тайны человеческой природы в целом. Вознаграждение должно быть подобающим.
Йикинстил поднял свой бокал с Латуром, и Гурни неуверенно поднял свой Монраше.
— За вашу проницательность, за вашу работу, за нашу сделку и — за вас, детектив Дэвид Гурни.
— А также за вас, мистер Йикинстил.
Они выпили. Гурни был приятно удивлен. Он не разбирался в винах, но Монраше определенно было лучшим из всех, что он когда-либо пробовал. А также единственным, вызвавшим желание немедленно повторить. Как только он допил первый бокал, рядом возникла девушка, провожавшая его в лифте, и с загадочным блеском в глазах подлила вожделенную добавку.
Несколько минут они ели молча. Холодный сибас оказался восхитительным, и вино его дополняло как нельзя лучше. Когда Соня два дня тому назад заговорила о Йикинстиле, Гурни какое-то время пытался представить, на что можно потратить такие деньги. Воображение рисовало поездку на северо-запад — в сторону Сиэтла, заливов Пьюджет-Саунд, к залитым солнцем островам Сан-Хуан. Синее небо, синяя вода, Олимпийские горы на горизонте. Сейчас, когда деньги за фотопроект стали казаться более реальными, эти образы вновь возникли в его сознании и показались Гурни еще более манящими. Особенно если запить их Монраше.
Йикинстил вновь заговорил и принялся расхваливать Гурни — его проницательность, понимание психологических механизмов, внимание к мелочам. Однако на этот раз на Гурни подействовали не столько слова, сколько ритм, в котором говорил собеседник. Голос Йикинстила баюкал его, девушки безмятежно улыбались, убирая со стола, а голос уже описывал какие-то экзотические десерты. Что-то кремовое, с розмарином и кардамоном. Что-то шелковистое, с шафраном, тимьяном и корицей. Гурни подумал, что сложный акцент голландца и сам напоминает экзотическое блюдо с неожиданным сочетанием специй.
Его пронизывало удивительное, совершенно непривычное ощущение свободы и оптимизма, а заодно — чувство гордости за себя и свои достижения. Именно так он всегда мечтал себя ощущать: сильным, с ясным умом. И это чувство постепенно слилось с царственной синевой моря и неба, и лодка с белым парусом на всех парах несла его куда-то по велению неугасаемого ветра.
А затем наступил покой.
Часть третья
Фатальная оплошность
Глава 43
Пробуждение
Даже кости не ломаются с таким треском, как иллюзия неуязвимости.
Гурни понятия не имел, как долго он сидит в своей машине или как он к ней вернулся. Который час? Снаружи было темно. Его мучили головная боль, тошнота и тревога. Что было после второго бокала? Он взглянул на часы. 8:45. Никогда в жизни у него не случалось такой реакции на алкоголь, тем более от двух бокалов белого.
Самой первой догадкой было — что в вино что-то подсыпали.
Но зачем?
Вопрос гулко звенел в больной голове, и тревога стала нарастать. На месте воспоминаний о вечере зияла пустота. Очередным неприятным сюрпризом оказалось внезапное понимание, что он сидит на пассажирском сиденье, а не за рулем. И то, что ему понадобилась целая минута, чтобы осознать свое положение в пространстве, подтолкнуло тревогу в сторону настоящей паники.
Гурни огляделся и понял, что машина стоит в каком-то длинном жилом квартале, по-видимому, где-то в Манхэттене, но слишком далеко от указателей с названиями улиц. Мимо буднично ехали машины — в основном такси, хотя вокруг не было видно пешеходов. Гурни открыл дверь и осторожно выбрался наружу. Все тело затекло от сидения в неудобной позе. Он еще раз огляделся в поисках какого-нибудь ориентира. Через дорогу стояло казенного вида здание в стиле классицизма с колоннами, без подсветки и огней в окнах — вероятно, школа. К входу с тяжелыми трехметровыми дверями вели широкие каменные ступени.
И тут он заметил надпись.
Над высокими греческими колоннами, посреди фриза под самой крышей виднелись едва различимые слова: Ad Studium Veritatis.
От учения — к истине? Такая надпись была на его спецшколе, но как…
Гурни моргнул, пытаясь вникнуть в происходящее. Он очнулся в собственной машине, на пассажирском сиденье — стало быть, кто-то другой был за рулем. Но кто? Он не помнил.
