Консолидация Вандермеер Джефф

014: ГЕРОИЧЕСКИЕ ГЕРОИ РЕВОЛЮЦИИ

Позже, когда он с головой ушел в записки — заткнул ими себе глаза и уши, чтобы забыть о Грейс, — экспедиционное крыло позвонило ему, и возбужденный мужской голос сообщил, что биолог «чувствует себя совсем нехорошо, она говорит, что не настроена сегодня на беседу». Когда же он поинтересовался, в чем проблема, голос сообщил: «Жалуется на судороги и жар. Доктор говорит, это простуда». Простуда? Простуда — ерунда.

«Бери с места в карьер». Записки и эти сеансы по-прежнему находились прочно в сфере его обязанностей. Откладывать в долгий ящик он не желает, так что отправится к ней. Если повезет, удастся разминуться с Грейс. Помощь Уитби ему бы не помешала, но когда Контроль ему позвонил, тот испарился.

Говоря неведомому собеседнику, что скоро заглянет, Контроль сообразил, что это может быть какая-то уловка — очевидно, не рассчитанная на успех, но при этом, отправившись туда, он может упустить какое-то преимущество или подтвердить, что она располагает некой властью над ним. Но голова его была полна обрывков записок, загадкой возможной тайной вылазки директрисы через границу и летальным эхо приглушенного бряцания шкатулок. Ему хотелось разгрести все это или хоть на время заполнить голову чем-нибудь другим.

Покинув кабинет, он направился налево по коридору. На сей раз для разнообразия все сотрудники, изредка попадавшиеся в коридоре, были в лабораторных халатах, кроме некоторых. Ради него?

— Надоело? — пробормотал бледный сухопарый мужчина, казавшийся смутно знакомым, чернокожей женщине, проходя мимо.

— Хочу поскорей с этим покончить, — прозвучало в ответ.

— Ты предпочитаешь это место в самом деле, правда ведь?

Следует ли ему и дальше играть по правилам? Возможно. Нельзя отрицать, что биолог прочно засела у него в голове: едва уловимое давление, сделавшее дорогу, ведущую в экспедиционное крыло, уже, потолок ниже, а постоянно нащупывающий язык грубого зеленого ковролина вздыбился вокруг. Они начали существовать в некоем переходном пространстве между допросом и беседой, в чем-то, чему он пока не мог подобрать точного названия.

— Добрый день, директор, — сказала Сю, неожиданно поднимая голову от питьевого фонтанчика слева, словно ожившая марионетка или художественная инсталляция. — У вас все в порядке?

Все было прекрасно всего секунду назад. Почему же что-то должно перемениться именно теперь?

— Вы просто выглядите очень серьезным.

Может, это вы сегодня не слишком серьезны — может, в этом дело? Но говорить он этого не стал, просто улыбнулся и двинулся дальше по коридору, уже покидая лилипутское королевство лингвистического подотдела.

Всякий раз, когда биолог высказывалась, что-то в его мире менялось, что он находил в какой-то степени подозрительным, отмахивался от этого, как от помехи вниманию. Но это не флирт, нет, даже не обычные эмоциональные узы. Он с абсолютнейшей уверенностью понимал, что не зациклится, не проникнется одержимостью, не войдет в штопор, если продолжит беседовать, пребывать с ней в общем пространстве. Этому в его планах места нет, это не вписывается в его характер.

Экспедиционное крыло демонстрирует четыре кордона явной безопасности, и переговорная, которой они обычно пользуются, находится на краю наружного — сразу после идут зоны санобработки, где тебя сканируют на все что угодно — от бактерий до призрака ржавого гвоздя, вонзившегося тебе в подошву на каменистом пляже, когда тебе было десять. Учитывая, что перед прибытием биолог не один час простояла на вонючей пустынной стоянке, забитой сорняками, ржавыми железками, потрескавшимся бетоном и собачьим дерьмом, это представлялось бессмысленным. Но процедуру все равно провели с неулыбчивой и спокойной сноровкой. Кроме того, все здесь сияло почти ослепительной белизной, контрастируя с линялыми серо-голубыми и медными фактурами комнат вокруг коридора. Между остальным Южным пределом и «номерами», сиречь зоной содержания, встали еще три запертых двери. Фактуры и тона, некогда считавшиеся футуристическими, а теперь отдающие ретрофутуризмом, доминируют в черно-белой мебели абстрактно-модернистского характера. Вот как бы стул. Вот аппроксимация стола, стойки. Перегородки из «зацитированного» стекла, как пошутил бы папа, были покрыты резными и матовыми стилизованными пейзажными сценками, включая ряд камышей и аппроксимацию полевого луня, парящего в высоте. Как и большинство подобных потуг, все это выглядело дикими анахронизмами и вполне могло представлять собой декорации низкобюджетного научно-фантастического фильма времен 1970-х. Да притом во всем этом не было и намека на текучесть, ощущение застывшего движения, которые отец старался вложить в свои абстрактные скульптуры.

В минималистическом фойе и приемных, служащих предбанником номерам, разместилась подборка фотографий и портретов на добрый роман, не имеющих к действительности ни малейшего отношения. Фотографии были тщательно подобраны так, чтобы создавать впечатление триумфального завершения миссии, вкупе с ухмылками и ликованием, хотя на самом деле они изображали подготовку к миссии, зачастую экспедиций, окончившихся катастрофическим провалом, или фотосессии с актерами. Портреты, длинная вереница которых оканчивается в номерах, по оценке Контроля, куда хуже. На них изображены все двадцать пять возвращающихся членов первой экспедиции, победоносные пионеры, столкнувшиеся с «первозданными пустошами» и погибшие поголовно, кроме Лаури. Это альтернативная реальность, поддерживать которую должен весь персонал, входящий в контакт с членами экспедиции. Эта фикция, идущая в комплекте с собственными вымышленными или сфабрикованными историями героизма и выдержки, призвана возбудить те же качества в текущей экспедиции. Как прославленные герои революции какой-нибудь социалистической диктатуры.

Что это означает? Ничего. Верила ли биолог во все это? Возможно. Байка хочет, чтобы ей верили, умоляет, чтобы ей верили — история о добром старом национальном гордом духе предпринимательства. Закатай рукава и берись за дело, и если будешь очень стараться, то вернешься живым и здоровым, а не сломленным зомби с отсутствующим взором и раком вместо личности и неприкосновенной краткосрочной памяти.

Он нашел Кукушку в ее комнате, на ее койке — или, как мог бы рапортовать кто-нибудь другой, а не он, ее кровати. Помещение совместило в себе атмосферу побеленного барака, летнего лагеря и отстойной гостиницы. Те же блеклые стены — хотя и можно разглядеть закрашенные граффити, в точности, как в тюремной камере. В высоком потолке есть окно, а в стене другое, узенькое, окошко, прорезанное слишком высоко, чтобы биолог могла из него выглянуть. Кровать встроена в дальнюю стену, а напротив телевизор с DVD-плейером — только одобренные фильмы и пара одобренных каналов. Ничего слишком реалистичного. Ничего такого, что могло бы заполнить лакуны амнезии. По большей части древние научно-фантастические и фэнтезийные кино или мелодрамы. Документалистика и новостные программы в черном списке. Передачи о животных попадают в обе категории.

— Я решил на сей раз навестить вас, поскольку вам нездоровится, — проговорил он через свою хирургическую маску. Смотритель уже сообщил, что она дала разрешение.

— Думали завалиться на мою постельную вечеринку, чтобы к своей выгоде воспользоваться моим слабосилием, — проронила она. Под глазами у нее залегли черные круги, белки налились кровью, щеки ввалились. На ней по-прежнему было то же странное убор-щицко-военное одеяние, на сей раз с красными носками. Даже больная, она выглядела сильной. Должно быть, делает отжимания и подтягивания в диком темпе, только и пришло ему в голову.

— Нет, — ответил он, разворачивая пластиковое яйцевидное кресло, чтобы опереться на спинку, неуклюже выставив ноги по бокам, прежде чем сообразил, как это будет выглядеть. Сюда что, нормальные стулья не допускают по той же причине, по какой в аэропортах держат только пластиковые ножи? — Нет, я был обеспокоен. Я не хотел тащить вас в переговорную. — Одновременно задумавшись, не затуманили ли ей лекарства сознание, не следует ли вернуться попозже. А может, вообще не возвращаться. Он мучительно ощутил дисбаланс сил между собой и этим окружением.

— Конечно. Ксенофоры славятся своей любезностью.

— Если бы вы прочитали свой учебник биологии дальше, то обнаружили бы, что это правда.

