Капля крепкого Блок Лоренс

Глава 18

— Если бы он убил Джека, — рассказывал я Грегу Стиллмену, — он бы сам позвонил в полицию и выложил все как есть. Он был так счастлив, услышав, что Джек мертв. Я подумал, сейчас вручит мне бесплатно несколько бараньих котлет в знак благодарности за хорошие новости.

— «Динь-дон, колдунья умерла». Наверное, чувствовал себя, как Жевуны, когда на голову им чуть не обрушился маленький домик Дороти.[27] И еще ты вроде бы говорил, он маленького роста?

— Не думаю, что его можно принять за Жевуна. — Я позвонил Грегу сразу после того, как вышел от Дукаша, и договорился встретиться с ним в кафе в нескольких кварталах от мясной лавки. — Да и он не из тех, кто будет распевать песни. Просто почувствовал себя наконец свободным.

— И никаких больше кошмарных снов.

— Думаю, нет. — Я отпил глоток кофе. — Если так случается, когда хочешь исправить ошибки прошлого, то я, пожалуй, повременю с этой ступенью.

— Но Джек реагировал именно таким образом, — вздохнул он. — И я вынужден был сказать ему, что он ошибался.

— Вот как?

— Он не был оригинален. Позвонил мне сразу, как от его извинений резко отказались. Не сообщил, что за человек это был, не стал вдаваться в подробности. Просто сказал, что его извинения отвергли, самого его осыпали проклятиями и прогнали прочь. И он расценивал этот инцидент как полный и абсолютный провал. И спрашивал, стоит ли вычеркнуть этого человека из списка или, может, предпринять вторую попытку.

— И?

— И я уверил, что он все сделал правильно. Что объект его стараний повел себя непростительно. Что самому Джеку это непременно зачтется. Он вроде понял, но все равно беспокоился. Признался, что не осознавал до сих пор, как много вреда и обид причинил людям. И что некоторые его поступки вряд ли можно исправить.

Я обдумывал только что услышанное.

— Если не ошибаюсь, у нас осталось только одно имя. И оно окутано тайной. Анонимно, как Джон Доу,[28] — задумчиво произнес Грег.

— Роберт Уильямс, — отозвался я.

— Да, и имя им легион. Тот самый Роберт Уильямс, которому жена наставляла рога. И что мы тут имеем?

— Иными словами, смогу ли я его найти? Или может ли он оказаться убийцей?

— Одно из двух. Или и то и другое.

— Шансы минимальны, — заметил я.

— Я тоже так думаю. Что ж, тогда на том и закончим, Мэтт?

Я посмотрел в свою чашку. Там еще оставался кофе.

— Нет, — покачал головой Грег. — Я имею в виду, в целом. Ты свою работу сделал, для этого тебя и нанимали. В списке было пять имен, вернее, осталось четыре, когда ты исключил одного сидельца…

— Пайпера Маклиша.

— Ты очистил от подозрений Саттенштейна, и Кросби Харта, и вот теперь еще мистера Дукаша. А нашей целью было выбрать из списка имя человека, о котором мы могли бы сообщить в полицию. Осталось только одно, Роберт Уильямс, и если мы сунемся с ним в полицию…

Я кивнул и представил беседу с Деннисом Редмондом. «Несколько лет назад он завел интрижку с женой этого парня, ну и, возможно, Джек пытался разыскать его и извиниться». Да, примерно так.

— Не знаю, сколько часов ты потратил на это, — вздохнул Грег, — но думаю, наработал больше, чем на тысячу долларов. А за информацию платить приходилось?

— Ерунда. Несколько долларов здесь и там.

— Выходит, ты даже тысячи не заработал. Сколько я тебе должен, Мэтт?

— Можешь за кофе заплатить, — махнул я рукой.

— И это все? Ты уверен?

— Все нормально, — ответил я. — И по-прежнему есть шанс, что мне удастся очистить от подозрений Роберта Уильямса. Замолвлю за него словцо, может, и услышу что-нибудь. Как знать.

Никогда не знаешь наверняка. Это точно. Потому как назавтра я вернулся в гостиницу около полуночи. За стойкой дежурил Джейкоб в парах терпингидрата,[29] он сказал, что сообщений для меня нет, зато звонили раз сто.

— Один и тот же тип, — добавил он. — И каждый раз говорил, что перезвонит позже. Ни имени, ни номера не оставил.

