Кровавая жертва Молоху Ларссон Оса

Монс Веннгрен закончил разговор с Ребеккой. Он не чувствовал усталости, он просто не находил себе места. Эх, было бы кому составить ему компанию, он отправился бы в Riche выпить водки с мартини.

Теперь он жалел, что позвонил.

«Не надо слишком увлекаться, – подумал он. – Пытаться любить ее – это все равно что обнимать горсть песка».

«Чертова девчонка», – подумал он, разглядывая себя в зеркало.

Красавец из высших слоев? Потрепанный старикан? Он пойдет в Riche и пропустит стаканчик. Черта с два он будет сидеть один в квартире и пялиться в телевизор.

Ребекка мрачно смотрела на свой телефон.

«Довольно для каждого дня своей заботы», как сказано в Евангелии.

Телефон звякнул снова. Она подумала, что пришла эсэмэска от Монса, но это было сообщение от Кристера.

«Дикий пес, Рой и, хочешь верь, хочешь не верь, Вера носятся по дому так, что на паркете остаются царапины. Тинтин же считает, что остальных поскорее должно забрать Общество защиты животных. Надеюсь, Дикий пес скоро одомашнеет».

Плохое настроение мигом улетучилось.

Она увидела перед собой эту картину – как Вера, Маркус и Рой гоняются друг за другом вокруг стола в гостиной Кристера, в то время как Тинтин восседает на кухне, с упреком глядя на хозяина.

Ему там хорошо – Маркусу. Он хороший – Кристер. Добрый, веселый и…

Она заснула с телефоном в руке.

Прокурор Карл фон Пост, инспектор полиции Анна-Мария Мелла, а также ее сотрудники Свен-Эрик Стольнакке, Фред Ульссон и Томми Рантакюрё выехали в Курраваару, чтобы допросить Майю Ларссон.

Карл фон Пост объяснил, почему они вынуждены выехать таким составом. Не для того, чтобы кого-то запугать. Но Майя Ларссон должна понять, что на этот раз ей не удастся отмолчаться или солгать. Поэтому их должно быть много, поэтому допрос будет проводиться у нее дома.

«Гнусная брехня, – думала Анна-Мария. – Он хочет запугать ее, и к тому же он тщеславен и любит публику. Он всегда был таким, в этом поступке – весь он, как в капле воды. Шелудивый пес. Фон Пост из тех, кто приписывает себе чужие заслуги. Всегда держит нос по ветру и заботится только о собственной шкуре. Если он тебя хвалит, сразу начинаешь подозревать, что ему что-то от тебя нужно. А сам считает себя гением социальной компетентности».

Он выучил имена ее детей и всегда спрашивал, как у них дела. Мелла же терпеть не могла отвечать на эти вопросы, заданные с лживым интересом, чувствовала себя продажной девкой, когда рассказывала об увлечении Йенни верховой ездой или успехах Петтера в школе.

Теперь же он решил использовать путь до деревни длиной в полторы мили для того, чтобы преподать своим спутникам краткий курс техники ведения допроса.

– Исключительно важно установить со свидетелем особые отношения. Он должен доверять тому, кто ведет допрос.

«Неужели?» – хмыкнула про себя Анна-Мария.

– Опытный следователь считывает все, например язык тела.

Кто-то на заднем сиденье пробормотал себе под нос «угу». Свен-Эрик Стольнакке громко высморкался.

– Открытый разговор. Это то, к чему мы стремимся. Это наш метод работы. Мы не задаем прямых вопросов. Мы идем кружным путем. Опытный следователь таким образом может получить… может узнать все.

Теперь, кажется, Фреду Ульссону что-то попало в горло.

«Спасибо господи, что хоть в машине темно», – подумала Анна-Мария. Она тоже пробормотала «угу».

Майя Ларссон открыла дверь с охапкой белья в руках. Тысячи серебряных косичек извивались вокруг ее шеи.

«Такая красивая, что просто зла не хватает», – подумала Анна-Мария Мелла, которая дожила уже почти до пятидесяти, так и не дождавшись, чтобы хоть один мужчина повернул голову ей вслед на улице.

И, похоже, Майю Ларссон нисколько не испугало появление прокурора со всей его командой.

– Вы надолго? – спросила она устало. – Я могу бросить белье в машину?

– Ну… э… да, – начал было фон Пост, но к этому моменту Майя уже повернулась к нему спиной и исчезла в ванной комнате. Через некоторое время они услышали, как заработала стиральная машина.

Анна-Мария отметила раздражение на лице фон Поста, когда она и ее коллеги сняли в прихожей уличную обувь. Сам он остался в ботинках.

«В носках – это по-простому, по-деревенски, – подумала Анна-Мария. – А у высшего класса наверняка есть какая-нибудь домработница, которая подтирает за ними грязь».

– Эрьян! – крикнула Майя Ларссон, повернувшись в сторону лестницы. – У нас полиция.

На самом верху лестницы появился мужчина лет шестидесяти. Анна-Мария видела только его шевелюру. Никаких залысин. Он свысока осматривал толпу полицейских в прихожей.

– Что ты натворила, черт побери? Ограбила национальный банк?

Майя Ларссон чуть заметно пожала плечом.

«Вот тебе и доверие, и открытый разговор», – подумала Анна-Мария, ощущая всем телом, что ей хочется провалиться сквозь землю.

Они с коллегами поплелись за фон Постом в кухню. Дело шло небыстро. Каждый старался оказаться последним в надежде, что ему не хватит места и будет позволено дожидаться снаружи. Хуже школьников.

Войдя в кухню, все стали переглядываться. Фон Пост и Майя Ларссон уселись с двух сторон от магнитофона, который фон Пост установил на стол.

«Я не хочу туда садиться, – подумала Анна-Мария. – Получится слишком близко. Почему кухня такая маленькая?» В конце концов она решила присоединиться к коллегам, выстроившимся возле мойки, переминаясь с ноги на ногу, покашливая, разглядывая бахрому на ковриках, не зная, куда девать руки.

– Итак, Майя Ларссон, – начал Карл фон Пост твердым голосом, – когда с тобой беседовала Ребекка Мартинссон, ты ни словом не обмолвилась о том, что у твоей кузины Суль-Бритт был роман. Ты готова рассказать об этом сейчас?

Майя Ларссон молчала несколько секунд, которые показались всем вечностью. Затем она закурила сигарету и сделала две затяжки, прежде чем ответить.

– Я думала, следствием руководит она.

– Теперь уже нет. А я думал, что ты хочешь с нами сотрудничать. Твою кузину убили. Не странно ли, что ты не хочешь помочь полиции?

«Боже, помоги нам всем», – подумала Анна-Мария.

– Ты молодо выглядишь, – проговорила Майя Ларссон. – Сколько тебе лет?

– Сорок пять. Я просто делаю свою работу, понимаешь ли.

Фон Пост подался вперед и положил ладонь на ту сторону стола, где сидела Майя. Она отодвинулась.

– С кем у нее был роман?

– Ты выглядишь моложе. Намного моложе.

Майя чуть качнула головой вправо-влево, разглядывая его лицо.

– Пластической операции ты не делал, но ботексом пользуешься, да?

Фон Пост убрал руку. Его взгляд невольно скользнул в сторону выстроившихся в ряд полицейских.

– Нет, на самом деле нет, но…

– В этом нет ничего плохого – заботиться о своей внешности. Почему бы и нет? Особенно если тебя очень волнует, как ты будешь выглядеть в СМИ. А ногти у тебя какие аккуратные! Будь у меня деньги, я бы тоже делала маникюр в салоне.

Фон Пост открыл рот и снова его закрыл. В конце концов он спросил:

– Почему ты солгала?

– Я солгала?

– Ты не рассказала, что у Суль-Бритт был любовник. Ведь Ребекка Мартинссон спрашивала тебя об этом?

Анна-Мария беззвучно охнула. Она понимала, чего добивается Пост. Он хочет, чтобы Майя Ларссон сказала: она не лгала, Ребекка ее просто об этом не спрашивала. Ему нужно иметь доказательства ошибки, которую сделала Мартинссон. Внезапно она поняла, почему Карл фон Пост пожелал записать допрос на магнитофон и потом сделать распечатку. Чтобы все увидели в деле, что Ребекка лопухнулась.

Майя Ларссон молчала.

– Фу! – произнесла она наконец.

Карл фон Пост вопросительно поднял брови.

– Тобой двигают грязные мотивы, не так ли? Моя кузина мертва. Ее закололи насмерть. Ты мечтаешь прославиться и подставить коллегу. Ты хочешь, чтобы я сказала…

Она посмотрела на Анну-Марию и ее коллег.

– Как ему удалось устранить от расследования Ребекку? Мне интересно было бы знать.

Никто не ответил. Фон Пост откинулся на стуле и сложил руки на груди, словно желая показать, что не поддастся на провокацию. Что у него вагон времени в запасе. Что они могут сидеть тут хоть до рассвета, если на то пошло.

– И одежда на тебе дорогая, – продолжала Майя. – Одни эти ботинки, которые у тебя не хватило ума снять, прежде чем топать по коврам, которые соткала вручную моя мать. Они слишком хороши для прокурорской зарплаты. Стало быть, где-то есть жена, зарабатывающая больше, чем ты. И это тяжело, я понимаю. Если быть человеком такого сорта, как ты. Думаю, ты либо бьешь ее, либо трахаешься с кем-то на работе – только потому, что ты ненавидишь женушку и проклинаешь несправедливость жизни.

В кухне наступила такая тишина, что тиканье часов отдавалось эхом. Все знали, что жена фон Поста работает в банке и зарабатывает куда больше, чем он. Кроме того, ни для кого не было секретом, что он имеет привычку ухлестывать за юными соискательницами должностей в прокуратуре, секретарями судов и даже порой свидетельницами. Фред разглядывал свои ногти, а Свен-Эрик почесывал усы.

В голосе Майи Ларссон послышался металл:

– Готова побиться об заклад, что у твоего отца была такая же работа, как и у тебя. Только он был куда успешнее. Юрист, да? Или, может быть, светило в медицине.

Фон Пост побелел. Его отец был членом Верховного суда.

– Ты отказываешься отвечать на мой вопрос?

– Я понятия не имею, с кем у нее был роман, договорились? Мы не слишком близко общались. Знаю только, что у нее кто-то был.

– Она послала тебе сообщение…

– Да, она писала, что собирается с ним порвать. И я не рассказала об этом. О ней и без того много всякого болтали. Но больше мне ничего не известно. Ну что, я настолько разозлила тебя, что ты прикажешь на этом основании меня арестовать?

– Ты меня нисколько не разозлила, – возразил фон Пост. Голос его звучал тягуче.

– Прекрасно. Тогда, может быть, вы уедете отсюда и оставите меня в покое? Завтра утром мне предстоит кормить мою умирающую мать завтраком. Ей тяжело глотать. Это очень длительная процедура. У персонала на это времени нет.

Все поспешно забились в машину. Но едва они выехали со двора, как Свен-Эрик Стольнакке воскликнул:

– Проклятье! Остановите машину. Мне срочно нужно в туалет. Ух, как прихватило. Остановитесь, а то все произойдет прямо на сиденье.

Он поспешил обратно в дом.

Коллеги наблюдали в зеркало заднего вида, как Майя Ларссон открыла дверь. Прошло некоторое время, прежде чем она отступила в сторону и впустила его в дом.

Свен-Эрик сел на крышку унитаза. В туалет ему не хотелось. Минуты через две он спустил воду. Потом спустил еще раз. Помыв руки, он вышел наружу. Майя Ларссон и ее мужчина сидели за кухонным столом. Коротко кивнув мужчине, он сказал Майе Ларссон:

– Ты во всем попала в точку.

Она качнула головой в знак того, что ей все равно, раздавила сигарету о крышку банки, бросила окурок в банку и завинтила крышку.

– Ему удалось убрать Ребекку от расследования. А мы ничего не можем сказать по этому поводу. Ну, как бы то ни было… Прости за это…

Он обвел рукой кухню:

– Просто знай, что мы действительно хотим поймать того мерзавца, который это сделал.

Губы Майи Ларссон дрогнули, она поспешно отвернулась.

– Спасибо, что разрешили мне сходить в туалет. Кажется, начинаю стареть. Сначала неделю не можешь сходить, а потом вдруг такое… ну ладно, я пошел.

– Подожди.

По-прежнему глядя в сторону, она продолжила:

– У нее были отношения с женатым мужиком в деревне. Сам знаешь, иногда лучше полиции ничего не рассказывать. Назавтра все подростки в деревне начнут кидать камни именно тебе в окна. Ты считаешь, что я трусиха. А какая разница, с кем она спала? Она мертва. Ее уже не оживить. А тут этот чертов самодовольный петух, который хочет сделать на ней карьеру. И что, потом в газетах напишут, с кем она спала? К черту!

– Как его звали?

– Не знаю. Знаю только, что он работает в городе. А живет здесь, в деревне. У него семья, дети.

– Что-то ты больно долго, – сказал Томми Рантакюрё, когда Свен-Эрик наконец вернулся к машине.

– Да-да, – проговорил Стольнакке, возясь с ремнем безопасности. – Но такой крепыш получился – килограмма на три! Господи ты боже мой! Мучился запором целую неделю. А тут – на тебе. Знаешь, в такие минуты бываешь так счастлив, что невольно подыскиваешь имя малышу.

Карл фон Пост рванул с места так, что гравий полетел из-под колес.

Анна-Мария скосила глаза на полицейского. Он встретился с ней взглядом и чуть заметно кивнул.

Стоя в одиночестве в своей кухне, Кристер Эриксон разглядывал свою табакерку.

– Брошу, – заявил он вселенским силам. – Довольно. Завязываю.

Он выкинул табакерку в мешок для мусора, затем решительно завязал его и вынес в контейнер у выезда.

В доме продолжал буйствовать Маркус. Он ползал по полу, играл с собаками и никак не мог успокоиться. Кристер не торопил его. Ведь страх обычно подступает, именно когда ложишься спать. Со взрослыми тоже так. А завтра мальчик сможет спать сколько душе угодно.

Уже после одиннадцати он подполз к Кристеру и заявил, что теперь Дикий пес устал. Они почистили зубы, хотя другим собакам это было необязательно. Но затем выяснилось, что Дикий пес категорически отказывается спать в кровати под одеялом.

– Дикий пес будет спать только в будке, – заявил он.

Так что Кристер поставил на своем дворе зимнюю палатку прямо перед будкой.

Затем полицейский и мальчик сидели вдвоем в будке с карманным фонариком. Вера, Тинтин и Рой сгрудились вокруг них. Собаки были исключительно рады компании – и оленьим шкурам, которые Кристер постелил на полу. Уютный собачий запах смешивался с чуть терпким запахом шкур северных оленей.

Кристер читал вслух из «Маленького принца», подсвечивая страницы фонариком.

– Маленький принц нашел Лиса, – сказал Кристер. – Как я нашел тебя, Дикий пес! «Скучная у меня жизнь, – сказал Лис. – Я охочусь за курами, а люди охотятся за мною. Все куры одинаковы, и люди все одинаковы. И живется мне скучновато. Но если ты меня приручишь, моя жизнь точно солнцем озарится. Твои шаги я стану различать среди тысяч других. Заслышав людские шаги, я всегда убегаю и прячусь. Но твоя походка позовет меня, точно музыка, и я выйду из своего убежища»[23].

– Покажи Лиса, – попросил Маркус.

Кристер перевернул страницу, и мальчик ткнул пальчиком в картинку, изображающую Лиса.

– Читай дальше, – сказал он.

– «Видишь, вон там, в полях, зреет пшеница? – продолжал Лис. – Я не ем хлеба. Колосья мне не нужны. Пшеничные поля ни о чем мне не говорят. И это грустно. Но у тебя золотые волосы».

– У тебя же нет волос, – сказал Маркус.

– Нет, а вот у тебя есть, – ответил Кристер и выпростал руку, чтобы погладить мальчика по светлым волосам.

«Только не привязываться!» – убеждал он свое сердце, когда его рука гладила мягкие детские волосики. Он стал читать дальше.

– «Но у тебя золотые волосы. И как чудесно будет, когда ты меня приручишь! Золотая пшеница станет напоминать мне тебя. И я полюблю шелест колосьев на ветру…»

Маркус еще раз посмотрел на Лиса на картинке. Потом они перелистали книгу обратно к тому месту, где читали.

– «Лис замолчал и долго смотрел на Маленького принца. Потом сказал:

– Пожалуйста… приручи меня!

– Я бы рад, – отвечал Маленький принц, – но у меня так мало времени. Мне еще надо найти друзей и узнать разные вещи.

– Узнать можно только те вещи, которые приручишь, – сказал Лис. – У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и поэтому люди больше не имеют друзей. Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!»

Маркус тяжело привалился к Кристеру:

– Ты спишь?

– Нет, – ответил мальчик сонным голосом. – Читай еще. Дикий пес хочет послушать про Лиса.

– «А что для этого надо делать? – спросил Маленький принц. – Надо запастись терпением, – ответил Лис. – Сперва сядь вон там, поодаль, на траву – вот так. Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. Но с каждым днем садись немножко ближе…»

Маркус уснул, его дыхание стало глубоким и ровным. Когда Кристер бережно уложил его и натянул на него спальный мешок, мальчик пробормотал:

– А что было дальше?

– Потом Лис расскажет Маленькому принцу тайну, – прошептал Кристер. – Но об этом мы почитаем завтра. Я буду спать в палатке возле будки. Вера останется с тобой. Если проснешься ночью, приходи ко мне, хорошо?

– Угу, – пробормотал Маркус в полусне. – Дикий пес как Лис.

Кристер сидел неподвижно, пока мальчик не заснул. Затем он осторожно выбрался из будки. Траву прихватило морозцем. Ночь была ясная и звездная.

«Нет, мой друг, – подумал он. – Лис – это я».

24 октября, понедельник

Ярость буйствовала в снах Ребекки Мартинссон и в конце концов разбудила ее. Телефон показывал пять часов утра – ну, по крайней мере, уже не ночь.

«Но я могу встать, когда захочу. А потом часок поспать. На работу-то мне не надо. И пусть они все летят в тартарары».

Ее начальник, Альф Бьернфут. Он просто отобрал у нее дело и передал фон Посту.

Чего он ожидал? Что она сделает хорошую мину при плохой игре, молча уползет зализывать раны и послушно возьмется за это его долбаное налоговое дело? Неужели он в самом деле считает ее последней дурой?

«Ноги моей больше там не будет!» – решила она.

Щен лежал в ногах кровати и посапывал. Когда она пошевелилась, он проснулся и завилял хвостом. Он не знал, что такое проснуться злым. Ребекка подумала, что с таким же успехом может встать и затопить печь.

Пес подбежал к двери и запросился наружу.

– Сейчас, – сказала она, впрыгивая в ботинки.

Снаружи было темно – так, как бывает только поздней осенью, перед самым первым снегом. Полная чернота, всасывающая в себя слабый свет луны, отсветы от всех домов деревни, где люди продолжали жить, несмотря на то что произошло. Река чуть в стороне, тихая и по-осеннему спокойная. Все лодки вытащены на берег, мостки подняты – лед может встать на реке в любую ночь.

Щен исчез в темноте. Ребекка стояла в слабом свете лампы над крыльцом. На душе у нее было беспокойно и тянуло покурить.

«Кто бы мне сказал, что мне делать? – подумала она. – Куда податься?»

Внезапно она услышала, как залаял пес. Это была смесь лая и рычания. Страх, готовность к обороне, предупреждение. Слышно было, как он кидается туда-сюда в темноте. И тут раздался голос:

– Ребекка! Это я, Майя.

У стены хлева зажегся карманный фонарик.

– Вот так-то, песик. Ты испугался? Я не опасна.

Щен продолжал носиться кругами и лаять, пока Ребекка не подозвала его к себе. Вместе они пошли на свет фонарика. Пес продолжал утробно рычать. Людям, которые таятся в темноте на его территории, он точно не доверял.

– Это я, – снова повторила Майя и посветила фонариком себе на лицо, которое при таком освещении казалось белым, с жутковатыми темными тенями вокруг глаз.

Когда она опустила фонарик, его луч осветил гору окурков на земле. Запах табачного дыма смешивался с осенними запахами увядания.

«Долго она так простояла?» – подумала Ребекка.

– Прости, – проговорила Майя. – Я не хотела тебя пугать.

Она поздоровалась с псом, дала ему облизать свои пальцы.

– Это все из-за меня? Что у тебя отобрали дело?

Ребекка покачала головой, но потом сообразила, что ее не видно в темноте.

– Нет, – ответила она.

Майя выключила фонарик, засунула в карман и закурила.

– Я думала о тебе, – произнесла Майя.

Ее голос, сочный, чуть хрипловатый, звучал очень приятно. Он подходил для ночного разговора, хорошо гармонировал с темнотой.

Ребекка отпустила Щена. Слышала, как он шуршит, бегая в темноте.

– И еще я думала о твоей матери, – продолжала Майя. – Она словно преследует меня. И сейчас тоже – я только что видела ее во сне. Так что мне пришлось встать, прийти сюда и дождаться тебя. Я подумала, что ты наверняка выпускаешь собак рано поутру. Прости, что я не рассказала о романе Суль-Бритт. Я не знаю, с кем у нее роман. Хотя, само собой, я должна была об этом сказать. Наверное, мне просто не захотелось, чтобы меня впутывали в это дело.

– Все в порядке. Меня все равно отстранили бы от следствия.

– Этот прокурор – последняя свинья. Ему плевать, кто убил Суль-Бритт, он просто хочет…

– Да.

– Твоя мать…

– Знаешь, – прервала ее Ребекка измученным голосом, – я понимаю, что у тебя самые благие намерения, но я не желаю слушать о ней.

После этих слов она вынуждена была замолчать. Горло сдавило.

«Что происходит?» – думала Ребекка.

– Если ты дашь мне рассказать… – тихо проговорила Майя Ларссон. – Дай мне пять минут, и я оставлю тебя в покое. И тогда, возможно, она оставит в покое меня.

Ребекка молчала.

– Твоя мать, – начала Майя. – Я знаю, что о ней говорят в деревне. Она появилась здесь – вся такая красивая, накрашенная, городская. Сошлась с твоим отцом. Потом он ей надоел. Она забрала тебя и уехала обратно в Кируну. Говорят, что из-за нее он начал пить – думаю, тебе доводилось такое слышать. Затем она переехала на Оланд, встретив новую любовь, а тебя оставила здесь. Родила ребенка от нового мужчины и убилась насмерть.

– Нет, – проговорила Ребекка хриплым голосом, – ее сбила машина. Она не сидела за рулем, просто ступила на…

– Да. И твой младший брат. Она везла его в коляске.

– Хотя я его никогда не видела, так что…

– Я скажу тебе кое-что. Твой отец, до того как встретил твою мать… Говорят, что он был добр. Но дело в том, что он был слаб, а это не одно и то же. Например, он работал на одного перевозчика в Йелливаре. И когда наступал день получки, ему открывали контейнер с инструментами на стройке, куда он подвозил материалы, и давали ему взять все, что захочется – вместо денег. Ты понимаешь, это были не их инструменты, и Микко это знал. Ему просто давали возможность украсть, а они стояли рядом и спокойно смотрели. От всего этого ему было очень хреново. Но постоять за себя он не мог. Иногда ему отдавали старые машины, которые могли бы стоить столько-то и столько-то, если только их немного подделать, типа того. Твой отец не умел чинить машины, два «Ситроена» стояли и ржавели у него возле дома. Твоя бабушка вздыхала, но она тоже была хозяйкой только на собственном дворе. Чуть шаг за забор – и она не умела настаивать. Иногда ему платили бензином. Перевозчик получал его с большой скидкой, но, высчитывая зарплату твоему папе, подсчитывал по цене заправки. Какие социальные выплаты и пенсионный фонд, забудь об этом.

Майя зажгла новую сигарету от старой. Щен остервенело рылся возле стены хлева, они слышали, как он пищит от возбуждения. Видимо, полевка. Она наверняка уже далеко от этого места, но запах был свежий, и пес не мог устоять.

– А когда он работал в фирме Свена Вайстедта, – продолжила Майя, – у Свена был экскаватор. Твой отец взял кредит и купил самосвал. Свен был человеком оборотистым и хорошо продавал свои услуги. Но как-то так получалось, что расходы скрупулезно делились пополам, а вот доходы застревали по дороге – в кармане Свена. Всему этому твоя мать положила конец. Она вырвала твоего отца с самосвалом из фирмы Свена, так что он мог теперь возить на нем сам. Она посылала счета-фактуры и не признавала никаких форм платежа, кроме чистых денег. К тому же она находила ему работу. Однако фирма принадлежала твоему отцу и бабушке. Деньги использовались только на хозяйство. В те времена появились туристические поездки. Твоя мать хотела куда-нибудь поехать. Но это даже не обсуждалось. Ездить за границу – зачем это нужно?

Ребекка стояла неподвижно. Майя негромко рассмеялась.

– Она обожала танцевать. Собственно говоря, они и познакомились на танцах. Но потом он перестал с ней туда ходить. И то, что он начал пить, когда она его бросила… Он пил, и немало, еще до того.

– Не понимаю, чего ты хочешь от меня, – проговорила Ребекка каким-то чужим голосом.

Щен подошел к ним и уселся у ног Ребекки, издав глубокий вздох.

Теперь он был не прочь позавтракать.

Майя раздавила ботинком окурок.

– Я просто хотела тебе это рассказать. Я сама сижу у постели умирающей матери. Иногда мне хочется, чтобы все это поскорее закончилось. Чтобы я могла уехать из Курраваары. И от нее. У человека могут быть причины для злости. И я знаю, что у тебя они есть. Но жизнь так быстро проходит. До свидания.

Она зашагала прочь, словно лось, и тут же исчезла в темноте. Ребекка не успела ответить. Да и не могла. Голос не повиновался ей.

«Что происходит? – снова подумала она. – Я оставила все это позади».

«Я ненормальная, – подумала она, входя в дом. – Зачем я сюда вернулась?»

В этом доме ей постоянно виделся отец. То место на косяке двери, за которое он держался, снимая ботинки. Мама, склонившаяся над журналом за кухонным столом. Бабушка, спешащая куда-то через двор, всегда торопящаяся кого-то накормить – ребенка или животное, отдыхающих мужиков или соседа, зашедшего выпить кофе.

«Если бы кто-то мог обнять меня, – подумала она. – И держать, пока все это не пройдет».

Может, позвонить Монсу? Нет, она даже не в состоянии говорить. Позвонить, чтобы хлюпать ему в ухо?

«И это не поможет, – подумала Ребекка. – Он не может привести меня в норму. Все важные для меня люди умерли».

Она взяла в руки телефон. Новое сообщение. От Кристера.

«Позвони мне, как только прочтешь это. Речь идет о Маркусе!»

В субботу 8 августа 1914 года директор Лундбум проводит у себя в доме фестиваль раков. Раков доставляют живыми из «Эстермальмсхаллен»[24] в Стокгольме – их привозят в ящиках, наполненных льдом и опилками. Щепка читает в «домашней поваренной книге», как варить раков, – в полном ужасе она и служанки кидают их живыми в самый большой медный котел с кипящей водой вместе с укропом и глядят, как те, краснея, умирают адской смертью. Затем Щепка выкладывает их на большие блюда, украшенные колотым льдом.

Элина приглашена в качестве гостьи. Она заказала по почтовому каталогу бархатную розу на ленте, застегивающейся под воротничком, и длинный шарф.

Господин директор пригласил на этот праздник тех, кто играет важную роль в жизни поселка, чтобы отметить их заслуги. В своей приветственной речи он называет их друзьями. Менее недели назад Его Королевское Величество решил, что Швеция будет соблюдать полный нейтралитет, так что люди больше не собираются по вечерам на улицах, чтобы требовать ясности или распространять слухи. Война будет недолгой, в этом единодушны все разумные люди. А Кируна, да и вся нейтральная Швеция, по словам директора, заработает на этой войне деньги. Как в свое время на Крымской войне.

За длинным столом в столовой собралось около тридцати гостей. Это председатели школьного комитета и комитета помощи бедноте, это начальник железнодорожной ветки северного направления, который обсуждает с аптекарем бессмысленную давку за продуктами: солеными и копчеными, а также консервами и макаронами. И за мукой! В особенности за мукой. Даже во время массовых забастовок не наблюдалось такого безумия.

Полицмейстер Бьернфут тоже здесь со своей унылой женой, питающей тихую ненависть к Кируне – ненависть эта растет, как опухоль на теле. Элина пытается заговорить с ней, но вскоре отказывается от попыток.

Временный помощник полицмейстера, известный ловелас, весь вечер шутит с молодой учительницей и кидает головы и панцири раков под стол своей собаке, которую потом вырвет на медвежью шкуру хозяина как раз в тот момент, когда подадут десерт.