Меридон Грегори Филиппа
– В Сассекс, – ответила я.
Лицо у него вытянулось.
– Миледи, но вы же не сбежите, – сказал он. – Я места лишусь, если узнают, что я вас отпустил, и вам конец. Вернитесь домой, миледи, я скажу, что велите.
Он повернулся к Уиллу.
– Ты же знаешь, она не для тебя, – яростно прошипел он. – Я видел, как ты на нее смотришь, но ты же знаешь, она теперь леди Хейверинг. Ты ее погубишь, если увезешь!
Уилл коротко рассмеялся.
– Я ее увезу! Да на что она мне. Может ехать домой, если пожелает, я ей ничего велеть не могу, это все равно что ветру велеть, чтобы дул. Я получил то, за чем приезжал. Больше мне ничего не надо.
Я уже взялась за ручку на двери конюшни, но на эти слова обернулась и улыбнулась Уиллу, не скрывая своих чувств. То была улыбка женщины, знавшей, что ее всем сердцем верно любят. Для Уилла в целом мире никого не было и быть не могло, кроме меня, мы оба это знали. И для меня в целом мире никого, кроме него, быть не могло.
– Мне нужен Море, – сказала я. – А мистеру Тайяку – его лошадь. Положите на Море мужское седло, я поеду по-мужски.
Тут Джерри вслух застонал, но отправился в темную конюшню, и я слышала, как он заругался на Море, когда затягивал подпругу, а конь фыркнул.
Потом он вывел обеих лошадей на улицу. Копыта громко стучали по брусчатке, и грум тревожно заозирался.
– Что мне им говорить? – спросил он. – Когда спросят, где Море? Что мне сказать?
– Скажи, что ее милость приказала его подать, – коротко ответил Уилл. – Как ты мог с ней спорить?
– Они спросят, в чем она была! И седло это – лорда Перри… – в отчаянии произнес грум.
– Ох, черт, ну поехали с нами, – внезапно сказала я, устав от этого вздора. – Бери лошадь, и поехали с нами. Мы едем в Широкий Дол. Там для тебя найдется работа. А лошадь потом отошлем назад, так будет лучше, некому тут будет сплетничать.
Уилл взглянул на меня.
– Мы возьмем с собой грума? – недоверчиво спросил он.
Я улыбнулась.
– А почему нет? – отозвалась я. – Я думала, тебе, как радикалу, это будет по душе. Освободим его от рабства, разобьем его цепи! Избавим от тревог о том, что ему сказать хозяевам.
Уилл кивнул, глаза его смеялись.
– Бери лошадь, – сказал он груму. – Как тебя зовут?
– Джерри, – ответил грум из конюшни. – Можно, я возьму одного из гунтеров лорда Перри?
– Бога ради, нет! – воскликнул Уилл. – Рабочую лошадь? Ты что, думаешь, мы на пикник собрались?
– Да как-то обидно, если уж мы крадем лошадь, брать дешевую, – пробормотала я из духа противоречия, но Уилл бросил на меня резкий взгляд, и я примолкла.
Джерри вывел справную черную упряжную лошадь и прыгнул в седло. Он широко улыбался.
– А теперь лучше нам поторопиться, – сказал Уилл. – Когда они заметят, что тебя нет, Сара?
– Не раньше восьми, – ответила я. – А ее милость не побеспокоят до десяти.
Уилл прищурился и глянул в небо.
– Сейчас, верно, около шести, – напряженно произнес он. – Гинею бы дал, только бы спокойно оказаться дома.
Он помог мне забраться в седло и запрыгнул на свою лошадь. Море выставил уши, прянул в сторону и заплясал на месте. Ему не терпелось пуститься в путь.
– Понимает, что домой едет, – с восхищением заметил Джерри. – Превосходный конь, в жизни лучше не видывал.
– Поезжай первым, – велел ему Уилл. – Выведи нас на портсмутскую дорогу, но держись переулков, пока сможешь. Лучше бы нас никто не видел.
Джерри с важным видом кивнул и тронулся по переулку, ведшему от конюшен. Стук копыт громко раздавался в тишине, кто-то выглянул из окна. Уилл посмотрел на меня:
– Надвинь шляпу пониже.
Потом, присмотревшись, спросил:
– С тобой все хорошо? Ты бледная как смерть.
– Все отлично, – тут же солгала я.
На углу Дэвид-стрит мы остановились, и я взглянула вдоль улицы на дом Хейверингов, стоявший на углу. Я видела, как поднимается из труб дым – это Эмили растапливала камины, вернувшись к обычному своему непосильному труду, когда закончилась грязная работа сиделки.
– Эмили, – произнесла я.
Она заботилась обо мне, когда никому до меня не было дела. Она выпускала меня повидаться с Уиллом и никому не сказала. Она помогла мне довести Перри до постели и держала рот на замке. Она меня поднимала, смывала мне пот со лба, сидела со мной ночами, не получая ни благодарности, ни чаевых, ни отдыха. Она так и будет разводить огонь и чистить решетки, подметать лестницу и спать в тесной голой чердачной каморке, пока не станет слишком стара, чтобы работать. Тогда леди Хейверинг вышвырнет ее, и если кто-то ей скажет: «Но старухе же придется доживать век в приюте», – ее милость раскроет голубые глаза и спросит, отчего Эмили не откладывала жалованье, если работала с детства? Потом она воскликнет: «Как это неблагоразумно со стороны бедняков!»
– Эмили, – сказала я.
– Что? – спросил Уилл.
Они мешкали, готовые повернуть на улицу, ждали лишь меня. Море грыз мундштук, я слишком натянула повод.
– Я забираю Эмили, – с внезапной решимостью ответила я. – Ее нельзя тут оставлять. Нельзя оставлять в этом доме с леди Хейверинг. Она должна поехать с нами в Широкий Дол.
Уилл начал закипать.
– Ты про свою горничную? – спросил он. – Тебе, цыганке-выскочке, нужна горничная?
– Нет, болван, – резко ответила я. – Она была единственной во всем доме, кто хоть раз проявил ко мне на полпенни любви. Я ее не оставлю. В Широком Доле она будет счастлива. Можно ее посадить на седло позади Джерри.
Я соскользнула со спины Моря и бросила повод Уиллу. Он поймал ремень, и прежде, чем он успел что-то возразить, я пробежала по улице и постучала в парадную дверь. Услышала, как семенят по холлу маленькие ножки Эмили и как она, начав с тревогой:
– Мне не позволяют открывать… – умолкла.
Увидела она поначалу худого молодого человека в сером, а потом различила мое лицо под треуголкой.
– Сара! Прошу прощения, мэм, то бишь ваша милость!
– Тише, – властно оборвала ее я.
Ни один побег в мире не сделал бы меня бесконечно любезной.
– Не трещи, Эмили. Сходи за шляпкой и захвати все деньги, что у тебя отложены. Можешь уехать со мной, если хочешь. Я бегу домой, в Сассекс, и ты можешь бежать со мной. Там для тебя будет работа, на ферме, но платить будут честно, и надрываться не заставят. Тебе может понравиться. Хочешь поехать? Я уезжаю сейчас же.
Она покраснела.
– Поеду! – сказала она дерзко. – Черт меня побери! Поеду!
Развернулась и взлетела по парадной лестнице, по которой ей не позволяли ходить, а потом промчалась по коридору к лестнице на чердак.
Я оглянулась.
Становилось все светлее, солнце всходило в небо цвета примулы, день обещал быть чудесным. Прохладный ясный день.
Отличный день для путешествия!
Уилл нетерпеливо меня поманил. Я улыбнулась и помахала в ответ.
Я не боялась, что меня увидят, не боялась, что застанут. В тот миг, когда я лежала под Уиллом в темном парке, всякий страх, какой я когда-либо знала, меня оставил. Меня переполняло тепло и легкость, словно больше меня никогда не настигнет ни неудача, ни страх.
Я не боялась ни леди Хейверинг, ни бедняги Перри. Наконец-то я знала, кто я и куда направляюсь. Жизнь, проведенная в кочевьях, не научила меня и половине того, что я поняла.
Эмили бегом пересекла холл и вышла из дома, на плечах у нее была поношенная шаль, на голове шляпка. В одной руке она несла наскоро собранный узел, в другой – маленькую клетку, в которой сидел скворец.
– Можно, я его прихвачу? – тревожно спросила она. – Он у меня год уже, и так поет, так поет!
Я взглянула в конец улицы, где Уилл уже окаменел от злости.
– Конечно, – сказала я, и голос мой пресекался со смеху. – Почему бы и нет?
Эмили осторожно прикрыла дверь и спустилась с крыльца. Мы пошли к лошадям.
– Ваш молодой человек, – с тихим удовлетворением произнесла Эмили, увидев Уилла.
Казалось, она нисколько не удивлена.
Я взяла ее узел и клетку, пока Джерри, спрыгнув с лошади, усаживал ее в седло, а потом взбирался снова. Скворец, растревоженный тряской, громко запел. Я хитро взглянула на Уилла.
Он не кипел, он не дымился от раздражения. Сидел в седле так спокойно и непринужденно, словно дышал воздухом Широкого Дола.
– Теперь готова, моя хорошая? – спросил он.
Услышав от него ласковое слово, я оторопела, а потом заулыбалась и покраснела, как глупая бабенка.
– Готова, точно? Ничего и никого не забыла? Больше мы никого с собой не берем? Ни трубочистов, ни мосек, ни юных метельщиков?
– Нет, – отозвалась я.
Забрала у него повод, прыгнула в седло и только тут расхохоталась.
– Скажи, ведь ты рад, правда рад, что я взяла скворца? – взмолилась я, когда Джерри, указывая нам дорогу, поехал на юг, к реке.
Уилл весело рассмеялся, его карие глаза светились любовью.
– Просто счастлив, – ответил он.
40
Джерри повел нас на юг, через Грин-парк, а потом по Воскхолл-роуд, через ту часть города, которая была мне незнакома.
Странная это была местность: походила то на деревню, то на город. Попадались луга и коровники, где держали молочный скот, ехали навстречу тележки, которыми правили молодые женщины, махавшие нам. Попадались и роскошные особняки, и полуразрушенные домишки, из неостекленных окон которых таращились на нас босоногие дети.
Мы пересекли реку по Воксхолльскому мосту.
Море закинул голову, когда звук копыт стал звонче, и я на мгновение придержала его, глядя вниз по течению реки.
Утренний туман понемногу рассеивался, река сияла серебром и перламутром. По ней плыли корабли под парусами, похожие в тумане на призраки, баржи и рыбачьи лодки то появлялись, то пропадали, когда туман вокруг них сгущался. Город на востоке сверкал в утренних лучах, как новый Иерусалим.
– Чудесное могло бы быть место, – тихо сказал Уилл, стоявший рядом со мной. – Даже теперь, если запускать новые машины, те, что изобрели сейчас, и воплотить новые замыслы, на благо бедных. Если заботиться о земле и о том, как ее сохранить, о реке – очистить ее, оживить. Мог бы выйти лучший в мире город и лучшая в мире страна.
– Так всегда говорят, – отозвалась я. – Всегда говорят, что все могло бы быть хорошо. А потом говорят, что слишком поздно возвращаться.
Уилл покачал головой.
– Если все будет продолжаться, как сейчас и люди не будут думать ни о чем, кроме денег, и не будут заботиться ни о рабочих, ни о земле, они об этом пожалеют, – с уверенностью сказал он. – Они думают, что готовы к цене такой жизни – ну, может, будет больше несчастных случаев, ну, не будет рыбы в реке, где она прежде просто кишмя кишела. Но цена – гораздо выше! Они сами учатся, и детей своих учат какой-то бессердечности, а когда урок будет выучен, станет и в самом деле слишком поздно. Тогда ничто не сможет удержать богатых от того, чтобы богатеть за счет бедняков, ничто не защитит детей, не убережет землю. Богатые принимают законы, богатые их насаждают. Нам снова и снова дают возможность решать, что же важнее: богатство или счастье людей. Если бы сейчас можно было остановиться и задуматься о счастье для многих!..
Я улыбнулась:
– Тебе скажут, что сделать людей счастливыми просто – сделайте их богатыми.
Уилл пожал плечами, и лошади снова тронулись.
– Не думаю, что кто-то может быть счастлив, если не ест досыта и у него нет ни крыши над головой, ни возможности учиться. А этого не добиться, учредив рынок и сказав, что все на нем бесплатно для тех, у кого есть деньги. Есть вещи, настолько важные, что ими нельзя торговать на свободном рынке. Вещи, которые должны быть у каждого по праву.
Я подумала о земле Хейверингов и об очистке деревни. Вспомнила людей, с которыми встречалась в Лондоне, у которых было не больше ума или мастерства, чем у па, но жили они в огромных домах и ели на золоте.
Еще я подумала о нас с ней, о чумазых ребятишках, у которых не было ни на грош возможности вырваться из той жалкой жизни и помыслить о чем-то, кроме того, как заработать и скопить денег.
– Я прошла путь от самого дна до самого верха, – сказала я.
И вспомнила о долгой борьбе Роберта Гауера, о том, как он сперва превратился из разорившегося возчика в конного акробата, а потом завел свой балаган. И о том, чего ему это стоило. Он стал человеком, у которого вместо сердца камень, а сын его стал убийцей.
– Дело не во взлетах и падениях, – отозвался Уилл. – Не должно быть дна, на котором дети мерзнут, недоедают и терпят побои. Не в таком богатом мире.
Я кивнула, и мы какое-то время ехали молча.
– Ты бледная, – заметил Уилл. – Ты здорова?
– Все хорошо, – снова солгала я.
Я смертельно устала, но хотела домой, в Широкий Дол. Хотела, чтобы мы скакали без остановки до полудня, а потом, если у нас четверых хватит денег, купили бы хлеба, сыра и баклажку эля.
– Все хорошо, – повторила я.
Эмили оглянулась.
– Больной у нее вид, – подтвердила она.
Вгляделась мне в лицо.
– Вы еще слишком слабая, чтобы вот так всю ночь не спать, мисс Сара.
Потом взглянула на Уилла.
– Не надо бы ей верхом ехать, – добавила она.
Уилл удивленно на меня посмотрел.
– Ты еще слабая? – спросил он. – Я слышал, что ты болела, но потом узнал, что ты вышла замуж, и решил, что ты, стало быть, поправилась.
Я сухо улыбнулась:
– Поправилась.
– Он не знает? – изумилась Эмили. – Не знает, что было?
– Судя по всему, нет, – напряженно произнес Уилл. – Что такое?
Я опустила взгляд.
Шея и грива Моря колыхались у меня перед глазами, словно мы плыли в воде. Солнце становилось ярче, от его света у меня болели глаза, и мне было жарко в плаще.
– Ничего, – тихо сказала я. – Я потом тебе расскажу, Уилл.
– Она белая, как полотно, – сказала Эмили.
Джерри придержал коня и встревоженно оглянулся.
– Не надо бы ей ехать верхом, – продолжала Эмили. – Не после бессонной ночи.
– Да что, черт возьми, происходит? – вдруг нетерпеливо воскликнул Уилл. – Сара! В чем дело?
– Ни в чем, – огрызнулась я. – Я долго болела, теперь мне лучше. Немного устаю, вот и все.
– Ты можешь ехать верхом? – спросил он.
Во мне снова воспрял дух девчонки-роми:
– А то!
Дорога ярко сверкала, я прикрыла глаза.
– Всю дорогу до дома? – не унимался Уилл.
– Конечно, – ответила я.
Голос мой прозвучал тише, горло, казалось, сжималось, как тогда, в лихорадке.
– Иначе как я туда попаду?
– Точно? – снова спросил Уилл, и теперь голос его был нежен.
– Уилл, милый, – сказала я, давая волю, наконец, усталости и слабости, как раньше, в конце этой длинной ночи, дала волю радости в своем теле. – Уилл, любовь моя, помоги мне. Я совсем больна.
Я нырнула лицом в гриву Моря, и навстречу мне поднялась темнота дороги, поглотившая меня.
Когда я пришла в себя, был разгар дня, и меня качало, ритмично, как в колыбели. Я лежала на соломе, укутанная в свой толстый плащ, устроенная уютно, как полевая мышь на зиму. Глядя в яркое голубое зимнее небо надо мной, я поморгала, потом посмотрела направо и увидела Уилла Тайяка, открывающего баклажку эля и крайне довольного собой.
– Попей, – сказал он, поднося баклажку к моим губам.
Я глотнула прохладного, отдающего солодом питья.
– Что это? – спросила я.
– Еще, – твердо произнес Уилл.
Я сделала еще глоток, и запекшейся глотке тут же стало легче.
– Эмили и Джерри едут следом на лошади Хейверингов и моем гнедом, Море ведут в поводу, – сказал Уилл. – Мы с тобой оплатили поездку на этом возу, который доставляет тюки ирландского льна в Чичестер. Он проедет прямо мимо вашего крыльца, миледи.
– А деньги? – кратко спросила я.
– Джерри скопил изрядную сумму на свадьбу, – радостно ответил Уилл. – Я пообещал, что ты ему все вернешь, когда мы доберемся до Широкого Дола, и он вскрыл кубышку. Я так рад, что ты решила спасти его от рабства. Не будь его, мы бы остались без гроша.
– Где они с Эмили? – спросила я.
Уилл указал себе за спину:
– Отстали, чтобы дать лошадям отдохнуть. У нашего возчика дело в Чичестере, он сменит лошадей по пути. К ночи будем дома.
Я зарылась поглубже и закинула руки за голову, глядя в небо.
– Тогда нам нечем заняться… – сказала я.
– Нечем, – ласково произнес Уилл. – Разве что отдыхать, есть, пить эль и разговаривать.
Он подвинулся, положил руку мне под голову, и я прижалась к его плечу. Мне было тепло и удобно. Он поднес баклажку эля к моим губам, я глотнула, потом он заткнул горлышко пробкой, откинулся на солому и вздохнул.
– Давай, – предложил он. – Расскажи мне обо всем. Хочу все узнать, все тайны, все, о чем ты думала, пока была одна. Хочу знать о тебе все, пора тебе все рассказать.
Я замялась.
– Мне пора знать, – решительно сказал он. – Начни с самого начала. Ехать нам долго, и спать я вовсе не хочу. Начни сначала и расскажи мне все. Какое у тебя первое воспоминание?
Я помолчала, обратившись памятью назад, в глубину лет, и вернулась к чумазой девчонке на верхней койке, которая в жизни не слышала доброго слова ни от кого, кроме сестры.
– Ее звали Дэнди, – сказала я, впервые назвав ее по имени за тот долгий скорбный год, что прошел с ее смерти. – Ее звали Дэнди, а меня – Меридон.
Воз ехал и ехал, а я рассказывала.
Я останавливалась, только когда мы заходили в таверны, чтобы купить возчику эля. Однажды он взял еще одного седока, хорошенькую деревенскую девушку, которая села к нему на козлы и хихикала над его шутками. Мы все это время сидели тихо и молчали, это было около полудня. Но мы не ворковали, как та парочка. Уилл меня не целовал, а я не отвешивала ему затрещины и не краснела. Я положила голову ему на плечо и почувствовала, как по щекам текут слезы – я плакала о двух малышках в грязном фургоне, и даже о младенце Займы, которого мы вынуждены были оставить на произвол судьбы.
Когда девушка сошла, добравшись до дома, и помахала нам на прощание, Уилл тихо спросил:
– Ты спишь?
– Нет, – ответила я.
– Тогда рассказывай, – сказал он. – Что было после того, как вы отработали первый сезон с Гауером и он повез вас зимовать?
Я вспомнила дом в Уарминстере, миссис Гривз и юбку, которую я так страшно запачкала, упав с Моря, что больше ее было не надеть. Рассказала ему о Дэнди и ее розовом корсаже, о плаще летуньи, и о Дэвиде, который был нашим добрым, чудесным учителем.
Потом я зарылась лицом ему в грудь и рассказала про сову, которая пролетела над ареной, и о том, как Дэвид нас предупреждал про зеленый цвет.
И как я забыла обо всем.
Тут я заплакала, и Уилл гладил меня по голове, словно маленького любимого ребенка, и вытирал мне лицо своим полотняным платком, а потом заставил высморкаться и выпить эля.
Он вынул из кармана булочки и сыр, и мы поели, пока небо темнело. Наступали быстрые холодные зимние сумерки.
– А потом… – подсказал Уилл, когда я доела.
Я откинулась на мягкую солому и обратила лицо к небу, где начинали появляться бледные звезды. Вечерняя звезда висела, как драгоценный камень, поверх темной решетки ветвей над ближним лесом.
Голос мой был ровным, как у уличного певца, но слезы текли из глаз по щекам непрекращающимся потоком, словно я целый год ждала, чтобы их выплакать.
Я рассказала Уиллу, что задумала Дэнди, как она поймала Джека. Как дразнила его и обхаживала, пока не получила, и как завела себе пузо, потому что думала, что оно обеспечит нам благополучную жизнь с Гауерами. Как она мечтала, что Джек к ней прилепится и Гауер будет рад внуку, который унаследует балаган. Она всегда была тщеславной глупой девицей и никогда не задумывалась о том, чего могут хотеть другие. Она так стремилась найти и получить наслаждение, что не думала больше ни о ком.
Я должна была догадаться.
Я должна была за ней следить.
И я призналась Уиллу, что каким-то тайным, странным образом знала, знала с самого начала.
Мной словно духи владели.
Я видела сову, видела зеленые ленточки в волосах Дэнди. Но не протянула руку, чтобы ее остановить, когда она, смеясь, прошла мимо меня, и Джек швырнул ее в стену, и она умерла.
Мы надолго умолкли.
Уилл ничего не сказал, и я была этому рада. Было тихо, слышался лишь скрип колес и мерное покачивание воза, топот тягловых лошадей и немелодичный свист возчика. На последние сонные ноты отозвался из леса вяхирь и умолк.
– А потом ты приехала в Широкий Дол, – сказал Уилл.
Я повернулась в его объятиях и улыбнулась ему:
– И встретила тебя.
Он склонил голову и стал целовать мои опухшие красные глаза и мокрые щеки. Поцеловал в губы, соленые от слез. Зарылся лицом мне в шею и поцеловал в ключицу. Потянулся в мое гнездышко среди соломы и, скрытый плащом, стал гладить меня, бережно, как гончар глину на круге, словно придавал форму моей талии, груди, рукам, горлу и скулам. Потом его руки скользнули по моей груди и опустились ниже, за широкий пояс бриджей Джерри, и его ладонь стала гладить меня по животу, а потом между ног.
– Не сейчас, – пробормотала я очень тихо. – Пока не надо.
Он откинулся назад, вздохнув от неутоленной страсти, и притянул мою голову себе на плечо.
– Уже недолго, – сказал он в ответ. – Придешь сегодня ко мне в дом.
Я замялась:
– Не могу. Что скажет Бекки?
Уилл на мгновение растерялся.
– Бекки, – сказала я. – Ты мне сказал… тогда, в парке… сказал, что обещал жениться на ней. Сказал, что она тебя любит. Я не могу прийти к тебе… Не хочу все портить… – я смолкла.
У меня кончились слова при мысли, что придется делить его с другой женщиной.
– Уилл… – жалобно произнесла я.
Уилл Тайяк расхохотался так громко, что возчик обернулся и, вытянув шею, глянул на нас поверх тюка льна и улыбнулся беззубым ртом.
– Ах ты бедная моя дурочка! – воскликнул Уилл, прижал меня к себе и крепко поцеловал. – Глупая девочка! Я тебе это со зла сказал, глупенькая! Ты наболтала мне, что лорд Перри пришел к тебе в спальню и ему так везло в карты! Я разозлился, мне хотелось тоже сделать тебе больно. Я в глаза не видел Бекки уже несколько месяцев! Она жила у меня, пока болела… ну, пару раз ложилась ко мне в постель. Потом переспала с половиной деревни, а потом мы ей надоели, она собралась и уехала в Брайтон! С тех пор мы ее не видели.
– А дети?.. – воскликнула я, заикаясь от злости.
Я так ясно ее себе представляла, и эти личики у камина, я мучила себя до слез, думая, как Уилла любят в этой маленькой семье!
– Уилл! Ты мне врал! Я сердце себе разбила, представляя, как вы живете все вместе в твоем доме – и она, и дети. Я боялась, что ты мне однажды скажешь, что тебе нужно остаться с ней и детьми.
– А дети у меня, – беззаботно отозвался Уилл и, в ответ на мой изумленный взгляд, добавил: – Конечно, у меня! Она путалась со всеми мужиками в деревне, должен же кто-то был приглядывать за детьми! К тому же я их полюбил. Когда она ушла, они сказали, что хотят остаться со мной. Спросили меня, женюсь ли я на ком-нибудь, чтобы у них была новая мама.
Он искоса мне улыбнулся.
– Я так понимаю, возражений у тебя нет? – спросил он.
Я ахнула.
Читать бесплатно другие книги:
