Меридон Грегори Филиппа

Богатая одежда, хорошая еда и вежливые разговоры словно были правом, дарованным им Богом. Их борьба за то, чтобы сохранить свои деньги и приумножить их, не была заметна. Не были на виду удовлетворявшие их потребности слуги и конторщики, которым они скудно платили, а ведь это они зарабатывали для них деньги. Всем была видна лишь гладкая поверхность завершенной работы – мир господ.

Я прислонилась к каминной полке и стала смотреть на огонь. Мрамор, вроде того, из которого был сделан камин, словно сам вырастал из земли, резным и отполированным, и над ним не нужно было трудиться. Им удавалось притворяться, что богатство пришло к ним естественным путем – словно они его заслуживали. Они тщательно скрывали нищету, тяготы и изнурительный безрадостный труд, которыми добывались деньги, тратившиеся с улыбкой.

И я была не лучше их – даже хуже, потому что я знала, какова жизнь на самом дне, и думала лишь о том, что мне надо освободиться от ее тягот, мне надо пробиться наверх.

И как же мне было горько понимать, что, когда я туда пробилась, когда я стала «маленькой мисс Сарой Лейси», я все равно чувствовала себя такой же грязной и подлой, какой была, когда мы детьми воровали на улицах.

Они создали грязный мир, эти люди, наделенные властью и талантами, безжалостные люди.

С меня было довольно.

Я больше не хотела быть маленькой мисс Сарой Лейси.

В дверь постучали.

– Леди Сара, для вас пакет, – сказала горничная.

Я обернулась и нахмурилась, отчего она быстро отступила назад. Я забыла, что я больше не маленькая мисс Сара. Теперь я была леди Сарой, и каким же вздором были все эти мысли о том, что я – на стороне бедных, когда я сидела в гостиной богатого городского дома Хейверингов и мне прислуживала дюжина тех, кому мало платили.

Поблагодарив, я взяла пакет и открыла его.

Он был от моего поверенного, мистера Пенкисса. В пакете лежали брачные контракты и документы о праве собственности на Широкий Дол для Перри.

Широкий Дол перестал быть землей Лейси.

Широкий Дол больше не был моим.

Я разложила старый документ на столе в гостиной и посмотрела на него. Я ничего в нем не понимала, почерк был смешной, да и написано было вовсе не по-английски. Но мне понравились тяжелые печати внизу, темно-красные, потрескавшиеся, и толстая блестящая розовая лента под ними. Понравились бурые буквы с завитушками и старый толстый манускрипт. Кое-где я узнавала в тексте слово «Широкий Дол» и понимала, что это говорится о моей земле.

Лейси получили его за службу королю. Норманнскому королю, который пришел сюда давно, победил здешний народ и завоевал страну. Так говорили в гостиных помещиков. А в пивной деревни говорили, что Лейси украли его, ограбили крестьян, вроде Тайяков, которые жили там много лет.

В фургонах роми говорили, что земля когда-то принадлежала им, что они были старым народом, жившим рядом с феями и пикси, среди старого волшебства, пока не пришли люди с мечами и плугами.

Я печально улыбнулась. Одни грабители: поколение грабителей за поколением. А худшим воровством было – отнять у кого-то его историю. Так, дети, ходившие в школу в Хейверинге, думали, что Хейверинги были там всегда. Их учили, что нет выбора, кроме как ломать шапку перед властью богатых. И не было для них выбора, кроме работы – и попытки разбогатеть самому.

Я бережно свернула пергамент и убрала его обратно в пакет к брачным контрактам. Если Перегрин нынче будет не слишком пьян, завтра он, может быть, отвезет его юристам.

Я взглянула в окно. Сгущалась темнота, та холодная, сырая темнота конца января, которая заставляла меня радоваться огню и тихой комнате. Я позвонила и приказала добавить в огонь дров, а потом услышала, как хлопнула входная дверь – вернулся Перри.

Он нетвердо стоял на ногах, но бывало куда хуже. Увидев меня, он улыбнулся добродушной улыбкой пьяницы.

– Как хорошо, что ты встала, – сказал он. – Я рад, что ты выздоровела. Я по тебе скучал, пока ты болела.

Я улыбнулась в ответ:

– Какой бы из тебя вышел трагический вдовец.

Перри кивнул, нисколько не смутившись:

– Я бы по тебе все равно скучал. Но как же хорошо, когда денег столько, сколько надо!

– Ты нынче выигрываешь или проигрываешь? – сухо спросила я.

– По-прежнему выигрываю! – радостно ответил Перри. – Не знаю, что за черт в этих картах. Я не проиграл ни разу с тех пор, как вернулся из Ньюмаркета. Никто со мной не садится, кроме капитана Томаса и Боба Редферна! Я у них двоих, наверное, тысячу гиней выиграл!

– О да, – сказала я. – Ты не будешь против, если мы покинем все это веселье и вернемся домой? Я хочу в Широкий Дол, и я уже в силах выдержать дорогу.

Перри позвонил и, когда появился дворецкий, велел принести крепкого пунша.

– Когда захочешь, – сказал он. – Но дороги сейчас плохие. Почему не подождать, пока станет теплее и дороги будут не такие грязные? Мы наверняка завязнем.

Принесли серебряную чашу, Перри налил себе кружку и протянул вторую мне. Я отхлебнула и сморщилась.

– Фу, Перри! Слишком крепко! Чистое бренди!

Перри широко улыбнулся:

– Согревает.

– Ты бросишь пить, когда мы вернемся в Широкий Дол? – немного грустно спросила я. – Ты в самом деле бросишь пить и играть? Тебя действительно вынуждает к этому только то, что ты в Лондоне?

Перри вытянул ноги к огню.

– Скажу тебе правду. Я начал играть, потому что мне было скучно, а пить я начал, потому что мне было одиноко и страшно. Ты же знаешь, каково мне было прежде.

Он помолчал.

– Уверен, я смогу бросить вот так, – он щелкнул пальцами. – Когда захочу. Просто оставить это все и больше не вспоминать.

Я взглянула на него с любопытством.

– Я видела тех, кто говорил, что убить может за выпивку, – сказала я. – Видела тех, кто трясся до рвоты, если не мог достать выпивку, когда было нужно. Даже слышала про человека, который сошел без нее с ума и убил своего малыша, и даже не помнил, что он это сделал!

– Не говори так! – отозвался Перри, мгновенно исполнившись негодования. – Не говори об этих ужасных людях, с которыми ты жила, Сара. Ты больше не среди них. У нас все иначе. Я не такой! Я могу начать, а могу бросить. И в Лондоне, когда сезон, все пьют. Все играют. Ты бы сама играла, если бы не болела и не сидела дома, Сара, ты же понимаешь.

– Может быть, – сказала я. – Но запомни: ты обещал никогда не использовать Широкий Дол как обеспечение ссуды.

Перри улыбнулся, он был слишком мил, чтобы его можно было долго отчитывать.

– Разумеется, – сказал он. – Я никогда не сделаю этого с твоей землей, и со своей тоже. Мама мне все объяснила, что все должно быть в неприкосновенности, вдруг у нас будет ребенок. Я сейчас трачу только проценты и часть дополнительной ренты. Ее никто годами не мог тронуть, она просто копилась в банке. И потом, – заключил он, – я выигрываю! Выигрываю быстрее, чем мог бы потратить. Знаешь, как меня зовут в клубе Редферна? «Везунчик Хейверинг»! Вот как! Неплохо звучит, а?

– Ммм, – отозвалась я с сомнением.

Я видела Перри и в Лондоне, и в Хейверинге. И знала, что он не играл, пока был далеко от города и скуки лондонского сезона. Я знала, что он так не пил, когда жил в деревне. И думала, что он, очень возможно, совсем перестанет пить, когда мы поселимся в деревне сами по себе.

Нет, я не была настолько глупа, чтобы поверить, что ему не нужна выпивка. Но мы были обвенчаны и неразлучны. Что толку его ругать? Все, что я могла сделать, это увезти его как можно скорее в деревню, а там – забрать ключи от винного погреба, и Перри был бы далеко от клубов и своих пьющих, играющих и распутных друзей.

– Ты сегодня куда-нибудь идешь? – спросила я.

Перри состроил гримаску.

– Ты тоже, – мрачно отозвался он. – Не вини меня, Сара, это все мама. Она говорит: нам обоим надо пойти к Марии, та дает музыкальный вечер, и Бейзил тоже будет, так что нам тоже надо пойти и сделать счастливые лица.

– И мне? – с удивлением спросила я.

Со времен моей болезни я очень удачно избегала всех вечеров у знати. Леди Клара спокойно оставляла меня дома – отдыхать и набираться сил. Она исполнила свой долг: вывела меня в общество, как обещала. Она день и ночь трудилась, стараясь удержать вместе Марию и Бейзила, и не заботилась о том, принимаю ли я гостей и наношу ли ответные визиты.

– Твоя мама хочет, чтобы я поехала? – спросила я.

Перри зачесал волосы назад грязной рукой и рассмеялся.

– Скандал, – коротко отозвался он. – Болтают, что мама посадила Бейзилу на шею вертихвостку, а тебя мы обокрали и заперли дома. Маме это надоело. Ты должна появиться на вечере у Марии. Мария должна выглядеть счастливой и вести себя хорошо, и ты тоже должна выглядеть счастливой и хорошо себя вести.

– А ты? – развеселившись, спросила я.

– А я буду сиять, – мрачно ответил Перри.

Я засмеялась.

– Вообще-то, я побуду только полчаса, а потом заеду в клуб Редферна, я обещал ему партию в пикет. Он хочет отыграться, – сказал Перри.

– Я сама не хочу там долго быть, – предупредила я.

Перри просиял.

– Благослови тебя небо! – сказал он. – Скажем, что тебе нужно домой, и я тебя провожу. Так мы оба сможем уйти пораньше.

– Идет! – ответила я и указала на чашу с пуншем: – Но к этому больше не прикасайся, Перри, он слишком крепкий, а твоя мама вряд ли хочет, чтобы ты был навеселе.

Перри поднялся.

– Все ради тебя, – сказал он и отворил мне дверь.

Я взяла пакет с нашими брачными контрактами и грамотой Широкого Дола.

– Здесь бумаги от моих поверенных, – сказала я, когда Перри пропустил меня вперед и мы вместе пошли по лестнице. – Тебе надо будет завтра отвезти их своим юристам.

– Наконец-то! – воскликнул Перри. – Долго же они возились!

Он протянул руку, и я отдала ему пакет.

Перри сунул его в карман сюртука и подал мне руку, чтобы помочь подняться.

Мы расстались возле двери моей спальни, и я отправилась одеваться к обеду. Сегодня я была не прочь выйти, к тому же злорадствовала, предвкушая некоторое удовольствие при виде Марии, насмерть рассорившейся с мужем, но вынужденной улыбаться и заискивать перед ним.

Моя новая горничная ждала, открыв гардероб, чтобы я выбрала платье, достаточно великолепное для музыкального вечера у Марии. У меня было такое – сияющее, шелковое, яркое, как изумруд, с белыми рукавами-фонариками, с низким вырезом, и подходящая к нему белая шаль.

– Я надену это, – сказала я девушке, и она вынула его, пока я умывалась и снимала дневное платье.

Пока она возилась с пуговицами на шее, я нетерпеливо стояла, потом села перед зеркалом, и она взяла щетку для волос.

Мы встретились в зеркале глазами, и обе расхохотались.

– Вы попусту потратите время, – согласилась я. – Они такие короткие, что я даже ленту не могу повязать, чтобы это не выглядело нелепо. Придется просто оставить кудри, как есть, пока немного не отрастут.

– Возможно, чепчик и накладные косы? – нерешительно спросила она, глядя на копну моих медных кудрей и чуть склонив голову набок.

– Оставьте, – сказала я. – Все знают, что у меня была лихорадка и меня остригли. Я не стану их прятать, словно у меня все волосы выпали и я облысела.

Она сделала книксен, и я отправилась обедать.

Леди Клара сидела за столом, величественная в своем прелестном платье из голубого мокрого шелка, подходившем к цвету ее глаз. На ней были изысканные бриллиантовые серьги и ожерелье.

– Пусть видят, что мы не обнищали, – ядовито произнесла она, когда Перри несколько напряженно поклонился и сказал, что она прекрасно выглядит. – Ходят сплетни, что ты разорился и я держала Сару взаперти, пока она не согласилась за тебя выйти.

Она презрительно сморщилась:

– Сегодня мы их искореним, но с завтрашнего дня я жду, что вы оба станете чаще выезжать, пока сезон не кончился.

– Я хочу, чтобы мы вернулись в Широкий Дол, как только дороги будут пригодны для путешествия, – сказала я. – Я не желаю дольше оставаться в Лондоне.

Леди Клара бросила на меня взгляд из-под полуопущенных век, но ничего не ответила, пока дворецкий подавал суп. Когда он отошел к буфету, она посмотрела на меня, затем на Перри и произнесла:

– Сейчас мне было бы очень кстати, если бы вы оба остались в городе еще, по крайней мере, на месяц. Я бы хотела, чтобы вы выезжали и показывались вместе. Люди этого ждут, Сара, и тебе еще предстоит быть представленной ко двору. Это нужно сделать, как только у тебя отрастут волосы. Не думаю, что кому-то из вас придется по душе деревня в это время года. Там всегда довольно уныло, но в феврале вы просто с ума сойдете от тоски, засев в Хейверинге.

Она замолчала. Я подождала, но Перри ничего не сказал.

– К тому же, – добавила она, – большая часть хейверингской прислуги здесь, в Сассексе нет ни дворецкого, ни повара. Лучше дождитесь, пока весной закончится сезон, Сара.

– Мы собирались отправиться в Широкий Дол, – сказала я. – Неважно, что ваши люди здесь, леди Клара. Мы с Перри поселимся в Широком Доле.

– Лучше не надо, – ровным голосом произнесла она. – И так уже было достаточно слухов, я бы хотела, чтобы тебя видели в городе, Сара. Я не хочу, чтобы вы уезжали в деревню, будет похоже, что нам есть что скрывать.

Я взглянула на нее.

Ее голубые глаза были прозрачны, свечи, стоявшие рядом, заставляли ее лицо светиться румянцем. Она сидела во главе обеденного стола, Перри напротив нее. Я помещалась в середине, как ничего не значащая особа.

Перри прочистил горло:

– Сара и правда хотела уехать, мама. Ей все еще нехорошо, ей нужно отдохнуть в деревне.

Мать взглянула на него с открытым презрением:

– Я сказала, что это невозможно.

Я почувствовала, как начинаю закипать, но я не была юной леди, которая могла бы закричать, упасть в обморок или бросить салфетку и выбежать из комнаты.

Я отпила воды и посмотрела на леди Клару поверх края стакана.

– Мы лишились управляющего в Широком Доле, – сказала я. – Мне нужно быть там, чтобы встретить нового. Я не хочу уезжать оттуда надолго. Там уже тоже разное говорят о нашем браке. Я бы хотела там побывать. Я собиралась отправиться через пару недель.

Лакей начал убирать тарелки, дворецкий принес блюдо с ломтиками говядины в красном винном соусе и подал сперва леди Кларе, потом мне, потом Перегрину. Подали артишоки и картофель, морковь и мелкие кочанчики брюссельской капусты. Перри принялся за еду, словно пытался не услышать, если я к нему обращусь. Но я была не настолько глупа, чтобы думать, что Перри мог мне помочь.

– Это невозможно, Сара, – вполне любезно произнесла леди Клара. – Мне жаль тебя огорчать, но вы оба нужны мне в Лондоне.

– Мне тоже жаль, – отозвалась я, зеркально отражая ее сожаление. – Но я не хочу оставаться в Лондоне.

Леди Клара взглянула на лакея и дворецкого. Они стояли возле стены, словно были глухи и слепы.

– Не сейчас, – сказала она.

– Нет, сейчас, – ответила я.

Мне было все равно, что обо мне подумает лондонское общество, и уже тем более все равно, что подумают слуги леди Клары.

– Я хочу сейчас же отправиться в Широкий Дол, леди Клара. Мы с Перри уедем.

Леди Клара посмотрела на Перри. Подождала.

Он склонил голову к тарелке и старался не встречаться с матерью глазами. Молчание затянулось.

– Перри… – сказала леди Клара.

Этого оказалось достаточно.

Перри поднял голову:

– Прости, Сара. Мама права. Останемся в Лондоне, пока дороги не просохнут. Поступим, как хочет мама.

Я почувствовала, как заливаюсь краской. Больше сказать было нечего.

Я не думала, что мы с леди Кларой можем тянуть Перри в разные стороны, я не думала, что он окажется между молотом и наковальней. Но закон утверждал, что Перри – мой господин, а им управляла его мама.

Я кивнула ей, поскольку не держала на нее зла. Я хотела сделать по-своему, она – по-своему, и она победила. Я многое поняла про власть в суровом детстве. Глупо было думать, что кто-то живет иначе лишь потому, что хорошо ест и спит на мягком.

– Я думала, мы согласились на том, что я могу жить, где пожелаю? – ровным голосом спросила я.

Она снова неловко покосилась на лакея, но ответила:

– Я согласилась. Но то было до этой выходки Марии. Ты нужна мне, Сара, и Перри мне нужен. Я не могу позволить, чтобы о семье сплетничали, если мы хотим удержать Бейзила. Когда кончится этот сезон, все будет, как ты пожелаешь.

Я не сомневалась, что она говорит всерьез, но из этого краткого разговора я поняла, что продана ей – так же, как была продана Роберту Гауеру, так же, как принадлежала па. Я не была свободным человеком. Всю жизнь мне предстояло быть подчиненной.

Надеяться я могла лишь на смену хозяина.

Со стола убрали тарелки и подали пудинги. Их было три, разные. Перри склонил голову и стал есть так, словно никогда больше не надеялся увидеть еду. Он начал вторую бутылку. Мы с его матерью заметили этот побег в опьянение, и она покачала головой, глядя на дворецкого, когда бокал Перри снова опустел.

В общем, обед вышел безрадостный. Изящный, но безрадостный.

Вечер тоже не принес счастья. Мария, облаченная в алое, словно собиралась посрамить самого дьявола, встречала нас на верхней ступеньке лестницы. Голова ее была высоко поднята, Бейзил стоял рядом с лицом висельника.

– Да это же твоя теща! – воскликнула Мария, когда леди Клара поднялась по лестнице. – И Перри, и цыганская наследница! – добавила она несколько тише.

– Дорогая… – одернул ее Бейзил.

Он взял руку леди Клары и низко поклонился. Мария шагнула вперед и поцеловала маму, потом Перри, а потом меня. Щека у нее была холодная и сухая от пудры, под румянами она была бледна.

– Все собрались! – лучезарно улыбнулась она. – Не думаю, что видела такую толчею с тех пор, как сбежала леди Тарагон!

Лицо леди Клары окаменело при упоминании этой особы.

– Говори тише, Мария, – сказала она резким шепотом. – И держи себя в руках.

Мария дерзко взглянула на мать, но следующих гостей поприветствовала куда спокойнее и кивнула слугам, чтобы начали разносить холодное шампанское.

Бейзил подошел к леди Кларе и отвел ее на диван под окном. Я видела, как он кивает лысой головой, и слышала, как монотонно звучит его тонкий голос. Леди Клара раскрыла веер, чтобы заслонить их обоих, и сочувственно смотрела на него поверх веера. Мы с Перри остались одни. Он взял второй бокал у проходившего мимо лакея и осушил его.

– Прости, Сара, – сказал он. – Я не мог сказать ей «нет».

– Почему? – спросила я. – Все, что нужно было сделать, это сказать, что ты согласен со мной, а я бы сделала остальное.

Он пожал плечами. Один из лакеев Марии подошел и поменял его пустой бокал на полный.

– Не знаю, – жалобно ответил Перри. – Не знаю почему. Я никогда не мог ей противостоять. Наверное, теперь поздно и начинать.

– Теперь самое время начать, – сказала я. – Я тебе помогу, мы оба знаем, чего мы хотим, и ты распоряжаешься своим состоянием. Что она может, если ей не понравится? Может разозлиться, но сделать ничего не сможет.

– Ты не знаешь, какая она… – сказал Перри.

– Какая кто? – спросила за моей спиной Мария.

Перри скорчил ей рожу.

– Мы хотели поехать в Хейверинг, но мама держит нас в городе, – печально сказал он. – Она бы не возражала, если бы ты не подняла такую пылищу, Мария.

Он отвернулся, не желая слушать, что она ответит. Мария тяжело посмотрела на меня.

– Думаю, ты считаешь, что это ужасно, – резко сказала она.

– Вовсе нет, – твердо ответила я.

Я не боялась Марии.

– Я думала, новобрачная, вроде тебя, вышедшая замуж по любви, сочтет, что это ужасно… – повторила она.

– Я вышла замуж не по любви, и ты это знаешь, – отозвалась я.

Я говорила тихо, и гул голосов вокруг нас, переборы арфы и рулады скрипки вдали вполне заглушали мои слова – для всех, кроме Марии.

– Но я не такая дура, чтобы выйти замуж за старика, который мне в отцы годится, выйти ради денег, а потом надеяться, что мне сойдет с рук излишняя вертлявость и легкомыслие.

Глаза Мари полыхнули.

– Вот как ты это видишь? – сказала она резко. – Я полюбила Рудольфа, я не надеялась, что это сойдет мне с рук! Я хотела с ним сбежать. О деньгах я даже не думала.

Я промолчала. Мария оглянулась и увидела свою матушку и мужа, сидевших рядом, сблизив головы.

– Она вертит мною, как хочет, – сказала она с отвращением. – И он тоже. Они оба. Они откупились от Рудольфа – я знаю! Я знаю – это говорит о том, что не так уж он был и хорош!.. Я и не говорила, что он хорош. Но с ним я чувствовала себя живой, с ним мне казалось, что я раньше и не была молода!

Она взглянула на меня, и ее блестевшие глаза снова потускнели.

– Ты и близко не поймешь, – горько сказала она.

– Нет, – печально ответила я. – У меня никогда такого не было с мужчиной.

Она вытянула руки перед собой и посмотрела на свои тяжелые перстни.

– Он снимал мои кольца и целовал пальцы, один за другим, – сказала она.

Голос ее гудел от страсти.

– И каждый раз, когда он касался языком вот этого местечка между пальцами, я вся дрожала, – она взглянула на меня. – Вся, – повторила она.

Я думала об Уилле Тайяке и о том, как сказала ему, что во мне нет любви, которую я могла бы отдать мужчине. Думала о том, как он в тот раз отвернул край моей перчатки и поцеловал мне запястье, а потом расправил перчатку, словно хотел сохранить тепло поцелуя. О том, как он поехал за мной на представление Гауера в ту ночь и видел, как я погибала от тоски по ней. Несмотря на то что у него была любившая его Бекки, он приезжал в Лондон, стоило мне его попросить. Это я назначала дни наших встреч. Он никогда меня не подводил. Никогда не обещал ничего, чего бы не сделал. И, в конце концов, он сказал, что если я выйду за Перри, мы больше не увидимся.

Это обещание он тоже сдержал.

– Я никогда его не прощу, – сказала Мария.

Она внезапно улыбнулась жестокой ослепительной улыбкой.

– Этих двоих я тоже никогда не прощу, – сказала она, кивая на мужа и мать. – Эту мерзкую старую сводню и этого дешевого распутника. Она меня продала, а он купил, и теперь он заставляет ее выполнить ее часть сделки.

Леди Клара и Бейзил поднялись со своих мест и направлялись к нам.

– Тебе надо было бежать, пока была возможность, – сказала мне Мария. – Когда я тебя в первый раз увидела, ты была только что из деревни. Я подумала, что если у тебя есть хоть какие-то мозги, ты вывернешься из матушкиных когтей. Но ты хотела быть леди, так? Надеюсь, тебе это принесет много радости!

Она рассмеялась резким горьким смехом, на который несколько человек обернулись, и леди Клара поспешно подошла к ней.

– Время слушать Ла Палачу, – подсказала она. – Не терпится услышать ее пение, Мария. Бейзил мне рассказывал, как она очаровательна.

Мария послушно кивнула и обернулась, чтобы подозвать лакея.

– Мне нужно уйти, – твердо сказала я.

Леди Клара повернулась ко мне, нахмурившись.

– Не начинайте, – предупредила ее я, и, услышав прежнюю суровость в моем голосе, она замялась. – Я первый раз выехала после тяжелой болезни и не могу выдержать столько на ногах. Перри сказал, что отвезет меня домой. Я пришла, как вы велели, и останусь в Лондоне, как вы хотите. Но не давите на меня, леди Клара, я этого не потерплю.

Она напряженно мне улыбнулась:

– Что ж, хорошо. Поклонись княгине, когда будешь выходить. Ты завтра идешь к ней на завтрак.

– Да, мэм, – сказала я, изображая услужливую Эмили. – Спасибо, мэм.

Леди Клара прищурилась, но потом склонилась и поцеловала меня в щеку. Я улыбнулась ей ясной улыбкой, как на арене, и направилась к дверям. Перри слегка шатался, глаза у него были словно стеклянные, в руке он держал бокал.

– Пора идти, – выговорила я.

Мы на мгновение задержались возле княгини, чтобы пожелать ей доброго вечера. Она ахнула, увидев мои остриженные волосы и бледное лицо, и сказала, что я должна обещать быть у нее наутро к завтраку и съесть немного хорошей русской еды. К тому же я теперь замужем! Как это вышло?

– В узком кругу, – глупо ответил Перри. – Совсем в узком кругу.

Острые глазки княгини засверкали от любопытства.

– Мне так и сказали! – заметила она. – Присутствовала только семья?

– Совсем в узком кругу, – повторил Перри.

Княгиня взглянула на меня, она ждала ответа.

– Это было во время моей болезни, ваша светлость, – сказала я. – Тихая церемония, дома. Мы очень хотели пожениться, но предвидели, что болезнь будет долгой.

Перри поклонился.

– В совсем узком кругу, – пришел он мне на помощь.

Лакей милосердно открыл дверь, я продела руку под локоть Перри и крепко его ущипнула, чтобы вывести прочь.

– Пьяный ты болван, Перри! – с раздражением сказала я. – Богом клянусь, лучше бы тебе не пить!

– Не ругайся, Сара! – ответил Перри, беспечно, как дитя. – Я уже достаточно наслушался от вас с мамой за обедом. Не ругай меня, я этого не выношу. Будь лапочкой, и я провожу тебя домой.

Я взяла его под руку, и мы спустились по лестнице. Он шел довольно уверенно.

– Не надо, – сказала я. – Можешь сразу ехать в клуб, но пообещай мне, что уйдешь, если начнешь проигрывать.

– Обещаю, – беззаботно ответил Перри. – Уйду, если проиграю, и выпью всего пару бокалов. А завтра, Сара, если ты будешь себя хорошо чувствовать, мы вместе поедем кататься в парк.

– Хорошо бы, – сказала я.

Посыльный у крыльца махнул, чтобы подавали наш экипаж, и он подъехал. Перри помог мне сесть и поцеловал руку. Губы у него были мокрые. Я незаметно вытерла руку о подушки фаэтона.

– Загляни ко мне завтра утром, – сказал Перри. – Около десяти.

– Хорошо, – ответила я. – Доброй ночи.

Я смотрела на него, когда экипаж отъезжал от ярко освещенной двери. Надутые губы, похожие на розовый бутон, копна золотых кудрей, опущенные голубые глаза. Он был точно тем же молодым человеком, который в тот день шел по лондонской дороге и был слишком пьян, чтобы отыскать свой дом.