Зачем он здесь оказался?
Кто-то привез его именно в эту часть Манхэттена и оставил одного ровно напротив школы, которую он окончил тридцать лет назад. Вряд ли это можно было считать совпадением. Когда-то он переехал сюда из родительского дома в Бронксе, получив стипендию. Школа считалась весьма престижной в академических кругах, но родители были недовольны и никогда его здесь не навещали. Он никому не рассказывал про нее. Мало кто знал, что он ее окончил.
Черт побери, что же происходит?
Он посмотрел по сторонам, почти надеясь, что кто-нибудь выступит из тени и даст всему простое объяснение. Но людей вокруг не было. Тогда Гурни вернулся в машину, на этот раз сев на водительское место. То, что ключ, как и положено, оказался в зажигании, было облегчением, но нисколько не успокоило его.
Соня! Соня может что-нибудь знать. Возможно, они созванивались с Йикинстилом и… С другой стороны, если Йикинстил чем-то его опоил, то…
Неужели Соня с ним в сговоре?
Но какого рода это может быть сговор, о чем он? И для чего было привозить его сюда? Откуда Йикинстил мог знать, где он учился? Чтобы намекнуть на свою осведомленность? Чтобы заставить Гурни думать о прошлом? Напомнить о ком-то или о чем-то личном, оставшемся здесь, в злополучной школе Св. Генезия, чтобы вызвать приступ паники? Но для чего это могло бы понадобиться состоятельному, известному на весь мир человеку?
Бред.
Неразбериха на этом не заканчивалась. Кто сказал, что человек, с которым он ужинал, действительно Йикинстил? С другой стороны, зачем бы самозванцу устраивать такой затейливый маскарад?
Если что-то подмешали в вино, то что? Мощное седативное с мгновенным эффектом или, что было бы хуже, нечто растормаживающее и затем отшибающее память, вроде рогипнола?
Или, быть может, это был фокус его собственного организма? От сильного обезвоживания случается дезориентация и даже частичное нарушение памяти.
Но все равно — не до такой же степени, чтобы вырубило на восемь часов?
Какие остаются версии? Опухоль мозга? Инсульт? Тромб?..
Разве не могло такого случиться, чтобы он вышел из дома Йикинстила, сел в машину и, внезапно поддавшись ностальгии, решил прокатиться посмотреть на старую школу. Доехал, вышел, возможно, даже заглянул в здание, а потом… А потом?
Допустим, вернулся и сел с пассажирской стороны, чтобы положить что-нибудь в бардачок. И тут случился приступ. Бывают приступы с ретроградной амнезией, когда из памяти выпадает, что было непосредственно перед приступом и какое-то время после. Неужели дело в какой-то патологии головного мозга?
Вопросы множились. Ответы даже не намечались. В кишечнике было чувство, словно он силится переварить пригоршню гравия.
Гурни заглянул в бардачок, но там не нашлось ничего необычного. Инструкция, старые чеки из автосервиса, фонарик и пластиковая крышечка от бутылки.
Тогда он похлопал по карманам в поисках телефона. На экране значилось, что его ждет семь сообщений на автоответчике и одна эсэмэс. Значит, он кому-то не на шутку понадобился, пока был в отключке. Возможно, в сообщениях окажется разгадка к ситуации?
Первое сообщение поступило в 15:44 от Сони.
«Дэвид? Ты еще на встрече? Ладно, надеюсь, это хороший знак. Но учти: я хочу знать все! Перезвони сразу, как только сможешь. Чмок».
Второе — 16:01, от Шеридана Клайна.
«Дэвид, это Шеридан Клайн. Хотел сообщить, что мы воспользовались твоей наводкой на агентство „Карнала“ и кое-что накопали. Если знаешь что-нибудь про семейство Скардов, перезвони мне. Жду».
Скарды? Фамилия казалась знакомой — кажется, она попадалась ему не так давно, причем где-то в прессе.
Третье сообщение — от Кайла, в 16:32.
«Пап, привет. Ты там как? У меня тут все путем. Ну, то есть я только и делаю, что читаю, читаю, читаю да хожу на лекции, но рано или поздно это окупится. Да еще как. Хорошие адвокаты сейчас на вес золота, можно заработать огромные бабки. Ладно, я помчал, а то на очередную лекцию опоздаю — не посмотрел на часы. Я еще позвоню!»
