Меридон Грегори Филиппа

32

Я выстрадала позволение не ездить в тот вечер ни на бал, ни с визитами, ни на ужин к Марии. Сказалась больной, предъявив в доказательство горячий лоб и воспаленное горло. Леди Клара приложила к моему лбу прохладную руку и сказала, что сегодня я могу остаться дома, но завтра должна выздороветь, потому что княгиня Катерина дает завтрак и нам удалось раздобыть приглашение. Я кивнула, позволила переодеть себя в ночную рубашку и пеньюар и удалилась в душную маленькую спальню с тарелкой супа, пирожком и фруктами.

Я пыталась читать один из романов леди Клары, но сочла его слишком трудным. Его написал человек по фамилии Филдинг, и я злилась на него за то, что названия глав вверху страницы не сообщали, что происходит в рассказе. Пользы в них не было, ведь я хотела только притвориться, что читаю книгу.

По какой-то причине я подумала о векселях из банка и решила еще раз на них взглянуть. Ключ от ящика лежал в среднем ящике столика, где я его всегда держала. Ящик легко открылся и выехал вперед. Двигался он легко, будто был совсем легким.

Он и был легким. Я утром отдала Перри большую часть своего золота, а одиннадцать свернутых векселей на три тысячи каждый исчезли.

Я очень тихо сказала: «Ой», – и немного постояла на месте, потом подтащила к столику хорошенький белый с золотом стульчик, села и уставилась в пустой ящик.

Я подумала про горничную – но она служила Хейверингам много лет, и драгоценности леди Клары стоили куда больше. Подумала про служанку из кухни, которая помогала мне довести Перри до кровати, но ей не было позволено подниматься на второй этаж. Подумала про лакеев, но они редко заходили наверх и уж точно никогда в мою спальню.

Никто не входил в мою комнату, кроме леди Клары, горничной, меня самой и Перри.

Я поняла, что это Перри, как только увидела, что ящик пуст. Я старалась уйти от осознания того, что это он.

Какое-то время я сидела очень тихо и спокойно.

Он был игроком. Я и прежде видела игроков. Не таких, как мой па, который занимался этим, чтобы добыть пропитание, и не таких, которые играют для развлечения. Для некоторых это становится пороком пострашнее пьянства. Они не могут остановиться. Думают, что им везет, и делают новые и новые ставки. Им все равно, что за игра – кости, карты, скачки, петушиные бои, собаки, барсучья травля. Их лица покрываются потом и краснеют, глаза расширяются, когда они играют. Они похожи на мужчин, которые вот-вот овладеют женщиной. На голодающих, которым показали еду. Они были истинным благословением для па, который снова и снова их одурачивал, когда они до смерти хотели выиграть.

Я боялась, что Перри из таких.

Я даже не сердилась.

Я думала, что понимаю – он не может ничего с собой поделать. Думала, что внутри я все еще нищенка, и деньги на толстых кусках бумаги никогда не казались мне по-настоящему моими. Еще я подумала, что сердце мое не влечет ни к этому браку, ни к жизни, которую я вела.

Богата я или бедна, замужняя или одинока – ее больше не было. Я не могла себя убедить, что все это имеет значение. И я очень немногого ждала от Перри.

Я знала, что он пьет. Догадывалась, что он может оказаться игроком. Если бы меня спросили, я бы предсказала, что он обворует меня, или свою матушку, или любого, кто окажется рядом и будет ему доверять.

Но что-то нужно было делать. Мне нужно было увидеться с Перри, сообщить мистеру Фортескью, сказать леди Кларе.

Я вздохнула. Горло у меня не стало болеть меньше, голова раскалывалась от усталости. Я подошла к кровати и подумала, что прилягу ненадолго, отдохну, подожду, когда вернется Перри, и поговорю с ним.

Наверное, я задремала, потому что очнулась я, когда часы пробили три, и некоторое время спустя услышала спотыкающиеся шаги и шум падения на покрытой ковром лестнице. Я подняла голову, но не шевельнулась. Потом я увидела в свете камина, как очень медленно повернулась дверная ручка.

