И грянул в Хренодерках гром… Андрианова Татьяна
Но на помощь Сарату никто не кинулся. Местные обитатели поспешили убраться с дороги. На тех, кто не успел, безжалостно потоптались крепкие ноги в лаптях. Флоднег и Т, запекавшие щедро обмазанное глиной мясо в углях, успели шарахнуться в разные стороны, прежде чем парень опрометью вылетел на поляну. Он резвым жеребчиком прогалопировал по углям, изрядно попинал обед магов, поджег собственные лапти и помчался дальше, обгоняя два самонаводящиеся фаербола, выпущенных двумя обозленными магами.
– Дикий здесь народ, – констатировал Т. – Так от голода загнуться можно.
– Или научимся употреблять мясо сырым и сами одичаем, – согласился Флоднег, печально рассматривая попранное лаптями мясо, безжалостно втоптанное в золу.
Теперь оно скорее напоминало стельку в донельзя изношенном сапоге, чем еду.
– Чего это он? – удивленно протянула Светлолика, которую внезапный старт Сарата застал врасплох.
– Да кто его знает? – пожал пушистыми плечами Дорофей. – Может, он дома чайник забыл на плите, а теперь вспомнил. – Скажи лучше, что ты с этим объектом делать будешь? – Кот в который раз с сомнением во взоре осмотрел лежащего на волокуше мага. – Может, ну его, это лечение? Прикопаем в лесу и скажем, что не видели никогда этой колдовской морды.
– Слишком просто, – усмехнулась ведьма. – Я давно хотела попробовать один ритуал, но он очень сложный. Да и добровольцев не было.
Вешил, до которого сквозь туман полузабытья донеслась последняя фраза девушки, понял, что мучительная смерть от укуса Плаксикуса придорожнуса не самый худший вариант, и благоразумно потерял сознание.
Олек вынырнул из леса и торжественно, словно корону на церемонии миропомазания на царство, вручил ведьме ведро с глиной. Светлолика тоже преисполнилась королевского величия и приняла ведро с видом достойным императрицы. Подозрительно косящиеся в сторону двуипостасного вервольфы с лихвой заменяли королевскую гвардию. Сцену несколько портила серая коза, которая невзлюбила мужчину с первого взгляда, но, как зачастую свойственно особам женского пола, свою неприязнь сразу не показала, а дождалась удобного случая, когда ничего не подозревающий Олек обернется к ней задом, и от души боднула оставленный без присмотра филей. Двуипостасный взвыл и обогатил лексикон ведьмы новыми ругательствами.
Дорофей мертвой хваткой вцепился в веревку и изо всех сил пытался удержать Маньку, идущую на второй заход. Но что мог противопоставить кот, пусть и чуть больше обычных дворовых мурлык размером, целеустремленной рогатой скотине? Вот и волочился котейка за козой на веревке, оглашая окрестности оглушительными воплями, плавно переходящими в ультразвук. Сделав полукруг по поляне, коза вышла на финишную прямую и застыла, пристально вглядываясь в противника. Дорофей вздохнул с облегчением, поднялся на задние лапы, потирая ушибленные места, и костерил зловредное животное на чем свет стоит, от волнения переходя на злобное мяуканье.
Олек вперил в поставщика молочных продуктов ведьминского стола взгляд уже янтарных волчьих глаз. Как истинному двуипостасному, ему были ведомы тайны частичной трансформации. Хотя не всегда представлялся случай продемонстрировать подобные способности. Глаза зверя на человеческом лице смотрелись жутко, а уж пристальный взгляд способен напугать до икотных колик даже медведя. Но коза была не робкого десятка – как-никак выросла возле Безымянного леса и за свою козью жизнь повидала больше, чем иной практикующий боевой маг. Она издала воинственное «ме!» и заскребла раздвоенным копытом землю.
Глядя на эту картину, Светлолика стойко боролась с приступами смеха и все сильнее прижимала к себе ведро с глиной, потому вмешаться в драматические события не могла.
Олек покосился на веселящуюся ведьму и фыркнул про себя. Смех, конечно, дело хорошее, но становиться посмешищем в его планы точно не входило. С другой стороны, бить животное, принадлежащее девушке, на чье трепетное сердце имеешь виды, не очень дальновидно. Пока он решал про себя, как выйти из сложившейся ситуации, чтобы и лицо не потерять и девушку не обидеть, коза стартовала. Веревка между ней и котом натянулась. Слишком поздно Дорофей понял, что зря он намотал на лапу веревку, и с оглушительным мявом покатился следом, тщетно пытаясь затормозить. Задние лапы кота распахивали лесную подстилку, оставляя за собой две глубокие борозды, вполне пригодные для посадки картофеля. Олек с интересом наблюдал за приближением упряжки, подпустил животное поближе и коротко рявкнул прямо в наглую козью морду. Манька сразу поняла, что несколько погорячилась с выбором жертвы, и резко свернула, не добегая до мишени. Веревка треснула, и кот с обрывком привязи, зажатым в лапе, упал в объятия ошарашенного двуипостасного.
– А ты сильный! – ничуть не смутился таким поворотом событий кошак. – Светлолика, а может, он нам поможет ентого доходягу в ямку упаковать? Сами-то мы точно не дотащим, а его еще глиной нужно обмазать.
– Зачем в ямку? – опешил Олек. Он, конечно, был не против оказать помощь лесной отшельнице, но, с его точки зрения, переводить лечебную глину на мага прежде его похорон слишком накладно. Прикопал, и ладно. Зачем же создавать себе трудности? Да еще и в глине… – Запекать, что ли, будете? – догадался он.
Светлолика с интересом оглядела двуипостасного светло-серыми, с зелеными искорками глазами, словно всерьез решала, а не разнообразить ли свой рацион еще одним блюдом, раз оно так мило пришло в гости самостоятельно. Затем заправила золотистый локон за ухо и многозначительно протянула:
– Ну да… Что-то вроде.
Очнувшийся было Вешил понял, что сделал это зря, и снова благоразумно потерял сознание. И правильно сделал, так как избавил себя от лишней боли при раздевании, мытье травяными настоями и бережной упаковке сначала в глину, затем в выложенную березовыми ветками и пучками трав яму. Причем Олек предлагал ампутировать некоторые ненужные с его точки зрения части – все равно их сложно собирать, а маг и без них вполне может обойтись. Дорофей Тимофеевич голосовал за это решение сразу четырьмя лапами, искренне недоумевая, зачем мужику сразу две ноги и две руки, – пусть радуется, что хоть что-то осталось. А упертая ведьма кокетливо предлагала отправиться обоим к лешему и продолжить дискуссию там. Сам леший стоял в тени деревьев и в спор не мешался, хотя точно знал, что магов лечить – занятие неблагодарное, завсегда себе дороже выходит.