Этим он заслужил полусмешок, но притом она еще и отвернулась от него на своей койко-кровати, обхватив руками дополнительную желтую подушку и обратив к нему треугольник спины. Ткань ее сорочки натянулась, тоненькие волоски на гладкой коже ее шеи проступили с почти микроскопической резкостью.

— Если хотите, мы могли бы перейти в общую зону.

— Нет, вы должны увидеть меня в моей неестественной среде.

— Она выглядит достаточно симпатично, — ляпнул Контроль и тут же пожалел об этом.

— Кукушка обычно в день облетает от десяти до двадцати квадратных миль, а не сидит в клетушке, где можно лишь ходить из угла в угол, скажем, футов сорока.

Поморщившись, он кивнул в знак понимания и сменил тему:

— Я думал, может, сегодня мы могли бы поговорить о вашем муже, а также о директоре.

— Мы не будем говорить о моем муже. А директор — вы.

— Извините. Я имел в виду психолога. Оговорился, — кляня и прощая себя в одно и то же время.

Она обернулась — достаточно, чтобы продемонстрировать ему приподнятую бровь, пряча правый глаз за подушкой, а затем снова вернулась к созерцанию стены.

— Оговорились?

— Я имел в виду психолога.

— Нет, по-моему, вы имели в виду директора.

— Психолога, — упрямо повторил он. Быть может, чересчур раздраженно. Что-то в фамильярности этой ситуации его беспокоило. Ему не следовало на пушечный выстрел подходить к ее личным покоям.

— Как скажете. — А затем, словно играя на его дискомфорте, она снова повернулась на бок лицом к нему, по-прежнему обнимая подушку. И, воззрившись на него, сказала с этаким сонным бесстыдством: — Что, если мы обменяемся информацией?

— Что вы имеете в виду? — Он прекрасно понимал, что она имеет в виду.

— Вы отвечаете на вопрос, и я отвечаю на вопрос.

Он помолчал, мысленно положив на одну чашу весов риск, а на другую — вознаграждение. Можно ей соврать. Можно ей врать день-деньской, а она даже не догадается.

— Ладно, — промолвил Контроль.

— Хорошо. Я начинаю. Вы женаты или были ли когда-либо женаты?

— Нет и нет.

— Ноль-два. Вы гей?

— Это еще один вопрос — и нет.

— Что ж, справедливо. Теперь спрашивайте.

— Что случилось на маяке?

— Чересчур обще. Будьте поконкретнее.

— Когда вы зашли внутрь маяка, поднимались ли вы наверх? Что вы нашли?

Она села, опершись спиной о стену:

— Это два вопроса. Почему вы так на меня смотрите?

— Я не смотрю на вас ни так, ни эдак. — Он только что обратил внимание на ее груди, и теперь силился снова их не замечать.

— Но это два вопроса. — Очевидно, он отреагировал правильно.

— Да, на этот счет вы правы.

— На какой же вам нужен ответ?

— Что вы нашли?

— Кто сказал, что я помню об этом хоть что-то?

— Вы только что. Так что говорите.

— Дневники. Уйму дневников. Засохшую кровь на ступенях. Фотографию смотрителя маяка.

— Фотографию?

— Да.

— Можете ее описать?

— Двое мужчин за пятьдесят перед маяком, рядом-девочка. Смотритель маяка посередине. Вы знаете его имя?

— Саул Эванс, — сказал он, не подумав. Но не увидел в том вреда, уже погрузившись в раздумья над значением того, что фотография, висящая в кабинете директрисы, имеется и на маяке. — Это ваш вопрос.

Он увидел, что она расстроена. Нахмурилась, ссутулила плечи. Сразу видно, что имя «Саул Эванс» ровным счетом ничего ей не говорит.

— Что еще вы можете мне сказать о фото?

— Оно было в рамке, висело на стене средней площадки, и лицо смотрителя маяка было обведено кружком.

— Обведено? Кто его обвел и почему?

— Это еще вопрос.

— Да.

— Теперь расскажите мне о своих увлечениях.

— Что? Зачем? — Такой вопрос скорее уместен в большом мире, а не Южном пределе.

— Что вы делаете, когда вы не здесь.

Контроль поразмыслил об этом.

— Кормлю кота.

Она рассмеялась — вернее, фыркнула, закончив коротким приступом кашля.

— Это не хобби.

— Скорее призвание, — признал он. — Нет, но… бегаю. Люблю классическую музыку. Иногда играю в шахматы. Иногда смотрю телевизор. Читаю книги — романы.

— Тут ничего выдающегося, — отметила она.

— Я никогда и не претендовал на уникальность. Что еще вы помните из экспедиции?

Она нахмурилась, словно бремя бровей, навалившееся на остальные черты лица, поможет памяти.

— Это очень широкий вопрос, мистер директор. Очень широкий.

— Можете отвечать на него, как захочется.

— О, спасибо вам.

— Я просто имел в виду…

— Я знаю, что вы имели в виду, — отрезала она. — Я почти всегда знаю, что вы имеете в виду.

— Тогда ответьте на вопрос.

— Это добровольная игра, — пояснила она. — Мы можем прерваться в любой момент. Может, мне хочется остановиться сейчас. — Снова бесшабашность или нечто иное?

Она вздохнула, скрестив руки:

— Наверху случилось что-то плохое. Я видела что-то плохое. Но не вполне уверена, что именно. Зеленое пламя. Туфля. Все спутано, будто в калейдоскопе. Приходит и уходит. Чувство такое, будто я принимаю чьи-то чужие воспоминания. Со дна колодца. Во сне.

— Чьи-то чужие воспоминания?

— Моя очередь, — она взглядом предостерегла Контроля. — Что делает ваша мать?

— Это секрет.

— Еще бы, — окинула она его оценивающим взором.

Закончил он сеанс вскоре после того. Усталая, да в своей комнате, она стала, по его мнению, не столько менее щетинистой, сколько почти чересчур расслабленной. Да и что такое, кстати, истинное сопереживание, как не умение порой отвернуться, оставив человека в покое?

Она озадачивала его, открывая себя все с новых сторон, о существовании которых Контроль и не подозревал, которых и не существовало в биологе, известной ему по досье и стенограммам. Словно сегодня он говорил с кем-то более юным, более беззаботным, а еще — более уязвимым, если бы он надумал этим воспользоваться. Может, потому что он вторгся на ее территорию, когда она была больна — а может, зачем-то примеряла характеры. Отчасти ему недоставало более дерзкой и задиристой Кукушки.

Следуя обратно через кордоны безопасности, минуя сфабрикованные портреты и фотографии, он отметил, что она хотя бы призналась, что часть ее воспоминаний об экспедиции осталась неприкосновенной. Это уже своего рода прогресс. Но все равно это кажется слишком медленным, то и дело возникает ощущение, что все происходит чересчур неспешно, а он тратит чересчур много времени, чтобы понять. Тикающие часы, которых ему не видно, и увидеть по-настоящему попросту не в его власти.

Однажды ее портрет украсит стену. Когда субъект еще жив — приходится ли ему для этого позировать, или их репродуцируют с фотографий? Придется ли ей рассказывать какие-нибудь домыслы о своих похождениях в Зоне Икс, даже не располагая полными воспоминаниями о случившемся на самом деле?

015: СЕДЬМАЯ БРЕШЬ

В осадочных наслоениях были погребены и фотографии. Множество снимков маяка под разными углами, несколько фото из разных экспедиций, но еще и репродукции старинных дагеротипов, сделанных, когда маяк только-только построили, вкупе с гравюрами и картами. Топографической аномалии тоже, хотя и в меньшем количестве. Среди них был и второй экземпляр одной из фотографий, висевших на стене напротив стола, — почти наверняка фотографии, виденной биологом. Черно-белый портрет последнего смотрителя маяка Саула Эванса с помощником слева, а справа, в тени, пригнувшись, перебирается через попавшие в кадр валуны худенькая загорелая девочка, чье лицо наполовину скрыто капюшоном куртки. Какие у нее волосы — черные, каштановые или белокурые? По нескольким видимым прядкам не скажешь. Одета в практичную фланелевую рубашку и джинсы. От фото веет зимой, трава на заднем плане пожухлая и редкая, волны, виднеющиеся за песчаным пляжем, усеянным валунами, увенчаны холодными гребешками. Местная девочка? Одна из множества. Может быть, никогда не удастся узнать, кто это. Забытый берег — не лучшее место для жизни, если тебе хочется попасть в данные переписи населения. Было довольно трудно хоть вчерне установить, кто пропал без вести из-за Зоны Икс.

Смотрителю маяка было под пятьдесят или чуть за пятьдесят, но служить на этом посту разрешается только до пятидесяти — значит, меньше. Обветренное лицо, как и следует ожидать, бородатое. Капитанская фуражка, которую он носил пару лет службы в морском торговом флоте. Сколько Контроль ни разглядывал этого человека, интуиция почти ничего не могла подсказать. Вроде бы любил ходить, говорить банальности, словно годами из кожи вон лез, разыгрывая из себя сперва твердокаменного священника, чьи проповеди жгли геенной огненной, а потом смотрителя маяка — как раз такого, какого все и ожидают увидеть. Таким образом можно стать невидимкой, знал Контроль по опыту своих немногочисленных полевых операций. Стань типажом, и никто тебя не увидит. Параноидальная мысль: маскировка — лучше и быть не может. Но маскировка для чего?

Фото сделал член «Бригады познания и прозрения» месяцев за шесть до Явления, породившего Зону Икс. Оно стало единственным фото Саула Эванса, имеющимся у них в распоряжении, не считая снимков, сделанных лет за двадцать до того, прежде чем он сошел на берег. Когда граница снизошла, фотограф пропал без вести.

Под вечер у Контроля сложилось впечатление, что он не сдвинулся почти ни на шаг — просто дал себе передышку от владычества Южного предела, хотя даже она была прервана (снова) звуком столкновения его восстановленной баррикады из стульев с кем-то, оказавшимся на поверку Чейни — целеустремленно перегнувшимся через нагромождение мебели, чтобы заглянуть за угол.

— …Привет, Чейни.

— Привет… Контроль.

Быть может, из-за неустойчивого положения Чейни казался растерянным, хотя явился незваным как раз он. Или он думал, что кабинет пуст, а стулья предвещают некие иерархические передвижки.

— Да? — сказал Контроль, не желая приглашать Чейни внутрь.

Линии икса лица того натужились, безуспешно пытаясь обрести свободу и либо стать параллельными, либо слиться воедино.

— О, да, ну… Пожалуй, я просто гадал, выяснили ли вы насчет, ну, знаете… вылазки директрисы, — последние слова он произнес, понизив голос и бросив торопливый взгляд вдоль коридора. Нет ли и у Чейни своей фракции? Подобное было бы утомительно. Но, несомненно, есть: он — единственная реальная надежда ученых, ютящихся в подвале и ожидающих сокращения, выхватываемых из своих кабинетов и кабинок один за другим циклопической невидимой рукой Центра.

Контроль предпочел проигнорировать Чейни.

— Раз уж вы здесь, Чейни, вот вам вопрос: было ли что-нибудь из ряда вон связано со второй с конца одиннадцатой экспедицией? — Что еще бесит Контроля в итерациях, так это полон рот неудобопроизносимых метрик, еще более осложняющих запоминание фактического номера. — Х.11.Н, что ли, правильно?

Чейни, кое-как перекомпоновавший стулья и обретший устойчивость, явился на пороге во всей красе, с косухой и всем прочим.

— Х.11.J. Не думаю. У вас есть материалы.

Но и только. У Контроля есть довольно схематичный отчет, всего лишь сведения, что директриса проводила собеседования перед отправкой… ошеломительно туманные в своей веселой-превеселой ничего-дурного-не-случилось фабуле.

— Что ж, это была экспедиция до специальной вылазки директрисы. Я думал, у вас могут быть какие-то догадки.

Чейни тряхнул головой, словно горько сожалея о своем вторжении.

— Нет, ничего особенного. В голову ничего не приходит. — Может, в кабинете директрисы ему как-то не по себе? Взгляд его буквально не мог сосредоточиться на чем-то одном, рикошетируя от дальней стены к потолку, потом мельком, будто крыло бабочки, коснулся груд непрофессиональных улик, окруживших Контроля. Чтобы тотчас отправиться в дальнейшее странствие.

— Тогда позвольте спросить вас о Лаури, — сказал Контроль, думая о недавно найденных двусмысленных записках на «Л» и видео, которое он посмотрит слишком уж скоро. — Как ладили Лаури с директрисой?

Казалось, этот вопрос Чейни пришелся больше по душе.

— А вообще-то, как все ладят, если вдуматься? Лично я Лаури не нравился, но на профессиональном уровне мы прекрасно ладили. Он ценил нашу роль. Он знал цену работе на хорошем оборудовании. — Вероятно, сие означает, что Лаури одобрил все заказы на оборудование, когда-либо выписанные Чейни.

— Но как насчет него и директрисы? — спросил Контроль. Еще раз.

— Откровенно? Лаури восхищался ею, пытался ей протежировать, но ее роль протеже не устраивала. Она была весьма автокефальной личностью. И, полагаю, считала, что ему досталось чересчур уж много почестей за то, что он всего-навсего остался в живых.

— Так он не герой? — Славный герой революции, налепленный на стену и переиначенный в образ, созданный объективом фотоаппарата и сфабрикованными документами. Реабилитированный после пережитой жути. Сделанный продуктивным. А через какое-то время выпихнутый в Центр.

— Конечно, конечно, — отозвался Чейни. — Разумеется. Но, знаете ли, возможно, перехваленный. Он любил выпить. Любил давить своим авторитетом. Помню, однажды директриса высказала нечто неодобрительное, сравнив его с военнопленным, считающим, что раз пострадал, то много всякого знает. Вот, были трения. Однако они все же работали вместе. Делали вместе дело. Уважение в противостоянии. — Промельк улыбки, словно говорящей: «Мы все здесь товарищи».

— Любопытно. — Хотя на самом деле нет. Очередное тактическое открытие: свидетельство распрей в Южном пределе, поломка в организационной гармонии, потому что люди — не роботы, их нельзя заставить действовать как роботы. Или можно?

— Да, раз вы так считаете, — проронил Чейни упавшим голосом.

— Еще что-нибудь? — поинтересовался Контроль, взглядом в упор и ледяной улыбкой вызывая Чейни набраться наглости снова спросить о расследовании вылазки директрисы.

— Нет, пожалуй, нет. He-а. Ничего в голову не приходит, — выговорил Чейни, за чем последовали дальнейшие прощальные слова в классическом витиеватом чейнистском стиле, прежде чем он проделал свой брык-скок через стулья и скрылся с глаз в коридоре.

После этого Контроль сосредоточился исключительно на черновой сортировке, пока все клочки бумаги не оказались на своих местах и груды надежно не упокоились в отдельных картотечных ящиках для дальнейшей категоризации. Хотя Контроль и заметил многочисленные упоминания «Бригады познания и прозрения», в дополнение к фото он отыскал лишь три мимолетных упоминания о Сауле Эвансе. Словно интерес директрисы был нацелен на нечто иное.

Впрочем, он откопал и отложил в сторонку лист, исписанный директрисой от руки с виду случайными словами и фразами, которые, как он в конце концов понял, подглядывая за перекрестными ссылками в DMP-досье Грейс, использовались как гипнотические команды в двенадцатой экспедиции.

В четверть седьмого Контроль ощутил порыв сделать перерыв и выбрался в коридор, чтобы хорошеньт ко размяться. Все как-то притихло, и даже отдаленное радио звучало как колыбельная. Забредя подальше от своих пределов, он уже пересекал край ныне пустующего рубикона кафетерия, когда вдруг услышал звуки, доносившиеся из кладовой поблизости от коридора, ведущего в научный отдел. Почти все уже ушли, и он собирался и сам закруглиться в ближайшее время, но эти звуки отвлекли его. Кто это там? Хочется надеяться, неуловимый уборщик. Ужасающее моющее средство надо вывести из игры. Контроль не сомневался, что оно представляет угрозу здоровью.

И потому взялся за ручку двери, получив легкий удар током, когда ее поворачивал, а затем рванул дверь изо всех сил.

Дверь стремительно распахнулась, отшвырнув Контроля назад.

У стеллажей с припасами скорчилось бледное существо, выхваченное резким светом единственной низкой электролампочки.

Черты его исказила невыносимая, но блаженная мука.

Уитби.

Тяжело дыша, Уитби воззрился на Контроля снизу вверх. Мучительная гримаса начала рассасываться, уступая место выражению коварства вперемешку с настороженностью.

Уитби явно только что перенес какую-то травму. Уитби явно только что услыхал о кончине члена семьи или близкого друга. Хотя шок испытал как раз Контроль.

— Я зайду попозже, — одурело проронил Контроль, будто у них была назначена встреча в кладовке.

Уитби подскочил, словно паук-каменщик, и Контроль, шарахнувшись, попятился на шаг в полной уверенности, что Уитби его атакует. Но Уитби вместо того втащил его в кладовку и закрыл за ним дверь. Хватка Уитби оказалась на диво крепкой для столь субтильного человечка.

— Нет-нет, входите, пожалуйста, — твердил он Контролю, словно не мог говорить и направлять своего начальника внутрь одновременно, и потом работал под фонограмму.

— Я и правда мог бы зайти попозже, — пробормотал Контроль, еще не оправившись от потрясения, поддерживая иллюзию, будто только что не видел Уитби в состоянии крайнего аффекта… а еще иллюзию, что это кабинет Уитби, а вовсе не кладовая.

Уитби таращился на него в тусклом свете единственной низкой лампочки, стоя впритык, потому что вдвоем им было тесно в узком помещении с высоким потолком, невидимым во тьме над лампочкой, абажур которой отбрасывал свет только вниз. На стеллажах по обе стороны от центрального прохода выстроились в несколько рядов бутылки моющего средства с ароматом лимонной цедры вкупе со штабелями банок консервированного супа, запасных насадок для швабр, мешков для мусора и парой цифровых часов, обросших толстым слоем пыли. И длинная серебристая лестница, уходившая во тьму.

Уитби до сих пор выстраивает выражение лица, осознал вдруг Контроль, сознательно перекручивая хмурый вид в улыбку, выжимая из черт последние капли цепкого страха.

— Я просто наслаждался миром и покоем, — сообщил Уитби. — Их порой так трудно отыскать.

— Честно говоря, вид у вас был такой, будто вас хватил удар, — отозвался Контроль, не горя желанием притворяться и дальше. — Вы себя нормально чувствуете? — сказать это сейчас было куда проще, когда стало очевидно, что психический срыв Уитби не грозит. Но притом он еще и чувствовал смущение, оттого что Уитби удалось настолько легко его тут подловить.

— Вовсе нет, — улыбка Уитби наконец вписалась на свое место, и Контроль понадеялся, что тот ответил на первую часть его реплики. — Чем я могу вам помочь?

Контроль пошел на поводу у фикции, которую Уитби продолжал упорно подсовывать ему, хотя бы потому, что заметил, что Уитби каким-то тупым инструментом вывел из строя внутреннюю щеколду двери. Похоже, не обошлось без насилия. То есть Уитби хотел уединения, но притом крайне боялся оказаться здесь взаперти. В штате есть психиатр, услуги которого для сотрудников Южного предела совершенно бесплатны. Контроль не припоминал, чтобы в личном деле Уитби говорилось хоть об одном его посещении.

Контролю потребовалось на миг больше времени, чем это выглядело бы естественно, но он нашел резон. Нечто, что пошло бы своим ходом и позволило бы ему удалиться на правильной ноте. Сохранив достоинство Уитби. Возможно.

— Вообще-то то сущий пустяк, — произнес Контроль. — Насчет некоторых из гипотез о Зоне Икс.

— К примеру, вопрос о параллельных вселенных, — кивнул Уитби, словно они попросту возобновили беседу, начатую ранее, которую Контроль позабыл напрочь.

— Может быть, Зона Икс появилась как раз оттуда, — подхватил Контроль, декларируя то, во что не верил, и никак не комментируя сужение темы.

— Оно так, — заявил Уитби, — но я больше думаю о том, как каждое принятое нами решение теоретически отщепляется от следующего, так что там бесконечное число прочих вселенных.

— Любопытно, — заметил Контроль. Если уступить бразды Уитби, стоит надеяться, пляска закончится раньше.

— И в некоторых из них, — пояснил Уитби, — мы решили загадку, а в некоторых ее никогда и не было, и никогда не было Зоны Икс, — проговорил он с нарастающим напором. — И мы можем черпать в этом утешение. Вероятно, мы могли бы даже порадоваться этому. — С упавшим видом он продолжал: — Если бы не дальнейшие соображения. Некоторые из тех вселенных, где мы решили загадку, может отделять от нашей тончайшая из мембран, ничтожнейшая из вариаций. Вот что не выходит у меня из головы. Какую заурядную деталь мы не видим или какие вещи делаем, что уводит нас прочь от ответа.

Контролю не понравился исповедальный тон Уитби из-за впечатления, что Уитби откровенничает в одном, чтобы скрыть другое, как было с объяснением биолога об ощущении утопления. И это одновременно с параллельными вселенными восприятия, разверзшимися между ним и Уитби, пока тот говорил, потому что Контролю начало казаться, что Уитби толкует о брешах, тех самых прорывах, занимающих его собственный рассудок изо дня в день. Уитби, толкующий о брешах, возмутил его, как вторжение на его собственную территорию, вызвав чувство, хоть и напрочь лишенное логики, будто Уитби комментирует прошлое Контроля.

— Быть может, это ваше присутствие, Уитби, — вставил Контроль. Шутка, но жестокая, призванная оттолкнуть того, подвести под разговором черту. — Может, без вас мы бы давно уже все решили.

Выражение лица Уитби было просто чудовищным, захваченным между пониманием, что Контроль высказал идею с юморком, и уверенностью, что совершенно неважно, в шутку это или всерьез. Все это отпечаталось настолько ярко, что Контроль сообразил: мысль его не оригинальна и приходила в голову Уитби не раз и не два. Было бы слишком неискренне сказать следом: «Я вовсе не имел этого в виду», так что какая-то из версий Контроля просто удрала, ринувшись по коридору прочь что есть духу, осознавая, что его способ самоустранения неортодоксален, но и не в силах остановиться. Драпала по зеленому ковру, пока сам он стоял на месте, извиняясь, отделываясь смешком, меняя тему, отвечая на выдуманный телефонный звонок… или, как он поступил на самом деле, вовсе ничего не говоря и позволяя неловкому молчанию усугубляться.

Будто в отместку, хоть Контроль тогда этого и не понял, Уитби сказал:

— Вы уже смотрели видео, не так ли? Из первой экспедиции?

— Еще нет, — словно признавая, что еще девственник. Это запланировано на завтра.

Посреди высказывания собственного вопроса Уит-би сотрясла какая-то безмолвная дрожь, подобие спазматической попытки отшвырнуть или отвергнуть… нечто… но Контролю пришлось переложить труд спросить Уитби, почему, на какую-то другую, будущую версию себя.

Существует ли реальность, в которой Уитби решил загадку и выкладывает ему решение прямо сейчас? Или реальность, в которой он душит Уитби просто за то, что он Уитби? Быть может, в каком-то времени, в этот миг, он встречается с Уитби в пещере после ядерного холокоста, или в магазине, покупающим мороженое для беременной жены, или, уходя еще дальше за рамки, может статься, в каких-то из сценариев они встретились куда раньше, и Уитби — занудливый учитель английского, на недельку подменивший штатного преподавателя в старших классах. Быть может, сейчас он в общих чертах представляет, почему Уитби не пошел дальше, почему то и дело прерывает исследования, чтобы сделать грязную работу за других. Он не отказался от желания причинить Уитби локализованную травму, чтобы растолковать свои действия, продолжая гадать, достаточно ли слоев он пробил, чтобы достичь сердцевины Уитби, а если сердцевины нет, то хотя бы до слоев, определяющих личность.

— Не это ли комната, которую вы хотели мне показать? — спросил Контроль, чтобы переменить предмет.

— Нет. А с чего вы так решили? — глубоко посаженные глаза и вид срежиссированного недоумения придали Уитби сходство с истощенной совой.

Минуту-другую спустя Контроль исхитрился отделаться от Уитби.

Но не мог отделаться от застрявшего в голове образа искаженного мукой лица Уитби. И по-прежнему не представлял, зачем Уитби прятался в кладовке.

Голос позвонил пару минут спустя, когда Контроль отчаянно пытался закруглиться на сегодня. Контроль был готов, несмотря на Уитби. А может, как раз благодаря Уитби. Убедился, что дверь кабинета заперта. Взял листок, на котором набросал для себя кое-какие пометки. А потом аккуратно перевел Голос на динамик на средней громкости, заранее проделав пробы и убедившись в отсутствии эха и ощущения, будто что-то отклоняется от рутины.

И сказал «Алло».

Беседа пошла.

Они какое-то время поговорили. Потом Голос сказал:

— Хорошо, — пока Контроль продолжал время от времени поглядывать на свой листок. — Просто стабилизируйтесь и делайте свое дело. Без движения нет размышления. Сегодня вы будете спать хорошо.

Стабилизируйтесь. Без движения. Размышление. Вешая трубку, он вдруг встревожился, осознав, что действительно чувствует себя стабилизировавшимся. Что теперь столкновение с Уитби кажется всего лишь выбросом — несущественным, если взглянуть на него в контексте всей миссии.

016: ТЕРРУАРЫ

Назавтра утром у стойки закусочной кассирша, полная седовласая женщина, спросила у него:

— Вы не из тех, кто работает в этом правительственном агентстве на военной базе?

Настороженно, чувствуя, как еще потряхивает со сна и легкого похмелья:

— А почему вы спрашиваете?

— О, — любезно отозвалась она, — просто у них точно такой же вид, вот и все.