Я поднялся к себе в номер, принял душ. Честно говоря, я был даже рад тому, что звонивший не оставил номера, потому как сам я страшно вымотался. Ходил на собрание, потом заглянул в «Пламя» выпить кофе, и разговор там затянулся допоздна. Я решил попросить Джейкоба ни с кем меня не соединять, но не успел подойти к телефону, как тот зазвонил. Я поднял трубку и услышал голос. Казалось, он доносился миль за тридцать отсюда, да еще по грязной разбитой дороге.

— Только не говорите мне, что я наконец дозвонился Мэтью Скаддеру.

— Кто это?

— Вы меня не знаете, Скаддер. Фамилия Стеффенс, как у журналиста, разгребающего грязь. Весь вечер пытался вас застать.

— Я бы вам перезвонил, — отозвался я, — если бы оставили сообщение.

— Да, конечно, но я был за рулем. Редко когда сижу на месте, так что мхом еще не покрылся, решил оставить его северной стороне стволов деревьев. И вот теперь, наконец, припарковался, в месте, которое вам хорошо известно.

— Это где же?

— Да тут, неподалеку, прямо за углом от вас, — ответил он. — Просто подумал, что найду вас здесь, поэтому и заскочил. Но парень за стойкой сказал, что последнее время вы нечасто здесь появляетесь.

Я понял, что за место он имел в виду. Но решил: пусть сам скажет.

— «Салун Джимми Армстронга», — не заставил ждать себя он. — Вот только его хозяин не знает, как правильно писать «салун». Вместо буквы «а» у него звездочка.

«С*лун». В книгах и справочниках до сих пор можно обнаружить закон, бессмысленный юридический обломок, существовавший еще до введения сухого закона, гласивший, что называть заведение салуном незаконно. Он, видимо, был призван как-то умиротворить Антисалунную лигу. И идея заключалась в том, что раз вы не могли запретить человеку держать салун, то можно было заставить его назвать заведение по-другому. Именно поэтому забегаловка Патрика О’Нила, что напротив Линкольн-центра, называлась «Балун[30] О’Нила» — наверное, он уже заказал вывеску, когда кто-то сообщил ему об этом законе, и тогда Патрик решил изменить всего одну букву, и никаких претензий. И нет ничего незаконного в том, что он пишет это слово не совсем правильно.

Джимми работал управляющим в этом самом «Балуне», а потом открыл свое заведение в пяти кварталах ниже по улице и, не мудрствуя лукаво, просто заменил букву «а» звездочкой. Я мог бы рассказать об этом таинственному мистеру Стеффенсу, но думаю, ему и без меня это было прекрасно известно.

— Может, он и неграмотный, — заметил мой собеседник, — зато спиртное у этого сукина сына подают вполне качественное. Тут надо отдать ему должное. Вот только жаль, музыкального автомата у них нет. Так что вряд ли повезет, и Кенни Роджерс,[31] этот милашка, напомнит о себе.

Пьяный, звонит мне поздно ночью. У меня возникло сильное искушение повесить трубку. «Буду помогать каждому, кто пытается стать трезвенником, — как-то сказал мне Джим Фейбер. — В любой день и час. Но только если мне позвонят до того, как напиться. А если говоришь с типом, который уже успел накачаться спиртным под завязку, на него времени у меня нет».

— Люсиль, — произнес он. — Как вам это нравится? Взял имя с потолка, без всякой помощи мистера Кенни Роджерса.

— Боюсь, я вас не совсем понимаю.

— Миссис Бобби Уильямс. Ведь именно ее муженька вы разыскиваете, верно? Так что не поленитесь свернуть за угол, Скаддер, а я буду ждать, когда вы придете и угостите меня выпивкой.

Глава 19

Когда из-за неудавшегося задержания на Вашингтон-Хайтс мне пришлось уйти из полиции, а потом от меня ушла Анита с мальчиками, я снял комнату в Нортвестерн и решил, что эта спартанская обстановка вполне мне подходит. Почти все время проводил в этом районе и стал пить все больше. Вся моя жизнь катилась под откос.

Но настоящим домом комнатушка не стала, я приходил сюда только спать, когда мог добраться, или смотреть в окно, когда заснуть не удавалось. В поисках помещения под офис я однажды завернул за угол и оказался в заведении Джимми Армстронга.