Четвертое — 17:05, снова от Сони.
«Дэвид, что происходит? Это самый длинный обед в истории человечества! Перезвони мне срочно!»
Пятое — самое короткое, в 17:07, от Хардвика.
«Слышь, Шерлок, а меня вернули на дело!»
Голос был злорадный и пьяный.
Шестое — от любимицы Клайна, в 17:50.
«Привет, Дэвид, это Ребекка Холденфилд. Шеридан говорит, у тебя какие-то соображения насчет убийцы с мачете, и ты хотел их обсудить. У меня плотный график, но на такое я найду время. Лучше во второй половине дня, а то я ненавижу утро. Позвони, когда поймешь, что у тебя со временем, и мы что-нибудь сообразим. Я плохо осведомлена, но уже уверена, что твой преступник болен на всю голову», — при этом в ее голосе рокотало возбуждение человека, обожающего охоту на больных на всю голову. В конце сообщения она продиктовала телефон с кодом Олбани.
Седьмое и последнее сообщение поступило в 20:35, опять от Сони.
«Дэвид… ты там жив?»
На часах было 20:58.
Он еще раз прослушал последнее сообщение, потом еще раз, и еще, пытаясь разгадать в нем серьезное беспокойство. Но в голосе не было никакой тревоги, только возмущение человека, которому долго не перезванивают. Он решил тут же позвонить ей, но вспомнил, что еще осталась эсэмэска, и решил сперва ее прочитать.
Она оказалась короткой, анонимной и двусмысленной: «Такие страсти! Такие тайны! Такие восхитительные снимки!»
Гурни пару секунд молча смотрел на экран. Если подумать, то сообщение вовсе не двусмысленное. Оно предлагало адресату домыслить совершенно конкретные вещи.
И он почувствовал, как воображаемое содержимое снимков взрывает его жизнь.
Глава 44
Дежавю
Уравновешенность, целеустремленность, приоритетность фактов и беспристрастный анализ — таковы были четыре столпа успеха Гурни как криминального детектива.
Сейчас же он столкнулся с невозможностью опереться ни на один из этих столпов. В уме крутилась карусель из неизвестных переменных и устрашающих вероятностей.
Главным вопросом было — кто такой Йикинстил? Точнее, кто этот человек, представившийся Йикинстилом? В чем смысл и суть его угрозы? Было более-менее понятно, что замысел его преступен: наивно предположить, что амнезия и текстовое сообщение — невинный розыгрыш. Наличные факты сводились к тому, что его опоили и, похоже, уже в первом бокале была внушительная доза рогипнола.
Рогипнол с алкоголем — классический растормаживающий коктейль насильников, который смущает рассудок жертвы, заодно устраняя страхи, сомнения, совесть, мораль, и который способен свести любое разумное существо к сумме простых базовых инстинктов. Под воздействием этой смеси любые, даже самые безумные порывы казались руководством к действию, без всякого учета потенциальных последствий. Этот эликсир оставлял от человека один лишь ящеричный мозг, безразличный к остальным составляющим личности, а затем стирал воспоминания за период от шести до двенадцати часов. Его будто специально изобрели, чтобы маскировать преступления. И Гурни теперь сидел, растерянно перебирая возможные преступления, сокрытые амнезией, и мучительно пытаясь собрать в цельную картину жалкие обрывки информации.
Мадлен когда-то убедила его, что когда все кругом рушится, нужно сосредоточиться на мелких действиях, двигаться шаг за шагом. Но сейчас ему казалось, что на каждом шагу ждет угроза, и от этого было сложно решиться хоть на что-то.
Однако обочина в темном квартале вряд ли его от чего-то защитит. Можно было куда-нибудь поехать — для начала все равно куда, но это хотя бы дало возможность понять, нет ли слежки. Гурни не стал дожидаться, когда ум услужливо подкинет аргументы против этого решения, и завел мотор. Когда светофор в конце улицы загорелся зеленым, он подождал, пока мимо проедет три такси, а затем включил фары и быстро двинулся в сторону перекрестка с Мэдисон-Авеню, повернув ровно за мгновенье до того, как светофор опять стал красным. Он продолжил движение, поворачивая наугад, пока не убедился, что хвоста за ним нет. Тогда он двинулся по Ист-Сайду в сторону шестидесятых домов.
Он не планировал этого, но оказался в квартале, где его принимал Йикинстил. Гурни проехал его насквозь, вернулся и остановился у кирпичного дома — на том же месте, что и девять часов назад — под знаком, запрещающим парковку. В окнах не было света.
Было неясно, что делать дальше, но то, что он вообще сумел сдвинуться с места, немного его приободрило. Он вспомнил, что в бумажнике лежала бумажка с номером Йикинстила — Соня записала его на случай, если Гурни застрянет в пробке. Он тут же его набрал, даже не подготовившись к разговору. Можно было сказать: «Круто посидели, Яй! Покажешь фоточки?» — или что-нибудь в стиле Хардвика: «Слышь, дерьмоед, еще один фортель — и словишь пулю хлебалом!» Однако не пришлось говорить ничего, поскольку автомат на том конце сообщил, что номер не обслуживается. У Гурни было искушение начать барабанить в дверь, пока кто-нибудь не откроет, но он вспомнил, что Йикинстил нигде не задерживается надолго, и его внезапно осенило, что кирпичный дом, конечно же, опустел — загадочный коллекционер исчез, и его стук услышать попросту некому.
Стоило позвонить Мадлен, сказать, что он будет поздно… Но насколько поздно? Говорить ли ей про амнезию? И про то, как он проснулся напротив школы Св. Генезия? И про угрозу в эсэмэске? Или это будет просто лишним беспокойством?
Нет, лучше сначала позвонить Соне — возможно, ей известно что-нибудь еще про Йикинстила. Была ли хоть малейшая вероятность, что баснословные деньги за фотопортреты окажутся реальностью? Или это был всего лишь способ заманить его в город и остаться наедине? Чтобы затем подсунуть вино с рогипнолом и… что?
Еще вариант: двинуть в больницу и сдать анализ, чтобы понять, чем именно его опоили, пока в крови еще хоть что-то оставалось. Тогда у него на руках было бы доказательство, а это лучше опасений и домыслов. С другой стороны, то же самое доказательство могло бы осложнить ему жизнь — вызвать ненужные вопросы, например. Ему хотелось сперва понять, что происходит, в частном порядке, не вовлекая никаких официальных структур.
Он почувствовал, что теряется в нерешительности, когда прямо напротив входа в дом остановился большой белый микроавтобус. В свете фар проехавшей мимо машины Гурни различил буквы: «Клининговая компания „Вайт-Стар“».
С грохотом открылась раздвижная дверь, послышалась испанская речь, затем дверь снова захлопнулась. Микроавтобус отъехал, оставив на тротуаре мужчину и женщину в невзрачных комбинезонах. Они двинулись к входу в здание. Мужчина открыл дверь ключом, который болтался у него на ремне, оба зашли внутрь, и спустя пару секунд в фойе загорелся свет, а затем и в другом окне на первом этаже. С паузами в пару минут свет появился поочередно на каждом из четырех этажей здания.
Гурни решил проникнуть внутрь, прибегнув к блефу. Он выглядел как типичный коп, говорил как коп, а его членскую карточку Ассоциации отставных детективов вполне можно было принять за официальное удостоверение.
Дверь оказалась незапертой. Он зашел в вестибюль и прислушался. Ни голосов, ни шагов. Он дернул за ручку дверь, ведущую в основную часть здания — она также оказалась открытой. Гурни вновь прислушался и вновь ничего не услышал, только где-то на верхних этажах приглушенно ныл пылесос. Тогда он вошел внутрь и закрыл за собой дверь.
Уборщики повсюду включили свет, из-за чего фойе выглядело неуютно пустым. При ярком освещении лестница из красного дерева выглядела не такой торжественной, а отделка стен теперь казалась дешевой, словно с нее смыло всю благородную патину.
В дальней стене виднелось две двери. Одна вела к лифту, на котором они поднимались с дочерью Йикинстила — если, конечно, она действительно была его дочерью, а Гурни теперь в этом сомневался. Соседняя с ней дверь стояла нараспашку, и в помещении за ней было так же светло, как и в фойе.
Агенты по недвижимости обычно называют такие комнаты «домашний кинотеатр»: главенствующей деталью интерьера была плазменная панель, а перед ней под разными углами стояло полдюжины кресел. В углу — барная стойка с раковиной, а у соседней стены — буфет с винными и коктейльными бокалами и с плоскими стеклянными тарелочками для изящной сервировки десертов или дорожек кокаина. В ящиках буфета оказалось пусто. Отделения барной стойки, как и мини-холодильник, были заперты. Гурни вышел из комнаты так же тихо, как и вошел, и отправился вверх по лестнице.
