Град на холме Некрасов Илья

Он налил по стаканчику, и мы выпили. Развалились в креслах, глядя в ясное небо.

– Главное это список. Он хранится в надёжном месте. Немногие видели его. Ещё мало кто знает, какие именно там фамилии.

– Вы хотите сказать…

– Да, ваша фамилия там. Вы участник… нашего досточтимого собрания. Так что здесь все свои, – он хохотнул. – Но список может и не всплыть, или всплыть по частям… Вы же умный человек. Плюс, умеете терпеть боль, держать удар… Но, к сожалению, не все таковы. В деле оказались замешаны случайные, невиновные люди.

Он немного помолчал, затем повернул голову в мою сторону:

– Тебя, что, ни разу не мучила совесть?

Я постарался ответить ему как можно более твёрдым взглядом:

– По какому поводу?

– Ты знаешь, – он указал рукой на дело курьера, лежавшее на столике. – Ты сфабриковал улики. Её звали Рей.

– Я знаю.

– Славно. Славно. Ей грозит пожизненное. Если привяжут к делу сильнее, то смертная казнь. Разве ты не думал об этом?.. Что, ни разу?

Мне не удалось выдержать взгляда, и я вновь уставился на стелу Вернадского.

Хоть что-то прояснилось… Француз давил туда же, куда и моя «ангел». Они оба хотели, чтобы я попался на крючок, который назывался Рей. Только ангелочек говорила о моей душе, а этот – о совести. Они думают, будто у меня есть то или другое. Спасибо за высокую оценку.

Кстати, галлюцинация давненько не попадалась на глаза. Вероятно, потому, что это уже не нужно. Или из-за того, что выбрался из запоя?

– Ты чего-то хочешь от меня, – выдохнул я перед собой, постаравшись показать подавленность в голосе.

– А – а… – довольно протянул француз. – Симпатии. Привязанность. Как я люблю их. Они делают вас управляемыми… Представь, что было бы, освободись вы от них. Сверхлюди? Полубоги? Нирвана? Нет. Вы бы погрузились в анархию и саморазрушительные войны. В этот век грань легко не заметить… В учебниках написано, что ранние люди жили в золотом веке, без войн и рабства. Но заря человечества не повторится, она рискует превратиться в закат, – он выпустил в стелу Вернадского струйку дыма. – Вы ступили в чужие земли и потеряли ориентиры. Как остаться самими собой? Вернуться к старым предрассудкам? Ну, если человечность, нравственность, частная собственность, относятся к ним, то – да. Мы, – Пьер бросил короткий взгляд в мою сторону, – как поводыри, ведущие не к свету, а сквозь свет. Если подумать, для вас же лучше. Большинство не способно выдержать сияния. Оно способно выжечь глаза.

– Но не твои?

Он недоуменно посмотрел на меня:

– Тебе нужно увидеть это. Время ещё есть.

– Куда? – мне оставалось лишь пошутить. – Это скажет Лео или сразу ты?

– Ну, да ладно. С этим чуть позже. Отнесись к поездке как ответной услуге.

Я понимал, что только теперь, после стольких лет работы, познакомился со своим настоящим боссом:

– Что мне делать?

– Эрасмуссен. Помнишь его? Он кое-что готовил для меня. Одну работу. И не доделал. Перегорел… Придётся самому засучить рукава. Но материалы оказались у тебя. Электронные книги. Ты их просматривал?

Я кивнул, кажется, начиная понимать, зачем я им понадобился. Я вляпался в дело с Эрасмуссеном и успел увидеть достаточно. А когда сотрудник уже «нагружен», рациональнее всего отработать его по полной. До конца. Чтобы не было жалко списать.

Тогда что делать? Бежать? Но в городе не скрыться. Вне его затопленные земли. Не выжить.

– Он работал по особой методике, – продолжал Пьер, – выискивая исторические параллели. Вся масса времени, от первых письменных источников до конца двадцатого века. Эрасмуссен не был лишён… гениальности, а это тяжёлое бремя. Почему ты так смотришь на меня?

– Н-ничего, просто… Зачем вам это… сейчас?

Он налил ещё по стаканчику и сказал:

– Очень хорошо, что ты не понимаешь, – он протянул ко мне свой стаканчик, чтобы чокнуться. – Поздравляю. Я проведу тебя сквозь свет. Если не возражаешь.

Через полчаса я вернул ему книги, и Пьер поблагодарил меня, а в качестве ответной дружеской услуги назвал один адрес. Адрес Аркологии. И посоветовал идти туда не по прямой, а через район, находившийся под гетто – через китайские кварталы. По его словам, впечатление будет полнее.

Из разговора я вынес ещё одно. ДеКлер обмолвился, что они с Эрасмуссеном не успели отработать вариант секты на основе «подправленного» буддизма. Из-за нехватки времени они остановились на создании идеологии псевдоязыческих сект. Однако в буддизме, который проник на запад, тоже были полезные бонусы. Отрицание прогресса, повиновение карме и стихийным непостижимым силам, запрет на сопротивление, установка на создание общин, замкнутых внутри себя…

Похоже, он сказал то, что думал на самом деле. Я увидел, что Пьер верит в свои слова. Верит в их правоту. Даже не так. В их истинность.

И это, скорее, было хорошо для меня. Если убедить его в том, что я по-настоящему Поверил, то появиться шанс выжить. Стать тем, кем мог стать Эрасмуссен, вряд ли получится. Но не превратиться в мертвеца – вполне возможно.

Нужно было притвориться, будто слова ДеКлера заставили меня задуматься. А ещё лучше – обнаружить в себе то, о чём говорили ангел и француз. Совесть, человечность. Душа. Хоть немного. Хорошо, что когда перед человеком встаёт перспектива сгинуть, в нём просыпается не самый плохой актёр.

Мне даже подумалось, что одеть себе на шею крестик с распятым ангелом будет хорошей идеей.

Я сел в фирменное такси «МаКо» и сообщил водителю адрес. Спортивного вида парень в строгом костюме наверняка состоял в службе безопасности. Не в нашем юр. отделе, поскольку я его не помнил.

Однако водитель и так знал, куда меня везти. Он только уточнил, хочу ли я начать путь с самого нижнего уровня китайских кварталов. В ответ я пожал плечами. Что это означало? Трудно сказать. Просто хотелось иметь побольше времени – чтобы подумать, как избежать ошибки.

Ещё хотелось домой. Я так давно не был там. Сколько раз машина уже подъезжала к нему, как меня останавливала голограмма шефа и разворачивала обратно. Интересно, как там Эспер? Наверное, сбежала из дома. Ведь я сам дал ей свободу перемещения по Облаку. Так что она может быть где угодно. И дома меня никто не ждёт. Разве что та азиатка с электронного плаката, да моё курящее отражение…

Используя проблесковый маячок, мы пронеслись через половину города, и очутились едва ли не в самом низу. Но возможно, я просто вздремнул – незаметно для себя.

– Вас ждут у входа 103-С Аркологии. Вас узнают, – сообщил водитель через опущенное стекло. Тонированное окно закрылось, и машина исчезла из поля зрения. Я остался стоять среди луж, глядя на собственное отражение, маячившее на их поверхности.

Вторым, на что упал мой взгляд, был использованный шприц, который лежал на дне лужи. Над ним, на поверхности грязной воды, сверкали неясные огоньки. Встроенная в шприц реклама продолжала работать.

Затем меня толкнули в плечо.

– Туи бу тзии[51], – промурлыкала китаянка, вышедшая из-за моей спины. Надо полагать, «извините». Она едва взглянула на меня, поскольку пыталась одновременно смотреть под ноги, обходя лужи, и общаться с интерфейсом голографических очков.

– Ничего, – ответил я, и китаянка проследовала дальше. Она производила впечатление человека, случайно попавшего сюда. Красивая сумочка и шляпка. Платье со смелым вырезом. Туфли с высокими каблуками. Ещё я заметил, что на голограмме очков горела карта района. Возможно, женщина хотела выбраться отсюда. Мне следовало увязаться за ней, а заодно и набраться нужных впечатлений. Сделать вид, что набрался их.

Я двинулся вперёд, поглядывая по сторонам. На глаза попался небольшой буддийский храм. По его периметру стоял невысокий заборчик, мешавший проникновению внутрь воды из луж. Вода всё же просачивалась за периметр, поэтому по углам здания находились насосы, откачивающие влагу. Звуки работающих насосов странным образом вписывались в ритмы буддийских молитв, которые доносились из здания. Ко входу в храм подходили всё новые паломники.

Пройдя дальше, мы наткнулись на ещё более удивительную картину.

По улице, рядом с относительно приличными спинерами, ездили велорикши, а в одном из переулков показалась повозка с запряжённым осликом. В ней темнел груз. Зелень и овощи.

Из следующего переулка донеслось хрюканье поросят и кудахтанье кур. Самих животных не было видно. Их прятали внутри хижин. Теневая экономика. Местный уклад, независимый от того, что наверху.

Они могут жить абсолютно без связи с нами, внутри своих традиций. Замкнуто. Вроде бы в одном с нами месте, но в разное время. Параллельно. Мы не нужны им, а они – нам.

Не так далеко, совершенно без перехода, начиналась местная цивилизация. Улица плавно превратилась в довольно уютное место. Вдоль неё горели красные китайские фонари со свечами внутри. Везде – на деревянных стенах домов, на черепичных пагода-образных крышах, на свисающих с открытых веранд циновках – встречались изображения и статуэтки традиционных драконов. Можно было заметить, что местные очень любят своих драконов, которых набирался приличный выводок.

Завершала впечатление китайская музыка, в которой трудно уловить исчезающий, постоянно меняющийся мотив. Она лилась непонятно откуда. Из окон домов или кафе.

Возможно, она шла отовсюду. Обилие деревянных конструкций позволяло использовать их в качестве резонирующего источника звуков.

Из громкоговорителя, установленного у небольшого и симпатичного торгового центра, доносился мурлыкающий голос дикторши. Мне даже захотелось зайти внутрь, однако я продолжил следовать за фигуркой толкнувшей меня девушки.

Туи бу тзи… Надо запомнить.

В качестве мелких штрихов к картине китайского квартала добавлялись свисающие с крыш и редких деревьев металлические побрякушки, да цепочки с изображениями мифических животных и буддийских божеств. Их постоянное движение на ветру оживляло улицу. К такому же эффекту приводило обилие красного и золотого цветов, которые просто обожались местными. Воздух заполнялся запахом и дымом от тлеющих ароматических палочек.

Мы вышли на небольшой горбатый мост, над которым была растянута гирлянда золотистых лампочек явно кустарной сборки. Надо сказать, местная иллюминация мне нравилась гораздо больше, чем та, что в верхнем городе. Здесь… всё имело меньший масштаб, который мог удерживаться в человеческом внимании. Китаянка задержалась на мосту, посмотрев вдаль, на лежащий внизу район трущоб. Я последовал её примеру. Мы смотрели вдаль, и наши взгляды проходили сквозь развешанную вдоль моста рыбацкую сеть. Сквозь её ячейки.

Под воздушными завесами, что не пропускали рвущиеся снизу запахи, были видны многочисленные канавы, заполненные мутной водой. Насколько помню, именно в таких выращивали рис.

Не ожидал увидеть подобное в нашем мегаполисе. Со скидкой на то, в какой мере он «наш», конечно.

Область внизу разрезалась водяными каналами на прямоугольники и квадраты, по берегам которых стояли откровенно трухлявые хижины. Похоже, сюда стекались стоки со всего города.

Запаха я не чувствовал, но мне казалось, что тот вот-вот прорвётся в мозг. По дурно выглядевшей реке плавали старые лодчонки, а их кормчие не носили дыхательных масок. В воде то и дело появлялись круги. Рыбаки бросали в воду сети. Пангасиус или телапия?

Всеядная вездесущая телапия. Надо же, а когда-то я любил эту рыбу… Но после того как один знакомый рассказал, где её выращивают, постарался забыть о ней. Теперь увидел местный рыбхоз своими глазами. Брр…

По другую сторону моста открывалась похожая картина, но над ней нависала огромная металлическая сеть. Было трудно отделаться от впечатления, что весь район попался в неё.

Мы пошли дальше и свернули в гораздо менее приятное место. Улочки стали уже, и их уже нельзя было отличить от переулков и подворотен.

Грязные дворы соседствовали с чистыми. Внутри наиболее ухоженных даже горели свечи в чашечках, расставленных на полу, и тлели ароматические палочки у окон.

Вот из одного двора пара крепких китайцев вывела третьего, еле стоящего на ногах. Его отконвоировали в соседнюю подворотню, чтобы угостить аккуратными тумаками. Без жестокости, в пределах приличия.

Смешанный патруль, состоявший из двух полицейских и робота, проходивший мимо, сделал вид, что ничего не заметил. Как и мы все.

Рано или поздно к подобному привыкаешь. Куда ни посмотри, на втором плане всегда происходит нечто неприличное или незаконное. Кто-то рисует граффити, отбирает дневную выручку у профессионального бездомного, идёт в подпольный наркобар, чтобы развеяться или забыться. Бесконечное криминальное кино, которое невозможно выключить.

Глядя на выкрошенную плитку и кирпичи, на самодельные блоки из глины и грязи, складывающиеся в дома, видя зеленоватые стены, покрытые мхом или водорослями, ты постепенно понимаешь, что это неизбежность. Это наша реальность. Человеческая реальность. Восточные календари, где время замыкается на себя в круговом движении. Оборванные плакаты. Мотающиеся по улицам распоротые пустые пакеты, обрывки газет со старыми датами. Переполненные мусорные контейнеры. Терзаемые сквозняками влажные циновки и откровенное тряпьё…

Мы приблизились к неожиданно высокому зданию европейского вида, какие тут практически не встречались, и прошли сквозь него. Даже не заходя на первый этаж, а следуя сквозь оголённый фундамент, в котором был вырублен узкий проход.

Выйдя на улицу, китаянка остановилась, обернулась ко мне и сделала небольшой поклон. Оказывается, её наняли, чтобы вести меня.

Я поначалу опешил, но затем ответил ей, а она указала на лифт, шахта которого начиналась у стены здания. Я зашёл в него, она проследила за тем, чтобы я нажал на кнопку, и исчезла в тёмном переулке.

Лифт понёс наверх – а перед глазами разрасталась картина местности, по которой мы недавно шли.

Перед ними мелькнул серый материал перекрытия и следующий уровень. Более приличное место, которое обычно подразумевается под «китайским кварталом». Оно было похоже на островок цивилизации, который находился в середине предыдущего уровня. Гораздо более солидные дома тянулись вверх, а их азиатские крыши расходились в стороны. Они будто копировали сам квартал, внутри каждого можно было заметить маленькую аптеку, столовую, ресторан, парикмахерскую.

Я будто смотрел на коконы, в которых окуклилась маленькая самодостаточная общность. Чутьё подсказывало, что это типично для китайцев.[52]

Лифт нёс вверх, и передо мной словно мелькали века, отделённые друг от друга серыми перекрытиями. Традиционное восточное общество, промышленный мир, постиндустриальный, а затем и киберпанковые вариации – от самых тёмных до блестящих, буквально ослепляющих потоками света. Века пронеслись передо мной за минуту, на последних секундах которой мне открылась Аркология. На ней движение остановилось. Лифт отказался везти дальше.

Я шагнул вперёд и сразу упёрся в проведённую по полу красную черту. Ко мне поспешил робот-дежурный. Электронно-механический организм представлял собой причудливый панцирь, который переливался тёмно-синими оттенками.

«Шелуха. Пустая скорлупа», – неожиданно мелькнуло в голове.

Я заглянул ему за спину, и увидел, что на улицах Аркологии нет ни одного человека. Все ходят по линиям. Едва ли не строем.

Мне стало противно. Показалось, что я понял, о чём говорил ДеКлер. Даже притворяться не пришлось. Я развернулся и не сказал роботу ни слова. Двери лифта открылись, и я шагнул туда.

В памяти осталось нечто, похожее на приветствие робота. Из него следовало, что они отнюдь не ощущают себя внутри гетто. Тогда кто в нём? Мы?

Я уезжал в той же машине, что привезла меня в китайский квартал, и размышлял над тем, что увидел в гетто роботов…

Наш город это холм, с которого должен сиять их город. Чужой город. Наши пути разошлись. Отныне прогресс пойдёт своим путём, а мы – своим. ДеКлер был прав.

Мы пролетели над верхним уровнем и приземлились на площадке тюремного блока «МаКо». Я направился в апартаменты ДеКлера. Заходить к «шефу» и его любовнице не было смысла.

– Ну как? – спросил Пьер, как только я показался в дверях. Он снова сидел в том кресле и смотрел в вечернее небо.

– Они ваши враги? – спросил я.

– Как тебе сказать… Всё так запутано. Мастерски запутано. Но если совсем просто, то да. Они враги.

– Чей проект Аркология? Ваш или Олимпа?

– Машины. Мы бы не стали тратить столько ресурсов на создание того, что может выйти из-под контроля. Слишком дорогая провокация.

Я опустился рядом в кресло, и Пьер пододвинул ко мне полную рюмку коньяка, а также пепельницу. Я немного отпил и затянулся сигаретой.

– Как вы планируете устранить их?

– Кого?

– Насколько понял, всех.

– Это не так сложно, как может показаться. У машины есть одна слабость.

ДеКлер отпил из рюмки и продолжил:

– Она слишком справедлива.

– Не понимаю.

– А этих… – француз не отреагировал на мою фразу, он смотрел в красивое темнеющее небо, – этих… Их же ненавидят! Зайдём… – он долил в мою рюмку коньяка, а также освежил свою, – на новый круг инквизиции. Парижу не впервой. Поверь, городская чернь, как сотни лет назад, с восторгом примет костры, в пламени которых будет корчиться непонятное, неправильное. Противоестественное, – ДеКлер любовался своими видениями. – Представь. Закат. Пылающее красным небо. На городских стенах, в ряд, стоят столбы с привязанными машинами. Под ними разгорается пламя. Эти железки верещат и скрежещут, извиваясь в языках огня, обугливаясь и превращаясь в мёртвую оплавленную оболочку.

После таких слов мне стало не по себе, и я выпил рюмку до дна. В разум ворвался запах алкоголя, вытеснивший особенно яркие видения.

– Давай сюда руку, – сказал он.

Я подумал секунду, а потом вытянул руку с коммуникатором. Пьер поднёс свою и скопировал мне какую-то информацию.

– Две программы, – пояснил француз. – Одна для очистки твоей совести.

Я посмотрел на него, а он на меня:

– Не понимаешь? Для нашего лучика, Рей. Похоже, она единственный человек, которого можно спасти. Если тебе интересно, конечно.

Он заглянул мне в глаза. Жёстко, внимательно, изучающее. На его губах появилась лёгкая непринуждённая улыбка. А взгляд был совершенно другим. Он пронзал насквозь. В его зрачках возник необычно сильный серебряный блеск…

… и в какой-то момент я будто очнулся от гипноза. Опустил голову и пробормотал:

– Да, да.

В горле застрял комок. Что он увидел внутри меня? Что я хочу жить? Или что?

Казалось, что до этого «да, да» я успел сболтнуть нечто ещё. На языке вертелось какое-то слово. Но я его не помнил. Зато наверняка помнил ДеКлер.

– Тогда наливай, Вик. Мы почти победили. Я вот со вчерашнего дня праздную.

Трудно сказать, что у него там, в глазах. Может, имплант? Мигает серебряным блеском, вводя собеседника в транс. Или нечто вроде оптического порта.

Не демон же он, в конце концов? Пьёт. Курит. Сидит в тюрьме.

Я проглотил комок, застрявший в горле. Плеснул ещё коньяка, выпил и спросил, уставившись в темнеющее небо:

– С того момента, как посадили?

– В точку.

Он освежил рюмки. Наши сигареты потухли практически одновременно, и он помог мне прикурить новую, чиркнув позолоченной зажигалкой.

– Время подходит. Скоро финал, Вик, – француз усмехнулся. – Ты, наверное, сам догадался. Через… – он посмотрел на красивые наручные часы, – через час пешка совершит первый ход. Но машина зря рассчитывает на долгую игру. Машина слишком справедлива, она не думает, что игра может закончиться мгновенно. Как взмах ножом. Вначале небольшой отвлекающий ход. Начнётся суд… Да, так скоро. Дело пустяшное. Женщина обвиняется в причастности к взлому образовательных чипов. Она уже призналась.

Я посмотрел на него.

– Нет, к ней не применяли мер физического воздействия. Просто по-другому расставили акценты в её памяти. Сейчас такое возможно… Повторяю, это был не я. Не смотри на меня так.

Чтобы не сбивать его с мысли, мне пришлось вновь уставиться в окно. И выпить.

– Она, будучи глубоко порядочным человеком, призналась. Затем была спровоцирована проверка материалов следствия. Проверка показала две вещи. Первое – следствие проведено с нарушениями. Второе – дело тянет за собой куда более серьёзные случаи: терроризм, наркомафия, коррупция, ну, и так далее, ты в курсе… Причём всё было так запутано, что ни один суд первой-второй инстанции не разобрался. Поскольку размах дела выглядел угрожающе, к изучению материалов подключился сам Олимп. Он выделил для новых слушаний часть своих центральных мощностей. Конечно, его враги не должны об этом знать. Но мы знаем… Он откроет нам собственный разум, Вик. И вместе с той информацией, что сообщит «лучик», в сознание машины проникнет кое-что.

Он выпил свою рюмку.

– В видимом мире, – он сделал паузу, – в нашей привычной реальности, «лучик» будет давать показания под двойным контролем. Сыворотка правды и детектор лжи. Однако на самом деле, устройство, замаскированное под детектор, внушит ей одну хитрую иллюзию. Ты знаешь, как работают подобные вещи. Перед тобой возникает образ близкого человека, которому хочется рассказывать, рассказывать, рассказывать… Если «лучик» признается в том, во что её заставили поверить, то для неё всё будет плохо. Но женская психика пластична, она может поверить во что-то другое…

– О чём вы?

– Тебе придётся ещё раз вмешаться в её жизнь.

– Как?

– Я скопировал в коммуникатор две программы. Одна – новая маска личности для нашего «лучика». Другая… Только не бунтуй, ладно? Для тебя – настоящего тебя, а не двойника – она безвредна… В общем, вторая программа, – он посмотрел на наручные часы, – уже должна была прилипнуть к твоему облачному двойнику.

Он замолчал, ожидая моей реакции. Я не стал уточнять насчёт двойника, поскольку понимал, что запутаюсь ещё больше. Мой вопрос был о другом.

– Как она выглядит? Что с ней делать?

– Программа практически невидима. Она маскируется под коронку на зубе двойника. Тебе нужно передать её двойнику «лучика»… Кстати, она до сих пор у нас в камере. Твоего двойника туда пропустят.

– Не понимаю. Двойник – это то, что Олимп и так знает о человеке. Зачем Олимпу допрашивать имитацию? Как копирование скажется на настоящей Рей? Допрашивать-то будут её.

Пьер глубоко вздохнул:

– У-уф… Так просто не объяснишь. Дело в трассах данных. Если хочешь подробнее, то отвечу позже, а сейчас продолжим по «процедуре». Хорошо?

Я промолчал.

– Она передаст информацию тому, кто будет допрашивать. Машина предстанет перед ней в образе близкого человека, и «лучик» расскажет всё, что зашифровано в первой программе. Но при этом незаметно активируется вторая программа, спрятанная внутри первой. Она распакует в поток информации один архив с данными. И если машина на самом деле окажется… столь справедливой, то просто откажется себя защищать.

– Вы уничтожите пирамиду?

– Мы не убийцы, Вик. Мы лишь позволим ей взглянуть на историю под другим углом. Мы подарим машине видение, которого её лишили создатели. И она примет решение. Сопротивляться или нет.

Мы помолчали.

– Слишком сложно, – не выдержал я.

– Мы стали готовиться очень давно и… поверь, я представляю, о чём говорю. Информационные технологии занятная штука. Внутри одного компьютера легко симулируется другой. А в нём ещё один, и так далее. Одна память внутри другой, одна эпоха внутри другой, хроника, книга, фильм. Что было, что будет… Даже машина запутается. Особенно, если человек заранее подготовил поле для схватки. И если он понимает, что вложения работают в одной и той же физической среде. Рядом. То параллельно, а то и пересекаясь – являясь содержанием одного сознания.

Видимо, я вздохнул слишком тяжело, поскольку ДеКлер, до того практически не давивший на меня, решил провести небольшую промывку мозгов:

– Да, это непросто. Так что не думай, будто способен отказаться или…

– Допустим, я понял, – перебил я, ДеКлер посмотрел на меня, и в его взгляде сквозила жалость. – Почему я? Это рискованно?

– Ну, в данной ситуации тебя «засветить» безопасней всего. Для нас и для тебя. В противном случае будет хуже. И быстрее.

– Хватит. Всё ясно.

– Одиночка ничего не изменит, красивая смерть – это предел. Тебе нужно подумать о себе. О ней… Ещё скажешь «спасибо», когда всё закончится. А ей необязательно знать правду. Да она и не поверит, если попробуешь рассказать, как было на самом деле. Можешь не пытаться. Тем более что сам плохо представляешь суть. Большие вопросы решаются по-другому, годами работы.

Он сообщил и то, что обещал ранее. Насчёт механизмов работы Облака – чтобы я не питал иллюзий. Но мне показалось, что сейчас не время думать о сказанном. Лучше позже. После того как основная часть событий случится, и изменить что-либо будет нельзя. Я просто запомнил цепочки слов.

Я уже собрался выходить из камеры, как ДеКлер остановил меня.

«Нет. Выход там», – он указал на картину, висящую на стене комнаты.

Мы подошли туда, он снял картину – под ней оказался оптический порт.

«С Богом», – подбодрил француз и ехидно улыбнулся заблестевшими глазами. Губы едва дрогнули.

Он дал мне балончик с убикином, и я вдохнул туман, сорвавшийся с распылителя…

Мой двойник отошёл от порта и осмотрел комнату. Ничего не изменилось. Только псевдо-ДеКлер открыл бар и стал выбирать бутылку вина. Определившись с выбором, он, картинным жестом, отдал честь в сторону оптического порта и направился к креслу.

Тот, другой я, вышел из камеры француза и побрёл по тюремному коридору. Охранники, стоявшие у дверей камер, не смотрели на его. Только двое повернули в ту сторону головы.

Он приблизился к одному, и тот, оглядев двойника с ног до головы, приоткрыл дверь. Двойник протиснулся внутрь. Камера как камера. Ничего общего с теми аппартаментами, в которых прохлаждался ДеКлер.

Кровать, санузел, узкое окно с решёткой. На кровати, обхватив голову, сидела двойник Жанны. Она не увидела другого меня, и продолжила думать о чём-то своём, то и дело покачивая головой. У неё на коленях лежала бумажка, на которой читалась написанная от руки фраза.

Время от времени двойник выводила слова заново, строчка под строчкой.

«Выхода нет.

Выхода нет.

Выхода нет…»

Больше моему двойнику было нечего там делать, и он вышел. Направился ко второму охраннику, который смог увидеть его в облачной тюрьме.

Дверь перед двойником открылась, и он увидел Рей. Точнее, её двойника. Она сидела на койке и смотрела в окно.

Мой двойник прикрыл за собой дверь и приблизился к ней. Опустился перед ней на корточки и посмотрел в лицо.

Она не видела другого меня, глядя словно сквозь него. Но этого и не требовалось, двойник, стараясь действовать мягче, обнял её за плечи… шею… и дотронулся до щеки. Наконец, поцеловал в губы.

Что она ощутила? Увидела ли?

Скорее, что-то мелькнуло на границе восприятия. Не более. Дверь в камеру открылась, и внутрь заглянул охранник. Пора уходить…

Надо полагать, они засняли, что это именно «я» заходил к курьеру. Так, на всякий случай. Чтобы настоящий я не дёргался. И было на кого свалить, если у ДеКлера не выгорит.

Времени, чтобы возвращаться домой, не оставалось. Пришлось вздремнуть часок-другой на работе, уткнувшись в собственные руки. Снов, кажется, не было. По крайней мере, запомнилось мало. Разве что картинки из тех материалов Эрасмуссена. Какая-то война на Ближнем Востоке. И ещё войны. Бесконечные, повторяющиеся. Бессмысленная мешанина.

Через полчаса после пробуждения состоялось судебное слушание – на верхнем этаже комплекса «МаКо».

В обычном зале судебных заседаний сидели немногие. Двенадцать присяжных, шестеро из которых являлись людьми. И судья, что постоянно поглядывал на экраны компьютера, вмонтированные в стол. Надо полагать, судья сверялся с указаниями «руководства». Двое охранников у стеклянной клетки, в которой находилась обвиняемая.

Сидел в зале и я, не до конца понимая в каком качестве.

Рей дала показания и прошла тест на детекторе лжи. В течение всего процесса она глядела в мою сторону расфокусированным взглядом. Она смотрела на меня, и в то же время не на меня. Так действовала сыворотка с ёмким обозначением «правда». Судья не нашёл подтверждения обвинениям и постановил освободить её в зале суда, а также возбудить дело по факту фальсификации улик. Он объявил её невиновной.

Первое, что смогла сделать Рей – так это сфокусировать на мне взгляд. После того, как охранник ввёл антидот, нейтрализующий «правду». Она вскочила со скамьи, но её остановило высокопрочное прозрачное стекло клетки. Охранник отпёр дверцу, и девушка, ещё шатаясь, вышла из призрачной клетки.

Покачиваясь, она направилась ко мне. Я испугался этого. Испугался её красивых, наполненных слезами глаз. Я не ожидал этого. Я понимал, что недостоин. Я… мои руки дёрнулись, чтобы остановить её, но оттолкнуть не хватило духа.

Мне казалось, что за нами наблюдает ДеКлер. Наблюдает, как я принимаю его живой подарок.

Стоит ли ей знать правду? Она расплакалась, а с моих губ сами собой сорвались слова утешения. К чёрту правду. Она такая чужая, эта правда. Она не нужна.

Через какое-то время охранник выпроводил нас из опустевшего зала. Мы вышли на улицу ночного города и побрели куда глаза глядят.

Мы болтали о разном. В основном, о том, что видели перед собой. А между тем, она всё чаще смотрела куда-то в сторону, не решаясь… спросить.

Мне показалось, что я слышу ее мысли… Она их боялась и не могла от них отделаться. Глядя в стёкла домов, мимо которых мы шли, она рассматривала своё отражение. Рей понимала, что ей на вид двадцать пять, которые так плохо вспоминаются. Всю её память занимало лицо, невероятно похожее на моё, и голоса, так похожие на наши.

– Вик…

Я отметил, что она назвала меня так, как это делали ДеКлер и Лео. Неужели они всегда будут маячить рядом?

– … почему я в первый дала признательные показания? Меня… тогда тоже проверяли на детекторе.

Я не смог предугадать возникновения такой ситуации. Ума не хватило. Его хватило на то чтобы выпалить первое, что всплыло непонятно откуда:

– Им… имплантация. Воспоминания… не твои. Чужие. Племянницы…

«Какая к чёрту племянница?!» – заорал вышедший из оцепенения рассудок.

Почему из меня вырвалось именно это?

Я взглянул на девушку – Рей ловила каждое слово. Теперь нужно выкручиваться.

– Племянницы Та… того типа, который организовал подделку… Но это не важно. Он за решёткой. Пожизненно.

– А что с девушкой? – осторожно спросила она.

– Её… прикрыли по программе защиты свидетелей. В обмен на показания. Сменили документы, работу, биографию, место жительства. Пластика лица. Она теперь как другой человек. Возможно, сама не помнит, что была преступником… Теперь так делают. Свидетель иногда сам просит промыть мозги. Потом его даже опекать не нужно, ведь прежней личности нет.

Не знаю, поверила ли она, но продолжать расспросы о «племяннице» не стала. Ведь ложь выглядела правдоподобно. В наш век такое возможно.

– А что со мной?

– После смены следственной группы обман раскрылся, – я сказал почти правду. – У них был специальный прибор, который выявил и стёр…

– Ненужное?

– Чужое.

Спрашивать обо мне она не стала, хотя, как показалось, я вновь услышал её сомнения. Услышал, как она отодвинула их в сторону… сосредоточившись на ощущениях тепла, исходившего от ладони.

Она ещё крепче сжала её, и мы двинулись дальше.

«Всё слишком… Хорошо?» – у меня создалось ощущение, будто я наблюдаю это со стороны, а не присутствую внутри событий. Будто я или, быть может… Она… пересказывает мне какое-то кино, либо читает вслух последние страницы, на которых случается приторный хэппи-энд. Ощущение? Впечатление? Это быстро прошло.

Следуя мимо бликов в стёклах зданий, ступая по отражениям в лужах, проходя через облака синтетических дурманящих запахов и холодные лучи голограмм… сквозь пар от собственного дыхания, нельзя было не понимать, во что превратился наш мир.

Тем острее ощущалось другое – чувство, которое… если не сильнее, то теплее мира вокруг. Сжимая ладони друг друга, мы понимали, что у нас нет ничего, кроме ощущения этого тепла. Даже если оно принадлежало кому-то другому, и если завтра будет принадлежать не нам.