Сожители. Опыт кокетливого детектива Кропоткин Константин
– Ну, почти, да.
– А где ваш отец сейчас?
– Подох, – коротко ответила она, – Шел пьяный и замерз, – она издала легкий вздох, очаровавшись сложно устроенным панно: плотно сколоченные друг с другом, на стене висели двери. Самые рядовые двери: старые, обтрепанные, одни еще покрытые старой краской, другие уже без краски, темнеющие своим шероховатым мясом.
Как у бабушки, подумал я, пытаясь истолковать странный восторг Маси.
В одну из дверей был вмонтирован телевизор. Он показывал, как много всего можно сотворить из древнего хлама: старыми дверями можно облицевать стену, и сколотить из них письменный стол, и обшить ими мягкий плюшевый диван, и….
– Надо Суржику сказать, чтобы тоже посмотрел, – из стопки буклетов, лежащих прямо на полу, Мася взяла самый верхний.
Реклама «новой жизни дверей» была напечатана вкрись, вкось, да еще и нечетко.
«Нафига?» – хотел было риторически воскликнуть я. Не успел.
Он кого-то искал. Он глядел вдаль коридора, и потому столкнулся со мной буквально нос к носу, лишив и себя, и меня возможности просто пройти мимо.
Аркаша.
– А ты что здесь делаешь? – недовольно спросил он.
– Этажерку ищу, – ему в унисон сказал я, – Жирандолей не видел?
Он выглядел примерно также, как и в нашу последнюю встречу: темные глаза, чуб торчком; гладкий стручок тела. Несчастья последних недель (или уж месяцев?) нисколько его не изменили.
– Что, деньги появились? – осклабился он.
– А ты уже не в тюрьме?
– В капезе, хочешь сказать?
– Я в этой терминологии не разбираюсь.
– Хочешь научиться?
– Хочешь научить? Ну, давай, грохни очередного любовника, мне нож подкинь, – лепил я слова наугад, но действие они произвели странное.
– Чё, докопаться хочешь? – сказал он.
Что-то сместилось в его осанке, съехал куда-то центр тяжести, а лицо его странно, болезненно заострилось – вместо стручка передо мной покачивался самый обыкновенный гопник. Не хватало только треников с пузырями на коленках.
– …, – говорил он тарабарщину, ….
В знании уголовного жаргона соревноваться с ним было бессмысленно, по-интеллигентски восклицать, воздевая к потолку ручонки – глупо. Я просто на него смотрел.
Я не верю в людей безоговорочно плохих так же, как убежден и в том, что не бывает людей безусловно хороших. Омерзительный проститут Аркаша, наверное, не в один день и час сделался профессиональным лжецом, и не за раз он разрешил себе пользоваться людьми. Ведь любил же его за что-то покойный Андрюшка? Не за одни же черные, как ночь, глаза. И Гардин, серый мотыль с Остоженки, тоже, наверное, не ради одного только ровного тела зазывал его в свои апартаменты….
Докопаться до причины причин можно было бы. Только зачем?
– …чё тупишь? – говорил он, – До столба что ли….
Сам по себе – я понял – он не опасен. Как ни мал был мой опыт дворовой жизни, и его мне хватило, чтобы увериться, что Аркаша годится только на роль визгливого провокатора (как зовут этих гиен на криминальном жаргоне?). Если и решится ударить, то исподтишка. Такие опасны в толпе. В банде. Убийцей портняжки он быть не мог, у него кишка тонка, зря на Аркашу наговаривали Сеня и Ваня….
– Спросить хочешь? По беспределу побазарить? Давай, пацан, побазарим. Посмотрим, у кого проблемы, – Мася, прежде молчавшая, как чужая, заговорила своим обычным серебряным голоском, и рафинадная гладкость лица ее никуда не делась, но перечить такой деве я бы не решился.
Нет, не снегурочка, а, скорее, ледяная королева.
– …, – говорила она абракадабру, – ….
Аркаша отступил, выставил руки ладонями вперед, как загораживаясь – и быстро слился с толпой.
– Какая ты…, вы…, – восхищенно сказал я.
– Таким надо сразу показывать, кто главный, – сказала она, все с тем же глуповатым видом.
– Откуда вы слова-то такие знаете?
– Ну, у меня же богатая была биография, – сказала она, словно и не видя моего изумления.
– Мася, – серьезно и немного торжественно сказал я, – Суржик! Мася Суржик! Почему вы не поете шансон? У вас же все данные. Вы были бы настоящей суперзвездой в своем роде.
– Да? Правда?
– Уж, поверьте….
А следом прибежал Марк. Он запыхался, глаза его сияли. За ним притопал и Кирыч. Он был красный, как рак.
– Черт знает что такое, – Кирыч начал мне жаловаться без всяких предисловий, – Попросил постоять, окей, постою. Подходит к какому-то старичку косому….
– Мася! – тем временем Марк обратился к красотке, разглядывавшей столик, похожий на упавшего навзнич майского жука, – Все подтвердилось! Вис из анбиливыбыл. Ай дыд нот билывед вен ай херд ит. Кэн ю имеджин?
– Какая прелесть, – сказала та, не отводя взгляда от мебели.
– …стою, – гудел мне Кирыч, – Он на меня показывает. Объясняет что-то. У старика глаза совсем в кучу. Выскакивает из-за своего прилавка, подбегает, руку мне жмет, лепечет….
– …сколько просить будем? – вопрошал Марк у Маси, – Ду ю ноу?
– Опять какие-то тайны, – недовольно произнес я, слушая этот разноязыкий галдеж.
– …в чем дело, спрашиваю, когда пошли назад, – негодовал Кирыч, – А он говорит, что представил меня ви-ай-пи, чтобы….
– Мне же надо было узнать, ценная монетка или нет, – вот и Марк включился в объяснения, – А Киря солидно выглядит. Я и подумал….
– Какая монетка? – спросил я.
– Старая, конечно, мы же где здесь находимся?
– Что за монетка? – спросил Кирыч.
– Ларс дал.
– Покойник тот голландский? – уточнил я.
– Он сказал, чтобы не тратил на всякую ерунду, а на хорошее дело. А теперь у нас проджект. Мася как раз помещение нашла. Есть еще художественная часть, за нее Лиза отвечает. А я нахожу бюджет. Мы так договорились.
– И как же ты деньги находишь? – спросил Кирыч. Мне показалось, что голос его звучал недовольно. Все-таки, роль казначея в нашем трио всегда принадлежала ему. Кирыч – мошна, Марк – в мошне дырка, а я….
– Говорю же, – пустился в объяснения Марк, – Есть у меня монетка. Она старинная. Стоит много денег.
– Сколько? – спросил я.
– За сколько продашь, столько и стоит. Я на экспертизу отдал, теперь подтвердили. Вери экспенсив. Да? – сказал Марк и посмотрел на Масю.
Зачарованная столиком-жуком, снегурочка опять не услышала Марка. Мертвое антикварное совершенство было ей интересней страстей человеческих.
Она может быть опасна, эта Мася Суржик, вдруг подумал я, легко представляя, как вместо мелкой сумочки держит в руке тонкая белая дева большой мясницкий нож.
На высоте
– Ты с вышки когда-нибудь прыгал? – спросила Манечка.
В спортзале, увидев меня на велотренажере, она подошла решительно, будто собираясь тут же свернуть мне шею.
– Где ты здесь видишь «вышку»? – сказал я, чувствуя себя на этом нелепом сооружении, как на троне.
– Я про школу говорю. На физре. В бассейне. Прыгал когда-нибудь?
– Нет, не прыгал.
– И я не смогла, – подбоченясь, завалив набок, свой огромный зад в огромном черном трико, она встала рядом, – Взобралась на верхотуру, стою, вода внизу, далеко. Девочки кричат «давай, ты чего», парни гогочут, а я стою. Это я-то, которая в шестом классе курить начала, которая самой директрисе в глаза дерзила. Представляешь?
– Да, представляю, – сказал я и, уставившись в телевизор под потолком, завертел педали поэнергичней, – Я очень тебе сочувствую, – разговор был окончен.
С гулким «бу-бу-бу» она поплелась в другой конец зала и, посверкивая глазами в мою сторону, тяжко затопотала по беговой дорожке.
В Москве есть, наверное, сотни спортивных клубов. Среди них, я уверен, найдется парочка и в том районе, где проживает моя безмерная коллега. Но вместо того, чтобы пойти сгонять жир в заведение под боком, Манечка записалась в клуб, в который ходим мы. Не самый дешевый, не самый удобный, не самый современный. Его нам Сеня с Ваней рекомендовали. Они ходят сюда давно, здесь и накачали себе эту выпуклую, бескожую на вид красоту. А мы – Кирыч, Марк, а следом и я – доверились чужому опыту.
– Мало того, что на работе от нее бегаю, так она еще и вне работы будет меня доставать, – выругался я.
Мы шли в раздевалку, чтобы потом пойти в сауну, куда вход был только для мужчин и где уж точно не могла затаиться надоедливая тетка.
– А ты не бегай, – предложил Кирыч.
– Да, – сказал Марк, – Кто же знал, что вы рассоритесь.
Я посмотрел на Марка.
– Ты погоди, скоро Манечка приволокет сюда своего лысого Николашку, чтоб ей было кем помыкать.
– Зачем она его приведет? – Марк издал неопределенный звук, каким всегда обозначает вполне определенное неудовольствие, – Террибле.
– У нас уплачено на год вперед, – сказал Кирыч, – Клуб мы менять не будем.
– У меня от него голова болит, – захныкал Марк, – Он как зубная боль, этот….
– Да, будет тебе, – сказал Кирыч, – Не хочешь – не разговаривай. Зал большой, места всем хватит.
– А если это судьба, милый? – поддел я.
В раздевалке мы покидали вещи в свои кабинки, препоясали чресла полотенцами, прошли в сауну, что рядом с душевой. Очутившись в небольшом, пахнущем горячим влажным деревом пространстве, мы уткнулись прямиком в знакомые руки. Вернее, в ноги – там же полки в три ряда.
– Какие люди!
В общем-то, я не был зол на Манечку, я все про нее понял, я сделал выводы: все в порядке, каждый живет, как он хочет, и если кому не нравится, тот может отойти в сторону. Не его дело. Мир большой – всем хватит места.
Я и отошел.
Дело было не мое. Только грабли были все те же. Я записываю человека в друзья, я дружу с ним, дружу, пока не шмякаюсь мордой об стол – и только потом складываются воедино разрозненные факты. Смешная толстуха Манечка, которая именно безбашенностью была мне симпатична, предала человека, который ее любит. Она сделала это в моей квартире. Она привела любовника в мой дом. Она сделала меня соучастником ее предательства. Зачем?
Не мое дело. Не мо-ё….
О, честь и хвала оздоровительным процедурам! Я думал об этом, не злясь на Манечку. Потел на полке в сауне, а монотонный внутренний голос зачитывал незримый протокол….
Пусть живет, как хочет. Это ее, а не моя жизнь. Пусть убирается и моей жизни. Вычеркиваю тебя, подлая дрянь, пошла вон.
– Как баба….
В сауне мы сидели сначала вшестером. Молодой человек с красивым лицом и грушевидным телом сдался первым.
– Такая жопа…, – едва за ним закрылась запотевшая от жара стеклянная дверь, сказал не то Сеня, не то Ваня. Я так и не научился различать неразлучников.
Как и все люди, заботящиеся о своей внешности, Сеня и Ваня шумно пренебрегают всеми, кто не сумел добиться на этом поприще впечатляющих успехов.
Грушевидный юноша по их счету заслуживал только презрения. Нет, я, наверное, не буду думать про то, что они говорят за моей спиной.
– А в Германии все вместе парятся, – сказал Марк, – Все голые. И женщины, и даже мужчины.
– И, – сказал один неразлучник.
– И, – сказал другой.
– И ничего не «и», – возразил им Марк, – Некоторые девочки бывают очень красивые.
«И», – теперь это букву неразлучники выразили молча, и добавили:
– Эти бабы….
Они были женофобами – не самая, кстати, редкая мужская порода. Они не любили женщин шумно, как, наверное, в своих прежних жизнях, сидя на пальме в тропическом оперении, не любили других, не похожих на них птиц.
– Как минимум, две бабы поучаствовали в вашем появлении на свет, – без выражения произнес Кирыч.
– А были еще другие бабы, которые народили тех баб, стараниями которых получились такие красавцы, – сказал я; мы с Кирычем понимаем друг друга с полуслова.
– Ну, не только же…, – сказал кто-то из неразлучников, утирая пот с атлетически выкроенного, хоть и поплывшего малость тела.
– Вы тоже странные, – вступил Марк, – А что вы будете делать, если у вас не мальчики родятся, а девочки?
– Что? – вскричал один, – Ты ж сам говорил, что все проверено! – подтянул другой, а далее они заорали хором, – Ты говорил!
– Я говорил, что у фирмы опыт большой, вот и все, – сказал Марк.
– Мы так не договаривались! – запыхтели Сеня с Ваней.
Какие мальчики? У кого родятся? Надоедливая Манечка в миг вылетела из моей головы.
– Но вы же не бросите своих кровиночек, правда? – с тревогой посмотрел на неразлучников Марк.
– Почему обязательно должны быть девочки?! Должны быть мальчики, а не девочки!!
– Потому что всякое бывает, – сказал Марк, – Вот у меня в Берлине две женщины есть знакомые, они семья, а у них мальчик, и девочка родились, хотя папы, они из Гамбурга, все одинаково делали.
– Извините, что вмешиваюсь, – произнес я, – но может ли кто-нибудь пояснить недоумку, о каких детях речь?
Замолчали Сеня и Ваня. Умолк и Марк – под недовольным взглядом неразлучников дернул подбородком, сообщая «ну, и что», из чего я сделал вывод, что он проболтался.
– Мы же уезжали тут, – сказал затем кто-то из дуэта.
– Да, куда-то в ближнее зарубежье, – припомнил я.
– А они в Испании были, – указывая на нас сказал Марк, – Машину взяли и….
– Не сбивай с толку, – отмахнулся от него Кирыч, – Ну, ездили, и что?
– А я думал, что вы сбежали, чтобы не навлечь на себя подозрения, – сказал я, – Не хотели, чтобы вас в связи с убийством замели, – я не столько произнес, сколько подумал вслух, вспоминая их поспешное исчезновение.
– Ерунда, – сказал один, а другой поддакнул, – Там «висяк». Володя, ну, мент, говорит, что дело в архив сдали. Преступник не найден. Шито-крыто.
– А почему? – спросил я, – А как же закон? Они же там должны пресекать преступность.
– Да, надо же узнать, кто убил, – добавил Марк, – Интересно же. Что там Боба говорит?
– А нам не интересно, – сказали Сеня и Ваня так, словно желая подчеркнуть, что на эволюционной лестнице стоят нас гораздо выше.
У них все по-другому.
– Распоряжение поступило, – пронизив голос, сказал затем один.
– Расследование не имеет смысла, – добавил другой.
– Некрасивая правда оказалась никому не нужна, – резюмировал я, делая усилие, чтобы не дать мыслям втянуться в мутный круговорот: а кому может быть выгодно нераскрытое убийство бедного портняжки? у кого столько возможностей, чтобы «убедить» прокуратуру?
– Но зарубеж вы уехали не потому, – напомнил Кирыч. Жизнь интересовала его больше смерти, – И что?
Сеня и Ваня переглянулись и, со вздохами, потея во всю ширь свою и стать, заявили:
– У нас будут дети….
– От суррогатных матерей, – добавил Марк.
– От каких? – спросил Кирыч.
– Это разве законно? – спросил я.
– Это здесь незаконно, а там законно, – сказали Сеня с Ваней, – Запишемся отцами, да перевезем, и никто нам ничего не скажет.
– А матери кто? – спросил Кирыч.
– Все тебе расскажи, – вмешался Марк, – А может быть это врачебная тайна?
Ага, подумал я, сначала дурень выбалтывает лишнее, а затем натягивает на себя доспехи моралиста. Логика столь же безупречная, что и у клинических женофобов, которые всех женщин делят на маму, которая святая, и остальных блядей.
– У нас все урегулировано, – сказали Сеня и Ваня тоном, не терпящим возражений. Они будут отцами, и точка: «больше не хотим про это говорить».
Ушли. Мы остались потеть втроем.
– Ну, молодцы, – Кирыч в задумчивости стал смахивать рукой с плеч горячий пот, – Не каждый бы на такое пошел.
– А в Европе такое сплошь и рядом, – сказал Марк, – Ничего особенного.
– Нашел с чем сравнивать, – сказал я, – Не понимаю, к чему эти сложности. Почему бы им не завести себе попугая?
Кирыч посмотрел на меня без улыбки: дескать, какие тут могут быть шутки?
– Или хотя бы пару канареек, – попытался я смягчить едкость.
Она окликнула меня в фойе. Сеня с Ваней уже сбежали, не желая дальнейших расспросов, спортзал мы покидали втроем.
– Ай, а ты все еще здесь?! – лживо удивившись, воскликнул Марк при виде Манечки, которая в своей оранжевой хламиде сидела с красным лицом на резном диване возле администраторской стойки.
– Илья, можно с тобой поговорить? – окликнула она, подбирая широкий подол наряда, приглашая сесть рядом, – С глазу на глаз.
– Мы в машине подождем, – сказал Кирыч.
– Да, – вякнул Марк, – Мы подождем.
Она похлопала по дивану – давай, не вредничай. Я присел, поставил на колени рюкзак, желая отгородиться от толстухи.
– Я хочу, чтобы ты все правильно думал, – сказала Манечка, на меня не глядя, – Ты должен меня понять.
– Слушай, найди попа, запишись на исповедь.
– Дурак ты.
А ты сволочь, про себя произнес я.
– Помнишь, я тебя спросила? Про вышку.
– Да. Ты не прыгала.
– Не моя высота. Понимаешь? Не мо-я. Он даже во сне красивый, понимаешь? Иные спят, слюни по подушке пускают – ну, страшные, как я без грима. А у него волосок к волоску: бровки, реснички. И губки сложены прилично, и нос красивый, и подобородок. И даже лежит, как будто позирует. Ну, ненатурально все. Я специально свет посередь ночи включала – а он всегда, представляешь? – она повернулась ко мне, – Он красивый абсолютно всегда! Не человек, а инопланетянин какой-то. Что мне с таким делать? Я его даже бояться немного стала. Это я-то….
Я чуть не выронил из рук рюкзак.
– И поэтому ты решила прибавить ему морщин? – захохотал я, пугая блеклого юношу за стойкой, – Вот, узнает красавчик, что любимая наставляет ему рога, и появится на лбу страдальческая складка. Ура. А если повезет, так и пить начнет, и драться. Может, хулиганы глаз ему подобьют. Или инфаркт случится, сердце-то не железное.
– Да, я влюбилась, дурак, я влюбилась, – с надрывом произнесла толстуха, – Влюбилась. Ашот был мне, как зачет, как галочка в женской биографии. Ну, приятно же, когда тебя такой парень хочет?! Ну, приятно же, ну, скажи?….
– Да, – я притих, – наверное.
– А теперь я влюбилась. Не принц, да, некрасивый он, незавидный. А у меня даже от башки его плешивой сердце разрывается. Я, конечно, вида не показываю, чтоб помыкать не начал, только во мне то все ходуном ходит. Влюбилась, говорю же.
– А как же Ашот?
– Чистоплюй сраный! – она резко встала, взметнулась огнем юбка, – Я все сказала и думай теперь, что хочешь.
Поднялся и я. Администратор завозился, якобы занятый своими бумажками.
Я подумал, что кончается лето. Уже вечер, и, наверное, прохладно.
– Тебя подвезти? У нас в машине есть свободное место.
– Давай, – сказала она.
– А Сеня с Ваней детей рожают, – сказал я, закидывая на плечо рюкзак, – Хотят мальчиков, но, скорей всего, будут две девочки. Две принцессы, – мы пошли к выходу, – Любить их будут и наряжать, как кукол. Я так думаю.
– Да, – сказала Манечка, даже не удивившись способности мужчин к деторождению, – Будут злющие, как гарпии. Мамаши ради своих грудничков весь мир на британский флаг порвать могут.
– Они, строго говоря, будут папаши. Отцы то есть.
– Попомни мое слово. У них там такая переоценка ценностей происходит, мама дорогая….
Федот
Не Сигизмунд и не Казимир.