Его быстрые шаги заглушила персидская дорожка. Перепрыгивая через две ступени, он поднялся до второго этажа и отправился на третий. Здесь пылесос звучал отчетливее, и Гурни понимал, что уборщики могут в любой момент спуститься, так что времени на разведку было мало. Перед ним была арка, а за ней — коридор с пятью дверьми. Он предположил, что самая дальняя ведет к лифту, а остальные — в спальни, и тут же отправился к самой дальней. Когда он как можно тише повернул ее ручку, раздался глухой звук, означавший, что лифт только что остановился на одном из нижних этажей, а затем его дверь раздвинулась с мягким шипением.
Он скользнул в одну из предполагаемых спален и закрыл за собой дверь, надеясь, что человек в лифте — кто-то из уборщиков и ничего не успел заметить.
Гурни тут же осознал, что оказался в скользком положении: в комнате было слишком темно, чтобы где-нибудь спрятаться, а свет было нельзя зажечь, чтобы его не заметили. И если бы кто-то сейчас открыл дверь и обнаружил его, стоящего в темноте, то вряд ли карточка отставного детектива его бы спасла. Зачем он вообще сюда пошел? Что он думал здесь найти? Конспиративную переписку? Снимки, упомянутые в эсэмэске? Компромат на Йикинстила, который бы обеспечил Гурни безопасность? Это была логика из приключенческих экшенов, а не поведение профессионала. Так как же он оказался в этом идиотском положении, словно какой-нибудь начинающий жулик?
В коридоре загудел пылесос, и в узенькой полосе света под дверью туда-сюда гуляла его тень. Нащупав стену, Гурни осторожно отошел в сторону. Было слышно, как дверь напротив открылась, и спустя несколько секунд гул пылесоса за ней утих — а значит, уборщик ушел чистить противоположную спальню.
Глаза Гурни начали привыкать к темноте, и света из-под двери теперь было достаточно, чтобы различить в комнате несколько предметов: каркас широкой кровати, спинка кресла с барочными подголовниками по бокам и шкаф, выделяющийся темным пятном на фоне более светлой стены.
Гурни решил рискнуть. Он пошарил рукой в поисках выключателя и нащупал диммер. Повернув его примерно на середину, он нажал на него и тут же нажал еще раз — в надежде, что уборщики слишком заняты работой, чтобы заметить вспышку неяркого света длительностью в полсекунды.
За это время он успел разглядеть просторную спальню с той самой мебелью, которую он угадал в темноте. Еще здесь было два кресла поменьше, низкий комод с зеркалом в узорной раме и пара прикроватных столиков с затейливыми лампами. В целом, ничего странного, но у Гурни возникло сильнейшее чувство дежавю. Он был уверен, что уже видел эту комнату и ее обстановку.
Ощущение узнавания тут же заставило его задаться вопросом: может, он действительно был здесь сегодня? Следом за догадкой подступила легкая тошнота. Ну разумеется, он здесь был, иначе почему бы он так отчетливо вспомнил расположение мебели в комнате — кровать, кресла, резной край шкафа?
Что еще успела растворить адская смесь рогипнола с алкоголем? Какую часть системы ценностей, что из того, что было ему дорого? Никогда еще в жизни Гурни не чувствовал себя настолько уязвимым, настолько незнакомым с самим собой, настолько не знающим, на какие поступки он сам способен.
На смену беспомощности и растерянности постепенно пришли ярость и страх. И, вопреки обыкновению, Гурни выбрал отдаться ярости. Ее стальной хватке. Ее силе, ее непоколебимой воле.
Открыв дверь, он вышел на свет.
Пылесос теперь гудел где-то в дальней комнате. Гурни быстро пошел в другую сторону, обратно к лестнице. Насколько он помнил, гостиная и столовая были на втором этаже. В надежде увидеть там что-нибудь, что поможет ему вспомнить забытое, Гурни отправился вниз по ступеням.
На втором этаже Гурни прошел сквозь арку и оказался в викторианском салоне, где впервые увидел Йикинстила. Как и в остальных помещениях дома, здесь горел свет, и он снова заметно обеднял обстановку. Даже исполинские растения в горшках теперь выглядели как-то буднично. Гурни прошел в столовую. Всю посуду убрали, как и подлинник Гольбейна. Или подделку Гольбейна.