Как бы там ни было, спустя несколько часов упорной работы помятый выползнем маг был густо обмазан глиной и больше напоминал глиняный голем, чем живое существо. Светлолика с чувством потянулась, смахнула со лба трудовой пот, осмотрела деяния рук своих и осталась вполне довольна.
– Вот что, вы пока его прикопайте, а я, пожалуй, пойду вздремну. А то ночка та еще выдастся, – распорядилась она и направилась к избе, но на полпути остановилась, вспомнив еще кое-что. – Да… всего закапывать не надо – голову-то снаружи оставьте, а то задохнется.
Теперь можно было и отдохнуть с чувством выполненного долга.
– Вот где в этой жизни справедливость? – ни к кому, собственно, не обращаясь, вопросил Олек. – Я к ней со всем уважением, а в итоге мага приходится закапывать.
– Скажи спасибо, что в могилке лежишь не ты, – ехидно сообщил вампир, который не мог простить двуипостасному своевременно принесенную грязь.
– Кому сказать спасибо? – вкрадчиво поинтересовался вожак. – Уж не тебе ли? А ты спустись на землю, я сразу поблагодарю тебя от всей души.
Предложение звучало угрожающе. Валсидал ехидно фыркнул с дерева, не спеша знакомиться с двуипостасным поближе. Это только с виду волчий облик у них пушистый, а когти очень даже острые. Знакомиться с ними более детально вампир вовсе не горел желанием.
– Благодарствую, мне и здесь хорошо, – хмыкнул он с ветки и на всякий случай перебрался повыше, чтобы более громоздкий Олек точно его не достал.
Как известно, в отличие от обычных волков, двуипостасные лазают по деревьям очень даже неплохо, им стрясти с дерева зарвавшегося вампира раз плюнуть. Но тут в перепалку вмешался Вяз Дубрович. Он хватил сучковатой рукой по дубу, на котором, словно ворона, восседал Валсидал Алукард. Дерево ощутимо тряхнуло, вампир соскользнул, едва не упал, но вовремя уцепился когтями за сук, совершил головокружительный акробатический этюд, узрев который цирковые гимнасты облезли бы от зависти, и снова оседлал ветку, закогтившись чисто на всякий случай.
– Хватит тебе препираться с упырем! Нашел собеседника! Ты бы еще с комаром пообщался, – скептически скрипнул леший.
– Я не упырь и не комар! – Валсидал чуть не свалился с дерева от возмущения, но вовремя спохватился.
Он не чувствовал в себе достаточно сил для драки, да и бегать по лесу уже устал. Вампир не был противником физических нагрузок, но нужно и меру знать.
– Да? – хмыкнул леший. – А питаешься чем? Кровью. Значит, комар и есть, только переросток. Ентот, как его… мудант.
– Мутант, – ехидно поправил Валсидал. – Сначала говорить правильно научитесь, а потом уж ярлыки навешивайте.
– Так в словах главное не произношение. А смысл, в них вкладываемый, – философски изрек Вяз и переключился на Олека: – А ты вместо того, чтобы в теньке прохлаждаться, лучше бы думал, как успех развить в отношениях с ведьмой. Тем более что совместный труд сближает.
– И что же мне делать дальше? – заинтересовался вожак.
– А это уж тебе решать, – откликнулся леший. – Не все же по подсказкам жить, надо и самому усилия приложить, значит. Тем ценнее награда будет.
Олек перевел взгляд потрясенных глаз цвета темного янтаря на Дорофея Тимофеевича. Пушистый любимец ведьмы недоуменно пожал плечами, нахально самоустранившись от решения проблемы с ухаживанием двуипостасного, и пошел поить мерина. Расседлать натруженного конягу кот не мог, а отвести на водопой – запросто.
Оставленный наедине с горем, Олек задумчиво взъерошил темные волосы.
– М-да. Что-то определенно надо делать. Но что? Вот в чем вопрос…
Глава 3
Сарат влетел в деревню Хренодерки как камень, пущенный из пращи. Крепкие ноги селянина, обутые в дымящиеся лапти, протопали по улице, распугивая кур, кошек, заставляя даже знакомых собак захлебываться злобным лаем и рвать цепи, грозя утащить будку за собой. Редкие прохожие благоразумно отпрыгивали в сторону, чтобы не быть сбитыми и затоптанными односельчанином. Затем непременно поминали его родню добрым словом, потом чесали в затылке и отправлялись следом, считая, раз человек так торопится, значит что-то стряслось. А новости лучше узнавать, стоя в первом ряду.
Парень резво забежал во двор к голове, хлопнул калиткой, взбудоражил своим появлением лохматого пса, запнулся о выступающий из земли корень и рухнул на землю. Один из самонаводящихся фаерболов ударил в хрен и взорвался, засыпав ошметками крупных (величиной с хорошее дерево) овощей весь участок головы и наградив замечательным котлованом размером с небольшое озеро. Сарату повезло – взрывной волной второй фаербол отнесло в сторону. Он сдетонировал о сарай, разметав соломенную крышу по округе. Сверху прилетел один из тлеющих лаптей, сорванных с ног парня, второй упал точно на крышу дома головы. Оба строения занялись веселыми языками пламени.
– Ну ничего себе! – потрясенно выдохнул Сарат, обозрев принесенные разрушения. – Теперь точно Доненьку не отдаст.
Голова деревни Хренодерки, названной так за обильное произрастание хрена как на ее территории, так и близ нее, сидел за столом в своей высокой рубленой избе и наблюдал за тем, как жена с дочерями накрывают на стол обедать. Глядел он на обычную суету женщин осуждающе, как инквизитор церкви Всевышнего на разгул нежити и еретиков. Перебрал Панас вчера самогонки в «Пьяном поросенке».
Дело в том, что в Хренодерки уже несколько дней съезжались холостые парни с разных концов Рансильвании. Список претендентов на руку и сердце лесной отшельницы составлялся всей мужской половиной Хренодерок, письма благополучно разослали, не утаив от женихов, кого именно им предлагается сосватать. На отклик, конечно, надеялись, дружно держали пальцы скрещенными на удачу и робко рассчитывали на приезд хотя бы двух-трех смельчаков из разряда совсем невезучих в любви.
На удивление хренодерчан народ повалил валом. Местные сначала обрадовались, а затем крепко призадумались. Если на ведьму такой спрос, может, и самим такая невеста нужна, а тут какие-то пришлые понаехали. Хренодерские девки достали из сундуков парадные платья, со слезами на глазах выпросили у матерей ожерелья, украсили волосы лентами. Что ни день у них гулянье, что ни вечер – посиделки. Все с песнями, плясками, прибаутками. И плясать успевают, и рукодельничать. На парней поглядывают, умениями своими хвастают. Хренодерские парни, наоборот, ходят мрачные. Девки к ним уже привычные, а пришлые – лица новые, на них посмотреть – удовольствие. Так что обстановка в селе была напряженная.
А тут еще и бабы взбеленились. Им пришлых парней кормить – выгоды никакой. Каждый день зудят да пилят, чтобы вел к ведьме на погляд. Кого выберет – останется. А кто не ко двору придется – тем в путь до дому собираться.
Голова же хоть и ростом велик, плечами широк да обликом могуч, как тот дуб вековой, а к ведьме идти не то чтобы боялся, просто слегка опасался. Да что он – все в селе не просто опасались, а боялись в лес ходить до мокрых штанов и икотных колик. Местную ведьму (не со зла, конечно, ибо кто в своем уме решится просто по злому умыслу насолить ведьме, ведь проклянет – мало не покажется) приняли за мертвую и сначала похоронили со всеми почестями, а потом еще хотели избу спалить, приняв сидящего внутри говорящего кота за поселившуюся там нежить. Так ведь ведьма и впрямь не дышала. Бледная и холодная была, а котов говорящих в Хренодерках отродясь не водилось. Попутались. С кем не бывает? Но ведьма отчего-то расстроилась. Девять дней на ее поляне непрерывно горел костер, повергая хренодерчан в суеверный ужас. Люди перестали ходить через лес. Потому как справедливо полагали, что лесная отшельница готовит нечто ужасное. Теперь в соседние села безопаснее было ходить не через лес, а по самому его краю. Далековато, конечно, но жизнь всем дорога. Если же край нужно было пройти лесом, готовились заранее, прощались с близкими (вдруг больше не увидятся), шли в храм Всевышнего на исповедь, ставили свечку за здравие. Затем одевались во все чистое (чтобы потом не заморачиваться с переодеванием перед похоронами) и шли, творя молитву, осеняя себя крестным знамением и крепко сжимая икону святого Николуса, покровителя путешественников.
Панас как раз гадал, как именно намекнуть жене своей Параскеве, что неплохо бы к обеду приурочить чарку самогонки или кружечку холодного пивка из погреба, когда резко хлопнула калитка, захлебнулся лаем сидящий на привязи кобель, что-то громко бабахнуло и раздался истошный вопль, наводящий ужас на всякого владельца деревянных построек:
– Пожар!
Первой из дома выскочила младшая дочь Ареска с куклой и кошкой наперевес. Второй Ксанка с материной скалкой и парадным платьем. Следом выбежала Доненька, крепко держа в руках горшок наваристых щей. Как истинный капитан терпящего бедствие судна, Панас выскочил последним, умудрившись одновременно выволочь наружу дородную жену и два деревянных ведра с водой. Ведра тут же пригодились.
Прибежавшие следом за Саратом хренодерчане тут же вступили в неравный бой с огнем. Выстроились в цепь и принялись передавать ведра с водой. Дом отстояли. А от сарая остались одни головешки. Зато животных успели спасти; они галдящим стадом рассредоточились по селу, проявив при этом немалую прыть, причем злобный козел умудрился оседлать конек соседского дома и теперь блекотал оттуда что-то явно ругательное, гневно тряся бородой.
– Сарат! – возопил Панас, глядя на виновника всех бед как огородник, узревший полосатого жука на листьях картофеля. – Как тебя понимать? Зачем ты мне дом поджег?!
Пораженный чудесным спасением от магических снарядов парень распахнул свои голубые глаза на обозленного мужчину и выдавил:
– Ведьма… там…. – Для уточнения парень даже ткнул перепачканной рукой в сторону леса.
Присутствующие потрясенно замерли. Возразить было нечего. Лесная отшельница действительно была там, где-то в глубинах Безымянного леса. И что она задумала, никто точно не знал… но это что-то наверняка невыразимо ужасное.
– Что – ведьма?! – вызверился голова, на которого одно лишь упоминание о лесной отшельнице действовало примерно так же, как красная тряпка на матерого быка-производителя.
Сарат горестно всхлипнул.
– Она мага закопала, – трагически выдавил он.
Окружающие разом вздохнули. Эвон ведьма как сильна! Цельного мага закопала! Не каждая эдак исхитрится. Маги, они за здорово живешь не дадут себя в яму засунуть, молниями начнут кидаться, заклинаниями всякими.
– А маг-то какой? Из вольных или из столицы приехал? – подал голос вездесущий дед Налим, проворно работая локтями и клюкой проталкиваясь в первые ряды. – А то, может, задрипанный какой, а мы и уши-то развесили? Ты не томи обчество, давай излагай как есть.
Парнишка понял, что сегодня его, наверное, не убьют. Видно, не пробил еще его час предстать перед очами Всевышнего. Сарат шмыгнул носом, залез на перевернутую вверх дном бочку и начал проникновенный, захватывающий рассказ о своих приключениях. Из его слов выходило, что мага он встретил, выезжая из Больших Запруд, и тот, по-отечески выслушав рассказ о многочисленных бедах, нежданно-негаданно свалившихся на Хренодерки, проникся к сельчанам, чей неукротимый дух не смогли сломить бесчисленные несчастья, теплотой и пообещал помочь. Но только выехали они из города, как нечисть, непонятно каким образом прознавшая о том, что едет в Хренодерки долгожданная подмога (видно, в Больших Запрудах у хренодерской нечисти родня проживает), накинулась на путников, сверкая глазищами огромными, как плошки, угрожая когтями величиной с косу и зубами с хороший охотничий нож. И грянула битва неравная. Мерин Мальчик показал себя добрым конем и бил по врагам копытами довольно метко. Лошадь же мага пала сразу, и пришлось взять бедолагу-колдуна к себе в седло. Бились они с нечистью три дня и три ночи без роздыха и с переменным успехом. А когда встала заря четвертого утра, взмолилась нежить не своим голосом: мол, пощади нас, богатырь хренодерский, дети малые дома плачут, мяса просят, кто же, кроме родителей, покормит сиротинушек. И дрогнуло сердце мага. Отвлекся он, слезу утирая набежавшую, а нежить только и ждала этого, ударила всей мощью своей, и ранила товарища Сарата. Но сам хренодерчанин не оплошал и добил супостата буквально пинками, а потом долго топтал ногами. Израненного соратника доставил он Светлолике на излечение, а та рассмеялась глумливо (ибо ведьма она, и над добрыми людьми ей глумиться по статусу положено), натравила на Сарата сначала козу, а затем бросила ему вслед молоньи. Но, совершив стратегическое отступление (ибо негоже такому славному богатырю воевать с женщинами), видел парень, как девица зарывает в могилу мага нездешнего.
Конец повествования окружающие дослушивали с открытыми от удивления ртами.
– Во заливает! Прям заслушаешься! – восхитилась бабка Дорофея, с недавних пор ходившая в молодых женах благодаря повальному нежеланию местных парней пасть жертвой любвеобильности лесной отшельницы.
Ибо каждому ребенку известно, что ведьмы зело охочи до мужчин и кто в их руки загребущие попадается, назад не возвращается.
– Кто? Я? – возмутился парень.
– Ну не я же, – игриво хихикнула бабка.
Сарат гордо подбоченился и хотел было ввернуть что-нибудь язвительное, но вместо старухи взгляд нашел рыжую Алкефу, чьи и без того глубокие вырезы на блузках с приездом новых парней стали еще откровеннее, и покраснел. Кокетка самодовольно улыбнулась. Доненька, заметив перемигивания возможного жениха с селянкой, которую путные бабы грозились побить раза три на неделе, отвесила ему крепкий подзатыльник, чтобы сразу привыкал к руке супруги и узнавал ее среди прочих, а саму Алкефу удостоила многозначительного взгляда. Впрочем, селянка ничуть не смутилась, по-хозяйски взяла под руку своего высокого мужа, презрительно скривила пухлые губы, – мол, вашего мне даром не надо, свое девать некуда.
– Голова, – прервал затянувшееся молчание дед Налим. – А ведь Светлолика обещала твой сарай сжечь… Ну, когда ты ее избу чуть не пожег.
Народ потрясенно уставился на Налима, как на пророка, сошедшего с небес, дабы донести до них волю Всевышнего.
– А ведь и правда, – пронесся по мужским рядам тихий ропот.
– Ведьма… – только и смог выдавить Панас, раздавленный постигшим его горем.
Женское население деревни не было посвящено в подробности похода вооруженных кружками со святой водой мужчин на испортившую поминки по ведьме нежить, поэтому уставилось на сильный пол пристально и внимательно. Мужчины занервничали, внезапно вспоминая, что дома осталось множество недоделанных дел и вообще поздно уже… Но тут отмерла Параскева, и в руках ее, как по мановению волшебной палочки, возникла скалка. Когда она забрала ее у Ксанки, никто так и не понял.
– Панас, – многозначительно выдавила она, и взгляд ее обещал мужу в лучшем случае неделю на сеновале, а в худшем… Позовет свою мать на год, и тогда уж лучше Панасу повеситься на остатках сгоревшего сарая, чтобы избавиться от грядущих страданий. – Это когда же вас, оглоедов, угораздило вывести из себя Светлолику настолько, что она обещала сарай сжечь?
Голова потупился. Мужчина он был крепкий, но за годы семейной жизни четко усвоил, что спорить с супругой, когда она в гневе, опасно для жизни. Лучше подождать с доводами. Пока она остынет. Ну или вообще… промолчать.
– Да мы того… этого… – многообещающе начал он, но так и не смог подобрать слов для объяснения событий на ведьминой поляне. Причем именно тогда все действия казались правильными. А сейчас он сильно сомневался, что стоило вот так рубить сплеча и грозить избе ведьмы поджогом.
– Не шуми так, Параскева, – вмешался дед Налим, чем заслужил от головы благодарный взгляд. – Мы здесь все виноваты. Ведьма завела говорящего кота, а мы приняли его за нежить, поселившуюся в доме после кончины хозяйки, и хотели очистить место огнем.
– Вы хотели сжечь ее дом? – испуганно ахнула жена головы и с опаской покосилась в сторону леса, словно вездесущая ведьма могла подслушать.
На двор опустилась гнетущая тишина. Женщины испуганно прикрыли рот передниками, кончиками платков или просто ладошками, горестно с надрывом заревел ребенок, сидевший на руках у матери, злобно заблекотал стоящий на крыше козел, на околице душевно, с переливами, завыла чья-то собака. Такого ужаса в Хренодерках не помнили даже старожилы.
В этот момент всеобщей скорби к месту событий подошла старейшая жительница Хренодерок бабка Рагнеда. Согбенную старушку, едва передвигающую слабые ноги, под руки вели две внучки.
Параскева отвлеклась от испепеления взглядом супруга (как показала практика, дело это совершенно бесперспективное, и ни один из экспериментов, проведенных ранее, успехом так и не увенчался), дала подзатыльник Доненьке, чтобы не зевала.
– Видишь, почтенная Рагнеда устала? Быстренько принеси ей стул.
Доненька обиженно покосилась на мать, но перечить поостереглась, хоть и получила от матери на глазах жениха за собственную недогадливость. Стул принесла быстро и выбрала парадный, с красивой резной спинкой и ножками. И подушечку вышитую не забыла, чтобы вдове предыдущего головы удобнее сидеть было.
Бабка сощурила подслеповатые глаза на солнце, благодарно улыбнулась беззубым ртом и устроилась поудобнее. Параскева не стала откладывать дело в долгий ящик и вкратце пояснила ситуацию:
– Ты мудрая женщина, – склонила голову она. – Посоветуй нам, как теперь умилостивить ведьму? Ведь обозлили ее окончательно, а посевы на урожай заговаривать надо.
– Да-а-а, – пожевав губами, задумчиво протянула старуха и оперлась морщинистым подбородком на руки, скрещенные на клюке. – Заварили вы кашу, маслом не исправишь… Да и хрен с твоего огорода тоже надо бы убрать.
– Да леший с хреном-то этим! – махнула рукой Параскева. – Вон его взрывом-то весь выкорчевало. Сарата в помощь возьмем и как-нибудь весь перетрем в бочки да на ярмарку свезем. Авось раскупят овощ, в убытке не останемся.
Мужички уважительно зацокали. Ишь какая у Панаса баба умная! Как славно все придумала. Хрен многие выращивают, но такого ядреного, как в Хренодерках, нигде не растет. Этак она и убытки от потери сарайчика отобьет.
– А с ямой-то этой что делать станешь? – не удержалась Алкефа, которой мужское внимание к кому-то, кроме себя, всегда поперек горла вставало. Она даже чуть одернула блузку, спустив еще ниже и без того рискованный вырез. – Такую яму небось без посторонней помощи не закопаешь.
Все дружно уставились на котлован. Яма вышла на зависть. Если подровнять да сверху сруб поставить, в такой погреб всем селом можно картофель складывать, и все равно место останется.
– Подумаешь, яма! Нашла проблему. Чуть углубим, и неплохой прудок получится. Панас утят да гусят с озера натаскает – зимой с мясом будем, – фыркнула Параскева, которую смутить было не так-то просто.
Теперь и женщины стали смотреть на жену головы с восхищением. Вот какая умница! Все ей в хозяйстве пригодится, из всего пользу извлечет. Народ одобрительно зашумел. Всем идея выращивать свою птицу понравилась. Гуси да утки на домашнем откорме жирнее будут. Да и птенцов по гнездам набрать проще, чем потом по пояс в воде лазить, вылавливая тушки подстреленной птицы и отгоняя прожорливую нечисть. Иной раз больше половины тушек ненасытные монстры пожрут и не подавятся, заразы такие.
– Я вот как думаю, – торжественно изрекла Рагнеда.
Все разом заткнулись и уставились на старейшину, как на статую Всевышнего, с благоговением на лицах.
– Девку вы сильно расстроили. Неспроста она мага закопала – значит, осерчала не на шутку. Трогать ее с мелкими нуждами не советую. Сначала следует выполнить обещания, что дали, да женихов пришлых представить. Женское счастье составит – успокоится. А хозяйством обзаведется, в благодушное настроение придет. Тогда, даст Всевышний, все в свое русло войдет.
– А как же маг? – потрясенно выдавил Сарат, который все никак не мог смириться с людским равнодушием по отношению к печальной участи мага.
– О, маг! Спасибо, что напомнил. Где, ты сказал, она закопала мага? – Взгляд подслеповатых глаз Рагнеды безуспешно пытался сфокусироваться на встрепанном, как воробей, русоволосом парне.
– Так перед домом. Прямо на поляне и закопала, – шмыгнул носом тот.
– Плохо… – пригорюнилась бабка.
Сарат воспрянул духом. Может, теперь Рагнеда передумает, проникнется жалостью к несчастному страдальцу, кинет клич, и пойдут всем миром отбивать погребенного у злобной ведьмы?
– Панас, надо будет, как ведьма поостынет, перезахоронить, – вынесла приговор бабка, заставив голову и Сарата тяжело вздохнуть.
– Да куда же мне его девать, бабка Рагнеда?
– В Безымянном лесу места свободного много. Оттащишь подальше да прикопаешь где, чтобы и с собаками не нашли.
У Панаса и так забот было выше крыши. Перезахоронение магов явно не входило в первые строчки списка ближайших дел. Маги, они народ зловредный, на порядок ведьмы хуже будут – могут и после смерти проклясть запросто и вообще в умертвие какое превратиться, тогда вообще с ним сладу не будет. Да и просто так маги не пропадают. Это с поисками селян могут особо не заморачиваться, был – и нету, весь вышел. А магов всегда ищут. Видно, ценный они народ, раз по ним так убиваются.
– Так как же это, Рагнеда, – ахнул Панас, аж присев от удивления. – Перекопать дело не хитрое. А как дознаватель по делу пожалует да испрашивать начнет? Что говорить станем?
– Правду, Панас. Чистую правду, и ничего более, – наставительно прошамкала бабка, чем ввела голову в окончательное недоумение. – Скажем, в лесу где-то маг. Как пошел в него, так и не видели его более живым. Пусть ищут.
Народ пораженно вздохнул, потрясенный хитроумием старухи. Вот ведь бабка-продуманка – сколько лет живет, а из ума так и не выжила. Это же надо такую штуку выдумать умом своим бабским, что не каждый мужик до такого докумекает.
– А как нам с посевами быть? – поинтересовался кто-то из задних рядов. – Ежели ведьму сейчас не побеспокоить, так совсем без урожая остаться можно.
Селяне одобрительно загалдели. Без урожая остаться никто не желал, да еще и на лес надеяться в этом году не приходится. Неизвестно, что лучше – встретиться с обозленной ведьмой или провести полуголодный год. У некоторых рачительных хозяев еще оставались некоторые излишки в погребах, немногие счастливые обладатели лишних продуктов торопливо подсчитывали в уме, дотянут ли до следующего урожая. По всему выходило, что если и дотянут, то с большим натягом. Народ загрустил.
– Еще мой прадед говаривал, – нарушила затянувшееся молчание Рагнеда. – «Был бы в мае дождь и гром – на хрена нам маг нужон?» Надоть к деду Тарасюку идти. Он наверняка знает, как дождь закликать.
Хренодерчане дружно закивали. Тарасюк был хорошо известен в селе, проживал на самой окраине в приземистой хате, крытой соломой, и слыл в Хренодерках кем-то вроде ведуна или дальнего родственника колдунам. Злые языки поговаривали, что в роду у Тарасюка были то ли колдуны, то ли черти, то ли далекая прапрабабка его вышивала полотенца крестом, но на окне до сей поры стояла большая корявая раковина, очень страшная на вид. Да такая жуткая, что народ, приходя в избу, завсегда пугался и втайне от хозяина дома крестился. Разве человек, который с чертями дружбу не водит, станет держать в избе этакую страсть? Конечно, нет. На такую пакость не только взглянуть, но и плюнуть противно. Потому все в деревне считали Тарасюка человеком, знающим нужные слова, и бегали к нему, когда требовалось заговорить что-нибудь по мелочи, а ведьму тревожить опасались.
Так что с Рагнедой согласились все. И решили двинуть к Тарасюку всем миром, чтобы уж точно никого дождь не обошел, потому что он поленился лишний крюк до окраины сделать.
– Панас! – встрепенулась внезапно бабка. – Так ты не забудь парней-то ведьме представить. А то ведь загостились у нас гости дорогие, пора бы и честь знать.
Голова пригорюнился. Идти к ведьме не хотелось ни сейчас, ни потом. Прошлое сватовство ничем хорошим не закончилось, и у Панаса не было причин думать, что и сейчас что-то изменится. Но спорить не стал.
К Тарасюку шли дружно, всем селом, с мрачными и решительными лицами. Впереди важно шествовала Параскева со скалкой в руке, позади всех волочилась за внучками Рагнеда. Замечательный крестный ход получился, только икон, знамен и крестов не хватало для пущего сходства. Приезжие парни с удивлением смотрели на целенаправленно топающую куда-то толпу и в конце концов тоже присоединились, чисто позырить, куда народ чешет в таком количестве. На все расспросы хренодерчане отвечали уклончиво, отчего пришлых еще пуще разбирало любопытство.
Дед Тарасюк проживал в избе-пятистенке. Огорода сроду не сажал, а пробивался тем, что ему приносили просители. Надо отметить, что худобой дед никогда не отличался, отчего сам собой напрашивался вывод, что либо благодарность за помощь была внушительной, либо он умудрился освоить иные источники питания организма, например, от солнца.
Селяне ввалились дружно, чуть не вынесли дверь и слегка своротили косяк на сторону. В избе оказалось так накурено, что хоть топор вешай – ни за что не упадет. Сам хозяин деревянного строения восседал на старом шерстяном ковре, сложив ноги по-басурмански, и курил длинную трубку с удивительно вонючим зельем, от которого у вошедших тут же заслезились глаза. Дом Тарасюка не был рассчитан на такое количество гостей, и скоро в нем не только встать, но и дышать было невозможно. Задние ряды напирали на передние, передним же деваться было некуда, и те, кого угораздило застрять в дверях, изрядно намяли друг другу бока. Но ни попасть внутрь, ни выйти наружу не смогли и выжидающе затихли, возмущенно пыхтя, как группа ежей. Оставшиеся снаружи сельчане тоже желали приобщиться к жизни Хренодерок, потому плотно обступили избу, с любопытством заглядывая в окна. Некоторые тут же пострадали, получив оконной рамой по лбу – кто-то сильно возжаждал свежего воздуха и распахнул створки, чтобы глотнуть кислорода.
Молодежь, которой стоять на месте в такую чудесную погоду смерти подобно, отыскала где-то балалайку и устроила танцы с частушками. Тренькала балалайка, девки с парнями выступали друг перед другом, притопывая в такт, с хохотом кружились в хороводе. На них шикали, но только подзадоривали на новые выдумки. Парни притащили телегу, насажали в нее девок, ухватили оглобли и помчали с ветерком.
В это время Панас прекратил наконец кашлять, судорожно вдохнул свежий, пахнущий цветущими садами воздух и вперил взгляд в Тарасюка. Хозяин избы никуда не спешил – смолил себе трубку, пускал дымные кольца в потолок да усмехался в длинные висячие усы. Выцветшие белесые глаза Тарасюка страшно уставились на вошедших, вгоняя их в нервную дрожь.
– Здрав будь, – запоздало поздоровался голова, чувствуя себя под взглядом примерно так же, как в далеком отрочестве на правеже у батьки.
– И тебе не хворать, – ответил Тарасюк, выпуская очередное ровное, словно нарисованное, кольцо.
Они еще некоторое время потаращились друг на друга. Дед помогать голове строить диалог явно не собирался. Мужчина робел, переминался с ноги на ногу, отчего успел всего за пару минуть оттоптать ноги окружающим. Народ шипел, толкался локтями, но деваться в тесном пространстве было некуда, потому приходилось терпеть, хотя цензурных слов не у всякого хватало.
– Ты, Тарасюк, сродни колдунам… – осторожно начал Панас и замер.
Тарасюку никто в лоб не объявлял, кем он слывет в деревне. Прежде всего потому, что четкого определения никто не знал, а «обладатель корявой страховидной раковины» звучит как-то странно. Но хозяин дома возражать и возмущаться не спешил, из чего мужчина с облегчением сделал вывод, что может продолжать излагать путающиеся в голове мысли.
– Значит, того… – многозначительно расширил глаза Панас.
– Чего – того? – тут же заинтересовался Тарасюк, выпуская дым уже из ноздрей.
– Того самого… – не отступил от своего голова.
– Понятно, – глубоко вздохнул дед, и собравшиеся разом позавидовали ему: дышать в прокуренном спертом воздухе им удавалось через раз, мелкими вдохами. – Ты, голова, или нормально объясни, зачем пожаловал, да еще с компанией, либо иди… – Он выдержал выразительную паузу, явно подбирая слова, куда же именно отправить Панаса и товарищей, чтобы и обидно никому не было, и убрались наконец. А то уже пол затоптали до невозможности. – Иди домой да речь подготовь и на бумажку ее запиши для ясного, стало быть, изложения.
– Красиво завернул! – восхитился кто-то, сильно стиснутый в дверях, но на него шикнули, и он заткнулся.
– Дождя бы нам, – грустно молвил Панас, глядя на удивительно розовые пятки Тарасюка, торчащие из штанин.
«Надо бы потом его спросить, чем он ноги мажет, чтобы натоптыши свести да трещины чтоб не беспокоили. Ишь, ступни-то какие! Прямо как у ребеночка грудного, розовые да гладкие», – толкнулась в голову мысль.
– Дождя? – удивленно вскинул брови дед. – А что же к ведьме не идете? Она вам дождик завсегда организует, даже с молнией, если попросите.
– Так это… – занервничал голова, как засидевшаяся девка перед нежданным уже сговором. – С ведьмой-то мы как бы того… в контрах.
Тарасюк нахмурился, явно осуждая позицию головы относительно Светлолики. Как известно, с ведьмой враждовать, что медведя-шатуна злить – неизвестно, куда кинется, но хорошего точно ничего не выйдет.
– С ведьмой дружить надобно, а ты с нею расплевался. Нехорошо это, – выдал вердикт дед.
– Да кто ж спорит, – загрустил голова. – Я с ней вообще не ссорился, она сама осерчала.
– Ага, – доброжелательно хихикнули сзади. – Мы ее только живьем в землю зарыли, а когда она выбралась, хотели избу ее сжечь.
Панас развернулся было предъявить зубоскалу кулак величиной со среднюю голову, но в тесноте съездил Тараму по лбу. Парнишка ахнуть не успел, как обмяк в чьих-то руках в беспамятстве.
– Ты бы, голова, потише руками размахивал, – настоятельно посоветовал Тарасюк. – А то еще покалечишь кого-то. Ладно, помогу я вам. Скажу способ верный, а о цене потом сговоримся.
– Вот спасибо, уважил, – поклонился в пояс голова благодетелю, и еще один селянин, неосторожно стоящий сзади, пал жертвою оттопыренного филея. – Ты же знаешь, за ценой мы не постоим. В разумных пределах, разумеется.
– Понятное дело, – усмехнулся в усы Тарасюк. – Ты вот что, найди мне двух женщин, чтобы в самом соку были да дети у них имелись. Плуг, в который пару быков запрягаете, притащи да сбрую. Все это к реке, значит, волоките. Как притащите, так и начнем…
Он еще договорить не успел, как селяне резво рванули выполнять поручение.
Река имелась неподалеку от Хренодерок. Звалась она Закавыка, так как имела весьма своенравный характер, переменчивое русло с семью загибами на версту, а по глубине где-то курица пешком перейдет, а где-то и до дна не донырнешь – глубоко.
На берег явились дружно, всем селом. Даже пришлые притащились. Охота им поглазеть, как принято вызывать дождь в Хренодерках. Опыт они, видишь ли, перенимают. Плугов притащили аж пять штук на выбор. Бабы выбрали из своих рядов Параскеву, как самую авторитетную и при этом еще в соку (Рагнеда взяла самоотвод по причине преклонных лет), а мужики все до одного проголосовали за Алкефу. Рыжеволосая сердцеедка кокетливо похихикала, но согласилась. Ожидали только самого затейника, и он не заставил себя ждать. Явился не спехом, в широких, подпоясанных затейливым шнуром штанах, длинной, расшитой по рукавам и вороту косоворотке, босой и с кнутом в руках. Народ заинтересованно загудел. Интересно же, что этот затейник придумал.
Светлолика тоже дожди накликала. Но у нее участия всего народа не требовалось. Сама походит, побурчит что-то невразумительное под нос, посмердит зело вонючим дымом, на пятке повертится – и вот он, дождик. Никакого тебе зрелища, глянуть не на что.
– Вот что, бабоньки, – сразу приступил к делу дед, видимо, времени даром терять не желал, дел дома припасено было немало. Все уважительно склонили головы. У всех дома осталась скотина, пригляду требующая, дети, которых кормить надобно, и прочие дела, требующие если не неусыпного бдения, то хотя бы вдумчивого почесывания затылка. – Вы, значит, юбки до колен подоткните да разуйтесь, чтобы зря обувь в речке не портить. Ща из вас лошадей делать будем.
– Лошадей… – удивленно вздохнула толпа.
Эвон как дед загнул. Ежели бы раньше знать, каждую посевную к нему б бегали. Баб, их как в урожайный год яблок, – с лихвой. А вот лошадей в хозяйстве нехватка большая.
Однако Панас забеспокоился. Параскеву было жаль. Вдруг Тарасюк с заклятием напутает и супругу назад не воротит? Где же он еще такую разумную жену сыщет? Она, конечно, бранится иногда, как без этого. Но все-таки своя, родная. Сколько лет душа в душу, и на тебе – копытами с гривой обзаведется и ржать начнет. Ни поговорить с ней, ни семок полузгать.
– Ты там того… без этого, – насупился он. – Женку мою в целости верни.
Зарделась Параскева: сколько лет бок о бок, а супругу все еще небезразлична.
– Да что с ней сделается? – фыркнул Тарасюк, не разделявший опасений головы. – Вот речку перепашем, и вернется назад живехонька и здоровехонька.
Народ оживился. Всем стало интересно посмотреть, как речку пахать станут. Селяне рассредоточились по берегу. Благо на его склоне вполне можно было найти место на свой вкус и зоркость зрения. Самые предприимчивые достали жареные семечки и принялись их лузгать, вводя окружающих в грех зависти.
Тарасюк подошел к упряжке творчески. Велел женщинам снять платки и сделать множество маленьких хвостиков на месте прямого пробора.
– Вот и будет у вас грива, – довольно заключил он; посмотрел со стороны, оценивая. – Чего-то не хватает, – задумался колдун. – О! Понял! Ща, бабы, будем делать вам хвосты.
Любопытный народ подался вперед. Все знали, что у ведьм хвосты растут, а у обычных женщин лишнего отростка на копчике никто до сей поры не замечал. Может, не приглядывались просто?
Дед приподнял игриво хихикающей Алкефе юбку и завязал подол сзади на манер конского хвоста.
– Ишь какая кобылка славная получилась! – хмыкнул одобрительно.
Параскева не стала ждать, пока ее оделят, сама юбку скрутила, как надо, и пошла потеха. Тарасюк женщин в плуг запряг, кнутом щелкнул.
– Но-о-о! – кричит. – Пошли, залетные! Пашите воду, чтобы из тучи к нам на поля вернулась.
Бабы в речку вошли, вода пошла брызгами, тут и самый серьезный рассмеется. Параскева с Алкефой хохочут, рвут плуг по дну, взбивают воду босыми ногами, мелкие рыбки из-под ног шарахаются, лягушки в разные стороны прыгают, квакают оглушительно, водоросли на плуг наматываются, ил со дна поднимается. Тарасюк сзади плуг придерживает, кнутом по воде щелкает, на «лошадок» строго прикрикивает. «Такие-растакие, немазаные – сухие! Пашите шибче, а то до осени всходов не дождемся!» На берегу парни с девками балалайку притащили и тут танцы устроили. Шуметь на них не стали, многие присоединились: кто частушки поет, кто лаптями по земле топочет в плясовой. Прямо не обряд по вызову дождя, а цельный праздник получился.
Но тут со дна самого глубокого омута поднялся водяной, сам страшный, вместо волос, усов и бороды водоросли длинные, выкатил на всех глазищи огромные, таращится осуждающе.
– Что это вы тут расшумелися?! Всю рыбу мою распугали, полреки перебаламутили, лягушки от страха икру выметали преждевременно, русалки под коряги попрятались и трясутся, бедняжечки. Прекратите сей же миг безобразничать! Разве не знаете, что глупые игры на воде добром не кончаются?
– Прощения просим, водяной-батюшка, – поясно поклонился Тарасюк. – Мы же не со злого умыслу, а по необходимости.
На берегу плясать перестали только взрослые, подошли поближе, прислушались к разговору. «Лошадки» тоже встали до окончания переговоров. С водяным кто же ссорится? Молодежь же, знамо дело, уймется, когда выдохнется или дракон мимо пролетит и огнем пыхнет: знай себе песни поют, на балалайке тренькают да пляшут – скачут и смеются.
– Ты что буробишь, человек? Седина в усы, а все детство в филее играет? Какая такая тебе надобность с плугом в речку лезть? С пашней, что ли, с пьяных глаз попутал? Баловство одно на уме, тут и думать нечего, – ярился водяной, тряся бородой.
– Так нам дождя надобно, – развел руками дед. – Без него земля не родит, это всем известно.
– Известно, говоришь? – недобро прищурился хозяин вод, пошуровал рукой где-то под водой, извлек из глубин большую сучковатую палку, потряс ею угрожающе и возвестил многозначительно: – А вот я сейчас покажу вам, где раки зимуют! Век меня помнить будете, а забывать станете, так я всегда рад память вашу улучшить.
Параскева с Алкефой поняли, что прошел черед переговоров – сейчас их будут бить, и рванули так, что чуть лемех не сломали. Тарасюк замешкался, схлопотал палкой по спине, охнул и помчался чуть ли не впереди своей пары. Женщины бросить плуг не догадались, с визгом выскочили на противоположный берег, дернулись туда-сюда, заскользили по глинистой почве обрыва.
– Быстрей! – благим матом верещала Алкефа, которой удрать от преследователя было делом чести.
Кокетливую селянку, чей глубокий вырез служил вечным искусом для мужского населения, женщины собирались бить по три раза на неделю, и если бы не быстрые ноги, ходить бы ей вечно в синяках.
– Куда уж быстрей, заполошная? – Параскева даже в сложной ситуации головы не теряла. – Видишь, берег крутой да скользкий. Не подняться нам наверх.
Алкефа обернулась, с ужасом обнаружила настигающих Тарасюка и грозного водяного, размахивающего палкой, как ветряная мельница крыльями при хорошем ветре. Взвизгнула, развернулась, дунула обратно, не рассматривая, успевает ли Параскева или нет. Жена головы была женщиной сноровистой, вмиг сориентировалась. Проскочили мимо опешившего водяного и поволокли плуг обратно на тот берег. Тарасюк развернулся, получил знатного пинка для скорости и помчался следом. Водяной издал душераздирающий вопль, заставивший всех речных чаек попадать в воду оглушенными.
Параскева с Алкефой бодро достигли другого берега, но ни «пахарь», ни водяной не отставали – дышали в затылок. Женщины взвизгнули и снова метнулись в воду. Так они и бегали туда-сюда под потрясенными взглядами односельчан. Молодежь сначала подивилась на игры взрослых, а затем свое веселье продолжила.
Первым устал водяной. Метнул вслед Тарасюку палку сучковатую, угодил прямо в темечко, да, видно, сильно устал или череп деда был тверже, чем думалось. Палка шлепнулась в воду, поплыла себе по течению, лишь слегка примяв полуседые волосы. Водяной упал следующим, погрозил кулаком селянам.
– Вот придете ко мне за рыбкой! Я уж вам в сети тины накидаю, не поленюсь! – побулькал злобно да под воду ушел.
Тарасюк выскочил на берег да так и упал на спину, вдыхая воздух ведрами, словно сам под водой побывал – не надышится.
«Лошадки» прогалопировали по берегу еще немного, Алкефа запнулась о выступающий из земли корень и упала на колени. Параскева споткнулась о товарку, пролетела несколько метров кувырком, увлекая за собой изуродованный плуг, и грохнулась оземь, так что дух перехватило, а перед глазами поплыли круги разноцветные.
Селяне смеялись так, что чуть животы не надорвали. Панас же за жену разобиделся, цыкнул на всех грозно (но не преуспел, разве можно заткнуть людей веселящихся), подошел, поднял на ноги, отер ее перепачканное лицо, руки, ноги своею рубашкою, выпутал из упряжи, одернул юбку заботливо. Параскева горестно всхлипнула, прижалась к груди мужниной, глубоко вздохнула. Он и не подумал протестовать, обнял жену нежно, погладил по встопорщенным волосам, вызвав в женщинах Хренодерок восхищенную зависть. Жены мужей локтями дружно пихнули, – мол, смотрите, как голова наш жену свою чтит-уважает, у всех на виду обнимает да по волосам поглаживает.
Мужчины зашумели, насупились. Зачем же вас, женщин взрослых, наглаживать? Аль вы кошки-мурлыки, что ласки за всякого мышонка требуете? Что вас, баб, зазря баловать? Эдак вы и на голову сядете. Женщины на мужей своих осерчали. Кошки не кошки, а доброе слово и нам приятно. И ушли по домам, на мужчин разобидевшись. Панас с Параскевой удалились в обнимку, как молодожены. Мужики еще пошумели для порядку, возмущаясь нахальству супруг своих, да пошли заливать грусть-тоску в «Пьяный поросенок». Тарасюк отдышался и домой отправился. На берегу только молодежь и осталась, что ж не погулять, пока погода хорошая. Но только они так подумали, как набежали на село тучи темные, грянул гром, и ударила молния прямо в реку. И пошел такой ливень, что насквозь за секунды всех промочил. Молодым же все хихоньки да хахоньки, – с визгом по домам разбежались, босыми ногами по лужам шлепая.
Глава 4
Сумерки спустились на Безымянный лес. На небе выступили частые звезды, выплыл ущербный месяц тонким серпиком. Из избы, с чувством потягиваясь, вышла Светлолика в сопровождении Дорофея. Вернулись с охоты вервольфы. Судя по их довольному виду и по зайцу в каждой пасти, охота у них задалась, раз они не только наелись, но и презент принесли ведьме.
Очнувшемуся Вешилу оставалось только подивиться на оборотней, совершенно добровольно служивших ведьме без ошейников подчинения. Такого неприкрытого обожания на мордах монстров он как-то не ожидал увидеть. Каким образом девушка, проживающая в лесу, умудрялась ладить с клыкастыми зверюгами, оставалось загадкой. На всякий случай маг решил не подавать активных признаков жизни (пусть все тело у него под землей, но голова тоже нужная часть организма, хотя бы чтобы есть, если уж на другое не способен) и осторожно продиагностировал пострадавший организм. Тело саднило, но в общем самочувствие было гораздо лучше, чем можно было ожидать. Видимо, та дрянь, которой его щедро намазали, действительно была лечебной. Вешил попытался было сотворить исцеляющее заклинание, но не преуспел. Закопанные руки в жесты не складывались, сотворить плетение в уме, конечно, можно, но формула почему-то не желала слушаться, скользила по краю сознания, словно тень на границе периферийного зрения, а зацепить себя не давала. Только голова заболела от тщетных усилий. Наконец Вешил тяжело вздохнул и решил бросить сие неблагодарное занятие. Может, завтра получится. Хотя до него еще надо дожить.
Тем временем Светлолика благосклонно приняла тушки зайцев, отнесла их в избу и принялась за приготовление к ритуалу. Перво-наперво развела костер. Положила рядом сучки, ветки и небольшие поленца, чтобы при необходимости можно было всю ночь огонь поддерживать. Принесла старый бубен с начертанными на нем таинственными знаками. Инструмент достался ей от матери, которой верно служил для вызова духов. Что за кожа пошла на изготовление, девушка старалась не думать, может статься, что и человеческая – кто знает. Дорофей принес небольшой стожок сушеных трав, разложил их в определенном порядке, полюбовался результатом и вздохнул:
– Может, ну его, ритуал этот? Маги живучи, что собаки бесхозные – все на них заживает, и на этом заживет. Сарат вон его из такой дали тащил, а он так и не отдал Всевышнему душу. Гляди, очнулся уже.
– Да ладно тебе ворчать, – усмехнулась ведьма, да так многозначительно, что Вешилу сразу резко поплохело. Как бы она вот с такой милой улыбочкой жертвоприношение не устроила. Кто этих деревенских ведьм знает? У них же что ни зелье, то дрянь несусветная с составом до того омерзительным, что только крепкий желудок может принять такое без последствий. – Жалко тебе для несчастного ритуала?
– Ритуала не жалко было бы, кабы не пришлось не спать всю ночь напролет. Одних ведь трав сколько изведем, а лето еще не наступило.
– Глупости, – фыркнула ведьма. – Давно пора было кладовку от старых запасов почистить. Они, наверное, там уже лет пять лежат, все рука не поднималась.
«Они еще всякую гадость жечь станут», – с тоской подумал Вешил, поняв, что шансов пережить эту ночь становится все меньше.
Светлолика извлекла из недр юбки книжицу в кожаной обложке, заботливо заложенную где-то на середине деревянной линейкой, и спокойно принялась вчитываться в строки, шевеля при этом губами.
«Мамочки, – испуганно расширил глаза Вешил. – Угробит ведь, как пить дать угробит, девка неученая!
– Эй! – стараясь не особо поддаваться панике, вякнул он. – Эй!
– О! Не только очнулся, но и орет! – обрадовался кот и дернул ведьму за юбку.
– Чего надо? – неласково воззрилась девица, оторвавшись от занимательного чтения. – Видишь, я делом занята? – Маг потрясенно кивнул. – Вот и не мешай до конца ритуала. Вопросы станешь задавать потом. Если выживешь, конечно. – Последние слова девица пробурчала себе под нос, но раненый обладал хорошим слухом и едва не поседел от ужаса.
Он понимал, что рваться из земляной ловушки – бесполезное, изматывающее занятие. Оставалось только попробовать решить проблему путем переговоров.
– Уважаемая ведьма, – осторожно начал он. – А вы не пробовали сначала выучить заклинание, а уже потом проводить ритуал?
– Обалдел? – фыркнула Светлолика. – Да тут пять листов мелким неразборчивым почерком! Когда же я его учить стану? За неделю не управлюсь.
– О Всевышний! И этот неуч станет меня лечить? – возвел очи к небу маг.
– А ты небось ученый? – заинтересовалась Лика.
– Конечно, – справедливо возгордился своими успехами Вешил.
Такой молодой, а уже на звание архимага замахнулся.
Читать бесплатно другие книги:
