Философский словарь Конт-Спонвиль Андре

Бритва Оккама (Rasoir D’ockham)

Уильям Оккам, умерший в середине XIV века, относится к числу величайши мыслителей средневековья. Он был номиналистом, признавал существование лишь единичных предметов, считал различение сущности и существования лишенным смысла, а в таких понятиях, как род или вид, и вообще в любом обобщении видел лишь концепцию души (intentio animae, что приближает его взгляды к концептуализму) или «знак, присваиваемый многим предметам» (что и делает его номиналистом). Учение Оккама известно сегодня лишь узкому кругу специалистов, за исключением этой самой бритвы, которую традиционно связывают с его именем. О чем здесь речь? О принципе экономии. Ок-кам призывает не умножать сущностей сверх необходимого, отсекая, как бритвой, все, что выходит за рамки реальности или опыта, то есть, в предельном случае, любую идею, которая не является необходимой или содержит претензию на существование в себе или в качестве отдельной сущности. Бритва Оккама – инструмент интеллектуальной гигиены, а также действенное орудие против платонизма.

Буддизм (Bouddhisme)

Учение Будды, проповедовавшего, что все на свете есть боль, а также способы избавления от этой боли, а именно: самоотречение (субъект – не более чем иллюзия); отказ от незыблемости (все в мире непостоянно), от тоски по чему бы то ни было (в мире есть все) и даже от спасения (нирвана (39) и сансара (40) суть одно и то же).

Будда – не божество и не опирается на авторитет какого-либо божества. Его учение представляет собой не столько религию, сколько духовный опыт; не столько философию, сколько мудрость; не столько теорию, сколько практику; не столько систему, сколько терапию. Таковы четыре достойные причины, по которым философам стоит заинтересоваться учением Будды.

Будущее (Avenir)

Этимология слова настолько прозрачна, что практически может служить определением: будущее – это то, что будет. На самом деле тавтология в данном случае обманчива. Действительно, если будущее будет, значит, оно существует, но, если оно существует, где оно может существовать кроме настоящего? Самую жесткую формулировку предлагает бл. Августин: будущее, как и прошлое, может существовать «только в настоящем». Топология будущего (где оно находится?) определяет его онтологию (что это такое?). Но и та и другая подчинены концепту будущего, который является парадоксальным: где бы ни находилось будущее и каким бы оно ни было, оно может быть (как настоящее) только в той мере, в какой его еще нет. Это дает нам ответ на оба вопроса. Будущее может присутствовать в настоящем только в душе или сознании человека, потому что только человек способен представлять себе то, чего еще нет. Это свойство можно назвать способностью к предвосхищению или, что проще, способностью к ожиданию. Оно предполагает воображение, но также и, возможно, прежде всего, память. Представим себе грудного ребенка. Каким может представляться ему будущее? Только в виде повторения того, что с ним уже было, или, напротив, отсутствия того, что было. Мать была рядом, потом ее не стало; потом она снова вернулась, потом опять ушла, и так далее, и так далее. Ребенок не может не ждать (желать, надеяться, предвидеть), что мать вернется. Он не может не бояться, что она не вернется. Следовательно, мать присутствует с ребенком тогда, когда ее с ним уже нет (в его памяти) или еще нет (в его способности к предвосхищению). Будущее существует только в разуме, но не само по себе. Мы ждем будущего не потому, что оно существует (в мире); напротив, только потому, что мы его ждем, оно и существует (в нашем сознании). Поэтому будущее – не форма бытия, а воображаемый коррелят ожидающего сознания.

Будущее не существует; существует (в настоящем) только сознание, что здесь и сейчас будущего нет, но что оно может наступить. Это своего рода точка зрения разума на умение самого разума ждать. Поэтому всякое будущее субъективно. Ничто нас не ждет, это мы сами чего-то ждем, и часто (вспомним «Зверя в чаще» Генри Джеймса) так нетерпеливо ждем, что, когда ожидаемое наконец случается, у нас уже нет сил его пережить. «Вот так мы никогда не живем, – говорит Паскаль, – а только надеемся жить…» Это обрекает нас чувствовать себя жертвами времени, испытывать вечную нехватку чего-то, пребывать в нетерпении и терзаться страхами. Единственной преградой, отделяющей нас от настоящего и от вечности, являемся мы сами.

Бунт (Rvolte)

Решительное силовое противостояние; отказ от повинове ния, подчинения; активное нежелание мириться с угнетением. В современном контексте словом «бунт» все чаще называют индивидуальное поведение (для обозначения коллективного бунта используют слова «беспорядки», «восстание», «революция» и др.). Немалую роль в этом сыграл Камю. «Кто такой бунтарь? – пишет он. – Это человек, который говорит: “нет”. Но в его отрицании содержится также и утверждение. Уже первым своим действием он говорит и “да”» («Бунтующий человек», I). Чему же он говорит «да»? Собственному бунту, готовности сражаться за имеющиеся или зарождающиеся ценности. «Бунтарь меняет порядок вещей. Только что он подставлял спину под удары плети хозяина, но вот он повернулся к нему лицом. Он ясно дает понять, что он ценит, а что ему не нравится. Не всякая ценность обязательно вызывает бунт, но за каждым бунтом стоит молчаливое признание какой-либо ценности» (там же). Этим «страстным утверждением» бунт и отличается от злопамятства: «За внешней негативностью бунта, который ничего не создает, стоит глубокий позитивный смысл, указывающий на наличие в человеке чего-то такого, что требует защиты» (там же). Бунтуя, человек порывает со своим одиночеством; бунт есть «то общее место, в которое уходит основой первостепенная общечеловеческая ценность. Я бунтую, следовательно, мы существуем» (там же). Но бунт означает также уход от нигилизма и даже… самого бунта, точнее говоря, не столько уход, сколько включение бунта в более широкий контекст, каким является сама жизнь, и его возвышение до такой ценности, какой является человечность. Бунт – это «самодвижение жизни», это «любовь и плодородие, или ничто» (там же, V). «Человек – единственное создание, которое отказывается быть тем, что оно есть» (там же, Введение). Но это подразумевает, что мы согласны принимать себя другими. Поэтому бунт – это не более чем переход от абсурда к любви, от «нет» к «да». Значит, надо двигаться по этому пути, ведь «абсурд – не более чем пункт отправления» (там же), хотя пройти этот путь до конца нельзя. Все это напоминает трехмерный ритм. Сначала мир говорит человеку «нет» (абсурд); потом человек говорит миру «нет» (бунт); наконец, слышится великое «да» мудрости или любви (Сизифово «все есть благо»). Но это «да» не отменяет ни первого, ни второго «нет», которые ему предшествуют и готовят его появление. «Да» служит им продолжением и принимает их в себя. Это справедливо в отношении абсурда, который является точкой отправления, но никуда не исчезает из мира (мудрость не может превратиться в оправдание или объяснение). Это еще более справедливо в отношении бунта. Сказать «да» всему на свете, что и есть единственно мудрое, это значит сказать «да» в том числе и всем «нет».

Буриданов Осел (ne De Buridan)

Имя французского философа XIV века Жана Буридана известно сегодня исключительно благодаря этому самому ослу, притча о котором приписывается ему, хотя ни в одном из сохранившихся его сочинений ни о каком осле не упоминается. О чем же все-таки идет речь? О басне или некоей выдуманной ситуации, суть которой в следующем. Представьте себе осла, изнывающего в равной мере от голода и жажды и стоящего ровно посередине между ведром с водой и кормушкой с овсом. Не имея никакой причины пойти направо или налево, осел не сможет сделать выбор между водой и овсом и умрет от голода и жажды. Иногда эту историю приводят в качестве доказательства того, что свобода воли невозможна (действия каждого из нас детерминированы нашим представлением о благе, необходимости или доступности цели); иногда, рассуждая с точностью «до наоборот», – что она как раз возможна (поскольку в приложении к человеку басня о буридановом осле представляется абсурдом). Споры об этом идут, не умолкая, вт уже шесть столетий. Так что осел по-прежнему жив.

Бытие (tre)

«Невозможно дать определение бытия, не впадая в нелепость [т. е. не пытаясь объяснить смысл какого-либо слова этим же словом], потому что определение любого слова начинается с выражения “это есть…” – неважно, выражается ли оно явно или подразумевается. Значит, для определения бытия необходимо сказать: “бытие есть…”, и тем самым использовать в определении само определяемое слово» (Паскаль, «О духе геометрии», I). То же самое подтверждает «Словарь» Лаланда, даже не цитируя Паскаля: бытие это «простой термин, определение которого невозможно». И не потому, что мы не знаем значения этого слова, но потому, что мы не можем дать ему определение, не допустив предположения, что заранее обладаем этим знанием, пусть и смутным. Если слово бытие «употребляется во многих смыслах», как говорил Аристотель (у которого каждый из этих смыслов выливался в категорию: бытие выступает под именами субстанции, количества, качества, отношения), это ничуть не помогает нам установить, что же это такое само по себе, ни что общего имеется во всех этих смыслах.

Бытие как существительное происходит от глагола быть. Если бы нам удалось дать определение глаголу, с существительным дело пошло бы легче. Итак, глагол «быть» чаще всего употребляется в двух основных значениях: абсолютном («этот стол есть») и относительном или соединительном, т. е. в качестве связки субъекта и предиката («этот стол – (есть) прямоугольный»). «Глагол “быть”, – отмечал Фома Аквинский, – употребляется в двух значениях. С одной стороны, он указывает на акт существования, с другой – выявляет структуру предложения, которую наш ум формирует, чтобы связать субъект с предикатом». Но насколько велико различие двух этих значений? И нельзя ли представить первое предложение в форме, предполагающей употребление глагола «быть» в качестве глагола-связки? Например, сказать: «Этот стол есть бытие»? Разумеется, можно, только с помощью этого маневра мы так и не узнаем о столе ничего нового. В первом значении, пишет Кант, «б ытиене есть реальный предикат, иными словами, оно не есть понятие о чем-то таком, что могло бы быть прибавлено к понятию вещи. Оно есть только полагание вещи или некоторых определений самого себя». Во втором значении, иначе говоря, «в логическом применении оно есть лишь связка в суждении» («Критика чистого разума», Идеал чистого разума, раздел 4). В метафизическом плане главную трудность представляет, разумеется, именно первое значение. Почему бытие не является действительным предикатом? Потому что оно ничего не добавляет к предполагаемому субъекту. Например, продолжает Кант, независимо от того, есть Бог или его нет, понятие Бога от этого не меняется. Вот почему нельзя от понятия совершить переход к существованию, а следовательно, доказать существование Бога исходя из простого определения (на что претендует онтологическое доказательства бытия Божьего).

Следует заметить, что в своем абсолютном значении (и если отвлечься от некоторых отличительных особенностей разных философов) глагол быть в общем и целом означает существовать; его противоположностью будет сочетание «не быть», как антонимом слова «бытие» является слово «небытие». Об этом говорил еще Парменид. «Бытие есть», т. е. имеется бытие, а не ничто. Именно этому нас учат опыт и мышление, именно это они предполагают. Быть значит входить составной частью в это «имеется», присутствовать в пространстве и времени (именно это я называю существованием), упорно отстаивать свое присутствие (настаивать на своем существовании) или просто присутствовать (это и есть, на мой взгляд, бытие в собственном смысле слова). В качестве определения подобная формулировка не годится, это ясно (любое из объяснений подразумевает глагол «быть»), что снова отсылает нас к Паскалю. Определить можно лишь то, что есть (сущее), не само бытие, которое предполагает любое высказывание. Спиноза, рискнувший дать в «Метафизических мыслях» определение бытия (он называет бытием «все то, что при ясном и отчетливом восприятии необходимо существует или, по крайней мере, может существовать»), в «Этике» все-таки поостерегся его повторять и не предложил взамен никакого другого. Это хороший пример, и не грех ему последовать. Бытие прежде всего не понятие, поддающееся определению; это опыт, присутствие, акт действия, в предположительном виде присутствующие в любом определении, но не содержащиеся ни в одном из них. Значит, бытие это молчание и условие речи.

Бытие-В-Мире

(см. Dasein)

Бытие-Для-Себя (Pour-Soi)

«Быть-для-себя» означает находиться с собой в отношениях, выходящих за рамки простой самоидентичности. Тем самым «бытие-для-себя» отличается от «бытия-в-себе», в частности в терминологии Хайдеггера и Сартра. «Быть-в-себе» значит быть тем, что ты есть; «быть-для-себя», как поясняет Сартр, значит быть открытым бытию, что подразумевает не быть тем, что ты есть, и быть тем, чем ты не являешься. Это способ существования сознания, не позволяющий целиком и полностью совпадать с самим собой (существовать в себе): “Бытие-для-себя” – это такое бытие, для которого его собственное бытие оказывается под вопросом в той мере, в какой это бытие представляет собой главным образом определенный способ не быть самим собой и быть другим существом» («Бытие и ничто»). Стремление к «бытию-в-себе» для человека означает желание притвориться, что он не свободен (самообман); стремление существовать «в-себе-для-себя» означает желание стать Богом: «Таким образом, страсть человека обратна страсти Христа, ибо человек перестает быть собой ради того, чтобы родился Бог. Но идея Бога противоречива, и мы утрачиваем себя напрасно: человек есть тщетная страсть» (там же).

Бюрократия (Bureaucratie)

Власть столоначальников (от французского bureau – стол; отсюда же русское слово «бюро», т. е. контора), следовательно, власть служащих бюро. Противостоит демократии (служащие конторы – еще не народ), а в более широком смысле – политической власти. Этим бюрократия отличается от администрации. Администрация стоит на службе суверена; бюрократия его обслуживает, но и сама пользуется им, а часто стремится занять его место.

Свойствами бюрократии являются безличность и безответственность. Одного бюрократа всегда можно заменить другим бюрократом. Но можно ли свергнуть бюрократию? Ее ведь никто никуда не избирал, так что ей нет дела до избирателей.