Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого Радов Константин

Бремя власти

— Господа генералы…

Вытянувшись во фрунт, я строгим взглядом обвел полдюжины мужчин, сидящих вокруг стола. Потянул паузу, пока поднимутся. Черти толстожопые, лень задницы от скамьи оторвать! Будь старше всех чином или возрастом — может, обошелся бы по-домашнему, без строевых кунштюков. Но нельзя позволять подчиненным относиться к главному командиру, как к равному: если сразу не поставишь себя начальником, наживешь бед на свою шею. Дождался, пока замрут. Опустился на ловко придвинутый денщиком стул.

— …Прошу садиться. Начнем с рапортов о положении дел. С севера на юг. Василий Петрович, изволь.

Османы лучше нас воспользовались миром. Почин во всем принадлежал им: захотели — начали войну; испробовали русскую силу — замирились. Пока мы гадали, как прокормить солдат без помощи казны, султан выдал своим пашам двадцать две тысячи мешков левков (шесть с половиной миллионов рублей на русские деньги), и три могучих армии двинулись на восток. Свыше двухсот тысяч, если считать обозников совокупно с воинами. Сокрушительное превосходство над персами скоро принесло плоды: Абдулла Кёпрюлю и сын его Абдурахман взяли Тавриз, Сары-Мустафа трапезунтский — Гянджу, еще одно войско заняло Лурестан. Прикажи Ахмед Третий — турки легко вышвырнули бы наши малочисленные гарнизоны из Персии. Росплошное испугание учинилось в Петербурге. Стряхнув похмелье и преодолев сонную одурь, там сочинили указ: генерал-лейтенанту графу Читтанову, не мешкая, идти с половиной азовских полков в Баку и принять в команду Низовой корпус.

Со стороны моих врагов, ход безупречный. Война, которую невозможно выиграть, позволит держать опасного человека вдали от столицы, сколько душа пожелает. При этом на него легко возложить вину за тяжкие последствия прежних стратегических ошибок. Уклониться он может, лишь отговорившись болезнью или неспособностью. Чтоб я сам себе выписал testimonium paupertatis? Не дождутся! Вздохнув, принялся вновь тасовать людей: покуда меня самого на Кавказ не требовали — затягивал отправку и собирался дать негодных; теперь выделил наилучших и повыдергал из оставшихся в Азове полков егерские роты, все без остатка. Пятисотверстный марш вверх по Дону под нежарким осенним солнышком; чуть не рукопашные споры в Камышине с казанским губернатором Волынским о транспорте и провианте; караван судов, ползущий на юг вперегонки с зимою; хмурое Каспийское море, — и вот они, освистанные злым холодным ветром персидские берега. Генералитет встретил нового командующего, мягко говоря, со скептицизмом. Дескать, мы тут который год лямку тянем, а какой-то чужак примчался Александра Великого из себя строить… Черноморские успехи ничего не значат: здесь все по-иному.

Вот сейчас генерал-майор Шереметев докладывает о недавнем походе на Тарки, бегстве шамхала Адиль-гирея, сожжении его столицы и еще двадцати кумыцких аулов. Младший брат покойного фельдмаршала… Это Борису Петровичу он младший, а мне без преувеличения в отцы годится. Рядом со стариком прежний начальник корпуса, Михаил Афанасьевич Матюшкин, смотрится весьма моложаво. Впрочем, выслуга у генерал-лейтенанта лишь ненамного меньше, чем у Василия Петровича. Служит — наверно, сколько себя помнит. В малолетстве был "комнатным стольником" Петра, потом — в числе первых потешных… Обидно ему, что приходится уступить старшинство? Еще как! Держится, явной вражды не выказывает; не всякий в подобном положении может хранить столь хладнокровный вид. Я бы, пожалуй, не смог. Достойный человек, но столкновения с ним неизбежны. Напротив сидит Василий Яковлич Левашов. На его совести — комиссариатская часть. Опытный генерал и, по слухам, бескорыстный человек, а довольствие солдатское никуда не годится. Не успел приехать — засыпали жалобами. Надо разбираться, в его ведомстве упущения или где-то еще. Дальше опальный Василий Владимирович Долгоруков, единственный бригадир в нашем тесном кругу. Разжалованный из генералов за конфиденцию с несчастным царевичем, едва избегнувший плахи, долго прозябавший в ссылке и лишь в последний год царствования Петра по слезным просьбам влиятельных родственников получивший дозволение вернуться на службу — со значительным умалением в чине. Ждать от него искреннего почтения к начальнику-иноземцу, дюжиной лет моложе его самого, не приходится. Но, как умный человек, князь должен понимать, насколько зависит от командующего возможность отличиться в бою и получить полное восстановление в правах. Что перевесит? Поживем — увидим. За ним Кропотов. Ну, этот готов повиноваться. Прошлогоднюю кампанию сделал в моей команде, теперь привел из Азова драгун. Кратчайшим путем: степью на Святой Крест. Месяцем опередил пехоту и почти без роздыха пошел на шамхала вместе с Шереметевым. Наконец, последний: генерал-майор от фортификации де Бриньи. Из новонанятых иноземцев; за сутки до выхода моего каравана прискакал в Астрахань с высочайшим указом о построении крепости в устье Куры. Можно сказать, вспрыгнул на запятки отъезжающей кареты. Посредине моря нашелся досуг побеседовать с ним. Разумеется, рекомендовался фортификатор любимым учеником Вобана: мне ли не знать французскую манеру набивать себе цену?!

— А мы с Вами не могли встречаться раньше? При осаде города Ат в девяносто седьмом? Или в корпусе Виллара?

Собеседник замялся. По рассмотрению, его служебная биография оказалась скромней, чем хотел представить. Вобана видел издали несколько раз. Касательно ученичества лукавил, хотя не слишком сильно: в каком-то смысле "отец постепенной атаки" может считаться учителем всех военных инженеров нашего века. Даже не одних французов. Насколько годен к делу сам де Бриньи и насколько разумны спущенные из Петербурга планы — в ближайшее время выясним.

Василий Петрович с аппетитом излагает подробности. Других генералов тоже распирает: утерли нос итальяшке, одержали викторию без него! Поход сей затеяли, как только просочился слух о моем назначении. Дескать, Читтанов не нужен; сами справимся! Старческое многословие утомительно, зато дает время многое обдумать. Выказывая вежливость, терпеливо слушаю, уточняю подробности, делаю вопросы. Надлежит составить полное представление о болезни прежде, нежели предлагать лекарство. Когда все отчитались, время склонилось изрядно заполдень. Извинившись, что не успел еще устроить хозяйство, приглашаю к не слишком роскошному обеду. Военный совет продолжается в застольных разговорах — разве без секретаря-протоколиста и более раскованно. Знаете, что забавнее всего? В частной беседе каждый из больших начальников готов бывает лихо справиться со всеми трудностями, пред коими пасует на службе. Виновны всегда другие, а он, только дай средства и полномочия, уж развернулся бы! Сами хвастуны в это искренне верят. Вот интересно: мое убеждение, что я знаю, как правильно вести сию войну — истинно, или представляет такую же иллюзию?

Пока старички вкушают послеобеденный сон в задних комнатах бывшего дворца наиба, занимаюсь делами: в обществе бакинского коменданта полковника Остафьева и непривычного к русскому порядку дня де Бриньи перебираю сделанные по моему приказу экстракты о пополнениях и потерях. Комендант службу знает: по памяти, не глядя в бумаги, безо всякого медлительства дает уточнения. Француз с явным усилием сдерживается, чтобы не встрять со своими вопросами: его мучает любопытство, каким образом мы ладим с магометанами. Со времен крестовых походов Европа прилагает громадные усилия, чтобы стать прочной ногой на Востоке — однако результаты не отвечают издержкам. Пожалуй, Россия — единственная христианская держава, имеющая в Азии не одни торговые фактории или клиентов из местных князей, но целые завоеванные провинции.

Честно говоря, ладим неважно. Взять того же Адиль-Гирея: землю у ног Петра целовал, в верности клялся. Жёны его с императрицей обедали. А стоило усомниться в победе нашей над турками — тут же изменил. Дергах-Кули-бек, юзбаши бакинский, оказался столь же ненадежен. Пожалованный чином полковника и взысканный всеми милостями государя, он скоро завел конспирацию с Хаджи-Даудом шемахинским об истреблении в городе всех русских и армян и переходе в оттоманское владение. Слава Богу, что заговор вовремя открыли. Еще один акт жестокой пиесы — кровавая гибель подполковника Зимбулатова и его офицеров, предательски зарезанных на обеде у сальянского князя Гуссейн-бека. Сам татарского рода, подполковник визитировал без оружия, полагаясь на священный среди кавказских народов титул гостя. За то и поплатился. Отмстить его смерть доселе возможности не представилось. Словом, кавказские властители во всякий момент готовы на любую низость, кою сочтут выгодной. Главное правило азиатской жизни: хочешь пользоваться уважением — будь силен и жесток, не спускай обид. Не смею утверждать, что в христианских странах иначе. Но там право сильного прикрыто тысячей лицемерных уловок.

— Господин полковник! Их Превосходительства, полагаю, достаточно отдохнули. Соблаговолите пригласить.

Остафьев безропотно исполняет должность будильщика. Протирая глаза, позевывая и с кряхтением разминая старые кости, тянутся из пыльных ковровых лабиринтов собратья по оружию. Прошу их располагаться к продолжению совета и, дождавшись, пока утвердят седалища на стульях, вскакиваю бодро, как юный прапорщик:

— Ее Императорское Величество государыня Екатерина…

Обряд вставания исполняется без заминки. Вроде проснулись. Чуть помедлив, кивком дозволяю сесть.

— … Имела честь переменить командование Низовым корпусом не потому, что недовольна действием оного в бою. Августейшее огорчение вызвано иными причинами…

Рассеянные взоры наполняются вниманием.

— …Кои полагаю нужным довести до вашего сведения.

Увы, на самом деле царственная портомоя не облаготворила командующего генерала своей несравненной мудростью. Но подчиненным незачем это знать. После тарковской виктории соратники мои приготовились почить на лаврах — до весны, по меньшей мере. Чтоб заставить шевелиться, надо разрушить их самодовольство.

— Напомню, что ежегодные издержки на войско и администрацию в новозавоеванных провинциях простираются почти до миллиона. Доходы же здешние покрывают едва десятую долю этой суммы. Конечно, оценке с точки зрения прибылей и убытков подлежит не всякая война: когда под угрозой жизнь и святыни народа — о цене не спрашивают. Но в огромном большинстве случаев оружие обнажается ради выгод житейских, подвластных денежному расчету. И расчеты сии, скажу я вам, несравненно чаще оказываются ошибочными, чем верными. Даже у монархов, прославленных своей мудростью.

Генералы глядят озадаченно. Хотя покойный государь не скрывал, что ищет в Персии прежде всего умножения торговли, взгляд на войну как на коммерческую операцию им чужд. Чай, не купцы! А для меня нет ничего естественней. Наверно, всякий венецианец с младых ногтей впитывает яд торгашества, разлитый в воздухе родного города — как бы он к этому миазму ни относился. Даже воспылав враждой к неистребимому корыстолюбию сограждан, привычку считать выгоды все равно сохраняешь.

Не давая опомниться, продолжаю сбивать генералов с позиции, оттесняя в положение виноватых:

— Еще сильней сокрушают человеколюбивое сердце государыни напрасные потери, претерпеваемые верными ее воинами от бесчисленных болезней. Прискорбно, что для предотвращения оных высшие начальники ничего доселе не сделали. За три с половиной года вам отправлено на пополнение двадцать семь тысяч солдат и рекрут. Сие означает, что в землю легли два полных штата Низового корпуса; ныне лихоманки третий состав доедают.

Твердокаменная выдержка Матюшкина дала, наконец, трещину:

— Александр Иванович, кто ж виноват, что лекарей мало?! Думаешь, я не писал в коллегию? Писал, да не присылают! Да и лекарств, по здешнему злому воздуху, надобится втрое против обыкновенного!

— Михаил Афанасьич, а есть ли прок в тех лекарствах? Зачем слабительное умирающим от поноса? Поинтересоваться, почему в Азове и Богородицке смертность от кишечной горячки вдесятеро меньше, чем у тебя — не пробовал?! Изволь, хоть у Гаврилы Семеныча Кропотова спроси, который рядом сидит! Баня, мыло и кипяченая вода, — вот и все хитрости! Давай договоримся так: второй комплект котлов я за свои деньги в полки поставлю; а ты уж, пожалуйста, потрудись вбить во все головы богородицкий регламент о сбережении здоровья. К весне, не позже!

Старый Василий Шереметев с сомнением покачал головой (дескать, жить или умереть человеку — на то воля Божья), но вслух спорить не стал. Матюшкин, вышколенный царем в повиновении, еще менее был склонен к дискуссиям:

— Ладно. Посмотрим: авось, будет толк. А от перемежающейся лихорадки чем спасаться?

— Это меньшая беда.

— Здесь, в Баку, меньшая. А в Гиляни от нее мрут хуже, чем от поноса.

— Можно иезуитский порошок из Испании выписать. Единственное средство против сей напасти. Не смущайся названием: всего лишь толченая кора какого-то заморского дерева. Горькая — адски.

— Дорогая, наверно?

— Люди дороже. Но есть и еще способ: не соваться в сырые, низменные места. Особенно в летнюю жару. Так что, генерал-майор, — я обернулся к де Бриньи, — насчет крепости в устье Куры надо еще подумать.

— Ваше Превосходительство, сие предписано высочайшим указом!

— Наш с вами долг — предостеречь государыню от ошибок. Особенно тех, которые трудно и дорого потом исправить. Откуда Ее Величеству знать, сколь опасны неокультуренные низменности в жарких странах? Это такая гадость, что питерское болото в сравнении — рай. Давным-давно, когда венецианцы осушали паданские берега, работники тысячами мерли от лихорадок. Смерть оных никого не печалила: всего лишь какие-то босяки. Мы рассуждать подобным манером не вправе, ежели хотим иметь у себя больше надежных ветеранов и меньше сопливых рекрут. Без великой нужды в гнилые долины лезть запрещаю! Самый здоровый климат — в предгорьях. Не считайте глупцами кавказских аборигенов, кои предпочитают их равнинам.

Пошел спор, какие махалы (сиречь уезды персидские) считать здоровыми, какие — рассадниками лихорадок. Корпусной штаб-лекарь Антоний де Тельс за три года не удосужился таковое обследование провести. Когда б не забота о цивилизованной репутации России, драть бы его кнутом нещадно! Своей бы рукою приложил, ей-Богу!

Сделав себе заметку поймать доктора на каком-нибудь воровстве (понеже наказание за безделье только при Петре было действенным), я снова взял в свои руки сползшую с фарватера беседу.

— Теперь о провианте. Не кривись, Василий Яковлевич. Я чту твои заслуги на поле брани, и все же нынешнее положение дале терпеть возможности не усматриваю. В полках стон стоит: не токмо солдаты, но и офицеры многие отощали, как мужицкие клячи на Благовещение.

— Александр Иваныч, что тут сделаешь?! Места нехлебородные — разве за изъятием Мушкурского и Шабранского махалов, кои весь корпус не прокормят: отсель и дороговизна. Богатство здешнее — шелк, а хлеба своего в Ширванской провинции и до войны не хватало.

Глаза генерал-майора прямо-таки светились честностью и благородным бескорыстием. Я обуздал разгорающееся в душе бешенство: сорвавшись на крик, ничего не добьешься. Только соединишь генералитет против себя.

— Кто ж заставляет ограничиваться местными средствами? Наш тыл — Казанская губерния, где зерно чуть не даром отдают. Полтина за четверть! Удобнейшая коммуникация по Волге и Каспийскому морю составляет главное преимущество Российской империи в сей войне.

— Так мы многое возим из Астрахани…

— Это срам, как вы возите — уж прости за грубое слово! До Баку и Дербента фрахт идет по гривеннику с пуда! Дороже, чем от Данцига до Лондона, где дистанция втрое больше и море не в пример опасней. Ладно, сие можно еще списать на неумелость мореходов; но зачем фрахтовые ставки для провиантских товаров установили впятеро выше ординарных?! Оголодить войско, дать пособие неприятелю? И кто получатель корысти? Казна?! Не нахожу в ней гор серебра. Кто-то из присутствующих?

Обвел генералов подозрительным взором. Некоторые зябко поежились: то ли сквозняком потянуло в натопленной зале, то ли пытошным подвалом слегка повеяло.

— Неправо судить изволишь, Александр Иваныч! — Вспыхнул задетый за живое Левашов. — Астраханское адмиралтейство армии не подвластно, вмешиваться в распоряжения фон Вердена мы права не имеем!

— Ежели оные распоряжения губительны для войска — надлежало любыми средствами взять пути снабжения под свою руку! Хоть в конном строю адмиралтейство атаковать!

— Против Апраксина идти?! Только хуже сделаешь: Федор Матвеич своих не выдаст!

И впрямь, я разгорячился через меру. Обуздывая гнев, не спеша выдохнул и снова вдохнул чуть отдающий гнилью и восточными благовониями дворцовый воздух. Может, Левашов и не виноват? Нет ничего на генерал-майора, кроме голой логики. Командир Астраханского порта Карл фон Верден всего лишь морской капитан подполковничьего ранга и сам по себе не посмел бы так грубо нарушать баланс интересов между армией и флотом. Кто-то его покрывает из важных персон. Или в губернскую канцелярию ниточки ведут? Пока там правил Волынский, ни одна финансовая хитрость без него не могла обойтись. Но Петр отозвал сплошавшего фаворита и учинил над ним розыск; а Екатерина простила и назначила в Казань. Далековато от моря: кто теперь снимает сливки с каспийских волн? Новоназначенный астраханский губернатор Иван фон Менгден выезжать из Петербурга к месту службы не спешит (осенняя распутица служит ему веским оправданием), конторским такие куски — не по чину… Все же лукавит Василий Яковлевич! Ой, лукавит! Не может он пребывать в столь простодушном неведении. Причастен ли сам? Бог весть. В любом случае, начинать с расправы над заслуженным и любимым в войсках начальником не стоит. Подвесить над ним дамоклов меч следствия, дабы сделать послушным? В силу артикула нить окажется не в моей руке, а в руках военной коллегии — сиречь Меншикова. Зачем мне усиливать позиции своего злейшего врага? Сейчас выгодней великодушие, а не строгость.

— Не выдаст — и не надо. Значит, на место лобовой атаки испробуем обходный маневр. Баженинская верфь нынче мало загружена. Напишу старику, чтобы немедля послал мастеров на Шексну и Вятку. Рекрут для корпуса сгоняют в волжские города — велю покликать, кто плотницкой работе учен. К весне будут свои корабли.

— А деньги? — С сомнением протянул измученный штатс-конторскими волокитчиками Матюшкин. — Или всё из своего кармана покроешь?

— Всё не осилю, Михаил Афанасьич. Указ покойного государя об учреждении компании для торговли с Персией помнишь?

— Указ-то есть, а компании нет. Не явилось желающих в интересаны вступить. Уж не знаю, где Ваше Превосходительство сумеет таковых найти…

— Ну-с, для затравки собственных средств вложу малую толику… Вам тоже прилично будет хотя по одному паю купить, буде возможно — и больше… А торговые люди, как увидят генералитет Низового корпуса в дольщиках, так сомневаться-то и перестанут. В крайности, после первых прибытков. Шелк-сырец в Гиляне идет сорок рублей за пуд, а в Амстердаме — восемьдесят! До разорения от лезгинцев обороты были миллионные.

— Торговля в параличе. Кругом бунт и разбой, дороги завалены.

— Мы здесь для того и стоим, чтоб усмирять бунты и карать разбойников. Полагаю, что прямая корысть старших начальников в установлении тишины и законного порядка отнюдь не окажется помехой делу. Индийские компании европейских держав единоподобно все построены на гармонии приватного интереса с казенным. Корпусу будет выгода уже в том, что перевозка провианта на компанейских судах встанет гораздо дешевле, чем на адмиралтейских.

Скептические складки на лицах слушателей не то, чтобы совсем исчезли, — но как-то разбавились иными сантиментами, не чуждыми мечтательности. Матюшкин с Левашовым — из убогого дворянства; чины выслужили, а имений не нажили. Шереметев хоть знатного рода, но против старшего брата — нищий. Долгоруков был прежде богат, но всё потерял. Открыть генералам путь обогащения — сравнительно честного, без ущерба для казны, — значило бы завоевать их сердца. Только надо акцентировать, что воинские задачи все-таки остаются на первом месте.

— Господа генералы! Хочу напомнить, что численно мы уступаем турецкой армии в восемь раз и можем соперничать с неприятелем, лишь приведя в полное действие иные преимущества. Главное из них — безраздельное владение морем. Отсюда проистекают быстрое сосредоточение войск в любом пункте каспийского побережья, невозможность блокады врагом приморских крепостей, независимость от местных провиантских запасов. Особливо последнее существенно. Даже без боя, турки окажутся в трудном положении ближайшей зимою. Султан Ахмед ввел в Персию двести тысяч, из коих на нынешний день осталось полтораста; как он собирается их снабжать? Караванами через горы? Очевидно, что кормиться столь многочисленное войско может, лишь отбирая хлеб и скот у жителей, причем без остатка. Занятые провинции уже разорены, там царит голод. Решайте сами, будет ли турецкая армия наступать дальше: уйдя от морских берегов и судоходных рек, она превратилась в ненасытного монстра, обреченного ползти вперед уже затем, что ему нужен корм!

— Вы полагаете, Ваше Превосходительство, они двинутся в нашу сторону?

Остафьев, с моего соизволения присоединившийся к совету, выглядел встревоженным: Баку оказывался в таком случае одним из наиболее угрожаемых городов. Решт в не меньшей опасности; но это область ответственности Левашова, который явно не хотел со мною разговаривать и только сопел сердито.

— Вполне возможно. Гилянская, Ширванская и Мазандеранская провинции считаются самыми богатыми из всех персидских владений. Впрочем, не менее вероятен другой оборот: паши оставят главные силы в Гяндже и Тавризе, а к нам будут высылать партии для грабежа. При такой методе они спишут враждебные действия на своевольство отдельных предводителей и развяжут "малую войну" без объявления оной. Султан, сколько мне известно, не желает прямого столкновения с Россией. Вообще, политическая картина более чем причудлива. В нынешней войне четыре стороны, каждый сам за себя. Кто с кем приходит в сближение, с тем и бьется. Это ненормально. Рано или поздно сложатся коалиции, все придет к обыкновенному виду. Наш интерес вижу в том, чтобы заставить турок, персиян и афганцев воевать меж собою до полного истощения, самим же стараться хранить нейтралитет и, если получится, занять позицию арбитра. Разумеется, последнее неосуществимо без демонстрации превосходящей силы.

— А не боишься обратного, Александр Иваныч? — старик Шереметев не считал нужным скрывать сомнения в отношении моих слов. — Ежели все магометане соединятся против нас?

— Не соединятся, Василий Петрович. Магометане турецкого закона и персидского ненавидят друг друга еще сильнее, нежели христиан. Знаешь, какой приговор оттоманские духовные сочинили к минувшей летней кампании? Мне верный человек из Константинополя переслал.

— Что за приговор?

— О персидской войне. По их милостивому слову, все последователи секты Али, мерзкие еретики, подлежат истреблению; их жены и дети — обращению в рабство; имущество — грабежу. Султанское войско и так охулки на руку не кладет, а уж с небесной-то санкцией… Что из сего воспоследовало? Персы, которых прежде называли бабами и трусами, — даже не солдаты, а большей частью простые горожане, — исполнились воинского духа и при обороне Тавриза прежестокий отпор чинили туркам. Убили оных не то тридцать, не то сорок тысяч, — и сами полегли чуть не все. Это, кстати, о том, сколь неразумна бывает излишняя жестокость к неприятелю. Разоряя не всех подряд, а только явных врагов, и соблюдая правила умеренности и милосердия, мы можем побудить здешние народы добровольно отдаться в руки государыни.

— Ну, есть такие, что милостью не проймешь. Строгость вернее.

— Конечно, есть. Лезгинцев и прочих разбойников дозволение грабить манит больше. Но иной раз и с волка удается шерсти настричь. Вы лучше меня знаете, какую вражду питает Сурхай Культявый к Дауд-беку за то, что тот владеет Шемахой — простолюдин мимо природного хана! Подумайте, господа генералы, как использовать сию распрю для отвращения набегов на вверенные вашему попечению провинции. Нам нужна передышка до весны.

Последняя фраза много способствовала потеплению атмосферы. Убедившись, что новый начальник, навязанный на их шею, не собирается немедля гнать войска на штурм ледяных перевалов, превосходительства смирились со своей судьбой, лелея обманчивую мечту о покое. Не спеша рассеивать сладкий мираж, я продолжал строить перед ними планы косвенных действий:

— Михаил Афанасьевич, у нас охочей кавалерии из армян и грузинцев сколько наберется?

— Да сотен пять будет.

— Они как служат? На драгунском регламенте или по-казачьи?

— К казакам ближе. Регулярство им не по нраву.

— Есть служба, которая им точно будет по нраву. Караваны разбивать. Мне надо, чтоб из Трапезунта и Фасиса груженому верблюду пройти к Тавризу было так же трудно, как пролезть через игольное ушко. Как разбогатевшему приказному — войти в царствие небесное. Конечно, не под русским флагом. Грабить, разумею. Жалованье вперед заплачу, дам оружия, пороху, — и пусть притворяются дезертирами, сбивают шайки. Которые не чувствуют призвания к разбою — могут остаться. Только, ей-Богу, на турецких коммуникациях от них будет больше проку.

— Александр Иванович, еще карабагские армяне всей землей в подданство просятся, боясь пропасть от турок.

— Насчет подданства в Петербурге будут решать — вот не надобно ль им фузей? В корпусе чуть не половина оных выслужила сроки: все равно списывать, а карабагцам сгодятся. Отдадим незадорого. Якобы без моего позволения и за взятку. Открыто и бесплатно нельзя, Ибрагим-паша Неплюеву протестацию заявит.

— В чьих руках те фузеи окажутся, и не обернутся ли против нас самих? Народ, знаешь ли, торговый…

— Ничуть не страшно. Горцы оружие умеют делать, включая винтовки. У турок тоже в мастерах недостатка нет. Что ж нам бояться своих союзников вооружить? Подложим султану ежа в штаны, пускай попляшет! Да и денежки, хотя небольшие, лишними не будут. Чтобы весною сплавить по Волге хлеб, его закупать в Казанской губернии уже сейчас надо. А дело о завышении фрахтовой платы я все-таки поручу распутать: хорошая узда может выйти на тех, кого стоит запрячь.

Остаток дня прошел в обсуждении квартирмейстерских и комиссариатских дел. Опережая время, скажу: адмиралтейским акулам хвосты прищемить не удалось. Что ни говорите, а умение хоронить концы в финансовых аферах стоит у нас очень высоко. Может, это единственное искусство, в коем мы ничуть не уступим Европе — а сказать правду, так и превзойдем.

Надежды на спокойную зиму не дожили даже до Рождества. В начале декабря турки заняли Ардевиль, всего лишь в пятидесяти верстах от Каспийского моря. Потом их отряды, в нарушение согласованных Румянцевым кондиций, появились на самом берегу, в Астаре. И черт бы с ней, с этой деревней (в коей и было-то всего лишь пятьдесят дворов), но такой маневр делил надвое персидские владения России и прерывал сухопутную связь с Гилянской провинцией. Все дипломатические попытки разбились о неколебимое османское упрямство: мол, пришли мы по зову местного хана для защиты единоверцев, и без указа не отступим. Кстати, инструкции из Петербурга категорически повелевали избегать прямых столкновений с турецкой армией. По некоторым сведениям, Абдулла-паша имел точно такой же приказ относительно армии русской. Стало быть — кто первый занял селение, тот и будет владеть, пока монархи меж собой не сторгуются.

Правда, запрещение воинских действий не распространялось на союзников и вассалов враждебной стороны. Подобно сему, гражданский закон не позволяет жителям поднимать руку друг на друга, — но если прохожего, скажем, порвут чужие псы, что взять с тварей неразумных? Ответно, подвергшийся нападению вправе невозбранно переломать хребты зарвавшимся шавкам. Лезгинцы Дауд-бека шныряли большими шайками прямо под стенами Баку: брали фураж и провиант, облагали податями села, черпали нефть в дальних колодцах. На протестации Неплюева хитрый визирь лишь разводил руками, ухмыляясь в бороду. Да, дескать, Шемаха в султанском подданстве, — но унимать своевольников наместнику пророка недосуг. Давайте уж сами как-нибудь, коли они вас обижают.

Атаковать Астару, не втравливая государство в новую большую войну, можно было лишь силами наемников из местных народов. Зеркально отразить неприятельские приемы — первое, что пришло мне в голову. Но, здраво оценив возможности нашей туземной конницы, я отказался. Не годится она против турок, даже если весь гарнизон — сотня арзрумских делибашей. Не лучше ли направить удар против Шемахи, устроив потом обмен? Идти на Дауда так или иначе необходимо: после прошлой нашей конфузии горцы получили большой кураж над русскими. Пока не собьем с них сию непомерную спесь — покою в Ширванской провинции не будет. А коли драка все равно неизбежна, надо постараться убить одним выстрелом двух зайцев: усмирить кавказских варваров и занять город, ни для чего иного, кроме торга с турецким пашой, не надобный.

Воистину не надобный: азарт к завоеваниям и чрезмерные надежды, обуревавшие покойного государя, ныне казались, по меньшей мере, легкомысленными. Сил Низового корпуса едва хватало, чтобы держать приморскую полосу, и то не всю. Взять на себя еще поддержание коммуникаций с пунктом, отделенным от моря стоверстной преградой гор… Да и зачем? Непорядочное правление и лезгинские грабежи превратили торговую столицу богатейшего края в мрачный вертеп разбоя и нищеты. По рассказам наших шпионов, большинство домов стояло впусте: искусные ремесленники и тороватые купцы погибли, разбежались или подались в разбойники.

Климат персидский позволяет войскам, при надлежащем оснащении, действовать и зимою. Остановка произошла за лошадьми: расквартированные в Бакинской провинции драгуны оказались почти бесконны. В артиллерии и обозе положение было еще хуже. Кавалерийские офицеры жаловались на скудость каменистой почвы: за неимением пастбищ и покосов, коней кормили пшеном. При здешней дороговизне провианта, годовое содержание одной скотины вставало в сорок рублей — стоимость целой крепостной семьи! И это в краях, где изрядная доля жителей живет скотоводством! Что тут сделаешь?! Воинских командиров учили фрунту, а не экономии. Послать ремонтеров, закупить и объездить лошадей, найти зимние пастбища, — месяца два на подготовку, не меньше. К тому же, Левашову в Реште требовалась немедленная помощь.

"Ищешь смерти — езжай в Гилянь", гласит персидская поговорка. Сия земля славится сказочным плодородием и злокачественными лихорадками. Войска видимым образом таяли, а густая и враждебная русским масса народонаселения сковывала каждый их шаг. Из укреплений менее, чем ротой, не выходили — причем каждый поход за дровами или фуражом обращался в баталию. Заросли колючего кустарника вдоль дорог могли в любое мгновение взорваться частою пальбой; преследовать же неприятеля через чащобу, где передвижение возможно лишь ползком или на карачках, возможности не обреталось. Раненые и убитые в перестрелках уступали числом умершим от болезней, но нравственное действие сих потерь было тягостно. Разорение враждебных сел, с посажением на кол взятых бунтовщиков, не приносило пользы: давно известно, что преступника сдерживает не жестокость наказания, но неотвратимость его. Дав строгие наставления Остафьеву и дождавшись просвета между зимними штормами, я отбыл морем в Решт с двумя батальонами егерей.

Василий Яковлевич заметно разочарован был малочисленностью подкрепления. Персияне тоже имели худое мнение о наших боевых способностях: не доходя крепостцы Перибазар, на полдороге от Зинзилийского залива к городу, колонну обстреляли. Вот тут-то неприятель и нарвался на первую неожиданность — а я убедился, что не зря школил солдат до седьмого пота. Батальоны продолжили марш, не сбившись с шага. В то же время разреженная сторожевая линия, движущаяся обочь дороги, мгновенно открыла огонь. Не успели развеяться пороховые дымы от вражеских ружей, как десятки метко нацеленных пуль ударили в ответ. Нападавшие даже не сумели унести трупы — а может, и некому было. С этого дня егеря участвовали в каждом выходе. Понадобилось не более месяца, чтобы отвадить гилянцев от дурной привычки палить из кустов. Так прижилась в корпусе тактика легкой пехоты, на марше прикрывающей фузилеров от обстрела из засад, а при встрече с плотной толпою врагов смыкающейся с общим строем.

Соразмерно возможностям флотилии, из Баку прибывали дополнительные силы. Преимущество мало-помалу клонилось на русскую сторону — без больших баталий, в сотнях незначительных стычек. Казнить заподозренных в бунте я не велел; вместо этого при обстреле воинской команды мужчины ближайшего селения объявлялись аманатами и вывозились в Дербент на строение морского порта. До меня Матюшкин там сделал мол примерно наполовину: из надгробных камней с магометанского кладбища! Не ожидал от умного и опытного генерала подобного кретинизма. Зачем озлоблять жителей, когда можно заложить каменоломню и нарубить материала, сколько угодно?!

В Гиляни тоже требовалось поступать политично. Вместо неприятельской армии, нам противостояли бесчисленные шайки ребелизантов, готовых перед лицом наших войск притвориться мирными земледельцами, а при удобном случае — ударить в спину. С подобным врагом возможны две стратегии: истребительная (как в Ветхом завете) и примирительная (с опорой на союзников из местных). Имея в близком соседстве несметные силы турок, выбирать не приходилось. Тем более, склонные к российской стороне были. В Персии курьерскую службу исправляет особое сословие: не помню, как его именование звучит по-персидски, а на русский переводится примерно словами "доброконные скороходы". Раздробление государства грозило этим храбрым людям утратой всех привилегий — и они сделали ставку на силу и порядок, то есть на русских. Из них мы имели множество превосходных шпионов, с легкостью проникавших не только в занятый турками Тавриз, но в самые Исфахан и Багдад. Не меньше пользы в сем деликатном занятии приносили здешние купцы: иные даже бесплатно, ради благоволения начальства. Беседы с торговым людом обнаружили предосудительные для русской администрации тенденции. Вывоз персидского шелка упал повсеместно, однако астраханское направление пострадало больше, нежели турецкое. С каспийских берегов ходили караваны в Смирну и Алеппо! Обещая покровительство и защиту, я привлек множество скупщиков в контрагенты новорожденной компании и сам, за недостатком приказчиков, заключал контракты на поставку товара. Как переманить торговлю на свои, российские пути, вместо турецких? Всего лишь устранить искусственные препоны и лишние поборы! Несложно по идее, но не по исполнению. Даже при поддержке вошедшего в долю Шафирова, президента Коммерц-коллегии, поладить с оседлавшим Волгу Волынским не вышло: жадность его превосходила всякую меру. Азовский губернатор Григорий Чернышев оказался разумней, дорога к морю — короче, а там в дело могли вступить мои же, но купленные на подставных оттоманских греков корабли. Коммерческие планы на ближайшее лето выглядели вдохновляюще.

Толковать со знатными людьми было несравненно трудней, чем с купцами. При слабом правлении Хусейна персидские губернаторы почти превратились в самостоятельных ханов, подати собирали на себя и не желали делиться ни с шахом, ни, тем более, с чужеземцами. Удобнейшим инструментом подчинения зарвавшихся вельмож могли служить раздоры и соперничество между претендентами на одно и то же место, которые надлежало всячески раздувать, вынуждая слабейших прибегать к нашей помощи; однако нужных политических талантов я в себе не чувствовал и с легким сердцем препоручил сие поднаторевшему в азиатских интригах Левашову. Сам же сосредоточился на воинских действиях. К началу весны город и равнина вокруг него были очищены от бунтовщиков: одни ломали камень в Дербенте, другие ушли в недальние горы, третьи притихли от страха. Стало возможно без опаски сократить здешние гарнизоны и заняться лезгинцами.

С чего следует начинать подготовку к любой войне, большой или малой? С экзерцирования солдат, заготовления провианта и амуниции? Не только. Стоит озаботиться людским мнением. Еще зимою полковник Безобразов занял по моему приказу Сальяны; Гуссейн со всем семейством и приближенными бежал в Шемаху к Дауд-беку. В прокламации, переведенной на персидское и татарское наречия и распространенной по всему Кавказу, я припомнил беглому наибу злодейское умерщвление Зимбулатова, назначил изрядную цену за голову негодяя (а за живого — вдвое) и обещал сокрушить любого, под чьим кровом он спрячется. Все же зарезать гостя — даже по магометанским обычаям верх неприличия. Когда подтвердилось, где укрылся преступник, настало время для словесной атаки на самого Дауда. Переводчик Иностранной коллегии мурза Тевкелев составил прекрасный памфлет о нечестии нашего врага, преступившего клятву на Коране.

Тем временем в Сальянах собирались войска. Сей пункт отстоит от Шемахи чуть дальше, чем Баку, и вдвое дальше, нежели Низовая — зато дорога, кроме последних двадцати или тридцати верст, идет по равнине. Соседство с Муганской степью, где пасутся бесчисленные стада и табуны, представляет дополнительное удобство. Убийственные миазмы в холодное время года не опасны. И вообще, меры по сбережению здоровья начали приносить плоды: солдатские кладбища наполнялись не так быстро, как в прежние годы. Смертность от кишечной горячки упала впятеро. Единственной конфузией в многосложной войне с болезнями стало цинготное поветрие в Терском крае, выкосившее оставленных на зимовку украинских казаков. Кропотов, полутора годами раньше блестяще справившийся с чумой, ничего не мог сделать. Карантинные меры не приносили пользы. Тяжко захворал сам Гаврила Семенович; жена его и вовсе умерла. Сие несчастье превратило доселе крепкого и деятельного генерал-майора в удрученного невзгодами старика. Впрочем, южную сторону Кавказских гор поветрие не затронуло и на мои приготовления не повлияло. Как только весеннее солнце начало пригревать, корволант в составе четырех пехотных и двух драгунских полков (весьма неполного штата) вышел на шемахинскую дорогу.

Дела персидские

Не приходилось надеяться на внезапность, замышляя сей поход. В персидских владениях за каждым движением русских следили тысячи недоброжелательных глаз. Когда встречать гостей, с какой стороны, в каком числе, — все это было Дауд-беку ведомо. Однако и для меня во вражьем стане тайн оставалось мало. Главное, что самозваный шемахинский владетель, отдавшись султану в подданство и еженедельно его поминая в пятничной молитве, вот уже третий год изобретательно уклонялся от назойливых предложений разместить в городе турецкий гарнизон. Должность номинального суверена при всевластном оттоманском паше его не устраивала. Следственно, в неприятельском войске одни горцы — храбрые, но совершенно не ведающие государственного послушания и воинской дисциплины. Городской жизни сии дети природы не понимают и не любят; заставить их оборонять полуразвалившиеся стены — бессмысленно и вряд ли возможно. Зато для засады на дороге (излюбленного приема кавказских жителей) перед Шемахою имеется пять или шесть удобных позиций.

Посему торопиться не следовало. Когда окрестная степь уступила место невысоким пока еще горам, марш сделался и вовсе неспешным. Осторожность превыше всего! Сначала иррегулярная конница испытывала путь, внимательно осматривая заросли, где могли таиться стрелки; потом егерские команды занимали придорожные высоты. Лишь немногочисленные вражеские соглядатаи уползали прочь либо становились нашей добычей. Полки шагали в предельной готовности к бою. Мнилось, противник не имеет способа напасть врасплох, — но впечатление сие оказалось ложным.

Стоило колонне втянуться в узкое дефиле, извитое буквою S у подножия отвесных скал — тяжкий удар нарушил покой гор. Земля вздрогнула. Гнедой карабагский жеребец подо мною взвился на дыбы. Сражаясь с обезумевшим животным, я успел заметить расплывающееся близ вершины пороховое облако и медленное, неумолимое движение стронувшихся с места гигантских глыб. Дробясь на уступах и с каждой секундой обретая сокрушительную скорость, они рушились (как казалось) прямо на меня. Камень размером с дом прокатился по шестерику артиллерийской упряжки, обращая людей и лошадей в кровавую слякоть; мячиками запрыгали валуны поменьше, с карету, — и все исчезло в плотной, как вата, пыльной мгле.

Конь, обуянный смертным ужасом, несся вскачь: то и дело взбрыкивая, рискуя споткнуться и переломать шеи нам обоим. Когда б не наследственный талант карабагской породы прыгать по камням, подобно горным козам, — тут бы мне и конец. Бешеным галопом промчавшись изрядное поприще, я справился с жеребцом лишь в самой голове авангарда. Вздыбившись еще раз и лягнув воздух передними ногами, своевольный персиянин подчинился, наконец, терзающим рот удилам. Навстречу, от передового пикета, таким же безумным аллюром стелился всадник. Шагов за десять казачий урядник мастерски соскочил, пробежкой погасил разгон и вытянулся во фрунт передо мною:

— Ваше Превосходитство, лезгинцы! В большой силе прут!

— Приказываю отходить. Не спеша, с боем. Ступай! — Я оглянулся, привстав на стременах. — Где полковник?!

Полковников нашлось целых три. Фон Шенинг, командир Астрабадского фузилерного полка, Ефим Мордвинов с полубатальоном егерей и Ванька Сомов с парой эскадронов драгун-астраханцев. Прочие войска — по другую сторону завала, и если пехота еще сможет налегке перебраться, то на артиллерию вряд ли стоит рассчитывать. Замысел Дауда понятен: раздробить русскую колонну, лишить ее самого мощного оружия и атаковать по частям. Одновременно с пальбою впереди, противник появился на флангах: множество черных точек усеяло гребни лысых, обглоданных мелкой скотиною, гор. Враги, прятавшиеся на обратном склоне, спешили приблизиться на выстрел.

— Ваше Высокоблагородие! — К немцу я всегда обращался сугубо официально, как во фрунте, так и вне его. Сей опытный офицер был крайне щепетилен в вопросах этикета и при малейшей фамилиарности вспоминал о древности своего рода и двоюродном дяде, бранденбургском фельдмаршале (впрочем, уже лет тридцать покойном). — Извольте учинить каре. Драгун поставьте в резерв и используйте по усмотрению. К завалу не жмитесь: оставьте столько места, чтоб еще и сикурсующий полк мог выстроиться. Запрещаю фузилерам открывать огонь по неприятелю далее, чем с тридцати шагов. До этого стреляют одни егеря; сделайте им интервалы в линии для ухода за строй. Ефим!

— Слушаю, Ваше Превосходительство!

— Постарайся не дать лезгинцам атаковать с ходу: вовлеки в перестрелку и тяни время. Нам нужен час или два, чтобы исправиться. Сумеешь?

— Исполню по мере сил, господин генерал!

— Сомов, отдай свои эскадроны фон Шенингу — и за подмогой! Егерей сюда! Всех! Остальным — ждать в готовности.

Пыль на месте катастрофы почти развеялась, открывши взору хаос каменных глыб в сужении долины, подобном перетяжке песочных часов. С полсотни солдат уже копошились среди валунов, пытаясь достать засыпанных товарищей.

— Кто старший?! Офицеры — ко мне!

Серый человек, спеша и спотыкаясь, перебрался через камни и вытянулся предо мной. В пыли от шляпы до башмаков, серое лицо расчерчено потными дорожками.

— Капитан Ртищев? Ты, что ли?! На твою роту пришлось?

— Я, Ва…

— Скольких раздавило?

— Душ двадцать или тридцать. Моих половина, остальные из артиллерии.

— Что, есть живые внизу?

— Навряд ли, Ваше Превосходительство, где там уцелеть…

— Значит, кончай эту возню. Так до ночи проход не расчистишь. У вас шанцекопный инструмент где?!

— Тут рядом, в артельных повозках, Ваше…

— Сыпь мелкое каменье и землю прямо поверх завала. Сначала пешую тропу, потом для пушек. Бегом!

Перелезши к основной части корпуса и поставив на подмогу ртищевской роте еще две или три, я убедился, что дальнейшее прибавление работников дело не ускорит, и обратился к обычным занятиям начальствующего генерала в баталии. Смотреть, думать, решать и распоряжаться. Откуда-то взялись адъютанты и ординарцы, будто и не пропадали, — не стало нужды гонять с поручениями полковников.

А впереди гремел бой. Воинские обыкновения здешних горцев просты: пальнуть во врага по разу и атаковать очертя голову с холодным оружием. Длинные восточные винтовки имеют преимущество в меткости перед обыкновенными армейским фузеями, но сильно уступают новоманерным. В атаке же они почти бесполезны: поди-ка, остановись на пару минут для перезарядки! Приклад куцый, багинетов туземцы не употребляют… Казалось бы, чего хитрого — возьми, да и прикрепи к стволу обыкновенный кинжал. Хоть ремешком примотай. Нет! Непривычно им, неловко… Ну ладно, в драке один на один или в хаотической свалке короткий клинок сподручней, — но лезть с таким на сомкнутый строй, ощетинившийся железом… Перед линией фон Шенинга земля усеяна телами в разномастных кафтанах и мохнатых бараньих шапках; у нас же убитых почти нет. Раненых тоже немного, и большей частью — в руки. Когда бы к магометанам не подтягивались то и дело новые толпы — уже бы, пожалуй, отбились.

Но число имеет значение. Известно, что Дауд-бек способен собрать от пятнадцати до двадцати тысяч воинов. И, похоже, все они здесь. Мой авангард уступает числом вдесятеро. Шипову и Левашову случалось биться в Гиляни даже с тридцатикратно многочисленнейшим неприятелем, и обращать оного в бегство, — однако лезгинцы превосходят персов мужеством. Не заметно, чтоб их устрашили потери. Впереди склоны круты, но проходимы — и усеяны спешащими к баталии горцами, словно кочка муравьями.

Дьявол, ну до чего ж народ упрямый! Еще слава Богу, что обычай предписывает здешним народам непременно уносить своих мертвых: убив одного, выводишь из боя еще двух или трех. Им на смену тут же вступают свежие. Ежели Астрабадский полк не подкрепить — рано или поздно усталость склонит весы на сторону врага. Медленно, безобразно медленно переползают завал егерские роты. Да, сильный ход измыслил шемахинский хан! Но кто минировал скалу? Какой-нибудь неграмотный абрек? Хрена с два! Тут требуется инженерный расчет и долговременный опыт. Шпионы доносили, в Шемахе привечают наших дезертиров — однако, по их сведениям, артиллеристов либо минеров среди предателей нет. Европейцев при Дауде тоже не обретается. Или все же случайная удача? Воля Аллаха, скажут магометане.

— Господин генерал, дозвольте обратиться!

— Слушаю, поручик.

Это Никита Кривоносов, начальник над четырьмя трехфунтовками и восемью мортирами Тульского полка. Из тех ребятишек, чье ученичество начиналось в тринадцатом году на Днепре.

— Ежели разрешите вон там на обочине мортирцы поставить, можно будет гранаты за спину неприятелям кидать.

Прикидываю расстояние, угол… А что, неплохо может получиться! Взрывчатые снаряды начнут падать на косогор и скатываться под ноги лезгинцам. Что примечательно, скатываться сзади. Заставь противника оглядываться, и при первом натиске он побежит.

— Расчетный разброс по дальности помнишь?

— Тридцатая доля дистанции, Ваше Превосходительство!

— Не обижайся, что азбучные вещи спрашиваю: стрелять-то будешь через головы своей пехоты. Хоть одну гранату с недолетом уронишь — голову сниму. Исполняй!

Артиллерийская поддержка на левом фасе каре — это превосходно! Значит, всех егерей пустим на правый. Отдаю нужные распоряжения. Одна рота становится в четырехшереножную линию против фланга атакующей толпы, другая карабкается ввысь. На четвереньках, цепляясь руками и ногами, втыкая багинеты между камней. Горная война имеет свои законы. Кто займет позицию выше — тот и будет отстреливать противников, как куропаток.

Канониры на руках тащат в голову колонны легковесные кохорновы мортирки, старательно утаптывают ровную площадку чуть в стороне от вавилонского столпотворения вокруг завала. Еще минута — и я провожаю взглядом первую гранату. Описав высокую дугу, она порождает крохотное белое облачко высоко на склоне. Все правильно: на полном заряде, с запасом дальности. Теперь убавлять помалу. Вскоре смертоносное оружие находит первые жертвы, приводя в замешательство целые полчища врагов — несоразмерно действительным потерям. Здешние воины мужественно встречают холодную сталь, но прыгающий по камням, шипящий запальной трубкой и плюющийся искрами чугунный шар повергает их в ужас. Привычки нет к артиллерийскому обстрелу. Думаю, не зря они постарались обрушить гору как раз на наши пушки!

Мортиры палят. Хрипло ругается сорванным голосом Ртищев. Солдаты семенят неуклюжей рысцой с рогожными кулями на горбу. Кулей не хватает, иные употребляют на их место собственные кафтаны — завязав рукава и перехватив веревкою ворот. После боя распоряжусь, чтоб начальники не взыскивали за мундирную утрату. Тропа через каменистую осыпь почти готова. Позволяет двигаться даже бегом без опасения переломать ноги. Правда, по одному. Гуськом. Пусть погибшие под обвалом простят нас, что топчем их могилу. Быстро пропускаю на подмогу авангарду оставшихся егерей и принимаюсь за фузилеров. Наконец-то можно как следует подкрепить изнемогающий в рукопашной Астрабадский полк! Враги еще не поняли, что проиграли, — но баталия решена. Меняя утомленных солдат свежими, я способен сдерживать самый ожесточенный натиск столько, сколько понадобится. Пока в горах люди не кончатся.

До полного истребления неприятеля, впрочем, не дошло. Еще часа два горцы дрались с яростью обреченных, но, как только мои канониры перетащили по свежей насыпи полдюжины полковых пушек и дали несколько залпов картечью, — благоразумно отступили. На следующий день я без боя занял Шемаху. Вернее, то, что от нее осталось — ибо за пятилетний срок лезгинского господства народонаселение города уменьшилось втрое, торговые обороты — в десятки раз. Но и поруганной сия красавица привлекала страстных воздыхателей. Назначенный комендантом фон Шенинг вскорости доложил, что некий человек, сказавшийся на аванпостах купцом, добивается тайной аудиенции.

Этого следовало ждать: после баталии самое время побитой стороне завязать переговоры. Однако фальшивый купец оказался эмиссаром не Дауд-бека, а его непримиримого соперника — Сурхая Казикумухского. Сей славный воин предлагал свою саблю к услугам русской падишахини Экатырын-ханум (при условии, что Шемаху отдадут ему). Что ж, на ловца и зверь бежит! Удержание города собственными силами в мои планы никоим образом не входило. Быстро сговорились о секретной встрече. Осторожный Сурхай в расположение русских войск не пошел бы; мне тоже судьба князя Черкасского была слишком памятна, — посему съехались в пустынной местности верст за десять от города.

Кавалерийские отряды обеих сторон встали по краям поля, в готовности к бою на случай предательства. Я двинулся вперед неторопливым шагом, сопровождаемый адъютантом и переводчиком; навстречу выехала, согласно уговору, такая же тройка всадников. Распознать хана не составляло труда: четверть века назад, совсем еще юным воином, он схлестнулся с двоюродными братьями в борьбе за власть. Сурхай в том бою потерял руку, четверо кузенов — головы. Впрочем, с конскими поводьями он и одной управлялся превосходно. Ханский слуга спешился первым, ловко раскатал поверх молодой травы драгоценный ковер. Дагестанский властитель произнес пышное, с преувеличенными комплиментами, приветствие по-татарски; я отвечал в том же витиеватом восточном стиле. Уселись. Оценивающе поглядывая друг на друга, завели беседу о здоровье государыни, о европейской политике и прочих важных, но не относящихся к делу, материях: выказывать излишнюю заинтересованность в предмете переговоров нельзя. Сие правило одинаково чтут в лондонских гостиных и в сердце диких гор. Отдав дань вежливости, перешли к судьбе Шемахи. Кондиции мои были просты и естественны: признание русских завоеваний, свободная торговля, запрет набегов, недопущение турок на север от Куры. Трактат надлежало хранить в тайне; я даже с улыбкой предложил союзнику распустить слух, будто он угрозами заставил русских ретироваться (вне всякого сомнения, он бы и без моей санкции так сделал — теперь же вдруг задумался).

Правда, один набег договором не только дозволялся, но и предписывался. На Астару, где казикумухцам надлежало изгнать либо уничтожить турецкий гарнизон, и на близлежащий Ардевиль. Если укрепления последнего окажутся не по силам — разорив окрестности, лишить турок провианта и вынудить к отходу. Хан, безусловно, понял, в какие опасности его втравливают — но решил, что Шемаха того стоит. Мы сторговались.

Горцев не надо уговаривать пограбить — это их любимейшее занятие. Отряд под командой Качай-Бека, верного слуги ханского, отправился в поход без малейшей задержки. Не далее, как через неделю, спорный пункт оказался чист, а через две — Безобразов доложил о занятии Астары и Ленкорани батальоном Зинзилийского полка. Жители встречали русских с великой радостью: трех месяцев турецкой власти им на всю жизнь хватило. Воины Качая ругались, что у персов нечего брать.

Немедля по получении сих известий я покинул столицу Ширвана (в которой начала уже ощущаться нехватка провианта) и через отнятые у турок земли вышел в Гилянь. Если б османы сохраняли хоть половину прошлогодней самоуверенности — без скандала бы не обошлось. Однако, благодаря постигшему их главную армию моровому поветрию, Абдулла-паша сильно сбавил тон. Шпионы докладывали: в Тавризе каждый день хоронят сотни покойников. Южнее, со стороны Багдада, другое султанское войско ввязалось в тяжелую кампанию против единоверных афганцев. Сурхай, полагаю, не хуже меня о том ведал и в своих действиях принимал в расчет.

Левашов с видимым облегчением принял обратно заимствованные у него батальоны. В мое отсутствие бунт сдерживался не столько воинской силой (явно недостаточной), сколько здравым разумением жителей. Башибузуки турецкие не прекращали тревожить набегами западную окраину провинции — Кергерудский махал, в коем наших войск доселе не обреталось. Любому крестьянину понятно стало: ежели русские уйдут, на их место явятся чужеземцы несравненно более алчные и жестокие. Для поощрения наметившегося примирения объявили об отпуске из дербентских каменоломен аманатов от селений, сохранявших покорность. Сие чревато было осложнениями, ибо плодородной земли в провинции не хватает, и многие гилянцы воспользовались несчастьем соседей для самовольного захвата оной. Ну, и слава Аллаху — пусть дерутся между собой.

К несчастью, междоусобия не миновали и русское командование. С приходом в Зинзилийский залив первого же корабельного отряда из Астрахани, открылась картина вопиющих безобразий. Адмиралтейство не приняло должных мер для защиты судов от свирепства натуры, и зимний шторм (разразившийся, как всегда, внезапно) вынес на мель самые крупные из них, числом более двадцати, беспечно брошенные в устьях Волги у выхода в море. Фон Верден, убоясь ответственности, под предлогом болезни сбежал в Петербург, а на прощанье сотворил еще одну пакость: для возмещения потерь конфисковал мою, сиречь компанейскую, флотилию, спустившуюся по Волге с грузом хлеба. Моих приказчиков кулаками вышибли на берег.

Кто-то за это должен был ответить. Кстати, ушлый немец по прибытии в столицу со слезами пал в ноги государыне и, злоупотребляя женским мягкосердечием, не просто уцелел, — а получил повышение в чине! Моряки, оставшиеся на Каспии, притворились неодушевленным инвентарем. Хотя, судя по удивительной скорости разгрузки кораблей, поднявших якоря раньше, нежели я прискакал из Решта, — всё понимали. И все-таки: лучше бы им не спешить. Свежий, горячий гнев бывает много легче, нежели застарелый.

Вообще говоря, отношения между армией и флотом во многих странах Европы оставляют желать лучшего. Но сотворить такое… Или прожект вечного мира принят к исполнению, и воины больше не нужны?! Я буквально заставил себя успокоиться и сесть за разбор почты. Благо, ее привезли целый тюк. Сначала — о петербургских конъюнктурах… Тут у меня незаменимый корреспондент, Петр Павлович Шафиров. Не он один, конечно. Но прочие не на такой высоте. Им многое не видно. Или непонятно. Шафиров все видит, все понимает и почти ничего не может. Его, хоть и вернули из ссылки, к делам не очень-то допускают. Место вице-канцлера занято Остерманом — а это, скажу вам, прехитрая бестия…

Потом лондонская пачка. Приказчики, партнеры и люди из общества. Коммерция и политика. Что еще? Париж, Остенде, Константинополь… Тайбола. Невьянск. Бекташево. Крестьянские жалобы и просьбишки. Ох, мужики, ей-Богу, не до вас… Прочитаю, конечно — и решу — но в последнюю очередь, не обессудьте. А вот это — срочно! Из-под Тарков, от Матюшкина. Конечно, важные донесения полагается отправлять с особым курьером — но через Дагестан курьера пришлось бы провожать целым полком, не меньше. Лишних же полков у моего помощника нет. У меня, впрочем, тоже: издержки курса на сокращение военных издержек.

Неторопливо — как удав, проглотивший цельного поросенка, — переваривал я новости на пути в Решт. Два эскадрона конных егерей служили достаточной, по наступившим спокойным временам, защитой. Итак, со шлезвигским делом петербургская теща и голштинский зятёк доигрались: британский парламент вотировал-таки ассигнования на снаряжение эскадры против России. Покуда без объявления войны; но адмиралу, возглавляющему "mission de prestige", как именуют подобные экспедиции дипломаты, делегируются полномочия применять силу в заранее оговоренных случаях. Иначе дорогостоящая морская прогулка теряет всякий смысл. Любопытно: Джон Норрис, чьей вотчиной считалось Балтийское море на исходе шведской войны, на сей раз остался в Лондоне. Не потому ль, что его тогдашние действия признаны недостаточно решительными? А во главе эскадры поставлен Чарльз Уоджер, которого вся карьера происходила в медитерранских и вест-индских водах. Разгром испанской "серебряной флотилии" сделал его героем в глазах толпы: не берусь судить, насколько заслуженно. Во всяком случае, Уоджер не тот человек, который усомнится выстрелить. Немыслимо, чтобы русский флот, в нынешнем его состоянии, смог бросить вызов англичанам. Адмиралтейские лорды абсолютно уверены в этом, поскольку одновременно послали еще две эскадры: одну к Гибралтару, другую — к берегам испанской Америки.

Меня охватило страстное желание сию уверенность опровергнуть; но ребяческий порыв быстро схлынул. От азовской минной команды в живых осталось три или четыре человека, не самых опытных, — и тех пришлось передать Змаевичу. Да и не сработает с британцами хитрость, принесшая успех против турок. Главное же, перевес слишком велик. Справишься каким-то чудом с нынешней эскадрой в двадцать кораблей — жди другую, в тридцать. Или в пятьдесят. Никогда, в предвидимом будущем, не будет Россия иметь флота, равного английскому. За отсутствием средств и (чего греха таить) жизненной необходимости. И вообще, с любым противником следует избегать состязания в той сфере, в которой он силен. Лучше увлечь врага туда, где его достоинства не котируются. Грубо говоря, непобедимого кулачного бойца надо обыграть в шахматы, а несравненного шахматиста — одолеть на кулаках. Конечно, требуется работа ума, чтоб выстроить ситуацию подобным образом.

Не уверен, что петербургские наши мудрецы справятся с положением. Верховный Тайный Совет, учрежденный при государыне в нынешнем феврале, составлен из людей более чем неглупых, но кто из них осмелится спорить с Меншиковым? Разве что герцог Карл-Фридрих? Ну так шлезвигская распря как раз в его интересах и затеяна. Весьма вероятно составление при дворе императрицы двух партий: голштинской и меншиковской, сиречь воровской, — и за которую прикажете встать? Чума на оба ваши дома, вот мой ответ! К сожалению, аристократы российские, на коих я за неимением лучшего надеялся, заискивают перед Светлейшим и не выступят против него, покуда гнусный временщик не окажется в явно уязвимой позиции. Даже Апраксина то ли оттерли от государственного кормила, то ли он сам отошел, за старческой слабостью. Последнее вероятней, судя по борделю в Адмиралтействе.

От повседневных генеральских забот мысли мои то и дело убегали к английской угрозе, несущей опасность не столько России (ибо Британия слаба на суше), сколько моему кошельку. Несмотря на заблаговременные меры, убытки в случае прекращения балтийской торговли грозили чудовищные. Как парировать враждебный выпад, не доводя до войны? У меня имелись средства воздействия на британскую политику, и не так давно я их с успехом использовал; однако иностранец без официального статуса не может долго тягаться с королем. Именно двор служит средоточием антирусских настроений, вскормленных соперничеством мелкокняжеских немецких домов. Ганноверцы утвердились на британском троне, гессенцы — на шведском, голштинцы намерились влезть грязными сапогами на царский престол. И все они тащат в большую политику свои местечковые дрязги. Ну что России Шлезвиг? Плюнуть и растереть! Что он Англии? Да то же самое, примерно. А Георг исходит ненавистью, словно пес, заподозривший прохожего в намерении отнять у него вкусную мозговую косточку. Будь моя воля, обменял бы все герцогские претензии на отмену зундских пошлин, — или хоть на смягчение, коли датчане упрутся. Но мечты о торжестве разума несбыточны. Величества и высочества не протрезвеют, если даже придется положить в войне за спорные провинции больше солдат, нежели в них немцев обитает.

Причем в Петербурге сделать ничего нельзя: любым ходом против голштинцев наиграешь козыри Светлейшему. Ежели герцог, не приведи Бог, безвременно скончается, Меншиков станет настоящим самодержцем, хотя и без титула. Вот короля Георга бы господь прибрал… Наследник, принц Уэльский — зрелый мужчина, лишь несколькими годами моложе меня, и состоит со своим батюшкой в непримиримых контрах. Вообще, если б английская система дозволяла монарху в полной мере проявить личные свойства — нынешний король затмил бы тиранством Навуходоносора. Не имея способов злодействовать над подданными, он отводит душу в семье. На его совести смерть трехмесячного внука, сразу после крещения разлученного с родителями; а супруга короля и мать наследника вот уже тридцать лет томится в заточении.

Это загадочная и мрачная история. Георг, тогда еще курпринц Брауншвейг-Люнебургский, не мечтавший ни о чем большем, нежели корона убогого немецкого княжества, объявил о разводе с женой под претекстом, что она его отвергла. Все знали: принц живет семейным образом с любовницей, Мелузиной фон Шуленбург, имеет от нее детей и давно уже не претендует на прелести законной супруги, — вдруг такой афронт. Вскоре распространилось известие об исчезновении графа Филиппа фон Кенигсмарка. Слуги рассказали обеспокоенным родственникам, что граф вошел в княжеский дворец в Ганновере — и обратно не вышел. Ганноверцы все отрицали. Слово принца, против слова лакея, не принято заподозривать. Но что иное можно предположить, кроме убийства по приказу ревнивого мужа? Грязное дело. Если б Георг открыто, собственной рукой, заколол оскорбителя супружеской постели в правильном поединке — его честь осталась бы незапятнана. Но поручать подобную миссию слугам или придворным… Какая низость!

Конечно, курпринц против графа имел плохие шансы. Красавец, воин и дуэлянт, любитель и знаток оружия, изобретатель короткой трехгранной шпаги, Кенигсмарк был явно сильнее. Ну и что? Привилегии знати получают оправдание и смысл, лишь будучи оплачены чистопробным золотом доблести. В том числе — готовностью в любую минуту умереть за честь. Исчезни сии отличия, и любой простолюдин с насмешкою скажет аристократу: "Кто ты такой, чтоб властвовать над нами? Чем ты лучше?!" И толпа, беснуясь и неистовствуя, повлечет королей на плаху, с глубоким чувством собственной правоты в душе, — как прав бывает крестьянин, с коим за настоящий хлеб расплатились фальшивой монетой.

Так вот, суть дела в том, что государственные интересы Англии и России совершенно не сталкиваются. В торговле с Востоком мы проигрываем безнадежно, Ост-Индской компании не о чем пока беспокоиться. К великому сожалению, не о чем. Сталкиваются лишь посторонние амбиции правящих лиц. Перемена лиц бесспорно решит проблему, ибо наследник британского престола ищет народной любви, изображая себя подлинным англичанином. Похоже, он в самом деле принимает германские склоки не так близко к сердцу.

Что же мне мешает?! Мало я видел разбрызганных пулею мозгов? Или королевская кровь пахнет не так, как солдатская? Конечно, проблема присутствует. Георг — негодяй и убийца, но мне совсем не хочется опускаться на его нравственный уровень. С другой стороны, нет никаких резонов принимать без критики те ограничения, которые вдалбливают пастве с амвона. Вся жизнь воина (о чиновниках уж не говорю) — сплошное нарушение заповедей, и ежели следовать подлинному духу Христова учения, то несть власти, аще не от сатаны. Убийство врага на войне считается похвальным, в мирной жизни — преступным; но я-то знаю, что мирная жизнь — тоже война. Передо мною враг. Кто, как не он, в двадцать третьем году подтолкнул турок к объявлению ультиматума России? Английский посол самолично советовал визирю отправить дополнительные войска в Тифлис, для противодействия русским! Думал ли он о грузинских детях, для забавы зарезанных башибузуками? О тысячах христианских девушек, ставших игрушками распаленной похоти в гаремах? О слезах матерей, принужденных все это видеть?!

Главное, отвести след. Так отвести, чтобы ни малейшей ниточки не нашлось. Лет десять назад, когда Георг отъехал в Ганновер, оставив за себя наследника, того чуть было не застрелил какой-то фанатик: сим выстрелом последний акт недавнего шотландского бунта оказался представлен в королевском театре на Друри-Лейн. И теперь, в случае чего, тень подозрения падет на сторонников претендента либо иезуитов. Но приготовления требуют долгих трудов.

Времена Равальяка прошли. Георга тщательно охраняют. Человек, не принадлежащий к высшему кругу, не сможет приблизиться на удар кинжалом или верный пистолетный выстрел. А если сможет — должен быть смертником. Такого подобрать очень сложно. Значит, стрелять надо издали. Из винтовки. Не новоманерной, Боже упаси, а простой. Все равно будет только один выстрел. Калибр — чем больше, тем лучше. Возьмем дубельгак, сиречь крепостное ружье, сделаем нарезы. Полтора пуда веса и сажень длины — не помеха при стрельбе из укрытия, с удобной подставки. Хороший стрелок уверенно поразит одиночную цель за пятьсот шагов. Пусть будет четыреста, со скидкой на нервы. В пределах этой дистанции найдется множество апартаментов, окна которых смотрят на подходы к Сент-Джеймсскому дворцу или на прилегающие улицы, по которым регулярно ездит королевский кортеж. Расположившись в глубине помещения и целясь через узкую щель в задернутых занавесях, асассин не привлечет преждевременного внимания.

Но есть и трудности. Король садится в карету либо выходит из нее во внутреннем дворике; выцеливать придется воображаемый его силуэт через стенку экипажа. Рискуем не угадать. При стрельбе спереду он будет закрыт телами возницы и какого-нибудь придворного, сидящего vis-a-vis, сзаду — лакеями на запятках. Цель наиболее уязвима сбоку-слева, но такой угол потребует упреждения… Сейчас посчитаем… С четырехсот шагов по упряжке, бегущей хорошей рысью — около двух сажен. Шансы катастрофически падают. Задача усложняется: остаются повороты и остановки. Попробовать, к примеру, опрокинуть повозку либо разломать мостовую незадолго до его проезда… Однако в этом случае кортеж могут пустить и в объезд.

Другой вариант — мина. Арендовать лавку либо кофейню, перестроить, под шум работ пробить короткий тоннель… Заложить под дорогой мощный заряд, с колесцовым воспламенителем; привод веревочный, а лучше — из тонкой проволоки, она тянется меньше. Дернуть, моментально укрыться; потом поджечь дом и уходить. Опять нужны хорошо подготовленные люди, но результат гораздо верней. Плохо, что пострадает много невинных. Что ж, a la guerre comme a la guerre: в осажденном городе бомбы тоже не дают пощады мирным жителям. Поддерживая турок, англичане обрекают на рабство и бесконечные страдания миллионы христиан. Почему я должен щадить лондонцев? Это при деспотическом правлении народ не отвечает за короля; в свободной стране он разделяет все грехи правительства.

Теперь найти людей. Вообще-то в моей родной Венеции наемные убийцы разве что объявлений в газетах не дают; но землякам привычней работать стилетом либо шелковой удавкой. Не беда. Важней, что у них есть внутренняя склонность к такому ремеслу. Лучше потратить время на обучение, чем на поиски годных среди добродетельных растяп, страшащихся регицида. К тому же итальянец, если попадется, сразу вызовет дружный всеанглийский вопль: "паписты!", и расследование соскользнет на религиозную почву. Этот ложный след можно усилить. Нанимать и готовить исполнителей должен несомненный, в их глазах, иезуит.

Здесь намечается слабое звено в цепочке. Франческо Марконато, лучший мой мастер тайных дел, вышел в люди из трактирных прислужников и университетских штудий не сподобился. Обладая гибким умом, он сумел освоить латынь настолько, чтоб сойти за лекаря-недоучку; однако мнимое членство в Societas Jesu требует гораздо большего. Любой образованный человек сумеет его разоблачить. Разве что усложнить роль: сыграть иезуита, притворяющегося простаком? Природного дарования у него хватит, а отдохнуть после индийского путешествия можно и в России, — одновременно с обучением стрельбе и минному делу. Годится. Вполне успею создать отряд асассинов к следующей весне (если, конечно, денег не жалеть). Кстати, не стоит сразу указывать людям цель: Бог знает, как обстоятельства повернутся. В любом случае, такой инструмент лишним не будет. Чтобы бесподозрительно путешествовать по Европе, пусть изобразят из себя актерскую труппу или бродячий циркус; а где их употребить: в Лондоне, Петербурге или ином месте, потом решу.

Незаметно за многоразличными делами подкралось сырое и жаркое, как баня, гилянское лето. Выползли из гнилых болот и затянутых илом рисовых каналов злокозненные лихорадки, лазареты наполнились страдальцами. Испанский порошок помогал, но его на всех не хватало. Кстати, солдаты придумали способ помириться с горечью: лекарство, разведенное водкой, пользовалось громадным успехом. Мужики рассуждают просто: до самых печенок продирает — значит, польза есть! Я в очередь посылал полки в горы, где воздух прохладней и здоровей; заодно и бунтовщиков гоняли. На Тереке Матюшкин с Василием Шереметевым тоже не бездельничали: столько раз оттоптались по владениям шамхала, предавая все огню и мечу, что жители утомились терпеть и сказали Адиль-Гирею: или мирись, или мы тебя сами русским выдадим. Получив гарантии сохранения жизни, старый обманщик сдался Шереметеву. Владельцы горские присягнули на верность и дали аманатов. Разбитый мною по весне Дауд-бек прибежал плакаться к турецкому паше в Гянджу, выпросил у него отряд делибашей и попытался вернуть Шемаху; но Сурхай отразил вражеские поползновения. Изрядная часть лезгинцев бросила неудачливого вождя и перешла на сторону победителя. Капитан-лейтенант Соймонов на гекботе "Царицын" и шняве "Астрахань" измерил восточные берега Каспийского моря и прибыл в Гилянь, захватив по пути четырнадцать персидских бус, сиречь больших лодок с товарами. Я немедля арестовал и его, и лейтенанта Лунина.

— Ваше Превосходительство, за что?! — голос офицера дрожал от обиды.

— Так за разбой, Федор Иванович. И за похищение казенного интереса. Ты для чего персиян ограбил? Славе Стеньки Разина позавидовал?

— Это не грабеж! Приказом генерала Матюшкина предписано суда, не имеющие пашпортов от российских командиров, брать под арест.

Я начал раздражаться. Тут ночей не спишь, размышляя, как бы примирить жителей с русской властью и вовлечь остаток Персии в коалицию против осман; как привязать завоеванные провинции к России через выгодную торговлю; а эти разлакомившиеся скотины все мои долговременные усилия готовы нарушить.

— Генерал Матюшкин полгода, как не командует Низовым корпусом, и почти столько же времени тот неразумный приказ отменен. Кстати, копии всех моих распоряжений в адмиралтейство астраханское посылались, фон Верден должен был до вас довести. Сделал он это?

— Нет, Ваше Превосходительство.

— Плохо. Плохо, что гниение членов государственного тела дошло до степени, когда исполняют лишь те указания командующего генерала, которые нравятся, а прочими пренебрегают. Видно, Федор Матвеевич совсем одряхлел, что ваша контора начала превращаться в разбойный вертеп. Если ты в самом деле сей инструкцион не читал — так он прост, я тебе на память скажу. Дышать, пить, есть, делать детей, пахать землю и торговать морем суть занятия естественные, дозволения начальства не требующие. Военные корабли имеют право досмотра, для различения мирных рыбаков и торговцев от разбойников. Однако посягательства на имущество досматриваемых запрещены под смертною казнью. При взятии вражеских судов должны соблюдаться общепринятые у христианских народов нормы призового права.

Капитан-лейтенант что-то хотел ответить, но замялся. Некая тень смущения появилась на лице. Я продолжал наступление на его совесть:

— Генерал Матюшкин — сугубо сухопутный человек и морские порядки знать не обязан. Но тебе, любезный Федор Иванович, должно быть стыдно, живши три года в Голландии и постигши все тонкости мореходного искусства, действовать столь непотребным и варварским образом. Что груз на призах до резолюции призового суда даже и пальцем нельзя тронуть, знаешь? Знаешь, конечно! Так какого рожна персидские товары на свой гекбот перегрузил, а бусы захваченные сжег?! Капитана Вильяма Кидда помнишь, за что повесили? А он не больше тебя виноват: всего лишь законную добычу раньше времени раздуванил!

— Ваше Превосходительство! Каспийское море сему закону неподвластно, ибо оно и не море вовсе, а закрытое озеро; и все его воды наши внутренние, понеже шах прибрежные провинции уступил. Восприяв путь вдоль Мизандронскаго берега, посылал я к оному шлюпки. Но их издали еще встречали персияне ружейными выстрелами. Не можно было удержаться, чтоб сии враждебные действия, явную войну показывающие, не отплатить при случае помянутых встретившихся торговых бус.

— Ни хрена себе, логика! Представь, что, проезжая близ города Калуги, был ты обстрелян издали неизвестными разбойниками. Заключив из сего о злокачественной враждебности тамошних жителей, в отместку взял, да и разбил купеческий караван. Станешь доказывать правомерность таковых действий? Полагая этот берег под скипетром государыни Екатерины Алексеевны, закон для Гиляни и для подмосковных уездов один. Можно, конечно, усомниться: посол шахский провинции уступил, а шах-то ратификации не дал. Так что еще вилами по воде… По каспийской. Но тебе, Федор Иванович, от этого не легче. Стараясь уйти от призового права, попадешь из огня да в полымя. Считая воды внутренними, а персидских купцов — нарушителями таможенных уставов, надлежало действовать по указу покойного государя Петра Алексеевича о выемке корчемных товаров. Указ сей крут безмерно: ежели хоть в малой букве преступишь, кнут и плаха! Вот, скажем, товары определено вынимать по описи за подтверждением надежных послухов. Где опись?!