Я провел там уйму времени. Встречался с друзьями, с клиентами, здесь же ел. У меня был свой столик, и здесь я выпил целое море виски — чистоганом или со льдом, а иногда добавлял его в черный кофе.

Иными словами, я был постоянным посетителем Армстронга, знал и других завсегдатаев. Врачи и медсестры из госпиталя Рузвельта, ученый народец из Фордхема,[32] музыканты, чья жизнь сосредоточилась вокруг Джулиарда, Линкольн-центра и Карнеги-холла. Ну и еще самое разношерстное сборище из людей, живших по соседству. И все они пили, но имелись ли среди них алкоголики — не мне судить. Они говорили со мной, когда я хотел поболтать, а если не хотел, оставляли меня в покое, а бармены и официанты следили, чтобы стаканы и рюмки у клиентов заведения не пустовали.

Порой я уходил домой с какой-нибудь медсестрой или официанткой. Только эти, вызванные острыми приступами одиночества, кратковременные отношения в романы не перерастали. Как-то раз одна официантка — ее я, кстати, никогда не приводил домой — вдруг выбросилась из окна с высокого этажа. Пришла ее сестра, она была не согласна с официальной версией — самоубийство. И она наняла меня, чтобы я расследовал это дело, потому как за расследование самых разных дел мне когда-то вручили золотой жетон. И выяснилось, что сестра была права — ее сестре «помогли» выброситься из окна.

«У Армстронга»… Став трезвенником, я поначалу не понимал, почему не могу туда больше ходить. Ведь не важно, пьешь ты или нет, вполне приятное местечко, где можно посидеть, где подают хорошую еду, где можно встретиться с потенциальными клиентами. На собраниях анонимных алкоголиков часто говорили: один из способов не оступиться — это стараться держаться подальше от злачных мест и питейных заведений. С другой стороны, я встречал барменов, которые держались за свою работу, даже став трезвенниками. Ведь как ни крути, именно алкогольные напитки опьяняют тебя, а вовсе не место, где продают это страшное зелье.

Не припоминаю, чтобы кто-нибудь в соборе Святого Павла выходил выступать и уговаривал меня держаться подальше от этого заведения. Я принял такое решение самостоятельно. Чем больше дней я воздерживался от питья, тем больше ценил это новое свое состояние под названием трезвость. И все эти дни могли пойти прахом, стоило мне опрокинуть хотя бы рюмочку. И с каждым днем мне все меньше хотелось рисковать.

А потому я чувствовал себя все неуютнее за своим старым столиком у Джимми, даже если заказывал только гамбургер, пил кока-колу и читал газету. А однажды поднес чашку с кофе ко рту и уловил запах виски. Я отнес кофе в бар и напомнил Люциану, что больше не пью.

Тот стал клясться и божиться, что и не думал подливать мне в кофе виски, затем отнес чашку к раковине и выплеснул туда содержимое.

— Или же сделал это по недомыслию, чисто машинально, — пробормотал он. — И как это получилось, ума не приложу! Так что давайте начнем сначала. — Я стоял и наблюдал, как он берет чистую чашку, наливает в нее кофе из кофейника. Потом я взял ее, отнес, поставил на стол и снова уловил запах виски.

Я знал, что кофе нормальный, сам видел, как он его наливает, но чувствовал, что пить не могу. А чуть позже я понял: надо держаться подальше от этого заведения. Недели через две я сообщил об этом Джиму Фейберу. Тот кивнул и заметил, что рано или поздно я должен был прийти к такому решению.

— Надеялся, ты примешь его до того, как поднесешь стакан ко рту, — добавил он.

И вот я зашел к Джимми Армстронгу в последний раз, убедиться, что заветный столик уже заняли другие клиенты, а также сообщить, что, если кто будет меня искать, найдет в гостинице. И не переступал порога этого заведения на протяжении нескольких месяцев.

По крайней мере проходил мимо его дверей без проблем. На одной из встреч какая-то женщина рассказывала о своей привязанности к бару-ресторану, расположенному неподалеку от места ее работы. Ей приходилось миновать его дважды в день. Она пыталась идти по противоположной стороне улицы, но все равно ее тянуло туда, словно магнитом.

