Смертельные послания Мэтьюз Джон

Подозреваемый схватился руками за голову, явно обескураженный.

– Неужели вы мне не верите? – спросил он почти испуганно и после некоторой паузы добавил: – В особенности в том, что касается Элли Каллен. Вы же знаете, что я никогда не смог бы причинить ей зло!

Джозеф догадывался, что рано или поздно на первый план выйдут личные мотивы.

– Даже если бы я верил вам – что это изменило бы? Многие стали бы говорить тогда, что я проявляю к вам излишнюю снисходительность из-за нашего прежнего сотрудничества, и в конце концов ваше дело просто поручили бы вести кому-нибудь другому. – Он пожал плечами. – Кроме того, вам придется убеждать в вашей невиновности не только меня, но и судью с присяжными. И, я думаю, вы понимаете, насколько плохо для вас все это будет выглядеть.

Детектив видел, как заключенный закрыл глаза и содрогнулся всем телом, словно им одновременно овладели усталость от бессонных ночей в камере и бесконечных вопросов и отчаяние перед лицом безрадостных перспектив. Он тяжело вздохнул.

– Что же вы предлагаете?

Ардженти не сразу нашелся, что ответить, в свою очередь обескураженный этим прямым вопросом.

– Вы могли бы начать с более подробного рассказа о провалах в своем сознании, – предложил он Финли. – Сейчас вы говорите лишь, что у вас не было такового во время убийства Элли Каллен – как будто одно только это может служить вам оправданием. Но остается еще целый ряд других убийств, когда у вас происходили провалы, о которых вам придется рассказать.

– Я… я не могу.

– Потому что боитесь выдать себя?

– Нет, не поэтому. Просто эта история носит очень личный характер – и касается моей семьи. В частности, моей матери. Она имеет мало отношения к… – Джеймсон запнулся, словно ему в голову пришла внезапная мысль, и шумно вздохнул. – Послушайте, я согласен поговорить об этом, но только в частном порядке – без протокола.

С этими словами Финли взглянул на Уэлана, но Джозеф продолжал пристально смотреть только на него.

– Вы считаете это неэтичным? В расследовании убийства, подобного этому, любая информация, которая имеет к нему отношение, должна фиксироваться, – возразил детектив.

– Да – если она имеет к нему отношение. Как я уже сказал, это носит личный характер и никак не связано с данным делом. – Джеймсон поднял руку. – Кроме того, если в какой-то момент вы почувствуете, что я говорю о вещах, касающихся данного дела, то всегда можете попросить Джона вернуться и продолжить вести протокол.

Теперь Ардженти тоже перевел взгляд на Уэлана.

– Даже не знаю… – протянул он нерешительно.

– Вам решать. Но говорить об этом я буду только на таком условии.

– И сейчас кто-нибудь наблюдает за мной из-за зеркала?

– Сейчас нет.

Инспектор Маккласки едва сдержался, чтобы не рассмеяться, когда услышал эти слова. Он знал, что любой резкий звук, раздавшийся за стеклянным экраном, будет слышен в комнате. Когда Ардженти или Джеймсон устремляли взгляд в сторону зеркала, он рефлекторно отклонялся назад.

Маккласки приехал в «Томбс» на кебе вскоре после Джозефа. Он еще на Малберри-стрит узнал о существовании наблюдательного помещения и появился у начальника тюрьмы Симмонса через две минуты после того, как Ардженти и Уэлан прошли в комнату для допросов. Симмонс объяснил ему, как их найти.

– А если я хочу присутствовать просто в качестве наблюдателя – в какую дверь мне нужно зайти? – спросил его инспектор.

– Левая дверь перед комнатой для допросов.

Маккласки сел на стул в маленькой комнатке, когда Ардженти завершал преамбулу. Время от времени он делал записи, и очень скоро его целиком и полностью захватило представление, разворачивавшееся всего в нескольких ярдах перед ним, – увлекательная динамика вопросов и ответов. Этот допрос напоминал поединок двух опытных фехтовальщиков.

Но затем, когда Джеймсон предложил приватную беседу, дело приняло драматический оборот. Инспектор напрягся, увидев, как Джозеф соглашается, а Джон поднимается со стула. Помощник детектива мог прийти и обнаружить его здесь!

Маккласки бросил взгляд на дверь. Он понимал, что ему нужно уйти до того, как Уэлан выйдет из комнаты для допросов, – но, судя по всему, Финли собирался поделиться каким-то важным секретом, который хотел сохранить в тайне от всех остальных.

Пока он колебался, раздираемый двумя противоположными желаниями, момент был упущен. За дверью послышались шаги Уэлана. Схватив деревянный стул, инспектор подбежал к двери и засунул ножку стула в ее ручку.

После этого он застыл на месте, затаив дыхание и прислушиваясь к перемещениям Джона в надежде на то, что тот не услышал его броска к двери.

Стояла мертвая тишина. Взгляд Маккласки был прикован к ручке двери. Она оставалась неподвижной. А спустя несколько секунд раздались звуки шагов, которые постепенно стихли.

Инспектор с облегчением вздохнул, вернулся к своему стулу и снова сел.

31

– Возможно, вы помните, я говорил вам, что с юного возраста жил с теткой и дядей? Дом на Гринвич-стрит достался мне в наследство от них, и шесть месяцев назад я приехал в Нью-Йорк, поскольку моя тетка находилась при смерти, – начал рассказывать Финли.

– Да, я помню, как вы говорили об этом.

– На протяжении двух последних десятилетий я рассказываю всем эту историю – о том, как переехал жить к тетке Клэрис и дяде Грегори в возрасте девяти лет, когда умерли мои родители.

По тому, как Ардженти кивнул, Джеймсон понял, что тот внимательно его слушает. Он перевел дух.

– Я действительно приехал к ним, когда мне было девять лет. Но мой отец был тогда жив. И, очевидно, моя мать тоже.

Ардженти удивленно поднял брови:

– Очевидно?

– Да. Мать исчезла из дома, а отец говорил мне, что она уехала и оставила нас. Будто бы она оборвала все связи и больше не хотела нас видеть.

– Вы говорите так, словно сомневались в словах отца.

– Да. Очень сильно сомневался. Мне было девять лет, и я просто не хотел мириться с мыслью, что мать бросила меня. Но я мог ее понять – с учетом того, как издевался над ней отец.

– Каким образом? Словесно или же он бил ее?

– И то и другое, – Джеймсона передернуло. – Поначалу это были, главным образом, слова. Побои стали приобретать серьезный характер, когда мне было года четыре. Постепенно ситуация усугублялась. Моя мать была хрупкой женщиной – ее рост едва достигал пяти футов – и с каждым избиением все больше чахла. Казалось, отец черпал дополнительную силу в ее слабости и поэтому бил ее все больше и больше.

– А чем ваш отец объяснял свое поведение, если вообще объяснял?

Джозефу было хорошо известно, что большинство людей всегда пытаются оправдать любые свои действия, какими бы безрассудными они ни были.

– Он говорил, что мать безумна и провоцирует его, хотя я ничего подобного не замечал. Я видел перед собой лишь запуганную, морально и физически сломленную женщину, находившуюся на грани отчаяния.

Подозреваемый сделал паузу. Было видно, что эти воспоминания все еще мучительны для него.

– Я все чаще вставал на сторону матери, и со временем отец возненавидел меня за это. Между нами образовалась пропасть, – он с тяжелым вздохом провел ладонью по волосам. – Именно по этой причине всего через два месяца после исчезновения матери отец выпроводил меня из дома. Он сказал, что я постоянно говорю о матери, а это причиняет ему боль. Вероятно, отец был прав – я винил его в ее уходе, и он видел это в моих глазах. Разумеется, он не говорил об этом моим тете и дяде, когда просил их приютить меня. Отец сказал, что мне необходима настоящая семейная атмосфера, которую сам он, находясь в состоянии душевного разлада, не в состоянии обеспечить.

Финли замолчал.

– Вы хотите сказать, что ваш отец совершал насильственные действия потому, что был психически неуравновешенным и, возможно, страдал душевным расстройством? – уточнил Джозеф.

– Нет, я хочу сказать, что в действительности душевным расстройством страдала моя мать и что отец, вероятно, был прав. Но об этом я узнал лишь много лет спустя.

Джеймсон отпил из бокала глоток воды. Он видел, что Ардженти силится понять смысл его слов. Лоб детектива избороздили морщины.

– Когда мать исчезла, первой моей мыслью было, что она умерла, – снова заговорил заключенный. – И что отец говорит неправду, щадя меня или пытаясь заглушить чувство вины, поскольку он осознает свою ответственность за ее смерть. Правда открылась мне только после его смерти.

Финли вспомнилось, как холодно было в доме в то утро, когда он вошел внутрь в сопровождении отцовского нотариуса. Огонь там не зажигали в течение пяти дней, но, возможно, холодно ему было в большей степени из-за безрадостных воспоминаний. Он не был в этом доме с момента отъезда в Америку, и на протяжении всего времени пребывания там его неотступно преследовал образ отца, избивающего мать. Казалось, ее испуганные крики витали в пустых коридорах над покрытой толстым слоем пыли мебелью.

– Из бумаг, найденных на письменном столе отца, выяснилось, что он отправил мать в «Бедлам» в тот роковой день, когда она исчезла, и я тут же поехал туда повидаться с ней.

«Бедлам», где царила страшная духота и невыносимая жара, был переполнен непрерывно бормочущими и кричащими людьми и напоминал самый настоящий ад.

– Мне было тогда двадцать три года, я учился на втором курсе медицинского колледжа и не видел мать четырнадцать лет.

Серая сутулая женщина, еще ниже ростом, чем он ее помнил, с похожей на фарфоровую кожей и отстраненным, потухшим взглядом.

– Она была тенью той женщины, которая осталась в моей памяти. Стыдно признаться, но я не узнал ее.

Однако вопреки всему в ее глазах вспыхнули огоньки, и она протянула к нему костлявую руку.

– Но, казалось, она узнала меня, несмотря на прошедшие годы и испытания, выпавшие на ее долю.

Джеймсон вздрогнул, как будто вновь ощутил прикосновение материнских пальцев к своей щеке.

– Одному богу известно, как она пережила все это. – Он окинул комнату взглядом. – Я нахожусь здесь всего две ночи и уже чувствую, что на пределе. А она провела в «Бедламе» долгие четырнадцать лет – под аккомпанемент криков и стенаний, не стихающих ни днем ни ночью. – Он покачал головой. – Если она и не была душевнобольной, когда отец определил ее туда, то за эти годы наверняка стала ею.

Сказав это, Финли вытер выступившие на глазах слезы и еще раз глубоко вздохнул.

– Я перевел ее в более спокойный и комфортабельный дом призрения, но было уже поздно, – заговорил он снова после очередной паузы. – Всего через четыре месяца она умерла. Наверное, это были самые счастливые месяцы в моей жизни. Месяцы, проведенные с человеком, который любил меня больше всех на свете и которого точно так же любил я.

Вновь последовало молчание. Ардженти молча кивнул. В такой момент любой комментарий был бы неуместным. Теперь он понял, почему его напарник так настаивал на приватной беседе без протокола. Это действительно была очень личная история, лишь отчасти связанная с проводившимся расследованием. Джеймсон между тем продолжил свой рассказ:

– И именно в «Бедламе» я впервые увидел Лоуренса и заметил, что он далеко не сумасшедший. Я добился его перевода в то же самое заведение и оформил опекунство над ним, – он криво усмехнулся. – Наверное, мне тогда пришла мысль: если я не могу спасти мать, то спасу хотя бы этого несчастного человека. – Финли махнул рукой. – Это еще одна причина, почему я требовал, чтобы беседа была приватной. Официально Лоуренс все еще считается душевнобольным и может оставаться на свободе только при условии, если я продолжаю являться его опекуном. Если об этом станет известно властям, его снова упрячут в какую-нибудь богадельню вроде «Бедлама». Я никогда не прощу себе, если случится подобное.

– Понимаю, – Джозеф связал воедино все оставшиеся нити. – Следовательно, вас больше всего тревожит в связи с этой историей то, что вы могли унаследовать болезнь своей матери? Ее душевное расстройство?

Джеймсон покачал головой:

– Дело в том, что я ничего толком не знаю. В ее документах в «Бедламе» упоминались провалы в сознании. С ней, очевидно, случались приступы безумия, о которых она потом не помнила.

– И в такие моменты она была буйной?

– По всей видимости, нет. Она впадала в состояние ступора; порой кричала, порой у нее пропадала речь и возникали судороги. Это одна из причин, почему я не считаю, что провалы в сознании имеют значения в моем деле: она не была буйной. Я не упоминал о них не потому, что боялся выдать себя, а потому, что мне неприятны воспоминания о несчастье моей матери.

Ардженти кивнул. Но вдруг ему пришла в голову еще одна мысль:

– А что, если вы унаследовали у своего отца склонность к насилию? Материнское безумие плюс отцовский садизм – весьма взрывоопасное сочетание!

На лице Финли тут же появилась понимающая улыбка – словно он ожидал услышать что-нибудь подобное.

– Исключено, – ответил он уверенно. – Я ненавидел отца и никогда и ни в чем не стал бы подражать ему.

– А если это скрыто у вас в подсознании или свойственно вашему второму «я» и вы не осознаете этого? Контролировать такие импульсы чрезвычайно трудно, если вообще возможно.

На мгновение лицо заключенного помрачнело, как будто ему напомнили о чем-то крайне для него неприятном. Проведя ладонью по лбу, он тяжело вздохнул:

– Проблема в том, Джозеф, что я не могу знать это наверняка. Но если провалы в сознании имеют отношение к делу и в одних случаях они происходили со мной одновременно с убийствами, совершенными Потрошителем, а в других – когда я находился у Лина, что могут подтвердить свидетели, – это снимает с меня подозрение.

– Это почему же?

– Потому что одно нам известно точно – от Колби и всех тех, кто когда-либо занимался расследованием этого дела, – все эти убийства совершил один и тот же человек.

Когда лошадь тронулась и полицейский фургон двинулся по Уокер-стрит, Джон Уэлан принялся зачитывать сделанные им записи протокола:

– Подозреваемый признает, что у него происходили короткие провалы в сознании, совпадающие по времени с убийствами Люси Бонина и Оливии де Вирс, и что он в эти моменты находился неподалеку от мест их совершения. Однако медицинская история этих провалов касается в большей степени семьи подозреваемого и не имеет отношения к расследуемому делу. По этой причине данная история не нашла отражения в протоколе.

Джон оторвался от записей и поднял глаза на Ардженти:

– Это точно передает суть показаний Джеймсона?

– Да, думаю, вполне.

Джозеф сказал Финли, что всю информацию, касающуюся расследуемого дела, следует внести в протокол, и в конце допроса они согласовали его содержание.

– Больше ничего? – спросил Уэлан. – Вы оставались с ним наедине довольно продолжительное время.

– История, которую он мне рассказал, затрагивает не только семью Джеймсона, но и его помощника Лоуренса. Она не имеет никакого отношения к делу, – объяснил детектив.

Джон кивнул и убрал блокнот.

Ардженти задумчиво смотрел в окно на проносившуюся мимо улицу. Рядом с демонстрационным залом с несколькими фортепьяно располагалась витрина, в которой были выставлены арфы. На углу стояли в очереди мужчины, искавшие работу в недавно открывшемся литейном цехе. На смену цилиндрам и фракам пришли шляпы «дерби» и матерчатые кепки.

– Кроме Лоуренса, вы единственный, кому я когда-либо рассказывал о своей матери, – сказал ему Джеймсон при расставании.

Джозеф вдруг подумал, что сам он никогда никому не рассказывал о случившемся с его сестрой. Теперь ему стало понятно, почему напарник взял под крыло Лоуренса и занимался с Элли Каллен, откуда взялось у него стремление помогать людям, оказавшимся в тяжелом положении. Финли не смог спасти свою мать и по возможности пытался компенсировать это.

Но Ардженти все еще не покидало сомнение – не хитроумная ли это уловка с целью завести его в тупик? Джеймсон не помнил, где он находился во время совершения двух убийств, и какое-либо алиби в этих случаях у него отсутствовало. Однако у него имелись алиби на время других преступлений Потрошителя, и тот факт, что все убийства являются делом рук одного человека, снимал с него подозрение.

А что, если Финли, присоединившись к группе Томаса Колби во время расследования первых убийств Потрошителя, сам совершил несколько убийств под этим прикрытием? Или, может быть, за эти убийства ответственно его второе «я», активизировавшееся в результате проводимого им анализа личности Потрошителя, тогда как он сам не осознает этого? Кто мог бы лучше, чем опытный патологоанатом и криминалист, расследующий дело Потрошителя, скопировать эти убийства?

Далее письма. И опять – все они написаны одной рукой, следовательно, их авторство принадлежит одному человеку. Но что, если реальный Потрошитель никогда не писал никаких писем, и все они являются творениями Джеймсона? Он – его второе «я» – знает, как лучше уязвить Колби и самого себя. И если бы он совершил те другие убийства под прикрытием Потрошителя, письма только подкрепили бы версию одного убийцы.

Ход мыслей Ардженти нарушил Уэлан, обратившийся к кучеру:

– Мы почти приехали. Следующий поворот направо.

Они проехали под парапетом двухэтажного поезда, тянувшимся вдоль Бауэри. Возница начал отслеживать нумерацию домов. Заведение Лина втиснулось между лавкой галантерейщика и винным погребком, и его легко можно было пропустить.

Джозеф и его помощник постучали дверным молотком, и прошла целая минута, прежде чем дверь слегка приоткрылась и появившийся в узкой щели пожилой китаец окинул их внимательным взглядом. Кучер фургона был в униформе, а Ардженти держал перед собой свой значок. Китаец снял цепочку, распахнул дверь и пригласил их войти.

Уэлан сказал, что они хотели бы поговорить с хозяином заведения, «неким Хуаном Лином».

Китаец кивнул:

– Это я. Чем могу помочь вам, джентльмены?

Лину было около семидесяти, и он слегка сутулился. Он бросил озабоченный взгляд поверх плеч неожиданных посетителей, словно ожидал, что за ними стоят другие полицейские. Джозеф заметил, что от узкого вестибюля помещение постепенно расширяется. В углу стояли несколько стульев и диван, а возле окна с матовым стеклом – пальма в кадке. Из задней комнаты вышла молодая симпатичная китаянка. Она кивнула им с вежливой улыбкой, но осталась стоять за спиной Лина.

– Мы разыскиваем вот этого человека, – Джозеф вынул из папки с материалами, которые он собрал на Гринвич-стрит днем ранее, фотографию; на ней Джеймсон и Лоуренс стояли с гордым видом на ступеньках крыльца дома. – Тот, что слева, в жилете. Вы случайно не видели его?

Сощурившись, Лин рассматривал снимок в течение нескольких секунд, а затем покачал головой:

– Нет, извините. Здесь я его не видел.

Требование Финли никому не говорить о его визитах твердо запечатлелось в памяти старика, и свою помощницу он тоже проинструктировал должным образом.

– Сули, ты видела этого человека? Может быть, в мое отсутствие? – повернулся Лин к девушке.

Та сделала шаг вперед, взглянула на фотографию и покачала головой, пожав плечами:

– Нет, я никогда его не видела.

32

– Мистер Лоуренс… Мистер Лоуренс!

Биделла разбудили крики Элис, звучавшие в унисон с громкими ударами в дверь.

Помощник Финли взглянул на настенные часы: 7.08. Поднявшись с кровати, он подошел к окну и выглянул на улицу. У двери стояли Билл Гриффин, еще двое полицейских в униформе и трое мужчин в костюмах и шляпах «дерби». Вероятно, им понадобились какие-то дополнительные документы или что-то еще. Неужели они не все еще собрали за эти два дня?

Лоуренс открыл окно и крикнул:

– Через минуту я спущусь, джентльмены!

Гриффин и один из полицейских посмотрели в его сторону, в то время как внимание остальных отвлекла Элис, открывшая дверь.

Биделлу потребовалось две минуты, чтобы умыться и одеться. К этому моменту экономка пригласила гостей войти, и они сгрудились в прихожей. Один из мужчин в костюмах выступил вперед.

– Мистер Лоуренс Биделл?

– Да.

– Мое имя – Эдвард Хикс. Я сотрудник Иммиграционной службы при правительстве Соединенных Штатов. Должен поставить вас в известность о том, что условия опекунства над вами со стороны мистера Джеймсона нарушены.

Лоуренс удивленно посмотрел на Хикса, а затем перевел взгляд на Гриффина:

– Это вы так шутите?

– Нет, это отнюдь не шутка, – произнес Билл бесстрастным тоном. – Эти люди здесь для того, чтобы сопроводить вас в хорошее медицинское учреждение, называемое «Бельвю», где вам будет обеспечен надлежащий уход.

– Я думаю, это будет Блэкуэлл Айленд, – вмешался Хикс.

Обернувшись, он посмотрел на человека, стоявшего сзади, и тот утвердительно кивнул:

– Было решено, что это заведение в большей степени подходит ему с учетом его состояния.

Блэкуэлл Айленд? Тысяча девятьсот обитателей плюс еще пять тысяч осужденных и пациентов из близлежащих пенитенциарных учреждений, богаделен и больниц для больных оспой и неизлечимо больных. Пока Лоуренс, погрузившись в размышления, вспоминал статистику и сравнивал условия этой больницы с условиями «Бедлама», Гриффин завел его руки за спину и защелкнул на них наручники.

Биделл напряг руки, пытаясь освободиться.

– Это возмутительно! – вырвалось у него.

– Очень может быть, – сказал Билл. – Предъявляйте претензии мистеру Джеймсону. Им подписан документ, согласно которому он, будучи вашим опекуном, обязуется не принимать участие в преступной деятельности любого рода.

Лоуренса под руки повели к полицейскому фургону. В двух ярдах от фургона фотограф установил камеру на штативе, а стоявший рядом репортер приготовил блокнот.

Вспышка камеры ослепила Биделла. Его затолкали в фургон и усадили на лавку между двумя полицейскими, в то время как Гриффин задержался, чтобы ответить на вопросы журналиста.

Репортеру по имени Теоболд Беренс было двадцать семь лет, и он горел желанием сделать карьеру в «Нью-Йорк пост» с помощью сенсационных статей.

Поэтому он оказался первым у дома Джеймсона, когда того арестовывали, и потом, когда явились уже за Лоуренсом. Одна публикация или две? Или, может быть, поместить основной и дополнительный материалы на одной полосе?

Задумавшись, он некоторое время жевал кончик карандаша, затем отложил его в сторону и снова принялся стучать кончиками пальцев по железным клавишам пишущей машинки.

* * *

Первая статья Беренса в «Нью-Йорк пост» не ускользнула от внимания членов семейства Рейтер в Лондоне.

Джулиус Рейтер переключился с голубиной почты на телеграф еще двадцать лет назад и стал одним из первых пользователей Трансатлантической линии, созданной в 1890 году. Полученные по ней новости американской прессы распространялись по всем крупным газетам между Лондоном и Берлином.

Одной из них была провинциальная газета, выходившая в Гилдфорде, городе в графстве Суррей. У работавшего в ней молодого репортера имя Финли Джеймсона, связанное с нападениями на проституток, вызвало неприятные ассоциации – хотя ему пришлось потратить большую часть дня на то, чтобы выяснить почему.

Прочитав статью, журналист понял, почему она была опубликована в местной, а не в лондонской прессе, и поспешил на второй этаж к своему редактору, перешагивая через ступеньки.

В то время как по обе стороны Атлантики набирала обороты сенсация, маленький пароход вез Лоуренса на Блэкуэлл Айленд.

Группа зданий из коричневого гранита с крышами в виде башен, высившаяся всего в полумиле от доков Ист-Ривер, больше напоминала крепость, чем больницу. Когда пароход приблизился к острову, его окутывал утренний туман, подобный зловещей, таинственной ауре.

Но для Биделла здесь не было особой тайны. Образы «Бедлама» настолько прочно укоренились в его сознании, словно он видел все это только вчера. Помощник Джеймсона мог живо представить широко разинутый в крике рот и бьющееся в конвульсиях тело, смирительную рубашку и кресло с кожаными ремнями, втиснутый между зубами кусок ткани и фонтан ледяной воды, с помощью которого санитары усмиряют буйных.

И когда эти образы полностью завладели им, он принялся мерно раскачиваться взад и вперед, в такт ритмично работавшему пароходному двигателю.

33

Комиссар Грейлинг швырнул на стол номер «Гилдфорд меркьюри» и ткнул пальцем в заголовок:

– Что, черт возьми, это значит?

Когда ошеломленный Колби прочитал его, Грейлинг бросил на стол номер «Таймс».

– И примерно то же самое, с разными вариациями, почти во всех лондонских газетах! – воскликнул он.

Комиссар назначил Томасу встречу в своем личном офисе. Хотя обычно он встречался с людьми уровня сэра Колби на нейтральной территории – в ресторане или чайном зале отеля, – в данном случае было не до условностей. А кроме того, их никто не должен был слышать.

– Вы что-нибудь знали об этом прежде? – спросил Грейлинг.

Колби пробежал глазами обе статьи. Складывалось впечатление, будто «Таймс» лишь слегка приукрасила то, что было напечатано в «Гилдфорд меркьюри». Ему не требовалось читать эти статьи подробно, он очень хорошо знал, о чем в них идет речь.

– Да, кое-что мне было известно, – ответил он будничным, бесстрастным тоном.

– Так почему же вы ничего не сказали раньше?

– Не было особого смысла. Это не имело отношения к делу.

– Не имело отношения к делу? – Брови комиссара поползли вверх. – Криминальный аналитик в роли главного подозреваемого по самому сенсационному делу века об убийствах проституток и, как выяснилось теперь, обвинявшийся ранее в нападении на проститутку, вина которого была доказана?

– Его вина не была доказана, – возразил Томас. – Ему предъявили обвинение, но потом дело было прекращено за недостаточностью улик.

– Как вам должно быть хорошо известно, дыма без огня не бывает, – Грейлинг поджал губы. – А сейчас мы имеем грандиозный пожар. Неужели вы не понимали, что это может стать достоянием гласности, когда допустили его к расследованию дела Потрошителя?

– Нет. Я не мог предположить, что его могут обвинить в преступлениях, совершенных Потрошителем, – если это то, что вы имеете в виду. – Заявив это, Колби понял, что его ответ прозвучал несколько легкомысленно, и добавил со вздохом, пожимая плечами: – Как я уже сказал, вина Финли не была доказана. Кто мог подумать, что подобное произойдет вновь спустя годы? Кроме того, мало ли молодых студентов-медиков оказываются втянутыми в мелкие скандалы с девушками в клубах или просыпаются по утрам не там, где следует?

– Мелкие скандалы?

– Он обвинил девушку в клубе, что она потребовала с него слишком много денег за шампанское. Между ними возник спор, и она ударила его веером. Он утверждал, что всего лишь защищался. Она демонстрировала синяк на шее, но адвокат Джеймсона доказал, что это рисунок, выполненный с помощью румян и теней для век. В основном поэтому Финли и оправдали, и я, в свою очередь, поэтому считаю тот случай мелким скандалом, не заслуживающим особого внимания.

На несколько секунд Грейлинг погрузился в размышления.

– И по этой же причине данная статья была опубликована только в провинциальной газете? – спросил он.

– Вероятно. Если бы этот инцидент носил более серьезный характер, она появилась бы в лондонской прессе. Но для Гилдфорда это крупная новость – несчастье, произошедшее с парнем из известной в городе семьи.

Комиссар бросил взгляд на лежавшие на столе газеты:

– И все же теперь, когда в сознании публики два события оказались связанными друг с другом, не стоит пытаться принизить в той или иной степени значение этой истории. – Он сжал пальцы в кулаки. – Мой вам совет: если кто-нибудь спросит, знали ли вы об этом происшествии с Джеймсоном, отрицайте.

Колби вдруг стало не по себе.

– Но ведь Финли все рассказал мне сам, – возразил он. – Если я сейчас стану отрицать это, ему будет только хуже. Сложится впечатление, что он солгал.

Грейлинг поджал губы:

– Если вы еще не заметили, его дела и так плохи, хуже некуда: полицейский – очевидец преступления; утверждения по поводу безумия как его самого, так и его помощника; провалы в сознании; а теперь еще и неподтвердившееся алиби. У нас слишком мало аргументов, которые можно было бы противопоставить общественному мнению.

Немного помолчав, комиссар еще сильнее сжал кулаки:

– Выступив в его поддержку, мы рискуем потерять вместе с ним нашу репутацию. Я считаю, нам нужно дистанцироваться от него как можно дальше.

Джеймсон бросил газету на стол:

– Что происходит, черт возьми? Я думал, мы достигли взаимопонимания!

Он заметил, что Ардженти лишь мельком взглянул на две статьи, расположенные одна под другой. Очевидно, детектив уже читал их.

Сам Финли мог бы и не увидеть эти заголовки, если бы не заключенный Донован – никто не знал, имя это или фамилия, – который пытался править бал в «Томбс». Дежурные надзиратели иногда читали газеты, но последние два дня Джеймсон пребывал в состоянии прострации из-за недостатка сна и почти не обращал на них внимания.

Донован, обвинявшийся в грабеже и двух убийствах, совершенных в Бруклине, имел обыкновение дразнить других заключенных, когда их выводили из камер на прогулку. Этим утром он выбрал объектом своих насмешек Финли, на котором были нарядный жилет и галстук.

– Боже мой! Эти пижоны, считающие себя любимцами женщин, сами всегда одеваются как женщины, – воскликнул Донован, показывая на него.

Раздался взрыв хохота. Джеймсон с презрением смотрел на насмешника: почти квадратная фигура, кожаные подтяжки, растянутые поверх солидного пивного живота…

– По крайней мере, я не выгляжу беременным, – парировал англичанин.

Несколько сдержанных смешков быстро стихли под грозным взглядом Донована.

Финли с легкостью увернулся от его удара, отступив в сторону. Два дежурных надзирателя с любопытством наблюдали за дракой и вмешались только после того, как третий удар Донована не достиг цели и Джеймсон стукнул его в челюсть.

– Я не думаю, что он настолько любит женщин, как тебе кажется! – крикнул один из надзирателей, размахивая утренней газетой. – Ты его слишком сильно расстроил, и он наверняка выпотрошит тебя, как тех других.

Донован ошарашенно взглянул на газету. Он не умел читать, и поэтому до него не дошел смысл обращенных к нему слов.

– Его подозревают в том, что он Потрошитель, – пояснил второй тюремщик.

Теперь любитель насмехаться над сокамерниками посмотрел на криминалиста другими глазами. Недоверие в них уступило место невольному почтению.

Но Финли уже не обращал на него внимания. Его взгляд был прикован к газете.

Теперь, увидев реакцию Джозефа, он ткнул в нее пальцем:

– Вы обещали, что это останется между нами.

Ардженти покачал головой, закрыв на мгновение глаза:

– Я знаю. Знаю. Я сдержал свое слово и ничего никому не сказал.

Некоторое время Джеймсон пристально смотрел ему в глаза, затем отвел взгляд в сторону, словно пытаясь найти объяснение произошедшему.

– А как насчет полицейского, который был с вами? – вспомнил он. – Не мог он рассказать?

– Джон Уэлан? Нет. Он один из моих наиболее доверенных сотрудников.

– Может быть, он зашел в ту самую комнату за зеркалом, в которой вы находились во время моего первого допроса, и подслушал наш разговор?

– Уверен, что нет. Я сказал ему, чтобы он оставил нас наедине для приватной беседы. Он не мог не подчиниться.

Немного поразмыслив, Джеймсон кивнул: Ардженти не лгал или, по крайней мере, верил, что говорит правду.

– Если не Уэлан, значит, вне всякого сомнения, туда проник кто-то другой. – Финли снова ткнул пальцем в газету. – Если только вы не сможете выяснить, как иначе они сумели завладеть этой информацией.

* * *

Натужно пыхтя, паром плыл в сторону острова Блэкуэлл Айленд. Ардженти перегнулся через поручень палубы и бросил взгляд на воду. Смеркалось. К его возвращению будет совсем темно.

Страницы: «« ... 1213141516171819 »»

Читать бесплатно другие книги:

В книге представлены наиболее значимые произведения выдающегося отечественного психолога Лидии Ильин...
Голодать, сидеть на диетах, не есть после шести, считать калории, выползать из спортивного зала посл...
Юрий Вилунас представляет уникальную методику оздоровления и омоложения — рыдающее дыхание. Никаких ...
Меня зовут Теодосия и мне 11 лет. Мои мама и папа – египтологи и работают в лондонском Музее легенд ...
Стихи и песни. Книга предназначена для тех, кому захочется погреть душу у северного костерка. Стихи ...
Подход Ицхака Адизеса к управлению – это не только теория жизненных циклов и широко известная идея о...