О судьбе и доблести Македонский Александр

Книга седьмая

Когда Александр прибыл в Пасаргады и в Персеполь, ему очень захотелось спуститься по Евфрату и по Тигру до Персидского моря, увидеть впадение этих рек в море, как видел он впадение Инда, и поглядеть, каково это море. (2) Некоторые писали, что он задумал пройти морем вдоль большей части Аравии, мимо земли эфиопов, Ливии, номадов, по ту сторону горы Атлант и таким образом прибыть в наше Внутреннее море. Покорив Ливию и Карфаген, он, по справедливости, мог бы называться царем всей Азии.

(3) Цари персов и мидян, управлявшие совсем малой частью Азии, несправедливо называли себя великими царями. Другие же говорят, что он хотел плыть отсюда в Эвксинское море, к скифам и к Меотиде[87], некоторые – что в Сицилию и к берегам Япигии[88]: его начинали беспокоить римляне, слух о которых расходился все шире.

(4) Я не могу в точности сказать, каковы были намерения Александра, и не собираюсь гадать об этом. Одно, думаю я, можно утверждать, что замышлял он дела немалые и нелегкие и не усидел бы спокойно на месте, довольствуясь приобретенным, если бы даже прибавил к Азии Европу, а к Европе острова бретанов. За этими пределами стал бы он искать еще чего-то неизвестного и вступил бы, если бы не было с кем, в состязание с самим собой.

(5) И я поэтому с одобрением отношусь к тем индийским софистам, о которых рассказывают следующее: Александр застал их под открытым небом, на лугу, где они обычно и проводили время. При виде царя и его войска они только и стали делать, что топать ногами по тому месту, где стояли.

Когда Александр через переводчиков спросил, что это значит, они ответили так: (6) «Царь Александр, каждому человеку принадлежит столько земли, сколько у нас сейчас под ногами. Ты, такой же человек, как все остальные, только суетливый и гордый; уйдя из дому, ты прошел столько земель, сам не зная покоя и не давая его другим. Вскоре ты умрешь и тебе достанется столько земли, сколько хватит для твоего погребения».

И здесь Александр одобрил и эти слова, и тех, кто их сказал; действовал же он все равно по-другому, как раз наоборот. Рассказывают, что он восхищался Диогеном из Синопа, с которым он встретился на Истме. Диоген лежал на солнце; Александр остановился перед ним с «пешими друзьями» и щитоносцами и спросил, не нужно ли ему чего. Диоген ответил, что ему нужно одно: пусть Александр и его спутники отойдут в сторону и не застят солнца.

(2) Александр, видимо, не вовсе был лишен понимания того, что хорошо, но жажда славы была сильнее его. Когда он прибыл в Таксилы и увидел голых индийских мудрецов, он очень захотел иметь кого-либо из этих людей в своей свите: так восхитила его их выдержка. Старейший из софистов (остальные были его учениками), именем Дандамий, сказал, что и сам он не придет к Александру и никого другого к нему не отпустит.

(3) Раз Александр сын Зевса, то и он сын Зевса; из того, что есть у Александра, ему ничего не нужно, ибо он доволен своим, и он видит, что он и его спутники столько скитаются по суше и по морю без всякой доброй цели и конца этим великим скитаниям у них не будет. Он не желает ничего, что властен дать ему Александр, и не боится, что он может что-нибудь у него отнять.

(4) При жизни ему достаточно индийской земли, которая вовремя приносит плоды, по смерти он избавится от тягостного сожителя – от своего тела. Александр велел не трогать его, понимая, что перед ним человек свободного духа. Он убедил присоединиться к своей свите Калана, одного из местных мудрецов, которого, как пишет Мегасфен, сами софисты называли человеком без всякого самообладания. Мудрецы, по его словам, бранили Калана за то, что он оставил счастливую жизнь с ними и стал служить другому владыке, кроме бога.

Я пишу об этом потому, что в сочинении об Александре следует сказать и о Калане. В Персии он, никогда раньше не болевший, ослаб телом, но не пожелал вести образ жизни, подобающий больному. Он сказал Александру, что хорошо было бы ему вернуться домой, пока он не испытывает такой болезни, которая заставит его изменить прежний образ жизни.

(2) Александр долго возражал ему, но увидел, что его не переубедить и что если ему не уступить, то он иным способом, но все равно уйдет из жизни. Он велел, следуя собственным указаниям Калана, сложить огромный костер; распорядиться этим он велел Птолемею, сыну Лага, телохранителю.

Рассказывают, что Калана провожала торжественная процессия: шли люди и лошади; одни в полном вооружении, другие со всяческими курениями для костра. Некоторые добавляют, что несли еще золотые и серебряные кубки и царское одеяние. (3) Ему приготовили лошадь (он уже не мог идти пешком по болезни), но у него не хватило сил сесть на нее, и его понесли на носилках.

На нем был, по индийскому обычаю, венок, и он пел по-индийски. Инды говорят, что это были гимн и славословия богам. (4) Коня, на котором он собирался ехать (это был царский конь, нисейской породы), он, прежде чем взойти на костер, подарил Лисимаху, одному из почитателей его мудрости. Кубки и ковры, которыми Александр велел украсить костер, он роздал сопровождавшим его.

(5) Взойдя на костер, он возлег торжественным образом. Все войско глядело на него, но Александру это зрелище, где центральным лицом был его друг, показалось невыносимым. Другим же казалось чудом, что тело в огне остается совершенно неподвижным.

(6) Когда, рассказывает Неарх, те, кому было приказано, подожгли костер, грянули трубы (так велел Александр), все войско подняло тот крик, с которым оно ходило в сражения, слоны закричали пронзительно и воинственно все воздали честь Калану. Вот что записали об инде Калане писатели, заслуживающие доверия, и людям стоит узнать об этом: стоит понять, до какой степени сильна и непобедима человеческая воля, стремящаяся выполнить желаемое.

Александр, придя в Сузы, отослал Атропата в его сатрапию; Абулита же и его сына, Оксафра, за худое управление Сузами велел казнить. (2) Много преступлений совершено было правителями в землях, завоеванных Александром, по отношению к храмам, гробницам и самим подданным: поход царя в землю индов слишком затянулся, и казалось невероятным, что он вернется, пройдя через земли стольких народов, сражаясь столько раз со слонами; считали, что он погибнет где-нибудь за Индом или Гидаспом, за Акесином или Гифасом.

(3) Бедствия, перенесенные им в земле гадросов, еще больше утвердили азийских сатрапов в мысли, что беспокоиться им относительно возвращения Александра нечего. Говорят, что Александр в это время стал более склоняться к тому, чтобы доверять жалобам и ничуть в них не сомневаться. Он готов был страшно наказывать даже за мелкие проступки, считая, что люди, способные на них, могут совершить и великие преступления.

(4) В Сузах отпраздновали свадьбы и он сам, и его «друзья». Он, по словам Аристобула, взял в жены старшую дочь Дария, Барсину, и еще младшую из дочерей Оха, Парисатиду. Была уже его женой и Роксана, дочь бактрийца Оксиарта. (5) Гефестиона он женил на Дрипетиде, дочери Дария, сестре своей жены: он хотел, чтобы дети Гефестиона и его были двоюродными.

Кратеру он дал в жены Амастрину, дочь Оксиатра, Дариева брата; Пердикке – дочь Атропата, сатрапа Мидии; (6) Птолемея, телохранителя, и Эвмена, царского секретаря, женил на дочерях Артабаза, одного на Артакаме, другого на Артониде; Неарха на дочери Барсины и Ментора; Селевка на дочери Спитамена, бактрийца. Таким образом переженил он человек 80 «друзей» на дочерях знатнейших персов и мидян.

Браки совершены были по персидскому обычаю. (7) Для женихов поставлены были в один ряд кресла; вкусив от напитка, невесты подошли и сели, каждая возле своего нареченного; те обняли и поцеловали их. Царь подал пример; браки всех совершены были одновременно.

Этот поступок Александра сочли одним из доказательств его простого и дружественного обращения с «друзьями». (8) Мужья, каждый со своей женой, ушли к себе. Приданое всем дал Александр. Были и другие македонцы, женившиеся на азийских женщинах; Александр велел составить их поименные списки (оказалось их больше 10 000), и все они получили от него свадебные подарки.

Александр решил, что теперь как раз время уплатить солдатские долги. Он велел составить списки, кто сколько должен, чтобы выдать соответствующие суммы. Вначале только немногие записали свои имена, боясь, что Александр устраивает проверку, кому из солдат не хватает жалованья и кто слишком роскошествует.

(2) Когда Александру доложили, что только немногие внесли свои имена в списки и что большинство скрывает свои долговые обязательства, он изругал солдат за их недоверчивость: и царь должен говорить только правду своим подданным, и те, кем он правит, не должны сомневаться в правдивости своего царя.

(3) В лагере были поставлены столы и на них положены деньги; ведающим раздачей он приказал уплачивать долги каждого, кто предъявит долговое обязательство, не записывая больше имен. Солдаты положились на слово Александра, и то обстоятельство, что они остались неузнанными, было для них еще приятнее, чем избавление от долгов. Говорят, что войску было в тот раз пожаловано около 20 000 талантов.

(4) Роздал он разным людям и дары, разные в зависимости от их сана или доблести, обнаруженной в сражениях. Он увенчал золотыми венками людей, отличившихся своим мужеством: прежде всего Певкеста, прикрывшего его щитом; (5) затем Леонната, который тоже прикрыл его щитом, прошел всю войну с индами и одержал победу над оритами: во главе оставленного ему войска он одолел в бою восставших оритов и соседей их и, по-видимому, превосходно все уладил в их земле.

(6) Затем увенчал он Неарха в награду за путешествие от земли индов по Великому морю, – он в это время уже прибыл в Сузы, – затем Онесикрита, кормчего корабля, на котором ехал царь, и еще Гефестиона и остальных телохранителей.

Пришли к нему сатрапы из новых городов и завоеванных земель; с ними прибыло около 30 000 юношей, вошедших в тот возраст, о котором Александр говорил, что это «потомки». У них было македонское вооружение, и обучены они были македонским военным приемам.

(2) Македонцев, говорят, раздосадовало их прибытие: они решили, что Александр принимает всяческие меры к тому, чтобы не так уж нуждаться в македонцах. Великой печалью было для них видеть на Александре мидийскую одежду; заключение браков по персидскому закону пришлось многим не по душе, в том числе и некоторым женихам, хотя они получили высокую честь оказаться наравне с царем.

(3) Огорчало их и то, что Певкест, сатрап Персии, перенял и персидский наряд, и персидский язык на радость Александру, с удовольствием глядевшему на это превращение в варвара; огорчало и то обстоятельство, что конные бактрийцы, согды, арахоты, заранги, арии, парфяне, а из персов так называемые эваки были зачислены по лохам в конницу «друзей» (выбирали тех, кто выдавался знатностью, красотой или другими достоинствами).

(4) Из них образовали пятую гиппархию, не целиком, правда, из азийцев, но так как вся конница была увеличена, то в нее набирали и варваров. К агеме причислили Кофета, сына Артабаза, Гидарна и Артибола, сыновей Мазея, Сисина и Фрадасмана, детей Фратаферна, сатрапа Парфии и Гиркании, Итана, сына Оксиарта, брата Роксаны, Александровой жены, Айгобара и его брата Мифробая; начальником был поставлен бактриец Гистасп.

(5) Всем дали вместо варварских метательных копий македонские копья. Все это огорчало македонцев, так как свидетельствовало о том, что Александр склоняется в душе к варварам, а македонские обычаи и сами македонцы у него в пренебрежении.

Александр велел Гефестиону вести большую часть пехоты к Персидскому морю, а сам посадил на суда (флот его прибыл в Сузиану) щитоносцев, агему и небольшой конный отряд «друзей» и вместе с ними стал спускаться по реке Эвлею к морю.

(2) Недалеко от ее устья он оставил большинство пострадавших судов, а сам с наиболее быстроходными судами выплыл из Эвлея в море, направляясь к устью Тигра. Остальные же его суда были отведены вниз по Эвлею до канала, прорытого от Тигра к Эвлею, и по этому каналу переправлены в Тигр.

(3) Между Тигром и Евфратом заключена срединная часть Ассирии (поэтому местные жители и называют эту страну Междуречьем). Тигр протекает по местности, которая гораздо ниже, чем область, где течет Евфрат; он принимает в себя множество каналов из Евфрата, а кроме того, множество притоков.

Они значительно прибавляют ему воды, и, приняв их, он течет уже полноводной рекой, через которую, вплоть до самого ее впадения в море, нигде нельзя перейти, так как на орошение вода из него не уходит вовсе. (4) Суша здесь выше воды; река не растекается по каналам и не впадает в другую реку, а, наоборот, принимает в себя ряд притоков; оросить из нее землю нигде невозможно.

(5) В Евфрате вода стоит гораздо выше; всюду она вровень с берегами; от реки проведено много каналов; в одних вода не пересыхает, и население обоих берегов берет оттуда воду, другие прокапывают на то время, когда есть особая нужда в воде для орошения земли: дождей там бывает мало. Поэтому в Евфрате уже недалеко от впадения в море воды мало: и в устье своем он совсем илист и мелок.

(6) Александр, проплыв вдоль побережья Персидского залива расстояние между устьями Эвлея и Тигра, поднялся по Тигру до самого лагеря, где Гефестион расположился со всем войском. Отсюда отплыл он в Опиду, город на Тигре. (7) Поднимаясь по реке, он угладил ее течение, велев уничтожить все плотины и шлюзы, сделанные персами, чтобы враг, сильный флотом, не смог проникнуть в их страну с моря.

Придумано это было потому, что персы не были народом мореплавателей. Частые шлюзы делали плавание вверх по Тигру затруднительным; Александр же сказал, что те, кто силен оружием, не нуждаются в подобных хитростях. С легкостью разрушая эту усердную работу персов, Александр не заботился о собственной безопасности: он на деле доказал, что ставит ее ни во что.

Прибыв в Опиду, он собрал македонцев и заявил, что он увольняет солдат, негодных к военной службе по старости или по увечьям; он отошлет их на родину и даст каждому с собой столько, что дома земляки будут им завидовать, а другие македонцы загорятся желанием взять на себя их труды и опасности.

(2) Александр рассчитывал, что македонцы обрадуются его словам. Они же, решив, что Александр их уже презирает, считая вообще негодными для военного дела, обиделись – и не без основания – на эту речь Александра. Во всем войске вообще было много недовольных: македонцев раздражала и персидская одежда царя, говорившая о том же, и наряд варваров-эпигонов, придавший им обличье македонцев, и зачисление иноплеменных всадников в отряды «друзей».

(3) Солдаты не выдержали и закричали – пусть он уволит всех и воюет вместе со своим отцом: это был насмешливый намек на Амона. Александр, услышав это (стал он в то время уже раздражительнее и, привыкнув к варварской угодливости, относился к македонцам не с прежним благодушием), соскочил с трибуны вместе с другими военачальниками, приказал схватить явных смутьянов и подстрекателей и сам рукой указал щитоносцам, кого надо взять.

Взяли человек 13. Александр приказал вести их на казнь. В испуганной толпе воцарилось молчание, и Александр, снова поднявшись на трибуну, сказал так:

«Не затем, чтобы удержать вас от возвращения вашего домой, македонцы, будет сказано мной это слово (по мне, вы можете уходить, куда хотите), но чтобы вы поняли, кем вы стали и с кем расстаетесь. (2) Я начну, как и полагается, с отца моего Филиппа. Филипп застал вас нищими-бродягами; одетые в кожухи, пасли вы в горах по нескольку штук овец и с трудом отстаивали их от иллирийцев, трибалов и соседей-фракийцев.

Он надел на вас вместо кожухов хламиды, свел вас с гор на равнины, сделал вас грозными противниками для окрестных варваров; научил охранять себя, полагаясь не на природные твердыни, а на собственную доблесть; поселил вас по городам, упорядочил вашу жизнь, воспитав вас в добрых обычаях и законах.

(3) Над теми самыми варварами, которые раньше уводили вас в плен и уносили ваше добро, он поставил владыками вас, прежних рабов и подданных; присоединил к Македонии большую часть Фракии; захватил на побережье самые удобные места и тем расширил торговлю с нашей страной; дал возможность спокойно разрабатывать рудники.

(4) Он вручил вам власть над фессалийцами, а вы раньше умирали от страха перед ними; унизив фокейцев, открыл вам широкий и удобный путь в Элладу, а раньше он был узок и труден; афинян и фиванцев, которые вечно строили козни Македонии, он унизил до такой степени – и тут уже с нашей помощью, – что не вы платите дань афинянам и не вы подчиняетесь фиванцам, но они, до известной степени, трудятся для нашей безопасности.

(5) Он навел порядок в Пелопоннесе; его объявили полновластным вождем всей Эллады в походе на Персию, и это придало ему славы не меньше, чем всему македонскому народу.

(6) Все это было сделано моим отцом для вас; дела его, если рассматривать их сами по себе, велики, но они ничтожны, если их сравнивать с нашими. Я получил от отца несколько золотых и серебряных кубков; в сокровищнице не оставалось и 60 талантов, а долгов у Филиппа было до 500 талантов.

Я взял в долг еще 800; отправился из страны, которая и вас не могла прокормить досыта, и сразу же распахнул перед вами дорогу через Геллеспонт, хотя персы тогда и были господами на море. (7) Победив с помощью конницы сатрапов Дария, я прибавил к вашим владениям всю Ионию, всю Эолиду, обе Фригии, Лидию; осадил и взял Милет. Все остальные земли, добровольно присоединившиеся, я отдал в пользование вам.

(8) Блага Египта и Кирены, приобретенные мною мирным путем, принадлежат вам; Келесирия, Палестина и Междуречье – ваши владения; Вавилон, Бактры и Сузы – ваши; богатства лидийцев, сокровища персов, блага индов и Внешнее море – ваши; вы – сатрапы; вы – стратеги; вы – таксиархи. (9) Что досталось мне от этих трудов, кроме этой порфиры и этой диадемы?

Для себя я не приобрел ничего; никто не укажет моих сокровищниц, кроме тех, в которых лежит добро ваше или сохраняемое для вас. Для себя мне его беречь не к чему: я ем тот же хлеб, что и вы, и сплю так же, как вы. Думаю, впрочем, что я не ем так, как некоторые любители роскоши среди вас, и знаю, что я бодрствовал затем, чтобы вы могли спокойно спать».

«Я приобрел, скажете вы, все это ценой ваших трудов и мучений и только распоряжался вами, сам не трудясь и не мучаясь. Кто из вас трудился больше меня… или я за него? Пусть разденется и покажет свои раны тот, у кого они есть; и я, в свою очередь, покажу свои. (2) У меня на теле спереди нет живого места; нет оружия, которым сражаются врукопашную или издали и которое не оставило бы на мне своих следов.

Я был ранен мечом, в меня попадали стрелами с лука и с машины; много ударов нанесли мне камнями и бревнами – за вас, за вашу славу, за ваше богатство. Я провел вас победителями через всю землю, через море, через все реки, горы и все равнины; (3) я женился по тому же обряду, что и вы, и у многих из вас дети будут родственниками моим детям.

У кого были долги, я их уплатил, не особенно расспрашивая, почему они были наделаны, хотя вы получали такое жалованье и столько грабили, когда после осады начинался грабеж. У большинства из вас есть золотые венцы: неувядаемая память вашей доблести и оказанного от меня почета. (4) А кто погиб, у того славной была смерть, могила его известна; большинству воздвигнуты дома медные статуи; родители живут в почете и освобождены от всех повинностей и налогов. Не было под моим предводительством среди вас человека, который бы погиб, убегая с поля битвы».

(5) «А теперь я собирался отослать тех из вас, кто негоден к военной службе, и отослать так, чтобы дома им завидовали. Если же вы хотите уйти все, ступайте все и, придя домой, объявите, что Александра, своего царя, который победил персов, мидян, бактрийцев и саков; (6) покорил уксиев, арахотов и дрангов, завоевывая Парфию, Хореем и Гирканию до Каспийского моря, перешел через Кавказ за Каспийскими Воротами; переправился через Окс, Танаис, а затем и через Инд, через который никто не смог переправиться, кроме Диониса; переправился через Гидасп, Акесин и Гидраот, (7) и переправился бы и через Гифас, если бы вы не помешали; проплыл по Великому морю, спустившись туда по одному и по другому рукаву Инда; прошел через пустыню гадросов там, где раньше никто не проходил с войском; по пути присоединил еще Карманию и землю оритов, в то время как его флот шел от земли индов в Персидское море, – этого царя вы оставили в Сузах и ушли, бросив его под охраной побежденных варваров. Такое известие принесет вам, пожалуй, славу среди людей и милость от богов. Ступайте».

Окончив свою речь, он стремительно соскочил с трибуны и ушел в царский дворец; забросил всякую заботу о себе и не показался на глаза никому из друзей. Не показался и на следующий день.

На третий же он вызвал избранных персов, распределил между ними начальство над полками и дал право целовать себя только тем, кому он дал титул «родственников». (2) Пораженные его словами, македонцы первую минуту в полном молчании стояли перед трибуной; за царем никто не пошел, кроме его приближенных и телохранителей; большинство не знало, что сказать или сделать; не хотели ни оставаться, ни уходить.

(3) Когда же им объявили о том, что касалось персов и мидян, о том, что начальство над воинами вручается персам; варварское войско делится на лохи; македонские имена будут даны персам: будет какая-то персидская агема; будут персы– «пешие друзья»; отряд «серебряных щитов» будет персидским, так же как конница «друзей» и царская ее агема, (4) то, уже не помня себя, они бегом ринулись к царскому дворцу: бросили перед дверями свое оружие, в знак того, что они пришли к царю как умоляющие и, стоя перед дверьми, стали кричать и требовать, чтобы их впустили: они желают выдать виновников того беспорядка и тех, кто первыми подняли крик; они не уйдут от дверей ни днем, ни ночью, если Александр над ними не сжалится.

(5) Когда Александру донесли об этом, он поспешно вышел из дворца; видя, как они смирились, слыша их крики и рыдания, он сам заплакал. Он порывался что-то спросить; они продолжали стоять в позе просителей. (6) Наконец, некий Каллин, человек почтенный по своему возрасту и положению в коннице «друзей», сказал следующее: «Царь, македонцев огорчает то, что ты уже породнился с некоторыми персами; персы зовутся “родственниками” Александра и целуют тебя; из македонцев же никто не вкусил этой чести».

(7) Александр прервал его: «Всех вас считаю я своими “родственниками” и отныне так и буду вас называть». Тогда Каллин подошел и поцеловал его, и то же сделал каждый желающий. После этого, подняв свое оружие, с криком и пением пеана, они возвратились в лагерь. (8) Александр за это принес жертву богам, каким у него было в обычае, и устроил пиршество для всех, за которым сидели: он сам, вокруг него македонцы, рядом с ними персы, а за ними прочие иноплеменники, чтимые за свой сан или какие-либо заслуги.

Александр и его сотрапезники черпали из одного кратера и совершали одинаковые возлияния, которым предшествовали обрядовые действия, совершенные эллинскими прорицателями и магами. (9) Молились о ниспослании разных благ и о согласии и единении царств Македонского и Персидского. Говорят, что участников пира было 9000, и все они совершили одно и то же возлияние и после него запели пеан.

После этого македонцы, которых старость или какое-нибудь увечье сделали негодными для военной службы, отошли от Александра в добром расположении. Оказалось их около 10 000. Александр выдал им жалованье не только за истекшее время, но и за то, которое случится им провести в дороге на возвратном пути домой. (2) Сверх жалованья дал он каждому еще по таланту.

Детей, прижитых от азийских женщин, он велел оставить у него: пусть не приходит с ними в Македонию раздор, который, конечно, возникнет у иноплеменников, рожденных от женщин-варварок, и у детей, оставленных дома, а также и у матерей их. Он сам позаботится о том, чтобы во всем воспитать их по-македонски и сделать из них воинов-македонцев; когда они войдут в возраст, он сам приведет их в Македонию и передаст отцам.

(3) Таковы были неверные и неопределенные обещания уходящим, но, чтобы дать им крепкое доказательство своего дружеского и любовного отношения, он решил отправить с ними, в качестве охранителя и вождя, Кратера, человека, которого он считал самым верным и которым дорожил пуще глаза. Перецеловав всех, расстался он с плачущими, плача сам.

(4) Кратеру он велел довести их домой, а затем взять на себя управление Македонией, Фракией и Фессалией и охрану эллинской свободы. Антипатру он велел привести молодых македонцев на смену отосланным домой. Вместе с Кратером отправил он и Полиперхонта в качестве его помощника: если с Кратером случилось бы что-либо в дороге (он был уже слаб, когда его отпускал Александр), то чтобы солдаты в пути не остались без предводителя.

(5) Ходили темные слухи, распускаемые людьми, которые объясняют царские поступки тем охотнее, чем они сокровеннее: они стремятся достоверное истолковать в худшую сторону, далеко от истины, потому ли, что им это кажется правдоподобнее, или по собственной злобе. Говорили, что Александр, поддавшись, наконец, наветам матери на Антипатра, пожелал удалить его из Македонии.

(6) Может быть, это удаление Антипатра отнюдь не означало опалу, а имело целью предотвратить превращение простого разногласия во вражду, уже неисцелимую. Оба, и Антипатр и Олимпиада, не переставая писали Александру: он – о высокомерии Олимпиады, о ее резкости, о вмешательстве во все дела, для матери Александра вовсе неблаговидном. Рассказывают, что Александр, получая эти сообщения о своей матери, сказал однажды, что квартирную плату за десять месяцев взыскивает она непомерную.

(7) Она же писала, что уважение и почет, оказываемые Антипатру, вскружили ему голову, что он забыл, кому он этим обязан; что он считает себя вправе занять первое место в Македонии и Элладе. По-видимому, все эти наветы на Антипатра произвели на Александра большое впечатление: для царства они были страшнее. Александр, однако, не обнаружил ни в словах, ни в поступках ничего, что дало бы повод заключить о его изменившемся отношении к Антипатру… [Фрагмент текста до настоящего времени не сохранился.]

Гефестион испугался этих слов и против воли помирился с Эвменом, который охотно пошел на мир. На этом пути Александр, говорят, увидел равнину, отведенную для царских кобылиц. Геродот рассказывает, что долина эта называется Нисейской и кобылицы нисейскими. Раньше лошадей было около полутораста тысяч, но Александр застал там немногим больше 50 000: большинство кобылиц было похищено разбойниками.

(2) Рассказывают, что Атропат, сатрап Мидии, привел тут к нему сотню женщин; это были, по его словам, амазонки. Одеты они были как мужчины-всадники, только вместо копий держали секиры и легонькие щиты вместо тяжелых. Говорят, что правая грудь у них меньше; во время битвы она у них наружу.

(3) Александр велел убрать их из войска, чтобы македонцы или варвары не придумали чего-либо в издевку над ними, но велел передать их царице, что он сам придет к ней, так как желает иметь от нее детей. Обо всем этом нет ни слова ни у Аристобула, ни у Птолемея, вообще ни у одного писателя, рассказу которого о таком исключительном событии можно было бы поверить.

(4) Я же не думаю, чтобы племя амазонок сохранилось до времени, предшествующего Александру, а то Ксенофонт должен был упомянуть о них, упоминая и фасиан, и колхов, и другие варварские племена, по чьим землям эллины прошли, выйдя из Трапезунта или еще не дойдя до него. Здесь они наткнулись бы на амазонок, если бы амазонки тогда еще жили.

(5) Что вообще не существовало племени этих женщин, этого я не допускаю: столько и каких поэтов их воспевало. Известен рассказ о том, что к ним послан был Геракл, который привез в Элладу пояс царицы их Ипполиты, что афиняне, под предводительством Фезея, первые одержали победу над этими женщинами, пришедшими в Европу, и отбросили их назад. Битва между афинянами и амазонками изображена Миконом наравне с битвой между афинянами и персами.

(6) И Геродот часто рассказывает о них, и те, кто произносил похвальное слово афинянам, павшим на войне, упоминали, как об одном из важнейших событий, о сражении афинян с амазонками. А если Атропат показал Александру женщин-наездниц, то, думаю, показал он ему каких-то варварок, умевших ездить верхом и одетых в одежду, которая считалась одеждой амазонок.

В Экбатанах Александр принес жертву, которую обычно приносил при обстоятельствах благоприятных, учредил состязания гимнастические и мусические. Бывали у него и попойки в дружеском кругу. В это время Гефестион почувствовал себя плохо. Шел седьмой день его болезни; рассказывают, что стадион как раз в этот день был полон, так как происходили гимнастические состязания между детьми.

Когда Александру сказали, что Гефестиону плохо, он поспешил к нему, но уже не застал его в живых. (2) О горе Александра писали по-разному. Что горе это было велико, в этом согласны все. О поведении же Александра рассказывают по-разному, в зависимости от того, относился писавший к Гефестиону и самому Александру благожелательно или же злобствовал и завидовал.

(3) Написаны были всякие нелепости, но одни, думается мне, считали, что слова и поступки Александра, продиктованные ему великой скорьбю о самом дорогом для него человеке, послужат к его чести, а другие, что они его позорят, потому что они не к лицу ни царю вообще, ни Александру в особенности. Одни рассказывают, что он упал на труп друга и так и пролежал, рыдая, большую часть дня.

Он не хотел оторваться от умершего, и друзья увели его только силой. (4) Другие говорят, что он провел таким образом целый день и целую ночь. Некоторые добавляют, что он повесил врача Главкию будто бы за плохое лечение, по словам же других, за то, что он спокойно смотрел, как Гефестион напивается допьяна.

Что Александр обрезал над трупом свои волосы, это я считаю вполне вероятным, как и некоторые другие поступки, в которых он подражал Ахиллу, бывшему для него образцом с детских лет. Некоторые рассказывают, что он сам правил колесницей, везшей тело; это, по-моему, совершенно невероятно.

(5) По словам других, он велел сравнять с землей храм Асклепия в Экбатанах: поступок варварский и совершенно не соответствующий обычаям Александра, подобающий скорее Ксерксу, велевшему, говорят, в дерзостном превозношении над божеством, бросить в Геллеспонт оковы, дабы наказать Геллеспонт.

(6) Довольно вероятным кажется мне другой рассказ: отправившись в Вавилон, Александр встретил по дороге много посольств из Эллады, в том числе и послов из Эпидавра, Александр удовлетворил их просьбы, послал с ними приношения Асклепию, но при этом сказал: «Немилостиво обошелся со мной Асклепий; не сохранил мне друга, который был мне дороже глаза».

(7) Он велел вечно чтить Гефестиона как героя; об этом пишет большинство. Некоторые же рассказывают, что он отправил к Амону спросить, разрешает ли он приносить Гефестиону жертвы как богу. Амон не разрешил.

(8) Все единогласно утверждают, что в течение трех дней после смерти Гефестиона Александр ничего не ел, не приводил себя в порядок, а лежал, рыдая, или скорбно молчал. Он велел приготовить Гефестиону в Вавилоне костер, стоимостью 10 000 талантов, а по словам некоторых, и дороже, и приказал облечься в траур всей варварской земле. (9) Многие из друзей Александра, в угоду ему, посвятили себя и свое оружие умершему Гефестиону.

Это была выдумка Эвмесна, о недавней ссоре которого с Гефестионом мы говорили. Он сделал это, чтобы Александр не подумал, будто бы он радуется смерти Гефестиона. (10) Хилиархом конницы «друзей» вместо Гефестиона Александр никого не назначил: имя Гефестиона не должно было исчезнуть в войске; хилиархия именовалась Гефестионовой и перед ней несли знамя, выбранное Гефестионом.

Александр задумал устроить гимнастические и мусические состязания, которые были бы гораздо славнее прежних и по количеству участников, и по расходам на устройство: подготовлено было 3000 состязающихся. Говорят, что короткое время спустя они состязались на похоронах Александра.

Много времени отдано было скорби, и, наконец, сам он стал отвлекаться от нее, и еще больше помогали ему в этом друзья. Тогда же предпринял он поход на коссеев, воинственных соседей уксиев. (2) Живут коссеи в горах по деревням, построенным в неприступных местах; когда неприятель приближается к ним, они или все уходят на вершины гор, или убегают, кому как удастся, – и войско, посланное против них, ничего с ними поделать не может.

Когда оно уйдет, они возвращаются опять к разбою, которым и живут. (3) Александр уничтожил это племя, хотя и выступил зимой. Ему не помешали ни зима, ни бездорожье – ни ему, ни Птолемею, сыну Лага, который командовал частью войска. В военных предприятиях Александру ничто помешать не могло.

(4) Возвращаясь в Вавилон, он встретил посольство от ливийцев: ему воспели хвалу и увенчали его как царя Азии. За ними пришли посольства из Италии, от бреттиев, луканов и тирренов. Говорят, прислали посольство и карфагеняне; пришли послы от эфиопов и европейских скифов; пришли кельты и иберы просить дружбы. Эллины и македоняне впервые услышали их имена и увидели их одеяния.

(5) Рассказывают, что они поручали Александру рассудить их взаимные споры. Тогда-то в особенности Александр и самому себе, и окружающим явился владыкой мира. Арист и Асклепиад, писавшие о деяниях Александра, говорят, что посольство к нему прислали и римляне. Александр, встретившись с этим посольством, осмотрел парадную одежду послов, обратил внимание на их усердие и благородную манеру держать себя, расспросил об их государственном строе – и предсказал Риму будущую его мощь.

(6) Я сообщаю об этом, как о событии не безусловно достоверном, но и не вовсе невероятном. Следует, однако, сказать, что никто из римлян не упоминает об этом посольстве к Александру и о нем не пишут ни Птолемей, сын Лага, ни Аристобул, историки Александра, которым я наиболее доверяю.

А кроме того, невероятно, чтобы Римское государство, пользовавшееся тогда наибольшей свободой, послало посольство к чужеземному царю, царствующему тем более так далеко от их родины, причем их к этому не вынуждал ни страх, ни расчет, а ненависть к тиранам и самому имени их была в них так сильна, как только может быть.

Отсюда он послал Гераклида, сына Аргея, с кораблестроителями в Гирканию. Он велел ему рубить лес на гирканских горах и строить военные корабли с палубами и без палуб по эллинскому образцу. (2) Ему очень хотелось узнать, с каким морем соединяется море Каспийское, называемое и Гирканским: с Эвксинским, или же Великое море, обойдя индов с востока, вливается в Гирканский залив; он открыл ведь, что Персидское, или так называемое Красное море, представляет залив Великого моря.

(3) Никто еще не открыл, где начинается Каспийское море, хотя вокруг него живет немало племен и в него впадают судоходные реки: из Бактрии сюда течет Окс, самая большая из азийских рек, кроме индийских; пройдя через землю скифов, впадает в это море Яксарт. Большинство утверждает, что Аракс, текущий из Армении, впадает туда же. Это самые большие реки.

(4) Есть много других, которые или впадают в них, или сами доходят до этого моря; некоторые из них были известны воинам Александра, прошедшим по этим землям; другие, находящиеся, вероятно, по ту сторону залива, в земле скифов-кочевников, совершенно неизвестны.

(5) Александр, перейдя с войском через Тигр, по пути к Вавилону встретился с халдейскими предсказателями. Они отвели его в сторону от его спутников и стали уговаривать не входить в Вавилон: было им предсказание от бога Бела, что посещение Вавилона о ту пору будет для него не к добру. (6) Он же ответил им стихом из Еврипида. Вот этот стих:

«Царь, – сказали халдеи, – не иди по крайней мере сам и не веди свое войско, глядя на закат; обойди лучше город с востока». (7) Сделать это было, однако, трудно по причине бездорожья. Его уже вело божество той дорогой, на которой и надлежало ему найти смерть.

И, пожалуй, лучше ему было уйти горячо любимым во всем блеске славы и не дожить до какого-нибудь несчастья, обычного для людей. Поэтому-то, конечно, Солон и уговаривал Креза ожидать конца долгой жизни и раньше не провозглашать счастливым ни одного человека.

(8) Для Александра смерть Гефестиона была великим несчастьем; думается мне, что Александр предпочел бы скорее умереть, чем пережить его, также как, думаю, и Ахилл пожелал бы скорее умереть раньше Патрокла, чем стать мстителем за его смерть.

Были у него и подозрения насчет халдеев: он считал, что они препятствовали ему войти в Вавилон, имея в виду собственные выгоды, а вовсе не волю божества. Дело в том, что посередине Вавилона находился храм Бела, огромный, выстроенный из обожженных кирпичей, сплоченных асфальтом. (2) Этот храм, так же как и остальные святыни Вавилона, уничтожил Ксеркс, когда возвращался из Эллады.

У Александра было решение их восстановить, – по словам одних, на старых фундаментах (для этого он велел вавилонянам вынести оттуда строительный мусор); по словам других, в размерах больших, чем раньше. (3) Так как в его отсутствие те, кому эта работа была поручена, работали лениво, то он решил поручить это дело войску в полном его составе. Ассирийские же цари уделили богу Белу в дар много земли и много золота.

(4) На доходы от этого и был когда-то построен храм и приносились богу жертвы; теперь же халдеи распоряжались сокровищами бога, а тратить прирост от них было некуда. Александр и подозревал, что они не хотят, чтобы он вступил в Вавилон из боязни, как бы им, по скором восстановлении храма, не лишиться пользования этими средствами.

(5) Аристобул, однако, рассказывает, что Александр решил послушаться их относительно обходного пути: в первый же день он расположился лагерем на Евфрате, а на следующий двинулся в путь, имея реку по правую от себя сторону: он хотел обойти западную часть города и войти в него, глядя на восток.

(6) Сделать это было нельзя по причине бездорожья: подойдя к городу с запада и затем повернув на восток, он оказался перед топким болотом и, таким образом, и добровольно, и против воли оказал неповиновение богу.

Рассказывает Аристобул и следующее: Аполлодор-амфиполит, один из «друзей» Александра, был назначен стратегом войска, которое Александр оставил Мазею, сатрапу Вавилона. Оказавшись вместе с Александром, по возвращении его от индов, он увидел, как жестоко расправляется Александр с сатрапами, поставленными в разных странах, и написал своему брату Пифагору (Пифагор предсказывал будущее по внутренностям жертв), прося погадать ему, будет ли он благополучен.

(2) Пифагор ответил ему письмом, в котором спрашивал, кого он так боится, что хочет получить предсказание. Тот отписал ему, что больше всего он боится самого царя и Гефестиона. Пифагор принес жертву, чтобы погадать сначала относительно Гефестиона. В печени животного не видно было одной доли, и Пифагор, написав письмо, запечатал его своей печатью и отправил Аполлодору из Вавилона в Экбатаны, сообщая брату, что бояться Гефестиона ему нечего, так как вскоре он ему помехой не будет.

(3) Аристобул рассказывает, что Аполлодор получил это письмо за один день до смерти Гефестиона. Пифагор опять принес жертву, гадая об Александре, и на этот раз в печени жертвы опять не оказалось одной доли. Пифагор написал Аполлодору относительно Александра то же самое. Аполлодор не промолчал: он рассказал Александру о письме, рассчитывая выказать царю свою преданность тем, что уговорит его остерегаться возможной опасности.

(4) Александр, по словам Аристобула, поблагодарил Аполлодора, а Пифагора, придя в Вавилон, спросил, какое знамение дало ему повод так написать брату. Тот ответил, что в печени жертвы не было доли. На вопрос, что это предвещает, он ответил, что великое несчастье. Александр не только не рассердился на Пифагора, но стал оказывать ему больше уважения за то, что он честно сказал ему правду.

(5) Аристобул говорит, что все это узнал он от самого Пифагора. По его же словам, Пифагор впоследствии гадал Пердикке и Антигону: обоим вышло то же самое знамение, и Пердикка погиб, воюя с Птолемеем, а Антигон – в сражении с Лисимахом и Селевком при Ипсе.

(6) Сохранился еще рассказ об индийском мудреце Калане: готовясь взойти на костер, он перецеловал всех друзей, к Александру же подойти не захотел, сказав, что поцелует его при встрече в Вавилоне. На эти слова тогда не обратили внимания, а потом, когда Александр умер в Вавилоне, они встали в памяти тех, кто их слышал: это было предсказание о смерти Александра.

В Вавилоне к нему явились посольства от эллинов, но с какими делами каждое, об этом ничего не написано. Я думаю, что большинство явилось увенчать его, поздравить с победами, особенно с теми, которые он одержал в Индии, и сказать, как они рады его благополучному возвращению от индов. Александр принял их, оказал им подобающие почести и отослал обратно.

(2) Все статуи, изображения богов и разные предметы, посвященные им, которые Ксеркс вывез из Эллады в Вавилон, Пасаргады, Сузы или еще куда-нибудь в Азию, он отдал послам, чтобы они доставили это обратно. Говорят, что тогда в Афины были обратно привезены медные статуи Гармодия и Аристогитона, а также трон Артемиды Келкеи.

(3) Александр застал, по словам Аристобула, в Вавилоне флот, поднявшийся из Персидского моря вверх по Евфрату (начальником был Неарх), и другой, прибывший из Финикии: 2 пентеры от финикийцев, 3 тетреры, 12 триер и около 30 тридцативесельных судов. Их всех в разобранном виде доставили из Финикии к Евфрату, в город Фапсак; там их собрали и сбили, и они уже по реке спустились к Вавилону.

(4) Был у Александра, по словам Аристобула, выстроен еще флот, для которого он велел нарубить в Вавилонии кипарисов; в ассирийской земле только этих деревьев и много, других, годных для кораблестроения, нет. Корабельщики, гребцы, водолазы, добывавшие багрянок, и прочие труженики моря толпами шли к нему из Финикии и с остального побережья. У Вавилона Александр вырыл гавань, где могла пристать тысяча военных кораблей; возле гавани выстроил верфи.

(5) Миккалу-клазоменцу он вручил 500 талантов и отправил его в Финикию и Сирию с поручением набрать людей, знакомых с морским делом: одних соблазнить платой, других купить. Он задумал заселить побережье Персидского залива и тамошние острова.

Земля эта казалась ему не менее богатой, чем Финикия. (6) Флот он готовил, чтобы напасть на арабов под тем предлогом, что это единственные из здешних варваров, которые не прислали к нему посольства и ничем не выказали ему ни доброжелательства, ни уважения. На самом же деле, мне кажется, Александр был просто ненасытен в своих завоеваниях.

Рассказывают, что он услышал, будто арабы чтут только двух богов – Небо и Диониса: Небо потому, что оно видимо, на нем находятся звезды, а также и солнце, от которого людям такая великая и явная во всем польза, а Диониса за его славный поход к индам.

По мнению Александра, он был достоин того, чтобы арабы и его чтили как третьего бога, ибо он совершил подвиги, ничуть не меньшие, чем Дионис; одолев же арабов, он разрешит им, как индам, управлять страной по своим законам.

(2) К завоеванию подстрекали его и природные богатства страны: он слышал, что там по озерам растет корица; из деревьев, если их надрезать, вытекают мирра и ладан, а из кустов – киннамон; на лугах сам собой растет нард. Аравийское побережье, по рассказам, не меньше, чем индийское; около расположено множество островов, всюду имеются гавани, в которые может войти флот и возле которых можно основать города, в будущем цветущие и богатые.

(3) Ему сообщили, что напротив устья Евфрата в море находятся два острова: первый недалеко от впадения Евфрата, стадиях в 120 от морского берега и устья реки; он меньше другого и густо зарос разным лесом. Там находится храм Артемиды, и обитатели острова проводят жизнь вокруг этого храма; (4) на острове пасутся дикие козы и олени; они посвящены Артемиде и неприкосновенны: охота на них не дозволяется; только для жертв богине можно на них охотиться, тут запрета нет.

(5) По словам Аристобула, Александр велел назвать этот остров Икаровым, по острову Икара в Эгейском море; рассказывают, что Икар, сын Дедала, упал на этот остров, когда растаял воск, которым были скреплены его крылья. Он не летел поближе к земле, как приказал ему отец, а по неразумию своему высоко поднялся в воздух, и воск от солнца согрелся и потек. Икар оставил свое имя острову и морю: есть Икарово море и Икаров остров.

(6) Другой остров отстоит от устьев Евфрата на расстоянии дневного и ночного перехода при попутном ветре. Имя ему Тил. Он велик, гор там нет и лесов мало; но все посеянное и посаженное он растит в изобилии.

(7) Все это рассказал Александру отчасти Архий, которого он послал на тридцативесельном судне исследовать путь к арабам; он дошел до острова Тила, а дальше проникнуть не осмелился. Андросфен, посланный на другом тридцативесельном судне, прошел вдоль некоторой части Аравийского полуострова. Из посланных дальше всех зашел кормчий Гиерон из Сол, получивший от Александра тоже тридцативесельное судно.

(8) Ему было приказано проплыть вдоль всего Аравийского полуострова до Египта и Героополя. Дальше идти он не осмелился, хотя и проплыл вдоль значительной части Аравии. Вернувшись к Александру, он сообщил ему, что полуостров этот поражает своей величиной: он лишь немного меньше земли индов и глубоко вдается в Великое море.

(9) Люди, плывшие с Неархом от индов, видели эту землю, прежде чем повернуть в Персидский залив: она лежала недалеко, и они чуть-чуть не пристали к ней; кормчему Онесикриту этого хотелось. Неарх же говорит, что этому воспротивился он сам, так как после плавания по Персидскому заливу он должен сделать доклад Александру о том, за чем он был послан.

(10) А послан он не за тем, чтобы плавать по Великому морю, а чтобы ознакомиться с прилегающей к морю страной, ее обитателями, пристанями, колодцами, людскими обычаями, с тем, плодородна она или бесплодна. Именно благодаря этому решению войско Александра и уцелело. Оно не осталось бы цело, если б они поплыли дальше за аравийские пустыни, откуда, говорят, повернул обратно и Гиерон.

Пока строили триеры и рыли гавань возле Вавилона, Александр спустился по Евфрату к реке Паллакопе. Она отстоит от Вавилона стадиев на 800 и представляет собой канал, отведенный от Евфрата, а не настоящую реку, берущую начало от источников. (2) Евфрат, вытекая из гор Армении, зимней порой течет в берегах, потому что воды в нем немного. С наступлением же весны и особенно около летнего солнцеворота он становится полноводным и выходит из берегов, затопляя Ассирию.

(3) В это время на горах Армении тают снега, вода в реке сильно прибывает, поднимается вровень с берегами, выходит из них, и страна была бы затоплена, если бы воду не отвели по Паллакопе в болота и озера, которые, начинаясь от Паллакопы, идут до границ Аравии, растекаются большей частью по заболоченному пространству и оттуда вливаются в море множеством незаметных устьев.

(4) После таяния снегов, около захода Плеяд, Евфрат мелеет, но тем не менее значительная часть его вод уходит по Паллакопе в озера. Если бы на Паллакопе не было плотин, которые заставляют воду повернуть и уйти в свои берега, то весь Евфрат ушел бы в Паллакопу и Ассирия осталась бы без его вод.

(5) Сатрап Вавилонии с великим трудом преграждает Евфрату путь в Паллакопу, открыть который легко, так как почва здесь илистая и топкая, но именно в силу этих свойств она вбирает в себя речные воды и тем самым затрудняет работу по введению их обратно в речное русло: месяцев до трех этой работой бывает занято больше 10 000 ассирийцев.

(6) Эти рассказы побудили Александра прийти как-нибудь на помощь ассирийской земле. Он решил в том месте, где течение Евфрата направляют в Паллакопу, прочно преградить сток. Стадиях в 30 подальше земля оказалась каменистой; надо было прокопать здесь канал, соединить его со старым каналом, ведущим к Паллакопе, и тогда вода не просачивалась бы сквозь землю, так как грунт был твердый и воду нетрудно было бы в положенное время повернуть обратно.

(7) Ради этих работ Александр доплыл до Паллакопы и по ней спустился к озерам у аравийской земли. Наткнувшись там на прекрасное место, он основал там город, укрепил его и заселил эллинами-наемниками, которые согласились на это, и теми, которые по старости или увечности не годились для военной службы.

Уличив халдеев во лжи (несмотря на их предсказания, ничего плохого с ним в Вавилоне не случилось, но он все-таки торопился выехать из Вавилона раньше, чем приключится какая-нибудь беда), он смело отплыл к озерам, оставив Вавилон слева от себя. Часть флота у него заблудилась в узких проходах за неимением лоцмана; Александр послал его к ним, и он вывел суда на правильный путь.

(2) Существует такой рассказ: большинство могил ассирийских царей выстроено среди озер и болот. Александр во время плавания по озерам сам правил триерой; сильным ветром у него с головы снесло шапку с диадемой: шапка, как более тяжелая, упала в воду, а диадему ветер подхватил, и она застряла в тростниках, выросших на могиле какого-то древнего царя.

(3) Это он сам истолковал как знамение будущего, тем более что какой-то моряк, поплыв за диадемой, снял ее с тростника, но, чтобы не замочить ее, держал, плывя, не в руках, (4) а надел себе на голову. По словам многих, писавших об Александре, Александр подарил ему талант за усердие и велел отрубить голову, так как прорицатели тут же объявили: «Нельзя оставить на свете голову, на которой была царская диадема».

По словам же Аристобула, талант моряк получил, но был и высечен за то, что надел диадему. (5) Он же говорит, что диадему Александру доставил какой-то финикийский моряк; некоторые же называют Селевка. Это предвещало Александру смерть, а Селевку – великое царство.

Что из тех, кто принял власть после Александра, Селевк был самым крупным человеком, что он обладал наиболее царственным образом мыслей и правил обширнейшей после Александра страной – это, по-моему, не подлежит сомнению.

Вернувшись в Вавилон, Александр застал Певкеста, пришедшего из Персии; с собой он привел тысяч 20 персидского войска. Привел он немало коссеев и тапуров: ему сказали, что из племен, пограничных с Персией, это самые воинственные. Явился и Филоксен с войском из Карии, Менандр с войском из Лидии и Менид во главе со своей конницей.

(2) В это же время явились и посольства из Эллады; послы эти, сами в венках, подойдя к Александру, надели на него золотые венки, словно он был богом, а они феорами, пришедшими почтить бога. От него же недалека была уже кончина.

(3) Он поблагодарил персов за усердие, с которым они выполняли все приказания Певкеста, а самого Певкеста за их превосходное обучение; зачислил пришедших в македонские полки, десятником при каждой «декаде» назначил македонца, над ним македонца– «двудольника» и «десятистатерника» (так называли воина по жалованью, которое он получал: оно было меньше жалованья «двудольника» и больше обычного солдатского).

(4) Под их началом, таким образом, было 12 персов и замыкающий «декаду» македонец, тоже «десятистатерник», так что в «декаде» находилось четыре македонца, отличенных – трое жалованьем, а один властью над «декадой», и 12 персов. Вооружение у македонцев было свое, национальное; одни из персов были лучниками, другие имели дротики.

(5) В это время Александр часто производил учения на воде: триеры и те из тетрер, которые были на реке, неоднократно вступали в примерные сражения; состязались между собой гребцы и кормчие, и победители получали в награду венки.

(6) Пришли к нему от Амона феоры, которых он послал спросить, как полагается ему чтить Гефестиона. По их словам, Амон ответил, что полагается приносить ему жертвы как герою. Александр обрадовался этому ответу и с этого времени возвеличил Гефестиона как героя.

Клеомену, человеку худому, натворившему много несправедливостей в Египте, он послал письменный приказ. Я не упрекаю его за этот приказ, отданный из любви к Гефестиону (смерть этой любви не уничтожила) и в память о друге, а упрекаю за многое другое.

(7) В письме говорилось: выстроить Гефестиону храм в Александрии египетской, в самом городе и на острове Фарос, там, где на острове стоит башня, сделать его огромнейшим по величине и изумительнейшим по роскоши, назвать именем только Гефестиона и вырезать это имя на тех печатях, которыми купцы скрепляют свои договоры. (8) За это упрекать нечего; только, пожалуй, за то, что он прилагал великое старание к мелочам.

Очень упрекаю я его по следующему поводу. «Если я найду, – говорится в письме, – что и храмы Гефестиону выстроены хорошо, и жертвы в них совершаются как следует, то я прощу тебе все прежние проступки, и в дальнейшем, чтобы ты ни натворил, тебе от меня худого не будет». Не могу одобрить такого письма, посланного великим царем правителю большой страны и целого народа, тем более что правитель этот – человек плохой.

А конец Александра уже приближался. Аристобул рассказывает о таком знамении, предвещавшем будущее. Александр распределял по лохам в македонских полках солдат-персов, пришедших с Певкестом и приведенных с побережья Филоксеном и Менандром. Ему захотелось пить; он вышел, оставив царский трон пустым. (2) По обе стороны трона стояли ложа на серебряных ножках, на которых сидели «друзья».

Какой-то простой человек (некоторые говорят, что он был из числа находившихся под стражей, но не в цепях), видя, что трон и ложа пусты, а вокруг трона стоят евнухи («друзья» ушли вслед за царем), прошел среди евнухов, поднялся к трону и сел на него. (3) Евнухи не согнали его с трона, блюдя персидский обычай, а, разорвав свои одежды, стали бить себя в грудь и по лицу, будто случилось великое несчастье.

Когда Александру донесли об этом, он велел пытать севшего на трон, желая узнать, не совершил ли он этот поступок по приказу каких-то заговорщиков. Тот твердил только одно: ему и в голову не приходило участвовать в заговоре. Тем более, сказали прорицатели, не сулит это добра Александру.

(4) Несколько дней спустя после этого Александр принес богам положенные жертвы, молясь о счастливом ходе событий и исполнении некоторых предсказаний, и сел за стол с друзьями. Пирушка затянулась далеко за полночь. Рассказывают, что Александр роздал войску по лохам и сотням жертвенных животных и вина.

У некоторых записано, что он намеревался после попойки уйти в спальню, но ему повстречался Медий, самый верный человек среди тогдашних его приближенных, который попросил его к себе на пирушку; пирушка эта, по его словам, будет ему очень приятна.

В дворцовых дневниках стоит следующее: Александр пировал и пил у Медия; выйдя от него, он вымылся, лег спать, опять обедал у Медия и опять пил далеко за полночь. Уйдя с пирушки, он вымылся, вымывшись, немного поел и тут же заснул, потому что уже заболел лихорадкой. (2) Его вынесли на ложе для жертвоприношения, и он совершил его по своему каждодневному обычаю; возложив жертвы на алтарь, он улегся в мужской комнате и лежал до сумерек.

Тут он объявил военачальникам свои распоряжения относительно выступления в поход и отплытия: сухопутные войска должны быть готовы к выступлению через четыре дня; флот, на котором будет находиться и он, отплывает через пять. (3) Затем его на постели отнесли к реке; он взошел на судно, переправился через реку в парк, там опять вымылся и лег отдыхать.

На следующий день вымылся опять и принес положенные жертвы; улегшись в комнате, он беседовал с Медием. Военачальникам было приказано явиться с рассветом. (4) Распорядившись этим, он немного поел; его отнесли в комнату, и лихорадка целую ночь не оставляла его. На следующий день он вымылся и, вымывшись, принес жертву. Неарху и прочим военачальникам было велено быть готовыми к отплытию через три дня.

На следующий день он опять вымылся, завершил положенные жертвоприношения и возложил жертвы; лихорадка не утихала. Тем не менее, призвав военачальников, он приказал, чтобы все было готово к отплытию. Вечером он вымылся и, вымывшись, почувствовал себя плохо.

(5) На следующий день его перенесли в дом рядом с бассейном, и он принес положенные жертвы. Было ему худо, но все же он пригласил главных морских командиров и опять отдал приказ об отплытии. На следующий день его с трудом принесли к жертвеннику; он принес жертву и все-таки еще распорядился относительно отплытия.