Гурни понял, что после сегодняшнего обеда уже ровным счетом ни в чем не уверен. Безопаснее всего будет предположить, что все в этой истории было ненастоящим, начиная с экстравагантного предложения о сотрудничестве. И эта мысль — что ему не собирались предлагать больших денег, что никто не восхищался его проницательностью и талантом — внезапно ощутимо уколола его самолюбие. Гурни скривился: неужели лесть и богатые перспективы успели его так сильно зацепить?
Психотерапевт однажды сказал ему, что силу какой-либо привязанности можно оценить исключительно по боли от ее утраты. Теперь стало ясно, что ему было настолько же важно, чтобы соблазны Йикинстила оказались чистой монетой, насколько ему было важно верить, что они его совершенно не интересуют. Гурни почувствовал себя вдвойне идиотом.
Он огляделся и, подавившись кислой винной отрыжкой, вспомнил экстатическое видение белого паруса, скользящего по Пьюджет-Саунд. На старательно отполированной поверхности стола не было ни намека на отпечатки пальцев. Он вернулся в гостиную. Там стоял еле различимый, сложный запах, который он помнил по прошлому визиту, но на этот раз Гурни попытался различить, из чего он состоит. Алкоголь, прокуренная обивка, зола в камине, кожа, влажная земля в горшках с растениями, полироль, рассохшееся дерево. Ничего странного; ничего неуместного.
Гурни разочарованно вздохнул. Риск был напрасен — здесь не осталось никаких улик. Более того, пустота помещения была какой-то враждебной, словно в доме, где никто никогда не жил. В общем-то, Йикинстил как раз и говорил, что это не постоянное жилище, а уж где обитали его «дочери» — одному богу известно.
Звук пылесоса наверху стал громче. Гурни в последний раз огляделся и пошел назад к лестнице. Он был уже на полпути к первому этажу, когда внезапное воспоминание вынудило его застыть на месте.
Запах алкоголя!
Бокал из-под абсента!..
Черт!
Он побежал обратно, перескакивая через две ступени, и ринулся к огромному кожаному креслу, в котором Йикинстил его встречал и из которого поднимался с таким трудом, что ему понадобилось для этого две свободные руки. А поскольку рядом не было столика…
Он протянул руку к основанию толстого ствола. Бокал действительно там стоял — скрытый от глаз высоким бортиком горшка и темными свисающими листьями. Гурни аккуратно завернул бокал в носовой платок и спрятал в карман куртки.
Минуту спустя, уже в своей машине, он оказался один на один с вопросом: что делать дальше с бокалом?
Глава 45
Любопытный пес
Всего в нескольких кварталах находился Девятнадцатый полицейский участок, и Гурни начал вспоминать, кого он там знает. Он вспомнил с полдюжины знакомых детективов, и пожалуй, к паре из них даже можно было подойти с личной просьбой. Но снять отпечатки с похищенного бокала, чтобы затем пробить их по базе ФБР, которая для запроса требовала ввести номер дела, — просьба получалась слишком сложной, учитывая, что он не собирался никому объяснять свой интерес к владельцу отпечатков. А лгать, чтобы это не аукнулось позже в какой-нибудь жуткой форме, он не хотел. Так что Гурни решил, что придется найти какой-то другой способ выведать что-то о личности Йикинстила. Он аккуратно убрал бокал в бардачок, положил телефон на соседнее сиденье, завел машину и отправился к мосту Джорджа Вашингтона.
В первую очередь он решил все же позвонить Соне.
— Ты куда пропал?! Где тебя носит целый вечер? — в ее голосе сквозила злость, беспокойство, но ни намека на знание о событиях дня. Это его несколько утешило.
— Хорошие вопросы! Я сам понятия не имею.
— Что ты имеешь в виду? Что вообще случилось?
— Скажи, что ты по-настоящему знаешь о Йикинстиле?
— Ты это к чему?.. Что стряслось?
— Не знаю, но ничего хорошего.
— Не понимаю тебя.
— Так что тебе известно про Йикинстила?
— Ну, что пишут в арт-журналах. Крупный коллекционер, избирательный вкус… сильное влияние на рынке. Любит делать покупки анонимно, не разрешает себя фотографировать. Предпочитает держать в тайне детали личной жизни — никто даже не знает, где он живет, есть ли у него жена или муж. Чем все запутаннее, тем ему больше нравится. Вообще он, конечно, двинутый на своем прайваси.
— Значит, до того дня, когда он явился в твою галерею и сказал, что хочет скупить мои работы, ты никогда его не видела даже на фотографиях?
— Почему ты спрашиваешь?
— Откуда ты тогда знаешь, что человек, с которым ты говорила, собственно и есть Яй Йикинстил? Потому что он так представился?
— Нет, как раз наоборот!
— Он сказал, что его зовут НЕ Яй Йикинстил?..
— Он представился «Яй». Просто Яй.
— Ну и?..
— Ну и я пыталась объяснить, что не могу работать с человеком, если не знаю его полного имени, и что нелепо ожидать, что я подпишу сделку с анонимом, когда речь о таких огромных деньгах.
— И что он ответил?
— Что его фамилия — Джавитц.
— Помню, какой-то Джавитц был сенатором… Якоб Джавитц?
— Да, но он произнес это таким тоном, будто это было первое, что пришло ему на ум, а надо же было назвать хоть какую-то фамилию, раз я так настаивала. Дэйв, но я что-то не понимаю, почему мы об этом говорим. Не хочешь мне рассказать, что произошло?
— Ну, сделка оказалась туфтой, мне что-то подмешали в вино за обедом, а сам обед был какой-то непонятной ловушкой, которая совершенно точно не имела никакого отношения к моим работам.
— Не может быть…
— Так что давай вернемся к личности Йикинстила. Он представился тебе «Яй Джавитц», из чего ты сделала вывод, что он — Яй Йикинстил, так?
— Конечно, нет, не держи меня за дуру. Мы болтали о том о сем, какое красивое озеро, и он упомянул, что любуется им из своего окна. Я тут же спросила, где он живет, и он ответил уклончиво, что в каком-то приятном гостевом доме поблизости, будто не хотел говорить название. Ну, я потом позвонила в «Хантингтон» — это самый дорогой гостевой дом на озере — и спросила, не проживает ли у них некто Яй Джавитц. Парень на телефоне как-то помялся и спросил, уверена ли я насчет фамилии. Я тут же ответила, что, конечно, нет, я вообще старею, слух мой все хуже, и я порой путаю имена. Очень старалась звучать жалобно.
— Получилось?
— Видимо, да. Парень сказал: а фамилия не может быть Йикинстил?
Я попросила его продиктовать это по буквам, что он и сделал, а я не поверила своим ушам. Ну, как такое возможно? Попросила парня описать этого гостя, он описал его — и это стопудово был тот же мужчина, что приходил ко мне в галерею. То есть, видишь, он как раз не хотел, чтобы я узнала, кто он такой. Я сама узнала.
Гурни задумался. Куда вероятнее было, что это был сценарий, специально скроенный, чтобы убедить Соню, будто она имеет дело с самим Йикинстилом, и не оставить в этом никаких сомнений. И тогда тонкость и дотошность, с которой это было продумано, настораживала едва ли не сильнее, чем сама разводка.
— Дейв, ты чего замолчал?
— Слушай, мне надо сделать еще пару звонков. Я потом тебе перезвоню.
— Но ты так и не рассказал, что случилось.
— Я понятия не имею, что случилось. Мне известно только, что меня обманули, одурманили, вывезли в город в бессознательном состоянии, а затем мне угрожали. Зачем и кто за этим стоит — не знаю. Но собираюсь узнать, — ему с трудом далось вложить в последние три слова оптимизм вместо ярости, страха и растерянности, которые он ощущал. Пообещав Соне перезвонить, он стал набирать другой номер.
Нужно было поговорить с Мадлен. Он не стал заранее готовиться и даже не посмотрел на время. Только услышав ее сонный голос, он взглянул на часы и увидел, что уже 10 вечера.
— А я все ждала, когда ты позвонишь, — произнесла она. — У тебя все в порядке?
— Более-менее. Прости, раньше не получилось. День выдался слегка сумасшедший.
— Как понимать «более-менее»?
— Что? А, я имею в виду, что со мной все хорошо, просто тут… пришлось загадки разгадывать.
— Сложные?
— Пока непонятно. Но похоже, что история с Йикинстилом — какая-то разводка, и я тут разъезжаю по городу, пытаюсь разобраться.
— Что случилось? — теперь она проснулась, и голос ее был совершенно спокойным и ровным, что одновременно и скрывало, и выдавало ее беспокойство.
Гурни понимал, что у него есть выбор: рассказать ей все, что знает, и признаться, что ему страшно, невзирая на то, что она, разумеется, будет волноваться. Либо он мог рассказать ей сокращенный и менее тревожный вариант. Он выбрал второе, еще не понимая, что это самообман, и решив, что упростит объяснение для начала, а позже расскажет полную версию, когда сам будет лучше ее понимать.
— Я как-то неважно себя чувствовал за обедом, а потом в машине не мог толком вспомнить, о чем мы разговаривали… — Гурни убедил себя, что это, в целом, правда, просто немного ужатая.
— Видимо, ты напился, — произнесла Мадлен, но это был скорее вопрос, чем предположение.
— Видимо. Но… В общем, сам не знаю.
— Думаешь, тебе что-то подмешали?
— Это одна из версий, хотя я не понимаю, зачем это кому-то могло понадобиться. В общем, я все осмотрел и понимаю одно: история нечистая, вся, целиком. И предложение на сто тысяч долларов было какой-то уловкой. Но на самом деле я звоню сказать, что я выезжаю из Манхэттена и должен быть дома примерно через два с половиной часа. Прости, что не смог позвонить раньше.
— Езжай осторожно.
— Скоро увидимся. Люблю тебя.
Он чуть не пропустил съезд с Гарлем-Ривер-Драйв к мосту и повернул в последний момент, вызывая себе вслед возмущенные сигналы.
Клайну звонить было поздно. А Хардвик, если его действительно вернули на дело, мог что-нибудь знать насчет «Карналы» и семейства Скардов, которое упомянул Клайн. Был шанс, что он еще не спит, подойдет к телефону и окажется не прочь поговорить.
Все три надежды оправдались.
— А, старичок! Что, не мог дождаться утра, чтобы меня поздравить?
— Поздравляю.
— Короче, ты всех убедил, что выпускницы Мэйплшейда мрут как мухи, и что надо устроить квадратногнездовой допрос, так что Родригес ощутил резкую нехватку кадров и был вынужден взять меня обратно. Его чуть не порвало!
— Рад, что ты снова в деле. У меня к тебе пара вопросов.
— Насчет псины, поди?
— Какой псины?
— Которая выкопала бедняжку Кики.
— Джек, ты о чем?
— Ну как, о любопытной эрделихе Мэриан Элиот! Ты что, не в курсе?
— Выкладывай.
— Мэриан копалась у себя в розочках, а Мельпомена тусила рядом, привязанная к дереву…
— Это кто?
— Да эрделиха же! Ее так зовут. Она же вся из себя породистая сука. Короче, Мельпомена каким-то образом отвязала поводок и поперлась к Мюллеру, где принялась рыть землю за сараем. Когда старушка Мэриан пошла за ней, псина уже выкопала внушительную яму. И тут старушка что-то видит там, внизу. Угадай, что.
— Джек, умоляю, давай без загадок.
— Сперва она решила, что там белеет ее садовая перчатка…
— Джек, черт тебя дери!..
— Правда, ну подумай! Что похоже на белую перчатку?
— Джек!
— Разложившаяся ручка!
— И ручка, значит, принадлежала Кики Мюллер, которая, как все считали, сбежала с Гектором Флоресом?
— Именно.
Секунд пять Гурни молчал.
— Ты чего заглох, Шерлок? Погрузился в дедукцию?
— Как отреагировал Мюллер?
— Блаженный машинист? А ни му-му. Кажется, психиатр его так плотно напичкал ксанаксом, что там нечем уже реагировать. Он хренов зомби. Ну или круто прикидывается.
— Дату смерти хотя бы приблизительно определили?
— Не, ее только сегодня утром выкопали. Но она давненько там гнила. Несколько месяцев точно, так что вполне возможно, что с самого исчезновения Гектора.
— А причина смерти?
— Заключения судмедэкспертов еще не было, но я видел тело, и у меня есть личное предположение.
Хардвик сделал паузу. Гурни прикусил губу. Он знал, что сейчас услышит.
— Предположу, что смерть наступила вследствие того факта, что ей отхреначили голову.