Меридон Грегори Филиппа
Уилл, помолчав, взглянул на меня.
– Болит? – спросил он, понимая своим быстрым умом, что у меня ничего не прошло, что бы я ни говорила.
Он не знал, как знала я, что эта боль никогда не пройдет. Живот мне разрывал не кусок испорченного мяса, а то, что я потеряла ее, это каждый раз било меня заново, каждый раз, когда я смеялась или видела что-то, что могло бы ее порадовать.
– Нет, – сказала я, отрицая его догадку и отказываясь от утешения, которое он мог бы мне дать. – Не болит. Я вполне могу добраться домой одна, а ты можешь заняться своей работой.
Он кивнул, но не трогал лошадь, пока я ехала прочь.
Я чувствовала спиной его взгляд и выпрямилась в седле, даже запела, чтобы ветер отнес ему мою песню и он понял, что на сердце у меня легко. То была песня, которую заказывал Роберт, если находил скрипача, чтобы играл на выход пони. Песня из представления.
Моя жизнь по-прежнему была представлением.
Я медленно ехала домой, глядя на высокий зеленый горизонт и на медленно двигавшиеся по Гряде белые пятнышки, которые и были овечьими стадами Уилла. Гряда стояла вокруг этой деревушки, как стена, держала ее, словно в горсти, как что-то редкое и диковинное, вроде бабочки или крохотного яркого жучка.
Я проехала на выгоне мимо нескольких человек, собиравших хворост и дрок. Они махали мне, когда я проезжала, и кричали: «Добрый день, Сара!» – и я улыбалась им в ответ своей пустой улыбкой и кричала: «Добрый день!» – думая, что прошла такой чертовски длинный путь, а приставки к имени так и не получила.
Дорога привела меня к заднему крыльцу, где была низкая стена сухой кладки, через которую Море перемахнул, почти не сбившись с шага. Я выехала к конюшням и сама поставила Море в денник, Сэма он все еще не любил. Удивительно, что он позволял к себе прикасаться Уиллу.
Я чистила его, насвистывая сквозь зубы, а он поворачивал голову и жевал мои кудри, когда я услышала шум колес на гравии аллеи и, выглянув поверх двери, увидела, что к воротам подъезжает карета.
– Черт, ее милость, – сказала я Морю. – Я надеялась влезть в платье до того, как она приедет.
Я вышла из конюшни и стала смотреть, как въезжает во двор карета. Сперва я обратила внимание на лошадей. Пара гнедых, отличные животные, откормленные, с блестящей шкурой. Упряжь могла бы быть вычищена и получше, но медные части сверкали и блестели. Я кивнула. Подумала, что это сделано ради женщины, которая любит, чтобы все кругом было в порядке. Ремни быстрее перетрутся, потому что их дурно промаслили, но, возможно, это ее не заботило.
На козлах сидел кучер в цветной богатой ливрее, а на запятках открытого экипажа стояли похожие на двух зобастых голубей лакеи в таких же ливреях. Карета остановилась у ступеней террасы, и лакеи сорвались с места, открыли двери, показав голубую шелковую обивку кареты, опустили подножку и почтительно подали с двух сторон руки леди Кларе.
Она не спешила.
Я вышла во двор, чтобы посмотреть на нее. Это был целый спектакль. Сперва она сложила голубой зонтик. Лакеи застыли как статуи. Она сняла вуаль, наброшенную на шляпу, чтобы защитить лицо от пыли, и отвела ее назад, потом встала, слегка взбила юбки и протянула руку лакею, который ждал, словно мог простоять так весь день, приди ей в голову такая фантазия.
Оба лакея двинулись за ней, когда она направилась к дверям – медленно, словно верховая лошадь, замыслившая какую-то каверзу.
Она неподвижно остановилась перед дверями.
Лакеи ждали. Я тоже ждала.
Сэм, вышедший из кладовой, встал рядом со мной и тоже стал ждать.
Она едва заметно кивнула, и один из лакеев, шагнув вперед, так заколотил в дверь, словно хотел ее выбить, чтобы ее милость прошла по обломкам.
Дверь тут же распахнулась, и на пороге появился мистер Фортескью.
– Леди Клара! – любезно произнес он. – Как долго вы одолевали лестницу. Не говорите, что вас мучает ревматизм! Уйдите со сквозняка, прошу!
Я сдавленно пискнула и, нырнув обратно в денник, привалилась к боку Моря, чтобы вдоволь нахохотаться. Джеймс, подумалось мне, в подметки не годится ее милости, но для первой атаки это было неплохо.
Сэм угрюмо посмотрел на меня поверх двери, пока я хрюкала от смеха.
– Господа, – сказал он и сплюнул на мощеный двор.
Я поспешила в дом, взбежала по черной лестнице и, облачившись в фиолетовую амазонку, стала спускаться, чтобы присоединиться к Джеймсу и леди Кларе. Дверь гостиной была закрыта. Я неловко помялась на лестнице, потом услышала звонкий пустой смех леди Клары. Прерывать их я не могла и не знала, нужна ли я им в гостиной.
В конце концов я поднялась к себе и стала ждать, когда за мной пришлют.
Спустя какое-то время пришла Бекки, спросить, не спущусь ли выпить чаю с леди Кларой и Джеймсом.
Я взглянула на себя в зеркало.
Я долго пыталась убрать назад волосы. Фиолетовая лента перекрутилась и походила на веревочку, но, по крайней мере, волосы не болтались у меня по плечам.
Я выпрямила спину и спустилась по лестнице.
Леди Клара привольно расположилась в одном из кресел в гостиной, возле нее на столике стояла чашка чая и пирог. Она улыбнулась мне, когда я вошла. То была улыбка женщины, которая всегда получает то, что хочет. Я перевела взгляд на Джеймса. Он, казалось, был раздражен.
– А, Сара! – сказала леди Клара. – Мы с твоим опекуном обсуждали твое образование и виды на будущее. Подойди, поцелуй меня.
Я осторожно подошла и прислонилась теплой щекой к ее щеке – холодной и напудренной.
Она указала мне на кресло рядом с собой.
– Твой опекун боится, как бы я тебя не похитила! – сказала она с улыбкой. – Я заверила его, что мне просто нравится твое общество.
Джеймс кивнул.
– Мисс Лейси нужно многое узнать о своем поместье, – сказал он. – Она объезжала земли со своим управляющим, а еще ей нужно научиться читать расходные книги.
– Разумеется, разумеется! – небрежно произнесла леди Клара. – Но еще ей нужны платья, шляпки, перчатки, цирюльник, учителя – все, что поможет ей стать мисс Лейси из Широкого Дола!
Джеймс помешал чай, брякая ложечкой в чашке. Бекки передала мне чашку и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Я задумалась, не подслушивает ли она в холле? Я бы точно стала подслушивать.
– Широкий Дол – необычное поместье, – мягко сказал Джеймс. – А мисс Лейси – необычная молодая леди. Ей нужно изучить и одобрить планы касательно земли, прежде всего прочего. Потом будет сколько угодно времени на модные пустяки.
Леди Клара удивленно подняла брови.
– Сколько угодно времени? – воскликнула она. – Но девочке шестнадцать! Когда, по вашему мнению, ее следует представить ко двору?
Джеймс моргнул.
– Ко двору? – спросил он с искренним изумлением. – Зачем ей ко двору?
Леди Клара поставил чашку и раскрыла веер.
– Для лондонского сезона, разумеется, – рассудительно произнесла она. – Она должна провести сезон в Лондоне, а кто ее представит?
Джеймс пальцами зачесал волосы назад.
– Я не думал о сезоне, – сказал он. – Едва ли это существенно. Самое важное – научить Сару жить в деревне, дать ей освоиться, понять, что делается на ее земле, и подготовить к тому времени, когда ей исполнится двадцать один, и она сама станет всем владеть.
Леди Клара рассмеялась очаровательным переливчатым смехом.
– Самое важное! – воскликнула она. – Возиться в навозе на маленькой ферме?!
Она прервалась.
– Ох, простите! Я не хотела быть грубой! Но кто проводит всю жизнь в деревне, кроме крестьян? Едва ли можно обрекать Сару на заточение здесь, где у нее не будет общества, когда она может жить, как, позвольте заметить, подобает молодой леди, в Лондоне.
– Вряд ли это можно назвать заключением! – горячо сказал Джеймс. – Она полюбит здешнюю жизнь.
– Вы здесь не живете, – заметила я. – Вы живете в Лондоне!
Леди Клара на мгновение подняла веер, скрывая лицо, и подмигнула мне.
Джеймс поднялся на ноги и прошелся по комнате.
– Сара! – обратился он ко мне. – Ты же не захочешь жить, как господа, в Лондоне. Тебя не так воспитали, ты не можешь этого хотеть.
Я задумчиво на него посмотрела. Он управлял моим поместьем на благо работников, с выгодой для них. Он не собирал для меня арендную плату, как был бы должен. Он не искал меня, и он меня не нашел. Когда я сюда попала, ее уже не было; и все блага здешней жизни не могли ей помочь.
– Я хочу лучшего, – сказала я, и голос мой вовсе не был мягок. – Я не для того так долго шла и так тяжело трудилась, чтобы получить второсортную жизнь. Я хочу самого лучшего. И если это Лондон, значит, этого я хочу.
В изысканной розовой гостиной повисла тишина.
Джеймс смотрел на меня, словно прощался с давней любимой мечтой.
– Я думал, что самое лучшее для тебя здесь, – тихо произнес он. – Это выбрала бы твоя мать.
Леди Клара со щелчком захлопнула веер, встала на ноги и расправила юбки.
– Ну что ж, – сказала она. – Мне пора, и мы договорились. Сара может приезжать ко мне в гости, пока учится жить в поместье, а я стану давать ей советы относительно одежды, поведения и прочего. Когда вы соберетесь обратно в Лондон, мистер Фортескью, Сара сможет переехать ко мне до начала лондонского сезона. Мои поверенные свяжутся с вами по поводу ее содержания.
Она направилась к выходу, но Джеймс Фортескью не попытался открыть перед ней дверь.
– Ты этого хочешь, Сара? – снова спросил он меня.
Я вспыхнула.
– Бога ради! – воскликнула я. – Разве я только что все не сказала?
Леди Клара постучала веером по руке, легонько щелкнув, и я повернулась к ней.
– Не божись, – сказала она. – Не повышай голос. Не отвечай вопросом на вопрос. А теперь попробуй заново.
Я смотрела на нее, и глаза мои пылали от гнева. На нее, на Джеймса Фортескью, на весь этот мир выборов и решений, в котором не было ничего и никого, кому я могла бы доверять.
Леди Клара взглянула на меня прозрачными голубыми глазами. Она напомнила мне Роберта Гауера и то, как он учил меня своему ремеслу. Я вдруг поняла, что она настояла на своем в разговоре с Джеймсом, не повышая голоса. Манеры господ были оружием, острым, как лезвие отточенного ножа, и таким же твердым. Леди Клара подняла брови, давая понять, что ждет.
Я повернулась к Джеймсу и произнесла без тени тепла в голосе:
– Я хочу поехать в Лондон на сезон. Там мое место, и я хочу быть там.
Леди Клара протянула мне руку, и я пошла проводить ее до кареты.
– Молодец, – сказала она, когда мы вышли в холл. – Ты быстро учишься. Я пришлю Перри с экипажем, он тебя покатает вечером, а завтра приезжай верхом в Холл, я пошлю за портным из Чичестера, пусть с тебя снимут мерки. Перри за тобой заедет.
Она помолчала.
– Думаю, вы с Перри подружитесь, – заключила она.
Потом она села в карету, раскрыла голубой зонтик и уехала.
24
Она была права. Нас с Перри вскоре связала легкая, нетребовательная дружба. Мгновенное расположение, которое я ощутила к нему, когда он заплетающимися ногами подошел ко мне на дороге, ведя за собой хромую лошадь, усилилось, а я этого почти не заметила. Из всех мужчин или мальчишек, каких я знала, с ним было проще всех. Он никогда не дулся, не терял терпения. Я видела его исключительно улыбающимся и счастливым.
Его мать поощряла нашу дружбу. Когда она хотела видеть меня в Хейверинг-Холле, она присылала за мной Перри, а не лакея. Если было поздно и мне пора было ехать домой, она позволяла мне отправиться верхом, если Перри меня сопровождал, не заставляя меня ехать в экипаже. Когда она учила меня делать реверанс в ответ на поклон мужчины, напротив меня, прижав руку к сердцу, стоял Перри.
Он редко напивался до такого состояния, в котором я увидела его впервые. На ногах он чаще держался твердо, и если выпивал слишком много портвейна, когда мы оставляли его после обеда, то ловко скрывал, как ходит под его ногами пол при каждом шаге. Когда его мать была в комнате, он небрежно прислонялся к ее креслу, или садился на табуреточку у моих ног. Только если ему нужно было подняться и куда-то пойти, его выдавала туповатая сосредоточенность на лице.
Я не знала, замечала ли это леди Клара. Она представляла собой непостижимое сочетание манер и неискренности. Иногда Перри говорил что-то, забавлявшее ее, и она со смехом откидывала голову. Бывало и так, что ее глаза, такие же голубые, как у него, но никогда не смотревшие с таким теплом, затуманивались, и она смотрела из-под ресниц, словно оценивала меня. Я не думаю, что она что-то пропускала, но она редко останавливала Перри, и я ни разу не слышала, чтобы она корила его за пьянство.
Они были господами – знатной семьей, каких я прежде не видела. Они жили по совершенно другим правилам, в другом мире. Леди Клара до слез смеялась над письмами из Лондона и зачитывала из них куски о скандалах с разными герцогами и светскими дамами. Господа вели себя так, как мы бы никогда не посмели, даже на арене. И не было никого, кто бы их упрекнул. Уличил их, призвал к порядку. Не было приходских властей, судей, викария и пристава, чтобы их приструнить. Неудивительно, что они были милы, беспечны и порочны.
Весь мир принадлежал им.
Но леди Клара была не глупа. Я не могла ее понять, она вела такую жизнь, какой я и вообразить себе не могла. Родилась она в семье ирландского пэра, молодой и красивой вышла замуж за лорда Хейверинга, богатого, подагрического и сурового. Я кое-что поняла об этом браке по рассказам Перри, говорившего о долгих одиноких годах, проведенных его матушкой в деревне, пока его милость пил и играл в городе. Она знала, что ее купили, и с каменным лицом исполняла свой долг. Пока он был жив, она родила ему необходимых сыновей. Когда он позволял ей выезжать в город, она тратила столько, сколько могла. Думаю, она ждала его смерти, ждала и мечтала о ней. Чтобы быть еще молодой, красивой, богатой и свободной. Но когда его не стало, все оказалось не так, как она предполагала. Деньги были, но меньше, чем она надеялась. Для нее это должно было быть горько, ведь она столько лет ждала, чтобы в итоге выяснить, что старый лорд ее все-таки обманул.
Но леди Клару было не так-то просто сломить. Она наняла бейлифа и сказала ему, что земля должна приносить доход. Она обложила арендаторов данью: платить надо было за продление договора и за заключение брака.
Даже за смерть надо было платить.
Она всюду сажала пшеницу, а работников держала на ячменном хлебе. Покупала труд бедняков – и платила им даже меньше, чем требовалось. Она была хватким, суровым хозяином и заставила землю приносить прибыль, пока не получила тех денег, которые ей были нужны. Этого было недостаточно – леди Кларе не хватило бы королевского выкупа, ей нужно было возместить обиду, длиной в жизнь, – но у нее был полностью обставленный дом в деревне, прекрасный дом в Лондоне, гардеробная, полная платьев, и конюшня, полная лошадей.
Я наблюдала за ней и училась у нее. Она мне не нравилась, а любить ее и вовсе было нельзя. Но я ее понимала. Я знала и эту жажду, и эту твердость. И мне нравилось, как она взяла поместье в свои руки и заставила его приносить доход.
Я не могла бы выбрать никого менее похожего на моего тихого исполнительного опекуна, Джеймса Фортескью, перерой я всю Англию. Мы оба это знали.
Думаю, его это задевало.
К концу второй недели, когда я почти каждый день проводила в Хейверинг-Холле, он попросил меня задержаться, прежде чем я поднимусь и лягу. Я зашла с ним в гостиную и, усевшись, расправила на коленях одно из новых шелковых платьев.
– Я готов вернуться в Бристоль, к своим делам, Сара, – осторожно начал Джеймс. – Я дал тебе время, чтобы познакомиться поближе с Хейверингами и составить о них мнение. Леди Хейверинг красивая женщина, а лорд Перегрин – привлекательный молодой человек; каковы бы ни были их недостатки, они – люди обаятельные. Я хотел, чтобы ты присмотрелась к ним, прежде чем попросить тебя принять решение, хочешь ты или нет, чтобы леди Хейверинг вывела тебя в свет.
– Она вам не нравится, – в лоб сказала я.
Он помялся, потом улыбнулся.
– Лучше будет, если я стану говорить откровенно, – сказал он. – Ты права, она мне не нравится. Репутация ее оставляет желать лучшего – и в качестве жены, и в качестве вдовы. Что важнее, мне не нравится, как она ведет хозяйство. Люди на ее земле обложены такими поборами, что живут в крайней нищете и тяготах. Она засевает новые и новые поля пшеницей, не оставляя им места для пастбищ и собственных посевов. Каждый раз, когда поднимается цена на хлеб, в этом поместье кто-то умирает от голода, гибнет от недоедания в канавах, идущих вдоль пшеничных полей. Некоторые винят в этом ее бейлифа, но она сама говорила мне, что он исполняет ее приказы. Она может очаровательно вести себя в гостиной, Сара, но если бы ты взглянула на нее глазами слуг или работников, она бы не показалась тебе такой милой.
Я кивнула.
– Как вы думаете, чего она хочет от меня? – спросила я.
Мистер Фортескью пожал плечами.
– Она обзавелась новыми платьями и шляпками, пока одевала тебя, – сказал он. – Ей нравится вращаться в лучшем обществе, и ей не составит никакого труда взять тебя с собой на следующий сезон. Я думал, ты ее развлекаешь – ей, должно быть, скучно в деревне.
Он помолчал.
– Возможно, ей доставляет удовольствие и то, что мне не нравится ее влияние.
– Но вы ничего не можете сделать, – резко подтвердила я.
Он кивнул.
– Я ничего не могу сделать, – сказал он. – Я всего лишь попечитель поместья; ты не моя воспитанница. Я могу управлять твоими финансами, пока ты не станешь совершеннолетней или не выйдешь замуж. Могу давать тебе советы, но не приказывать.
– Вы можете отказаться давать мне деньги, – заметила я.
Джеймс Фортескью улыбнулся.
– Я не стану тебя так принуждать, – мягко сказал он. – Возможно, по сравнению с Хейверингами я кажусь очень скучным, но я не торговец-самодур, Сара. Я очень любил твою мать, и ради нее я желаю тебе только счастья. Если светская дама, вроде леди Хейверинг, тебе по нраву, тогда я рад, что ты с нею дружишь. У нее уж точно получится ввести тебя в знатное общество лучше, чем у любого из тех, кого я знаю.
Я внезапно потеряла терпение.
– Я хочу самого лучшего! – воскликнула я. – Дама, о которой вы говорили, та, что должна была приехать и жить со мной, это второй сорт! Я поняла это, едва о ней услышала! Она бы учила меня тихо жить в деревне и радоваться, когда пригласят поиграть в карты в Чичестере! Я так не хочу! Какой смысл был проходить весь путь от цыганского фургона до этого дома, чтобы в итоге не получить лучшего, самого лучшего, что только есть!
Джеймс Фортескью пристально на меня посмотрел и очень устало улыбнулся.
– А ты полагаешь, что леди Клара – это лучшее? – спросил он. – И лорд Перегрин?
Я задумалась. Часть меня прекрасно понимала, что леди Клара – такая же прожженная авантюристка, как я сама. Что она тверда, умна и хитра, как старый лавочник, привыкший обвешивать покупателей. И что сын ее – милый ребенок, всего лишь слабый и милый ребенок, который ничем не может похвастаться, кроме светлых кудрей, голубых глаз и нрава, смягченного выпивкой.
Но они меня смешили, они меня привечали и обещали помочь вернуть мое состояние, отобрать его у жителей деревни и тех, кто совместно со мной владел землей Широкого Дола.
– Да, полагаю, – упрямо сказала я.
Солгала прямо в расстроенное лицо Джеймса Фортескью.
– Я полагаю, что они – высшая знать, и хочу стать частью их мира.
– Что ж, хорошо, – сказал он. – Я написал вам с леди Кларой записку, о том, сколько вы можете тратить в квартал и в каком банке можете снимать деньги, а также где у меня контора в Лондоне и в Бристоле. Я хотел бы встречаться с тобой примерно раз в месяц, в Лондоне или здесь. Если ты изменишь мнение по поводу Хейверингов, напиши мне немедля, и я приеду и заберу тебя.
Я кивнула, отмахнувшись от ощущения, что совершаю серьезную ошибку.
– Хорошо, – напряженно сказала я.
– Если передумаешь, Сара, – ласково сказал Джеймс, – если передумаешь, пожив той жизнью, и захочешь вернуться в Широкий Дол, твой дом всегда тебя ждет, помни. Может быть, ты найдешь кого-нибудь, с кем тебе будет хорошо здесь. Тебе не обязательно ехать к Хейверингам.
Я покачала головой.
– Они мне нравятся, – дерзко ответила я. – Я не из таких, как вы, мистер Фортескью. Вам не понять. Их жизнь, их жизнь в свете – все это мне очень подойдет.
– Жаль это слышать, – мягко произнес Джеймс и поклонился.
Он не попытался поцеловать мне руку, как однажды было прежде, и вышел из комнаты.
Я какое-то время сидела в молчании. Наверное, я должна была торжествовать, что победила сильного человека, управлявшего моим состоянием, что мне удалось устроить все наилучшим образом и по-своему. Но я не ощущала победы. Мне казалось, будто мне предложили немного золота, но я предпочла фальшивую монету. Я ощутила на шее нитку с золотой застежкой, которую я все еще по привычке носила. И подумала, что бы сказала обо мне Селия, о своей бродяжке-внучке. И что бы моя давно умершая мама Джулия подумала, увидев, как я отвергла человека, которого она любила, и отвернулась от земли, которую она звала домом.
Я молчала и тосковала лишь в тот вечер. На следующий день в Дол-Холл нагрянула леди Клара, они с мистером Фортескью обменялись документами и адресами, она велела уложить мои вещи и увезла меня.
Я только раз еще увидела Джеймса Фортескью, когда он приехал попрощаться со мной накануне своего отъезда в Бристоль. Он даже не переступил порог, так и стоял на террасе, держа в поводу лошадь, пока я не вышла к нему.
– Уилл Тайяк заедет завтра и сопроводит тебя на прогулку, – сказал Джеймс, стоя на террасе. – Я бы хотел, чтобы ты, Сара, ездила с ним и узнавала о поместье как можно больше. Я знаю, что твое сердце стремится в Лондон, ты ждешь сезона, но и сама леди Клара скажет тебе, что можно вращаться в самом изысканном обществе и вместе с тем знать, что растет на твоих полях.
Я согласилась:
– Я хочу учиться.
Я не сказала: «Чтобы, достигнув совершеннолетия, все изменить», – но эта мысль повисла между нами в воздухе.
– Возможно, когда ты увидишь, как идут дела у соседей и как они идут в Широком Доле, ты станешь смотреть на все по-моему, – мягко произнес мистер Фортескью.
– Возможно, – сказала я.
Он протянул руку, и я подала ему свою, как меня учили.
Я уже умела не отшатываться. Леди Клара ругала меня за чувствительность к чужим прикосновениям и заставляла стоять смирно, а сама ходила кругами, похлопывая меня по щекам, по плечам, по рукам, ерошила мне волосы.
– Вот! – говорила она, совершив круг. – Я не жду, что ты станешь вешаться на своих друзей, но ты девушка, а девушки должны быть доступны ласке.
Так что для меня не составило бы труда подойти к мистеру Фортескью и дождаться, пока он поцелует меня в лоб или даже поцелует мне руку. Но он не сделал ни того ни другого. Он пожал мне руку, словно я – молодой джентльмен, и касание его было твердым и дружеским.
– У тебя есть мой адрес, – сказал он, поворачиваясь и садясь на лошадь. – И что бы ты ни думала о моем попечительстве, помни, что я твой друг, что я пытался сделать все возможное и для тебя, и для этой земли. Если тебе что-нибудь понадобится, пошли за мной, и я тут же приеду.
Я сухо на это улыбнулась, думая обо всех тех годах, когда была голодна. Теперь мне предлагали помощь – теперь, когда я жила в доме с двадцатью слугами и ела четыре раза в день.
– Думаю, я сама смогу о себе позаботиться, – сказала я.
Он взялся за поводья и посмотрел на меня.
– По этому поводу наши мнения тоже расходятся, – сказал он мягко. – Я думаю, ты слишком долго пыталась сама о себе заботиться. И так устала сама о себе заботиться, что загнала всю боль внутрь, чтобы никто не мог ее облегчить или утешить тебя. Я бы всей душой хотел увидеть, как ты устроишься здесь, где о тебе заботятся, где ты могла бы вернуть себе что-то из детства, которого у тебя не было.
Он прикоснулся к шляпе, прощаясь со мной и леди Кларой, махавшей ему отделанным кружевами платочком из окна гостиной, потом тронул лошадь и поехал прочь по аллее.
Я смотрела ему вслед, на его широкие плечи и слегка склоненную голову. Смотрела и понимала, что, если бы у моей настоящей мамы, Джулии, был выбор, он стал бы ее мужем. Если бы она осталась жива, он был бы моим папой. Я смотрела, как он уезжает, оставляя меня Хейверингам, и отказывалась слышать то, что он сказал – что я загнала свою боль внутрь.
Я не признавала потерь. Я не хотела ощущать, что потеряла его. Я отказывалась чувствовать утрату.
– А теперь, – сказала леди Клара, присоединившись ко мне на террасе и глядя вслед мистеру Фортескью, – теперь, девочка моя, ты начнешь работать.
Я рассмеялась, поскольку работы повидала столько, сколько леди Кларе и не снилось. Но когда работа началась, смеяться мне хотелось куда меньше.
Трудно, разумеется, не было – не как на трапеции или с лошадьми. Но было куда утомительнее, чем мои прежние занятия. К вечеру я уставала, словно вкалывала целый день, и не могла понять, что меня так измучило. Леди Клара неусыпно за мной следила, заставляла меня проходить по комнате десять раз подряд, садиться в кресло и вставать с него – снова и снова. Приказывала подать к крыльцу коляску, потом фаэтон, потом двуколку, и гоняла меня вверх-вниз по ступеням, раз за разом, пока я не научилась не наступать на подол платья и не втыкаться шляпкой в крышу кареты.
Мы ели с ней вдвоем. С нами не было даже Перри; слуги накрывали стол, и их отпускали. Потом она терпеливо, как сиделка при слабоумном, учила меня держать нож и вилку одновременно, класть их на тарелку, пока жуешь, пить из бокала, прожевав, так, чтобы на краю не оставался жирный след. Учила беседовать за едой, справляться с куриными крылышками и резать кости, не хватая их и не таща в рот, чтобы обгрызть и обсосать. Учила вытирать кончики пальцев о салфетку, держать салфетку на коленях, чтобы она не падала на пол. Объясняла, сколько нужно пить вина, когда прилично отказаться, а когда согласиться.
Каждую минуту, постоянно, она поправляла мою речь. Просто подняв красиво изогнутую бровь, она давала мне понять, что я перешла на язык роми, говорю грубо или неприлично. Я снова и снова пыталась ей что-нибудь сказать, и она заставляла меня оттачивать фразы, как лошадь оттачивает трудный прыжок, пока у меня не получалось подобрать правильные слова и правильный тон.
– К счастью, некоторые из самых высокородных светских дам говорят, как крестьянки, – язвительно говорила леди Клара. – А многие умеют читать и писать не больше твоего. Но ты, Сара, будешь учиться. Ты схватываешь на лету.
Я невольно начала ее уважать. Что бы я ни натворила – даже ее длинные ресницы ни разу не дрогнули. Какие бы ошибки ни совершала – а я была слишком невежественна, чтобы понять, как это могло ее оскорбить, – она ни разу не выказала удивления.
Однажды вечером, после особенно трудного дня, когда она пыталась научить меня срезать в саду цветы и расставлять их в вазе, я взорвалась:
– Леди Клара, это безнадежно! Я уже с ума схожу, и вас я, должно быть, достала до смерти. Я никогда не выучусь! Я слишком поздно начала. Вы пытаетесь обучить меня трюкам, которые я должна была освоить, когда училась ходить. Я слишком стара для них! Я вернусь домой и позову к себе ту пожилую даму, которую советовал мистер Фортескью. Всему, что мне следует знать, я никогда не научусь, и вас, наверное, уже выворачивает от этих уроков.
– Не говори «выворачивает», – тут же сказала она. – И «достала».
Она помолчала.
– Нет, дорогая, – сказала она потом. – Я не утомлена, и, на мой взгляд, у тебя хорошо получается. Я не расположена сдаваться. Думаю, ты дашь мне основания гордиться тобой, всеми нами. Я хочу продолжать. Меня радуют твои успехи.
– Но, леди Клара, – сказала я. – Сезон начинается в августе. Я не буду готова к сроку.
Она откинула голову на спинку кресла в гостиной. Мы находились в голубой гостиной, где цвет обивки подходил к цвету глаз леди Клары, словно был выбран с умыслом. Возможно, так оно и было.
– Это решать буду я, – сказала она. – Я вывожу тебя в новый мир, и тебе придется довериться моему суждению. Я буду говорить тебе – что для тебя лучше и когда ты будешь готова.
– А потом? – бесцеремонно спросила я. – Когда я буду готова, когда вы выведете меня в общество? Что тогда? Как вы думаете, что тогда?
Она подняла брови, но ее голубые глаза были отстраненными и очень холодными.
– Будешь развлекаться, – сказала она. – Ты – наследница изрядного состояния. Тебе покровительствует женщина, чьи рекомендации безупречны (я о себе), и сопровождать тебя будет самый привлекательный молодой человек в Лондоне, пэр королевства (это, помогай нам Боже, Перри). Если хочешь войти в общество, тебя ждет вершина всех твоих устремлений.
– А потом? – настаивала я.
Она холодно и устало мне улыбнулась.
– А потом тебе решать, дорогая моя, – сказала она. – Многие молодые дамы принимают лучшее предложение, выходят замуж за того, кто больше всех даст. За них выбирают их родители, им советуют старшие. Но у тебя нет родителей, на чье суждение ты должна полагаться, а в кругах, куда я тебя введу, мистер Фортескью никогда не будет принят. Ты сама себе хозяйка. Если влюбишься без ума, полагаю, сможешь выйти замуж за своего избранника, будь он хоть лакеем или конюхом. Никто тебе не воспрепятствует.
Я взглянула на нее, и мои зеленые глаза были так же тверды, как ее голубые.
– Вы знаете, и я знаю, что такого не будет, – равнодушно произнесла я. – Я не гожусь для любовных историй. Мне это не по душе.
– Тогда я предлагаю брак по расчету, – сказала она. – Выйдя замуж, ты сможешь взять в свои руки поместье, и тебе больше не нужно будет обращаться к мистеру Фортескью за содержанием. Ты сможешь управлять землями, как пожелаешь, и пусть все эти долевые собственники и воры прибыли собирают вещи. Ты можешь снова превратить Широкий Дол в очень прибыльное место и жить, как пожелаешь. Если выберешь мужа, который не будет тебе досаждать, сможешь платить ему отступные, чтобы он держался подальше, и жить, как тебе вздумается.
Я посмотрела на нее и внезапно поняла.
– Перегрин, – напрямик сказала я.
Она даже не поморщилась.
– Перегрин, если пожелаешь, – согласилась она. – Или любой другой. Выбор за тобой, дорогая. Я тебя принуждать не стану.
Я кивнула. Я долго ждала, чтобы понять, что нужно леди Кларе. Я сразу видела ловушку для простофили. Леди Хейверинг была со мной терпелива, она водила меня на длинном поводке. Но теперь я поняла, что ей нужно. И восхитилась тем, что она этого не отрицает.
– Простите, – прямо сказала я. – Я не хочу выходить замуж. Ни за Перегрина, ни за кого другого. Я готова сейчас же отправиться домой. Мистер Фортескью подберет мне компаньонку. Я благодарна вам за вашу доброту. Но вам не нужно больше меня учить.
Томное движение веера заставило меня опуститься обратно в кресло.
– Я сказала, что все будет, как ты пожелаешь, – мягко заметила она. – Если не хочешь выходить за Перри, не нужно. Я думала, ты хочешь взять в свои руки свою землю и богатство; а если ты не выйдешь за Перри, тебе предстоит долгое и утомительное ожидание – пять долгих лет, Сара! – но выбор за тобой. Широкий Дол твой, что бы ни произошло. И я буду рада обучить тебя и представить ко двору – что бы ни произошло.
Я опустила голову.
Она снова, как и каждый день, выказала мне изящество и щедрость, которые легко даются тем, кто никогда не голодал, не жил в тесноте, не страдал от недостатка времени. Она была щедра, как женщина, не знавшая голода. Ей это давалось легко. Я страстно хотела научиться быть такой же небрежной, беспечной и свободной.
– Благодарю вас, – хрипло сказала я.
– Голос, – отозвалась она, не меняя тона.
Я подняла голову и отчетливо произнесла:
– Благодарю вас.
Она улыбнулась, голубизна ее глаз была непроницаема.
– Право, не стоит, – обворожительно сказала она.
25
Мне не нравилось, что мистер Фортескью уехал. Не нравилось, что в Дол-Холле остались жить только Бекки и Сэм. Не нравилось, что из труб в парадных комнатах не поднимался дым, когда я ехала по выгону за домом и смотрела на него сверху. Не нравилось, что парадная дверь всегда заперта.
Меня как-то утешало то, что, несмотря на то что я отвергла его и бросила ради Хейверингов, Джеймс Фортескью все ждал меня там, если бы я захотела вернуться. Но теперь мебель в гостиной и столовой, да и во всей парадной части дома, была накрыта чехлами, а Джеймс уехал.
Я была рада встречам с Уиллом. Только он знал, что делается в Широком Доле, только он любил его так же, как моя мать. И он каждый день приезжал сопровождать меня на прогулку, о чем его просил Джеймс, показывал все поля, объяснял, как там пашут и что сажают, а что оставлено под паром.
Леди Клара нисколько не возражала.
– Разумеется, – сказала она. – Тебе нужно знать каждую пядь этой земли, если ты когда-нибудь собираешься спорить с твоим попечителем и управляющим. Тебя ждут нелегкие сражения в ближайшие пять лет. Единственная возможность победить – это узнать эту землю так же хорошо, как Уилл Тайяк.
Так в мое обучение приличной юной леди вошли ежедневные верховые прогулки с Уиллом. Теперь я не носила бриджи. У меня были две новые амазонки на выбор: светло-зеленая, под цвет моих глаз, и серая, цвета сланца. Я, как и подобает юной леди, каждый раз дожидалась, пока меня позовут, в гостиной. Уиллу приходилось ждать на дворе конюшни, пока я надевала шляпку и перчатки и брала хлыст.
– Нет нужды спешить, Сара, – говорила леди Клара, взглянув на меня поверх журнала, который читала. – Двигайся медленнее, и движения будут более плавными.
Я шла так плавно, как только могла, к зеркалу, поправить шляпку на продуманные полдюйма.
– Лучше, – одобрительно произносила леди Клара.
Читать бесплатно другие книги:
