Проценты кровью Анисимов Андрей

– Кадик… – прошептала Куропаткина, и ее синие зрачки расширились и потемнели.

– Молчи, сука, и открывай, – приказал Эдик.

Зоя от волнения долго шарила в сумке. Наконец нащупала связку ключей, но не удержала и выронила в грязь у порога. Кадков поднял ключи, дождался, пока Зоя отопрет, и впихнул ее в прихожую.

– Свет не зажигай, – сквозь зубы процедил Эдик и запер дверь.

– Кадик, ты откуда? – спросила Зоя дрожащим голосом.

– Оттуда. Живешь одна или хахаля завела? – поинтересовался Кадков, стягивая с себя драную телогрейку.

– В каком смысле одна? – не поняла Куропаткина.

– В прямом, дура, – рявкнул Эдик. – В квартире одна проживаешь?

– Как всегда, Кадичка, – ответила Куропаткина, понемногу успокаиваясь.

– Ждешь кого? Или сегодня без х… решила обойтись? – продолжал допрашивать гость.

– Никого не жду. Давай свет зажжем. В темноте я тебя боюсь, – не без игривости в тоне сообщила Зоя.

– Целочка нашлась, – съязвил Кадков. – Без света обойдемся. Свечка есть?

Зоя, спотыкаясь в темноте, отправилась в туалет, открыла там стенной шкаф и на ощупь отыскала свечу.

– Нашла. Только спички в темноте не взять, – пробормотала Куропаткина, спотыкаясь и громыхая в потемках.

– Иди сюда, – прошипел Кадков и, пошарив в кармане брюк, извлек коробку со спичками.

Запалив свечку и пристроив ее на пол, гость огляделся и, заметив незастеленную широкую тахту, зыркнул жадным глазом на хозяйку:

– Жирная ты стала, как корова. Небось каждая сиська по пуду.

– Немного прибавила. Возраст, Кадичка. Ты меня сколько лет не видел? – спросила Зоя и кокетливо повела плечом.

Кадков ничего не ответил и начал молча раздеваться. Куропаткина стояла и смотрела, как гость сбрасывает с себя драную водолазку с грязными подтеками на груди, развязывает веревку, заменяющую ему ремень, словно змей из чешуи, выскальзывает из линялых и вытянутых на коленях брюк. Она вспоминала холеного и избалованного парня, а видела худого и корявого зверя. В тот четверг она вполне поняла, что значит отдаваться мужчине, который десять лет был лишен общения с противоположным полом. Кадков рвал на ней одежду, мял ее мощную грудь, таскал за волосы и ревел, словно раненый хищник. Сначала Зоя терпела, понимая, что если откажет, ее могут убить. Но постепенно дикая жадность любовника и женская память о прошлых встречах пробудили в ней женщину, и она начала отвечать на страсть Эдика. Мягкая, розовая и большая, Зоя вдруг ожила, и они сплелись, сцепились в жутком животном танце. Он брал то, чего был лишен в годы нар и лагерей, когда каждую ночь снилось обнаженное женское тело, и этот изнуряющий сон не отпускал и днем. Когда в разговорах и повадках таких же озабоченных и голодных самцов все время выплывало и тянуло навязчивое желание взять, прикоснуться, схватить или хотя бы вспомнить недоступную женскую плоть. И так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год – бесконечные десять лет. Все это теперь он наверстывал, сжимая мягкое и теплое тело. Когда Зое показалось, что Эдик уснул, она собрала его грязную одежду и хотела вынести ее на помойку.

– Ты куда? – зарычал Эдик.

– Мы завтра тебе получше подыщем, а эти тряпки я, Кадик, выброшу, – ласково объяснила буфетчица.

– Заверни и спрячь, они еще сгодятся, – гаркнул Кадков и, отвалившись к стене, захрапел.

На следующий день – в пятницу – они из дома не выходили. Кадков много ел и снова набрасывался на Зою. Уже не столь жадно, но упорно, деловито и настойчиво. До вечера Эдик с Куропаткиной почти не говорил. Ближе к ночи потребовал выпивки. Зоя извлекла из буфета бутылку коньяка и несколько шоколадок. Кадков не стал дожидаться, когда она достанет из серванта фужеры, а вырвал из рук Зои бутылку и начал пить из горла. Он залпом высосал треть бутылки, поставил остаток на пол и сказал:

– Мне нужны шмотки, ствол и немного капусты.

– Где ж я тебе возьму ствол? – удивилась женщина.

Достать одежду и деньги, еще куда ни шло… Но добыть оружие Куропаткиной было негде. Зоя знала нескольких уголовников в городе, могла она попробовать обратиться и к своему хозяину-чеченцу. Но тогда пришлось бы объясняться.

– Тряпки я тебе куплю в секонд-хенде. Лишних денег у меня нет, – пожаловалась Зоя, – а ствол, извини, Кадик, не по моей части.

– Бабки будут. Я тебе их полные трусы насыплю. Но до бабок надо добраться. Если Сонька раньше меня не добралась. А добралась – придется вернуть. Кадков со всеми, кто его засадил, разберется и свое возвратит.

Эдик замолчал, взял с пола бутылку, сделал большой глоток, поставил ее обратно и спросил:

– Знаешь, кто живет в бывшей квартире папаши?

– Какие-то шишки из областной думы, – ответила Зоя, и ей очень захотелось спросить Эдика об отце. Тогда весь город только и говорил об убийстве начальника потребсоюза, но Куропаткина промолчала. Эдик сам понял ее любопытство и отрезал:

– Дура, меня подставили.

В субботу Зоя работала в баре, а в воскресенье обошла магазины с гуманитарными тряпками и принесла Эдику брюки, куртку и длинное пальто. В понедельник Кадков, одетый в ее покупки, явился в кафе и там пообедал, прикупив от щедрот бутылку пива алкашу Виткину. Эдик хотел просидеть до закрытия, но в «Русич» зашел старший лейтенант милиции со своей подругой, и Кадков исчез. В этот вечер Эдик к Зое не вернулся, хотя Куропаткина выдала ему ключи. А на другой день она узнала, что старший лейтенант Крутиков, который сидел с девушкой в ее баре, убит. В бар заходил следователь Сиротин и спрашивал о Крутикове. Зоя рассказала о том, что милиционер у нее ужинал с девушкой. Но ничего подозрительного Куропаткина не заметила. Всю ночь Зоя не сомкнула глаз. Ей стало страшно. Но она все равно ждала Кадкова. Ждала до самого утра. Кадков не пришел и во вторник. Ночью Куропаткина несколько раз просыпалась. Ей чудилось, что кто-то стучит в окно. Но это был ветер. В среду Куропаткина сидела за стойкой. К концу работы, часов в одиннадцать, Зоя почувствовала, что Эдик вернулся.

Она поспешила домой, предварительно уперев из подсобки десять шницелей и курицу гриль. Кадков ждал Зою, не зажигая света. Она бабьим нутром почуяла, что в доме мужик, и, войдя в темную переднюю, позвала:

– Кадик, ты здесь?

– Чего орешь? Не в лесу, – ответил Эдик. – Запри дверь и можешь зажигать свет. – Он лежал на тахте, не раздеваясь. Грязные, в налипшей глине ботинки валялись посреди комнаты. Зоя сняла пальто и понесла пакеты на кухню. Затем вернулась и, присев на краешек тахты и настороженно глядя в лицо Кадкова, спросила:

– Лейтенанта ты…?

– Не твое дело, дура, – зло ответил Кадков и уставился в потолок. – Ты же ствол не нашла… Дай лучше пожрать.

Ночью Эдик до Зои не дотронулся. Он лежал с открытыми глазами. Зойка боялась уснуть. Сегодня это был совсем другой мужчина, холодный и пренебрежительный. Таким он казался и десять лет назад. Зойка была моложе, она и тогда отличалась некоторой полнотой, но то была полнота свежей пышечки. Эдик один раз привел ее к себе в холостяцкую квартиру, налил бокал шампанского и после этого лениво и нехотя раздел. Молодой, красивый и набалованный мужик произвел на влюбчивую девицу неотразимое впечатление. Но Кадков поддерживал с ней вялую связь в основном для интереса. То приходил клянчить денег, то требовал, чтобы она прихватила веселую подругу для приятеля. Потом его посадили.

Утром, с аппетитом уплетая киевскую котлету, Эдик внимательно оглядел Зою своими темными глазами с желтым отливом и сказал:

– Я у тебя поживу несколько дней, но если хоть одна б… узнает – тебе хана. У меня в городе долги остались, отдам, и больше ты меня не увидишь. За постой расплачусь по полной программе. Но ты должна кое-что для меня разузнать. – Эдик наклонился к уху Зои: – Адрес следователя, что вел мое дело. Адрес судьи, что меня судила. Должность и место работы деятелей, что прихватили папашкину квартиру. И хорошего ветеринара, который умеет быстро усыплять собачек. Поняла?

Зоя все поняла. Она с ужасом смотрела на своего сожителя и чувствовала, что влипла.

Генерал Грыжин решил отмечать свой уход на пенсию по-домашнему. Иван Григорьевич мог собрать не меньше сотни приятелей и сослуживцев, но решил ограничиться семейным кругом и провести торжество в собственной квартире. Днем в своем рабочем кабинете генерал устроил для коллег по министерству небольшой банкет: ящик армянского коньяка «Ани» и ящик мандаринов.

Все это секретарь Грыжина, Куликов, разложил в вазы и выставил на стол. Подчиненные замминистра с удовольствием выпили с начальником на прощание и, сказав Грыжину много слов, хороших и уважительных, преподнесли Ивану Григорьевичу для его дачи огромный медный самовар тульского завода с именной гравировкой на сверкающем боку. В конце рабочего дня в кабинет заглянул министр и, чокнувшись со своим уходящим замом, подмигнул:

– Загляни ко мне, перед тем как отвалишь.

Пока грузили подарок и цветы от разных отделов в казенную «Ауди», Грыжин зашел к теперь уже бывшему шефу.

– Зачем звал, товарищ министр? – спросил он для порядка. Иван Григорьевич прекрасно знал, зачем идет в высокий кабинет.

– Вот тебе мой презент. Все, что просил. Только запомни, Ваня, если мне что понадобится, пускай твой Шерлок свои дела в задницу засунет и меня без очереди…

С этими словами министр открыл дубовый шкаф и извлек оттуда папку натуральной кожи с тисненым гербом державы. Иван Григорьевич принял ее из рук министра, открыл, удовлетворенно хмыкнул:

– Порядок, генерал. Будешь первым клиентом.

– Надеюсь, не понадобится, – вздохнул министр и, разлив по полстакана французского коньяка, протянул один Грыжину.

Мужчины чокнулись, выпили, обнялись, и Иван Григорьевич с папкой под мышкой покинул шефа. Последний раз его доставлял домой водитель министерства. С завтрашнего дня генерал Грыжин – персональный пенсионер. В кармане генеральского кителя, надетого по столь торжественному случаю, Иван Григорьевич вез десять тысяч долларов, неофициальное выходное пособие, и новенькое пенсионное удостоверение. Деловые знакомые, в благодарность за оказанные некогда услуги, предлагали накрыть стол в любом ресторане. Но Грыжин не захотел.

– На хрена мне эта помпа! Сегодня выпью в семейном кругу, завтра попарюсь в баньке и съезжу на недельку с Галиной Игнатьевной на нашу дачу. Вот и весь праздник. Побуду как порядочный с супружницей, – подумал Грыжин.

Сын Николай с невесткой Машей ждали. Дочь Соня со своим артистом, как всегда, запаздывала. Еще Иван Григорьевич пригласил Аксенова с женой, да особенно не надеялся. До него дошли слухи – тезка запил и никуда не выходит.

Галина Игнатьевна редко видела мужа при параде и теперь, пока сын помогал водителю вносить в дом цветы и подарки, с гордостью оглядывала мощную фигуру супруга в орденах и нашивках:

– А ты у меня, Ванька, еще хоть куда. Гляди, молодуху не заведи. Отравлю ее, тебя и себя. Нет, пожалуй, только ее и тебя… Может, только ее. Тебя как-то жалко. Привыкла за тридцать лет.

– Ерожин не звонил? – поинтересовался Грыжин, не обращая внимания на «жуткие» угрозы миниатюрной жены.

– Звонил. Сказал, что уже дома. И что они с Надей выезжают. Сколько лет его Надьке? Не пятнадцать, надеюсь? Говорили, что молода для твоего Ерожина аксеновская дочка. Вот и запил твой друг с горя. – Сказав все это, Галина Игнатьевна, не дожидаясь ответа, засеменила на кухню.

Грыжин снял китель, повесил его в гардероб и, усевшись в кресло, крикнул:

– Варька! Варька, оглохла, что ли, старая?!

Варвара Федотовна, вечная работница Грыжина, давно превратившаяся в члена семьи, вышла из кухни и, вытирая руки о передник, грозно спросила:

– Чего тебе? Сам старый хрыч. А я, может, еще и замуж пойду. Надоели вы мне…

Николай с водителем внесли кипу гвоздик и огромный короб с самоваром.

– Господи! Куды ж его девать?! – запричитала Варвара Федотовна, всплеснув руками. – Проходу в квартиру не осталось. Ты бы деньгами просил, Григория. Ну, куды нам эдокий кипятильник? У нас, чай, не вокзал!

– Здесь ни к месту, на даче сгодится, – сказал Грыжин и круговым движением провел ладонью по животу. – Ты, Варька, лучше лимончик нарежь, принеси мне стаканчик моего любимого.

– В столовую иди. Там стол накрыт. Вот только Сони нет, – ответила старая работница и, прихватив охапку гвоздик, отправилась на кухню резать лимон.

В дверь позвонили. «Сонька», – подумал Грыжин и, легко подняв с кресла свое грузное тело, пошел открывать. В дверях стояли Аксеновы. Лена держала в руках коробку с подарком, Иван Вячеславович – букет точно таких же гвоздик, что генерал привез из министерства.

– Ну, молодец! – расцвел Грыжин, принимая дары. – Небось Лену благодарить надо, что уважили старика?

– Нет, Иван Григорьевич, не угадал. Муж сам себя с утра набривал, намывал, все опоздать боялся, – ответила Елена Николаевна, пока Грыжин снимал с нее одной рукой пальто, а другой удерживал гвоздики.

Галина Игнатьевна успела переодеться в платье зеленого бархата, став похожей на маленькую экзотическую птичку, и вышла к гостям.

– Пришел мой голубчик, Аксенов. А говорят, ты пьешь мертвую, – заявила она тонким голосом, приподнимаясь на цыпочки и целуя Елену Николаевну.

Иван Вячеславович заметно смутился. На его бледном припухшем лице появился нездоровый румянец.

– Да ты не обижайся, мы же люди свои, – заметив смущение Ивана Вячеславовича, защебетала Галина Игнатьевна и повела гостей в комнаты. – Давайте начинать.

– Я без Петьки за стол не сяду, – твердо сказал генерал и, завернув на кухню, отправил в рот рюмку любимого коньяка, пососал приготовленный Варварой Федотовной лимон и вернулся к гостям.

Через десять минут явился Ерожин с Надей. Грыжин сам снял с молодой женщины кожаное пальто и, оглядев ее с ног до головы, проворчал:

– Хороша ты, краля, да тоща. Говорил я твоему, кормить надо. А он советом старого друга пренебрег.

Надя натянуто улыбалась сомнительному комплименту генерала. Она ждала встречи с Еленой Николаевной и Иваном Вячеславовичем. После того как Надя узнала, что Аксеновы ее приемные родители, она не могла заставить себя прийти на Фрунзенскую набережную. Девушке казалось, что там на нее станут смотреть по-другому. Надя не догадывалась, что и отец, и мать пришли на вечеринку к Грыжину, надеясь встретить там дочку.

Аксеновы беседовали с Галиной Игнатьевной и Николаем Грыжиными в гостиной. Елена Николаевна, услыхав голос Ерожина, вздрогнула и медленно направилась в прихожую. Надя причесывалась и увидела маму в зеркальном отражении. Она повернулась и опустила расческу. Елена Николаевна остановилась. Так они и застыли. Первой не выдержала Надя. С криком: «Мамочка!» – она бросилась вперед. Елена Николаевна только успела развести для объятия руки. Мать и дочь прижались друг к другу. Грыжин с Ерожиным переглянулись и вышли из прихожей, чтобы не мешать встрече.

Наконец уселись за стол.

– Соньку ждать не будем. Она со своим артистом может и к ночи заявиться, – сказал генерал супруге и, оглядев стол хозяйским оком, насупился:

– Варьку не вижу.

– Варя на кухне, гуся стережет, – ответила маленькая генеральша, ревниво покосившись на пустой стул возле мужа.

Ревновала она Грыжина к Варваре Федотовне не как к женщине. Старая прислуга с этой точки зрения Галину Игнатьевну не тревожила. Просто уж очень многое связывало генерала с домработницей, потому что они были выходцами из одной деревни.

– Чего гуся стеречь? Теперь не убежит, – изрек Иван Григорьевич и гаркнул на всю квартиру: – Варька, за стол!

Когда Варвара Федотовна послушно заняла свое место, Грыжин поднял стакан: – Пока мы не на поминках, а только на проводах, давайте чокнемся и махнем по первой. Служил я, как мог. Дерьма людям Не делал, пора и честь знать.

Ерожину очень хотелось сесть рядом с Надей, но она так трогательно попросилась побыть с родителями, что он улыбнулся и сел напротив.

Когда закускам и тостам за столом потеряли счет, Грыжин встал:

– Айда, мужики, ко мне в кабинет, перекурим.

– Ты же пять лет не куришь? – удивилась Галина Игнатьевна.

– Сегодня я и пью, и курю, и… – Грыжин поглядел на Надю и решил не продолжать.

Мужчины направились в кабинет. Иван Григорьевич, перед тем как занять свой бескрайний письменный стол, открыл книжный шкаф, отодвинул том Толстого «Война и мир» и, просунув в освободившееся пространство могучую ладонь, достал бутылку любимого «Ани».

– Вы, Иван Григорьевич, как разведчик. Везде тайники. Есть ли на свете такое место, где генерал Грыжин не хранил бы свой армянский коньяк? – развеселился Ерожин, наблюдая, как ловко генерал разливает янтарную жидкость по квадратным стаканчикам.

– Мы, Петька, сейчас махнем на брудершафт. Хватит мне «выкать». Я больше не министр, и ты теперь мой начальник, – хитро подмигнув собравшимся, сообщил Иван Григорьевич.

– Я с удовольствием. Только насчет начальника не понял, – признался Петр Ерожин.

Генерал обнял его, и они, перекрестив стаканы, выпили до дна. Сын Грыжина и Аксенов поддержали друзей, но Иван Вячеславович только пригубил. Он весь вечер почти не прикасался к спиртному. Все присутствующие это отметили и тактично воздержание Аксенова не комментировали.

– Не понял насчет начальника? Это ничего, – крякнул генерал, расцеловавшись с Ерожиным и понюхав рукав рубахи вместо закуски. – Сейчас поймешь. – Грыжин выдвинул ящик своего стола и торжественно извлек из него кожаную папку с гербом России. Открыл и поманил пальцем Ерожина: – Сам будешь читать, или мне зачесть официально?

– Как хочешь, Иван Григорьевич, – переход на «ты» произошел в сознании Ерожина без неловкости. Про себя он давно называл генерала батькой.

– Я бы зачел, да очки в кителе остались. Не думайте, Грыжин не пьян, глаза подводят.

Особенность оставаться трезвым вне зависимости от количества злополучного «Ани», выпитого генералом, все знали. Петр Григорьевич взял папку и быстро пробежался по тексту. Перед ним лежала лицензия на право открыть частное сыскное бюро. Ерожин с удивлением прочитал свою фамилию, имя и отчество.

– Ну теперь понял? Не забудь, обещал должность консультанта, – пробасил генерал на вопросительный взгляд Ерожина.

– Значит, это серьезно? – тихо сказал Петр Григорьевич.

– Серьезно, подполковник. Генерал Грыжин слов на ветер не бросает. Я, Петька, да и всем вам скажу, еще бы годков пять поработал. Но там, наверху, такое пошло… Когда наш министр обороны пообещал чеченцев в один день усмирить, тут я уж и совсем понял: надо линять. Вот теперь пойду к Ерожину в помощники. Читайте бумагу, здесь все свои. Петька за годы мне как сын стал. Колька фамилию мою носит. А ты, Аксенов, Ерожину за тестя. Выходит, в моем кабинете собралась семейная команда. Секретов нет.

Аксенов и Николай Грыжин прочитали лицензию и пожали Ерожину руки. Грыжин снова разлил коньяк. Аксенов взял свой стакан. Все поняли, что Иван Вячеславович хочет что-то сказать.

Он оглядел присутствующих и тихо начал:

– Дела запустил. Зарплату сотрудники не получают. Извини меня, Петр Григорьевич, и тебе за два месяца задолжал. Горе меня качнуло, но не сломало. Все думают, что я из-за дочки. Признаюсь вам, причина сложнее. Не тяну я фирму. Молодые шустрят. Времена изменились, и моего ума мало. Вот и запил. – Аксенов замолчал и залпом осушил свой стакан.

– Ммм-да, – промычал Грыжин. – Выходит, и ты на пенсию запросился.

– Рано мне. Еще семь лет осталось. И как на пенсию дом содержать? – вздохнул Аксенов и полез в карман за «Ротмансом».

– Возьмите меня замом, – предложил Николай Грыжин.

– Аксенов, а что, попробуй. Он уже не пацан. Глядишь, и поможет, – поддержал генерал сына.

Аксенов улыбнулся:

– С радостью. Про твоего Николая наслышан. А предложить ему в голову не пришло.

– Тогда, мужики, по рукам и к столу. Бабы одни скучают. – Грыжин посмотрел на оставшуюся часть коньяка, упрятал бутылку назад в тайник и, прикрыв ее томиком Толстого, распахнул дверь кабинета.

Дочь Соня со своим артистом до отца в тот вечер так и не добрались. Одевая Надю в прихожей, Ерожин отметил, что Елена Николаевна Аксенова умоляюще на него поглядывает. Смысл ее взгляда подполковник понял, когда Надя, счастливая и разрумянившаяся, шепнула:

– Петя, давай сегодня у родителей переночуем. Мама тебя просит, и папа тоже.

Они ехали по ночной Москве. Ерожин сидел возле Петровича, а сзади, тихо рассказывая семейные новости, обнимали дочку супруги Аксеновы.

Ночевать на Фрунзенской набережной Петру Григорьевичу раньше не доводилось. Он смотрел в окно и улыбался. Чувство большой семьи, членом которой он стал, наполняло его душу новым незнакомым ощущением. В руках Ерожина лежала кожаная папка с гербом России, в которой хранилась лицензия на его дальнейшую жизнь.

Новгород спал. Редкие окна домов светились в этот ранний час. На опустевших улицах кошки чувствовали себя по-хозяйски спокойно и, задрав хвосты, важно переходили мостовую. До позднего осеннего рассвета оставалось часов пять. В тишине центральных кварталов издалека послышался шум мощных двигателей, и колонна из трех автомобилей с большой скоростью промчалась мимо кремля, свернула за гостиницу «Интурист» и, не выключая дальнего света фар, влетела во двор шестиэтажного дома. Этот дом, выстроенный полвека назад в стиле добротной сталинской архитектуры для местного начальства, отличался от основного послевоенного жилого фонда многоэтажностью. Автомобили, не глуша моторов, замерли возле подъезда, и из них никто не выходил.

В головном джипе сидели трое. Молодой бизнесмен Подколезный, он же и водитель, рядом заммэра Больников: Сзади развалился и потягивал из фляги смесь собственного изготовления уголовный авторитет по прозвищу Храп. В пятидверной «Ниве», уткнувшейся в задний бампер джипа, находились двое стражей порядка города: бессменный начальник областного Управления внутренних дел полковник Семягин и руководитель налоговой полиции Сметанин. «Нива» принадлежала главному сборщику налогов, он и восседал за рулем. В замыкающем «Лендровере» громко играла музыка, от которой морщился директор плодоовощной базы Гольштейн, дремал, невзирая на шум, проректор педагогического института Осьмеркин, и покачивался на водительском сиденье в такт ритму молодой любитель музыки сын Осьмеркина Виталий.

Все мужчины, за исключением Гольштейна, оделись в камуфляжные костюмы и имели при себе дорогие охотничьи ружья, убранные до времени в чехлы и футляры. Гольштейн шутил, что должен же быть в городе хоть один еврей-охотник и, видимо, для того, чтобы все же отличаться от товарищей, напялил на себя два шерстяных спортивных костюма и телогрейку сверху.

Прошло несколько минут. Бизнесмен Подколезный покосился на электронный светящийся прибор, пунктирно отсчитывающий время на панели его джипа. Прибор показывал четыре ноль три. Это было на три минуты больше назначенного. Ровно в четыре утра из дома, возле которого не выключая свет и не глуша двигатели, замер автокортеж, к ним обещал присоединиться депутат областной думы Звягинцев. Вчера в пятницу на вечернем заседании решался вопрос о приватизации немалого участка леса, ранее принадлежавшего лесхозу. Нудная и не очень вразумительная, а главное, долгая речь Звягинцева подействовала, и вопрос о лесе был решен в пользу бизнесмена Подколезного. Депутаты не любили под выходные слишком задерживаться и проголосовали быстро. Молодой бизнесмен, кроме патронов, пороха и других необходимых для охоты причиндалов, вез в своей сумке две тысячи долларов в качестве гонорара для депутата.

Прошло еще пять минут. В «Лендровере» открылась задняя дверь, и директор плодоовощной базы бочком выбрался на свежий воздух и, пританцовывая, подошел к пятидверной «Ниве».

– А что, если наш дорогой народный избранник проспал? – спросил он у Семягина и, не получив вразумительного ответа, засеменил к джипу. Там он свой вопрос повторил дословно, прибавив готовность лично подняться и пробудить депутата.

– Не мельтеши, – приспустив кнопкой окно джипа, изрек Храп и вернул стекло на место.

– Понял, – кивнул Гольштейн и вприпрыжку вернулся в «Лендровер».

Прошло еще несколько минут.

– Почему стоим? – поинтересовался проректор Осьмеркин, прерывая дрему.

– Звягинцев дрыхнет, – ответил сын, на секунду приглушив грохот музыки.

Наконец не выдержал начальник областного управления. Полковник посмотрел на свои часы, выбрался из машины и, подойдя к старому тополю, медленно расстегнул ширинку. Мужчины из других машин последовали его примеру. Увлажнив дерево, охотники устроили небольшой совет.

– Кто пойдет? – спросил молодой бизнесмен, оглядывая компанию.

– Вот он предлагал, пусть и чешет, – медленно и с тайным значением предложил уголовный авторитет. Гольштейн не отказывался, но выразил желание иметь попутчика.

– А стоит ли будить? Может быть, депутат решил выспаться, – почесывая плешь, раздумчиво проговорил Осьмеркин.

Сам он ездил на охоту исключительно, чтобы избежать семейных радостей уикенда. Страшнее похода под ручку с супругой в гости или на концерт проректор считал только приемные экзамены.

«Как бы не так, выспаться!» – подумал молодой бизнесмен. Зная жадность Звягинцева, представить, что тот упустит случай получить две тысячи зеленых, бизнесмен не мог. Вслух же Подколезный высказал мысль, что без депутата ехать нечего. Лицензию на отстрел двух сохатых избранник народа выбил, используя служебное положение, и держал при себе.

Будить опоздавшего отправились двое: Осьмеркин, как бывший начальник Анатолия Захарыча Звягинцева по институту, и Гольштейн. Оставшиеся мужчины закурили. Храп предложил хлебнуть из фляги коктейля его рецепта:

– Погрейтесь, мужики. Напиток нормальный, «храповкой» кореши называют.

В окне на первом этаже приоткрылась форточка, и послышался остервенелый собачий лай, затем раскрылось и окно. В окне возник престарелый житель дома в пенсне и с бородкой клинышком. Он прищурился, пытаясь разглядеть возмутителей спокойствия, и неожиданно взвизгнул тонким голосом:

– Ночь. Хамы! Хоть бы моторы свои заглушили.

– Давай старичка вместо сохатого замочим, – предложил Храп и, весьма довольный собственным остроумием, хохотнул.

– Только скандала тут не хватало, – поморщился заммэра Больников и подумал: «Не дай Бог, Старозубцев признает мою персону, потом в газету пропишет». Склочного городского общественника заместитель мэра знал и побаивался. Тот часто ходил на приемы выбивать деньги на ремонт совершенно бесполезных, с точки зрения Больникова, учреждений, вроде разваливающегося библиотечного здания и, пользуясь демократическими преобразованиями, с остервенением поносил новую власть.

– Нечего, мужики, зря бензин жечь, да и люди спят, – тихо, чтобы не быть узнанным по голосу, попросил заместитель городского головы.

Водители нехотя побрели к машинам и заглушили двигатели.

Гольштейн и Осьмеркин вернулись. Лица их выражали крайнее недоумение.

– Никто не открывает! – развел руками Гольштейн. – Мы уж и звонили, можете себе представить как? А господин проректор позволил себе постучать каблуком. Не верю, что можно спать так крепко.

– Мы трезвонили, трезвонили, а там тишина, – подтвердил проректор.

– Может, он вчера на ночь «позволил»? – предположил руководитель налоговой службы. Сметанин не забыл, как месяц назад его не смогли разбудить на работу.

– Ну, знаете. Он может, и «позволил», но супруга… – возразил директор базы.

Охотники решили идти всем миром. Предварительно, заперев машины с дорогими ружьями в салонах, они всей компанией ввалились в подъезд и пешком поднялись к квартире Звягинцева. Нехорошее предчувствие овладело Семякиным. Десять лет назад именно в этой квартире убили директора потребсоюза. На продолжительные звонки никто не открывал. Тогда мужчины стали что есть силы колотить ногами. Двери соседних квартир открывались, и из них выглядывали возмущенные жильцы. Но увидев компанию в камуфляжной форме, моментально исчезали. Неожиданно Гольштейн взялся за ручку и потянул. Железная дверь бесшумно открылась. Мужчины переглянулись и вопрошающе уставились на полковника. Семякин на мгновенье задумался и шагнул в темную прихожую. Сделав два шага в глубину, полковник споткнулся обо что-то мягкое, попятился назад и стал шарить рукой по стене в поисках выключателя.

Вспыхнувшая люстрочка осветила прихожую и холл. Возле самой двери лежала женщина в домашнем халате из оранжевого плюша. В глубине коридора застыло прислоненное к стене безжизненное тело народного депутата областной думы.

Мобильный телефон оказался только у молодого бизнесмена. Подколезный протянул полковнику трубку, тот дрожащей рукой набрал номер дежурного.

– Срочно группу. Двойное убийство. Все по полной программе, – приказал начальник управления.

– Охота отменяется, – подытожил молодой бизнесмен. Мысль о том, что две тысячи долларов останутся при нем, радости не принесла. Подколезный принадлежал к тем редким исключениям в мире бизнеса, для которых деньги служили лишь фишками в азартной игре.

Таня Назарова плакала ночью. Утром она умывалась холодной водой, брала себя в руки и садилась завтракать. За трапезой новгородская тетушка Анна Степановна пыталась втолковать девушке ветви семейного древа. Таня терпеливо выслушивала историю судеб совершенно незнакомых ей людей и думала о Крутикове. В своих мыслях она чаще всего возвращалась к их последнему свиданию. Таня вспоминала все до мельчайших подробностей, его взгляды, слова, прикосновения. «Так и не успел прочесть мне свое любимое стихотворение Есенина…» Почему-то именно этот момент вызывал у младшего лейтенанта покраснение глаз и позыв к рыданиям. Таня отыскала на книжных полках тетки томик поэта и много раз про себя повторяла строки: «Заметался пожар голубой, позабылись родимые дали…» В конце завтрака Таня говорила, что все было очень вкусно и очень интересно, одевалась и, выйдя из дома, шла к автобусной остановке, стараясь не глядеть в сторону мусорных контейнеров, где пенсионер Васильев обнаружил тело Сергея.

Прошла неделя со дня похорон, но первое настоящее горе не отпускало сердце девушки. Таня возвращалась с работы пешком, проходя по тем улицам, где они шли вместе, и слезы порой сами собой капали из ее глаз. Сегодня она заглянула в кафе «Русич». Там в последний день жизни Сережи они отмечали свой маленький юбилей. Таню озадачил испуганный взгляд буфетчицы. Назаровой показалось, что женщина чего-то боится.

«Может быть, знает больше, чем сказала следователю. – Назарова подала рапорт, где расписала по минутам вечер, проведенный с Сергеем, и Сиротин допросил хозяйку кафе. – Хорошо бы установить за этой бабой наблюдение», – думала Таня, поднимаясь на второй этаж. Ужинать девушка не хотела, но, чтобы не обижать Анну Степановну, послушно уселась за стол. Тетка по обыкновению свела разговор к воспоминаниям о родственных связях. Таня пила чай и не могла отделаться от испуганного взгляда буфетчицы. Сославшись на усталость, ушла в свою комнату и, взяв томик Есенина, улеглась на тахту. Стихотворение «Заметался пожар голубой…» младший лейтенант давно помнила наизусть. «Был я весь – как запущенный сад, был на женщин и зелие падкий…», – прошептала она и грустно улыбнулась. «Дурачок. Какие женщины? Какие зелья?! Сережа оставался еще совсем чистым мальчишкой. От смущения он даже не знал, куда деть свой табельный пистолет. И если бы не она, так и остался бы в брюках». Таня вытерла глаза, потушила свет и уснула. В пять часов утра ее разбудила тетка:

– Танюша, тебя к телефону. Проснись, милая.

Назарова вскочила в ночной рубашке, спотыкаясь и протирая еще спящие глаза, бросилась к аппарату.

– За тобой вышла машина. У нас двойное убийство и много работы, – услышала она в трубке голос Суворова.

Сидя рядом с водителем и глядя в окно, Назарова пыталась проснуться и настроиться на дело. По свободному от автотранспорта ночному городу домчались быстро. Не прошло и пяти минут, как они въехали во двор шестиэтажного кирпичного дома. Возле парадного стояли две машины управления, и дежурил сержант Карпов. Он и кивнул ей, показывая, что надо идти наверх. В квартире, кроме Виктора Иннокентьевича Суворова, работал майор Сиротин, – следователь по отделу раскрытия убийств, судмедэксперт Горнов и фотограф Костя.

– Приступай, – сухо скомандовал Суворов, едва поздоровавшись.

– С чего мне начать? – немного растерялась Назарова, поскольку опоздала.

– С карманов, – отрезал Виктор Иннокентьевич, ковыряя следы глины на ковровой дорожке.

Таня натянула перчатки и наклонилась к убитой. В огромном кармане плюшевого халата хранилась резинка от бигуди, скомканный носовой платок и упаковка таблеток анальгина. Таня осторожно уложила каждую находку в пакетик, записала в блокнот и перешла к хозяину. Тело депутата застыло в полусидячем положении. Фотограф Костя, самый молодой из команды, делал снимки, и от его вспышки у девушки зарябило в глазах. Возле Звягинцева возился медэксперт. Она дождалась, когда Горнов закончит, и, опустившись на колени, принялась за карманы. Только наружных на домашней куртке депутата Назарова насчитала пять. В левом боковом она обнаружила с десяток зубочисток. В правом – недоеденную, но завернутую в фантик конфету «Мишка» и очки. В нем же оказался помятый клочок бумаги. Таня расправила бумажку и увидела короткую надпись черными чернилами. Записка явно была не закончена. Назарова старательно занесла в блокнот имеющийся текст и убрала бумажку в пакетик. Под башмаком Звягинцева Таня заметила гильзу.

– Молодец, – похвалил Виктор Иннокентьевич: – Вторая. Первую я прихватил.

Младший лейтенант покончила с карманами. Больше в них ничего не оказалось. Суворов тем временем перебрался на кухню.

– Подойди сюда, – крикнул он. Назарова спрятала пакетики в чемодан и подошла к патрону.

– Смотри, любопытная бутылка, – сказал Суворов. Он обрабатывал большую пластиковую бутылку от «спрайта». – Отпечатков полно. Видишь, на столе два стакана, на них отпечатков нет. И еще. По расположению «пальчиков» на бутылке содержимое пили прямо из горла. Зачем тогда стаканы?

– Не знаю, – призналась Таня.

– И я не знаю, – : сказал Виктор Иннокентьевич, пряча бутылку в большой пакет. – Ладно, иди поработай с одеждой…

Таня занялась спальней. Никаких признаков грабежа в комнате не наблюдалось. В шкафы убийца не заглядывал. Костюмы и многочисленные платья супруги народного избранника висели на своих местах. Лишь в кабинете хозяина на кресле валялись куртка и брюки камуфляжного костюма. Но Назарова уже знала, что Звягинцев собирался на охоту. Скорее всего, эти вещи на кресло выложил он сам. Не позарился преступник и на дорогое двухствольное ружье. Такое оружие с бельгийским клеймом «три кольца» стоило немалых денег. Лишь отсутствие швейцарских карманных часов «Ориент» на руке убитого и в его кабинете наводило на подозрение, что часики убийца прихватил. Денег и ценностей супруги дома не держали. Они по новой моде пользовались банковскими карточками. Эти карточки вместе с документами Таня обнаружила в ящике письменного стола. По картине в квартире можно было заключить, что убийца пришел свести счеты с хозяевами, и вещи его мало интересовали.

Закончили осмотр места происшествия лишь к утру.

– Если устала, чеши домой, – предложил Суворов. – Если жива, поедем в лабораторию. Работы невпроворот.

– Конечно, в лабораторию, – твердо заявила Назарова.

К полудню поступили первые данные от баллистов. Гильзы принадлежали табельному ПМ старшего лейтенанта Крутикова. А судмедэксперт Горнов дал заключение, что оба убитых скончались от огнестрельных ран.

Днем в городе произошло еще одно ЧП. В своей квартире была избита неизвестными Александра Митрофановна Моторина. До пенсии пострадавшая работала народным судьей, но уже два года находилась на заслуженном отдыхе. Суворов попросил Таню отвлечься и поехать с группой на место происшествия. Сам криминалист отрываться от работы в лаборатории не хотел. В двухкомнатной квартире пенсионерки все было перевернуто вверх дном. Но больше всего поразила Назарову старательность преступника или преступников в злонамеренной порче мебели и предметов быта. Грабители сломали все, что можно было поломать. Они изувечили настольные лампы, выдрали с потолка люстры и светильники, вдребезги разнесли телевизор, изгадили одежду и сломали платяной шкаф. Таня даже подумала, что здесь поработали психически нездоровые люди. Следователь Тамара Ивановна Брюханова обошла соседей по лестничной клетке. Но в рабочее время лишь в одной квартире сидела глуховатая бабка и ничего не слышала. Остальной народ находился на службе. Брюханова дотошно проследила, чтобы в протоколе все точно отразили. На запись последствий погрома пришлось потратить три часа. Следов или отпечатков Таня не нашла. Искать улики при таком хаосе задачка еще та. Но Назарова осмотрела ножки разбитых стульев, за которые нельзя было бы не взяться, перед тем как шмякнуть стул об стену, остатки настольной лампы, осколки посуды – «пальчиков» не оказалось. «Идиотики не станут надевать перчатки», – засомневалась Таня в своей версии о ненормальных.

Хозяйку квартиры Моторину отвезли в больницу с сотрясением мозга. В палате женщина пришла в сознание и сообщила, что нападавших не видела. Ее ударили сзади, когда она, вернувшись из магазина, отпирала дверь. Определить без хозяйки, что из вещей пропало, следствие затруднялось. Таня вернулась в лабораторию в половине пятого. Возле Суворова сидел судмедэксперт Горнов. Мужчины пили чай.

– Присаживайся, Танюша, – пригласил Суворов. – Что там у пенсионерки?

– Сущий бедлам. Такого погрома я никогда не видела, – призналась Таня.

– Ну и денек, – пожаловался медэксперт. – У тебя погром, а у меня старичок-ветеринар Галицкий от неизвестного яда концы отдал. Только со Звягинцевыми расхлебался. Теперь с ним возись.

– Дедушка покончил с собой? – поинтересовалась Назарова. Стариков она жалела, а всех ветеринаров по детской памяти считала Айболитами.

– Похоже. На руке еле заметный след шприца. Перед смертью Галицкого сильно тошнило. Яды у него были разные. Животных иногда приходится усыплять. У старика брат в Швеции живет. Тоже ветеринар. Вот и снабжал родственника заграничными зельями. А нам теперь голову ломать. Мы тоже со следователем Брюхановой работали. Ей показалось странным, что Галицкий решил утром травиться. У него на день два приема были назначены. – Горнов допил чай и, выложив на стол заключение о смерти депутата Звягинцева, ушел. Сразу за ним в дверях возник Сиротин. Майор чихнул и уселся на табурет посередине комнаты. Дождавшись, когда его красноречивое молчание будет замечено, следователь сказал:

– Нужна помощь.

– Мы и так делаем все, что можем, – устало ответил Суворов. – И кое-чем уже готовы с тобой поделиться.

– Валяйте, делитесь, – изрек Сиротин совершенно безразличным тоном, будто все ему до лампочки.

Суворов не обратил внимание на тон следователя и начал перечислять предварительные соображения по делу.

– Судя по гильзам, застрелены оба из пистолета Макарова, похищенного у убитого старшего лейтенанта Крутикова. По тексту записки, найденной в кармане депутата, можно предположить, что в доме ждали незнакомого человека. На бутылке «спрайта», обнаруженной на кухне, имеются отпечатки пальцев, не принадлежащие хозяину. Однако происхождение этих отпечатков у меня вызывает сомнения. Вот медицинское заключение Горнова. Время убийства известно. Пока все. Выводы делай сам.

– Все? – переспросил Сиротин и брезгливо протянул Суворову пакет.

– Что это? – не понял Виктор Иннокентьевич.

– «Макаров» Крутикова, – усмехнулся майор.

– Откуда? – удивился Суворов.

– Странная история. Мне выдали анонимный звонок. Женский голос сообщил, что важная улика по делу об убийстве депутата областной думы находится в раздевалке боксеров на стадионе «Вымпел». – Майор достал платок, основательно высморкался. – Я поехал на стадион и в указанном месте нашел «Макарова».

– Тебе надо лечиться. Все управление перезаразишь, – сказал Суворов, отметив красный нос и подпухшие веки Сиротина.

– Кто мне даст сейчас болеть?! Депутата убили! В приемной толпа писак. Начальничек наш пьет сердечные капли. Мэр звонит каждые полчаса, – пожаловался следователь.

– Ты просил о помощи, – напомнил Суворов.

– Проверь на отпечатки, – Сиротин, кивнул на пакет с пистолетом.

– Это моя работа, майор, – ответил Суворов.

– Знаю, помощь мне нужна в другом. Раздевалкой спортзала пользуются десять спортсменов. Вот их список и расписание тренировок. Нужно незаметно снять отпечатки с каждого. Я бы попросил заняться этим нашу милую стажершу. Девушку в городе не знают, она не вызовет подозрений. Конечно, нужна некоторая выдумка и так далее. Но я надеюсь на Танюшу. На ее молодой энтузиазм… – Сиротин чихнул и снова полез за платком.

– Если Виктор Иннокентьевич не против, я постараюсь, – ответила Назарова.

Суворов не возражал и, когда следователь вышел, углубился в список фамилий спортсменов. Внезапно лоб и губы криминалиста побелели. Он встал, взял со стола графин и, налив себе полстакана, выпил воду залпом.

– Что с вами, Виктор Иннокентьевич? На вас лица нет, – вскрикнула Таня и бросилась к своему наставнику.

– Все нормально, Танечка. Ночь не спал, вот и результат. Сейчас приду в себя, – ответил Суворов.