Шпаги и шестеренки (сборник) Злотников Роман

– Молодой человек, боюсь, что вы еще недостаточно часто общались с женщинами, чтобы смеяться так сразу. Подумайте чуть дольше и тогда ответьте.

Молчание затянулось на минуту.

– Нет. Все равно нет. Я не замечал, чтобы Джесси засматривалась на Тиббота. Хотя, конечно, когда он работает в своей кузне, на него любой засмотрится. Но это иное.

– Когда случилось исчезновение Джесси и что было после этого?

– Мистер Кэйси был вне себя. Он сразу обратился в Скотланд-Ярд, но вы же знаете, там работают не очень быстро. Впрочем, Патрик явно о чем-то, если не обо всем, сам догадывался. Он все время повторял про себя: «Я должен… Я должен был это предвидеть». Да, сначала Тиббот, потом Джесси. А потом случилось еще более ужасное. Мне трудно это представить. И еще трудней говорить об этом… Ведь Лоу был отличным парнем. И как раз тогда он получил какое-то хорошее известие, наверное, от родственников. Он просто светился от радости. А тут вдруг…

Дейл опять замолчал. Его не стали торопить. Взяв себя в руки, юноша продолжил:

– Лоуренса убили. И подожгли его дом. Убили жестоко…

– Вы сами… видели?

– Нет мне в Скотланд-Ярде рассказывали. И показали зарисовки из дела. Он лежал в своей гостиной. Его не просто убили, а порезали ножом.

– Извините, но это важно. Лоу тыкали ножом, как штыком?

– Нет, совсем не так. Его резанули ножом вот здесь, – Дейл показал на верхнюю часть ноги, бедро, – резанули так, что на теле в этом месте осталась лишь… глубокая воронка.

– Печально. И что же было после? Если можно, сразу – всё с точными датами.

– Скотланд-Ярд допросил нас всех по очереди. А нашел наше… alibi безупречным. В ту ночь, с двадцать пятого на двадцать шестое июня Гарри сидел, не отлучаясь, в клубе покеристов. Это все подтвердили. Я, к счастью, ночевал не в студии, а в квартире у дядюшки Дика. Мы тем вечером ходили в театр. А мистер Кэйси всю ночь был на своем острове.

– Простите, но Тиббота он выгнал, дочь исчезла. Кто же может подтвердить, что он не отлучался с острова?

– В том-то и дело, что тут тоже много свидетелей. Недалеко от Чизуик-Эйот, на Чизуик-Молл есть пристань Лондонского Клуба гребцов. Согласитесь, что для тренировок интересней плавать вокруг острова, чем просто так. А двадцать восьмого июня, как мы помним, у нас была двадцать восьмая же годовщина Коронации Ее Величества Королевы Виктории. В этот день проходил турнир, гонка ее имени. Потому накануне гребцы тренировались всю ночь.

– Всю ночь? А почему ночью?

– О-о-о, вы не знаете? Это такая новая мода среди гребцов. Считается, что ночью лучше вырабатывается слаженность коллектива лодки.

– Но ведь в темноте можно напороться на что-то.

– Ну, во-первых, в конце июня ночи не такие темные, а во-вторых, в опасных местах… А это как раз Чизуик-Эйот с его мелями и зарослями. Клуб гребцов установил мощное освещение.

– Монастырские свечи? – усмехнулся Маркс.

– Нет, ну что вы! Прожектора с лампами накаливания – на электрической силе от текущей воды. Лодки сновали всю ночь, и мистер Кэйси, которого видели на островке, как поздно вечером двадцать пятого, так и рано утром двадцать шестого, никак не мог перебраться на Чизуик-Молл незамеченным.

– Ясно. Но на этом, как мы понимаем, неприятности не закончились?

– Увы… Сегодня у нас первое июля. А вчера случилось еще одно несчастье. Последнее… Дай бог, чтобы последнее. Сердце у меня разрывалось от боли… Я учусь в колледже с очень строгой дисциплиной. Там трудно говорить о дружбе. А здесь у меня появились настоящие друзья. Я был так счастлив. Я так хотел увидеть их перед поездкой в Австрию…

– Вы едете учиться в Австрию? – одновременно спросили Карл и Фридрих с плохо скрываемым возмущением («кому нужна эта затхлая империя»).

– Да. Должен был. Но теперь уже не уверен, что смогу поехать… Вчера у меня заболело сердце. Джесси, Лоу, Патрик, Тиббот… Да и Гарри тоже… Я пошел в Клуб гребцов, взял лодку. Не спортивную, не самоходную. А обычную, с веслами. И плавал вокруг нашего островка, вспоминая недавнюю идиллию. Но вдруг раздался какой-то хлопок, может быть, взрыв. И вскоре над строениями мистера Кэйси показался дым. Я со всех сил устремился туда. Уже через минуту был на месте. В мастерской Патрика, где работали корзиноплетущие машины, уже бушевал пожар. Строение начинало обрушиваться. Но я не мог оставаться на месте и забежал в открытую дверь. Мистер Кэйси лежал в лужице в крови. Я вытащил его из мастерской. Тотчас кровля мастерской окончательно обрушилась. Патрик был сильно ранен упавшей балкой с ее металлическими креплениями. Я начал рвать на нем одежду и перевязывать раны, пытаясь остановить кровь. Однако медицину в нашем колледже не преподают, и я чувствовал себя совершенно беспомощным. Буквально на моих глазах жизнь уходила из этого умного и сильного человека.

– Мистер Кэйси успел что-то сказать вам?

– Да. Он повторял две фразы: «Джесси… Джесси… Мать не простит» и «Островковый костер… островковый костер».

– Может, «островной костер»?

– Нет именно, островковый. В том смысле, что костер на островке, а не на острове. Я пошел в Скотланд-Ярд, рассказал, что и как было. Меня отпустили. Но уже сегодня, когда прогуливался у Паддингтонского вокзала, два инспектора остановили меня и попросили дать разъяснения еще раз. Я повторил все, ни в чем не противореча вчерашним показаниям. Ну, разве что, вспоминая какие-то новые подробности. Однако инспекторы сказали, что я лгу. Якобы, я, Лоуренс и Тиббот охмуряли Джессику. Но я, мол, был отвергнут сразу. И потому из ревности запытал и убил Лоуренса. А потом заподозрил Тиббота, Патрика и Джессику в каком-то хитром финеанском ирландском заговоре против меня. И убил мистера Кэйси. Они сказали, что это один «почерк» – сначала пытки и пожар в конце, то ли для заметания следов, то ли из-за пиромании, так обострившейся в Англии в последнее время. Но я сумел убежать.

– Как?

– Благодаря Метрополитену. К счастью, у него плохая вентиляция. Нужно было только добежать до станции. А там я затерялся в дыму подъехавшего вагона… И вот я у вас. Эти инспекторы говорили с такой уверенностью. Они посадят меня, а возможно, и казнят…

– Да, на буржуазный суд надежды мало, – изрек Энгельс.

– Ну что же, Дейл, – сказал Маркс. – Еще не все в вашем рассказе мне понятно, и отнюдь не все понравилось. Но раз уж вы здесь, то у нас с Фридрихом есть два выхода. Либо отдать вас на расправу суду и тем запятнать себя в глазах мирового революционного движения. Либо оставить здесь. Но тогда мы становимся сообщниками. А значит, уже сообща нужно доказывать вашу невиновность. Этим мы и займемся.

– А я? Что мне делать?

– Мы вас спрячем в одной надежной комнате. Но прежде еще несколько вопросов. Первый. Как относился Тиббот к вашей компании? Может, с кем-то дружил больше?

– Нет. Пожалуй, нет. Со всеми ровно. Он очень сильный и симпатичный. И жаль, что так с ним вышло. Ну, может быть, чуть чаще общался с Гарри, но не настолько, чтобы сказать, что дружил.

– Хорошо. Второй вопрос. Во внешности Джесси, в ее одежде, в поведении были какие-то детали, которые показались бы вам необычными, вызвали удивление?

– Какие детали! Она вся удивительная. Волосы, платье, лицо, руки… Да вот руки… На правой руке у нее были такие забавные кольца. На указательном пальце – золотое, на среднем – серебряное, а на безымянном – какого-то странного тусклого металла. Первые два кольца, красивые, витые, тонкой работы – а последнее грубое, совсем простое.

– Ага, интересно. Очень интересно! – воскликнул Маркс. – И последний вопрос. Гарри и Лоу, судя по фамилиям англичане. Как у них складывалось общение с ирландцами: мистером и мисс Кэйси, Тибботом. Тут были какие-то национальные предрассудки?

Лицо у гостя передернулось. Чувствовалось, что вопрос чрезвычайно неприятен для него. Однако он не мог на него не ответить.

– Как сказать… Нормальное было общение. Много смеялись, шутили. Говорили о разном. Но, как это бывает в Лондоне…

– Да-да-да…

– Понимаете, они вроде и не оскорбляли. Но иногда шутили довольно обидно. Оба, но особенно, Лоуренс. То есть, он не говорил впрямую, что ирландцы – деревенщина-пэдди, мик-придурки. Но так все время – на грани говорил. Получалось, что если обидишься, то вроде тем и подтвердишь, что ты тупая деревенщина: не понимаешь тонкого английского юмора. А смолчишь – вроде как, с этой шуткой соглашаешься. Неприятно. Но при старших, в смысле, при Патрике таких шуток у него никогда не было[24].

– Что ж, мистер Рухтра, мы многое поняли. И сейчас поедем на место, чтобы узнать то, что еще неясно. А вас попросим проехать в ту комнату, о которой я уже говорил.

– Проехать? Это далеко? Может, пройти…

– Нет-нет, именно проехать. Не обессудьте.

Маркс нажал рычаг, едва заметный, поскольку примыкал к столу. Пол под Дейлом, что сидел на стуле, пружинисто ушел вниз. И через мгновение этот квадрат пола вместе со стулом и гостем мягко приземлился где-то в подвале. А его место занял другой такой же квадрат паркета, выдвинутый специальным механизмом.

– Что ж, – сказал Энгельс. – С новосельем. Заодно и работу всей конструкции проверили… Что будем делать – поедем на место пожаров? Или нет… ты в последнее время что-то начал лениться в таких случаях.

– О, нет, милый Фри, только не в этом деле. Тут очень интересно. И, думаю, развязка будет яркой. Ты-то как полагаешь?

– Совершенно с тобой согласен… Однако собирайся. По дороге поговорим…

* * *

Через полчаса Карл и Фридрих были на Чизуик-Молл, напротив островка Чизуик-Эйот. Унылое пожарище, обуглившиеся головешки. Люди обходили дом Лоуренса стороной. Вероятно, тут все знали о его страшной кончине и не хотели соприкасаться с памятью о ней. Впрочем, на двух джентльменов в цилиндрах, бродящих вокруг золы, никто особого внимания не обращал: пусть копаются в обгоревшем мусоре, кому нужно по работе.

Маркс и Энгельс обошли все пожарище. Перетряхнули, очищая от золы и пепла, множество предметов. Но вот остановились на том месте, где когда-то располагалась гостиная.

– Ну, что, Фри, тебя ничего здесь не удивляет.

– Особо нет. Возможно, только эти весы. Их место на кухне, а не в гостиной. Но с другой стороны, мало ли что может быть в комнате молодого холостого мужчины. Мало ли что и для кого он мог тут развешивать.

– Да-да-да, – задумчиво прогундосил Карл. – А посмотри, как странно обгорела чаша весов, просто цвет изменила.

– Так ведь пожар. Мало ли что могло упасть на нее сверху и расплавиться.

– Да. А вот, смотри, на другой чаше даже гирька сохранилась.

– Действительно. Ну и что?

– Маркировка обгорела. Но если попробовать на вес, то это… Как думаешь, что за гиря?

Фридрих несколько раз подбросил гирьку на руке.

– Что тут думать? Фунт веса – самая распространенная гиря в Лондоне, да и во всем мире. Какая разница?

– Огромная. Я убедился в своих подозрениях. И, кажется, уже все знаю. А ты?

– И я все знаю.

Маркс уставился на друга с некоторой обидой:

– Как ты можешь все знать, если ничего не понимаешь с гирей?

– Зато я понимаю в другом, в чем ты, Мавр, не разбираешься.

– Допустим. И что мы должны сейчас делать?

– Понаблюдать за строениями семейства Кэйси на Чизуик-Эйот.

– Правильно. Доставай свою подзорку, мне нужно посмотреть, что там на острове.

– На островке.

– Да какая разница?

– Огромная.

– Фрицци, не пересмешничай, давай скорее трубу.

Тут Энгельс не стал спорить. Он знал, что когда Маркс входит в раж, то становится по-детски эгоистичным и капризным.

Карл жадно смотрел в трубу, будто глотал бульон после большого голода.

– Да-да-да. Он там!

– Разумеется. Этого и следовало ожидать.

И снова Карл посмотрел на друга с некоторой обидой, будто тот отбирает его любимую игрушку. Ведь он все понял, все разгадал, а оказывается, что кто-то кроме него тоже что-то понял и что-то разгадал. Или друг Фрицци всего лишь подшучивает, издевается?

– Ну, и куда же, милый Фри, нам теперь нужно идти?

– Вон туда, к тому ивняку на берегу Темзы. Правда, я не уверен, что там есть то, что нам нужно, однако шансы пятьдесят на пятьдесят.

Тут Маркс окончательно удостоверился, что его друг действительно кое-что понимает, и они молча направились к ивняку. Тот был огорожен забором со строгой надписью «Частная собственность». Трудно было придумать надпись, которая бы больше раздразнила двух коммунистов. Оба довольно ловко перелезли через забор, почти не изорвав брюк. И вошли в заросли ивняка. В них скрывался маленький деревянный помост, миниатюрная пристань.

– Очевидно, где-то тут должен быть какой-то приводной механизм.

– Да-да-да, ищи рычаг!

Найти рычаг оказалось не так просто. Он был выкован в виде усохшего ствола ивового дерева. Фридрих дернул за железку и два деревянных прямоугольника в помосте откинулись вниз, обнажив вход. Энгельс первым заглянул в дыру:

– Да! Нам повезло – он здесь!

– На одного, на двоих?

– Скорее, на одного. Но если потесниться, то оба влезем.

Под помостом скрывался миниатюрный подводный корабль с механическим двигателем на ножной тяге. Фридрих сразу сел на педали а-ля bicycle, а Карл тем временем плотно закрыл люк и приготовился к исполнению более сложных и ответственных обязанностей штурмана. Впрочем, вскоре оказалось, что с его места рулить неудобно, поскольку мини-корабль рассчитан на одного человека. И рулить должен тот же, кто работает на педалях.

– Глупая машина! – буркнул Карл, отдавая руль Фридриху.

В передней и задней части подводного мини-корабля было много стеклянных частей, что давало хороший обзор для маневрирования. Энгельс, заключив, что Маркс может обидеться, решил с ним посоветоваться:

– Мавр, как думаешь, где тут лучше пристать к берегу?

– Думаю, лучше взять чуть правее, да, вон туда, в заросли, чтобы этот негодяй нас не увидел.

Не зная, где тут тайная пристань, они уткнулись прямо в берег. Потому, выбравшись из подводного корабля, пришлось прыгать в воду. И тут же перебежками, прячась за кусты и деревья, направились к двору семейства Кэйси.

Выгорела не только мастерская, но и дом. В останках строений копошился какой-то человек, закутанный шарфом и в кепке, натянутой на самые брови. Он вытаскивал металлические детали, конструкции, узлы. Внимательно сортировал их и раскладывал: налево аккуратно клал то, что пригодится; направо – залихватски выбрасывал ненужное.

Мужчина так увлекся работой, что не заметил подошедших. Однако, учитывая, какие мощные железки находятся у него под рукой, все равно приходилось быть осторожным. Друзья достали свои дежурные револьверы. Заговорил Энгельс. В подобных случаях он всегда делал это, поскольку не имел акцента:

– Руки вверх! Спокойно бросьте железо на землю. Повернитесь к нам лицом. И все время держите руки так, чтобы мы видели ваши ладони.

Мужчина вздрогнул от неожиданности, бросил детали. И повернулся к ним.

– Хорошо. А теперь, будьте любезны, опустите шарф на шею. И снимите кепку.

Мужчина исполнил и это приказание. Он был молод, ветер с реки шевелил его густые темные волосы. И тут наступило время Маркса произнести его любимую в подобных ситуациях фразу:

– Мистер Бекинсейл, я полагаю.

Молодой человек понурил голову…

* * *

Вечером всех женщин отправили в театр. Но перед тем они, разумеется, накрыли скромный немецкий постфайв-о’клок: баварское печенье, берлинские «ушки» и специально в честь гостя, который теперь уж точно сможет поехать на учебу в Австрию, – венский штрудель. Конечно, пиво было бы лучше. Но женщины грозились поднять настоящий мятеж, сопротивляясь этому. Поэтому пришлось ограничиться чаем.

Поначалу солировал Маркс:

– Ну что, Дейл, вам не было неуютно или страшно, в нашей гостевой комнате?

– Нет, что вы. Благодарю вас. Мисс Демут очень приветлива. И через специальное окошко периодически передавала мне все, что нужно.

Юный гость говорил внешне очень спокойно. Но чувствовалось, что спокойствие это дается непросто, пребывание в замкнутом помещении оставило неизгладимое впечатление. Как говорится – «на всю жизнь».

– Я рад, что вы нас понимаете. Борьба за справедливость предполагает некоторые дополнительные и особые меры безопасности. Итак, начнем с самого начала.

Маркс посмотрел на стопки листов рукописи «Капитала», разбросанные на столе, решительно сдвинул все в сторону и уселся на их место.

– Безусловно, для ирландца у вас слишком необычная фамилия. И все же мелкие детали вашего рассказа – обостренная реакция на «пэдди», интонация, с которой вы сказали «настоящий англичанин», кое-что другое – все это очень быстро показало, что вы именно ирландец. Хотя и живущий, судя по всему, где-то в Шотландии. Из других мелких упоминаний, оговорок о колледже мне показалось, что вы учитесь у католиков, скорее всего – иезуитов. Это так, в дополнение к ирландской теме…

Теперь по поводу обвинений, выдвинутых в ваш адрес инспекторами Скотланд-Ярда. Конечно, это все невероятная бюрократическая чушь, на обсуждение которой даже не хочется тратить время. А вот на что стоит тратить время. На то, чему нас учит диалектика, материализм! На установление самых важных, сущностных связей – групповых, межличностных, причинно-следственных. При этом идти то от общего к частному, то от частного к общему. В описанной вами компании я увидел две тесных, системных связи. Первая и главная: Лоу и Джесси. Да, увы… Вам нужно признать: прекрасная ирландка любит не вас, а вашего соперника англичанина. Но Джессика исчезла. Подозревать можно что угодно. Однако Лоу, который к ней явно неравнодушен, после этого «светился от счастья». О чем это может говорить? Только об одном! Исчезновение Джесси – часть их общего плана, который должен завершиться, скорее всего, одним – венчанием.

Энгельс иронично хмыкнул. Маркс поспешил объяснить:

– Не обращайте внимания на эту реакцию моего друга. Она относится не к сути изложения, а к его восприятию института брака как разновидности проституции… Но вернемся к нашей частной истории. Если Лоу знает, где Джесси, если Лоу готовится к браку с ней. И Лоу вскоре погибает, то… Логично предположить, что в этом замешан оскорбленный, уничтоженный бегством дочери отец. Однако у него алиби. Которое легко опрокидывается фактом наличия подводного мини-корабля, что сегодня в эпоху революции пара и газа уже не такая редкость. Думаю, Патрик связан с ирландскими националистами, фениями. И судя по появлению у них подобной техники, в ближайшее время можно ожидать террористических атак на Лондон… Да и бог с ним, сейчас не об этом. В подводном корабле, пока мой друг Фридрих крутил педали, я занимался делом. Все обыскал и нашел вот эту телеграмму: «Устала от пэдди-истерики. Продала два кольца. Прощай». Дата получения – двадцать пятое июня. После этого предательства – семейного, родового, племенного – мистер Кэйси пошел на убийство Лоу. Почему он был так уверен в вине того?.. Я сначала сомневался, моя догадка казалась мне слишком сумасшедшей. Но одна находка на пепелище окончательно убедила меня в моей же правоте. И вы, молодой человек, мне тоже помогли, вспомнив о Гамлете. Мы в Лондоне – Шекспир здесь всегда к месту. Это было, как блеск молнии, как открытие мною прибавочной стоимости! – Карл бросил быстрый взгляд на бюстик Зевса, всегда стоявший у него на столе, и продолжил: – Вы сказали, что Лоу с вырезанным из бедра куском мяса лежал в гостиной. И там же, в обгорелых останках гостиной мы нашли весы. На одной их чаше стояла фунтовая гиря, а другая чаша металла была затемнена какой-то обгоревшей субстанцией. Какой? Может быть, человеческим мясом и кровью? Вспомним шекспировского Шейлока из «Венецианского купца»:

  • К нотариусу вы со мной пойдите
  • И напишите вексель; в виде шутки, –
  • Когда вы не уплатите мне точно
  • В такой-то день и там-то суммы долга
  • Указанной, – назначим неустойку:
  • Фунт вашего прекраснейшего мяса,
  • Чтоб выбрать мог часть тела я любую
  • И мясо вырезать, где пожелаю.

Ровно фунт! Несчастный Патрик Кэйси просто свихнулся на почве «Венецианского купца». И не мудрено: судите сами, сколько совпадений. У Шекспира Джессика, дочь презираемого напыщенными венецианцами еврея сбегает с Лоренцо. У нас Джессика, дочь осмеиваемого напыщенными англичанами ирландца сбегает с Лоуренсом. У Шекспира друг еврея Шейлока – еврей Тубал. У нас друг ирландца Патрика – ирландец Тиббот.

Дейл ойкнул, побледнев.

– Постойте. Это же имя из Библии. Там есть Тубал-Каин. И он кузнец. Как у нас Тиббот.

– Да? А я и подзабыл. Но это прекрасно ложится в мои рассуждения. «Тиббот-Каин», такое симпатичное имя наверняка всплывает в воспаленном мозгу Кэйси, когда он ищет – и находит – сравнения с «Венецианским купцом». Шейлок – Патрик, даже имена не так далеки.

– Шерлок, – пролепетал Дейл, побледнев еще больше.

– Что?

– Я вспомнил. Только что вспомнил, когда вы сказали. Раньше просто повода не было. Полное имя отца Джессики – Патрик Шерлок Кэйси.

– Вот как? Тогда безумие Кэйси еще проще объяснить. Шерлок – старое доброе ирландское имя, так похоже на еврейское Шейлок… По сути, все Шейлоки – это Шерлоки, которые сильно картавят, – Маркс громоподобно расхохотался.

Энгельс посмотрел на него с некоторым осуждением. Он никогда не любил шуток такого толка и уровня. Маркс запнулся и продолжил.

– Да с таким совпадением имен и фактов странно было бы не сойти с ума. И еще объяснение насчет стона Кэйси: «Джесси… Джесси… Мать не простит». Вот эта телеграмма, – Карл потряс бумажкой в воздухе, правда, на этот раз молнии не вылетели, – все объясняет. Очевидно, денег после побега Джессике не хватало, и она продала золотое и серебряное кольца, оставшиеся ей от матери. И здесь ведь тоже пересечение с «Венецианским купцом». Помните, там женихи Порции должны были угадать, какой ларец выбрать, чтобы стать ее мужем: золотой, серебряный или свинцовый. Золотой и серебряный – неправильные ответы. Нужно было выбрать самый дешевый – свинцовый. Вот и наша Джессика оставила себе только свинцовое кольцо (причем на пальце, предназначенном для свадебной церемонии – безымянном). Очень вероятно, что это была их общая с отцом игра – в «Венецианского купца»… Ну и осталось только рассказать о Гарри и Тибботе. Они оба игроки, только Тиббот, продав через Гарри несколько секретов, усовестился. А Гарри не постеснялся прийти, чтобы копаться в поисках уникальных конструкций на пепелище. Вот, собственно, и все. Все разъяснения получены.

– Нет, не все, – вступил в беседу Фридрих. – Мавр, а как ты объяснишь слова «островковый костер», которые кричал Кэйси за минуту до смерти? Странные возгласы, даже для безумного.

– Брось ты, Фрицци. Это уже мелочи.

– Нет, Мавр, это не мелочи. Это тоже важно. И я к разгадке пришел с этой стороны. Карл, сколько раз я говорил, чтобы ты лучше выучил английский, лондонский диалект. Чтобы ты знал устойчивые выражения. Пока мы живем здесь, а это, боюсь, уже навсегда, часто наша безопасность и безопасность окружающих зависит от этого.

Маркс отмалчивался. Смотрел на бюст Зевса, будто это его не касается.

– Наш юный друг живет в Шотландии. Там речной островок, пойму называют holme. Поэтому Дейл и посчитал, что кричат «островковый костер». Но это не так, это не правильно. Мистер Кэйси, столько лет живущий на Темзе, употребил бы в таком случае другое слово – ait. Речные островки здесь называют только и именно так! Но что же кричал Патрик Шерлок Кэйси перед смертью? Он кричал: Holmes's Bonfire, а не Holme's bonfire. И это совсем другое дело. «Костер Холмса» – это устойчивое выражение. В тысяча шестьсот шестьдесят шестом году английский адмирал Роберт Холмс во время очередной англо-голландской войны сжег не только военные корабли противника, не только торговые, но и целый город Вест-Терсхеллинг. Между нами говоря, он не собирался этого делать. Но погода была сухая. Противопожарные меры – ни к черту. И все выгорело. Но поскольку потери у адмирала были минимальные, двенадцать человек, а у противника огромные, то эту историю в Англии поначалу принялись воспевать. Однако через две недели вспыхнул страшный пожар в Лондоне и тоже с большими жертвами. Тут уж голландцы воспряли, посчитав, что это божья кара. А англичане поутихли. Да и все поутихли, поскольку год стоял страшный для людей, отравленных религиозным опиумом – оканчивающийся на три шестерки. Вот теперь все становится ясно до конца. После убийства и пожара на Чизуик-Молл совесть Патрика была не чиста. И вот когда на его острове из топки одной из его прекрасных паровых машин вылетела искра, он, возможно, сам не стал ее тушить. Поскольку посчитал это возмездием, подобным тому, что свершилось два века назад. Если он мерил себя и окружающих с Шейлоком и Тибалом-Каином, то и месть «костра Холмса» должна была ему показаться нормальным воздаянием. Теперь, думаю, действительно все.

Опять повисла пауза.

Но Маркс не мог допустить, чтобы последнее слово осталось не за ним.

– Нет, мой милый Фри, еще не все. Возможно, у нашего молодого друга есть вопросы.

– А что вы сделали с Гарри? Сдали в Скотланд-Ярд?

– Нет, что ты, мы же не полицейские ищейки. Конечно, если бы он совершил страшное преступление, убийство, то, может, и сдали бы. А так просто поговорили с ним. И отпустили.

Карл, однако, не стал говорить, что в процессе их разговора Гарри Бекинсейл признал свою вину настолько, что согласился вступить в Международное Товарищество рабочих и оказывать ему особую помощь при особой необходимости. Даже какие-то бумаги при этом подписал.

– Понятно. А почему тогда вас самих не забрал Скотланд-Ярд?

– Потому что мы расписали инспекторам полную картину событий, позволили сделать нотариально заверенную копию с этой вот телеграммы. А также отдали им подводный корабль, который они конфисковали в пользу своей замечательной организации.

Фридрих, в свою очередь, не стал говорить, что они с Мавром нашли на острове еще один точно такой же миниатюрный подводный корабль. И уж его до прибытия Скотланд-Ярда никому отдавать не стали, а надежно перепрятали для нужд мирового рабочего класса.

Но в любом случае, снова нехорошо получалось – что последнее слово опять за Энгельсом. Маркс прокашлялся и вновь заговорил:

– И вообще, дорогой Дейл Чухтра…

– Рухтра!

– Не важно. Я вижу, что у вас большое будущее. И если уж решили играть в конспирацию, то продумывайте ее получше. Только полный идиот, но не мы с Энгельсом, может поверить в фамилию Рухтра. Понятно же, что эта «фамилия» – оборотка имени Артур[25]. Соответственно ваше «имя» Дейл, на самом деле, скрывает вашу настоящую фамилию. Думаю, это, скорее всего, старая добрая ирландская фамилия Дойл. Ведь так, Артур Дойл?

– Конан… – пролепетал покрасневший юноша, просто чтобы хоть что-то сказать.

– Как?

– Конан-Дойл. Артур Игнатиус Конан-Дойл.

– Вот так лучше. И из всего, что случилось, извлеките уроки!

– Какие?

– Разумеется, прежде всего, классовые. Думаю, из вас мог бы выйти настоящий коммунист. И неплохой революционный публицист. Вы хорошо рассказываете. Когда не стесняетесь. Надеюсь, отцы-иезуиты не успели до дна отравить ваши мозги христианским спиритизмом?

Артур неопределенно пожал плечами.

– Хорошо, посмотрим, – продолжил Маркс. – Уверен, из вас будет толк. И вот эта история для вас – вечный неразменный шиллинг… Фри, я правильно употребил это устойчивое выражение? – Энгельс кивнул головой, Маркс продолжил: – Будьте любопытны, смотрите вокруг, анализируйте. И не забывайте писать об осмысленном. В конце концов, журналистика, беллетристика тоже достойное дело. Вспомните, скажем, Гейне… Хотя нет, у вас, скорее, получится нечто в духе Эжена Сю. Да, наша история – это же идеальный шаблон для конвейеризации сюжета. Только без «Союза справедливых». Лучше приплетите сюда что-нибудь ирландское, ну там «Союз рыжих», что-то еще, я не знаю… А так, да… Два достойных умных человека, борющихся за справедливость. Помогают всем, кто приходит, а лучше прибегает к ним за помощью. Хотя, пожалуй, – Маркс посмотрел на друга с сомнением. – Пожалуй, не надо, чтобы в новеллах оба расследователя были равно умными. Это будет мешать. Одного сделайте поглупее. А тот, что поумнее, должен быть с каким-то запоминающимся именем.

– Патрик Кэйси?

– Нет, слишком просто. Нужно резче, острее. Шейлок Кэйси. – Маркс посмотрел на Энгельса, решил, что и о его части расследования нужно вспомнить. – Или лучше Шейлок Холмс.

– Карл, мне кажется в таких случаях не надо еврейского имени. Хватит уже Сю и Дизраэли с их вселенскими заговорами.

– Ты думаешь? Ну хорошо, пусть будет Шерлок Холмс. А второе имя, для идиота, должно быть совершенно банальным. Ну, это ты сам хорошо придумаешь.

– Да. А вот вы еще говорили: логика, диалектика, от общего к частному, от частного к общему?

– Ага, индукция, дедукция, – подхватил Энгельс, – это очень важно. Я как раз сейчас начал «Диалектику природы». Как там, только ж вчера писал… А! «Индукция и дедукция связаны между собой столь же необходимым образом, как синтез и анализ. Вместо того чтобы односторонне превозносить одну из них до небес за счет другой, надо стараться применять каждую на своем месте, а этого можно добиться лишь в том случае, если не упускать из виду их связь между собой, их взаимное дополнение друг друга». Понимаете? Не возноси дедукцию за счет индукции, и наоборот.

Артур кивнул.

– Спасибо вам. Я пойду.

Энгельс с трудом сдерживался, чтобы не узнать, не спросить, от кого Артур, а может, и все семейство Дойлов узнало о них с Марксом, о «Союзе справедливых» – уж не от конспираторши ли Лиззи Бёрнс? Но решил все же не спрашивать.

– Артур, если хотите, я выйду – вызову и оплачу вам самодвижушийся кеб.

– Нет, спасибо. Вы же тут на углу Бейкер-стрит. И до станции Метрополитена совсем близко.

– Да! – веско сказал Маркс. И, как всегда, был прав.

* * *

Даже не знаю, нужно ли говорить, что напоследок молодой Артур Конан-Дойл все-таки умудрился немного испортить впечатление, сказав, уже выйдя за дверь:

– Господа, я действительно очень вам благодарен. Но все же, мне кажется, не стоит так уж отбрасывать мистику, спиритизм. Признаться, свой первый рассказ я думаю назвать «Привидение замка». Да и вам ведь, признайтесь, это не чуждо. Не зря же ваше лучшее произведение начинается со слов: «Привидение бродит по Европе. Привидение коммунизма…»

Дарья Зарубина

К Элизе

  • Голубые океаны,
  • Реки, полные твоей любви,
  • Я запомню навеки,
  • Ты обожала цветы.
В. Бутусов «К Элоизе»

Букет фиалок в высоком стакане. Короткие стебельки едва достают до воды. Но герр Миллер не видит, как они тянутся к жизни. Он просто приносит свежие цветы, плеснув в стакан из кувшина для умывания – почти не глядя. Ставит на комод рядом с маленькой желтой фотографической карточкой. Снимок переломлен с угла, и оттого белое пышное перо страуса на шляпке дамы выглядит обвисшим. Но она не знает, что выглядит смешно – томно смотрит вполоборота на фотографа, чуть опустив пушистые ресницы. Линии ее носа, щек и бровей так изящны и тонки, посадка головы так горделива, что трудно поверить – она была когда-то живой женщиной: танцевала, готовила, любила фиалки. Разве могло живое чувство не оставить следа на этой гладкой и прозрачной как фарфор коже? Складочка улыбки, морщинка раздумья, тень печали – даже на фиалках, купленных пару часов назад в Ковент-Гарден, жизнь оставила больше шрамов и следов, чем на челе фрау Миллер.

Цветы подержатся день или два, а потом никнут, касаясь лепестками краешка шляпки и страусиного пера. Прощальный поцелуй длится недолго. Герр Миллер выбрасывает увядший букет, выплескивает за окно воду из стакана, наливает новую и, почти не глядя, ставит на свой алтарь свежие цветы.

Его жена всегда любила фиалки.

Герр Миллер целует край фото, стараясь не касаться заломленного края, словно боится растревожить едва закрывшуюся рану. И все равно морщится, как от боли, когда ставит портрет на место, открывает крышку круглой шкатулки и поворачивает ключ.

Маленькая балеринка делает неторопливый оборот, такая же томная и изящная, как покойная фрау Миллер. В шкатулке пощелкивают, раскручиваясь, пружины, поскрипывают шестеренки – этот звук не в силах заглушить даже навязчивая мелодия шкатулки. Она словно твердит: «Элоиза, слышишь этот звук? ты слышишь стук? ты слышишь скрип? Элоиза, просто сделай шаг. Ключ поверни и стань живой».

– Ну же, Элоиза, держи крепче. Проклятье, ты снова уронила кофейник! – Замер ключ, опустилась крышка на притихшую балеринку, но навязчивая мелодия все звучит в голове. Может, из-за нее так дрожат руки Элоизы, а может, прав мастер Миллер и просто еще недостаточно хорошо отлажен сустав.

– Аллес гут, – печально говорит мастер Миллер, вновь разбирая правую руку, раскладывая на столе детали. Элоиза сидит на стуле, скромно положив на колени левую. Нельзя заказывать фарфоровые накладки на ладонь и предплечье, пока не отлажено запястье, во всяком случае, так сказал мастер.

Ханс Миллер, лучший механик на всем белом свете. Когда что-то не получается, он бывает раздражительным и грубым, однажды он даже расколол Элоизе совсем новое лицо, бросив стальной масленкой для суставов. Не нарочно, случайно. А потом он заказал новое фарфоровое личико, лучше прежнего, совсем как у фрау Миллер, и долго стоял, глядя в глаза Элоизе, и гладил фарфор кончиками пальцев. Ей даже показалось, что она почувствовала…

– Мастер, – Элоиза ловит каждое движение его бровей: стоит хозяину чуть нахмуриться – и она замолчит, лишь бы не раздражать его. Уж очень ей нравится новое личико. Но мастер не хмурится, наоборот, сегодня он, несмотря ни на что, очень весел. И Элоиза решается продолжить: – Мастер, иногда мне кажется, я что-то чувствую… Как будто тепло.

Ханс усмехается:

– И должно быть тепло. Ведь в тебе столько горячего пара. Ты горяча, моя дорогая, и мы покажем этим холодным англичанам, что значит настоящее тепло. Люди состоят из крови, мышц и костей. Сломай крошечную косточку – шейный позвонок, и перестаешь быть живым. Моя жена танцевала как богиня, она была во всех газетах Мюнхена, но одно падение – и о ней забыли, напечатав лишь коротенький некролог. Но ты, моя Элоиза, сделана иначе. Только огонь, вода и медные трубы. Да, медные трубы. Ты прочна, прекрасна, и ты все исправишь. Элоиза Миллер снова будет во всех газетах. Механическая Элоиза Миллер! Но что я предъявлю снобам из Королевского научного общества и журналистам, если ты не можешь удержать кофейник?

Слова мастера казались сердитыми, но глаза лучились радостью и нежностью. Элоиза очень хотела, но не могла улыбнуться ему в ответ, не могла даже захлопать в ладоши от радости – ее левая кисть лежала разобранная на столе. Поэтому Элоиза Миллер просто хлопнула несколько раз правой ладонью по колену, скрытому голубым платьем, – «снобы из Королевского научного общества» скоро придут к ним, чтобы посмотреть на Механическую девушку, иначе отчего хозяин так счастлив. Уж если мастер не расстраивается, что она все еще не может сама налить гостям кофе, значит, он уверен, что даже такая несовершенная, Элоиза обеспечит своему творцу внимание «всех газет».

Эти «газеты» и «снобы» пугали Элоизу. От них зависело счастье мастера. Именно понравившись этим незнакомым существам, Элоиза должна была все исправить: оживить фрау Миллер, вернуть мастера в Германию, сделать его богатым и добрым. Тогда Элоизе не придется бояться за фарфоровые накладки на ладонях. Даже если она расколет одни, мастер легко купит ей новые.

– Одна газетенка согласилась написать о тебе, дорогая! Это, конечно, далеко не «Таймс», но нам с тобой сейчас необходима любая пресса.

– Газета?! Здесь будет настоящая газета?! – Элоиза почувствовала, как бросился в голову горячий пар, как сильнее заходили в груди поршни, как завертелись шестерни. – Я не сумею! Как я узнаю настоящую газету? Как она выглядит?

Голос Элоизы все еще оставался ровным и монотонным, поэтому мастеру даже не пришло в голову, как она взволнована. Он ничего не заметил бы, даже если бы Элоиза призналась ему, что уже не первый раз наблюдает это странное состояние машины, когда котлы за грудными пластинами начинают сами по себе работать интенсивнее, все суставы требуют действия, хотя она не получала команд и должна находиться в относительном покое. Он ведь не замечал уже несколько дней по утрам, что, когда целует портрет покойной жены и открывает шкатулку с балериной, у Элоизы начинает подтекать смазка в левом глазу. «Только смазка, – уговаривала себя Элоиза, – или конденсат накапливается в сводах лицевой накладки и стекает по носовому стыку. Это не признак неполадки, не стоит огорчать мастера по мелочам…» Но сейчас эти мелочи могли помешать Элоизе «все исправить». А если котлы опять сойдут с ума, когда придет «газета»?

Интересно, что это за существо, мужчина оно или женщина. Если мужчина – котлы определенно могут стать проблемой. Все мужчины, что приходили к мастеру – и мясник (требовать денег), и портной (снимать мерки для нового платья, для «снобов»), и даже другой мастер, лучший изготовитель фарфоровых лиц – все как-то странно и очень внимательно смотрели на ее котлы. Элоиза много отдала бы за то, чтобы они были поменьше, но для того, чтобы дать ей нужную силу и подвижность суставов, необходимо много пара, и мастеру пришлось существенно расширить ей грудь, чтобы вместить котлы подходящей мощности. А что если это чудовище, «газета», тоже примется смотреть на ее котлы? Пар точно бросится в голову и конденсат может хлынуть из глаз настоящим потоком. Тогда она совершенно точно не понравится никому и не сможет все исправить.

А если газета окажется женщиной? Что делать тогда? Женщин Элоиза видела лишь дважды – не считая стоящей на полочке карточки фрау Миллер. Раз в месяц приходила квартирная хозяйка миссис Смайт и ругалась из-за платы и беспорядка. Мастер всегда гордился своей аккуратностью и способностью уберечь механизмы от пыли и каждый раз предлагал миссис Смайт провести по любому из столов и шкафов, чтобы проверить, есть ли на них хоть пылинка. От этого хозяйка бранилась еще сильней, в запальчивости крича, что медный и стальной хлам куда опаснее обычной пыли. «Пыль никогда не отрежет тебе ногу». Подумав, Элоиза признала ее правоту – ей не составило бы труда отрезать ногу миссис Смайт, вздумай хозяин отдать такой приказ, но он молчал, багровея от гнева, и Элоиза почти слышала, как закипают его котлы, хоть мастер много раз повторял ей, что люди устроены иначе.

Другая женщина заходила лишь однажды. Грязная девушка в коротком коричневом пальто. Она долго озиралась, когда вошла в комнату, прижимала к себе корзинку с фиалками и другими цветами, названия которых Элоиза не знала.

– Проходите, мисс, мы же с вами уже уговорились.

– Не, кэптен, когда мы сговаривамшись, вы не сказали бедной девушке, куда ее приведете. Я не такая, кэптен, я как есть честная девушка, и всеми этими штуками не согласная до лица дотрогаться.

Элоиза замерла, стараясь не двигать даже глазами, боясь спугнуть гостью. Девушка еще не различила ее за портьерой, отделявшей рабочую зону комнаты от гостиной.

– Я уже говорил вам, мисс, что нет ничего страшного. Мне нужен гипсовый слепок вашего лица, по которому потом будет изготовлена форма для отливки фарфора.

– Вы чего ж это, кэптен, хочете с меня куклу делать? Все на мое лицо станут пялиться? За какие-то полшиллинга? Я честная девушка, вы не можете так сказать, что я нечестная. Купите фиалки и я пойду…

Она прижала к себе корзинку с цветами, словно мастер Ханс мог отобрать у нее товар, не заплатив.

– Тогда шиллинг, мисс! – Мастер пытался успокоить ее, но выходило только хуже. Девушка испуганно пятилась к двери. – Целый шиллинг за то, чтобы сделать слепок вашего лица.

И в этот момент цветочница увидела фрау Миллер. Она остановилась, пораженно уставившись на карточку, прижала руку в щеке.

– Откуда у вас это, кэптен? Никогда я не бывала в такой шикарной шляпе. Как это вы сумели, чтобы я в нарядном платье у вас на карточке сделана?

Цветочница была так перепугана, что Элоиза не сомневалась – сейчас она точно убежит, даже если мастер пообещает ей два шиллинга. Но хозяин как всегда оказался умнее.

– Это моя жена. Она умерла шесть лет назад. У меня, так случилось, остался лишь один ее портрет. Я сделал механическую куклу в память о ней, но ее лицо раскололось… случайно. А на следующий день в Ковент-Гарден я увидел девушку, которая продала мне фиалки. Я сразу заметил, как вы похожи на мою жену, даже под всей этой грязью…

– Это что же это вы, мистер, говорите, что я грязная? Ничего я не грязная, я вчера умывалась! За какие причины вы мне оскорбления делаете?

– Я не оскорбляю, а предлагаю шиллинг за помощь в завершении моей работы. Я очень любил ее, мисс. Когда она умерла, мне будто вынули сердце.

Мастер говорил горячо и искренне. Именно в тот день Элоиза почувствовала первые неполадки в левом котле. Руки сами собой сжались и разжались, так что она едва не выдала себя.

Цветочница остановилась, внимательно вглядываясь в портрет.

– Она красивая была, ваша жена, вся модная. И что ли взаправду я на нее похожая?

Элоиза ждала, что мастер исправит девушку, но он только кивнул и отвернулся к окну.

Страницы: «« ... 1314151617181920 »»

Читать бесплатно другие книги:

Марина Аржиловская – не только писатель, подаривший юным читателям сказочный роман «Тайны старого че...
«…Учись, дочь моя, учись, Сарке. Вот ты только прочитала о том, что существует мир, не похожий на на...
Успешный исход переговоров вдвойне приятен, если общение с партнером доставляет удовольствие, не так...
Малайя, 1951. Юн Линь – единственная, кто выжил в тайном японском концлагере. В этом лагере она поте...
Книга предназначена тем, кому необходимо за короткий срок научиться пользоваться счетами бухгалтерск...
«Насколько я помню, Адам, дело было так: отец мне завещал всего какую-то жалкую тысячу крон, но, как...