— И тогда я утром вышла из метро, — рассказывала она, — и прошла квартал в другом направлении, потом еще квартал обратно. И проделала тот же путь вечером. Получалось четыре лишних квартала в день, это вроде бы пятая часть мили, верно? И все для того, чтобы меня не засосало в двери «Кей-Ди». Хотя, честно признаться, не думаю, что такое возможно. К тому же это помогло сжечь несколько лишних калорий, так что выгода и польза налицо, правильно?

Я не стал сжигать много калорий. Спустился на лифте в вестибюль, вышел на Пятьдесят седьмую улицу, свернул вправо и прошел мимо нескольких домов по Девятой авеню. Потом снова свернул вправо, и до заведения Армстронга оставалось пройти всего полквартала.

Испытывал ли я магнетическое притяжение? Не знаю. Возможно. Меня и влекло туда, и одновременно отталкивало. В равной мере.

Я отворил дверь, вошел, втянул всего лишь глоток воздуха, и он подсказал, что я нахожусь в помещении, где люди пьют пиво и дымят сигаретами. И мне в голову одновременно пришли две мысли: до чего ж противно тут пахнет и… Тут пахнет по-свойски, как-то по-домашнему.

У бара толпились люди — человек десять-двенадцать. Многих я узнал. Примерно треть столиков было занято. Компании небольшие, по два-три человека. Разговаривали они не слишком громко, так что музыку было слышно. Вскоре после открытия Джимми приобрел музыкальный автомат, к тому же в заведении имелось и радио, настроенное на волну FM, где передавали только классическую музыку.

Стены бара Армстронга украшала коллекция совершенно не соответствующих друг другу предметов. Главной, очевидно, считалась голова лося, прибитая к стенке. Прямо под ней сидел плотный мужчина примерно моего возраста, в костюме и при галстуке, с полуулыбкой тонких губ. Сидел и смотрел на меня сквозь очки в роговой оправе в стиле Бадди Холли.[33] Он курил сигарету и, судя по состоянию пепельницы, далеко не первую.

— Люсиль, — произнес он. — Вы же знаете эту песню, верно? Черт, да ее каждый знает. Она выбирает подходящее время, чтобы бросить его, с четырьмя своими сопливыми отродьями и неубранным урожаем в поле. Но певец решает не слишком корить ее за это, ведь ему жаль эту задницу, ее вечно ноющего мужа. В реальной жизни такого не бывает, разве что когда женщина так красива, как поется в песне. Да сядьте вы, ради бога! Что будете пить?

Официантка была мне незнакома — высокая и стройная крашеная блондинка. И еще она как бы намекала всем своим видом, будто смутить ее ничего не стоит, что, впрочем, не помешало ей правильно выполнить заказ. Она принесла мне бокал кока-колы, а Стеффенсу — стаканчик виски.

— Ванн Стеффенс. Вы меня не помните, нет? — обратился он ко мне.

— А мы знакомы?

— Вообще-то, если честно, — улыбнулся он, — не помню. Но узнал вас, как только вошли. Понятное дело, ведь я вас ждал. А виделись мы пару раз в одном и том же месте в одно время. Не здесь, но неподалеку отсюда. Сейчас вроде бы заведение закрыто. «У Морриси», в ночной забегаловке. Не припоминаете?

— Конечно, помню.

— Эти братья Морриси оказывали людям услугу гуманитарного характера. Делали все, чтобы человек не окочурился от жажды лишь потому, что она застигла его в четыре утра. Я многие годы заходил туда и видел вас там пару раз, а может, и больше. Вы были с парнем по имени Дево, у него имелось своя забегаловка в соседнем квартале.

— Скип Дево. И бар его назывался «Мисс Китти».

— Тоже теперь закрыт. И еще вроде бы я слышал, он умер. А ведь был примерно нашего возраста. От чего он умер?

— Приступ острого панкреатита, — ответил я. Действительно, так было написано в заключении о смерти. Лично я считал, его погубила привычка смешивать напитки. Ну и еще меланхолия.

— Чертовски несправедливо устроен мир. — Стеффенс удрученно покачал головой. — А нас когда-нибудь знакомили в «Морриси»? Что-то не припоминаю. Не заходил туда раньше трех-четырех утра и к тому времени был уже в стельку. Так что, если что и случалось, потом не помнил, а помнил то, чего не было вовсе. Как бы там ни было, на днях услышал ваше имя и сообразил, о чем они толкуют.

— Как это произошло? — спросил я.

— Да один парень говорил, что вы разыскиваете человечка по имени Роберт Уильямс, — ответил он. — И что будто его жена трахалась с Джеком Эллери, которого, насколько мне известно, недавно убили. — Он закурил сигарету, смял пустую пачку. — Вы не курите, нет?

— Нет.

— И пьете здесь кока-колу. Слышал, вы недавно завязали со спиртным. Должно быть, вам не слишком уютно сидеть в этом заведении?

— Нормально. — Я немного покривил душой, однако не видел пока причин говорить правду. — Вы сказали, имя у вас как у знаменитого журналиста, обожающего раскапывать всякую грязь.

— Джозеф Линкольн Стеффенс. Но позже, подписываясь под статьями, он отказался от Джозефа. Написал «Позор городов» о коррупции среди муниципальных чиновников. Положил этому мерзкому явлению конец, как вы, наверное, успели заметить. — Он усмехнулся, затянулся сигаретой. — Но по-настоящему прославился материалами, которые написал после возвращения из Советского Союза. «Я видел будущее, и оно работает». Правда, все поняли главную идею превратно, поскольку он описал, какой может стать эта страна в будущем, а не какой он ее увидел. Да и сам он позже изменил точку зрения, решил, что это хреновое будущее и что работать оно не будет. Что в очередной раз доказывает: подумай хорошенько, прежде чем что-то сказать, ведь люди обладают скверной привычкой искажать твои слова и долго цитировать твои высказывания уже после того, как ты сам перестал в них верить.

— Интересно.

— Вы очень вежливый человек, Мэтт. Я знаю об этом человеке так много, что он мне уже надоел. Вот что порой происходит с однофамильцами. И нет, мы с ним не состоим в родстве. Фамилия изменилась за поколение или два. Прежде была Стефанссон, ну, как у известного полярника, и нет, он тоже не родственник.

— А ваше имя Ванн, верно я понял?

— Эвандер, — ответил он. — Но я простил свою мамочку за это, Господь да упокой ее душу. Сократил до Ван, а потом приписал еще одну буковку «н», потому как люди принимали имя за фамилию. Ван Стеффенс, как Ван Дейк или Ван Ренсселер.[34]

— И все они тоже не ваши родственники.

— Вы начали улавливать суть, верно? — Он похлопал себя по нагрудному карману, потом вспомнил, что сигареты кончились. — Надо бы купить пачку. Где тут автомат?

Я покачал головой:

— Автомата нет. Есть рядом маленький продуктовый магазинчик, называется «Пионер». Там продают сигареты.

— А здесь нет? Какого черта, почему?

— Джимми не любит, когда здесь курят.

— Но ведь на каждом столике пепельница. И добрая половина посетителей дымят, как паровозы.

— Да, он не запрещает курить. Просто не одобряет курильщиков.

— Господи! Так вы говорите, рядом?

— Как выйдете, сразу налево.

— Боже ты мой. Хорошо хоть против выпивки ничего не имеет. Иначе хозяин этой забегаловки вряд ли сводил бы концы с концами.

Глава 20

Пока он отсутствовал, подошла официантка и заменила пепельницу. А я сидел и размышлял о братьях Морриси и о том, как им, должно быть, приходилось нелегко работать по ночам, всего в двух шагах от маленького ирландского театра, где играли мюзиклы. Думал о Скипе Дево, о Джеке Эллери, о виски и тающих кубиках льда в стакане Ванна Стеффенса.

На стене в дальнем конце барной стойки виднелся телефон-автомат. И я увидел, как парень с козлиной бородкой и короткой стрижкой повесил трубку, проверил, не вернется ли к нему четвертак, затем вышел из будки и направился к мужскому туалету.

И тут я решил позвонить своему поручителю.

— Я в баре, — сообщил я. — У меня встреча с информатором. По крайней мере, надеюсь, что он именно им и окажется. Мне не хочется здесь находиться, но вынужден.

— Ты в порядке?

— Пью колу. Он ненадолго вышел, и его виски прямо у меня под носом. Вот и решил, что стоит потратить четвертак и разбудить тебя.

— Я не спал. И как, по-твоему, виски хорош?

— Уже долбит по мозгам, — ответил я. — Я у Армстронга.

— Ага…

— Ну, мы тут с ним сидели, вспоминали старые времена. Я с ним незнаком, но наверняка пересекались, и не раз.

В витрине мелькнул Стеффенс, он выходил из магазина. Остановился на тротуаре вскрыть пачку «Лаки страйк».

— Мой парень идет, — пробормотал я в трубку. — Так что пока. Я в порядке. Просто подумал, надо тебе позвонить.

— К тому же четвертаков у тебя полно.

— Как всегда.

— Самое лучшее место в зале, — заметил Стеффенс. — Знаете, почему?

— Готов держать пари, сейчас вы мне объясните.

— Все, в том числе и вы, сидят и пялятся на голову этого долбаного оленя. Если сесть прямо под ним, смотреть не получится.

— А мне казалось, это лось.

— Спасибо за поправку. К слову о поправках. Та лавка называется вовсе не «Пионер». На вывеске там «Пиомер». Эти идиоты написали неправильно.

— Это была целая сеть таких лавок. Потом слиянию пришел конец, вот и пришлось менять название.

— И они изменили всего одну букву.

— Погнались за дешевизной, похоже. Но все до сих пор называют магазин «Пионер».

— «Пионер» с буквой «м» вместо «н», салун без буквы «а» и продымленное насквозь помещение, где не продают сигарет. Как ваша кола, ничего?

— Замечательная. Вы начали рассказывать о мистере Уильямсе и его жене.

— Да, и пока что не дошел и до середины. Однако вам уже известно, что звали ее Люсиль. Очень привлекательная женщина и совершенно свободная от предрассудков. Как-то и мне перепало от ее щедрот, правда, то был один-единственный раз. Но я всегда вспоминал о ней с теплотой. Вот такие дела. И ничуть не беспокоился, что ее муженек может меня за это пришить.

— То есть Роберт Уильямс. Но вы назвали его Бобби.

— Да, назвал. Но этих Бобби Уильямсов и Бобов Уильямсов, а также Робертов развелось немерено, а потому я и многие другие называли его Скутер.

— Скутер Уильямс.

— Из-за того, что у него была одна штуковина, как ее там… мотоцикл, но только такой, хиленький.

— Это и есть скутер.

— Ну да, наверное. Вот только в марках я не очень разбираюсь. «Веспа»?… Вроде бы да. Так что они должны были назвать его Веспа Уильямс, но не додумались. Скутер. Впрочем, вряд ли эта хреновина у него сохранилась. Проездил на ней достаточно долго, чтобы получить это прозвище, а потом продал. Или угнали.

Скутер Уильямс был выходцем со Среднего Запада. Переехал в Нью-Йорк, приобрел дешевенькую квартирку на окраине Ист-Сайда, встретил Люсиль, женился на ней. И проводил дни, покуривая травку и приторговывая ею, чтобы имелось что покурить. Время от времени подрабатывал в компаниях по перевозкам, порой водил цыганское такси[35] и подвизался мальчиком на побегушках при клубе демократов в том же районе.

— Да, похоже, ваш парень, — заметил Стеффенс. — Жена, плюс он был знаком с этим, как его…

— С Джеком Эллери.

— Угу. Эллери тоже одно время работал в тех же компаниях по перевозкам. Забавное совпадение: однажды он перевозил кого-то, а неделю или две спустя в дом к этим людям вломились грабители и вынесли все добро.

— А вы знали Джека Эллери?

— Я знал, кто он такой. Здоровался при встречах. Вот, собственно, и все.

— И вы журналист, да?

— С чего вы взяли?

— Сам не знаю. Просто подумал, вы могли пойти по стопам своего знаменитого однофамильца, но не родственника.

— Который любит покопаться в грязи, — кивнул Стеффенс. — Черт, нет. Я по другую сторону. Я не копаюсь в грязи, я эту грязь создаю. «Позор городов» — это моя работа, Мэтт. Я занимаюсь политикой по ту сторону реки. Стер с лица земли тамошних коррупционеров, честным трудом зарабатываю свои деньги.

Он достал изящный футляр из телячьей кожи, вытащил оттуда визитку, протянул мне. «Ванн Стеффенс, — прочел я. — Ваш друг из Джерси-Сити». Адреса не было, только номер телефона с кодом города 201.

— Каждому нужен друг, — назидательно произнес он. — Особенно в Джерси-Сити. У вас визитка имеется?

Мой поручитель работал в типографии, а потому в визитках я никогда не испытывал нужды. Я достал и дал ему визитку.

— А я-то думал, моя — образчик минимализма, — протянул Стеффенс. — Ничего, кроме имени и номера телефона, а мне они и без того известны. — Он сунул визитку в карман. — Впрочем, сохраню ее. Когда человек дает тебе визитку, ее нельзя выбрасывать. Это дурной тон. Нет, погодите, дайте-ка мне на минутку мою визитку.

Я дал, Стеффенс отвинтил колпачок на авторучке и написал на обратной стороне карточки мелкими печатными буковками «СКУТЕР УИЛЬЯМС». Потом заглянул в маленькую записную книжку и добавил адрес и номер телефона. Книжка была в переплете из черной телячьей кожи — в тон футляру для визиток.

— Вот, пожалуйста, — улыбнулся мой собеседник. — Можете с ним повидаться. Но только за десять минут он не расколется.

Я поблагодарил его, взглянул на приписку под номером телефона. Адрес по Лудлоу-стрит. Получалось, что Скутер до сих пор проживал в дешевенькой квартирке в плохом районе. Я взглянул на Стеффенса: интересно, что он ожидает получить взамен.

Парень ответил на вопрос прежде, чем я успел его задать.

— Можете оплатить мою выпивку, — заявил он, — и мы в расчете. Я ведь часть политической машины в этом долбаном Джерси-Сити. Моя работа в том и состоит, чтобы помогать людям, делать им одолжения, особенно там, где доступна общественная кормушка — из нее можно нажраться до отвала. Вероятно, придет день, и вы тоже окажете мне услугу.

— Уж не знаю, что бы это могло быть, Ванн. В любом случае голосовать в Джерси-Сити мне не позволят.

— Не зарекайтесь, друг мой. — Он рассмеялся. — Приезжайте повидаться со мной в день выборов, и я гарантирую вам доступ хотя бы на один избирательный участок. И вот что я вам скажу. Выпью, пожалуй, за ваш счет еще стаканчик. А пока буду пить, вы расскажете, почему вам небезразлично, кто всадил две пули в Джека Эллери.

Я рассказал ему больше, чем собирался. Он оказался хорошим слушателем: кивал в нужных местах, задавал наводящие вопросы, время от времени подогревал беседу замечаниями и наблюдениями из собственного опыта. Поначалу Стеффенс произвел впечатление человека хвастливого, даже нагловатого, но где-то через час, проведенный вместе, я к нему потеплел. Возможно, манеры его смягчились, когда он почувствовал, что нет больше нужды производить на меня особое впечатление. Возможно, потому, что я начал чувствовать себя в этом заведении более раскованно — уж не знаю, хорошо это или плохо.

Я оплатил счет и на пути к выходу вдруг кое-что вспомнил.

— Вы все на свете знаете. — Я с надеждой глянул на него. — Тогда, может, вам и это известно…

— Если вы о столице штата, забудьте. В столицах я полный профан.

— Высокий-Низкий Джек, — сказал я. — Случайно, не знаете, почему его так прозвали?

— Первый раз слышу это прозвище. Высокий-Низкий Джек? Понятия не имею.

— Ладно, не важно, — кивнул я. — Просто подумал, вы можете знать.

— Черт, до чего ж не хочется разочаровывать нового друга. — Он прищелкнул пальцами. — Хотя… может, и знаю, надо подумать. Нет, точно, должен знать, потому как со Скутером мы уже разобрались.

Глава 21

— Здорово, приятель! — Широкая улыбка демонстрировала зубы, которые давно не показывали дантисту. — Вы ведь тот парень, что звонил, верно? Только напомните еще раз имя, а то я сразу не усек.

— Мэтью Скаддер.

— Да, точно, правильно. Что ж, добро пожаловать, Мэтью. Извините за беспорядок. Уборщица придет завтра, прямо с утра.

На кресле с обивкой в цветочек высилась груда журналов. Он сгреб их и жестом пригласил меня присесть. Потом вывалил журналы на низенький столик, сварганенный из дверной панели, пододвинул складное кресло и уселся в него.

— Насчет девушки-уборщицы я пошутил, — опять расплылся в улыбке он. — В этом районе не принято вызывать уборщиц на дом. Так что обхожусь сам. Одно хорошо — мои услуги недорого стоят.

Для курильщика травки из окраинного Ист-Сайда в квартире было не так уж и грязно. По крайней мере, если убрать весь бумажный мусор и расставить мебель по местам, пол под ней окажется чистым.

Я позвонил ему прямо с утра, после затянувшихся вчерашних посиделок с Ванном Стеффенсом. Прежде чем набрать номер, сверился с телефонным справочником, и он там был, значился под именем «Уильямс, Робт П.», и номер телефона, и адрес на Лудлоу-стрит те же, что дал мне Ванн. Мог бы и не записывать мелкими и аккуратными заглавными буковками, а просто посоветовать заглянуть в справочник. Но ведь он сам сказал, что оказывать людям услуги — его ремесло, и оказать эту услугу ему не составило большого труда.

Уильямс снял трубку после нескольких гудков, и голос у него был запыхавшийся, точно он мчался к аппарату со всех ног, чтобы успеть снять трубку. Я представился и сказал, что хотел бы поговорить с ним о Джеке Эллери. И он повторил имя Джека несколько раз, а потом воскликнул:

— О черт, да я же об этом слышал! Прямо ужас какой-то, да? Поначалу говорили, будто он покончил с собой, но мне это показалось бессмыслицей. То есть я хочу сказать, люди часто накладывают на себя руки, и это никогда не имеет смысла. Но просто Джек, он был не такой. Вы его знали, дружище?

— Очень давно.

— Я тоже давно. А потом услышал, кто-то его убил, и это тоже показалось странным: на кой хрен кому-то понадобилось убивать Джека? Они вроде бы его застрелили, да?

Я подтвердил.

— Именно так мне и говорили, — затараторил он, — и все это поразительно, просто поразительно.

— Можно приехать и поговорить с вами? — поинтересовался я.

— Конечно, почему нет, я все равно торчу дома весь день.

— Когда я смогу заехать? Может быть, днем?

Утром я позавтракал, затем отправился на собрание в Фаэрсайд, потом сел в метро на линии «F» и доехал до конечной остановки на Манхэттене. Там вышел, сверился с картой и дошел пешком до Лудлоу-стрит, и уже в половине третьего сидел у него дома в этом кресле. Подлокотники протерлись, из сиденья вылезали пружины, но в целом находиться в нем было столь же удобно, как и журналам, сваленным с него.

Кухонные запахи в коридорах и на лестничных площадках дома носили смешанный латиноамериканский и азиатский оттенок, а вот запах в квартире Скутера Уильямса был преимущественно растительный. В этих трех маленьких комнатушках было выкурено столько марихуаны, что специфический ее аромат въелся в стены и пол, будто вобрал в себя всю жизнь Скутера, и на этом она остановилась.

Было ему где-то за сорок, но выглядел он одновременно и моложе, и старше своих лет. Густые темно-каштановые волосы растрепаны, вихры торчат в разные стороны, точно он сам их подстригал. Неровно подстриженные усы прикрывают уголки губ, и еще, похоже, он давненько не брился.

На нем была рубашка темно-бордового цвета с длинными рукавами и удлиненными кончиками воротника, поверх нее он носил жилет цвета хаки с двадцатью маленькими кармашками. Такие жилеты обычно носят фотографы и кинооператоры, их так и называют — «киношными», хотя как им удается запоминать, в какой именно кармашек они положили пленку, выше моего понимания. Джинсы расклешенные, такие уже давно не носят, протертые на коленях и сильно обтрепавшиеся внизу.

Он принялся рассказывать мне о том, что видел по телевизору, о какой-то научно-фантастической программе, которая произвела на него впечатление с чисто философской точки зрения. Я особо не вникал, решил дать ему выговориться и включился, лишь когда он упомянул имя Джека.

— Прямо как гром среди ясного неба, — покачал он головой. — Сто лет о нем не слышал, даже ни разу не вспомнил за все эти годы, и тут вдруг звонит телефон, и на тебе, Джек. Спрашивает, может ли зайти. Ну, естественно. Я все там же, на прежнем месте. Живу здесь… Ого, да с тех самых пор, как бросил учебу в колледже. Как въехал, так и не выезжал, и прошло уже больше двадцати лет, можете себе представить?

— И он к вам пришел?