Остров пропавших душ Пиццолато Ник
– Ах, вот как.
– Ты говорила о своей подружке. О Вонде.
– А, ну да. – Ее глаза опять наполнились слезами, и в них стали отражаться огни панели управления. – Вонда была очень добра ко мне. Я познакомилась и с другими девочками, которых она знала. Все это случилось совсем недавно. Понимаешь, мне нечем было заплатить за жилье. Ситуация – хуже не придумаешь. Ну и… и вот она… – Рокки покачала головой, как будто отрицала какое-то обвинение, и опять прикрыла рот.
– Так это была Вонда? – спросил я. – Там, в доме? В спальне?
Она кивнула головой, и ее маленькие мускулистые плечи опустились.
На какое-то время я оставил ее в покое.
Когда Рокки снова смогла говорить, она продолжила:
– Они сказали нам, что проблем не будет. Надо было вдвоем обслужить одного мужика. А когда он начал с Вондой, ворвались эти трое. Когда они вошли, Вонда уже раздевалась – я немного задержалась, – и они… Они не дали ей снова одеться. Они несколько раз ударили мужика, и он показал им, где лежало что-то, что они искали. А потом они его просто пристрелили. А Вонда была голой, понимаешь? И мы просто обе офигели от всего этого. Я никогда ничего подобного не видела. Они… Понимаешь… Они… – Рокки опять покачала головой и, сжав кулачок, стала бить им себя по коленке. У нее были красивые ноги, и мысль о том, что она может поранить себя, была мне неприятна. – Они отвели ее в спальню. Они сказали… они заставили меня сесть. Сказали, что они… что они… – Она продолжила рассказ очень сильно заикаясь. – Они сказали, что оставят меня на сладкое. О Боже… я… о Господи… – Девушка заскрипела зубами и обхватила живот, как будто ее ударили. – Парень, я так рада, так рада, что ты укокошил этих ублюдков.
– Я тоже.
Ладонями она потерла глаза. У нее было красивое лицо, даже сейчас, когда она была расстроена; я узнал в нем упрямую, яростную гордость, которая была характерна для сельских жителей Техаса. А потом вдруг понял, что уже давно не вспоминаю о своем раке. Скажу даже больше – я хорошо себя чувствовал, как будто был настоящим героем.
Как будто я ее спас.
А еще я подумал о том, что такое везение и как удачно я выстрелил. Как мне повезло, что они не нашли стилет и что пистолет не дал осечки, после того, как они вырубили меня и тащили волоком по коридору.
Я постарался дать Рокки выплакаться и не стал нарушать того скудного уединения, которое мог дать ей салон пикапа. В магнитофон я вставил пленку Роя Орбисона[13]. В зависимости от мест, которые мы проезжали, цвет ночи менялся с чернильно-черного на пурпурно-красный, а затем – на выцветший желтый, который висел как дымка, и тогда тьма казалась освещенной каким-то таинственным светом, а потом она вновь становилась чернильно-черной. Запах моря сменялся запахом сосен, а потом их заглушали запахи аммиака и горящего машинного масла. Деревья и болота окружали нас со всех сторон. Мы пересекли Атчафалайский лиман – длинный мост висел над жидкой теменью. Я почему-то вспомнил о том, как воспринимал виноградники и леса, когда был ребенком, – зеленые растения с мясистыми листьями отбрасывали густые тени, и тогда мне казалось, что половина мира пряталась в этих тенях.
Факелы горели над нефтеочистительными башнями, и дым, поднимавшийся от этих факелов, заставил меня вспомнить Лорейн и то, как мы сидели с ней на пляже в Галвестоне. Ее голова лежала у меня на груди, а я рассказывал ей о хлопковых плантациях. Интересно, что бы она сейчас обо всем этом сказала? Несколько лет назад я заплатил одному парню, чтобы узнать, что с ней сталось. Она вышла замуж. У меня все еще лежал где-то ее новый адрес, и время от времени меня тянуло навестить ее. Но минуло уже десять лет, а я всегда был слишком стар для нее.
В районе Лафайетта Рокки взяла себя в руки, и ее настроение изменилось. На нее вдруг нахлынуло эмоциональное возбуждение, которое меня сразу же насторожило. Эти частые смены настроения, которые случаются у женщин, всегда казались мне делаными и подозрительными.
– И куда же мы теперь едем? – спросила девушка.
– Я высажу тебя после границы с Техасом. Если хочешь, могу довезти тебя до Оранжа. Сможешь вернуться в семью.
– Не-а. Туда я точно не вернусь. Лучше высади меня прямо сейчас.
– Не хочешь в Оранж, так довезу еще до куда-нибудь. Но до того, как мы въедем в Техас, ты останешься со мной. Друзья этих людей будут тебя искать. Они точно захотят узнать, что же там произошло. А ты знаешь, что это значит?
По тому, как она вжалась в кресло, я понял, что до нее начинает доходить, как сильно изменилась ее жизнь.
– Ой-ей-ей…
На ее лице плясали огни встречных машин, и в их свете ее глаза блестели так же, как влажная темень под мостом.
Рокки задумчиво пожевала нижнюю губу.
– Тогда давай поедем куда-нибудь вместе.
– Это как?
В возбуждении она поерзала на сиденье, и ее юбка высоко задралась, обнажив красивые бедра.
– Ну послушай, ты только что сказал, что ударился в бега. И ты только что сказал, что мне тоже надо удариться в бега – ты ведь сам это сказал, нет? Мы с тобой типа земляки. Почему бы нам какое-то время не бежать вместе, а там посмотрим, что из этого получится?
Мой затылок стал горячим, в горле что-то застряло, но я не сдался. Я посмотрел на ее красивые ноги, на светлые кудряшки на ее шее, на невесомые светлые локоны, которые обрамляли ее лицо. Само лицо с острыми чертами напоминало какую-то экзотическую птицу, а цвет ее больших глаз я так и смог пока определить. Она опять накрасилась – и опять использовала слишком много туши; похоже, что таким образом она пыталась выглядеть постарше, но жирная краска на ресницах, наоборот, превращала ее в ребенка.
Может быть, она какая-нибудь нимфоманка, которая бесится, если рядом нет мужика?
– Просто я хочу сказать, – произнесла девушка, опуская глаза, – что мне будет гораздо спокойнее, если какое-то время я проведу с тобой.
– Нет. Боже, ну конечно, нет. – Я отрицательно покачал головой. – Да и куда мы с тобой можем направиться?
– Не знаю, – пожала она плечами. – Куда-нибудь на залив?[14] Поближе к пляжам? Может быть, в Корпус?[15] А что, если еще дальше на запад? В Калифорнию, а?
Она улыбнулась, и мне стало не по себе от того, что она говорила обо всем этом, как о каникулах.
– А сколько у тебя денег? – спросил я.
– У меня? Почти ничего. – Она опять повернулась ко мне.
– Ах, вот как, – заметил я.
– Ты что, думаешь, что мне нужны твои деньги, несчастный говнодав? У меня и свой банк есть. И деньги в нем, только он в Новом Орлеане. Ведь ты же не спросил, не нужно ли мне заехать к себе домой. Ты просто меня похитил. – Она сложила руки на груди и оскалилась, демонстрируя глупую, никчемную гордость, которая была результатом многих прожитых трудных лет. – Мне твои дерьмовые деньги не нужны.
– Ну а в этом случае я тебе тоже не нужен, Рокки. Без меня ты сможешь раствориться в толпе гораздо легче, чем со мной.
– Вот именно, раствориться. – Она изменила положение ног и опять уставилась в ветровое стекло. – Не знаю. Я просто не хочу оставаться одна, понятно тебе? Именно сейчас – после всего, что произошло, – я не хочу оставаться одна. Это понятно?
Красные огни, которые я увидел в своем заднем зеркале, разорвали ночь, как звук выстрела или крик. Раздалось завывание сирен. Рокки судорожно вдохнула воздух.
– Не волнуйся, – успокоил ее я, но мое сердце выпрыгивало из груди. Я выключил радио, притормозил и, наконец, остановился на обочине. Она положила сумку на колени и сжала ее руками.
– Только не позволяй им арестовать нас, – произнесла она голосом, в котором не было ни страха, ни мольбы – напротив, он был жестким и не допускал никакого компромисса.
Однако в тот момент, когда мы полностью остановились, полицейская машина, даже не притормозив, пронеслась мимо нас, вся в сверкании мигалок и вое сирен. Это было лучшее, что когда-либо случалось со мной в жизни, наблюдать, как ее задние огни становятся все меньше и меньше по мере того, как расстояние между нами становится все больше и больше.
Потом все стихло, и было слышно только наше прерывистое дыхание. Ее руки разжались, и мы захохотали. У нее был визгливый, истерический смех, при котором ее рот неестественно широко раскрывался. Подождав, пока полицейские огни окончательно не скрылись из виду, я выехал на дорогу.
Какое-то время мы ехали в полном молчании.
– Нам нет никакой надобности держаться друг за друга, – опять заговорил я. До сих пор не понимаю, почему я опять заговорил об этом.
Теперь я думаю, что хотел, чтобы она убедила меня взять ее с собой. Чтобы она помогла мне оправдать мои действия. Как будто какая-то не известная мне самому часть меня хотела, чтобы это произошло.
– Ну а как же насчет… я не знаю… солидарности, что ли? Мы ведь с тобой вроде как партнеры в этом преступлении.
– Ну уж нет, преступления-то у нас как раз разные.
– Ну, как скажешь. – Она отвернулась к окну и сложила руки на груди. Больше никаких аргументов у нее не было, хотя, возможно, это случилось потому, что Рокки просто недооценила меня.
– Объясни мне, почему ты не хочешь в Оранж? – спросил я.
– Не бери в голову, приятель. – Она выдвинула подбородок. – На то у меня есть свои причины.
– Но твоя семья все еще живет там?
Девушка закатила глаза и глубоко вздохнула.
– Кое-кто – да.
– И ты не можешь к ним поехать?
– Мы не так близки, приятель. Понял? – Рокки прижала сумку к животу и прикусила нижнюю губу.
– Мать и отец?
– Отчим. Послушай, парень, ты что, так и будешь копаться во всем этом? Прекрати. Тебе-то что за дело?
– Спокойнее. Там живет только твой отчим?
Автострада шла через лес. Рокки опять упрямо выставила вперед челюсть.
– Послушай, приятель. Если я начну говорить только потому, что ты этого от меня требуешь, ты никогда не сможешь понять, вру я тебе или говорю правду. Ни за что. Поэтому давай оставим это, и пусть все идет своим чередом. Лучше расскажи-ка мне, как ты сам попал в Новый Орлеан?
Я сделал радио погромче, а она откинулась на спинку сиденья. Однако ответ на ее вопрос сам собой сформировался у меня в башке. Моя собственная история всегда казалась мне полной необъяснимых случайностей.
Я работал на Харпера Робишо с семнадцати лет. После того как он умер в Бро Бридже, штат Луизиана, в 77-м на его место заступил Сэм Джино. А потом на бар поставили Стэна Птитко. А потом, когда Сэма Джино тоже не стало, его люди все-таки захотели, чтобы я продолжал работать. В городе. Вот и ответ, как я попал в Новый Орлеан.
Я все думал об этом. Все это было чистой правдой, но выглядело как-то неправдоподобно. Поскольку по большому счету ничего не объясняло.