В комнату, шатаясь, вошел Перегрин.

Я лежала тихо и не произнесла ни слова. Из-под ресниц я наблюдала за ним. Он шагнул в комнату и закрыл за собой дверь.

– Тс-с-с, – сказал он самому себе и захихикал.

Я лежала молча, ожидая, что за этим последует: пьяное раскаяние, бурные объяснения, слезы, обещание исправиться?

Он тихонько подошел к моему туалетному столику, потом раздался скрежет – Перри воткнулся в стул.

– Осторожно! – громко пожурил себя он. – Не шуми! Не надо ее будить! Утром ее ждет сюрприз!

Я приоткрыла глаза пошире. Я как-то не ожидала, что Перри будет весел. Думала, он пришел за последними десятью гинеями, а может быть, за моими драгоценностями.

В мерцающем свете догорающего огня я увидела, как он вытащил что-то из кармана, какие-то бумаги, а потом услышала звон монет.

– Перри, бога ради, что ты там делаешь? – спросила я, сев в постели.

Он отпрыгнул, как олень.

– Черт, Сара! Не кричи на меня так, я пытаюсь сделать тебе сюрприз! – сказал он.

– Один уже сделал, – сдавленно сказала я. – Ты меня ограбил, Перри. Векселя на тридцать три тысячи, выписанные мне, исчезли из ящика, и я знаю, кто их взял.

– Ты про эти? – радостно спросил Перри.

Я потянулась за свечой и зажгла ее. Он махал мне пучком бумаг. От внезапного света я прищурилась. Это были те же векселя.

– Ты принес их обратно? – удивленно спросила я. – Ты не играл?

– Я выиграл! – объявил Перри.

Он нетвердыми ногами подошел к кровати и ухватился за один из столбиков балдахина. Глубоко засунул руки в карманы и выгреб кучу бумаг и монет.

– Я выигрывал, выигрывал и выигрывал! – сказал он.

Радостно захихикал и рассыпал по моей постели расписки и монеты.

– У меня есть безотказная система, – сказал он. – Несокрушимая система. Безокрушимая, несотказная, несказанная, сказочная система!

– Сколько? – спросила я, вновь чувствуя себя дочерью игрока.

Перри отложил мои векселя и вывернул остальные карманы, свалив на покрывало кучей монеты, расписки и банкноты.

В общей сложности вышло двадцать две тысячи.

– Перри… – потрясенно произнесла я.

Он кивнул, сияя улыбкой.

– Безосказочно! – удовлетворенно сказал он.

Мы помолчали.

– Ты не должен был брать мои деньги, – сказала я.

Он поморгал.

– Мне пришлось, Сара, – сказал он. – Я бы тебя спросил, но тебя не было. Мне пришлось. Мама говорила, что наденет бриллианты, когда тебя будут представлять ко двору – мне нужны были деньги.

Я нахмурилась.

– Какое отношение бриллианты твоей мамы имеют… – я остановилась. – Ты что, проиграл их? – спросила я.

– Заложил, – мрачно ответил Перри. – Мне нужно их вернуть, Сара, не то я пропал. Она дает мне так мало денег, что у меня не получается не наделать долгов. А недавно я подобрал ключ к ее сейфу. Это было до начала сезона, я знал, что он ей несколько месяцев не понадобится. Так что я их утащил и заложил.

Он мрачно помолчал пару мгновений, но потом его лицо озарилось.

– А теперь я смогу их вернуть! – радостно сказал он.

Он взглянул мне в лицо.

– Ты ведь не против, нет? – спросил он.

– Ты вор, – сказала я. – Вор, пьяница и игрок.

Вид у Перри был покаянный.

– Но я же все-таки выиграл, – заметил он.

– И я не лучше, – сказала я. – Я была воровкой, шулером и лошадиным барышником. Ты – то, чем ты должен быть, Перри. Но больше у меня никогда не воруй.

Он просиял.

– Я тебе пообещаю, – предложил он. – Я больше не буду у тебя воровать, и у мамы не буду воровать, и не буду ничего вашего закладывать. Все это было ужасно, Сара, я думал, что не смогу их вернуть и она узнает!

Я кивнула. Я могла себе представить, как страшно ему было.

– Хорошо, – сказала я. – Я возьму с тебя обещание. Ты больше не будешь воровать ни у меня, ни у мамы. И я никогда не буду у тебя воровать или обманывать тебя.

Он протянул мне мягкую ладонь с длинными пальцами, и мы крепко пожали друг другу руки.

– Договорились, – сказала я. – Теперь собери свой выигрыш с моей постели, мне надо поспать, у меня горло горит огнем.

Перегрин собрал бумаги и снова распихал их по карманам. Он тщательно пересчитал мои векселя и положил их на туалетный столик, потом прибавил к ним гинеи, которые брал у меня взаймы.

Затем он снова подошел к кровати и склонился надо мной. Я чувствовала на своем лице его теплое, сладкое от бренди дыхание.

– Доброй ночи, Сара, – тихо сказал он и поцеловал меня в щеку. – Доброй ночи, мой лучший друг.

Я неглубоко уснула, когда он ушел; в какой-то момент я повернулась, проснулась и обнаружила, что хихикаю, думая о Перри, о том, как он зашел ко мне в комнату с битком набитыми карманами, словно всю ночь передергивал карты. Потом я услышала, как часы пробили семь, встала, плеснула себе в лицо холодной воды и надела амазонку.

Только тут я вспомнила, что сегодня четверг и со мной приедет кататься Уилл.

Я наскоро причесалась, заколола волосы, надела шляпку и поспешила к двери. Сбежала по лестнице, натягивая перчатки, и у двери столкнулась со служанкой с кухни. Лицо у нее было грязное, руки черные от каминной сажи.

– Прошу прощения, мэм, – сказала она, сделав книксен.

Я кивнула ей, сама открыла дверь и выскользнула на улицу. Напротив, на другой стороне улицы стоял человек, державший в поводу двух лошадей. Но это был не грум Джерри, дожидающийся меня и держащий свою лошадь и Море.

Это был Уилл, стоявший с поводом своего гнедого в одной руке и поводом Моря в другой.

– Уилл! – воскликнула я, улыбаясь ему.

– Я замерз, – сердито ответил он. – Жду тебя уже полчаса, Сара, а твоя полоумная горничная не хочет тебя отыскать и сказать, что я здесь.

Я засмеялась, сбежала по ступеням и взяла у него повод.

– Ты слабак, – сказала я. – Всего-то свежо.

– Свежо! – вполголоса произнес Уилл.

Он подставил ладони и бережно подсадил меня в седло. Море прянул в сторону, и я похлопала его по шее.

– Да, – поддразнивая Уилла, сказала я. – Если бы ты жил в фургоне, как я, ты бы счел, что погода отличная. Но ты – изнеженный гаджо, Уилл Тайяк.

Уилл нахмурился и прыгнул в седло, потом его смуглое лицо сморщилось, и он расхохотался.

– Чего это ты, черт возьми, сегодня так щебечешь? Чему тебе так радоваться?

– Да так, – сказала я.

Лошади пошли в ногу бок о бок, я повернулась к Уиллу и улыбнулась ему.

– У меня были неприятности, я не спала всю ночь. Но теперь все наладилось, и я рада, что еду на этом коне, с тобой рядом. Я так рада тебя видеть.

Он тепло на меня взглянул:

– Я бы всю ночь ждал, в метель и мороз, чтобы тебя увидеть. И считал бы, что мне повезло. Я ехал в темноте прошлой ночью, чтобы успеть ко времени. Сара, ты первое, что стоило увидеть за эту неделю.

Я протянула к нему руку, быстрым неосознанным движением, и он не поцеловал ее, как любовник, но крепко и бережно сжал, словно мы заключали сделку. Потом его лошадь прянула в сторону, и мы отпустили друг друга.

– Что за неприятности? – спросил он.

– Сперва расскажи мне о Широком Доле, – отозвалась я. – Как прошло ваше собрание корпораций?

– В Широком Доле все хорошо, – сказал Уилл. – Овес и ячмень сжали, занялись изгородями и канавами. Корнеплоды созрели. Все в порядке. И мне велено передать тебе привет от всех и сказать, что все хотят, чтобы ты вернулась домой.

Он выпрямился в седле, когда мы выехали на дорогу к парку.

– Меня выбрали председателем национальной гильдии корпораций, – сказал он. – Я горд. Это честь для меня, и я рад, что меня попросили послужить.

– Молодец! – воскликнула я.

Потом замолчала.

– Что это значит? – спросила я.

Уилл улыбнулся.

– Да так, кое-что, – сказал он. – Будем встречаться каждые два месяца, или около того, обсуждать разное, решать, но пока у нас слишком много проблем со шпионами и правительством, чтобы заняться чем-то большим.

– Шпионами? – не понимая, спросила я.

Уилл кивнул:

– Народ думает, что кругом предатели и агенты Бони под каждым кустом. Так себя ведет это правительство – да и любое другое! Не могут вынести даже мысли о том, что ошибаются. Не могут и подумать, что другой англичанин с ними не согласится. Поэтому думают, что, если ты с ними не согласен, – ты или шпион на жалованье, или иностранец.

Он помолчал.

– Они считают, что это их мир, – просто сказал он. – Землевладельцы и те, кто у власти. Думают, что им принадлежит то, что называется англичанином. Если ты думаешь иначе, они тебя заставляют ощутить, что тебе не место в этой стране. Это не их страна, но они ни слова несогласия не хотят слышать.

Лицо его было мрачно.

– Докука, – сказал он. – Все мои письма вскрывают и читают, прежде чем я их увижу, и из-за этого они опаздывают. После прошлого собрания уже двое рыскали вокруг Широкого Дола и спрашивали деревенских, не поджигатель ли я!

Уилл фыркнул.

– Чертово дурачье, – добавил он.

– Я не знала, – сказала я.

Врагами моего детства были ловцы воров и егеря. Я не знала, что в мире идей тоже есть егеря.

– Они ничего не меняют, – сказал Уилл. – Сидят под дверью и записывают все, что скажешь, в свои книжечки, а потом бегут и переписывают это красивым почерком для своих хозяев. Все стараются говорить прилично, не дай бог проронить слово против правительства и короля. И я никогда не пишу писем, если могу передать что-то на словах.

– Вот как, – растерянно сказала я.

– Но собрание прошло хорошо, – заметил Уилл. – Приехали джентльмены с севера, которые затевают в тех краях опытную ферму. Один из них после повел меня обедать. Мы проговорили до ночи. Он хочет обустроить опытную ферму возле своей гончарной мастерской, для рабочих. Я ему рассказывал о школе Широкого Дола, о том, как мы обрабатываем землю. Он приедет сам посмотреть, когда в следующий раз будет на юге. Кажется, хороший человек.

Я кивнула. Я смутно осознавала наличие мира за пределами моего знания и понимания, мира, где ни цыганское отродье, ни хорошенькая молодая леди особенно не принимались во внимание, и на мгновение я позавидовала Уиллу и его связям с настоящим миром.

– Хватит обо мне, – внезапно сказал Уилл. – Что у тебя? Ты бледновата, Сара. И что у тебя за неприятности?

– Не у меня, – сказала я. – У Перри. Ты был прав по поводу его пьянства, он слишком много пьет. Но этот дурачок думает, что он еще и играть может. Украл у меня векселя и, словно этого было мало, много с ними выиграл. Прошлой ночью пришел ко мне в спальню, рассыпал по постели золото, словно я принцесса. Теперь все в порядке, он вернул деньги и выиграл столько, что ему на месяцы хватит. Но я никогда не смогу отучить его играть, если ему будет везти!

Уилл так резко остановил лошадь, что она слегка привстала на дыбы.

– Он – что? – спросил он, с белым от потрясения лицом.

Его карие глаза горели.

Улыбка слетела с моего лица.

– Взял у меня кое-какие деньги, а потом выиграл с ними, – легко произнесла я.

Мгновение мы молчали, потом Уилл распустил повод и дал лошади пойти дальше.

– Ты не была против? – спросил он.

Я слышала в его голосе гнев, но он старался говорить ровно, пока я не рассказала ему больше.

Я рассмеялась.

– Бога ради, Уилл, не забывай, откуда я родом! – сказала я. – Я жила среди игроков и воров всю свою жизнь. Я разозлилась, что он у меня украл, но деньги мне вернули в тот же день… и я не могу не думать, что это смешно – что ему так повезло! Тысячи, тысячи, Уилл! Он горстями рассыпал деньги по всему моему одеялу!

– Ты была в постели? – резко спросил Уилл.

– Да, – ответила я. – Все случилось прошлой ночью, когда он вернулся домой после игры.

– И он просто зашел к тебе в комнату? – осведомился Уилл.

Я придержала Море и взглянула Уиллу в лицо.

– Мы поженимся, – рассудительно произнесла я. – Он пришел не ко мне, он пришел вернуть деньги. Я случайно проснулась.

Я вспомнила, как Перри врезался в стул и велел себе не шуметь, и улыбнулась.

Уилл заметил эту улыбку, и она воспламенила его ярость.

– Черт возьми, Сара, ты с ума сошла! – выкрикнул он. – Ты по-прежнему говоришь об этом проклятом браке, словно в самом деле собираешься замуж! Если пойдешь по этой дорожке, окажешься замужем на самом деле и выбраться уже не сможешь. Бога ради, Сара, скажи, что ты все понимаешь про тех, кто тебя окружает. Лорд Перегрин – пьяница и игрок, да к тому же еще и вор. Его маменька ничего с ним поделать не может, поэтому позволяет ему спиваться до смерти так быстро, как он сможет, и еще эти потаскухи, его сестры, которые недостойны даже ботинки тебе шнуровать! Он обманул тебя, он взял твои деньги, чтобы играть, а вы еще даже не обвенчаны!

Уилл сорвался на крик и потряс головой, словно желая, чтобы в ней прояснилось, а потом напряженно произнес:

– Ты будешь полной дурой, если не остановишься, Сара, и ты это знаешь. Пообещай мне, что вернешься домой и скажешь леди Кларе, что он тебя обокрал и ты расторгаешь помолвку. Напиши мистеру Фортескью, дай распоряжения, что делать, а потом прикажи заложить экипаж и поезжай домой. Я тебя дождусь и провожу. Не оставайся дольше в Лондоне, не то тебя оберут до нитки.

Я покачала головой.

– Ты не понимаешь, – сказала я. – Ты меня никогда не понимал.

– Не понимаю! – воскликнул Уилл, сотрясаясь от ярости. – Ты что, думаешь, я слепой или такой же недоумок, как твой хорошенький лордик? Я видел квартальные отчеты, я знаю, какое содержание ты получаешь! Я видел, какие приходят счета! И пока мы в Широком Доле крутимся и выкручиваемся, составляя из сломанных лемехов новые, год за годом, пока у нас возят тяжести на старых лошадях, а новой скотины в этом году вообще не прибыло, ты прихорашиваешься перед зеркалом, чтобы пойти танцевать с игроком!

– Вздор! – горячо сказала я. – Я очень мало потратила!

Но Уилл не хотел слушать.

– Ты чертова паразитка! – открыто заявил он. – А этот твой еще хуже. Он с тобой даже еще в постель не лег, но деньги твои уже заграбастал, а ты сидишь тут на своей лошади и говоришь мне, что не вернешься домой! Богом клянусь, мог бы я тебя стащить с коня и заставить идти домой пешком, так бы и сделал!

– Не угрожай мне, Уилл Тайяк! – сказала я, разозлившись так же, как он. – Я тебе не шлюха из пивной. Я тебя о помощи не просила, сама улажу свои дела. Я не трачу сверх меры и не стану слушать, как на меня орут, тем более – ты.

– Ты ничего не слушаешь! – отозвался Уилл. – Мистера Фортескью не слушала, когда он тебя предостерегал насчет Хейверингов, меня не слушаешь. Ты даже своего здравого смысла не слушаешь, хотя этот тебя обокрал до свадьбы, и ты знаешь, что его семейка оберет тебя после. Любая женщина, будь у нее в голове хоть что-то, кроме тщеславия и ветра, отменила бы свадьбу и убежала от этой шайки, спасая свою жизнь.

– Свадьба состоится даже раньше! – зло сказала я, выбрав именно ту новость, которая могла вывести Уилла из себя. – Мы поженимся и будем в Широком Доле к Рождеству! Вот так, Уилл Тайяк, и не смей мне указывать, что делать!

– Свадьба будет раньше? – Уилл смотрел на меня, открыв рот.

Потом он нагнулся, взялся за повод Моря и подтянул моего коня поближе к своей лошади.

– Сара, ради бога, не знаю, что за игру ты затеяла, – тихо начал он. – Я полагал, ты с ними связалась, чтобы они тебя вывели в свет, потом думал, что ты к нему привязалась, потому что махнула на себя рукой и тебе все равно, что с тобой станется. Теперь ты мне говоришь, что он пробирается в твою спальню и ты хочешь, чтобы свадьба состоялась поскорее…

Он замолчал. Потом бросил повод Моря, словно обжегся.

– Ах ты шлюха! – вдруг закричал он. – Глупая шлюшка! Он тебя поимел, и ты отдаешь и деньги, и землю первому, кто на тебя второй раз посмотреть захотел!

Я ахнула.

– Как ты смеешь… – начала я, но Уилл меня оборвал.

– Слава богу, меня там не будет, и я этого не увижу, – сказал он. – Я себе поклялся, что останусь и дождусь, чтобы ты благополучно вернулась домой, даже если ты пойдешь на эту шлюхину сделку. Думал, тебе будет нужен управляющий, добрый совет понадобится. Думал, что тебе может помощь потребоваться, защита от него, если он на тебя руку поднимет или начнет обирать.

Уилл нахмурился.

– Дураком я был, – горько вымолвил он. – Я таких, как ты, раньше видел. Ведут себя как полоумные в спальне, им все равно, что с ними делают. Ни гордости, ни ума. Оставляю тебя флиртовать и погибать. А сам уеду и больше никогда Широкий Дол не увижу. Тайяки в Широком Доле были всегда, с тех пор как он получил это имя. И уж подольше, чем проклятые Лейси, но теперь ты победила. Радуйся. Лорд Перри его заложит и проиграет за год, попомни мои слова. И будешь ты леди Сара Без-Долская, и увидишь, как он тогда тебе покажется!

– Куда ты поедешь? – спросила я. – Кто тебя возьмет, чтобы ты доуправлялся до банкротства и выучил чужих работников своим манерам? Ко мне за рекомендациями не приходи, я тебе их не дам!

Уилл зарычал от ярости.

– Ты ничего не знаешь! – сказал Уилл, бросив на меня испепеляющий взгляд. – А думаешь, что такая умная! Я поеду туда, где меня ждут, в поместье мистера Норриса на севере. И возьму с собой ту женщину, Бекки, Бекки и детей, женюсь на ней, и мы там обоснуемся. И больше я тебя не увижу, пока ты в аду не сгниешь, и это будет очень скоро.

– Бекки?

Уилл обернулся со злобной улыбкой.

– Да, – сказал он. – Бекки. Женщину, которую твоя свекровь вышвырнула из дома, умирающую от голода, с тремя малышами. У нас с ней любовь, не знала? Она живет со мной, и малыши тоже. Я женюсь на ней и заберу ее с собой. Дурак был, что сразу этого не сделал. Славная девушка, теплая и готова дарить любовь, полна любви.

Его холодные глаза окинули меня, мою дорогую зеленую амазонку, мое бледное лицо под полями шляпки.

– Она гордая, – сказал он. – Заслуживает самого лучшего и знает это. Любит меня, обожает, когда я к ней прикасаюсь. Хочет родить мне сына. Я с ней буду так счастлив, как ни с кем другим. И она – самая красивая женщина из всех, что ложились в мою постель, да что там, из всех, кого я видел.

Я подняла хлыст и одним жестоким движением опустила его, хлестнув Уилла по лицу. Он поймал хлыст, вырвал его и, сломав об колено, швырнул в меня обломки. Море испугался шума и его гнева и встал на дыбы, так что мне пришлось припасть к его гриве, чтобы не свалиться.

– Ненавижу тебя, – крикнула я.

Меня душила обида.

– Ненавижу тебя, – тут же ответил Уилл. – Столько месяцев дурака с тобой валял, но каждый раз, повидавшись с тобой, я возвращался к Бекки, она меня обнимала и любила, и я знал, что с ней мое место.

– Так возвращайся к ней, – сказала я.

Голос мой был сдавлен от злости, щеки мокрые, хотя я не плакала.

– Возвращайся и скажи ей, пусть она тебя забирает. Мне ты не нужен, никогда не был нужен. Ты – грязный простолюдин-работяга, я тысячи таких видела всюду, где жила. Вы все одинаковые. Хвастуны и задиры, похотливые, как кобели, плаксивые, как дети. Уж лучше Перри, чем ты. Возвращайся к своей потаскухе, Уилл Тайяк, и к ее грязным ублюдкам. Поезжай на свою дурацкую ферму на север и разори еще одного хозяина. Видеть тебя больше не хочу!

Я развернула Море и поскакала прочь, напрочь забыв о правиле, гласившем «никакого галопа в парке». Я злилась на Уилла, выла от оскорбления и ругалась вслух, всю дорогу до ворот, а потом, когда мы трусили по улицам, ругалась шепотом, богатым грязным языком своего детства. По ступеням парадного крыльца я взлетела одним махом и забарабанила в дверь, как судебный пристав. Лакей изумленно на меня уставился, я велела ему отвести Море в конюшню таким голосом, что он стремглав понесся исполнять мой приказ. Потом я взбежала по лестнице, прыгая через ступеньку, и захлопнула за собой дверь спальни. Я была так зла, что не знала ни что делать, ни что сказать.

Я прислонилась к двери, расплющив шляпку о филенки, и закрыла глаза. Они горели на пылавшем лице. Потом я вспомнила, что Уилл сказал про Бекки, и почувствовала, как руки мои сами сжимаются в кулаки, и прижала их к губам, чтобы не закричать от ярости. Он сказал, что любит ее, что любит ее тело, любит ее обнимать и собирается на ней жениться.

От этой последней мысли весь гнев оставил меня, словно я упала и от удара из меня выбило весь воздух. Я подумала, что он с улыбкой целовал мое запястье, а потом возвращался в дом, где его ждала она. Подумала о трех малышах за его столом, радующихся тому, что Уилл вернулся. Подумала, как она сидит у него на коленях при свете камина, когда дети уже спят, и как он обнимает ее всю ночь. Он сказал – она обожает, когда он к ней прикасается.

Я долго стояла, прислонившись к двери своей спальни, и молчала.

Потом подошла к бюро и положила перед собой лист дорогой писчей бумаги. На нем был золотом вытиснен герб Хейверингов, а справа я разобрала лондонский адрес. В Хейверинг-Холле бумага была с адресом в Сассексе. Однажды я стану новой леди Хейверинг, и все это, два вида писчей бумаги и все остальное, будет моим.

Времени я потратила изрядно, потому что не могла быстро писать. Мне приходилось выводить слова печатными буквами, и многие из них оказались написаны неправильно, насколько я знала. Поэтому вышло не так гордо и зло, как я хотела.

Я хотела его уязвить, уколоть в самое сердце!

Уиллу Тайяку.

Ваше поведение и тон, которым Вы говорили сегодня в парке, не соответствуют тому, чего я жду от своих работников. Я буду признательна, если Вы отныне прекратите работу в Широком Доле и покинете мою землю.

Искренне Ваша,

Сара Лейси.

Потом я написала другое письмо.

Уважаемый мистер Тайяк,

Вы не имеете права говорить со мной так, как сегодня, и Вам об этом известно. Я несколько месяцев назад дала слово выйти замуж за Перегрина Хейверинга и, безусловно, намерена придерживаться своего обещания. Ваши личные дела – это Ваша забота. Меня они не интересуют. Если Вы желаете покинуть Широкий Дол, могу вас заверить, что мне жаль с Вами расставаться. Если Вы пожелаете остаться, я приму Ваши извинения за разговор со мной в неподобающей манере.

Искренне Ваша,

Сара Лейси.

Я отложила этот вариант письма в сторону, подошла к окну и какое-то время смотрела на улицу. Потом вернулась к бюро. Злость моя была горячее всего, что я испытывала за годы, возможно, за всю жизнь. Я не могла избыть ее светскими фразами.

Дорогой Уилл,

как ты смел так со мной говорить сегодня!

Ты, верно, спятил, если тебе в голову пришло так со мной говорить!

Скажу тебе две вещи. Во-первых, я твой наниматель, сквайр Широкого Дола, а вскоре стану леди Хейверинг. Одно мое слово, и ты больше не найдешь работы в Сассексе. И не думай, что работа для тебя найдется где-то в другом месте. Нет в стране работодателя, который тебя возьмет после того, как я расскажу, что ты оскорблял меня в лицо самыми грубыми словами.

Меня вовсе не занимают твои беспорядочные связи с женщинами, твое мнение мне тоже неинтересно. Я хочу, чтобы ты сейчас же уехал из Широкого Дола, но прежде, чем ты уедешь, ты должен немедленно приехать в Лондон и встретиться со мной, я настаиваю.

Немедленно, Уилл!

Сара Лейси.

Перед этим вариантом я сидела долго. Потом вздохнула и вытащила новый лист. Мой гнев испарялся.

Дорогой Уилл,

я сержусь на тебя и грущу. Ты прав, я дура. Я жила в Лондоне и в Холле, с ними, словно была слепой, словно забыла, где выросла и что для меня важно.

Ты не понимаешь, что между мной и Перегрином, и я позволила тебе неверно меня понять. Он приходит ко мне в комнату, потому что он мне как брат, как младший брат. Я не могу отказаться от брака – я нужна Перри, и мне нравится, какая я, когда я с ним. Нравится давать ему заботу и уверенность в себе, которые ему так нужны. Я никогда никому ничего не давала, кроме одного человека. Но и ее я в итоге подвела. Теперь есть кто-то, кому нужно то, что я могу сделать, кто ищет у меня помощи. Я хочу быть к нему доброй, Уилл. Это не может быть неверно. Прости меня, вот чего я действительно хочу. Боюсь, это все, на что я гожусь.

Твой друг

Сара.

Мягко зазвонили часы; было уже одиннадцать. К полудню мне надо было переодеться для завтрака, а потом снова переодеться для завтрака у княгини. Я попробовала сглотнуть. Горло саднило. Недостаточно, чтобы леди Клара позволила мне пропустить завтрак у княгини. Я приложила руку ко лбу. Он был горячим, но недостаточно. Придется идти. Я напишу письмо и отдам его с почтой перед тем, как уйти.

Я представила, как он едет обратно в Сассекс, рассерженный, один. Я хотела поговорить с ним, взять назад слова, которые сказала напрасно!

Вспомнив о следе от хлыста на его щеке, я поняла, что из всех ударов и синяков, какие мне достались – а досталось мне много, – этот был хуже всего. И я сама его нанесла.

Страницы: «« ... 2425262728293031 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Я не мастачка рассказывать истории, – у меня по сочинениям всю жизнь были чахоточные тройки, – но ра...
Как невообразимо и страшно переплетаются иногда судьбы, словно рок намеренно сталкивает интересные д...
В ЭТОТ МИР НЕСУЩИЙ КРАСОТУ…Поэт-песенник Александр Филимонов… Вы ещё не знаете этого имени и его тво...
Предлагаем вашему вниманию книгу, в которой мы рассмотрим не только способы применение и рецепты при...
2003 год. Большой миллионный город накануне выборов мэра. Независимая радиостанция «Пилот», испытыва...