ХУШ. Роман одной недели Абузяров Ильдар

Потому что когда замок все-таки поддался, звонок верещал так нестерпимо, что Мурад прямо в ботинках бросился к телефону.

– Как дела? – спросил суровый голос дяди. Такой суровый, что Мурад даже испугался.

– Хорошо.

– А где ты был?

– Гулял везде, – наивно отвечал Мурад, стаскивая ботинки.

– И что, несколько часов вот так просто везде гулял?

– Да.

– А поподробнее? – Дядя, похоже, собирался учинить форменный допрос.

– Искал дух Петербурга, на разных там улицах…

– Ну и что, видел? – Дядю рассмешил ответ Мурада, и он смягчился. – Видел там духа? Подцепил кого-нибудь?

Мурад хотел было рассказать о своих впечатлениях. Даже собирался пересказать услышанное от меддаха. Но, споткнувшись о тапки, вовремя передумал.

2

Стаскивая носком с пятки ботинок и подцепляя тапок, Мурад продолжал разговаривать с дядей.

– Почти подцепил, – сказал он, отбросив второй ботинок. – Но в последний момент он ускользнул.

– Кто? Дух ускользнул?

– Да, смылся из кафе, как только я полез в карман за мелочью, чтоб расплатиться за наши посиделки.

– И что, вот так ускользнул – и все, и даже не предложил заплатить? – Дядя уже откровенно хохотал в трубку. – Ну мерзавец! Свалил все на мальчишку! Хороши, наверное, у тебя первые впечатления от этого города, да, Мурадик?

– Что? – растерянно переспросил Мурад. В какой-то момент ему показалось, что это смеются над ним. И что это вовсе не дядя с ним разговаривает, а меддах снова дергает за проводки.

– Какие впечатления, я спрашиваю? – переспросил дядя.

– Замерз очень. – Мурад, очнувшись, решил специально продолжать играть под дурачка, раз это так веселило дядю.

– Что?

– Из впечатлений – замерз очень, – отвечал Мурад.

– Да как же я мог забыть?! – Последние слова вовсе не позабавили дядю. – Тебе же нужна теплая одежда. Возьми деньги в столе в кабинете или в тумбочке в спальне и иди купи себе куртку или пальто. Ты уже большой, должен справиться.

– Не надо. У меня есть деньги, – опять гордо отвечал Мурад. – Мне мама дала.

– И обязательно купи себе шарф и перчатки, – настаивал дядя. – Помни, если есть шарф и перчатки, организм сам начинает себя греть. Иди сегодня же в выставочный комплекс в ЦПКО. Там недорого и качественно. И купи себе пальто, шарф и перчатки. Это будет мой подарок тебе на Новый год.

– На какой Новый Год? – продолжал гордо отказываться Мурад. – Новый год давно прошел. И ты, дядя, мне не Дед Мороз.

– Ну что за упрямый мальчишка! Новый год бывает по разным календарям. Ну ладно, мне некогда с тобой пререкаться, как приеду, объясню. Ты просто возьми деньги и купи себе, что я сказал. Ладно?

– Ладно.

– И еще сотовый телефон какой-нибудь купи. Чтоб я знал, где ты.

3

Мурад положил трубку, словно сбросил камень с шеи. Во время разговора по телефону он чувствовал себя в полной зависимости от дяди, как чувствовал свою полную зависимость от голоса меддаха. Телефонный провод, словно та веревка, за которую привязывают необъезженных лошадей и неприрученных соколов, кидая им время от времени подачки и тычки. Та веревка, за которую пытались дергать, связывали-спутывали по рукам и ногам, как казалось дяде, его, дикого, спустившегося с гор мальчишку. А звонки, неожиданно прорывающиеся к его сознанию, будто управляли всеми его планами.

И, следуя этому дядиному плану, Мурад пошел по большому дому искать его кабинет. Ступая вкрадчиво в мягких мышиных тапочках, он прошел зал, гостиную. И вот, наконец, кабинет, огромный стол с компьютером, стеллажи с книгами, кожаный диван. Глобус в кольце, словно это не планета Земля, а планета Сатурн, парусные корабли в бутылках, словно истина не в вине, а в путешествиях. Не на одном ли из этих парусников они сегодня плыли мимо дворца Великого князя Алексея Александровича Цусимского? По стенам развешана коллекция китайских и японских бабочек в рамках, столь изящных, словно они бахрома пестиков идеально квадратных цветов. Вообще в этом кабинете было так много ящичков, что Мурад не знал, куда ему ткнуться, чтобы не потревожить какой-нибудь хрупкий сувенир. Нет, лучше уж тумбочка в спальне, решил он, крутанул шар глобуса, закрыл глаза, ткнул пальцем и угодил в Антарктиду.

4

В спальне раскинулась огромная кровать с разобранной постелью, от вида которой его вдруг неудержимо потянуло в спячку, как, наверное, медведя зимой. Потянуло, потому что взбитые перина и одеяло над накрахмаленными простынями выглядели, как сугробы в Антарктиде или как шапки снега на вершинах Эльбруса и Казбека. Выглядели так воздушно, что Мураду захотелось плюхнуться на них с разбегу, несмотря на то, что спальня была выполнена в нежных пастельных тонах и на обоях цвели весенние ирисы и ландыши.

Присев на край кровати, Мурад взял с тумбочки фото жены дяди и сразу был поражен ее милой улыбкой, голубыми глазами и нежностью розовых щек с ямочками. Ямочками, в которые проваливались, как в бездну, все, кто ее видел.

Насмотревшись, Мурад прижал фотографию к груди и откинулся на постель. Он лежал так несколько минут, пригревшись в пуховых перинах и довольно мурлыча, до тех пор пока не почувствовал, что по его лбу сползает жирная капля-муха. Нехотя подняв руку, Мурад смахнул каплю с лица. Только теперь он понял, что его так резко бросило в жар потому, что на нем по-прежнему его ветровка с хвостом-капюшоном и шерстяная шапка. И что из-за этого неподходящего вида над ним вовсю потешаются солнечные зайчики.

5

Очарованный портретом, Мурад перевел взгляд с фото на окно с появившимся солнцем, словно привлеченным улыбкой с фотографии. И тут же в солнечном столбе-луче он увидел тысячи ворсинок-пылинок-мотыльков. «Откуда они здесь взялись?» – подумал Мурад. Он стал шарить глазами и руками по сторонам, стараясь поймать как можно больше мотыльков, и вдруг рукой наткнулся на розовый газ пеньюара. Взяв в руки и поднеся к лицу нежную ткань, вдохнув божественный аромат юного женского тела, оглушенный Мурад чуть не свалился с постели.

Пеньюар был прозрачно-розовым – газ и органза, с нашитыми малиновыми бабочками и серебристыми стрекозами. Сама ткань была шелковистой, как, наверное, кожа девушки. Мурад касался пеньюара щекой, смотрел на мир сквозь дымку воздушной ткани. И видел весь мир в розовых тонах и муаровых грезах.

В какой-то момент до него дошло, что это недопустимое святотатство и преступление по отношению к так тепло встретившему его родственнику, к родному дяде. И поняв, что делает что-то отвратительно нехорошее, Мурад в ужасе вскочил и побежал прочь из дома за грубой курткой. Подальше-подальше от воздушной «ночнушки-халата».

6

Ехать до ярмарки Мурад решил на трамвае номер два, потому что, с одной стороны, побоялся спускаться в метро, где, как ему показалось, должно быть еще больше газов из каменных разломов. А еще Мурада занимало: как может передвигаться трамвай, подвешенный за такие тонкие нитки. Трамвай напоминал игрушечный дирижабль. Птицу с одним подбитым или сломанным крылом и привязанной за это крыло проволокой. К тому же из окон трамвая лучше виден город. И можно постоянно задавать себе вопрос: как же тебя угораздило попасть в этот розовый муаровый город?

В город, в котором снег с неба, как конфетти и мишура. В город, в котором сосульки свисают с проводов и трамвай выглядит одной из таких звенящих сосулек ксилофона.

Стоя на остановке, Мурад отломил одну из сосулек и начал ее старательно сосать, лизать, словно леденец из железной банки. А когда трамвай подошел, лихо запрыгнув на подножку другой железной банки, он сам оказался внутри сосульки, а не сосулька в нем.

7

Из этой банки город смотрится, как через калейдоскоп: окна в морозных, искристых узорах, желтые леденцы солнечных зайчиков, ледяные сиденья и поручни. Мурад давно мечтал пожить внутри сосульки или ледяного шуточного дворца Анны Иоанновны. Екатерина построила Эрмитаж, а Анна ледяной город… Но откуда он, Мурад, все это знает, неужели от меддаха?

Сначала Мурад смотрел на воздушные серые дворцы и пирамиды-здания, готовые раствориться в клубах голубого дыма от машин. И на идущих пешеходов, которые словно курили пар изо рта. Смотрел сквозь заиндевевшее стекло, будто все еще сквозь розовый пеньюар. А потом прикорнул: все-таки ему пришлось рано встать на молитву.

Но не успел Мурад плотно прикрыть глаза, как опять перед ним явился его меддах. Он как будто вошел в трамвай и сел на переднее сидение, не глядя на Мурада. Только его зачесанные назад длинные блестяще-черные волосы, словно черное зеркало, впитывали в себя пристальный взгляд Мурада. А потом в какой-то момент меддах повернулся и пристально посмотрел на мальчика сам.

Если бы не это странное видение, можно было бы сказать, что спалось Мураду замечательно. Убаюканный в железной люльке-бишеке, раскаченный на рессорах-рельсах, под перезвон трамвайных бубенцов-погремушек, под кряхтение входящих и усаживающихся стариков, под выкрики и шушуканье пассажиров, он ощущал свой сон как маленькое сладкое от леденцов счастье.

8

ЦПКО был конечной остановкой. И поэтому – просыпаемся, выходим, освобождаем вагон!

– А как мне пройти на ярмарку? – спросил Мурад у вагоновожатого.

– Наискосок через парк и киоски. Хотя ярмарка уже так разрослась, что начинается прямо во сне, – сказал вагоновожатый голосом шейха из мечети. – Все в этом городе только и делают, что предлагают услуги и продают товары.

– Спасибо. – Мурад пошел по отмашке, мимо «Луна-парка» с американскими горками и другими аттракционами, в то время как голос меддаха рассказывал ему, что первый театр «Луна-парк» появился на Офицерской улице в помещении бывшего театра Комиссаржевской. Именно там были поставлены «Балаганчик» Блока и трагедия Маяковского «Владимир Маяковский». После «Балаганчика» на разросшейся территории сада, примыкавшего к театру, появились «американские» аттракционы, что еще более усилило атмосферу балагана. Шашлыки, кораблики, зоопарк, ролики, Маяковский – что еще нужно для полного счастья?

– Покупайте билетики, – словно в подтверждение слов меддаха зазывали торговцы. – На удачу! Новая лотерея! «Сокровища джиннов»!

Эти яркие, зычные голоса на время заглушили голос меддаха.

У киоска с билетами на выставку к Мураду подошла одна из таких зазывал. Женщина с блестящей помадой и с тенями в блестках на глазах, женщина со словами «Сокровища джиннов» на губах – так Мураду показалось. Женщина-клоун – таким нарочито ярким был ее макияж, и так несуразно толстой она выглядела. К тому же эта клоунская шляпа-колпак, как у Пьеро…

9

– «Сокровища джиннов», – заговорщически шепнула она Мураду. – Бесплатные лотерейные билетики на удачу. Вам только нужно потереть ребром монетки вот здесь. И если вам повезет и откроется сразу несколько одинаковых значков в спрятанном секторе, то вас ждет бесплатный приз. А если нет, то пеняйте на свою неудачу.

Мурад нерешительно, скорее по инерции, взял из рук женщины картонный квадратик и монетку, потер тонкую фольгу и увидел пять непонятных значков.

– А что за призы? – спросил он так, словно уже потирал руки от радости обладания подарком.

– А что вам нужно? – еще более заговорщически, почти интимно, шепнула женщина, блестя то ли золотым зубом, то ли леденцом за щекой. – Там много призов. На любой вкус.

– Теплая куртка, – сказал Мурад, улыбнувшись: уж больно женщина походила на циркового клоуна, раздающего детишкам подарки и сладости, – и сотовый телефон.

– Есть и теплая куртка, и холодный холодильник, – затараторила женщина. – Есть горячий утюг и морозная морозильная камера. Есть бойлеры и генераторы. Все, что душе угодно. Вот, – обрадовалась она, – у вас в квадрате три луны и два солнца. Вы очень везучий молодой человек. Вы выиграли какой-то очень значимый приз. И еще один средний. Или три поменьше – по желанию. Недаром сегодня впервые за долгие дни выглянуло солнце. Видать, оно улыбнулось вам.

– Но три луны и два солнца не бывает, – засомневался Мурад.

– Еще как бывает! – не моргнув глазом, выпалила женщина. – Вы сейчас сами все узнаете.

– Куда мне за призом идти? – спросил Мурад.

– А не надо никуда ходить! Сейчас вас отвезут в павильон на «Газели» для кое-каких формальностей. Вы заполните анкету – и приз у вас в кармане.

10

– Газель? – удивился он. – Самая настоящая газель?

И тут, словно по мановению волшебной палочки, к Мураду подскочила «Газель». Из окна которой он спустя секунду увидел, как в «Луна-парке» галопом скачут карликовые лошади и лилипутские поезда, взмывая сначала в небеса, под «Колесо обозрения», а потом оттуда вверх тормашками устремляясь вниз. Как ромашки-карусели распускают свои лепестки, на которых, словно эльфы, восседают маленькие дети. Как цепочные качели-лодочки и качели-лебеди, раскачиваются, не отпуская со своей привязи в свободное плаванье и не распуская крыльев. И даже тарзанка не дает человеку полетать, расправив крылья.

Все это он видел из окна «Газели», пока его везли в павильон номер восемь, что возвышался за парком. «Чок гузаль, – наблюдал за аттракционами Мурад, – очень хорошо. «Теперь у меня будут куртка и шарф. А деньги я положу назад в дядину тумбочку».

Но больше всего внимание Мурада привлек аттракцион под названием "NASA". Мол, испытайте все прелести космического полета на Луну на этой тошниловке. Мурад смотрел завороженно, как раскачивалась из стороны в сторону, резко меняя направление и положение, капсула ракеты «Земля – воздух».

Мурад наблюдал за маневрами ракеты и «летающей тарелки», пока водитель не сделал крутой вираж и одна тетка не забилась в истерике: дескать, наши маршрутки по экстремальности любое НАСА за пояс заткнут и быстрее приволокут на Луну…

– Все, приволок! – отрапортовал водитель, резко затормозив возле космического вида здания. Потому что павильон номер восемь по форме оказался аккурат, как Зиккурат.

11

У дверей павильона Мурада встретили с распростертыми объятиями и начали передавать из рук в руки от одной девушки, высокой и стройной, с модельной внешностью, к другой, еще более высокой, пока он, пройдя несколько коридоров и несколько лестничных пролетов, не оказался перед девушкой, которая, даже сидя, была выше его на два каблука. Эта девушка препроводила Мурада к подруге, что была выше его уже на целую голову. Та отдала его на растерзание третьей, такой высокой, что Мураду хотелось обращаться к ней не иначе как Ваше Высочество.

Сбитому с толку, ошарашенному, смущенному юноше казалось, что это издевательство не закончится никогда, пока третья красавица не передала его в руки меддаха.

– А, это опять ты, – с облегчением выдохнул Мурад, усаживаясь на стул напротив меддаха.

– Да, я тоже тебя узнал, Мурад.

– Но зачем я здесь?

– Наверное, для того, чтобы вступить в наш клуб «Amor fati».

– В какой еще клуб?

– В клуб слушателей моих историй. В клуб любителей своей судьбы. Да, потому что я не просто меддах, а еще и экскурсовод в элитном клубе путешественников и потребителей самых ярких фантазий. И тебе предлагаю туда вступить.

– А когда продолжится наша история?

– Вот смотри, – тут меддах достал каталог, – видишь, здесь списки отелей, а в этом журнале списки товаров, которые ты сможешь приобретать со скидкой, если вступишь в наш клуб туристов-фантазеров. Смотри, это наш отель на Бали, это на Яве, а это в Панаме. Теперь ты сможешь всегда пользоваться услугами этих прекрасных отелей и побывать во всех этих местах со скидкой. Если ты, конечно, вступишь в наш клуб и сделаешь единовременный вступительный взнос.

Мурад с недоверием смотрел на очень скромные номера на мутных, некачественных фото. Квартира его дяди выглядела гораздо презентабельнее.

12

– Сказка продолжится, когда ты сделаешь первый взнос. Тебе очень крупно повезло. Ты сегодня выиграл счастливый билет, только поэтому мы предлагаем тебе такие условия. У нашей фирмы «Amor fati» тысячи клиентов, и еще никто пока не жаловался. Каждый год наши клиенты отправляются отдыхать в любую точку мира в удобное для них время года и очень на этом экономят. Для них всегда есть забронированные номера в отелях и забронированные истории, так что никаких проблем и неудобств они не испытывают. Итак, ты согласен?

– Да, – кивнул Мурад, – только у меня денег немного.

– Мы идем навстречу клиентам и их пожеланиям. Сейчас ты можешь внести часть суммы. А остальное потом. Скажи, куда ты хочешь отправиться?

– Назад в историю, в Питер девятнадцатого века.

– Отлично, у нас как раз есть исторические туры по Санкт-Петербургу. Если ты не против, давай оформим сейчас твой членский взнос и заполним анкету.

– И что потом?

– А потом один из наших сотрудников сможет поехать вместе с тобой за недостающей суммой. Пока же тебе остается только ждать розыгрыша призов и смотреть концерт.

Так, заполнив анкету, Мурад оказался перед выбором: либо посмотреть импровизированный концерт, либо в ожидании призов, которые вот-вот привезут, поучаствовать еще в одном конкурсе. Но на этот раз не бесплатно. Потому что основной бесплатный приз Мурад уже выиграл и стал членом клуба.

13

Мурад выбрал первое. В зале было полно народа, а по сцене маятником ходил какой-то мужчина, рассказывая о преимуществах членства в их клубе, и о том, какие дивиденды это приносит корпорации «Amor fati». И какие собравшиеся молодцы, что вступили в ее члены.

И словно в подтверждение, собравшиеся визжали в экстатическом восторге, выкрикивали с мест поддерживающие лозунги. От поднявшегося шума и гама Мурад не понимал, где он находится. И в то же время осознавал, что за ним было и остается право выбора: играть в лотерею или нет. Соглашаться ли на членство в клубе фантазеров и путешественников. Подписывать ли договор с «Amor fati»…

От маячившего мужчины и его переходящего то на шепот, то на крик призывного голоса, от нескончаемой музыки в ушах у Мурада зашумело еще сильнее, а в глазах помутнело, и его голова закружилась, так что в какой-то момент Мурад вновь увидел своего меддаха.

– Сожмите руки за нашу компанию, – говорил мужик.

– Возьмитесь за руки и сядьте в круг, – говорил меддах. – Сядьте теснее, чтобы всем было слышно и видно. Сядьте, сядьте в круг, друзья. И послушайте своего меддаха. Ибо сейчас я вам расскажу о чудо-снадобье, помогающем изменить судьбу, об эликсире счастья и здоровья, дарованном вам нашей компанией. И не просто расскажу, а еще и дам попробовать эти чудо-таблетки.

Он говорил, а Мурад чувствовал, что ему как раз нужна такая таблетка, чтобы выздороветь, набраться сил и изменить свою судьбу. Потому что Мурад понимал, что опасно заболевает. И ему необходимо выкарабкиваться, хотя и нет никаких сил. Ни силы воли, ни силы духа. Ибо тело и сознание его подчинены.

14

Уходил Мурад из клуба с договором в фирменном пакете, с флажком, блокнотом, шариковой ручкой и двумя фирменными шариками, розовым и фиолетовым, – таковы были выигранные им призы. Но уже без денег, которые он, сам не зная почему, вложил в фирму, подписав договор о членстве в «Amor fati»…

Стараясь крепче держать наполненные гелием шарики, Мурад ехал назад в трамвае, чувствуя, как жар охватывает его с ног до головы. Жар пожара становился все горячее, а сознание отравлялось газом, пока меддах шептал ему на ухо, что раньше в Питере (хотели девятнадцатый век, получите), если смотрящий дежурный видел с каланчи зарево, то вывешивались сигнальные черные и белые шары, по количеству и сочетанию которых горожане узнавали о районе возгорания, и туда на помощь спешили и стар, и млад, и пожарная дружина.

А в руках Мурада как раз такая комбинация шаров, которая говорит о том, что все будет хорошо. Впрочем, Мурад с трудом понимал смысл сказанного меддахом, потому что уже не чувствовал не только своих ног, но и головы.

Он только помнил, как они вместе добрались до жилища дяди, как меддах помог ему ключом отворить дверь и как после слов «заходи, заходи» он как подкошенный свалился на кровать прямо в ботинках.

Дальше наступило беспамятство.

Глава 5

Наблюдение за наблюдающим

1

Признайся, тебе иногда приходит странная мысль о том, что ты не владеешь собственной жизнью. О том, что все решается за тебя и без тебя. Признайся, тебе часто кажется, что ты лишь кукла, игрушка в чужих руках. Что тобой кто-то руководит, управляет, дергает закулисно за нитки и веревки. Что руки и ноги и даже свесившаяся, склоненная в метро голова, которая вроде бы должна руководить всем телом, – вот она сама безвольно болтается на лямке-шее. А ты, закусив эти нитки и веревки, как удила, тащишь за собой груз прожитых впечатлений и ощущений, которые тоже управляют тобой. Особенно остро ты ощущаешь это в моменты, когда тебя охватывают слабость или апатия. В моменты подавленности и болезни.

А еще тебе иногда чудится, что рядом кто-то есть и что этот кто-то сейчас за тобой пристально наблюдает. Особенно, когда ты сделаешь что-нибудь некрасивое, нехорошее. И возникает чувство, что все это не осталось незамеченным. И не останется безнаказанным. Что на тебя смотрят – то ли вечно живые ангелы, то ли уже давно мертвые люди: твои друзья, коллеги-сослуживцы и родственники. И они смеются над твоими потугами спрятать следы преступлений и осуждают, осуждают, осуждают – мол, какого монстра мы вырастили и воспитали в своей среде.

И только в такие минуты ты чувствуешь себя некомфортно. Только тогда к тебе приходит чувство стыда. А если бы ты полностью был уверен, что твои плохие деяния останутся на веки вечные скрыты от чужого порицания, ты бы так не мучился. Все было бы чин чинарем, «о’кей», как любят говорить успешные люди. Чиз, улыбнитесь.

Совесть – как чей-то глаз внутри тебя. Как чье-то око. Глаз, следящий за тобой. Он установлен внутри тебя, как жучок, и он неусыпно за тобой следит-наблюдает.

2

Особенно тебе кажется, что за тобой следят, когда ты сам пытаешься за кем-то следить. Вот взять хотя бы меня, я иду за этим пареньком из квартиры, иду в мечеть, на утреннюю молитву, затем веду его в прогулке по городу. Выгуливаю, словно собачку на длинном поводке, держу постоянно вроде бы на расстоянии, а вроде бы и под контролем.

Веду по улицам, проспектам, бульварам, которые, если посмотреть сверху, охватили этот город паутиной. И ты, вроде как паук, следуешь за своей жертвой, что все более запутывается в паутине улиц, в паутине электропроводов, телефонных кабелей и канализационных стоков, охвативших этот город сверху и снизу. Вроде ты паук, что сейчас от злости на мир забился в щель под арку, в подворотню, и оттуда, как из закоулка своей души, наблюдает за жертвой. А потом в нужный момент неожиданно появляется, сползает сверху или поднимается снизу, нацелив все свои чувства и хелицеры на несчастного. Но в то же время ты чувствуешь себя частью всего угодившего в сети человечества.

Ведь совестливо, стыдно и позорно – разные вещи. Совестно, когда тебе самому немножко дискомфортно. Но совсем немножечко, всего чуть-чуть. Стыдно, когда узнает кто-то. А позорно, когда многие или все.

Вот и мне было чуть-чуть совестно, что я все еще, бедный студент, наблюдаю за своим подопечным издалека. И это с моими-то способностями! С моим умением влиять на людей! Подчинять их своей воле одним разговором.

Совестно, потому что я, со своими способностями, иду по улице голодный, захожу за этим пареньком в гипермаркет, и вдруг мне в голову приходит мысль что-нибудь украсть. Но от одной только мысли что-то украсть начинает мучить совесть. А потом ты поднимаешь глаза и видишь глазок камеры. И тогда тебя пришибает пот от осознания, что вот бы ты украл, а это засняли. А потом в тайной комнате маркета с тобой бы разговаривали на повышенных тонах. Повесили бы твой портрет на всеобщее обозрение – какой позор! Сразу вспомнилось, как за тобой через зеркало заднего вида исподтишка наблюдал шофер. У камер ведь тоже есть зеркальный отражатель. Как же я не люблю, когда кто-то имеет право разговаривать со мной свысока! С детства не переношу, когда на меня повышают голос.

3

И только тут я понимаю, что, возможно, вовсе не я веду этого паренька, а он тащит меня за собой на поводке. Вот он выходит из продуктового отдела и поднимается на эскалаторе на второй этаж. А я все так же, погруженный в свои мысли, встаю на ступеньку эскалатора и автоматически поднимаюсь вверх. Я как зачарованный следую за ним. «Нас уже двоих, – думаю я, – тащит на своей спине в свою нору огромный паук потребительства. Паук, у которого здесь повсюду расставлены камеры-рецепторы. Теперь мы вдвоем его равноправные жертвы».

Паренек заходит в отдел спортивной одежды и инвентаря и начинает прицениваться, а я захожу в отдел напротив, в огромный салон с кучей диванов. Мебельный центр: три кита, три черепахи или три слона-толстяка. Я уже не на спине паука, а на спине кита.

Залы разделены большими стеклянными перегородками. С левой стороны от меня зал с домашней утварью. При взгляде на домохозяек, роющихся в посуде, у меня возникает такое чувство, будто я опять заглядываю в окно чужого дома.

Уставший, я углубляюсь в отдел и плюхаюсь на диван с обивкой, раскрашенной под панцирь черепахи. «Неужели на этих китах – диванах – и стоит мир обывателя, – приходит мне в голову, – будь то хоть три черепахи-кровати или три слона-буфета?» Потому что обывателей в мире большинство. Стоит заглянуть в любое окно, и ты увидишь «толстого мужика у примуса и бабу у фикуса», и неважно, что вместо примуса сейчас компьютер, а вместо фикуса – все что угодно.

Справа от меня за стеклянной перегородкой салон дорогих автомобилей. Новенькие, блестящие, пахнущие свежей резиной, они стоят на подиумах-подставках, как наряженные в металл и тюнинг манекены. «Как их только сюда подняли? – думаю я. – А может, это летающие машины-призраки? За особую плату сейчас могут, наверное, предложить и такую комплектацию».

4

Мебель, как и куртки, тоже очень дорогая. Из дерева грецкого ореха и японской сливы. Я чувствую себя пауком, притаившимся на подобном дорогом дереве. И, хотя мои глаза неотступно наблюдают за жертвой, меня в любой момент могут заметить и согнать как неплатежеспособного бродягу. Слишком долго сидеть на продающемся диване нельзя. Это неправда, что мир стоит на спинах китов или слонов. Здешний мир богатеев стоит на спине паука, пьющего кровь из бедняков и стерегущего свою безопасность.

Все здесь только и делают, что друг за другом наблюдают. Мне кажется, что и надо мной непрерывное око, раз уж все, что бы я ни делал, происходит по некоему року. Все предначертано, и все взаимосвязано – так мне кажется.

Я специально сел в самом углу на диван, еще закутанный в полиэтилен, за сваленным в кучу картоном от новой партии мебели из Италии. Глядя на все это безобразие и на прошедших мимо рабочих в чистых синих спецовках, я вспомнил, как когда-то сам устроился работать с картоном на фармацевтическую фабрику. В фармацевтической конторе санкнижка оказалась не нужна.

И я, довольный, какое-то время гнул картон ногами, собирал эти короба с надеждой, что я определился, что теперь я упакован. А потом, возвращаясь однажды в короб одной обычной многоэтажки, в свою снятую клетушку на лестничной клетке, я увидел на улице бомжа, живущего в коробке, которую, может, я сам и склепал когда-то.

Я и не думал, что, сгибая картон, я делаю дома для бомжей. И тут до меня дошло, что на этом конвейере я сам себя продал и даже сам себя упаковал в эти коробки, – я живу в жилище чуть больше этого короба, стены которого чуть толще картона. И что мной распоряжаются, как хотят, мои работодатели. И что все мы пауки, насекомые в коробках.

5

Всю ночь я пролежал в раздумьях, под аккомпанемент тараканов, что шуршали, копошились в ящике с луком у меня под кроватью. На следующий день я пошел и плюнул в рожу своему хозяину. Собрал побольше желчи, чтоб моя слюна показалась ему с горчинкой, с луковой гнильцой.

Это мое самое любимое дело. С каким смаком я посылаю их в пешее эротическое путешествие, а сам ухожу жить на чердак или в подвал! И они смотрят мне в спину, не в силах ничего понять.

В рабочие дни, чувствуя наше ничтожество, они, начальники, мнят себя царями, а нас рабами. Но на самом деле все наоборот. И в решающий день я показываю им, что я – царь Соломон, а они рабы своей серой жизни. Я плюю на них, и они бесятся, понимая, что бессильны что-либо сделать, бессильны совладать с моей жаждой свободы.

Я вспоминаю, что испытываю сам, когда бросаю свою очередную работу. Первые три дня я получаю несоизмеримое удовольствие. Потом на меня начинает наваливаться депрессия. Потому что свобода – это большая ответственность. Выбрав свободу, ты должен отвечать за ее последствия, за все тяготы и лишения. А вот ответственности мне не хватает. Я по-прежнему порой считаю, что кто-то мне что-то должен. Но на самом деле – что значит «должен»? Это что – такой космический закон? Никто ничего мне не должен.

За «должен» скрывается мое «я хочу». Я эгоист, как и все люди, меня окружающие. Страшный эгоист. В чем, в чем, а в этом своем «я хочу» я не прав…

6

Вот, например, желая посидеть, я нарочно выбрал такое мягкое местечко, чтобы меня не увидели и не согнали продавцы-консультанты. Не так-то просто полдня шататься за этим придурком, спускаться с ним к воде и стоять под мостиками. Ноги в этом сыром городе отекают быстро, хочется под хлестким, сшибающим с ног ветром свалиться в мякоть дивана. Но не проходит и пяти минут, как ко мне подходит белокурая красотка с услужливой улыбкой: – Чем вам помочь? Вам что-то понравилось? Вы что-то уже приглядели?

– Как вам сказать? – смутился я, пытаясь скорее встать с дивана, хотя вставать совсем не хотелось. Еще бы не приглядел! Такие ножки, такое декольте! Вот бы завалиться с тобой на диванчик!

– Сидите, сидите! – присаживается она рядом со мной. – Вы можете посидеть и, как наш клиент, своим телом почувствовать все удобства этого дивана, – смотрит она на меня игриво-лукавыми пристальными глазами.

И от этого кокетливо-призывного открытого взгляда становится совсем плохо. И опять такое чувство, что глазок внутри меня уже существует. Что будто там кто-то живет и наблюдает. Может быть, и этот паренек, за которым я иду. Иначе отчего мне так не по себе? И отчего она ведет со мной эту глупую кокетливую игру, а я ведусь? Ведь я здесь, чтобы их обмануть. Я сам режиссер своей жизни. И не только своей.

Мне стыдно от взглядов дорогих, красивых продавщиц дорогой жизни, стыдно, что я все еще не могу купить себе кровать из тика португальской фирмы с продавщицами в придачу. Я зашел в отдел дорогой мебели по другой причине, и я не собираюсь с ними спать, пусть не строят мне предназначенные для слежки глазки.

И вообще спать с такими куклами я не собираюсь. Тупые бабы – им невдомек, что пуще всего я люблю свободу. Я бы мог их соблазнить в два счета, но эти курицы мне не нужны и задаром. Мне лень тратить на них силы. Мне важно другое, у меня грандиозные планы покорить целый мир.

Хотя конкретно сейчас, признаюсь я себе, я был бы не прочь поболтать и пофлиртовать с ней. Но я должен спешно покинуть павильон и направиться за пареньком, который уже вышел. Потому что с какого-то момента он начал вести меня, а не я его.

Побыстрее бы уже закончить эту параноидальную слежку-несвободу и передать клиента Дженгу. Думаю, у вечно ведомого, со слабо развитым личностным началом, Дженга не будет таких дискомфортных ощущений. Тем более ему следить будет сподручней, потому что Дженг действует, как запрограммированный автомат, однонацеленный робот. Мне надо проследить за парнем до двенадцати, до выстрела петропавловской пушки. А после меня сменит Дженг.

7

Дженг – самый маленький в нашей группе, но не по возрасту, а по росту, как мизинец. Его родное имя Шихаб – «метеор», и оно ему очень сильно подходило. Как никто другой, с невероятной скоростью Шихаб мог найти способ наврать и выкрутиться, когда его прижимали, казалось бы, к стене. По степени увертливости, быстроты и сообразительности, он, и правда, походил на метеор. Но, поскольку мы для конспирации со временем дали друг другу вторые имена, Шихаб взял себе имя-кличку Дженг – «бой, сражение».

Это имя Шихабу совсем не подходит. Потому что Шихаб весь какой-то нескладный, пришибленный и безликий субъект. Маленький, щупленький, кривоногий. И жизнь его как-то не складывается. Внешне издали он выглядит как невзрачный ребенок или серая мышь, хотя уже отслужил в армии и даже побывал в горячей точке в роли минера. Он пробовал торговать на рынке тапочками, но прогорел. Пробовал еще чем-то заниматься, но не смог. Учиться – тоже не его.

Сейчас он работает вместе с поварами в гостинице посудомоем. Потому что так надо. В армии его, видимо, сильно били, потому что вернулся Дженг подавленным, затаившим сильную обиду. Я бы даже сказал, он вернулся зазомбированным.

После армии он поступил в какой-то вуз, но не смог там выучиться. Скорее вуз ему нужен был, как старт-площадка, чтобы зацепиться за нормальную жизнь. Пробовал Дженг во время учебы работать сторожем, но спалил склад. Хатим устроил Дженга в крупную корпорацию, торговавшую бытовыми приборами, но и оттуда его уволили.

8

А еще он псих. Если его завести, он становится неконтролируемым. Иррациональная сила «нетерпения», как желания быстрейшего достижения искомых целей, переполняет его.

В армии он часто ходил в наряд по кухне, мыл посуду и стал так же ее мыть, устроившись в один ресторан. Потом, переведясь из вуза в техникум, выучился там на кулинара и стал в одной забегаловке старшим поваром. Вообще Шихаб напоминает мне шакала Табаки. Он говорит, что из-за его телосложения его били во дворе, а поскольку ему было тяжело работать, над ним смеялись даже его родственники. Теперь он – смерть. Он умер, когда был публично осмеян своим авторитетом – отцом. Он хочет из унижающегося превратиться в мстителя Дженга и погибнуть на поле боя.

В отличие от бесстрашного Баталя он человек боязливый и неудачливый. И Дженг это осознает сам, потому что у него очень низкая самооценка. С другой стороны, он тип идеального исполнителя смертоносных заданий, предельно внушаем и страшно работоспособен. Вон он как гипнотически подчиняется Хатиму, стоит последнему открыть рот.

Дженг мне наименее симпатичен из группы. Почему-то от него всегда ожидаешь подлости. Вернувшись из армии, он связался с братками и стал смотрящим за группой подростков в районе, в котором жил. Среди подростков проще удерживать свой авторитет. Но даже среди детей ему не удалось толком стать лидером, хотя какой-то опыт появился. В нашу группу мы привлекли его работой с беспризорными и бомжами.

Теперь он понимает, что так больше продолжаться не может. Он на перепутье. Он мечется. Наша группа – это его шанс заработать уважение у взрослых на родине и получить доступ к большим деньгам. Для него главное – не оказаться сто восьмым у великой кормушки мирового пирога.

Вообще Шихаб родом из Узбекистана. Это он нам рассказал, что у них в Ташкенте бомжей называют сто восьмыми – по статье за бродяжничество. Так и говорят: «Вон сто восьмой пошел» или: «Спроси у сто восьмого».

9

Передав Дженгу пост, я иду на работу через порт. Я люблю ходить в порт смотреть на бесконечный горизонт и вдыхать морской воздух свободы. К тому же в порту есть дешевая столовая, где иногда можно недорого съесть контрабандную рыбку или салат из фруктов, которыми некоторые фрахтовые компании и перевозчики расплачиваются с долгами. У меня еще есть время отобедать, потому что сегодня я дежурю в конторе, начиная со второй половины рабочего дня.

Да, больше всего мне нравится ходить в порт. Я смотрю на мужиков-грузчиков, что идут навстречу. На воспаленные от угольной пыли, загруженные по самое «не хочу» проблемами глаза. Смурной портовый люд, ему не до танго. Каталы, крючники, носаки. Они, как и сотню лет назад, таскают на своем горбу и перевозят в тележках грузы.

Почему бы им не уйти со своей тяжелой работы и не стать каталами-шулерами, крючниками-щипачами и носаками-домушниками? Ведь здесь, как ни в каком другом месте, так дурманит воздух свободы. И многие из них уже сейчас потихонечку несут из порта прикарманенный груз.

Что им мешает вырваться из капкана и бросить свою рабскую работу? Семья? Ответственность перед собой и своими близкими?

«А почему я ценю свободу выше ответственности, ведь абсолютной свободы все равно не бывает?» – думаю я, еще больше раздражаясь на мир. Моя раздражительность, неумение совладать с собой идут от ощущения, что тот-то мне должен. Весь мир мне должен. Эта раздражительность – результат депрессии и нелюбви к себе. Такая депрессия наваливается на меня сегодня, потому что через три дня мне опять придется уйти с работы. Конечно, раздражением проблем не решить. Они только прибавляются от неумения владеть собой. Поэтому нужно взять себя в руки, и я достаю еще одну сигарету.

Сейчас-то я в порту, и у меня есть шанс сытно и вкусно покушать и подышать воздухом грядущей свободы. И хотя есть поговорка «перед смертью не надышишься», за столом, уставленным морскими салатами и кофе, я решил заняться своим любимым занятием – свободой мечтаний. Я представляю, как мы захватим заложников и как потом за нами прилетит ангел-самолет и нас всех вывезет из этого мира.

Чтобы быть свободным и успокоиться, нужно взять на себя чуть-чуть ответственности. Теперь, когда я сам сыт, можно позаботиться о ком-то еще. На мостике я достаю из кармана пакет с недоеденными кусками засохшего хлеба из портовой столовой…

Я склоняюсь над перилами мостика и кидаю в воду колючие, как стекло, крошки хлеба. Ослабевшие зимой утки собираются вокруг моего отражения, словно вокруг беспомощного больного. Такая картина кажется мне символичной. Покурив-поулыбавшись, я иду к трамвайной остановке.

10

Я еду на работу, в свое экскурсионно-туристическое бюро, на трамвае, что на проводах и на рельсах. Трамвай вроде едет по колее, а вроде ведом проводами, к которым он подвешен за рога. Получается такое странное двойное ведение, изнутри – с помощью двигателя – и снаружи. Так думаю я, пересекая парк ЦПКО, где все карусели на лямках, карусельные лошадки на кронштейнах, американские горки на рельсах и даже роботы, катающие детишек, запрограммированы на определенный маршрут.

Поздоровавшись с коллегами, которые, кажется, тоже давно уже запрограммированы, я прохожу на свое рабочее место, но тут меня вызывает к себе шеф – Аскольд Пафнутьевич.

– Привет, Ирек. Ты знаешь, что тебе завтра рано утром проводить экскурсию с делегатами бойскаутского слета?

Еще бы не знать! Да знал бы сам шеф, что его фирма получила этот заказ благодаря связям Хатима и моим друзьям Азаму и Халиду, работающим в гостинице!

Но на всякий случай я недовольно морщусь:

– Что, опять вставать рано да еще возиться с этими тупыми малолетками, половина из которых из детских стран дикарей?

– Давай, давай не куксись, – хлопает шеф меня по плечу. – Работа есть работа. Ничего, потерпи, скоро этот конгресс закончится.

Это он, мой шеф, придумал хитрую уловку: создать при бюро клуб членов бюро – постоянных туристов.

Многие ведь так живут, копят целый год в банке деньги, чтобы в свой отпуск отправиться на моря. Так почему бы им не перечислять деньги сразу на карточку члена клуба? Это членство дает скидки в конце года, в то время как шеф размещает собранные деньги под высокие проценты на депозитах да еще играет на валютной бирже.

Каждый месяц мы высылаем клиентам несколько картинок красивой жизни на экзотических курортах, чтобы они могли уже сейчас, зимой, почувствовать о себе заботу теплого персонала и солнца будущего места отдыха.

Настоящий лохотрон. А разместилась наша головная контора в ЦПКО, чтобы заманивать пришедших отдыхать потенциальных туристов. Заманивать всевозможными уловками и розыгрышами призов. Все устроено так, что люди думают, будто они действительно выиграли в лотерею большой шанс. Будто они сами управляют своей судьбой в свое свободное время.

11

А что же я? Выиграл ли я свой шанс? Обо мне разговор особый. Потому что вечно со мной происходят какие-нибудь странные истории, будто я любимец богов. Или, наоборот, проклят ими. Представьте, не успел я прийти на работу, не успел пообщаться с шефом и расположиться в своем офисном кресле, как – бах! – помощница Алина вводит и препровождает к моему столу этого паренька в клубах пара и кляре. Уже тепленького, уже готового согласиться со всем и подписать любой контракт.

И я беру его, тепленького, своими жадными руками. Иногда бывает так стыдно, что хочется опрокинуться лицом, да хотя бы и в помойное ведро. И там найти недотлевший бычок и курить его, курить, будто втягивая спасительные затяжки внутрь, но на самом деле в рефлексии вытаскивать из себя душу, наматывать ее, словно пряжу, на веретено сигареты. Зачем я уподобляюсь своему шефу, зачем играю по его правилам и обманываю таких же, как я, несчастных? Ведь мне под силу не вытягивать из них деньги, а вдувать в них вдохновение простым разговором. Не втягивать в себя, а выдувать, просто дуть в трубу, лишая людей хоть на мгновение боли, как Стенли Гетц.

А вместо этого я строю из своего лица непроницаемую стену и играю по заданным правилам, чтобы заработать лишний рубль.

– У меня сейчас нет таких денег! – говорит Мурад, так, оказалось, зовут паренька. Он приехал отдохнуть к своим дяде и тете на каникулы. Потому что каникулы бывают в феврале, когда в горах самый снегопад, и существует опасность схода лавин.

– Не беда, – ухватываюсь я за возможность, – внесите пока все, что у вас есть, и мы сможем съездить за дополнительными деньгами к вам домой…

12

И опять такое чувство – то ли я ведом, то ли меня ведет провидение. А может, этот паренек меня преследует по пятам, иначе как он опять оказался возле меня? Ведь вот мы уже едем на трамвае, что болтается, привязанный к проводам, из стороны в сторону. А воспаленные глаза Мурада тоже ходят кругами – болтаются, как привязанные нитками шары. Они, охваченные пожаром болезни, сигнализируют: SOS – «Спасите наши души», «Все на пожар». И, поддаваясь этому призыву у Мурада дома, я укладываю больного мальчишку на диван.

Наконец-то я по-настоящему проник в эту квартиру и теперь могу спокойно пройти по большущей зале, в центре которой укрывает пол огромный персидский ковер, заглянуть на кухню, в ванную и туалет. Да, умеют люди жить на широкую ногу.

Я нахожу кабинет хозяина и включаю компьютер. Процессор начинает жужжать и извергать из себя брызги сопротивления, как муха, угодившая в сети паука. Я втыкаю в USB-порт свою флэшку, словно паук хелицеры. Нажав на несколько клавиш лапами-контактами, запускаю процесс сворачивания информации в нужный архив и процесс перекачки архива в нужное русло. Я смотрю, как файлы, словно кровь, переливаются из одной системы в другую.

Все, дело сделано. Теперь можно на несколько секунд расслабиться. Я сижу и смотрю на диаграмму, на которой высвечиваются скорость и степень наполняемости еще минуту назад пустого чрева флэшки. А потом быстро завернуть флэшку в носовой платок и унести ноги к себе в темный угол.

Глава 5

Ночь святого Валентина для Али невыносима

1

Али, и правда, не собирался никуда выходить из своего номера, как, возможно, не собирался выходить и в дни другие, потому что впечатлений об этом отеле ему, кажется, уже хватило на всю оставшуюся жизнь. Потому что есть такие отели, где кофе подают на серебряном подносе с розовыми лепестками, льняной салфеткой ручной вышивки, марципаном и бутылкой импортной минеральной воды. А дамы получают в подарок к кофе розу.

Есть такие отели, меняя постельное белье в которых, горничные ради приятного запаха кладут меж простыней мешочки с сандалом. А когда постель готова, лаванду кладут под подушку, чтобы ее аромат витал над гостем всю ночь и навевал сладкие сны.

Может быть, из-за этого аромата Али долго не мог заснуть, потому что он напоминал ему аромат Аллы. Он все думал, думал, вспоминая ее черты, где же он может ее найти в этом огромном, полном духов и джиннов, городе.

Да и не должен он ее искать. Ведь она теперь замужем. Она уже чужая женщина. Если только взглянуть одним глазком. Не выдержав этого дикого одиночества, Али протянул руку и включил телевизор, на экране которого возник выкрашенный в рыжий цвет ведущий…

Красные волосы и борода. Широкие штаны. Балахон вместо кофты. «Ни дать ни взять – бродячий дервиш в шерстяном рубище», – подумал Али.

2

Воистину, эта история началась с ослушания запретов. Сначала музыка, а потом и радио. Хотя все устазы и шейхи, напутствуя, предупреждали Али.

Ведь есть такие отели, про которые говорят, не будет ничего удивительного, если он взорвется. Но в чем причина? Где механизм? Где детонатор? Где бикфордов шнур? Откуда тянутся проводки? Неужели из самой растяжки «Дети против террора»?

Уже само то, что Али позволял себе иногда смотреть телевизор, крутить этот чертов пульт в руках туда-сюда, словно размахивать саблей, было большим грехом… Телевизор Али переставил поближе к себе на кровать, и теперь он как бы стоял на огромном подоконнике, потому что окно было почти до пола.

С помощью другого пульта Али раздвинул шторы, за ними открывался вид на крышу-сад атриума, под которой виднелись большой водоем с красными рыбками и поле с английским газоном для игры в гольф или поло. За ними в глубине – тенистый теннисный корт, что само по себе напоминало о белой девочке-бабочке, которая только сегодня выиграла миллион.

А его отец всю жизнь мечтал о небольшом куске своей собственной земли, мать о небольшом садике. Здесь же огромные поля ровно подстриженной травы вокруг водоемов под крышей. Вот куда они прячут воду и землю!

3

Впрочем, сейчас уже Али было не до своих родителей. Музыка-тоска разрывала его изнутри. Он смотрел музканал, лежа на широкой белой двуспальной кровати, словно на ладони Аллаха или джинна, поднятой над залитым огнями городом.

Эта ладонь могла его зажать и раздавить, могла скинуть его наземь. И некому было протянуть руку. Не за что зацепиться…

Али чувствовал себя подвешенным между двумя мирами. А еще эта чертова музыка! Она несла его словно на волнах. И перед каждой мелодией – признание в любви. И поздравления с днем какого-то святого Вали. Какого Вали, Али не расслышал толком: то ли Вали из какого-то стана, то ли Вали Тайны, то ли Вали ибн Тины, то ли какого другого. Они так и сказали, что Вали истинного, причем последняя часть слова была явно скомкана, скручена в шарик, пережевана вместе с яблочным кексом-жвачкой и проглочена рыжим ведущим.

4

Вот опять ведущий по телевизору зачитывал любовное письмо какой-то девицы да передавал поздравления с днем святого Валентина. Али не выдержал и сделал звук погромче, чтобы отчетливее расслышать слова.

– Да-да, – напоминал ведущий. – Ведь уже пятнадцать минут после полуночи, пятнадцать минут, как наступил день святого Вали ибн Тайна. Вы готовы, друзья, отметить его вместе с нами? И повстречаться со своими возлюбленными, и поздравить их от всего сердца?

И в ответ на призыв ведущего, на призыв стоящего впереди, в нише телевизора, словно в нише михраба, имама, поздравления сыпались, как из рога изобилия, по всем каналам. Все только и делали, что поздравляли друг друга с любовью и признавались в любви.

А он, Али, до сих пор так и не увидел свою возлюбленную, хотя она теперь была рядом – в той же стране, в том же городе. Казалось, ее можно увидеть уже сейчас – стоило протянуть руку с пультом и переключить канал. Но, как Али не переключал каналы, он нигде не мог ее найти.

У Али еще оставался канал сна, который он пытался найти, крутя и колотя подушку – туда-сюда. Ведь, возможно, в ночь Святого Вали ибн Тайна Алла наконец признается ему в любви. Но уснуть никак не удавалось, ведь все шейхи и учителя перед отправлением призывали его не смотреть телевизор, не слушать радио. Тем более на ночь, потому что музыка возбуждает низменные инстинкты.

Нет, это невыносимая мука – быть так близко и даже не знать: влюблена ли в него Алла? Питает ли она к нему хоть какие-то чувства?

Али специально приехал в страну тысячи и одной ночи. В страну, где по ночам летают фиолетовые бабочки, кружась хороводами в лунном свете.

5

Нет, должен быть какой-то знак, какой-то тайный знак ему. Да еще, пожалуй, надо узнать, кто такой этот Вали ибн Тайна, что это за святой. Чем он так знаменит в этой стране, в которой Али ну ничегошеньки не понимает.

И тут ведущий-предстоящий имам по имени Диджей подал ему этот знак. Он рассказал, что когда-то Вали ибн Тайна обвенчал двух влюбленных, хотя по закону им венчаться было нельзя. И даже не положено было быть влюбленными.

А что делать, если тебе четырнадцать лет и ты влюблен в свою сестру или в дочь злейшего врага твоей семьи? Или ты римский легионер и уже двадцать пять лет кряду несешь воинскую службу, поклоняясь лишь богу войны Марсу? И тебе так хочется тихого домашнего счастья, чтобы в кругу семьи отмечать все праздники. Тем более праздник всех влюбленных. Ведь у каждого любящего сердца есть шанс, заключил ведущий.

И вот тут-то кощунственная мысль проникла в сознание Али: а вдруг этот Вали даст разрешение и на его любовь к Алле? И даже обвенчает их? Вдруг и у его любящего сердца есть шанс, даже если быть вместе им запрещено по закону? И эта мысль уже не давала покоя Али. «Надо искать Вали, надо искать святого Вали, – бубнил он, пока сон не смирил его губы. – Искать Вали, который венчал римских солдат, а император боялся, что женатые воины не согласятся воевать, не станут из-за своих семей и новой веры умирать на поле брани. И запрещал ему это делать. А он все равно венчал. На то он и Вали – приближенный Аллаха, брат всех обездоленных на земле».

6

Ведь есть такие отели, после одного дня жизни в которых становится больно от несправедливости мироустройства. И еще оттого, что тебе больше уже никогда не побывать в подобном месте.

И, может быть, в наказание за эту сладкую жизнь тебя начинают мучить вопросы. Вопросы, о которых делегаты, такие же мальчишки и девчонки, как он, говорят, что они террористы. Что о них даже думать нельзя.

Например, такие: почему одним можно иметь богатство, и жену, и семью, и право распоряжаться всем этим по своему усмотрению, быть хозяином в своем доме и своей стране, а другим нельзя видеть свою родину независимой и процветающей, как нельзя иметь жену?

Ведь есть такие отели, от которых начинает сносить башку, как вавилонскую башню. Но почему, почему? Почему за один турнир по теннису, за игру в мячик с отскоком от земли человеку дают миллион долларов? А его, Али, матери, которая всю жизнь ткала ковры, и обрабатывала мотыгой землю, и ходила за водой на родник с большими, тяжелыми ведрами, которая потратила всю жизнь на этот рабский труд, не хватает денег даже на то, чтобы купить себе платок или вставить искусственные зубы вместо выпавших от плохой еды своих?

7

Ночью Али спалось тревожно. Он скрежетал зубами, будто от глистов, что, казалось, копошатся в его переполненных кишках, и слышал это сам. Постойте – но как? Али выпрямился на кровати и прислушался к звукам.

Он слышал, как кто-то вроде бы скребется у его двери и карабкается крабом в замочной скважине. «Воры!» – подумал Али, ища свои штаны. Но как назло не мог найти их в темноте. Или его единственные штаны уже унесли.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Социальный интеллект представляет собой чрезвычайно важную способность человека, в значительной мере...
Никколо Макиавелли – итальянский философ и писатель. В своем главном произведении «Государь» он обос...
Издание представляет собой сборник научных трудов коллектива авторов. В него включены статьи, посвящ...
Эта книга, составленная из рецептов читателей, пригодится как опытным, так и начинающим виноделам. В...
«Вы знаете, что такое любовь? Настоящая любовь? Любили ли вы так неистово, что готовы были шагнуть в...