Мне было всего семь лет, когда Джон Кэди вернулся из Кореи, а меньше чем через два года после этого он свалился с охлаждающей башни нефтеперерабатывающего завода и сломал себе шею. Напился, как сапожник, еще до полудня. Я звал его папой, но когда подрос, понял по нескольким признакам, что отцом он мне не был: главным было то, что мы были абсолютно непохожи; ну, и время моего зачатия. Он всегда был ко мне добр, хотя прожили мы вместе не так уж долго. Через год после того как его похоронили, Мэри-Энн свалилась с моста. Она всегда требовала, чтобы я называл ее Мэри-Энн вместо того, чтобы называть ее мамой; говорила, что это слово старит женщину лет на десять. Говорили, что она бросилась с этого моста, но я не верил тем людям, с которыми она там была. А потом уже был дом для трудных подростков, Бейдлс и хлопковые поля.
А теперь вот я умираю, и всё, что со мной раньше происходило, кажется совершенно не важным.
Через три часа езды перед нами появился Лэйк-Чарльз, и огни под деревьями стали ярче.
– Ну, и где мы сегодня остановимся? Сколько нам еще ехать? – Девушка выпрямилась на сиденье.
– Я еще не решил. Главное, чего я хотел, – это убраться оттуда подальше. Вроде бы мы убрались.
– Я тоже так думаю.
– Мне кажется, что выяснение всех обстоятельств, то есть того, что случилось, займет у них какое-то время. Но когда они все это выяснят – тогда что? Ведь копы про нас ничего не знают. А выдавать нас им нет никакого резону – этим они и себя выдадут. Этот парень – Стэн Птитко, – он достаточно хорошо известен. И шум ему совершенно ни к чему.
– Понятно.
– Поэтому, если мы не будем высовываться и потихоньку двинемся дальше…
Да, наверное, именно так. Тогда нам действительно удастся их наколоть.
– То есть ты хочешь сказать, что мы едем в Неваду или Нью-Мексику? – кивнула она в знак того, что поняла меня.
– Пока не знаю, – ответил я. Мы оба притворились, что не заметили, как перестали обсуждать вопрос о том, едет она со мной или нет.
– Знаешь, если ты острижешь волосы и побреешься, держу пари, что тебя никто не узнает.
– Я в курсе.
– Я бы не отказалась от выпивки.
– Я бы тоже с удовольствием пропустил несколько стаканчиков. Графинчик односолодового[16] совсем не помешал бы.
Она встала на колени и повернулась ко мне.
– Кажется, я в жизни так не хотела выпить, как сейчас.
– Ну, ты еще достаточно молода, у тебя все впереди.
Ее брови игриво задвигались – и она сразу же стала похожа на шлюху. Но это была очень тонкая маска – под ней Рокки выглядела усталой, растерянной, на грани нервного срыва. И со всем этим она пыталась бороться, просто шевеля своими бровями.
Пленка в магнитофоне закончилась, и теперь слышно было только шуршание покрышек по асфальту. Мы уже почти выехали из города и приближались к Сулфуру, где длинный ряд нефтеперерабатывающих заводов выглядел как небоскребы в ночном Чикаго. Мне в голову пришла пара неплохих мест, которые я знал в Лэйк-Чарльзе.
– У тебя есть удостоверение личности? – спросил я.
Рокки кивнула.
Постепенно, как во сне, асфальт исчез, деревья расступились, показались яркие желтые фонари, и мы оказались на главной грунтовке города – Приен-Лэйк-роуд.
Я нашел то место, в котором бывал много лет назад; заведение называлось «Стойло Джона». Небольшой домик с низкими потолками и тремя столами для пула, он под завязку был набит мужчинами и женщинами, которые лакали пиво «Миллер» и ждали начала драки, все равно какой. Если вы хотели, чтобы вам надрали задницу, то проще всего это делалось в Лэйк-Чарльзе. А вот уже к югу от этой точки для «белого отребья»[17] начиналась настоящая территория ужасов.
Мы проехали по парковке, засыпанной галькой, и я припарковал машину под деревьями в самом ее конце. Внутри дым вился вокруг высоких, с жесткими локонами, покрытыми лаком, причесок женщин, как туман вокруг айсбергов. На задней стене висели два флага – национальный и флаг конфедератов[18]. Под ними располагалась фотография Ронни Рейгана с его героической прической. Из музыкального ящика доносилась песня в исполнении Уэйлона[19], вокруг раздавались смех и дружеские разговоры – мне показалось, что здесь все спокойно.
Несколько человек взглянули на нас, когда мы вошли, – по виду Рокки годилась мне в дочери. По их мнению, она ею и была. Воротник рубашки у бармена был поднят, а рукава оторваны. Он раз десять перевел глаза с лица Рокки на ее удостоверение и обратно.
Я заказал бутылку «Бада»[20] и порцию «Джонни Уокера».
Девушка стояла на цыпочках и постукивала пальчиком по стойке бара.
– У вас есть грейпфрутовый сок?
Бармен кивнул утвердительно. У него были тонкие, сальные усы, волосы на голове были прилизаны и разделены пробором, как у бухгалтера.
– А какой? – спросила Рокки. – Желтый или розовый?
Бармен достал маленькую баночку из холодильника.
– Желтый.
– Классно, – восхитилась девушка. – И еще дайте мне сосиску с двойной солью, и добавьте еще немного соли.
С таким заказом тебя могли послать куда подальше в любом заведении, но я увидел, что на лице у нее была самая милая улыбка, на которую она только была способна, – та самая, которая могла растопить любой лед. На то, как бармен улыбнулся ей в ответ, я внимания обращать не стал.
Все, кто сидел за стойкой, прекратили разговоры и уставились на нас.
Все они пили «Бад» или «Миллер» и, наверное, были оскорблены «выпендрежностью» нашего заказа. В центре зала стояло всего несколько столиков, и все они были заняты, поэтому мы отошли от стойки и пристроились у полки, располагавшейся вдоль задней стены заведения.
Меньше чем за пять минут мы выпили все, что заказали.
– Еще четыре или пять порций того же самого, и я приду в себя, – заметила Рокки.
– И не говори.
Она протянула мне пустой стакан.
– Можешь за мной поухаживать? Только сегодня.
Я кивнул. Но когда я подходил к бару за следующей порцией выпивки, старые инстинкты заставили волосы у меня на затылке зашевелиться. Первое и самое жесткое правило в тюрьме гласит о том, что ты мотаешь только свой срок, и ничей больше. Публика наблюдала, как я делаю заказ. Поведение бармена, когда он готовил соленую сосиску, тоже сильно изменилось. Когда я вернулся к Рокки, возле нее стояли двое сосунков, опирающихся на биллиардные кии. Оба они тупо улыбались, глядя на то, как она подрагивает коленкой и улыбается им в ответ. Я поставил выпивку на полку.
– Спасибо, – сказала девушка. – А это Кертис и Дэвид.
Они оба были худые и ширококостные, оба носили бейсболки. Их они сдвигали низко на лоб, закрывая плоские, узкие лица и маленькие, близко посаженные глазки, которые, как мне кажется, являются результатом смешанных браков в дельте Миссисипи. Я кивнул, заметив горькое разочарование, которое появилось на их лицах.
– Они работают на заводе в Сулфуре, – пояснила Рокки. – А Кертис еще выступает в родео.
– Ага, – произнес один из них и протянул мне руку для пожатия. – А вы как сюда попали?
– Приятно познакомиться, – пожал я его руку, после чего повернулся к ним спиной. По глазам Рокки я понял, что они все еще стоят за мной, и посмотрел через плечо.
– Послушай, – сказал один из них. – Не хочешь сгонять партию в пул?
– Нет, спасибо. – Я опять повернулся к ним лицом. – Ребята, идите-ка вы своей дорогой.
Их грудные клетки надулись, а в глазах появилось преувеличенно обиженное выражение. Они переглянулись между собой и стали буравить меня своими холодными маленькими глазками, пустыми и темными, как глаза мертвой рыбы. С такими уродами, как они, я сталкивался всю свою жизнь. Деревенские бараны в состоянии вечного недовольства жизнью. В детстве они издеваются над животными, а когда вырастают, то порют своих детей ремнем и, набравшись, разбивают свои грузовики. К сорока годам они обращаются к Богу, начинают ходить в церковь и спать с проститутками.
– Можно бы и не грубить, мистер.
– Я прошу вас, ну пожалуйста, – вмешалась Рокки, – плюньте вы на это. Мой дядька нормальный мужик.
Они опять посмотрели друг на друга, в то время как я не отрывал от них взгляда; я почувствовал, как на лбу у меня вздулась вена. Наконец сосунки прекратили сверлить меня своими взглядами, кивнули ей с претензией на элегантность и вернулись к своей игре, даже не обернувшись.
– Боже, приятель, – сказала девушка, – что это на тебя нашло?
– Мы здесь не для того, чтобы знакомства заводить, – заметил я, отхлебнув виски. – Тебе это понятно?
– Не знаю. Если бы ты оторвал головы этим двум, то это никак не помогло бы нам сохранить анонимность.
Я промолчал, но про себя заметил, как быстро и легко смог подавить приступ ярости, который вполне мог привести к тому, что я искалечил бы этих несчастных.
Эта ярость всегда жила во мне. И всегда была готова вырваться наружу.
Но сейчас это было бы неправильно, принимая во внимание ситуацию и то, кем была эта девчонка. Сосунки посматривали на нас от бильярдного стола и переговаривались между собою. Я прихлебывал пиво, рассматривая плакат с группой поддержки «Сэйнтс»[21]. Взгляд, которым Рокки смотрела на меня, изменился – он стал более настороженным. Свет от музыкального автомата падал ей на лицо и заставлял ее глаза ритмично мерцать. Я смотрел на них.
– В чем дело?
– У тебя зеленые глаза. Я никак не мог определить.
– Ни фига себе, приятель. А тебе не кажется, что ты немножко странный?
– Ты зачем их пригласила? – спросил я, закуривая сигарету.
– Хотела попросить у них закурить. А теперь воспользуюсь твоими. – Она засунула руку в карман моей куртки и выудила пачку «Кэмел». Достав одну сигарету, положила пачку на место. Все ее жесты были очень хорошо рассчитаны и в то же время выглядели совсем неумелыми.
– Неправда.
– А ты откуда знаешь? – Теперь она играла роль соблазнительницы.
– У многих людей, когда они врут, глаза косят в левую сторону.
– Кончай прикалываться.
– Нет, правда.
– Мои не косили.
– Голову даю, да.
Рокки рассмеялась и зажгла сигарету. Когда она глубоко затянулись, ее глаза закрылись от удовольствия. Она позволила дыму медленно вытечь изо рта. Ее голос звучал низко, почти призывно.
– Ты же сказал, что мне понадобятся деньги, правильно? То есть я хочу сказать, что мы оба с этим согласились.
Звенящий, одинокий звук перекрыл шум бара – музыкальный ящик заиграл белыми и розовыми цветами.
– Для тебя это слишком мелко. Ты только не обижайся. Ты еще слишком молода. Может быть, ты захочешь достичь чего-то большего в будущем.
Она подошла ближе и положила руку на мою кисть. По руке и предплечью прошла волна тепла.
– Мне это тоже не нравится, приятель. Но все мои деньги остались там, в городе.
– Ты вполне могла заставить меня в это поверить, но перегнула палку.
Рука на моей кисти была лишней. Перебор.
Однако своей руки я не отнял, а она отступила слегка назад, с приоткрытой и дрожащей нижней губой.
– Да все нормально. – Я допил виски. – Просто не пытайся играть со мной, детка. Ни к чему хорошему это тебя не приведет.
Сложив на груди руки и сжав зубы, она стала заводиться, но я остановил ее прежде, чем она заговорила.
– Успокойся. Просто прекрати это. Прекрати изображать из себя какую-то оторву, со всеми этими твоими полунамеками. Договорились? И я оставлю тебя в покое.
Я поставил бутылку и увидел, как ее губы расслабились. Она топнула ногой.
– Послушай, я тебе кое-что предлагаю, – продолжил я, – и поверь мне, это гораздо больше того, что получало от меня большинство людей на земле. Я говорю тебе: будь честна со мной. Если не будешь пытаться запудрить мне мозги, то и я буду с тобой честен. А если я не могу тебе верить, то и ехать со мной ты не можешь.
– Так, значит, ты об этом уже подумал? – Рокки решительно стряхнула пепел. – Мы сможем прятаться вместе?
– Может быть. На какое-то время. А теперь расскажи мне все.
– Что именно?
– Откуда ты взялась?
– Хорошо. Но ты первый. – Она затянулась, выпустила дым и опустила сигарету. – Откуда ты взялся?
– Таких, как я, называют «перекати-поле», – пожал я плечами, одним глотком прикончил пиво и потушил сигарету. – А еще сегодня утром я узнал, что умираю от рака.
– Мне кажется – погоди-ка… Что ты сейчас сказал?
– Сегодня утром.
– Ты… а ты не врешь?
– Ты первая, кому я сказал. – Я откашлялся, покачав головой.
– О, боже! Мне так жаль, приятель. У меня была тетка… Подожди. А ты не врешь мне? Ты мне действительно говоришь правду?
– А ты посмотри на меня. У меня полные дерьма легкие, и я скоро умру. И узнал я об этом сегодня утром.
– Бог мой, приятель… У меня тетка болела раком. Так он сожрал ее живьем. Превратил в настоящий скелет.
– Хватит, я больше не хочу об этом говорить. И не хочу, чтобы ты мне об этом напоминала. И вообще, ты меня слишком мало знаешь, чтобы горевать об этом.
Я закурил очередную сигарету, и она уставилась на нее, широко открыв глаза.
– Послушай, а разве тебе…
– А какой смысл бросать? – спросил я, выпуская кольцо дыма.
– Вау, а ты крут, приятель.
Алкаш со следами ожогов на шее проскользнул между нами, направляясь в туалет. На пороге он споткнулся.
– А у тебя нет… – спросила Рокки, – я имею в виду, у тебя нет девушки? Или семьи? Ну, кого-то, кому надо сообщить?
– Нет. Я что только что сказал насчет напоминаний?
– Прости. Черт. – Рокки тихонько рассмеялась себе под нос. Когда она улыбалась, ее лицо расцветало, а глаза начинали светиться, и в них появлялись искорки.
– В чем дело? – спросил я.
– Ну и денек тебе выдался, приятель! Правда?
– Да уж, не приведи господь.
Я вспомнил дом Зинкевича, три фигуры в холле, вскрытый череп Анджело; но приятнее всего было вспомнить о том, как быстро я двигался, как мои мысли и движения были абсолютно синхронны. Как будто это ожидание смерти уничтожило все ненужное во мне и сделало меня быстрее, сделало меня настоящим, как это происходило с ковбоями и рыцарями в моих любимых фильмах. Поэтому даже тогда в баре, вместе с ней, я почувствовал, как меняюсь, как становлюсь кем-то другим.
Рокки, позвенев льдом в пустом стакане, спросила:
– Ну, и что ты собираешься делать?
Я покрутил бутылку на полке и посмотрел, как по ней стекает влага.
– А что, если мы напьемся?
– Без проблем.
Я пошел к бару и вернулся с напитками. Рокки была одна, но сосунки за бильярдом все еще не спускали с нее глаз.
Мы чокнулись.
– Ну а потом? После этого? – настаивала она.
– Завтра мы поедем дальше, – пожал я плечами.
Чувство опасности почти исчезло. Как будто у меня началась полоса удачи и кто-то меня защищал. Мои чувства и инстинкты были настолько напряжены, что я, казалось, чувствовал каждый отдельный атом табачного дыма, который ударялся в мою кожу, как невидимые кусочки гравия.
Она пригубила свой стакан, и уголки ее губ изогнулись, а на щеках проявились ямочки. В ее улыбке отразилась вся опасность текущего момента, опасность путешествия без всякого плана. Но мне сейчас план был не нужен. Мне нужно было только движение вперед. Сделавшись настоящим наемным убийцей, я давно перестал существовать как человек.
Сидящие в баре проводили нас внимательными взглядами – было видно, что никому из них не нравится то, что произойдет потом, что мы будем делать, – такой мужчина, как я, и такая девочка, как она. Через лобовое стекло я смотрел вперед абсолютно пьяными глазами, а голова Рокки постоянно падала ей на грудь. Я знал пару гостиниц на автостраде, но все они показались мне слишком ярко освещенными. Поэтому, съехав с шоссе, я направился в черную часть города, где и снял комнату в мотеле, окна которой смотрели на заброшенный участок и заколоченный досками торговый центр. Мотель назывался «Старлайтер». Я заплатил наличными. Женщина за стойкой регистрации была почти лысой, из носа у нее текло, и наши документы ее не интересовали. Она напомнила мне Матильду, кухарку в исправительном доме, которая готовила нам кровяной пудинг и яйца, сваренные вкрутую.
В комнате была одна большая кровать, а занавески колыхались от работающего кондиционера. Рокки направилась в ванную, а я снял сапоги и, засунув в один из них пистолет, запихнул их вместе с коробкой с деньгами под кровать. Сняв куртку и ремень, бросился в единственное кресло в номере, вытянул ноги и поднял закрытые глаза к потолку. В таком положении я ждал, когда мир вокруг меня перестанет вращаться. Дверь в ванной скрипнула, и я приоткрыл глаза. Девушка вышла в трусиках и топике с бретелькой через шею. Ее влажные короткие волосы были зачесаны назад. Лампа в ванной, расположенная за ее спиной, освещала ее, как настоящую девушку с разворота глянцевого журнала. Остальная одежда Рокки оказалась сложенной в углу комнаты. Сверху на ней лежала ее сумка. Я продолжал лежать с полуприкрытыми глазами, притворяясь, что дремлю. Рокки остановилась рядом со мной, и я почувствовал ее запах, острый, мускусный.
– Рой? – Она положила мне руку на плечо.
Я открыл глаза. Ее трусики были голубого цвета, с резинками по бокам. Тазобедренные кости резко выпирали из них. Мои глаза были на одном уровне с небольшим возвышением на том месте, где соединялись ее ноги. Она очень легко провела рукой по моему плечу.
– Хочешь лечь в постель?
– Мне и здесь неплохо.
– Да все в порядке. Ложись.
Я выпрямился и заморгал глазами, чтобы убрать пелену с глаз. На ее опущенном ко мне лице, похожем на лисью мордочку, я увидел влажные, слегка раздвинутые губы.
– Хочу сказать еще кое-что, – промолвил я. – Это к тому, о чем мы говорили в баре. О том, что не надо врать. Не смей ходить передо мной в трусиках и все такое. Я не хочу этого видеть.
– А почему? – спросив это, она провела другой рукой по бедру и плоскому животу. – Это из-за того, что случилось сегодня? Я тебе не нравлюсь?
– Я тебя предупредил. Кончай это.