Кровавая жертва Молоху Ларссон Оса

Полицейские с ужасом смотрели на ее окровавленную руку.

– Йенни! – воскликнула сестра.

– Заткнись! – заорала та. Затем крикнула в сторону второго этажа: – Дети!

На лестнице показались два мальчика. Старший был в вязаной шапке, большой футболке и обвислых джинсах. На младшем тоже была большая футболка и просторные джинсы, в руке он держал консоль от игровой приставки. Он попытался взять старшего за руку, но тот отстранился.

– Вот! – крикнула Йенни Хэггрут, протягивая вперед свои окровавленные руки. – Наденьте на меня наручники. На глазах у моих детей. Смотрите, это те твари, которые убили вашего отца.

– Ты не можешь просто поехать с нами? – сказала Анна-Мария. – Успокойся.

– Успокоиться? Я тебе сейчас покажу! – выкрикнула Йенни Хэггрут и сделала быстрый шаг в сторону полицейских.

Анна-Мария едва успела закрыть лицо руками, как Йенни набросилась на нее, схватила одной рукой за волосы и стала бить другой. Она пыталась попасть по лицу, но наталкивалась на руки Анны-Марии, потом попыталась ткнуть ее лицом в разбитое зеркало. Дети и сестра завопили от ужаса.

Томми Рантакюрё и Фред Ульссон кинулись на взбесившуюся женщину и оторвали ее от Анны-Марии. Йенни плевалась и билась. Ей удалось, на мгновение высвободив руку, расцарапать Фреду Ульссону лицо.

– Ай, мой глаз! – воскликнул Фред и прижал руку к глазу.

Тут Томми Рантакюрё ударил Йенни, завалил ее на пол и заломил ей руки за спину.

Анна-Мария помогла надеть наручники, и они выволокли ее из дома, в то время как задержанная, ее сестра и дети продолжали голосить.

Фред Ульссон показал свой глаз Томми.

– На месте, – мрачно констатировал Томми, потирая правую руку.

Затем Фред уселся на водительское сиденье.

– Эй, это моя машина! – тут же вскинулась Анна-Мария.

– К черту, Мелла! – прорычал Фред Ульссон. – Садись на сиденье и молчи в тряпочку. Еще не хватало, чтобы мы сейчас разбились вдребезги.

И они тронулись в путь – в молчании, как и по дороге сюда.

И только Йенни Хэггрут не молчала. Всю дорогу до полицейского участка она бушевала что было мочи, обзывая их всех шлюхами, уродами и дебилами. Она подаст на них в суд, она убьет их, она отомстит, так что берегитесь.

Никто не сказал ей, чтобы она замолчала. Анна-Мария покосилась на ее лицо, красное и опухшее после удара Томми Рантакюрё, да и изрезанную руку надо показать врачу.

Встретившись в полицейском участке с фон Постом, Йенни изложила прокурору все, что она о нем думает, – в основном о его отклоняющейся сексуальной ориентации. Затем она вдруг произнесла на удивление спокойно:

– Больше я ни слова не скажу, пока не приедет мой адвокат. Я хочу Сильберски.

Они заперли ее, и Карл фон Пост пообещал организовать юридического представителя в соответствии с ее пожеланиями.

– Как-никак, она арестована по подозрению в убийстве, – произнес он, выйдя в коридор и прислонившись к стене. – Учитывая все события сегодняшнего дня, мы должны сделать все как положено. Какого черта вы так ее разукрасили?

– Сказать, что она оказала активное сопротивление, – ответила Анна-Мария, кивнув на Фреда Ульссона, у которого все еще кровоточила рана возле глаза, – значит ничего не сказать.

– Вас было трое, – глухо проговорил фон Пост. – Против одной женщины. Вы прекрасно понимаете, что это скандал.

Взглянув на часы, он добавил:

– А теперь занимайтесь чем хотите. Мы не можем допрашивать ее, пока не прибыл юридический представитель. Если Сильберски сможет, то пусть прилетает завтра утром первым самолетом. Встречаемся завтра в восемь.

После этих слов он удалился.

– Не знаю, как вы, – проговорила Анна-Мария, обращаясь к коллегам, – но лично я намерена пойти выпить пива.

В баре «Лундстрёмс» они уселись в дальнем конце зала и выпили по первому бокалу пива в полном молчании, чувствуя на себе пристальные взгляды окружающих. Все уже всем известно. На сцене какой-то певец напевал песни Вресвика[36].

Через некоторое время алкоголь смягчил острые углы. Трое полицейских заказали себе бифштексы и салаку с пюре и хрустящими хлебцами.

Анна-Мария немного расслабилась. Приятно было выпить и получить свою дозу любви от Томми Рантакюрё и Фреда Ульссона. К тому же уровень этой любви возрастал по мере увеличения промилле алкоголя.

– Ты, черт подери, самый лучший начальник, который у меня был, – сказал Томми Рантакюрё.

– У него не было других начальников, но тем не менее, – уточнил Фред Ульссон и поднял бокал.

– Самый лучший, какого можно себе представить, – продолжал Рантакюрё, преданно глядя на Меллу собачьими глазами.

– Прекрати, а то она зазнается! – сказал Фред Ульссон.

Затем заговорил серьезно:

– Прости за сегодняшнее, Мелла. Я был совершенно не в себе.

– Никто не виноват, – проговорила она. – У меня сегодня был самый ужасный день в жизни. Детей жалко.

– Нас жалко, – возразил Рантакюрё. – Когда Сильберски увидит ее синяк, он тут же накатает на меня заявление. Меня обвинят в избиении задержанных и грубом служебном нарушении. А потом выкинут с работы.

– Жаль, что Мартинссон не с нами, – проговорил Фред. – На нее не производят никакого впечатления всякие напыщенные адвокаты. К тому же она не из пугливых. Пост запросто кинет тебя на съедение волкам, лишь бы самому выйти сухим из воды.

– Никто тебя не выгонит, – сказала Анна-Мария. – Обещаю.

Томми, слегка пошатываясь, двинулся в сторону бара.

Анна-Мария и Фред Ульссон рассеянно слушали певца.

– Невозможно себе представить, – сказал Фред.

– Да уж, – вздохнула Анна-Мария.

– Она била его. Он берет на себя ответственность за убийство и кончает с собой.

Томми Рантакюрё вернулся с фирменным коктейлем Арво для Анны-Марии и текилой с солью и лимоном для себя.

– Мой любимый! – воскликнула Анна-Мария. – Как лакричные конфеты, только лучше.

Томми слизнул соль, залпом выпил текилу и укусил лимонную дольку.

– Что скажете? – спросил он, держа лимон во рту, как обезьяна. – Думаете, она в состоянии заколоть вилами человека?

Анна-Мария звучно фыркнула.

Фред Ульссон закашлялся, поперхнувшись пивом, так что оно полилось у него из носа.

А затем их пробрал неудержимый смех, так что слезы полились по щекам. Люди, сидевшие вокруг, замолкли и уставились на них. Фред Ульссон издавал такие звуки, словно рыдал. Томми держался за живот. Им удалось на минуту сделать серьезные лица, но потом последовал новый взрыв хохота.

Они смеялись так, что заболели челюсти.

Народ вокруг них неодобрительно переглядывался. Но полицейские ничего не могли с собой поделать.

Домой Анна-Мария Мелла шла одна, радуясь свежему снегу, от которого стало светлее в темноте. Однако требовалось куда больше снега, чтобы всерьез исправить ей настроение. Она почувствовала, что соскучилась по мужу и детям. И еще она думала о бедных детях Йенни и Йокке Хэггрута. О Йенни, которая позвала детей и, протянув вперед свои окровавленные руки, сказала полицейским, чтобы на нее надели наручники.

«Она в состоянии такое совершить, – подумала Анна-Мария. – Но она ли это сделала – черт знает».

Зима пришла и пустилась во все тяжкие. Буря хлещет снегом по стенам домов, кидается на всякого, кто осмеливается выйти из дома, колет в лицо, прибивает к земле.

Убирать снег бессмысленно, дороги тут же заносит снова. Приходится передвигаться бегом, не видя, куда идешь.

Народ топит так, что в домах раздается треск. Когда кончаются дрова, некоторые кидают в печь мебель. В бедняцких халупах из плохо высушенного дерева по стенам сочится влага. Страшно открывать дверь – снег врывается в дом, ветер норовит сорвать двери с петель. Окна совсем обледенели, их замело снегом.

Франсу Улофу всего две недели от роду, и с момента его рождения Элина еще не выходила на улицу.

Вечером 18 ноября буря вдруг улеглась. Гул и завывание за стеной стихли. Кажется, ветер заснул. Город лежит весь белый и неподвижный. Встает луна, желтая и жирная.

Элина укладывает сына в санки для дров. Ей надо пойти прогуляться.

Снаружи уже образовались дорожки, по которым передвигаются люди, – как мышиные следы в глубоком следу. Дети играют с собакой. Франс Улоф спит в санках.

Она идет, предавшись своим мыслям, и вдруг обнаруживает, что стоит перед школой.

Что-то колет ее в грудь, когда она думает о детях и о своей профессии, к которой никогда уже не сможет вернуться. Интересно, скучают ли по ней дети? Или новая учительница легко заняла ее место в их сердцах? Как выглядит класс – все так же или ее преемница все переделала по-своему?

В Кируне не запирают дверей. Может быть, зайти посмотреть? Ведь от этого никому не будет вреда.

Достав из саней завернутого в одеяло Франса Улофа, она входит в школу. Окна до половины покрыты инеем, но в помещение попадает достаточно много лунного света, и, когда глаза немного привыкли, все хорошо видно.

Нет, похоже, осталось все по-старому. Видимо, новая учительница совсем лишена фантазии. Сама она уже в первую неделю внесла тысячу изменений.

Элине становится жарко, она кладет спящего Франса Улофа за рояль и расстегивает пальто. Как только она положила его на кафедру, до нее доносится звук открывшейся и вновь захлопнувшейся двери.

И тут кровь стынет у нее в жилах, ибо она слышит голос, который невозможно не узнать:

– Фрёёёкен. Фрёёёёкен Петтерссон.

Когда он появляется в дверях класса, лица его не разглядеть в полумраке.

– Значит, уже здесь. Едва дитя родилось, как она уже бегает по деревне, как сучка. Ясное дело.

Она не в силах пошевелиться, когда он тщательно запирает дверь класса и кладет ключ в карман.

Все ее мысли об одном – о ребенке. Лишь бы малыш не проснулся.

«Если он обнаружит его, то убьет меня, а его оставит умирать на морозе», – думает она.

И она знает, что так и будет.

Он пыхтит, как зверь, когда его мощные руки смыкаются вокруг ее запястий.

Она отворачивается, но он хватает ее за подбородок и силой прижимает свои толстые губы к ее губам.

– Только укуси – и я убью тебя, – бормочет он.

Он рвет на ней блузку и заваливает на кафедру. Сжимает ее переполненные молоком груди так, что девушка стонет от боли.

Похоже, его раздражает, что жертва не кричит и не плачет, не защищается.

Он бьет ее кулаком в лицо.

Боли Элина не чувствует – тепло распространяется по лицу, и она ощущает во рту вкус крови.

И тут она понимает, что он собирается убить ее. Именно это у него в голове. Он ненавидит ее. Ее молодость, красота, ее связь с Яльмаром пробудили в нем безумную ярость.

Он стаскивает с нее панталоны и вынимает свой член. Ее лоно еще не зажило после родов. Он с силой входит в нее.

– Вот так! – кричит он. – Такое шлюхи любят. Или как? ли как?!

Он хлещет ее по лицу, бьет ее головой о кафедру, вырывает клочья ее волос.

Кровь течет из разбитого носа ей в горло.

А он все тычется и тычется в нее, все больше расходясь.

Но вот его железные пальцы сжимаются на ее шее. Элина бессильно машет руками, но ее руки слишком слабы.

Луна и звезды срываются с неба, заполняют весь класс ослепительным светом.

Мальчик спит, как ангел. Когда час спустя он просыпается и плачет, в классе никого нет – кроме его мертвой матери, распростертой на кафедре.

26 октября, среда

Погода изменилась, потеплело. Снег сменился слякотью. Серое небо нависло над миром.

Йенни Хэггрут лежала на кушетке в своей камере и смотрела в потолок. Во время допросов она послала полицейских куда подальше. Кроме того, объяснила она им, если бы она узнала, что Йокке ей изменяет, она убила бы не Суль-Бритт, а самого Йокке.

Лейф Сильберски не прерывал ее. Он вообще мало что говорил во время допросов. Оставил свою речь на потом.

Позднее звездный адвокат встретился в отеле «Феррум» с представителями прессы.

Альф Бьернфут держался в стороне. Он по собственной инициативе продолжал замещать Ребекку Мартинссон и молча слушал, как фон Пост ругает коллег, адвокатов, журналистов и подозреваемых. Газеты пестрели заголовками: «Чудовищная ошибка полиции», «Дети остались без родителей!», «Без вины обвиненный покончил с собой».

«Что погода, что это следствие, – думал Бьернфут, надевая куртку. – Все сплошное дерьмо!»

В восемь часов утра Кристер Эриксон высадил Маркуса возле школы.

– Когда ты освободишься, я буду стоять здесь и ждать тебя, – сказал он.

Сидя в машине, полицейский смотрел, как мальчик побежал через школьный двор. Трое парней постарше заметили его и двинулись за ним, но Маркус успел забежать в здание, прежде чем они его догнали.

«Его обижают», – подумал Кристер.

Мимо машины проходили две девочки, и он опустил стекло.

– Простите! – окликнул он их. – Не бойтесь меня. Я получил ожог еще в детстве. Вы знаете Маркуса Ууситало? Он учится в первом классе.

Девочки держались чуть в стороне, однако подтвердили, что Маркуса знают. А что?

– Его бабушку убили, – добавила одна из девочек.

– Знаю, – согласился Кристер Эриксон. – Я полицейский. Там позади сидят в клетке мои служебные собаки. А вот та, что тут со мной на переднем сиденье, Вера – обычная собака. Послушайте, а вы не знаете, его никто в школе не обижает?

Некоторое время девочки колебались.

– Да-а, Хампус и Вилли и еще некоторые из третьего «А». Только никому не говорите, что это мы вам рассказали.

– А что они с ним делают?

– Толкаются, бьют ногами, говорят всякие гадости. Отбирают у него деньги, когда они у него есть. Один раз они заставили Маркуса есть песок.

– А кто у них главный?

– Вилли.

– Как его фамилия?

– Ниеми. Вы посадите его в тюрьму?

– Нет.

«Хотя мне бы этого очень хотелось», – подумал Кристер и поехал прочь.

В районе Катринехольма есть семейная могила. Там похоронены родители Элины и ее младший брат.

Щепка прощается с гробом на перроне. Стоит один из самых холодных дней зимы. Снег скрипит под ногами. Везде, где из-под одежды выделяется тепло, образуется иней: на ресницах, на шарфе возле рта, на обшлагах рукавов пальто.

Когда мужчины вносят гроб в товарный вагон, Щепка отчаянно рыдает. От холодного воздуха судорожные всхлипывания отдаются болью в груди. Слезы у нее на щеках тут же превращаются в лед. Юхан Альбин обнимает ее, чтобы она не упала.

Народу на перроне немного, поминки уже прошли несколькими днями раньше в Армии спасения. Тогда пришло так много людей, что всем не хватило места. Зверское убийство учительницы отозвалось горем во многих сердцах. О нем даже написали в национальных газетах.

Дверь товарного вагона задвигается, но Щепка продолжает рыдать. Ноги ломит от холода.

– Ну-ну, девочка моя, пойдем домой, – уговаривает ее Юхан Альбин и почти насильно уводит ее. Хотя дома стоит чемодан Элины, там все ее книги и ее одежда, постиранная, поглаженная, накрахмаленная и аккуратно сложенная. Щепку снова охватывают рыдания.

Но когда Юхан Альбин сварил ей кофе, дал к нему сухариков и когда двенадцатилетняя девочка приносит от кормилицы Франса, тут Щепка перестает плакать.

Она держит малыша на руках, а он смотрит ей прямо в глаза и сжимает ее палец своими маленькими пальчиками.

– Я хочу оставить его себе, – говорит она Юхану Альбину. – У Элины есть сестра, но она не может о нем позаботиться.

Мужчина слушает, макая сухарик в горячий кофе.

– У него никого на свете нет, кроме меня, – продолжает девушка. – Если ты захочешь разорвать помолвку, то я на тебя не обижусь. Ты ведь не обещал заботиться еще и о ребенке. Я и сама справлюсь, ты знаешь.

И она смело улыбается ему.

Юхан Альбин отставляет стакан и поднимается. У Щепки перехватывает дыхание. Неужели он уйдет?

Нет, он садится рядом с ней на кухонном диване, обнимает ее и малыша.

– Я от тебя не отстану, – говорит он, – будь у тебя хоть дюжина детишек. Ясное дело, ты справишься сама. Но я не могу жить без моей дорогой Щепки.

И тут она снова плачет. И не может сдержать смеха. И Юхан Альбин поспешно утирает слезу. Он и сам побывал на бедняцком аукционе. Многое сейчас вспоминается.

Они не слышат шагов на лестнице – оба вздрагивают, когда раздается стук в дверь.

В кухню входит Бленда Мянпяя, служанка управляющего Фаста. Вид у нее серьезный. От кофе она отказывается.

– Мне нужно поговорить с тобой, – говорит она Щепке. – Об Элине. И Фасте.

На улице сплошная серость. Налив себе третью чашку кофе, Ребекка мрачно посмотрела в окно на то, что должно было бы называться зимой. Щен гавкнул. Вскоре послышались шаги на лестнице.

За дверью стоял Альф Бьернфут.

Ребекка ощутила, как в ней снова закипает злость.

– Мы можем поговорить? – спросил он.

Пожав плечами, она впустила его в дом. Они уселись за кухонным столом. Щен запрыгнул на колени к Бьернфуту.

– Ты считаешь, что ты декоративная собачка? – спросил Альф. – Ребекка, моя жена говорит, что я не умею говорить «прости». Но позволь мне все же попросить у тебя прощения. Отобрать у тебя это дело было ошибкой. Но, знаешь ли, он все время всем недоволен, год за годом, и тут ему вдруг захотелось взять это дело себе. Вот я и отдал его, не подумав, понадеявшись, что тебе все равно.

К своему удивлению, Ребекка обнаружила, что комок злости внутри нее растаял и исчез.

– Черт тебя подери, – сказала она тоном, показывающим, что она больше не сердится. – Хочешь кофе?

– Остается только надеяться, что нам удастся найти на вилах хоть какие-нибудь следы Йенни Хэггрут, – сказал Альф Бьернфут, когда ему дали и кофе, и печенья. – Однако нет уверенности, что мы сможем что-то доказать.

– Вряд ли, – ответила Ребекка. – Вилы, лежавшие под их сараем, мог взять любой. А ее отпечатки могут присутствовать на них совершенно естественным образом – возможно, она пользовалась ими. Вы должны найти ее следы в доме Суль-Бритт Ууситало. Кстати, фон Пост считает, что я пытаюсь испортить ему следствие.

– Знаю-знаю, – сказал Бьернфут. – Я поговорил с Ларсом, так что знаю, чем вы занимались. Выходит, кто-то застрелил отца Суль-Бритт Ууситало. Лаборатория ответила, что на той кости, которую вы выкопали, след пули. Свеженькая кость из морозилки судмедэкспертизы в Умео!

– Просто повезло. Но и на рубашке это было видно. Он рассказал об этом?

– Да. Старик погиб не от когтей медведя. Скорее, его бросили в лесу, где его и нашел зверь. Не знаю, что и думать.

Ребекка покачала головой.

– Просто невероятно. Но если кто-то хотел уничтожить всю семью, кто мог так их ненавидеть? Правда, Суль-Бритт Ууситало не особенно любили, но нельзя сказать, чтобы ее ненавидели. Скорее презирали. Ну, я делаю вид, что не вижу, когда ты держишь собаку на коленях и даешь ей печенье. Правда, Щен? Поедешь с дядюшкой Бьернфутом к нему домой, будешь сидеть в его лучшем кресле и есть булочки.

– Одна печенюшка – это еще не печенье.

– Знаешь ли, для него и десять печенюшек – не печенье.

– Возможно, кто-то ненавидит род Яльмара Лундбума, – произнес Альф Бьернфут, пытаясь пить кофе, хотя Щен поменял положение у него на коленях и поскреб Альфа своей огромной лапой, призывая вместо этого чесать ему спину. – Франс Ууситало был сыном Яльмара Лундбума, но об этом ты, конечно, знаешь?

– Да. У Сиввинга все под контролем. Но кто может ненавидеть Лундбума до такой степени? Это тоже невероятно.

– Понятия не имею. Но сумасшедших на свете предостаточно. К тому же Яльмар Лундбум не был святым, как многие думают. Например, был такой подрывник на шахте по фамилии Венетпало, который открыл месторождение руды в Туоллуваара. Он доложил об этом Лундбуму, и тот тут же подал заявку на разработку месторождения от своего имени. Затем он зарегистрировал его в виде частной компании, где сам он был начальником шахты и владельцем. Венетпало ничего не получил. Есть от чего обозлиться.

– Откуда ты все это знаешь?

– Мой прадедушка был полицмейстером в Кируне в начале ХХ века. Так что у нас в семье много рассказывалось историй о тех временах. Кроме того, я помню, как некий Венетпало написал письмо в газету по поводу шахты в Туоллувааре несколько лет назад. Ощущение, что он этакий сутяга. Из тех, кто всем всегда недоволен.

– Да, – задумчиво проговорила Ребекка. – Обида может укорениться в роду и передаваться из поколения в поколение. Я могу встретиться с этим родственником. Это даже не зацепка, но мне все равно нечем заняться.

Бьернфут посмотрел на нее грустным взглядом.

– Так ты не собираешься вернуться на работу?

– Через шесть недель. С условием, что фон Пост к тому времени уберется обратно в Лулео.

В полицейский участок в Кируне входят две закутанные женщины. Когда они, отряхнув с себя снег, разматывают шали, выясняется, что это Клара Андерссон, домработница господина фабриканта, и Бленда Мянпяя, служанка управляющего Фаста.

Полицмейстер Бьернфут сидит, склонившись над письменным столом, занося события недели в журнал. Вести протокол и записывать свидетельские показания – не самое его любимое занятие, но сегодня погода как раз для протоколов. За окнами в свете электрических фонарей отчаянно кружат снежинки.

Он широкоплечий мужчина, наделенный от природы недюжинной физический силой. Респектабельный живот, огромные ручищи. «Дипломатические способности и физическая сила» – вот чего требует от слуг закона горнодобывающая компания, которая платит зарплату полицейским. То есть умение разнять скандалистов. Ибо таковых в городе пруд пруди. Социалисты и коммунисты, агитаторы и профсоюзные борцы. Да и на религиозных тоже нельзя полагаться. Лестадианцы[37] и проповедники свободной церкви – всегда на грани экстаза и безумия. А сколько молодых парней, железнодорожных рабочих и горняков, совсем еще мальчишек, приехавших из самых разнообразных мест. Вдали от родительского надзора они тратят заработанные деньги на выпивку и становятся неуправляемыми.

Но сейчас в камере пусто. В такую погоду народ пьянствует дома, а не дерется на улицах.

Никогда еще полицмейстер не желал так горячо, чтобы в камере кто-то сидел. Восемь дней прошло с убийства школьной учительницы Элины Петтерссон, а никто ничего не видел. Никто ничего не знает.

Ее обнаружил сторож, он пришел утром растапливать печь и сгребать снег во дворе. Ночью снова замело, так что и следов никаких не осталось.

Снег, который двум женщинам не удается отряхнуть с одежды, начинается таять, и вскоре они совсем мокрые. Щеки у них горят. Участок оснащен хорошей печкой, и полицмейстер основательно ее натопил.

Первой слово берет Щепка.

– Речь идет об Элине Петтерссон, – говорит она без обиняков и тычет Бленду Мянпяя в бок. – Рассказывай то, что ты сказала мне!

– Я работаю в доме управляющего Фаста. Он нас, девушек, никогда мимо не пропустит. Когда он рядом, мы всегда работаем вдвоем. Даже камины не ходим растапливать в одиночку, если он в комнате.

– Так-так, – говорит полицмейстер Бьернфут, которого все больше охватывает неприятное чувство.

– Но после убийства фрёкен Петтерссон он стал спокоен, как никогда. Ни к кому не приставал, даже по попе никого из нас не хлопал. Как будто… насытился. Насытился и доволен. Понимаете?

– Нет, – отвечает полицмейстер Бьернфут, хотя внутренний голос безошибочно подсказывает ему, о чем речь. –  Это очень серьезное обвинение, – произносит он затем. – Очень. Серьезное.

– Да! – с ненавистью восклицает Щепка. – Но расскажи еще про то, другое!

– Одной из девочек-служанок велели почистить камин в спальне управляющего, – продолжает Бленда Мянпяя. – Это было на следующий день после убийства. В камине лежал кусок рукава рубашки. Не странно ли, скажите мне? Зачем мужчине сжигать свою рубашку?

Полицмейстер Бьернфут сидит, прикрыв рот ладонью, и только смотрит на обеих. Для него это очень необычный жест.

– И, кроме того, – продолжает Бленда Мянпяя, – когда он меняет рубашку, то обычно бросает старую прямо на пол. В тот день он надел новую рубашку, но старой в стирку не было. Так что в камине лежала именно та рубашка, которая была на нем накануне. Понимаете?

Бьернфут кивает. Он слишком хорошо понимает.

Щепка Андерссон смотрит на него такими глазами, словно хочет поджечь весь мир. Бленда Мянпяя сжимает губы, боится встретиться с ней глазами. Ей понадобилось немало мужества, чтобы прийти сюда. Управляющий Фаст – самый влиятельный человек в Кируне. Ну, кроме самого господина директора, но того никогда нет в поселке, он все время в разъездах.

Горнодобывающая компания владеет всем. Она построила город и церковь. Она платит зарплату полицейским, пастору, учителям. А управляющий Фаст – это и есть компания.

В конце концов Бьернфут убирает ладонь ото рта.

– Я хочу побеседовать с ней, – говорит он. – С той девочкой, которая видела рукав рубашки в камине.

– Да, мой прадед Оскар Венетпало был подрывником. Простой человек, знаешь ли, Яльмар Лундбум запросто его облапошил. Оскар обнаружил месторождение железной руды в Туоллуваара. Но, видишь ли, он был послушным работником старого образца – пошел прямиком к Лундбуму и все рассказал ему. А Яльмар уже на следующий день подал заявку на разработку месторождения.

Ребекка Мартинссон курила, стоя на крыльце дома Юхана Венетпало. Сам хозяин дома сидел в инвалидном кресле – кажется, его очень порадовал неожиданный визит. Тот факт, что она прокурор, его нисколько не смущал.

– Однако сам он никогда об этом не рассказывал, – продолжал он. – Молчал, как скала. Знаю только, что он подписал какую-то бумагу, что якобы месторождение в Туоллувааре обнаружил Лундбум. А после он несколько раз получал денежные премии от Яльмара и никогда не рассказывал за что. Ясное дело, что и его жена, и дети ломали над этим голову. Мой дедушка всегда говорил, что его отца обманули. Но он работал в горнодобывающей компании и не решился идти на конфликт.

– Понятное дело.

– А Лундбум оказался хитер. По-хорошему он должен был сделать заявку от имени государства, но он тут же продал право на разработку месторождения владельцу другой фирмы, который передал его вновь зарегистрированной компании. Оказалось чертовски сложно призвать к ответственности Лундбума и доказать, что он, работая на государство, должен был передать права на разработку государству. Так что корона и вновь созданная компания подписали контракт. И Лундбум был назначен директором еще и этой новой компании с доходом в пять тысяч годовых. В те времена это были немалые деньги. А почему тебя все это интересует?

– Личный интерес. Понимаешь ли, ухватываешься иногда за какую-нибудь случайную ниточку.

Юхан Венетпало пристально взглянул на нее.

– Это из-за нее, Сольвейг Ууситало из Курраваары? Она ведь была его внучка.

– Суль-Бритт. Ну да, в каком-то смысле. Это расследование веду не я, но невольно начинаешь интересоваться ее историей.

Юхан Венетпало засмеялся.

– Так меня не подозревают в убийстве?