«Федот». Потому что не тот.
Мне трудно было б его узнать – я видел его всего дважды, и в первый раз – давным-давно, – при обстоятельствах довольно стыдных.
А время сильно его переменило. Он не состарился, а шагнул куда-то в сторону от обычной возрастной шкалы – туда, где количество прожитых лет отпечатывается иным, не рядовым человеческим способом. На первый взгляд Федоту можно было дать не больше сорока, и только потом подкрадывались прочие детали: тонкие мелкие лучики возле узковатых, почти азиатских, глаз, суховатая кожа запястья, жесткая старческая посадка головы, словно у обладателя ее в глотке застрял кривоватый штырь.
– Наташенька! – крикнул он, – Сделайте-ка нам чайку.
Тетка за стеклянной витриной кивнула, а скоро прозвенел звонок, в полуподвальное помещение студенческой столовой повалил забавный люд: вуз был театральный, дети (а на мой взгляд, эти тонкие румяные юноши, эти веселые девушки-матрешки были именно детьми) галдели, толкались – самовыражались, как могли.
Осень, новый учебный год, вспомнил я.
– Вы тут часто бываете? – спросил я Федота.
– Люблю творческую молодежь, – вид у него был ухватистый, и это подкупало.
Наташенька, бабища условно моих средних лет, принесла нам чаю, который обозвала «чаечком», молока, ставшего в ее коралловых устах «молочком», и две «ватрушечки» на блюдце.
– Давайте подождем, когда перемена закончится, – попросил я, – Шумно, диктофон ничего не возьмет.
– А давай не под запись, – он упорно говорил мне «ты», посверкивая глазами-запятыми.
– Чтобы вы потом засудили меня за клевету? – также озорно ответил я, параллельно спрашивая себя, зачем этот благовоспитанный господин ходит в затрапезную студенческую столовку – просто посмотреть или познакомиться?
Я с трудом представлял себе, как Федот преодолевает невидимую стенку, отделяющую молодых от прочих. Стар он, конечно, условно, но для молодежи стары все, кто немолод и неважно, как бы ни были хороши массажные салоны, как бы умелы ни были пластические хирурги, и как бы обильно ни тек на тренировках пот. Скорей всего, любитель творческой молодежи просто смотрит – он любуется, он напитывается молодой энергией, придумывая себе иллюзию, что и сам молодеет от такой близости.
– Вы где-то отдыхали недавно? – спросил я, принимаясь за ватрушку, – Хорошо выглядите.
В ответ он только причмокнул. Стал пить свой чай.
– Я тоже недавно отдыхал. Мы в Испанию ездили, – сказал я, а далее подумал, что лето прошло, что наступает осень и как-то особенно уместно видеть перед собой ухоженное лицо стареющего мужчины. «Люблюяпышноеприродыувяданьевбагрецидалеепотексту».
– В Барселону? – спросил он.
– Не совсем. Сначала туда, а дальше на юг.
– А я только в Барселоне зависаю.
Он «зависает», мысленно сделал я в слове нижнее подчеркивание. Немолодой господин «зависает». И где же он зависает, интересно?
Федот был не только моложав. Он еще и изо всех сил молодился и это было, пожалуй, некрасиво: тяжко и незачем «зависать» в таком возрасте. Из ухоженных «за пятьдесят» не вылепить «за тридцать» – жизнь не скульптор, она, скорее, пресс, утрамбовывающий все подряд во что попало.
Я улыбнулся. Он вопросительно прижмурился.
– Вспомнил тут, – пояснил я, – У меня сосед был. Генерал. Бравый такой вояка. Он, когда уходил на пенсию, снял штаны и выставил задницу из окна своего кабинета.
– Зачем?
– Так он обозначил начало новой жизни….
– И что?
Я решил умолчать, что после крикливого развода с женой Санин встречался с Зинкой, королевой гейских дискотек. Также, как и о том, что вскоре начисто исчез отставной генерал из поля зрения, как корова языком слизала – и даже певунья-трансвеститка ничего внятного о своем аманте сказать не могла. Где он сейчас? Что с ним? Пляшет ли в клубах в тесной маечке? Увешивается ли перстнями и бусиками?
Читать бесплатно другие книги:
