Кровавая жертва Молоху Ларссон Оса

Обычно еще издалека слышно гудение камнедробилки – этой гигантской мельницы, раскалывающей блоки руды. На этот раз рабочие сидят снаружи и курят, однако быстро вскакивают при приближении управляющего.

Один из них кидается в объяснения:

– Там огромный камень, и он, похоже, прочно застрял.

Но господин Фаст пришел не для того, чтобы попить с ними кофейку. Оттолкнув в сторону говорящего, он берет у него из рук лом.

Все послушно идут за ним, как школьники. Камнедробилка словно стоящая на боку в воронке гигантская скалка, утыканная стальными шипами. Обычно она вращается, грохочет, разжевывая камни, – с каждым оборотом они становятся все мельче и мельче, пока не падают наконец в стоящую внизу вагонетку.

Фаст спрыгивает в чашу камнедробилки.

– Это, черт меня подери, ваша работа! – зло шипит он. – Выковыривать отсюда камни.

Он запускает лом под застрявший валун.

– Вы как барышни-учительницы! – рычит он. – Я вам всем за это зарплату урежу!

При слове «учительницы» словно волна накатывает на всех. Им даже не надо смотреть друг на друга – все подумали об одном и том же. Как будто она стоит здесь рядом с ними, круглощекая, с веселыми глазами.

Все косятся на Юхана Альбина, он ведь знал ее близко – помолвлен с домработницей, которая жила с ней под одной крышей.

Внизу в чаше управляющий пыхтит как бык, упираясь в камень. Тот не поддается. Но управляющего заело – сейчас он докажет этим слабакам.

– У вас, видать, между ног чего-то не хватает! – кричит Фаст и скидывает свой пиджак.

А затем снова наваливается на лом.

Младший в бригаде берет пиджак. Оглядывается, ища, куда бы его повесить.

И тут все глаза одновременно останавливаются на одном предмете. Главный рубильник. Его никто не отключил.

Рабочие переглядываются. Никто не восклицает «ах, проклятье!» и не кидается отключить электричество.

И вот управляющему удается выковырять застрявший камень.

Камнедробилка с воем приходит в движение. Камни скрежещут о сталь, друг о друга.

Под ногами Фаста камни осыпаются вниз, как зыбучий песок. Со стороны кажется, что камнедробилка заглатывает его. Никто и глазом не успел моргнуть, а он уже по пояс в руде.

Они не слышат его крика. Видят лишь удивление и страх на лице Фаста. Открытый рот. Все звуки тонут в визге стали, дробящей камни.

Через несколько секунд все кончено. Камнедробилка заглатывает Фаста, перемалывает его вместе с камнями и выплевывает клочья в вагонетку, стоящую внизу.

Юхан Альбин отключает рубильник, и воцаряется тишина.

Подойдя к чаше, он плюет в нее.

– Ну, вот и все, – говорит он. – Пожалуй, стоит позвать полицмейстера.

Примерно через час Монс перезвонил Ребекке.

– Ты уверена, что там написано «Share Certificate Alberta Power Generation»?

– Да, – ответила она. – Я держу их в руках.

– Сколько там долей? – спросил Монс.

– Здесь написано «Representing shares 501–600» на первой, «601–700» на второй и «701–800» на третьей.

– Ах ты, черт! А на обороте что-нибудь написано по поводу передачи?

– Сейчас посмотрю… «Transferee» и «4 марта 1926 Франс Ууситало». А ниже: «Transferor Яльмар Лундбум». Рассказывай!

– Компания существует до сих пор. Довольно большая фирма в области гидроэнергетики со штаб-квартирой в Калгари. В ней произошло много новых эмиссий. Изначально эти акции составляли десятую долю капитала компании. Сейчас – десятитысячную.

– И что?

– Но они все-таки кое-чего стоят.

– Сколько? Стоит ли мне засунуть их под куртку и кидаться на первый рейс в Южную Америку?

– Именно так я и посоветовал бы тебе поступить. Если бы на обороте не значилось, что они переданы конкретному лицу.

– Что ты такое говоришь, Монс? Сколько? Говори же!

– Я говорю, что для тебя эти акции гроша ломаного не стоят.

– Но…

– Но для Франса Ууситало или его наследников их ценность составляет около десяти миллионов.

– Ты шутишь!

– Канадских долларов.

На несколько мгновений воцарились тишина. Ребекка глубоко вздохнула.

«Суль-Бритт была богата, – подумала она. – Сидела в своем обветшалом домишке в Лехтиниеми, считая каждую крону, и даже не подозревала…»

– Украсть акции невозможно, – сказала она вслух, – поскольку на них указано имя владельца.

– А у ее отца были другие наследники? – спросил Монс.

– Я тебе перезвоню, – пробормотала Ребекка.

– Ты ничего не забыла?

– Спасибо, Монс! Спасибо, мой милый, умный, чудесный Монс. Обожаю тебя! Но… черт подери. Перезвоню попозже!

– Только не наделай глупостей, – произнес Монс.

Но Ребекка уже бросила трубку.

– Я, собственно, пыталась сказать тебе об этом, когда ты звонила в прошлый раз, – сказала Соня на коммутаторе, когда Ребекка позвонила ей. – Но ты ведь…

– Да, знаю!

– Ну вот, видишь.

– Прости, я слушаю.

– У него был еще сын. Старше Суль-Бритт. От другой женщины. Но после него не осталось денег даже на похороны.

«Само собой», – подумала Ребекка. Вслух она сказала:

– Стало быть, у Суль-Бритт был единокровный брат. Как его звали?

– Счастье мое, ты думаешь, я все это держу в голове? Хочешь, чтобы я узнала?

– Да, и прямо сейчас! – выпалила Ребекка. – Мне нужна вся родословная!

Вилла семьи Ниеми располагалась в Курравааре на мысу, уходящем в залив. Хозяйка дома впустила полицейских, желавших переговорить с ней и с ее мужем. Поначалу она испугалась, но они заверили ее, что ни с ее детьми, ни с родными ничего не случилось.

Это была высокая стройная крашеная блондинка, лет тридцати с небольшим. Волосы коротко пострижены на затылке, но спереди доходили до уголков рта. В левом ухе и в одной ноздре были вдеты колечки. Жуя жвачку, госпожа Ниеми то и дело бросала взгляд на экран телевизора, работавшего на кухне. Там кто-то рекламировал магическое приспособление для резки овощей, способное изменить жизнь потенциального покупателя и заставить его детей страстно полюбить огурцы и морковку.

Свен-Эрик Стольнакке и Кристер Эриксон сели, и госпожа Ниеми позвала своего супруга. Он появился и остановился в дверях, представившись как Лелле. Блондин, как и его жена, с натренированными бицепсами. Нос когда-то был разбит, что придавало ему вид красивого, но слегка потрепанного боксера.

– Полиция, – коротко произнесла госпожа Ниеми.

– Да, но мы не по служебному делу, – уточнил Кристер Эриксон.

– Хотите чего-нибудь? – спросил Лелле с такой улыбкой, словно к нему зашли два друга детства. – Кофе? Пива?

Кристер и Свен-Эрик подняли руки в знак вежливого отказа.

– Речь идет о вашем сыне Вилли, – начал Кристер Эриксон, – и мальчике, который ходит в ту же школу, Маркусе Ууситало.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Лелле Ниеми.

«Теперь пива уже не предложат», – пришло на ум Свену-Эрику.

– Ну вот, опять, – пробормотал Лелле и крикнул в сторону верхнего этажа: – Вилли, иди сюда!

На лестнице послышались тяжелые шаги, затем в дверях появился юный господин Ниеми. Отец поставил его так, чтобы оказаться за спиной у сына.

– Если вы хотите говорить со мной по поводу того, что кто-то кого-то обижает, то пусть парень слушает. Ведь это его вы намерены обвинять?

– Ты хочешь, чтобы я обращался к нему или к тебе? – спросил Кристер.

– Говори напрямую с Вилли. Я так его воспитал – что надо все обсудить напрямую с тем, кого касается дело. Или как, Вилли? Лицом к лицу. Все как есть.

Вилли кивнул и сжал губы.

– Ты и твои друзья, – сказал Кристер, обращаясь к Вилли, – я хочу, чтобы вы оставили Маркуса Ууситало в покое. Раз и навсегда.

– Какого черта? – заныл мальчишка. – Ничего я такого не делал. Я уже говорил – я ничего не делал. Скажи ему, папа.

– Все в порядке, Вилли, – произнес Лелле Ниеми, кладя руку на плечо сыну. – Надеюсь, ты не станешь называть моего сына лгуном?

– Лгун и трус, – сказал Кристер. – И обижаешь слабых. Мне жаль тебя, Вилли. Потому что таким вещам человек учится дома. А я намерен заставить тебя прекратить обижать Ууситало. Я рад, что могу это сделать. Мне не наплевать на Маркуса.

– Что ты такое несешь? – зашипел Лелле Ниеми. – У этого Маркуса Ууситало серьезные проблемы. Мамаша его бросила, папашу насмерть сбила машина, а бабушка…

Он не закончил предложение, а вместо этого присвистнул и поднес большой палец ко рту в знак того, что она пила.

– А теперь ее убили, и об этом написано в «Экспрессен» и везде и повсюду. Это большая трагедия, но не надо, черт подери, замешивать сюда моего сына.

– Да, с какой стати? – затявкала госпожа Ними. – Что вы пристали к ребенку? Это преследование со стороны полиции.

– Я знаю, чем занимаешься ты и твои дружки, – сказал Кристер Вилли. – Вы издевались над ним с тех пор, как он начал ходить в подготовительный класс. Вы называете его девкой или гомиком, кидаете в него снежками, внутри которых лежат камни, кладете ему в портфель собачье дерьмо, сбиваете его с ног, когда проходите мимо. Но теперь вам придется это прекратить.

Вилли пожал плечами.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Что, полиции нечем заняться, кроме как преследовать обычных Свенссонов?[39] – спросил Лелле Ниеми. – Разве ваша задача – не воров ловить? И проваливайте отсюда. Разговор окончен.

– И прекратите цепляться к обычным людям, – эхом повторила госпожа Ниеми, глядя на Кристера Эриксона с нескрываемым отвращением.

Кристер посмотрел ей в глаза и смотрел до тех пор, пока она не отвела взгляд.

– Но в том-то и дело, – заговорил Свен-Эрик Стольнакке, который до тех пор ни проронил ни слова, – что ты совсем не обычный Свенссон, Лелле Ниеми. Ты сидишь на инвалидности уже два года.

– У меня хлыстовая травма[40], – ответил Лелле.

– Но ты по-прежнему работаешь маляром. Хотя и неофициально.

– Это клевета, – тявкнула госпожа Ниеми. – Я думала, что это запрещено законом.

– Ты вообще о чем? – проговорил Лелле Ниеми.

– Хороший у вас бассейн, – спокойно продолжал Свен-Эрик, – в семье две новенькие машины. Если проверить ваши кредитные карточки, то там наверняка найдутся поездки на Рождество в Таиланд и еще много всякого разного. Разве так бывает? Разве можно жить на широкую ногу, имея пенсию мужа и зарплату жены, работающей на полставки, и троих детей? Такие факты наверняка заинтересуют отдел по борьбе с экономическими преступлениями.

– Кроме того, на карте мы наверняка найдем закупки краски оптом, – добавил Кристер Эриксон.

– В таких делах найти свидетелей обычно не составляет труда. Народ становится на удивление откровенен и разговорчив, лишь бы их самих не засадили. Нанять один раз маляра и заплатить ему черным налом – не такое уж серьезное преступление. Но то, чем занимаешься ты…

Чета Ниеми молчала, словно воды в рот набрав. Вилли беспокойно переводил взгляд с одного на другого. На телеэкране стареющая голливудская звезда с религиозным фанатизмом нарезала огурец.

– Тут возможны разнообразные последствия, – продолжал Свен-Эрик. – То, что ты, совершенно работоспособный человек, получаешь пособие по инвалидности – грубое мошенничество. Кроме того, ты занимаешься незаконным бизнесом. Грубое нарушение налогового законодательства и закона о бухгалтерской отчетности.

– Тюрьма, – произнес Кристер. – На несколько лет. А когда выйдешь, ты узнаешь, что судебный исполнитель давно описал и конфисковал виллу и все твое имущество, и твоя семья сидит в унылой съемной квартире, и тебе настало время выплачивать государству задолженность по налогам, а ты даже не можешь открыть собственное предприятие, потому что тебе запрещено заниматься бизнесом. И остается только гнуть спину на дядю за зарплату и жить на прожиточный минимум.

– Ты не обычный Свенссон, – дружелюбно проговорил Свен-Эрик. – Обычные Свенссоны работают и платят налоги, чтобы твой парень мог ходить в школу, чтобы у тебя была асфальтированная дорога, по которой ты можешь ездить на своей машине. Они оплачивают твою пенсию. А ты всего лишь паразит.

– Но меня, – продолжил Кристер, – более всего интересует Маркус Ууситало. Я не намерен ничего говорить коллегам из отдела по борьбе с экономической преступностью, если ты скажешь этому молодому человеку, чтобы он оставил в покое Маркуса Ууситало. Это касается и твоих дружков, Вилли. Оставьте Маркуса в покое – раз и навсегда.

– Но я же не… – завыл было Вилли.

– Заткнись, – прервал его Лелле Ниеми.

Затем тихо проговорил:

– Ты все слышал. Оставь его в покое.

– Мы уходим, – проговорил Кристер Эриксон и поднялся. – Но мне кажется, вам стоит обсудить эту ситуацию между собой – какой вариант вам ближе. Я даю вам маленький шанс. Но один взгляд, одно слово – и я позвоню куда надо. С терпением у меня плохо.

– Ну что, нам удалось сделать этот мир чуточку лучше? – спросил Свен-Эрик, когда они шли обратно к машине.

Из дома донесся визг госпожи Ниеми, а Лелле что-то кричал ей в ответ, но слов было не разобрать.

Они сели в автомобиль. Кристер собирался отвезти Свена-Эрика домой.

– Нет, – ответил Кристер. – Эти детишки просто найдут себе другую жертву. Но мы сделали мир немного лучше для Маркуса. На сегодня мне этого достаточно.

После того как главный управляющий Фаст погиб в результате несчастного случая на камнедробилке, Яльмару Лундбуму пришлось приехать в Кируну.

Щепка воспользовалась этим и уволилась. Много раз она мысленно проделывала это, мучаясь бессонницей по ночам. Называла его должником. Говорила, что, если бы он взял на себя должную ответственность, Элина была бы жива. Все произошло из-за того, что он отвернулся от нее.

Но теперь Щепка стоит в кухне и покорно слушает, сколько гостей будет к ужину – инженеры и их жены.

Когда Лундбум закончил, она делает книксен. Просто с ума сойти можно. Когда она произносила свои гневные ночные речи, в них не было и намека на книксен. Тогда господин директор был раздавлен осознанием своей вины. А Щепка была неумолима. Стояла перед ним, произнося правду в глаза, как ангел мести.

Ни словом не упоминает она Элину. Только говорит, что Юхан Альбин нашел себе работу в Лулео. Лундбум молчит, хотя на мгновение замирает – и, кажется, сейчас скажет, что у него на душе.

Но в следующую секунду звонит телефон, и он спешит в свой кабинет. Щепка думает, что, зазвони этот аппарат во время похорон его матери, и тогда он кинулся бы к нему и ответил на звонок. А она возвращается на кухню и ругает служанок так, что те разбегаются, как перепуганные мыши, роняют все на пол и не решаются сделать ни одного движения без ее указаний.

«А про мальчика он даже и не спросил!» – в ярости думает Щепка.

С другой стороны, может, это и к лучшему. А что, если бы ему пришло в голову взять на себя ответственность, – кто тогда воспитывал бы малыша? Какая-нибудь другая домработница?

«И все же, – со злостью думает она, пока соус подгорает на дне кастрюли, – он должен был спросить о мальчике!»

Поздний вечер. Яльмар Лундбум стоит в одиночестве во дворе своего дома и курит сигару. Накинув волчью шубу, он вышел проводить гостей.

Вечер прошел чудесно. Даже неприлично чудесно, учитывая, что тело главного управляющего Фаста еще не предано земле. Во время ужина никто и словом о нем не упомянул.

Когда Лундбум произнес тост в память о нем и несколько слов, все молчаливо и покорно подняли бокалы, но поспешили сменить тему, едва хозяин дома закончил говорить.

«Возможно, я единственный, кому будет не хватать его, – думает Лундбум, не сводя глаз с Полярной звезды. – Управляющий был человеком жестким, его недолюбливали. Однако он делал свое дело. И мое, – продолжает свою мысль Яльмар. – Все то, чем я так не люблю заниматься, – порядок, дисциплина, отчетность. А теперь я лишился еще и домработницы».

Он пытается отогнать от себя замкнутое лицо Щепки. Она сама всегда веселая, словно солнечный лучик, в точности как…

Элина.

Но он не будет думать об Элине. Нельзя. Ничего уже не вернешь. И сделанного не воротишь.

Пегас, Бык и Возничий[41] смотрят на него своими холодным глазами. Стоя во дворе среди студеной зимней ночи, он чувствует, как его охватывает вселенское одиночество. В голове всплывает цитата из Библии: «Когда я взираю на небеса Твои – дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, то что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?»[42]

«Я ничтожество», – думает Яльмар Лундбум и внезапно чувствует себя таким же одиноким, как в первый год в младшей школе. Уже тогда – толстяк и мечтатель, с которым никто не дружил.

«А сейчас – не будь у меня шахты, этого дома? Кто я тогда? Мир знает господина директора. А кто знает Яльмара?

Элина, – думает он. – Вправду ли она любила меня? Любила ли? Все эти мужчины, сворачивавшие шеи ей вслед. Письма, которые они подкладывали ей под дверь».

Он отчетливо помнил мягкость ее кожи, юное упругое тело. Свое удивление тогда, в начале – что она желает его, такого старого, ведь он годился ей в отцы.

Грудь сжимается, ему тяжело дышать, сигара падает в снег. Ему становится страшно: а вдруг он упадет и уже не встанет?

«Это всего лишь усталость, – твердит себе Лундбум. – Ничего особенного. Просто переработал».

Неуклюжей походкой он возвращается в дом, расставив руки, чтобы удержать равновесие. Войдя, тяжело опускается на скамью в прихожей.

Ясное дело, мальчик мог бы быть его сыном. Но она ничего не возразила, когда он усомнился. Да и как бы он смог позаботиться о нем? Малышу нужна мать. И он знает, что Щепка и ее жених взяли его себе.

Так будет лучше.

Дом уныло молчалив. В кровати лежат лишь бутылки с горячей водой.

С усилием поднимается он по лестнице в спальню, с каждым шагом повторяя: «Так будет лучше. Так будет лучше».

«Десять миллионов», – думала Ребекка по дороге домой. Акции лежали в ее сумочке на заднем сиденье.

«Канадских долларов», – повторяла она про себя в растерянности, стоя с ними в руках посреди кухни. В конце концов она засунула их под кучу счетов, лежавших на письменном столе.

– Я должна забрать Маркуса, – сказала она собакам. – Подождите меня здесь.

Однако едва она открыла входную дверь, Вера воспользовалась случаем и выскользнула наружу.

– Ну да, понятное дело, – проговорила Ребекка, открывая дверь машины. – Как будто ты когда-нибудь прислушивалась к тому, что я говорю. Стало быть, ты поедешь со мной за Маркусом?

Вера запрыгнула на переднее сиденье. Ребекка слышала, как в доме обиженно скулит Щен.

Она ехала по гравийной дороге, пока не добралась до тропинки, ведущей к реке Раутасэльвен.

Последние лучи солнца исчезли. Небо было темно-синим. В просветах между облаками проглядывала луна. На ветвях деревьев дрожали капли влаги. Пятна снега на земле мерцали в темноте, как зеркала.

Тропинка была скользкая, видимость нулевая. Бревенчатая дорожка через болото оказалась еще хуже.

Вера неслась легким бегом на когтях, но и она, и Ребекка пару раз поскальзывались и плюхались в болото.

Когда они перебрались на другую сторону, у Веры был мокрый живот, а Ребекка промокла до колен.

В ботинках хлюпала вода. Пальцы ног тут же начали мерзнуть.

Домики вдоль реки стояли темные, пустые и брошенные. Лодки перевернуты вверх дном. Велосипеды, песочницы и уличная мебель накрыты брезентом.

Ребекка задумалась, какой же из домиков одолжила у знакомых Майя.

– Ну что, нам остается только идти дальше, – сказала она Вере.

Собака побежала вперед через лес. Ребекка пошлепала дальше, пока не увидела домик, в котором горел свет. Она постучала.

Дверь открыла Майя Ларссон.

– Ой! – сказала она, увидев мокрые ноги Ребекки.

Она разыскала пару сухих шерстяных носков и поставила вариться кофе. Ребекка помяла руками пальцы и почувствовала боль, когда они начали согреваться.

– Эрьян и Маркус пошли вверх по течению, чтобы порыбачить, – сообщила Майя. – Будем надеяться, что они не поскользнутся и не разобьют себе головы в темноте. Думаю, они скоро вернутся. Сними джинсы, пока ждешь. Хочешь бутерброд с печеночным паштетом?

– С удовольствием, я не обедала. Ты знала, что у Суль-Бритт был единокровный брат?

– Нет, да что ты говоришь! Она всегда говорила – дескать, хорошо, что я есть, потому что у нее самой нет братьев и сестер. Подожди, я должна сосчитать, чтобы кофе не получился слишком крепкий. Эрьян считает, что в хорошем кофе ложка должна стоять.

– Стало быть, она сама об этом не знала?

Майя Ларссон включила кофеварку и достала из полиэтиленового пакета буханку хлеба. В ее движениях была какая-то задумчивость. Она медленно нарезала хлеб ровными одинаковыми ломтиками, намазывала масло и паштет, словно писала картину.

– Нет, я должна была бы сильно удивиться. Но ведь у всех семей есть свои маленькие тайны. Не так ли?

Она положила бутерброды на тарелку перед Ребеккой.

– Она мне ничего не говорила. Но, думаю, она должна была знать – во всяком случае, после смерти отца.

Телефон Ребекки пискнул, сообщая о приходе эсэмэски. Майя Ларссон отвернулась, доставая из шкафа две кружки для кофе. Ребекка вытащила телефон из кармана куртки. Это было сообщение от Сони на коммутаторе. «Единокровный брат Суль-Бритт Ууситало, – писала она. – Посылаю имя, личный номер и фото в паспорте по электронке».

Ребекка открыла почту.

«Эрьян Бекк, 19480914-6910».

Ребекка перестала дышать. Прошло несколько секунд, прежде чем загрузилась фотография в паспорте. Она сразу узнала мощную светлую шевелюру.

– Послушай, – начала она, изо всех сил стараясь говорить своим обычным голосом, – а как, ты говорила, вы познакомились с Эрьяном?

«Проклятье! – стучало у нее в голове. – Черт! Черт! Черт!»

– По весне он пришел проверить мои счетчики на воду, – ответила Майя, ставя на стол чашки.

– А разве сейчас мы не сами их считываем и посылаем данные?

– Да, я так и делала. Но у них возникли проблемы с компьютером, и часть информации пропала. Так или иначе, у меня во дворе стояло засохшее дерево, которое норовило упасть на мой сарай. И он предложил спилить его. С этого все и началось. А почему…

Внезапно Ребекка вскочила.

– Маркус! – воскликнула она.

Майя уже взяла в руки кофейник. Теперь она поставила его на стол.

– Боже мой, Ребекка, – проговорила она. – Что с тобой?

– Даже не знаю, как сказать, – пробормотала Ребекка. – Но Эрьян… он ведь…

В этот момент из кладовки в коридоре донесся слабый сдавленный звук.

Майя в ужасе отпрыгнула, словно увидела змею, издав короткий возглас удивления.

Сделав несколько быстрых шагов, Ребекка открыла дверь кладовки.

Оттуда выпал Маркус. Его колени были подтянуты к лицу. Он весь был замотан серебристым скотчем, вившимся вокруг ног и рук и туловища, рот тоже был заклеен.

Маркус посмотрел на Ребекку.

Мартинссон поспешно наклонилась, чтобы освободить его от скотча, закрывавшего рот. Это оказалось нелегко – скотч не поддавался.

Стремительная мысль промелькнула в голове. Что-то тут не так. Ведь Эрьян…

Затем взгляд Маркуса переместился с ее лица на что-то, что находилось прямо у нее за спиной. В ту же секунду ей в шею вцепились железные пальцы.

Майя Ларссон оказалась неожиданно сильной. Одной рукой она схватила Ребекку за шею, другой – за волосы и с силой ударила ее головой об косяк. Женщина вскинула руки, защищаясь, но, прежде чем она успела поднять их до уровня лица, последовал второй удар. После третьей встречи с косяком поле зрения Ребекки почернело по краям. Темнота наступала. Сейчас Мартинссон казалось, что она видит мальчика через замочную скважину. Четвертого удара об косяк она не почувствовала, лишь слабо ощутила, как подкосились ноги. Руки повисли, как тряпки.

И она рухнула. Прямо на Маркуса.

Августовским вечером 1919 года Яльмар Лундбум случайно сталкивается с полицмейстером Бьернфутом. Они решают вместе поужинать в ресторане привокзального отеля. Они закусывают селедкой с сыром и маслом, запивая водкой и пивом, потом ужинают любекской ветчиной со шпинатом и яйцом, снова с рюмочкой, и под конец им подают простоквашу, кофе и коньяк.

Когда на столе появляется виски, оба уже сильно навеселе, однако оба высокие и сильные мужчины и переносят алкоголь куда лучше других, так что они продолжают то и дело подзывать фрёкен Хольм, которая их обслуживает. Они много курят и много пьют.

Разговор поначалу идет о войне, которая наконец-то закончилась. И о том, что настали иные времена. Господин директор вздыхает, что новое правление компании во все вмешивается: обо всем доложи, все будет обсуждаться и на каждое движение требуется решение правления.

– Я человек действия, – говорит Лундбум. – Если что-то нужно, я раз – и сделал!

Новые времена. Джаз и избирательное право для женщин. Гражданская война в России. Скоро срок Яльмара в должности директора истекает – по весне ему исполняется шестьдесят пять. Они погружаются в воспоминания.

В конце концов Лундбум сам заговаривает об Элине Петтерссон. Не секрет, говорит он полицмейстеру, что за год до зверского убийства их с учительницей связывало нечто большее, чем дружба.

Ленсман становится молчалив, но директор, похоже, не замечает этого.

– Правда, у нее были и другие, – произносит Яльмар слегка заплетающимся языком.