Жизнь и цель собаки Кэмерон Брюс

7

Моим самым любимым занятием стало учить новые трюки, как называл их мой мальчик; он говорил со мной ободряющим тоном и давал вкусности. Например, «сидеть».

– Сидеть, Бейли, сидеть! – говорил мальчик и наваливался на мой зад, прижимая к земле, а потом давал собачью галету.

– Собачья дверь! Собачья дверь! – Для этого трюка мы выходили в «гараж», где Папа держал машину, и мальчик пропихивал меня через пластиковую створку в боковой двери – на задний двор. Потом звал меня, я носом приоткрывал створку, и Итан давал мне собачью галету!

Я с радостью замечал, что ноги продолжают расти вместе со мной, так что, когда ночи стали прохладнее, я уже не отставал от мальчика, даже бегом.

И вдруг однажды утром трюк с собачьей дверью сильно изменился. Мальчик проснулся рано, почти сразу после рассвета. Мама металась по комнатам.

– Убери Бейли! – крикнула мальчику Мама. Я оторвался от игрушки, которую увлеченно грыз, и заметил кота Смоки, который сидел на полке и смотрел на меня ужасно надменно. Я подобрал игрушку и потряс ее, чтобы Смоки понял, какое развлечение он пропускает из-за своего высокомерия.

– Бейли! – позвал Итан. Он нес мою постель, и я, заинтересовавшись, последовал за ним в гараж. Что это за игра?

– Собачья дверь, – сказал мне мальчик. Я обнюхал его карманы, но никаких галет там не было. Поскольку смысл игры, по моему мнению, состоял в собачьих галетах, я решил отвернуться и задрал лапу на велосипед.

– Бейли! – В голосе я услышал нетерпение и удивленно взглянул на мальчика. – Ты спишь тут, ясно, Бейли? Будь хорошим псом. Если захочешь в туалет, выйдешь через собачью дверь, ясно? Собачья дверь, Бейли. Мне пора в школу. Понял? Бейли, я тебя люблю.

Мальчик обнял меня, а я лизнул его в ухо. Когда он повернулся, я, естественно, пошел за ним, но он не дал мне пройти в дом.

– Нет, Бейли, будешь ждать в гараже, пока я не вернусь. Собачья дверь, ясно, Бейли? Будь хорошим псом.

Он захлопнул дверь у меня перед носом.

«Ждать»? «Собачья дверь»? «Хороший пес»? Что общего у этих слов, которые я так часто слышал, и что значит «ждать»?

Я не видел в этом никакого смысла. Я обнюхал гараж, полный замечательных запахов, но мне не захотелось его исследовать; мне нужен мой мальчик. Я полаял, однако дверь в дом оставалась закрытой; я поцарапал ее. Снова ничего.

Я услышал, как перед домом кричат дети, и подбежал к большой двери гаража – вдруг она поднимется, как бывало, если перед ней стоял мальчик. Ничего не произошло. Какая-то громкая машина унесла голоса детей прочь. Через несколько минут я услышал, как уехала машина Мамы, и тогда мир, полный жизни, радостей и шума, стал невыносимо тихим.

Какое-то время я лаял, но это ничего не дало, хотя я чуял за дверью запах Смоки – ехидного свидетеля моего затруднения. Я поцарапал дверь. Я погрыз какие-то ботинки. Я разбросал свою собачью постель. Я нашел мусорный мешок, полный тряпок, разодрал его, как делала Мать, когда мы охотились за отходами, и разбросал тряпки по гаражу. Я написал в одном углу и накакал в другом. Я опрокинул металлическую емкость и съел несколько кусков курицы, спагетти и вафлю, потом вылизал банку из-под рыбы, которая пахла, как пасть Смоки. Я поел бумаги. Я опрокинул миску с водой и погрыз ее.

Заняться было нечем.

В конце самого длинного дня в моей жизни я услышал, как на дорожку въехала Мамина машина. Хлопнула дверца, и в доме раздались торопливые шаги.

– Бейли! – крикнул мальчик, открывая дверь.

Я бросился к нему вне себя от радости. Но мальчик застыл, оглядывая гараж.

– Ох, Бейли, – сказал он печальным голосом.

Переполненный радостной энергией, я метнулся мимо него и понесся по дому, прыгая через мебель. Я нашел Смоки и гнался за ним по лестнице, и лаял, когда он забился под кровать Мамы и Папы.

– Бейли! – позвала Мама строгим голосом.

– Плохой пес, Бейли, – сердито сказал мальчик.

Меня потрясло несправедливое обвинение. Плохой? Меня по ошибке заперли в гараже, но я готов простить их. С чего же они хмурятся и грозят мне пальцем?

Вскоре я снова был в гараже и помогал мальчику собирать все, с чем я поиграл. Большую часть он отправлял в мусорный бак, который я повалил. Пришла Мама и начала разбирать тряпки; некоторые она отнесла в дом, однако никто не похвалил меня за то, что я нашел эти спрятанные вещи.

– Собачья дверь, – сказал сердито мальчик, не подумав дать угощение. Я начал подозревать, что «собачья дверь» – то же самое, что и «плохой пес»; это меня, мягко говоря, разочаровало.

Очевидно, у всех был трудный день, и я охотно забыл бы неприятный случай, но когда приехал Папа, Мама и мальчик поговорили с ним. Он кричал, и я знал, что он сердится на меня. Я тихонько убрался в гостиную, не обращая внимания на коварную рожу Смоки.

Сразу после ужина Папа и мальчик уехали. Мама сидела за столом и смотрела на бумаги, не отрываясь, даже когда я подошел и положил замечательный мокрый мячик ей на колени.

– Ой, фу, Бейли, – сказала она.

Когда мальчик и Папа вернулись, Итан позвал меня в гараж и показал большой деревянный ящик. Он залез внутрь, я, конечно, за ним, хотя в ящике было жарко и тесно для двоих.

– Бейли, это конура. Твоя собачья конура.

Я не понимал, какое отношение этот ящик имеет ко мне, но охотно согласился играть в «конуру», когда появилось угощение. «Конура» означало «залезть в собачий ящик и скушать галету». Мы делали трюк с конурой и трюк с собачьей дверью, пока Папа ходил по гаражу и раскладывал вещи по полкам, привязывая веревку на металлический бак. Я был несказанно рад, что в трюке «собачья дверь» снова появилось угощение!

Когда мальчик устал от трюков, мы залезли внутрь, чтобы побороться.

– Пора в кровать, – сказала Мама.

– Ну мам, ну пожалуйста! Я еще поиграю?

– Нам завтра обоим в школу, Итан. Скажи Бейли «спокойной ночи».

Подобные разговоры все время происходили в доме, и я редко прислушивался, но сегодня поднял голову, услышав свое имя, и почувствовал, как изменилось настроение мальчика. Он стоял, опустив плечи, явно опечаленный.

– Ладно, Бейли, пора спать.

Я знал, что значит «спать», но нас ждал новый поворот событий – мальчик вывел меня в гараж и мы снова сыграли в «конуру». У меня получилось замечательно, но тут же я застыл от удивления – мальчик запер меня в гараже, совсем одного.

Я залаял, пытаясь понять, в чем дело. Это из-за того, что я разбросал собачью постель? Я ведь все равно на ней не спал, она только для вида. Они что, хотят, чтобы я всю ночь провел снаружи, в гараже? Быть не может.

Или может?

От такого расстройства я, не удержавшись, заскулил. Представив, как мальчик лежит в своей постели без меня, совсем один, я так огорчился, что захотелось погрызть ботинки. Я завыл громче, сердце разрывалось на части.

После десяти или пятнадцати минут невыносимого горя дверь гаража скрипнула.

– Бейли, – шепнул мальчик.

Я радостно подбежал к нему. Он принес одеяло и подушку.

– Конура, конура. – Он забрался в конуру, разложил одеяло на тонкой подстилке. Я вошел следом – пара лап осталась торчать наружу. Я со вздохом положил голову мальчику на грудь, а он гладил мои уши.

– Хороший пес, Бейли, – бормотал мальчик.

Немного погодя Мама и Папа открыли дверь дома и стояли, глядя на нас. Я вильнул хвостом, но не стал вставать, чтобы не разбудить мальчика. В конце концов Папа взял Итана на руки, а Мама поманила меня рукой, и мы оба оказались на постели в доме.

На следующий день, как будто мы ничего не усвоили из наших ошибок, я снова оказался в гараже! На этот раз дел было гораздо меньше, хотя я сумел, пусть и с трудом, вытянуть подстилку из конуры и как следует разодрать. Я бросался на мусорный бак, но не смог сбить крышку. На полках нечего было грызть – на тех, по крайней мере, до которых я доставал.

Когда я напал на створку собачей двери, мой нос уловил богатые запахи приближающегося ливня. На Дворе сухая песчаная пыль каждый день обволакивала наши пересохшие языки; там, где жил мой мальчик, было влажнее и прохладнее, и мне нравилось, как смешиваются и меняются запахи во время дождя. Замечательные деревья, усыпанные листьями, затеняли землю везде, где мы гуляли, они задерживали капли дождя, а потом разбрызгивали под ветром. Все было такое восхитительно влажное – даже самые жаркие дни перемежались прохладными ночами.

Манящие запахи тянули мою голову в собачью дверь, и вдруг, совершенно случайно, я оказался в саду – а ведь мальчик не пихал меня!

Охваченный восторгом, я носился с лаем по заднему двору. Получилось так, будто собачья дверь нарочно оказалась тут, чтобы я выскочил во двор из гаража! Я присел и облегчился – мне все больше нравилось делать свои дела снаружи, а не в доме, и не из-за скандалов. Мне нравилось вытирать лапы о лужайку, когда схожу, и оставлять запах пота с подушечек лап на травинках. Гораздо приятнее задирать лапу и помечать границы двора, чем, скажем, угол дивана.

Вскоре, когда мелкая изморось сменилась серьезным дождем, я обнаружил, что собачья дверь работает в обе стороны! Жаль, что мальчика не было дома – он не видел, как я обучаюсь.

Дождь закончился, я выкопал яму, погрыз шланг и полаял на Смоки, который сидел на окне и делал вид, что меня не слышит. Когда большой желтый автобус затормозил перед домом, чтобы выпустить мальчика, Челси и несколько соседских детей, я был во дворе. Мальчик со смехом побежал ко мне.

После этого я редко заходил в конуру – только если Мама и Папа кричали друг на друга. Тогда Итан приходил в гараж, забирался со мной в конуру и обхватывал меня руками; я сидел неподвижно – столько, сколько нужно. Я решил, что это мое предназначение – утешать мальчика, когда ему требуется.

Иногда семьи из округи уезжали, и появлялись новые; когда в дом недалеко от нас въехали Дрейк и Тодд, я счел это хорошей новостью. Дело не только в том, что Мама приготовила вкусное печенье для новых соседей и две из них скормила мне – за то, что составил ей компанию на кухне. Новые мальчики – новые партнеры для игр.

Дрейк был старше и выше Итана, но с Тоддом Итан был одного возраста, и они быстро сдружились. У Тодда и Дрейка была сестра Линда, еще младше; она давала мне сладости, когда никто не видел.

Тодд оказался не таким, как Итан. Он любил играть на берегу ручья со спичками – поджигал пластиковые игрушки вроде кукол Линды. Итан тоже участвовал, однако смеялся не так, как Тодд; чаще молча смотрел, как горят вещи.

Когда Тодд объявил, что у него есть фейерверки, Итан пришел в возбуждение. Я никогда не видел фейерверков, поэтому здорово испугался вспышки и шума, и того, как пахла потом дымом пластиковая кукла – по крайней мере та ее часть, которую мне удалось найти после взрыва. По настоянию Тодда, Итан принес из дома одну из игрушек, которую они делали с отцом. Мальчики сунули в нее фейерверк, подбросили в воздух, и она взорвалась.

– Здорово! – закричал Тодд. Но Итан затих, хмуро глядя на пластиковые осколки, уплывающие по ручью. Я почувствовал, как в нем борются разные чувства. Когда Тодд бросил фейерверк в воздух, один упал рядом со мной, и ударная волна стукнула меня в бок. Я бросился к моему мальчику – он обнял меня и отвел домой.

То, что я легко мог выбраться на задний двор, давало много преимуществ. Итан не всегда аккуратно запирал калитку в заборе, а значит, я свободно мог ускользнуть и гулять по окрестностям. Я убегал и отправлялся проведать коричнево-белую Мармеладку, которая жила в большой проволочной клетке рядом с домом. Я хорошенько помечал тамошние деревья, а иногда, захваченный непонятным, но знакомым запахом, забирался, держа нос по ветру, далеко от дома в поисках приключений. Иногда в своих скитаниях я вовсе забывал о моем мальчике; но вспоминал о случае, когда нас везли со Двора в прохладную комнату с милой дамой; тогда собака с переднего сиденья пахла очень вызывающе; такой же запах манил меня сейчас.

Только потеряв запах, я вспоминал, кто я, и, развернувшись, спешил домой. Когда Итан приезжал на автобусе, мы с ним ходили к дому Челси и Мармеладки; мама Челси угощала Итана закусками, и он всегда делился со мной. В другие дни Итана привозила на машине Мама. В некоторые дни никто в доме не вставал в школу, и мне приходилось лаять, чтобы всех разбудить!

Хорошо, что меня больше не заставляли спать в гараже. Я бы не вынес, если бы они проспали утро!

Однажды я зашел дальше, чем обычно, поэтому вернулся домой уже к вечеру. Я волновался – внутренние часы говорили, что я пропустил автобус Итана.

Я срезал дорогу у ручья и оказался у двора Тодда. Он играл на грязном берегу и, увидев меня, позвал:

– Эй, Бейли! Бейли, ко мне!

Я смотрел на него, не скрывая подозрительности. В нем было что-то необычное, что-то вызывающее недоверие.

– Пойдем, песик, – сказал Тодд, хлопая ладонью по ноге. Он повернулся и пошел к своему дому.

Куда мне было деваться? Я должен делать то, что велит человек. Я опустил голову и потрусил следом.

8

Тодд впустил меня в дом через заднюю дверь, бесшумно затворив за собой. Некоторые окна были занавешены, и в комнате было темно и мрачно. Тодд провел меня мимо кухни, где сидела, уставившись в мерцающий телевизор, мать. Я понял по его поведению – мне нельзя шуметь, но я чуть повилял хвостом, почуяв запах его матери – такой же химический, как у мужчины, который нашел меня на дороге и назвал Братишка.

Мать нас не заметила, зато Линда точно увидела, когда мы проходили мимо по гостиной. Она тоже смотрела телевизор, однако сползла с дивана и пошла за нами по коридору.

– Нельзя, – зашипел на нее Тодд.

Это слово я знал прекрасно и поежился, слыша злобу в голосе Тодда.

Линда протянула руку, и я лизнул ее, но Тодд отпихнул сестру.

– Отстань. – Он открыл дверь. Я вошел, обнюхивая тряпки на полу. Комната была маленькая, с кроватью. Тодд запер дверь.

Я нашел корку хлеба и быстро съел ее – просто чтобы прибраться в комнате. Тодд сунул руки в карманы.

Он сел за стол и выдвинул ящик. Я почуял запах фейерверков – этот резкий запах ни с чем не спутаешь.

– Я не знаю, где Бейли, – бормотал Тодд. – Я не видел Бейли.

Я повилял хвостом, услышав свое имя, потом зевнул и повалился на мягкую кучу тряпок. Меня утомило долгое приключение.

От тихого стука в дверь Тодд вскочил на ноги. Я тоже подпрыгнул и стоял позади него, пока он шепотом ругался через щель с Линдой – я ее чуял по запаху, хотя почти не видел в темном коридоре. Она явно чего-то боялась и что-то хотела; мне стало тревожно. Я тяжело задышал и нервно зевнул. От напряжения уже не хотелось ложиться.

Разговор закончился тем, что Тодд захлопнул дверь и снова запер замок. Трясясь от возбуждения, он полез в ящик стола, порылся там и достал маленький тюбик. Открыл крышку тюбика и осторожно понюхал; по комнате разнесся сильный химический запах. Этот терпкий аромат появлялся, когда мой мальчик и Папа сидели за столом со своими игрушками.

Когда Тодд протянул тюбик мне, я уже знал, что совать туда нос не хочу, и отдернул голову. Почувствовав волну гнева, я испугался. Тодд взял тряпку, накапал на нее немного прозрачной жидкости из тюбика, потом сложил ее так, чтобы липкая масса расползлась по ней целиком.

И тут я услышал Итана – он горестно кричал за окном:

– Бейли-и-и!

Я побежал к окну и подпрыгнул. Было высоко, и я, ничего не видя, расстроенно залаял.

Тодд больно ударил меня ладонью по заду:

– Нет! Плохой пес! Не лаять!

От него снова хлынула волна ярости, едкая, как запах от тряпки в его руке.

– Тодд! – позвал женский голос из глубин дома.

Тодд бросил на меня злобный взгляд.

– Жди здесь. Жди, – прошипел он, выйдя из комнаты и плотно закрыв дверь.

Мои глаза слезились от запаха, который все еще висел в воздухе. Я нерешительно ходил по комнате. Мой мальчик звал меня, а я не мог понять, какое право имеет Тодд меня запирать, как будто тут гараж.

Внезапно я услышал слабый звук: Линда открыла дверь и протянула мокрый крекер.

– Сюда, Бейли, – прошептала она. – Хорошая собачка.

Что мне действительно хотелось, так это убраться отсюда; но я же не дурак, я съел крекер. Линда открыла дверь шире.

– Давай, – скомандовала она.

Большего мне не требовалось. Я помчался за ней по коридору, спустился по ступеням и подбежал к передней двери. Линда распахнула ее, и свежий ветер стер ужасные запахи с моей головы.

По улице медленно ехала Мамина машина, в окошко выглядывал мой мальчик, крича «Бейли!»

Я помчался за машиной со всех ног. Задние огни машины ярко блеснули. Итан выскочил наружу и побежал ко мне.

– Ох, Бейли, где ты пропадал? – воскликнул он, зарывшись лицом в мою шерсть. – Ты плохой, плохой пес.

Я знал, что плохой пес – это нехорошо, но от мальчика лучилась такая любовь, что я почувствовал, что сейчас плохой пес – почему-то хорошо.

Вскоре после приключения в доме Тодда меня взяли кататься на машине – мы поехали к человеку в чистой, прохладной комнате. Я понял, что уже бывал в похожем месте. Папа привез туда нас с Итаном, и по его поведению я понял, что меня за что-то наказывают – вряд ли это справедливо. На мой взгляд, если кого и нужно везти в прохладную комнату, так это Тодда. Он плохо обходился с Линдой и не пускал меня к моему мальчику – я не виноват, что оказался плохим псом. Но все равно я лежал тихо, пока игла вонзалась мне в шерсть на затылке.

Когда я проснулся, я почувствовал онемение, чесотку и знакомую боль в низу живота. На мне снова был дурацкий пластиковый ошейник. Смоки явно считал это забавным, а я старательно его не замечал. Да и вообще, несколько дней единственное, чем я занимался – лежал на прохладном цементном полу гаража, раздвинув задние ноги.

Когда ошейник сняли, и я снова стал самим собой, оказалось, что меня уже не так влекут к себе загадочные запахи за забором; если калитка оставалась открытой, я всегда с радостью исследовал округу и смотрел, чем заняты другие собаки. Я держался подальше от Тоддового конца улицы, а завидев его или его брата Дрейка играющими у ручья, тихонько убирался подальше, прячась в тени – как учила меня первая Мать.

Каждый день я узнавал новые слова. Кроме того, что я был хорошим псом – ну, иногда плохим, – я все чаще слышал, что я «большой пес» – обычно это значило, что мне все сложней удобно устроиться на кровати мальчика. Я узнал, что значит «снег» (сначала мне слышалось что-то вроде «нет», но дети кричали это слово с радостью): весь мир укрывается холодным белым одеялом. Иногда мы ходили кататься на санках по длинной крутой улице, и я всегда старался удержаться на санках Итана, пока мы не падали. «Весна» означала теплую погоду и длинные дни; Мама все выходные возилась на заднем дворе, сажая цветы. Земля пахла так чудесно, что когда все отправились в школу, я выкопал цветы и погрыз горько-сладкие побеги – просто из чувства долга перед Мамой, правда в конце концов все выплюнул.

В тот день я почему-то снова был плохим псом – пришлось весь вечер торчать в гараже, вместо того чтобы лежать в ногах Итана, пока он работает со своими бумагами.

Однажды дети в желтом автобусе кричали так громко, что я услышал их за пять минут до того, как автобус остановился у дома. Мой мальчик был таким веселым и полным радости, что я носился вокруг него, лая без устали. Мы отправились в дом Челси, где я играл с Мармеладкой, и Мама приехала домой очень радостная. С этого дня мой мальчик больше не ездил в школу, и можно было спокойно валяться в постели, а не вскакивать на завтрак с Папой. Жизнь, наконец, наладилась!

Я радовался. Однажды мы долго-долго катались на машине и в результате попали на Ферму – в совершенно новое место с животными и с запахами, каких я прежде не знал.

Когда мы затормозили на дорожке, из большого белого дома вышли два старых человека. Итан называл их Бабушка и Дедушка. Мама тоже, хотя потом я слышал, как она звала их Мама и Папа – наверняка просто ошиблась.

На Ферме было столько занятий, что мы с мальчиком первые дни носились как угорелые. Громадная лошадь пялилась на меня из-за забора; она не желала играть и не хотела делать вообще ничего, только тупо смотрела на меня, даже когда я, пробравшись под забором, облаял ее. Ручья на Ферме не было, зато был пруд, достаточно глубокий, чтобы мы с Итаном могли искупаться. На берегу жило семейство диких уток – они сводили меня с ума, прыгая в воду и отплывая, стоило мне подобраться ближе. Когда я уставал лаять, мать-утка снова подплывала – приходилось лаять еще.

В системе моего мира утки располагались рядом с котом Смоки – с точки зрения полезности для мальчика и меня.

Папа уехал через несколько дней, а Мама оставалась с нами на Ферме все лето. Ей было хорошо. Итан спал на веранде – в комнате перед домом, я спал рядом с ним, и никому в голову не приходило поменять такой порядок. Дедушка любил, сидя в кресле, чесать меня за ухом, а Бабушка постоянно угощала меня вкусностями. От их любви я радостно извивался.

Двора там не было – просто огромное поле, огороженное таким забором, что я мог входить и выходить, где вздумается – как самая длинная в мире собачья дверь, только без створки. Лошадь, которую звали Флер, весь день щипала траву – ее даже ни разу не стошнило. Кучки, которые она оставляла во дворе, судя по запаху, были вкусными, но оказались сухими и пресными; я съел только парочку.

Мне позволялось все: исследовать лес по ту сторону забора, бегать играть к пруду… вообще делать что угодно. Впрочем, я, по большей части, торчал рядом с домом, потому что Бабушка готовила вкусности весь день без передышки, и я был ей нужен, чтобы пробовать готовку. С огромным удовольствием я выполнял эту задачу.

Мой мальчик часто сажал меня в лодку, и мы выезжали на середину пруда, где он бросал в воду червяка, а вынимал бьющуюся рыбку, чтобы я мог на нее полаять. Потом Итан отпускал рыбу.

– Нет, Бейли, эта маловата, – говорил он. – Однажды мы поймаем большую, вот увидишь.

Со временем я узнал (и расстроился), что на Ферме есть кошка, черная; она жила в старом, полуразрушенном здании – его называли сарай. Скорчившись в темноте, она следила за мной, если мне в голову приходило пробраться в сарай и выследить ее. Похоже, она боялась меня куда больше Смоки.

Однажды мне показалось, что я вижу черную кошку в лесу, и я затеял погоню; она шла прочь вразвалочку и я, быстро догнав ее, обнаружил, что это вовсе не кошка, а совсем другой зверь, с белыми полосками вдоль черного тела. Обрадовавшись, я залаял на него, а он повернулся и сердито посмотрел на меня, задрав пушистый хвост. Он не думал убегать, и я решил, что он согласится поиграть. Однако стоило мне протянуть лапу, животное почему-то отвернулось от меня, все еще задрав хвост.

В следующий момент жуткий запах ударил мне в нос, обжег глаза и губы. Ослепленный, я с визгом бросился прочь, недоумевая. Что происходит?

– Скунс! – объявил Дедушка, когда я поскребся в дверь, чтобы меня пустили. – Нет-нет, Бейли, тебе сюда нельзя.

– Бейли, ты нашел скунса? – спросила Мама, не открывая сетчатую дверь. – Фу, похоже на то.

Я не знал слова «скунс», но понял, что в лесу произошло что-то странное. Дальше начались новые странности – морща нос, мой мальчик вытащил меня во двор и начал поливать из шланга. Потом он держал мою голову, пока Бабушка, набрав в саду корзинку помидоров, выдавливала их на мою шерсть, окрасив ее красным.

Я не понимал, как все это поможет делу, особенно после того как меня подвергли издевательству, которое Итан называл «ванна». В мою шерсть втирали душистое мыло, пока я не стал пахнуть наполовину, как Мама, наполовину, как помидор.

Меня в жизни так не унижали. Когда я высох, меня сослали на веранду; Итан лег там же, но из кровати меня выпихнули.

– Бейли, ты воняешь, – сказал мой мальчик.

Совершенно подавленный, я лежал на полу и пытался заснуть в облаке густых запахов, наполняющих комнату. Когда, наконец, пришло утро, я побежал на пруд и вывалялся в мертвой рыбе – там ее полно на берегу, – но даже это не помогло, я все равно вонял духами.

Желая выяснить, что случилось, я снова отправился в лес, рассчитывая найти кошкоподобного зверя и получить объяснения. Теперь я знал его запах, поэтому быстро нашел; только я начал обнюхивать его, как произошла та же ерунда – ослепляющее облако брызнуло в меня, представьте, из его зада!

Я не мог представить, как справиться с таким недопониманием, и подумал – не лучше ли будет вовсе перестать общаться с этим зверем; пусть мучается за то бесчестье, которому он меня подверг.

Собственно, именно так я и решил поступить, когда прибежал домой и снова был вынужден пройти все процедуры – мытье и томатный сок. Это что, такова теперь моя жизнь? Каждый день будут закидывать помидорами, втирать вонючее мыло и отказываться пускать в дом, даже когда Бабушка готовит?

– Какой же ты тупой, Бейли! – ругался мой мальчик, скребя меня щеткой во дворе.

– Не говори «тупой»; это некрасивое слово, – сказала Бабушка. – Говори… говори «бестолковка»; так мне моя мама говорила, когда я в детстве что-то делала не так.

Мальчик сурово посмотрел на меня: