Джек Ричер, или Дело Чайлд Ли

Глава 60

Во взгляде Деверо, брошенном на меня, я заметил легкую тревогу. Возможно, ее потревожило что-то в моем голосе.

— Поговорить о чем? — спросила она.

Я задал мучивший меня вопрос:

— Встречалась ли ты с кем-нибудь из парней с базы?

— С какой базы? Из Келхэма?

— Да, из Келхэма.

— Это ведь несколько личный вопрос, ты так не считаешь?

— Так встречалась или нет?

— Конечно, нет. Ты, часом, не рехнулся? Да эти парни — моя самая большая проблема. Ты же знаешь, какие отношения между военными и местными правоохранительными органами. Они являют собой самый острый конфликт интересов.

— Ты имела личные отношения с кем-либо из них?

— Нет, по той же самой причине.

— Ты знакома с кем-нибудь из них?

— Чисто шапочно, — ответила Элизабет. — Я бывала на базе и встречалась с некоторыми старшими офицерами, но эти встречи были строго официальными. Как и должно было быть. Они пытаются решать те же проблемы, что и я.

— Понятно, — сказал я.

— А почему ты спрашиваешь об этом?

— Мунро заходил в дом Макклатчи. Розмари Макклатчи и Шона Линдсей, похоже, имели одного бойфренда. А также, возможно, и Дженис Чапман. Мунро слышал, что и ты встречалась с этим парнем.

— Что еще за чушь собачья? Я уже два года не встречалась ни с одним парнем. Что тебе еще сказать?

— Да я просто хотел спросить, — сказал я в свое оправдание и сел. — Ну извини.

— И кто же этот парень?

— Этого я тебе сказать не могу.

— Ты должен сказать мне, кто он. Ты что, не понимаешь? Дела Макклатчи и Линдсей веду я. И для меня это информация первостепенной важности. И кстати, я имею полное право узнать, с кем, без всяких на то оснований, связывают мое имя.

— Рид Райли, — ответил я.

— Никогда о нем не слышала, — пожала она плечами. И вдруг встрепенулась. — Постой, постой. Ты сказал, Райли?

Я ничего не ответил.

— О господи, — простонала Деверо. — Сын Карлтона Райли? Так он в Келхэме? Мне это и в голову не приходило.

Я ничего не сказал.

— О господи, — снова произнесла Элизабет. — Это многое объясняет.

— Это его машина оказалась на рельсах. А Эммелин Макклатчи думает, что Розмари была беременна от него. Она сама это сказала. Я ее не расспрашивал.

— Мне надо с ним поговорить.

— Ничего не получится. Они только что вывезли его на вертолете.

— И куда?

— Где в мире расположен самый удаленный гарнизон американской армии?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю. Но ставлю десять против одного, что уже сегодня вечером он окажется там.

— А чего ради он говорил, что встречается со мной?

— Самомнение, — предположил я. — Может, он хотел похвастаться перед приятелями тем, что собрал всю коллекцию? Четыре самые красивые девушки в Картер-Кроссинге. Братья Браннаны, владельцы бара, рассказывали мне, что он был важной птицей и всегда с ним рядом была «конфетка».

— Ну уж я-то не «конфетка».

— Возможно, по натуре ты не «конфетка».

— Его отец наверняка знал, с кем Дженис Чапман завела роман. Они же вместе работали в Сенате.

Я ничего не сказал.

Деверо смотрела на меня в упор.

— О нет, — вдруг сказала она.

— О да, — эхом произнес я.

— С одной и той же женщиной? И отец, и сын? Да это же полная мешанина.

— Мунро не может подтвердить это. Да и мы тоже.

— Мы можем высказать предположение. Дело в том, что если поднять слишком большой шум, теоретически он может вызвать обратную реакцию.

— Возможно, — согласился я и тут же добавил: — А возможно, и нет. Кто знает, как воспримут такое известие эти люди?

— Как бы то ни было, ты не можешь ехать в округ Колумбия. Только не теперь. Это слишком опасно. Это все равно что разгуливать, повесив на спину самую большую в мире мишень. Ведомство по связям с Сенатом сделало слишком большую ставку на Карлтона Райли. Они не позволят тебе разрушить то, что ими создано. Поверь мне, ты для них ничто по сравнению с хорошими отношениями с Комиссией по делам Вооруженных сил.

Едва Деверо закончила, как зазвонил ее телефон, и она, сняв трубку, с минуту молча слушала. Затем, прикрыв микрофон ладонью и повернувшись ко мне, чуть слышно произнесла:

— Звонят из полицейского участка в Оксфорде, спрашивают про убитого журналиста. Я хочу им сказать, что преступник, виновный в его смерти, был застрелен полицией при оказании сопротивления при аресте и что дело закрыто.

— По мне, так все нормально, — согласился я.

Это она и выдала оксфордским полицейским. А затем ей предстояло обзвонить целую кучу штатных ведомств и руководящих работников округа, поэтому я вышел из офиса. У нее было столько дел, что я решил отложить продолжение нашего разговора до девяти часов — иначе говоря, до ужина.

За ужином мы заговорили о доме ее отца. После того как Деверо заказала свой обычный чизбургер, а я — сэндвич с ростбифом, я спросил:

— Каково было расти здесь?

— Довольно странно, — ответила она. — Понимаешь, мне ведь не с чем было сравнивать здешнюю жизнь; пока мне не исполнилось десять лет, мы жили без телевизора и никогда не ходили в кино, но даже тогда я понимала, что где-то есть другая жизнь. Да мы все это понимали. И мы все болели островной лихорадкой.[47]

Потом Элизабет спросила меня о том, где рос я, и мне пришлось, пройдясь по длинному перечню этапов моей жизни, рассказать ей о том, что я смог вспомнить, чувствуя себя пловцом, переплывающим Тихий океан: родился в Западном Берлине, когда мой отец был назначен туда в посольство; дюжина разных баз до поступления в начальную школу; образование получал, скитаясь по всему миру; шрамы и синяки, заработанные в драках на жарких и влажных улицах Манилы; через некоторое время то же самое, но в холодных и влажных кварталах Бельгии вблизи штаб-квартиры НАТО; затем, через месяц, столкновение с настоящими преступниками в Сан-Диего, перешедшее в затяжной конфликт. В конечном счете все кончилось Вест-Пойнтом, а потом наступила беспокойная жизнь, связанная с постоянными переездами, которых требовала моя собственная карьера; переездами и в те же самые места, и в новые, поскольку армия с ее глобальной сетью баз отличалась от Корпуса морской пехоты.

— И как долго тебе приходилось жить на одном месте? — спросила Элизабет.

— Думаю, не больше полугода, — ответил я.

— А каким был твой отец?

— Спокойным, — задумчиво произнес я. — Он был сторонником охраны окружающей среды и любил наблюдать за птицами. А между тем его работа состояла в том, чтобы быстро и эффективно убивать людей, и он постоянно был начеку.

— Он хорошо к тебе относился?

— Да, но на старый лад. А твой отец?

Деверо кивнула.

— На старый лад — это как раз подходящее определение. Он мечтал, что я выйду замуж, и ему придется все время ездить в Тупело или Оксфорд, навещать меня.

— А где был ваш дом?

— К югу по Мейн-стрит, не доходя до поворота, в первом переулке слева. Туда ведет маленькая грунтовая дорога. Четвертый дом справа.

— Он еще стоит на месте?

— Если можно так сказать.

— И он никому н сдан снова?

— Нет, мой отец перед смертью сильно болел, и ему было не до дома. Банк, которому принадлежал дом, тоже не уделил ему внимания. Так что сейчас наше обиталище превратилось в развалину.

— Все заросло, на стенах какая-то слизь, фундамент в трещинах? Большой старый сарай позади дома? К почтовому ящику было приклеено шесть букв?

— Откуда тебе все это известно?

— Я там был, — ответил я. — Проходил мимо по пути к дому Макклатчи.

Она ничего не ответила.

— Кстати, я видел оленьи козлы.

Она ничего не ответила.

— И я видел землю в багажнике твоей машины. Когда ты давала мне патроны к дробовику.

Глава 61

Подошедшая к нам официантка собрала пустые тарелки и приняла заказы на пироги. Она отошла, а Деверо все еще продолжала смотреть на меня слегка подавленным и удрученным взглядом. А ведь она немного смутилась, подумал я.

— Я сделала глупость, — вдруг произнесла Элизабет.

— И что это за глупость? — поинтересовался я.

— Я охочусь, — сказала она. — Время от времени. Так, ради развлечения. В основном на оленей. А мясо раздаю старикам и старухам, таким как Эммелин Макклатчи. Ведь им не часто приходится есть досыта. Разве что иногда свинину, если кто-нибудь из соседей забивает свинью и решает угостить. Но такое происходит нечасто. Тем более что соседи не всегда могут позволить себе поделиться мясом.

— Да, — согласился я, — когда мы первый раз приходили к Эммелин, у нее в горшке варилась оленина. Она предложила нам поужинать с нею, но ты отказалась.

Деверо утвердительно кивнула.

— Какой смысл давать, а потом забирать себе? Я добыла этого оленя неделю назад. Как ты понимаешь, я не могла притащить тушу в отель. Поэтому и воспользовалась отцовским домом. С тех пор как вернулась сюда, я постоянно так делаю. Это хорошие козлы. Но потом ты поделился со мной своими соображениями об убийстве Дженис Чапман. В тот момент я еще плохо тебя знала. Я думала, что ты, возможно, в постоянном телефонном контакте с руководством. Мне мерещились «блэк хоки», летающие по небу в поисках всех оленьих козел, какие только могут быть в округе. Поэтому я отправила тебя на обследование остатков разбитой машины, и у меня появился час времени, который я использовала на то, чтобы поехать к дому отца и выкопать из-под козел землю, пропитанную кровью.

— Тест и так подтвердил бы, что это кровь животного.

— Я знаю, — согласилась Элизабет. — Но сколько времени это заняло бы? К тому же я даже не знаю, где находится ближайшая лаборатория. Может быть, в Атланте. Это заняло бы две недели, а то и больше. А я не могу позволить себе быть столько времени под подозрением. Действительно не могу. Это моя единственная работа, и я не представляю себе, где искать другую. А избиратели — народ особый. Они всегда помнят любые подозрения, но никогда не помнят, чем эти подозрения заканчиваются.

Я снова вспомнил моего старого приятеля Стэна Лоури и его желание дать рекламное объявление с предложением своих услуг. О дивный новый мир[48] для каждого из нас.

— Понятно, — сказал я. — Но это был не совсем умный поступок.

— Я понимаю. Признаюсь, я слегка запаниковала.

— А ты знаешь других охотников? И тебе известно о существовании других оленьих козел?

— Некоторых знаю.

— Понимаешь, я все время думаю о том, как были убиты эти женщины. И не вижу другого способа убийства.

— Согласна. Вот поэтому я и запаниковала.

— Поэтому рано или поздно нам придется поднять в воздух эти «блэк хоки».

— Если мы сначала не отыщем Рида Райли и не зададим ему ряд вопросов.

— Рид Райли слинял вчистую, — сказал я. — Сейчас он, наверное, уже зачислен в штат инструкторов на военно-воздушной базе в Туле.[49]

— А где это?

— В Северной Гренландии, — ответил я. — На вершине мира. Эта военно-воздушная база наверняка самое удаленное место. Однажды я там был. Мы летели на С5,[50] у которого возникли проблемы. Нам пришлось сесть. Эта база входит в систему раннего обнаружения. Четыре месяца в году там живут без солнечного света. У них такой радар, который может обнаружить подачу теннисного мяча, сделанную на расстоянии трех тысяч миль.

— У тебя есть номер их телефона?

Я улыбнулся.

— Мы сделаем это иначе. Для начала посмотрим, что произойдет послезавтра.

Элизабет ничего не ответила на это. Мы медленно ели свои пироги. Нам надо было убить время. В этот момент полуночный поезд, наверное, только что прошел первые ярды своего пути от Билокси.

Деверо все еще волновало то, что может подумать о нас старый хозяин отеля, она не хотела вновь повторять разыгранный накануне трюк на верхней площадке лестницы, поэтому я дал ей ключ от своего номера, и мы покинули кафе по отдельности с интервалом в десять минут. Она ушла раньше, предоставив мне возможность оплатить чек и выпить третью чашку кофе. Я прошелся по улице, кивнул сидящему за столом старику и, поднявшись по ступенькам, осторожно постучался в свой номер. Элизабет открыла дверь моментально, и я вошел внутрь. Она уже разулась и сняла поясной ремень с кобурой, но вся одежда еще оставалась на ней. Форменная рубашка, форменные брюки, конский хвост. Всё в полном порядке.

Мы повели себя подобно наркоманам, разогревающим ложку; наши движения были то быстрыми, то медленными, исполненными напряженным ожиданием, желанием сделать как можно лучше все предшествующее, с трудом сдерживая себя в предвкушении ожидаемой награды. Деверо начала с того, что освободила волосы от эластичной ленты и, тряхнув головой, посмотрела на меня с улыбкой из-за плотного черного занавеса. Затем расстегнула три верхних пуговицы на рубашке; под действием веса пластинки с именем, значков и звезд расстегнутая часть рубашки раскрылась, превратившись в глубокое декольте. Я тоже разулся, снял носки, вытянул полы рубашки из-под поясного ремня. Она взялась пальцами одной руки за четвертую пуговицу на рубашке, а пальцами второй руки — за пуговицу на талии своих брюк и сказала:

— Выбор за тобой.

Сделать выбор было очень сложно, но после долгого напряженного раздумья я, как мне казалось, принял твердое и верное решение.

— Брюки, — сказал я.

Она расстегнула пуговицу и через надолго затянувшуюся минуту предстала передо мной босой, с голыми ногами, в наполовину расстегнутой желто-коричневой рубашке. Наступил мой черед, и я сказал:

— Теперь твоя очередь выбирать.

Элизабет предпочла обратный порядок, и я снял с себя рубашку. На этот раз она спросила о происхождении моего шрама от осколка шрапнельного снаряда, и я вкратце описал ей, как это случилось: причиной послужило неблагоприятное стечение обстоятельств, имевшее место в начале моей службы: во время высадки в Бейруте у лагеря морской пехоты была обычная плановая проверка, во время которой проходящий грузовик взорвался у входа в казарму, примерно в ста ярдах от того места, на котором я стоял.

— Я слышала, что там пострадал военный полицейский, — сказала она. — Так это был ты?

— Я точно не знаю; может, там был еще кто-то.

— Ты бросился в развалины и стал помогать людям.

— Это получилось случайно. Я искал кого-нибудь из медиков. Для себя. Я мог видеть то, что ел на ужин накануне вечером.

— Ты получил «Серебряную звезду».

— И заражение крови, — добавил я. — Я предпочел бы обойтись и без того, и без другого.

Я расстегнул пуговицу на поясе, а она расстегнула последнюю пуговицу на рубашке, и на нас не осталось ничего, кроме нижнего белья. В таком положении мы находились недолго. Включив душ и настроив воду погорячее, залезли в ванную, опустили штору и, схватив мыло и шампунь, принялись намыливать и мыть друг друга, водя руками вверх и вниз, то по одному боку, то по другому. Никто из живущих на земле не смог бы поставить под сомнение ни наши стандарты соблюдения гигиены, ни то, как мы использовали их на практике. Мы не вылезали из душа до тех, пока резервуар горячей воды отеля «Туссен» не опорожнился и мы не оказаись под холодной струей. Мы вытирались, пустив в ход все имевшиеся в номере полотенца, чтобы не намочить мокрыми телами мою постель, а потом перешли к серьезным делам. После душа Деверо стала теплой, гладкой и пахла мылом, да и я сам наверняка был таким же. Она была гибкой, податливой и в то же время сильной и полной энергии. Мы были очень терпеливыми. По моим прикидкам полуночный поезд ехал сейчас севернее Коламбуса, южнее Абердина, возможно, в тридцати милях от нас, или в сорока минутах хода.

А сорок минут — отличное долгое время. Прошла лишь первая половина этого времени, а мы так мало знали друг о друге. Я знал, как Элизабет двигается, что ей нравится и что ей безумно нравится. То же самое она знала обо мне. Я знал, как бьется в груди ее сердце и как двигается грудь, когда дыхание становится судорожным; знал, что она чувствует, когда дышит так, и что чувствует, когда дышит иначе. Ей были известны те же факты о моей чувственности; она ощущала, как перехватывает у меня дыхание; знала, от чего моя кожа делается красной и горячей; знала, где мне особенно приятно ее прикосновение; знала, что делает меня практически безумным.

И вот мы начали — долгая медленная подготовка, сопровождаемая отсчетом времени в голове, как будто армия вторжения, готовящаяся к наступлению часа X в день Д; как десантники, смотрящие за приближением берега; как пилоты, наблюдающие в прицел для бомбометания, как увеличивается цель, к которой они подлетают. Долго и медленно, ближе и ближе, долго и медленно, и так целых пять минут. А затем вдруг чаще и резче, чаще и резче, чаще и резче. Стакан на полке в ванной комнате начал звенеть, словно по команде. Он трясся и дрожал. Трубы в стенах приглушенно гудели. Застекленная дверь тряслась; один звук издавало дерево, другой — стекло, третий — замок. Половицы вибрировали, как кожа, натянутая на барабане; стоящий на полу ботинок выделывал па; шерифская звезда выбивала частую дробь по дереву; «беретта», подпрыгивая, колотила по стене, выбивая ритм, отличный от нашего.

Полуночный поезд.

Как раз вовремя.

По местам.

Но на этот раз все было иначе.

И хуже.

Я говорю не про нас, а про поезд. Его звук был не таким, как всегда. Он ехал на медленной скорости. Внезапно она еще более снизилась. Дальний грохот был заглушен лязганьем сцепок, скрипом и скрежетом тормозов. Я мысленно представил себе железные блоки, сжимающие обода колес, длинные струи раскаленных искр в ночном воздухе; вагоны ударяют по впереди идущим, образуя цепочку длиной в милю, тянущуюся за сбавляющим ход локомотивом. Деверо выскользнула из-под меня и села на кровати; ее взгляд был направлен куда-то в пространство, она напряженно прислушивалась. Скрипящий звук тормозов не стихал — громкий, скорбный, ничего не выражающий, невыносимо долгий. Но вдруг он стал затихать — отчасти из-за того, что поезд по инерции проехал переезд, и отчасти потому, что он, наконец, почти остановился.

Сидящая рядом со мной Деверо прошептала:

— Ой, только не это.

Глава 62

Мы начали лихорадочно одеваться и через две минуты уже были на улице. Элизабет остановилась и достала из багажника своей машины два фонаря. Один она зажгла, второй протянула мне. Мы бросились к аллее, по одну сторону которой стоял магазин строительных товаров, а по другую — аптека; прошли мимо кучи песка, напомнившей о печальной судьбе Дженис Чапман; прошли мимо кредитного агентства и бара «Браннанс» — и вышли на голый утоптанный пустырь. Деверо шла впереди. С трудом, прихрамывая. Меня это не удивило. У меня у самого подгибались ноги. Но она все равно шла, упрямо и настойчиво, движимая чувством долга. Я понимал, что ее не могло радовать столь резкое изменение ситуации, но служба была для нее превыше всего.

Элизабет, конечно же, шла к железной дороге. С трудом поднявшись по утрамбованным камням откоса, она, переступив блестевший рельс, остановилась на шпале. Повернулась лицом на юг. Я следовал за нею. Скорее всего, машинист должен был прийти сюда через двадцать минут. По моим прикидкам, вес поезда равнялся примерно восьми тысячам тонн. А о поездах с таким весом я знал очень немного. Иногда военные полицейские, как и другие копы, расследуют дела на транспорте, но в нашем случае транспорт был специализированным, поскольку состоял из цистерн; по инструктивным данным, средняя длина тормозного пути такого поезда составляет около мили даже при экстренном торможении. А человеку для того, чтобы пройти путь в одну милю, требуется двадцать минут. Стало быть, нам придется стоять на этом месте, дожидаясь появления машиниста.

Радости от такого ожидания было мало.

К тому же я сомневался, что здесь можно что-то обнаружить.

Собравшись с силами, мы пошли вперед, почти побежали, пытаясь приспособить шаги к расстоянию между шпалами. Лучи наших фонарей блуждали и прыгали, пронзая облака дыма, оставленные сработавшими на износ тормозами. По моим прикидкам, мы приближались к тому месту, где я уже дважды побывал в этот день; туда, где тропа, идущая через поле к востоку, пересекает железнодорожные пути, а затем нырнув в лес, ведет на запад. Ведь это практически те места, где прошло детство Деверо. Она, должно быть, думала именно об этом самом месте, потому что, как только мы приблизились к нему, замедлила шаги и принялась медленно водить лучом своего фонаря из стороны в сторону.

Я проделывал то же самое, и шанс обнаружить находку выпал мне. Вернее, все, что осталось. Кроме, как мне думалось, красной, висящей в воздухе взвеси, накрывшей все в радиусе ста ярдов: молекула здесь, молекула там.

Это была человеческая ступня, отрезанная чуть выше лодыжки. Срез был чистый и ровный. Никаких разрывов и зазубрин. Срез как будто сделали по заранее проведенной линии. Казалось, по ней нанесли невероятный по силе удар мгновенного действия, вызванный какой-то неведомой ударной волной, порожденной чудовищным по мощности инфразвуковым импульсом, какой бывает при взрыве акустической бомбы. На подобные вещи мне уже довелось наглядеться. Да и Деверо тоже. Так же, как и большинству дорожных копов.

Туфля была на своем месте, на ступне. Черная, начищенная до блеска, простая и скромная, на низком каблуке с ремешком и кнопкой для застегивания. Чулок тоже был там, где и положено — под туфлей. Его торчащая кромка была ровной, словно подрезанной ножницами. Под бежевой полупрозрачностью просматривалась гладкая черная кожа; ровный срез ее окружал то, что было похоже на гипсовый муляж поперечного разреза, выставленный перед студентами-медиками на лекции по анатомии. Кость, сосуды, мышцы.

— В этих туфлях она ходила в церковь, — сказала Деверо. — В душе она была хорошей и доброй женщиной. Я вне себя от того, что произошло.

— Я так и не встретился с ней, — с грустью произнес я. — Ее не было дома. Это было первое, о чем мне объявил ее сын. Мамы нет дома, сказал он.

Сидя на шпале в пяти ярдах к северу от того места, где обнаружили ступню, мы ждали машиниста. Он подошел через пятнадцать минут, но сказать нам ему было практически нечего. Ослепительный луч прожектора, мгновенное, с трудом воспринятое мелькание белой подкладки черного распахнутого пальто — и сразу все кончилось.

— В этом пальто она ходила в церковь, — пояснила Деверо. — Черный габардин на белой подкладке.

После этого машинист резко затормозил, как того требовали правила, установленные железнодорожной полицией для подобных ситуаций, федеральный регламент и законы штата. Исполнение всех требований, изложенных в этих законодательных документах, было в данном случае не чем иным, как пустой тратой времени. И поезд, и сами пути оказались в угрожающей ситуации, а ради чего? Он прошел целую милю и ничего здесь не обнаружил. Такое случалось с ним и прежде.

Они с Деверо обменялись различными справочными номерами, именами и адресами; шериф спросила, в порядке ли он или ему требуется какая-либо помощь. Но машинист, казалось, позабыв о только что случившейся трагедии, снова направился на север: ему надо было пройти целую милю, чтобы снова сесть в свою кабину. Ничуть не потрясенный случившимся, а лишь утомленный этой обычной для нег процедурой.

Мы снова вернулись на Мейн-стрит и, пройдя мимо отеля, зашли в ведомство шерифа. Дежурного в эту ночь не было, поэтому Деверо открыла дверь своим ключом и, когда мы вошли, включила свет. Она позвонила Пеллегрино и попросила его снова прийти на работу, пообещав сверхурочные. Потом позвонила врачу и сообщила о том, что у него появилась дополнительная работа. Никого из них она, разумеется, не осчастливила своим звонком, но оба оказались шустрыми. Через несколько минут они почти одновременно прибыли в ведомство шерифа. Возможно, они тоже слышали звук тормозов ночного поезда.

Деверо отправила обоих на железнодорожные пути, чтобы собрать останки тела. А мы ждали их возвращения, почти не разговаривая друг с другом. Они вернулись через полтора часа. Доктор почти сразу уехал к себе, а Пеллегрино по приказанию Деверо повез меня в Мемфис. Мы выехали намного раньше, чем я предполагал, но сейчас меня это вполне устраивало.

Глава 63

Я отправился в поездку прямо из ведомства шерифа, не зайдя в отель и не взяв из своего имущества ничего, кроме наличных денег и «беретты». Дорога оказалась пустынной. Да это и неудивительно. Была глухая полночь, и мы находились вдали от всего. Пеллегрино молчал. Он онемел от усталости или от негодования и чувства обиды, а может, от чего-то другого. Он просто сидел за рулем и вел машину. Пеллегрино ехал по тому же маршруту, которым привез меня сюда: сначала по прямой, как стрела, дороге, идущей через лес с востока на запад, потом по дороге средней величины, по которой меня везли на старом, видавшем виды «Шевроле», а затем по пыльной двухполосной дороге, по которой меня везли на старом седане «Бьюик». Мы пересекли границу со штатом Теннесси в том месте, где я вышел из пикапа парня, занимающегося лесом, а после этого, поехав через сонную южную окраину, въехали в Мемфис, когда до рассвета было еще далеко. Я сошел возле автобусной станции, а Пеллегрино поехал дальше, не сказав на прощание ни слова. Он стал объезжать квартал, и я слышал стук его мотора, эхом отдававшегося между домами, затем он стал ослабевать и наконец совсем растаял вдали.

Мое раннее появление на автобусной станции обеспечивало мне большой выбор автобусов, однако первый из них отправлялся только через час. Поэтому я углубился в квартал, застроенный убогими дешевыми домами, в надежде разыскать там кафе, работающее без перерыва на ночь. Мне повезло: я нашел даже два подобных заведения, остановив свой выбор на том самом кафе, в котором обедал три дня назад. Там все было дешево, и я даже остался жив после местного обеда. Я заказал кофе, которое мне налили из допотопного кофейника, а также яичницу с беконом, которую, похоже, впервые разогрели еще во время президентства Никсона. Через пятьдесят минут я уже сидел на заднем диване автобуса, направлявшегося на северо-восток.

Я наблюдал за восходом солнца, глядя в окно, расположенное справа от меня, а затем заснул и проспал до конца своего шестичасового путешествия. Я вышел из автобуса на том же самом месте, где был три дня назад, на автобусной станции на окраине города, вблизи места расположения нашего подразделения. Нельзя сказать, что этот город имел сходство с Картер-Кроссингом, но в нем имелись налицо все элементы и особенности города, откуда я только недавно выехал: бары, кредитные агентства, магазины автозапчастей, оружейные магазины, магазины по продаже поддержанной стереоаппаратуры, — и каждое из этих коммерческих заведений преуспевало за счет денежного ручейка, вытекающего из потока ассигнований, выделяемых Дядей Сэмом на нужды обороны. Пройдя мимо всех этих заведений, я вышел на открытое место, заглянул в кафе, расположенное в полумиле от городского центра, чтобы пообедать, а потом двинулся дальше. Я пришел в расположение нашего подразделения, а затем проник в свою обитель еще до двух часов дня, что было значительно раньше того времени, которое получалось по моим расчетам, и это дало мне шанс слегка подкорректировать планы.

Первым делом я надолго залез под горячий душ. Запах Деверо проник в мои ноздри вместе с паром. Я насухо вытерся и переоделся в униформу класса А, надев на себя все, что положено. После этого позвонил Стэну Лоури и попросил его подбросить меня на автобусную станцию. Я прикинул, что если буду действовать порасторопней, то смогу добраться до округа Колумбия к ужину, что примерно на двенадцать часов опережало назначенное мне время. Я попросил Лоури не делать секрета из того, куда я направляюсь. Я решил, что чем больше людей будет знать, где я, и чем дольше я пробуду здесь, тем выше будут мои шансы на то, что это неприятное дело все-таки проявится.

В Вашингтоне, округ Колумбия, в семь часов вечера в понедельник все было спокойно. Корпоративный город — а корпорацией является Америка, — где работа практически никогда не останавливается, лишь перемещается в тихие, неизвестные большинству людей места, где и совершается, но после пяти вечера. Салоны, бары, излюбленные рестораны; гостиные городских особняков, местонахождение которых мне неизвестно, но я знал, что соседи наверняка в курсе дела. Поэтому я изобразил графически удаленные цепочки отелей по классу ниже четырех звезд, в которых я обычно останавливался, и направился на ярко освещенные и чистые улицы, где расположены более дорогие отели к югу от Дюпон-серкл.[51] Нет, я не имел намерений платить за что-то. В легенде говорилось, что это особое место на Коннектикут-авеню, известное своими негласными правилами, действующими в помещениях для избранных, где посетители в униформе автоматически оплачиваются за счет Министерства обороны. Благодаря неотмененным установкам к некоей состоявшейся когда-то конференции или по рассеянности какого-либо озлобленного ветерана, отвечавшего за регистрацию распоряжений, — этого не знал никто. Но та же самая легенда гласила, что вы скорее очутитесь на Арлингтонском кладбище, чем получите счет за произведенные вами расходы.

Я прошел медленным шагом, стараясь идти посередине каждого тротуара, по которому мне следовало пройти. Это была бдительность, не задуманная заранее, а получившаяся непроизвольно. Я использовал витринные стекла в качестве зеркал и с невинным видом осматривался вокруг, проходя каждый перекресток. Я шел в толпе, меня постоянно толкали, но толкали нормальные деловые люди, спешащие приступить к выполнению следующего пункта в своем бесконечно длинном распорядке дел. Я устроился в отель без каких-либо происшествий, зарегистрировавшись под моим настоящим именем и званием; легенда и тут не подвела, потому что никто не попросил меня предъявить платежную карту или назвать банковский счет. Все, что мне потребовалось сделать, — подписать какую-то бумагу и сделать это так чисто и легко читаемо, как только возможно. Ведь нет никакого смысла засветиться наживкой в капкане, а потом спрятаться в сосуд размером с бушель. Даже не бушель, поскольку я никогда и не знал, насколько велик этот самый бушель. Я предполагал, что это нечто наподобие маленького бочонка. А в этом случае тебя все равно обнаружат снаружи, поскольку надо будет восполнить выгоревший кислород.

Я поднялся на лифте к себе в номер, повесил шинель класса А на плечики, позвонил вниз и попросил принести ужин в номер. Через тридцать минут я вкушал стейк из филейной части, который также будет записан на счет Пентагона. Еще через полчаса я выставил поднос в коридор и снова пошел погулять ради того, чтобы произвести травление, как сказал я себе, — просто посмотреть, не возникнет ли вдруг на моем пути кто-нибудь, внезапно появившись из расположенной позади меня тени. Но нет, никто на меня не прореагировал, никто за мной не пошел. Я обошел Дюпон-серкл, затем углубился в расположенный позади него квартал; совершая одну крайность, прошел мимо посольства Ирака, совершая другую — мимо посольства Колумбии. Я видел людей, в которых легко распознал бы федеральных агентов разного рода; видел мужчин и женщин в униформе всех четырех родов войск; видел огромное количество частных лиц в солидных костюмах, но никто из них не сделал ни малейшего движения по направлению ко мне. Никто из них не проявил даже малейшего интереса. Я был для них предметом мебели.

Поэтому я снова пошел в гостиницу, лег в постель в своем роскошном номере и стал ждать того, что должно было случиться на следующий день — во вторник, одиннадцатого марта 1997 года.

Глава 64

Я проснулся в восемь часов утра и позволил Министерству обороны оплатить доставленный в номер завтрак. К восьми часам я, вымывшись под душем и одевшись, был уже на улице. По моим прикидкам, как раз в это время могли начаться серьезные дела. Встреча, назначенная в Пентагоне в полдень для такого человека, как я, да еще и расквартированного довольно далеко, предполагала, что я, вероятнее всего, появился в городе еще прошлой ночью, а вашингтонские отели проверялись элементарно. Таким был этот город. Итак, я отчасти полагал, что противодействующие силы встретят меня в вестибюле или у самого входа в подъезд. Однако там меня никто не ждал. Было свежее весеннее утро, солнце уже взошло, воздух прогрелся, и все, что я видел, выглядело доброжелательным и незлобным.

Я для виду прошелся к газетному киоску, хотя в отеле в моем распоряжении были публикации всех типов и направлений. Купил «Пост» и «Таймс», специально задержался у киоска, якобы в поисках мелочи; все происходило медленно и ненамеренно, но и здесь ко мне никто не приблизился и не напал. Взяв газеты, я зашел в кафетерий и сел за стоящий на улице столик, откуда моим глазам открывался весь мир.

Никто на меня не посмотрел.

К десяти часам я, выпив изрядное количество кофе, прочитал все черно-белые публикации этих солидных изданий, но никто из прошедших мимо людей не проявил ко мне ни малейшего интереса. Я начал думать, уж не перехитрил ли я самого себя с выбором отеля. Невзрачный военнослужащий категории O4 обычно останавливается в таких местах, о которых слишком многие здесь попросту и не слышали. Поэтому я начал думать, что противодействующие мне силы сосредоточатся в конечной точке моего маршрута и не будут останавливать меня на пути к ней. Тем более такое решение было бы для них наиболее правильным. Они точно знали, куда и когда я пойду.

А это означало, что они будут поджидать меня либо в Пентагоне, либо возле него, в двенадцать часов или чуть пораньше. Во чреве хищника. А это более опасно. Расстояние меньше трех миль, а как будто уже другая планета, если судить по тому, как они обделывают дела.

Было все еще великолепное утро, и я шел туда, где меня ждали. Любой день может стать или последним в жизни, или последним, проведенным на свободе, поэтому маленькие удовольствия никогда не следует упускать. Идя по 17-й улице на юг, я миновал здание Исполнительного управления президента, стоящее рядом с Белым домом, прошел вниз мимо Эллипса[52] и вышел к Эспланаде.[53] Повернул в сторону от монумента Джорджу Вашингтону и направился к монументу Авраама Линкольна. Обошел монумент великому старику, пройдя налево, и очутился на Арлингтонском памятном мосту, выйдя на который, оказался над водами Потомака. Множество людей проделывало тот же самый путь на машинах. Но никто не проходил его пешком. Утренние бегуны уже отбегали свое, а любители вечерних пробежек еще сидели на работе.

Пройдя до середины моста, я остановился и перегнулся через перила. Перила — это мудрая предосторожность моста. Преследователям спрятаться негде. Им волей-неволей придется идти за мной. Но позади меня не было никого. Никого не было и впереди. Я потратил на это пять минут, положил локти перед собой на перила и стоял в позе человека, душа которого погружена в размышления, но никто так и не появился. После этого я снова двинулся вперед, прошел очередные три сотни ярдов и перешел в штат Вирджиния. Прямо передо мной виднелось Арлингтонское национальное кладбище. Главный вход. Я был возле него через пять минут. И вошел в сплошное море белых камней. В мгновение ока я оказался окружен могилами. Такая дорога всегда считается наилучшей, чтобы добраться до Министерства обороны. Я окольным путем прошел по кладбищу, чтобы отдать дань уважения Джону Фицджеральду Кеннеди, потом почтил память Неизвестного Солдата. Обошел сзади Хендерсон-Холл, который был особо почитаемым местом у морских пехотинцев, вышел с кладбища через южные ворота, и вот он передо мной: Пентагон. Самое большое в мире офисное здание. Площадью в шесть с половиной миллионов квадратных футов. Тридцать тысяч сотрудников, более семнадцати миль коридоров, но только три входа. Естественно, я хотел воспользоваться южным входом. По вполне понятным причинам. Поэтому я покружил вокруг, будучи постоянно начеку и сохраняя дистанцию, и сумел пристроиться к тонкому потоку людей, выходящих из станции метро. Этот поток по мере приближения к дверям становился толще и плотнее. Под конец он превратился в настоящую толпу. Толпу, состоящую именно из таких людей, которые сейчас подходили мне больше всего. Мне были нужны свидетели. Аресты никогда не проходят без проблем, иногда возникающих случайно, иногда с заранее подготовленной целью.

Но я проник внутрь без проблем, если не считать некоторой неуверенности, охватившей меня в вестибюле. Я подумал, что арестной командой окажется новая смена, заступающая на дежурство. Временная людская подмога. Только и всего. Итак, я без всяких проблем проник в помещение 3С315. Третий этаж, кольцо С, ближайший радиальный коридор — номер три, отсек номер пятнадцать. Офис Джона Джеймса Фрейзера. Ведомство по связям с Сенатом. Вместе с ним не было никого. Он был один-одинешенек. Фрейзер велел мне закрыть дверь. Я закрыл. Он велел мне садиться. Я сел.

— Ну так с чем ты ко мне пожаловал? — спросил он.

Я ничего не сказал. Да мне и говорить-то было нечего. Я не ожидал, что дело зайдет настолько далеко.

— Новости, я надеюсь, хорошие? — поинтересовался он.

— Никаких новостей, — ответил я.

— Ты говорил мне, что знаешь имя. Именно об этом было сказано в твоем сообщении.

— Я не знаю имени.

— Тогда о чем вообще речь? Зачем ты просил о встрече со мной?

Я выдержал паузу и ответил:

— Это был наиболее простой способ добиться встречи с вами.

На этом месте вся затея потерпела крах. Говорить больше было не о чем. Фрейзер затеял настоящее шоу, чтобы продемонстрировать свою толерантность. И терпение. Он назвал меня параноиком. Затем немного посмеялся. Над тем, как я избежал ареста. Затем попытался напустить на себя озабоченный вид. Возможно, его волновало состояние моего здоровья. И моя внешность. Волосы на голове и щетина. Он заговорил резким мужественным тоном, каким дядя поучает любимого племянника.

— Ты выглядишь ужасно. Ты знаешь, здесь есть парикмахерская. Тебе обязательно надо там побывать.

— Не могу, — отказался я. — Я ведь должен иметь именно такой вид.

— Из-за этой твоей работы под прикрытием?

— Да.

— Но сейчас-то ты уже не работаешь под прикрытием, ведь так? Как я слышал, местный шериф тут же тебя распознала.