Единый учебник истории России с древних времен до 1917 года. С предисловием Николая Старикова Платонов Сергей

Время царя Ивана IV Грозного

§ 57. Детство и юность великого князя Ивана IV Васильевича. Великий князь Василий III, умирая (1533), оставил двух сыновей, Ивана и Юрия. Старшему из них, Ивану, было всего три года. Разумеется, новый великий князь не мог править сам. Власть сосредоточилась в руках его матери Елены Васильевны, которая оказалась властолюбивою и энергичною женщиною. При ней попали в тюрьму ее собственный дядя (князь Михаил Васильевич Глинский) и дяди великого князя, князья Юрий и Андрей Ивановичи, так как они казались опасными для правительницы. Они все трое умерли в заключении. Недолго, впрочем, прожила и сама Елена.

По смерти матери (1538) Иван остался всего семи с половиною лет, а его брат – пяти лет. Близких родных у детей не было, потому что они, как сказано, умерли в тюрьмах; остался только двоюродный брат Ивана, маленький сын князя Андрея, Владимир, князь Старицкий. Малолетний великий князь Иван был, таким образом, круглым и беззащитным сиротою. Во главе правления самовластно стали знатнейшие Рюриковичи – князья Шуйские; у них затем отнял власть князь Бельский, а у Бельского снова отбили ее Шуйские. Во время смут бояре не щадили ни великого князя, ни митрополитов. Они не оказывали Ивану никакой любви и почтения, врывались в его покои со своими ссорами и драками. Двух митрополитов они сменили насильно одного за другим. Удержался только вызванный на митрополию из Новгорода новгородский архиепископ Mакарий, человек большого ума и такта. К народу бояре относились, «как львы», по тогдашнему выражению, грабя и обижая, вместо того чтобы управлять «вправду».

Вот в какой обстановке вырастал Иван IV. Он не видел добра и любви от бор. Только во время церемоний, на глазах народа, они оказывали ему знаки внешнего почтения как великому князю. А в обычной жизни Иван и брат его росли, по словам самого Ивана, как самые убогие люди («яко убожайшая чадь»). Своих государей бояре даже не кормили вовремя, плохо одевали и всячески обижали. Государи играли в комнатах своего отца, а Шуйский, например, разваливался на лавке, положив свою ногу на великокняжескую постель. Это непочтение страшно обижало маленького Ивана, так же, как сердило его открытое хищничество Шуйских, тащивших из дворца к себе всякую «кузнь» (золото и серебро) и «рухлядь» (меха и ткани). Мальчик озлоблялся и, не видя доброго примера, сам поддавался дурным чувствам. Он мечтал о мести боярам и уже тринадцати лет успел отомстить одному из Шуйских: приказал своим псарям схватить его, и псари его убили. В то же время Иван проявлял жестокость и во всех своих играх, муча и калеча животных и людей. Злоба была посеяна в Иване боярским воспитанием, а вместе с нею развились в нем двуличие и притворство. Не смея еще прямо разогнать ненавистных ему правителей, он скрывал свои чувства и был с ними двоедушен. Только одного доброго друга имел Иван в своем отрочестве. Это был митрополит Макарий. Образованный и умный, он составлял в те годы свой знаменитый сборник житий и поучений – «великие минеи-четии»[56] – и обладал огромною библиотекою. Он приохотил Ивана к чтению и образовал его, внушив Ивану понятие о Москве как о третьем Риме, и воспитав в нем желание превратить великое княжение Московское в православное «царство». Но влияние Макария не могло истребить в Иване его нравственную порчу и распущенность. Умный и начитанный, живой и деятельный, великий князь вырастал в то же время озлобленным и лукавым, способным на жестокость и падким на дурные забавы и удовольствия.

Таков был Иван IV к своему совершеннолетию (то есть к 16–17 годам). Достигнув совершеннолетия, он объявил митрополиту и боярам о своем желании жениться и принять царский венец. Он выбрал себе в жены простую боярышню (не княжну) из рода Федора Кошки, Анастасию Романовну Юрьеву[57], и в начале 1547 года венчался на царство и женился. Торжественный чин венчания на царство превратил московского великого князя в «государя царя и великого князя»[58].

§ 58. Первый период царствования Ивана IV. Внутренняя деятельность. Со времени женитьбы и венчания на царство началась самостоятельная деятельность царя Ивана. Он находился в это время под влиянием своей молодой жены, облагородившей его личную жизнь и отвлекшей его от дурных забав, и под влиянием одного из сотрудников митрополита Макария, священника Благовещенского дворцового собора, Сильвестра[59]. Сильвестр собрал около царя целый кружок бояр-княжат, которые вместе с государем хотели добра народу. Значение Сильвестра стало чрезвычайно велико: он руководил и мирскими, и церковными делами и, по выражению летописи, был «якоже царь и святитель»: ему все повиновались и он «все мог».

Начиная с 1550 года правительство Ивана IV провело в жизнь целый ряд важных реформ. В 1550 году был собран «собор» духовных и светских сановников для обсуждения необходимых мероприятий. Со времени Ивана III в Москве действовал сборник законов, служивший руководством для судей и наместников и известный под названием «Судебника». Иван IV с благословения собора исправил и дополнил этот Судебник. Главные новинки Судебника 1550 года состояли в том, что он всячески заботился о праведном суде и для правосудия требовал, чтобы на суде наместников и волостелей (§ 57) сидели выборные от народа старосты и «целовальники» (то есть присяжные). Затем в 1551 году был составлен собором сборник правил церковного порядка и благочиния, содержавший в себе 100 глав и потому названный «Стоглавом». Он имел целью обновить и улучшить церковно-общественную жизнь и уничтожить злоупотребления в церковном управлении и хозяйстве. В то же время, кроме составления законов, шли меры практические.

1. Решено было постепенно отменить все «кормления» и предоставить местному населению право выбирать самим своих управителей и судей. До тех пор во всех податных общинах существовали для сбора податей и разных хозяйственных дел «земские старосты». После 1550 года позволено было поручать им и наместнические дела, то есть суд и управление. Такие старосты, заменявшие кормленщиков, назывались «излюбленными» старостами, или головами, или же «земскими не одни податные, но и служилые люди, всему населению сосудьями и судейками». В тех же округах («губах»), где жили обща позволено было выбирать себе для суда и управления особых «губных старость» из дворян и детей боярских. За то, что земские люди избавлялись от кормов и пошлин наместнику, они должны были вносить в казну государеву известный оброк, или «окуп»; а государь из этого окупа уплачивал денежное жалованье тем своим слугам, которые по новому порядку уже не получали кормлений. Таким образом Иван IV дал широкое самоуправление земщине. От правительства в областях сидели только «воеводы», командовавшие гарнизонами, да «городовые прикащики», заведовавшие казенным имуществом в городах. Все судебные дела и все управление были в руках выборных, за исключением дел особой важности, которые докладывались в Москву.

2. Одновременно с введением земских учреждений шло устройство служилого класса. Из общей массы детей боярских и дворян в 1550 году Иван IV выбрал тысячу лучших, дал им земли около Москвы («подмосковные») и устроил из них особый полк «московских дворян» в отличие от «городовых» (провинциальных). Городовые же служилые люди были разделены по «статьям», по их служебной годности, и их служба получила правильное устройство. Дворянское ополчение обыкновенно собиралось на службу так, что дворяне каждого города с его уездом составляли один отряд (туляне, коломничи, ярославцы и т. п.). Эти отряды были поделены при Иване IV на «сотни» и поставлены под начальство особых «голов». Кроме того, была образована особая пехота с ружьями, или «пищалями» (стрельцы), и устроена хорошая артиллерия («наряд»)[60]. Наконец, был произведен пересмотр и уравнение поместий с тем, чтобы государевы земли были справедливо распределены между помещиками. В придачу к поместьям помещикам давалось иногда и денежное жалованье.

Таковы были меры Ивана IV, выработанные им вместе с кружком бояр и Сильвестром в 50х годах XVI века. Они касались всех сторон тогдашней жизни и вносили в жизнь много добра; поэтому они и пользуются большою славою.

§ 59. Первый период царствования Ивана IV. Завоевания. Не менее славны и внешние дела Ивана IV, современные его реформам. В 1552 году было завоевано им Казанское царство, а в 1556 – Астраханское царство, возникшее на развалинах Золотой орды. Было уже сказано (§ 52), чем было вредно для Руси татарское соседство. Татары из Казани и подчиненные им инородцы не давали покоя московским окраинам и закрывали для русской колонизации пути на восток. Попытки московского правительства овладеть Казанью до Ивана IV не имели успеха, потому что не были решительны. Иногда русская рать появлялась под самою Казанью; казанцы пугались, принимали к себе хана из рук московского государя, обещали мир и подчинение, а затем сейчас же изменяли и начинали враждебные действия. При Иване IV был составлен план окончательного овладения Казанью. В 1551 году большое московское войско направлено было так, что одна часть его защитила московские границы от крымцев (на тот случай, если бы крымцы задумали напасть на Москву), а другая часть пошла к Казани и поставила недалеко от Казани, на устье р. Свияги, крепость Свияжск. В этой крепости был оставлен гарнизон для наблюдения за Казанью и сложены запасы для будущего похода. На этом пока дело и кончилось. В следующем же 1552 году поход повторился тем же порядком. Защитившись от Крыма особою ратью, Иван IV двинул большое войско на Казань и в конце лета осадил ее. После упорной защиты Казань (2 октябр) была взята приступом. В первый раз при этом московские войска вели подкопы и взрывали неприятельские стены порохом. Город был весь сожжен и разграблен; остатки татарских ратей были добиты в окрестных лесах; казанский царь Едигер (Ядигар) был взят в плен и крещен; таким образом татарское ханство было уничтожено. Вместо татарской Казани Иван IV построил русскую. В новой крепости были поселены только русские служилые и торговые люди; татарам было разрешено жить лишь в подгородной слободе. Во всей земле, подчиненной казанским ханам, были поставлены русские крепости (Чебоксары, Цивильск, Яранск, Уржум, Малмыж и всех дальше – Уфа). Все инородцы были приведены в повиновение Москве (мордва, черемиса, чуваши, вотяки, башкиры). В покоренный край призывались и сами охотно шли русские поселенцы. Огромные пространства по Волге и Каме были открыты теперь для русского населения. Естественно для Москвы было желание взять устье той великой реки, течением которой она только что овладела. Московские рати спустились по Волге и в 1556 году захватили город Астрахань, где тогда сидели слабые ногайские ханы, сами призывавшие московского государя к вмешательству в их дела.

Покорение татарских царств было великим народным делом. На всей восточной границе государства настал покой; были возвращены из Казани русские «полонянники» – пленные, томившиеся в татарской неволе; были приобретены громадные плодородные пространства и открыт прямой путь за Урал, через Вятку и Каму; наконец, совершилось первое торжество христианства над исламом, Европы над Азией. Чувствуя все величие победы, русский народ пел ее в песнях и за нее сделал Ивана IV, грозного царя, своим эпическим героем.

§ 60. Перемена в Иване IV и разрыв с советниками. Все блестящие дела свои Иван IV делал нераздельно с кружком бояр, подобранных Сильвестром. К составу этого кружка принадлежали, между прочим, ближний придворный Алексей Адашев, затем князь Андрей Михайлович Курбский и некоторые другие княжата. До 1553 года ничем не нарушалось согласие государя и его советников, которых Курбский называл, на западно-русский манер, «избранною радой»; но затем пошли между ними недоразумения и ссоры. Государю стало казаться, что Сильвестр и бояре «снимают с него власть» и хотят вместо царя сами «царством владеть». Боярам же не нравилась женитьба царя на простой боярышне: дед его был женат на царевне (Софье), отец – на княжне (Елене), а Иван IV женился, по их выражению, на «рабе». С роднею царицы Анастасии, Захарьиными-Юрьевыми, советники государя жили недружно, и эта недружба повела в 1553 году к большому столкновению. Иван IV захворал в этом году горячкою и, не надеясь выздороветь, стал думать о завещании. Царство свое он оставлял единственному своему сыну-малютке Димитрию и хотел, чтобы бояре немедля ему присягнули. Но бояре начали смуту: одни присягнули, а другие не захотели присягать, говоря, что Димитрий еще младенец, за него править будут Захарьины, а им, боярам, никак нельзя быть в подчинении у Захарьиных. К удивлению, Иван IV узнал, что бояре и Сильвестр желали бы воцарить двоюродного брата государева, князя Владимира Андреевича Старицкого. С большим трудом Иван заставил бояр поцеловать крест Димитрию. Затем сам он выздоровел, а его сын Димитрий вскоре же скончался, утонув нечаянно в р. Шексне во время путешествия Ивана IV по монастырям. Все это происшествие потрясло Ивана и очень настроило его против Сильвестра и «рады». Однако по внешности хорошие отношения продолжались еще несколько лет – до 1560 года, когда скончалась молодая жена Ивана IV, оставив ему двух сыновей (Ивана и Феодора).

Со смертью жены царь круто изменился: около него появились новые любимцы, с которыми царь начал вести недостойную жизнь; а старых советников Иван удалил от себя. Сильвестр был отправлен в Соловецкий монастырь, Адашев – в Ливонию, где и умер (тогда шла война с Ливонией). Другие члены «рады» не могли помириться с утратою своего влияния и стали думать об отъезде; но Иван IV взял с них обязательства не отъезжать. Между царем и боярами шла глухая распря. Она превратилась в жестокое гонение на бояр после бегства в Литву князя А. М. Курбского (1564). Из Литвы Курбский прислал царю письмо с обвинениями против него в жестокости и несправедливости. Царь ответил ему обширнейшим оправдательным письмом и затем начал действовать открыто против бояр-княжат.

§ 61. Второй период царствования Ивана IV. Внутренняя деятельность. Действия свои против бояр-княжат царь открыл невиданным поступком. В конце 1564 года он выехал из Москвы, не сказав куда, и остановился за Троице-Сергиевым монастырем, в Александровской слободе (теперь город Александров). Оттуда в начале 1565 года он прислал в Москву грамоту, извещая, что он оставил свое царство изза боярской измены. Москвичи, отправив к царю посольство с духовенством во главе, просили его не покидать царства. Иван согласился остаться во власти, только с условием, что ему не будут мешать «класть свою опалу» на изменников, а иных и казнить, а ему самому учинить себе «опричнину». Мы уже знаем (§ 36), что в старину опричниною назывался удел, даваемый в особое владение вдовам-княгиням по завещаниям князей, их мужей. Вот такое особое владение устроил себе и царь Иван. Он основал себе новый «двор»: построил новые дворцы (между прочим, в Александровской слободе); подобрал новый штат придворных и прислуги; отобрал себе новую тысячу дворян (подобно тому, как в 1550 году была отобрана тысяча дворян в Москве); наконец, для содержания нового двора взял к себе «в опричнину» несколько городов и волостей, с которых шли ему деньги и запасы. Люди, вошедшие в опричнину, получили в народе ходячее название «опричников»; сам же Иван называл их «дворовыми».

Когда опричнина устроилась, она начала действовать. Цель опричнины состояла в том, чтобы отнять всякую силу и значение у той княжеской аристократии, которая образовалась в Москве из потомства удельных князей и считала себя как бы соправительницей государя. Испытав на себе властолюбие своих бояр, царь Иван счел их «изменниками» и задумал обезвредить все боярство. В своем новом «дворе», куда он не пустил «изменников-бояр», он получил силы и средства для действий против них. Он брал к себе в опричнину один за другим те города и уезды, в которых были старые удельные вотчины бояр-княжат, и применял к ним тот порядок, какой применялся Москвою в завоеванных областях (Новгороде, Пскове, Рязани). Именно из взятых в опричнину уездов выводились вон все подозрительные для Ивана IV люди, обыкновенно потомки удельных князей. Их переселяли на окраины государства, на новые земли, где не было никаких удельных воспоминаний и где эти люди не могли быть опасны. Старые же их земли отбирались «на государя» и шли «в раздачу». Вместо удаленной знати царь селил мелких помещиков-опричников, преданных ему и зависевших только от него. Это дело разорения и изгнания старой знати царь делал до самой своей смерти, в течение почти 20 лет, и забрал в опричнину половину всего государства. Остальная половина оставалась в старом положении, управлялась боярскою думою и называлась «земщиною», или «земскими» (людьми). В 1575 году над земщиною Иван IV поставил было особого «великого князя» в лице подчиненного ему крещеного татарского (Касимовского) царя Семиона Бекбулатовича, но скоро свел его в Тверь.

Опричнина была жестокою мерою, разорившею не только княжат, но и всех тех, кого насильственно переселяли с места на место, у кого отнимали вотчины и хозяйство. Сама по себе опричнина должна была возбудить ненависть гонимых. Но действия опричнины сопровождались еще чрезвычайными зверствами. Царь Иван не только выгонял знать из ее вотчин: он мучил и казнил неприятных ему людей. По царскому велению рубили головы «изменникам» не только десятками, но целыми сотнями. В 1570 году царь подверг разорению целый город, именно Великий Новгород. Заподозрив новгородцев в какойто измене, он ходил на них войною, как на настоящих врагов, и губил их без всякого суда в течение нескольких недель. По всему государству опричники проливали кровь, насильничали, грабили и оставались без всякого наказания, так так считалось, что они «вывоили измену» из царства. Иван IV, получивший имя «Грозного» за свои казни и зверства, сам доходил до неистовства и необыкновенной распущенности. Кровавые казни сменялись у него пирами, на которых также лилась кровь; пиры сменялись богомольем, в котором бывало и кощунство. В Александровской слободе было устроено чтото вроде монастыря, где опричники были «братиею» и носили черные рясы поверх цветного платья. От смиренного богомолья братия переходила к вину и крови, глумясь над истинным благочестием. Московский митрополит Филипп (из рода бояр Колычевых) не мог мириться с распущенностью нового государева двора, обличал Ивана и опричников и за то был с митрополии сослан в Тверь (в Отрочь монастырь), где в 1570 году был задушен одним из самых жестоких опричников – Малютою Скуратовым-Бельским. Иван расправился и со своим двоюродным братом, князем Владимиром Андреевичем, которого подозревал в умыслах против себя еще со своей болезни 1553 года. Князь Владимир Андреевич был умерщвлен без суда, так же, как мать и жена его. Не умеряя своей жестокости, Грозный не ограничивал никаких своих вожделений. Он предавался всяческим излишествам и порокам[61].

Цель, которую поставил себе Иван Грозный, устраивая опричнину, была достигнута. Княжеская аристократия была разгромлена и унижена; старые удельные вотчины княжат перешли к государю и были обменены на другие земли. Но опричнина, несомненно, повела к разорению государства, потому что разрушила хозяйственный порядок в центральных московских областях, где сосредоточены были княжата с их удельными вотчинами. При выселении крупных вотчинников с их старых земель оттуда стали уходить и крестьяне, которым невыгодно было оставаться за новыми владельцами, мелкими помещиками, не имевшими никаких земельных льгот. Крестьяне охотно селились на новых хороших землях – или в завоеванном Казанском царстве, куда само правительство звало поселенцев, или же в черноземной плодородной полосе, на юге от Оки, где тогда возникало много новых городов. От этого центральные области к концу царствования Грозного запустели до такой степени, что с них царь не получал уже ни ратных людей, ни податей. У Грозного не стало поэтому войска и средств, что и заставило его бесславно окончить шедшие тогда войны с Литвой и шведами. Таковы были в конце концов результаты опричнины.

Из других дел второй половины царствования Грозного особое значение имели меры для обороны южной границы государства и для заселения так называемого «дикого поля», на юг от Оки. Покорение Казани и Астрахани произвело сильное впечатление на крымских татар и на их верховного повелителя – турецкого султана. Со стороны турок и татар делались приготовления для похода на Астрахань и для набега на самую Москву. В 1571 году крымский хан успел обмануть русских сторожевых воевод и добрался до самой Москвы, которую пограбил и пожег. На следующий год он снова явился, но был разбит (на р. Лопасне) и убежал. Все эти обстоятельства заставили московское правительство подумать о том, как вперед лучше уберечься от татарских нападений. Прежде границею московских владений с юга был берег средней Оки; но во времена Ивана IV уже много русских людей поселилось за Окою, южнее тех крепостей, которые там стояли для обороны границы. Выходя на «украйну», или на «дикое поле», русские люди становились там вольными «казаками». Над ними не было никакой власти, кроме их выбранных «атаманов». Они охотились, ловили рыбу, бились с татарами, которые тоже «казаковали» на диком поле. Иногда русские казаки нападали на татарские города у Азовского и Черного морей и грабили их; а иногда они грабили своих же русских купцов и государевых послов, которые ходили через «поле» в Крым. Московское правительство знало о существовали на «поле» казаков и нередко само нанимало их к себе на службу. В расчете на то, что русского населения на «поле» стало достаточно, Грозный решился занять дикое поле войсками, поставить в наиболее важных местах города, а между городами провести укрепленную границу, через которую татарам нельзя было бы пройти безвестно. В Москве составили особый совет из людей, знающих дело, и выработали общий план действий (1571). По этому плану и начали строить города, выставляя их все южнее и южнее (важнейший из них – Белгород). Между городами стали проводить валы на открытых местах, засеки в лесах; стали строить укрепления на бродах через реки. В разных местах новой границы стали ставить наблюдательные отряды – «сторожи», а вдоль границы стали посылать разъезды – «станицы». Для службы в городах, станицах и сторожах людей присылали из Москвы и набирали казаков и местных поселенцев. К концу XVI века все «поле», до верховий рек Ворсклы и Северского Донца, было занято крепостями и вошло в состав Московского государства. Этим приобретением достигалась не только бльшая безопасность от татар, но и возможность заселить богатые черноземные пространства средней России. Казачество, которое не хотело подчиниться государственной власти, ушло к югу и сосредоточилось на низовьях Дона и Донца, отчего и называло себя «низовым». Мало-помалу оно составило организованную общину («круг») с выборными атаманами во главе.

§ 62. Второй период царствования Ивана IV. Внешняя политика. С 1558 года Иван IV начал свою знаменитую борьбу за Ливонию[62]. Неустройство в безначалие в XVI веке ослабили Ливонию и делали ее легкою добычею для соседей. Грозный не желал, чтобы она досталась комулибо иному, и сам желал подчинить ее. По своему положению у моря Ливония была очень важна для Москвы. Москва наследовала древнюю новгородскую торговлю с Балтийским берегом. Через Новгород и Псков торговала она с Ригою, Ревелем, Нарвою и получала от них европейские товары. Ливонские купцы старались держать в своих руках все торговое движение, не пускали русских людей к морю, а иностранцев на Русь. При этом ливонцы старались не пропустить в Москву никаких мастеров и художников, не пропускали туда серебра, оружия и многих других «заповедных» товаров; словом, они заботились о том, чтобы всячески мешать усилению Москвы. Видя постоянную враждебность и стеснения, Москва естественно должна была желать уничтожения ливонского посредничества. Допустить, чтобы слабую Ливонию сменил в балтийских гаванях другой, более сильный враг, конечно, было нельзя. Москва сама хотела стать на морском берегу, завладеть гаванями и вступить в прямые торговые сношения с Европою. Иван Грозный, желая подчинения Ливонии, начинает переговоры с Орденом и требует от него уплаты дани, иначе говоря, признания зависимости от царя. Слабая Ливония согласилась на уплату дани, но не выплатила ее в срок. Тогда (с начала 1558 года) московские войска вошли в Ливонию, и началась война, затянувшаяся на целых 25 лет. Ход этой войны был таков.

В течение двух лет московские войска разорили почти всю Ливонию, за исключением главнейших укрепленных городов и замков. Не имея сил сопротивляться, но не желая отдаваться иноверной и иноплеменной московской власти, Ливония распалась и по частям отдалась в руки своих балтийских соседей: Эстляндия признала над собою власть Швеции, Лифляндия – власть Литвы; о. Эзель стал владением датского герцога Магнуса, а Курляндия была секуляризована, то есть обращена из церковного в светское владение. Магистр Ордена, Кетлер, стал герцогом Курляндским, в ленной зависимости от польского короля. Так окончил свое существование Ливонский орден (1560–1561).

Новые обладатели ливонских земель, занятых московскими войсками, Швеция и Литва, потребовали от Грозного, чтобы он очистил их провинции. Грозный отказал и начал войну и с Литвою, и со Швецией. Такимто образом война ливонская перешла в войну шведскую и литовскую. Обе они затянулись надолго. Что касается шведской войны, то она шла с перерывами и вяло. Главное свое внимание Иван IV обратил на Литву. Он завоевал г. Полоцк и опустошил Литву до самой Вильны. Истомленные войною литовцы предлагали Грозному мир, уступая ему Полоцк. Царь собрал в Москве земский собор из представителей служилых и тяглых людей для обсуждения вопроса о том, мириться ли с Литвою или воеватьдальше (1566). Собор высказался за продолжение войны, и война продолжалась с перевесом в сторону Москвы до тех пор, пока на польско-литовский престол не был избран один из мелких князей, Стефан Баторий, обладавший большим воинским талантом (1576).

Баторий начал решительные действия против Грозного как раз тогда, когда силы московского царя были подорваны запустением центральных московских областей (§ 61). Поэтомуто смелый и решительный натиск Батория не встретил должного отпора. Царь не вывел против него рати в поле, и Баторий имел дело только с гарнизонами тех крепостей, на которые нападал. Он обратно взял Полоцк, взял затем важную московскую крепость Великие Луки и напал на Псков. Но громадный, по тому времени, город Псков успел отбиться от короля (1581). В это время явился к Баторию папский посол Антоний Поссевин с предложением примирить его с Грозным и, получив его согласие, поехал к Грозному. Посредничество Поссевина повело к миру (вернее, к перемирию на десять лет), по которому Грозный отказался от Лифляндии и от всех завоеваний в Литве (1582). В то же время, пользуясь слабостью Грозного и успехами Батория, шведы вошли в русские пределы и взяли города Ям, Копорье и Корелу. И с ними Грозному пришлось заключить мир, уступив им Эстляндию и названные города (1583).

Неудачный исход войны зависел от разных причин: враги Грозного оказались сильнее и многочисленнее, чем он ожидал; а силы Грозного иссякли еще раньше, чем он был побежден Баторием. Но неудача войны нисколько не уменьшает заслуги царя Ивана: он верно понял значение для России Балтийского побережья и необходимость овладеть им для того, чтобы вступить в непосредственные сношения с культурным Западом. Преемники Грозного не один раз возобновляли попытки Грозного, пока Петру Великому не удалось прибрести Балтийские берега.

В царствование Ивана Грозного произошли еще два очень важных события. Это, вопервых, появление английских кораблей в устьях Сев. Двины и, вовторых, покорение Строгановскими казаками Сибирского царства.

Появление англичан в Белом море относится еще к 1553 году. Три английских корабля были отправлены из Темзы на поиски северного пути в Китай. Два из них погибли в Ледовитом океане, а один попал к устьям Сев. Двины, откуда его капитан, Ричард Ченслер, был отправлен в Москву. Там его приняли так хорошо, что Ченслер и вторично (через два года) появился в Москве уже с официальным поручением от английского правительства завести торговые сношения с Москвою. А еще через два года в Лондон было отправлено русское посольство. Так завязалась торговля Москвы с Англией. Получив право беспошлинного торга в Московском государстве, предприимчивые англичане в большом числе стали ездить в Белое море со своими товарами и скупать в обмен русские товары. Они основали свои подворья во многих русских городах, объездили весь север нынешней России, хорошо его узнали и описали. За ними в Сев. Двину стали ездить для торга и голландцы. Таким образом, к концу царствования Ивана IV (1584) в устьях Сев. Двины образовался большой и правильный ежегодный торг, и для него был построен город Архангельск. Хотя по краткости навигации (всего три месяца) и по отдаленности Архангельского города от главных европейских рынков торговля в нем представляла большие неудобства, однако московское правительство очень дорожило возможностью непосредственных морских сношений с Европою через Белое море. Этою дорогою пользовались свободно; а сухопутные московские границы были затворены враждебными Москве соседями, боявшимися усиления Москвы.

Поход на Сибирь был делом частной предприимчивости богатой землевладельческой семьи Строгановых. Происходя от старых новгородских бояр, Строгановы удержались в новгородских землях после московского завоевания и сосредоточили в своих руках громадные земли по реке Каме и на среднем Урале. Окруженные там дикими инородцами, Строгановы получили от государя право строить укрепления («города») и содержать в них вооруженные отряды для защиты своих людей и промыслов от нападений инородцев. Обладая такими исключительными средствами, Строгановы легко могли вести колонизацию за Уралом, в нынешней Сибири. Там, за Уральскими горами, русские люди бывали давно: новгородцы проникали на восток до р. Оби; воеводы великого князя Ивана III покорили землю Пермскую и Югорскую до самой р. Оби. Русской власти и колонизации за Уралом, однако, встретилось препятствие в том татарском ханстве, которое основалось в пределах нынешней Тобольской губернии. В этом ханстве, носившем тогда название «Сибири», появился деятельный хан Кучум, который не давал покоя ни Строгановым, ни тем инородцам (остякам), которые платили дань («ясак») московскому царю. На этогото Кучума и решили идти Строгановы. Они пригласили к себе на службу вольных казаков с «поля» и с Волги, с атаманом Ермаком Тимофеевым, и послали их (1582) походом на Сибирь. Ермак добрался с Камы до р. Иртыша с отрядом в 840 человек, разбил Кучума и, покорив его ханство, известил об этом Строгановых, а Строгановы – царя. В Москву приехал бить царю челом – Сибирью – товарищ Ермака, Иван Кольцо. Иван IV очень обрадовался новому приобретению и отправил в Сибирь воевод и войска на помощь Ермаку. Для прочного покорения Сибири понадобилось еще несколько лет. Сам Ермак погиб в борьбе за Сибирь, утонув во время ночного нападения татар на его стан. Но его дело было сделано, и русские люди стали с тех пор твердою ногою в системе р. Оби.

Смутное время

§ 63. Царь Федор Иванович и Борис Годунов. Иван Грозный умер в начале 1584 года. Года за полтора до своей кончины, поссорясь со своим старшим сыном Иваном, Грозный так неосторожно ударил его своим «посохом», что убил его на смерть. Поэтому престол после грозного царя наследовал его второй сын от брака с царицею Анастасией – Федор. Царь Федор Иванович был болезненный, тихий и богомольный человек. Сам править царством Федор не мог; при нем должен был быть опекун и правитель. Несколько месяцев таким правителем был знаменитый боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев, родной дядя царя по матери. Затем, когда Никита Романович заболел и умер, правление перешло к царскому шурину, боярину Борису Федоровичу Годунову (из рода мурзы Чета), на сестре которого, Ирине Федоровне, был женат царь Федор. Бояре не могли помириться с возвышением Бориса Годунова: он им казался и молод, и недостаточно знатен. Против Годунова была задумана интрига. Так как у царя Федора не было детей, то некоторые бояре хотели уговорить царя развестись с царицею и жениться на другой: тогда со своею сестрою был бы удален от царя и Борис. Но Годунов успел помешать боярам: враждебные Борису бояре подверглись опале и были сосланы. Главным образом пострадали знатнейшие из Рюриковичей князья Шуйские (двое из них, по преданию, были в ссылке умерщвлены).

Укрепившись во власти, Годунов привел дело к тому, что стал регентом[63] государства (1587). Он получил высшие московские титулы («конюшаго боярина», «слуги» и «правителя»), получил право непосредственно сноситься с иностранными правительствами и принимал у себя иностранных послов так же, как принимал их сам государь. Иностранцы считали Бориса правителем государства при неспособном государе, и русские люди знали, что Борис «правит землю рукою великого государя» в то время, когда сам государь молит Бога о своих людях и царстве. Так установилось единоличное правление Бориса Годунова. Природа одарила Бориса большим умом и правительственным талантом. Он держал власть в своих руках умело и твердо. Понимая, что государство расшатано и разорено опричниною и тяжелыми войнами, Годунов старался успокоить страну и поднять ее благосостояние. Он достиг в этом деле значительных успехов. При нем поднялась торговля, уменьшились недоимки, наполнилась царская казна. Вместо казней Грозного наступила тишина и спокойствие. Приписывая такую благодать святым молитвам царя Федора, русские люди отдавали справедливость и дарованиям Бориса Годунова. Они в один голос хвалили его как умелого правителя; хвалили даже и те, которые были его политическими врагами. Никт еще не предчувствовал скорого наступления больших бедствий для государства.

Из государственных дел при царе Федоре на первом месте по исторической важности стоит учреждение в Москве патриаршества; важны также указы о крестьянах[64].

§ 64. Учреждение патриаршества в Москве и указы о крестьянах. После Флорентийской унии московская митрополия отделилась от константинопольского патриархата и стала автокефальною[65] (§ 45). Московские митрополиты избирались собором русских архиепископов и епископов и принимали поставление в Москве, не ездя в Царьград. Находясь во главе свободной, многолюдной и могущественной паствы, московские митрополиты были на деле выше восточных патриархов, униженных и обедневших в турецкой неволе. Но они попрежнему носили сан митрополитов. Понятно, что московские государи, приняв царский титул и считая себя заместителями византийских царей, желали, чтобы и глава русской церкви получил новый титул – патриарший, который соответствовал бы достоинству Русского царства. Годунову удалось достигнуть осуществления этой заветной мысли.

С православного востока тогда нередко приезжали на Русь духовные лица «за милостынею», то есть за пособиями. Тяжелое состояние православных церквей под мусульманскою властью было тому оправданием. В 1586 году впервые появился в Москве с востока за милостынею не простой архиерей, а патриарх Антиохийский[66]. В Москве заговорили с гостем о желательности устроить на Москве патриаршество, и Годунов просил его посоветоваться об этом деле с другими восточными патриархами. Через два года в Москву приехал, тоже за милостынею, патриарх Цареградский, Иеремия, и московское правительство предложило ему самому остаться патриархом на Руси. Иеремия принял предложение и таким образом признал возможность установления нового патриархата. Добившись этого важного признания, Годунов повел дело так, чтобы не дать чуждому для Руси патриарху большого влияния на московские дела. Ему предложили жить в заглохшем Владимире, далеко от Москвы. Иеремия на это не согласился; но он уже не мог взять назад свое общее согласие на установление в Москве патриархата и поставил в русские патриархи московского митрополита Иова (1589); вместе с тем было учреждено на Руси четыре митрополии (в Новгороде, Казани, Ростове и на Крутицах, около самой Москвы). В 1590 году в Царьграде собор патриархов утвердил произведенную в Москве реформу, назначив новому московскому патриарху пятое место в сонме прочих патриархов.

Указами о крестьянах в последние годы XVI века московское правительство старалось остановить все еще сильную бродячесть крестьянского населения (§ 55). Во время опричнины Грозного, вследствие разных причин, крестьяне во множестве своевольно оставляли свои земли и шли на «дикое поле», в казаки, или же на новые земли, в завоеванное Грозным Поволжье. Землевладельцы, разумеется, не желали выпускать изза себя крестьян. Они всеми мерами задерживали их, прибегая даже к насилию, а взамен ушедших старались добыть на свои земли новых работников. Пользуясь тем, что законом крестьянский переход не был запрещен, богатые землевладельцы рассылали своих приказчиков, чтобы выкупать крестьян у их господ (заплатив господам за крестьян все их долги) и «вывозить» их на свои земли, заманив разными льготными обещаниями. Шла таким образом борьба за крестьян, в которой победа оставалась на стороне богатых землевладельцев. Они имели средства, чтобы добывать себе рабочих людей; мелкие же помещики не имели средств, чтобы их удержать за собою.

Между тем московское правительство именно из мелких помещиков составляло свое главное войско и потому не могло допустить их обеднения и разорения. Оно должно было вмешаться в борьбу за крестьян еще и по той причине, что «перевоз» крестьян вел к бесчисленным ссорам и жалобам; суды были завалены делами о возвращении увезенных и ушедших крестьян и о взыскании убытков от незаконных «вывозов» и «отказов». Вот почему в 1597 году в особом указе сделано было распоряжение давать суд только на тех беглых крестьян, которые вышли изза своих господ в 1592 году и позднее; тех же крестьян, которые выбежали за пять лет и более до указа 1597 года, приказано было считать свободными от старых их владельцев. (Таким образом была установлена пятилетняя давность для исков о возвращении беглых крестьян.) Затем после 1597 года несколько раз были выдаваемы указы о том, чтобы крупные землевладельцы не возили крестьян изза мелких и чтобы вообще никто не вывозил крестьян к себе в большом количестве. Этими указами надеялись прекратить столкновения изза крестьянского вывоза и разорение мелких помещиков крупными владельцами.

§ 65. Смерть святого царевича Дмитрия Ивановича и прекращение Московской династии. Кроме царя Федора Ивановича, Грозный оставил по себе еще одного сына (от седьмого брака с Mариею Нагою), царевича Дмитрия, родившегося в 1582 году. После смерти Грозного маленький Дмитрий получил «в удел» город Углич, куда и был отправлен с матерью и ее братьями, дворянами Нагими. Пребывание на «уделе» было, в сущности, изгнанием. Никакой власти в своем городе царевич и его родня не имели, так как Угличем управлял присланный из Москвы царский чиновник, дьяк Битяговский. Злобясь на это, Нагие обращали весь свой гнев на Битяговского: с ним они постоянно ссорились и от него ожидали всяческой обиды и зла. Дмитрию шел всего девятый год, когда он стал жертвою внезапной смерти. 15 мая 1591 года, в полдень, мать царевича, выбежав на крик, нашла сына на внутреннем дворе Углицкого дворца со смертельною раною в горле. В исступлении царица Марья обвинила Битяговского в погибели царевича. Сбежавшийся народ убил Битяговского, его сына и еще до десяти человек, заподозренных в покушении на Дмитрия. О событии дали знать в Москву. Оттуда очень скоро приехала в Углич следственная комиссия, во главе которой был боярин князь Василий Иванович Шуйский. Разобрав дело, комиссия донесла в Москву, что царевич с своими сверстниками, «потешными робятками», играл ножом в тычку на дворцовом дворе; в это время пришел на него обычный припадок падучей болезни; царевич в конвульсиях наткнулся на нож и сам нанес себе нечаянно смертельную рану; мать же его и дяди неосновательно обвинили Битяговского в его смерти и подняли народ на несправедливое убийство. Духовенство с патриархом во главе и бояре, выслушав доклад комиссии, обвинили Нагих в самоуправстве и сослали их, причем царицу Марью постригли в монахини; были наказаны и угличане. Царевич же был погребен в Угличе у соборной церкви. Народная молва, однако, не поверила нечаянному самоубийству царевича и повторяла те обвинения, какие высказала мать царевича в минуту его смерти. Убийцами считали Битяговского, его сына и приятелей, а главным виновником злодейства тихонько называли Бориса Годунова. Думали, что Борис подсылал к царевичу убийц и всячески хотел извести царевича, чтобы самому стать царем по смерти бездетного Федора[67].

Но следует помнить, что во время кончины царевича, в 1591 году, Годунов еще не мог рассчитывать на бездетность царя Федора Ивановича. Вскоре по смерти Дмитрия у царя родилась дочь, царевна Феодосия, и прожила полтора года. Только после ее кончины (1594) здоровье царя Федора стало заметно слабеть и он умер 6 января 1598 года, без потомства, оставив «на всех своих государствах» свою жену, царицу Ирину. Если бы царица пожелала остаться на престоле, она могла бы царствовать до своей кончины. Но она ушла в подмосковный Девичий монастырь, постриглась в инокини (с именем Александры) и отказалась от государственных дел. Так прекратилась на Москве династия Ивана Калиты, и москвичам надлежало избрать себе нового государя.

§ 66. Воцарение Бориса Федоровича Годунова. Патриарх Иов, оставшийся «начальным человеком» на Москве в безгосударное время, собрал в своих палатах земский собор для избрания государя. На этом соборе участвовал совет патриарха («освященный собор»), боярская дума и представители служилых юдей и торгово-промышленного населения Москвы. Изо всех московских князей и бояр два лица казались наиболее вероятными кандидатами на престол. Это были, вопервых, правитель государства и царский шурин, Борис Федорович Годунов, и, вовторых, двоюродный брат царя Федора, племянник царицы Анастасии Романовны, старший из сыновей Никиты Романовича, Федор Никитич Романов. Патриарх был на стороне Годунова и предложил собору избрать именно его. Собор согласился и единогласно (в феврале 1598 года) предложил престол Борису. Но Борис, бывший в то время у своей сестры в Девичьем монастыре, решительно отказался. Необходимы были особенные меры, чтобы понудить его послушаться: был составлен крестный ход в Девичий монастырь, и патриарх объявил Борису, что в случае его дальнейшего упорства духовенство затворит все церкви и прекратит богослужение. Тогда только Борис согласился, а его сестра, бывшая царица, благословила брата на царство. Хотя таким образом избрание Бориса было всенародным и вполне законным, однако шла молва, будто он тайно прибегал к подкупам и угрозам, чтобы обеспечить себе престол. Но вместе с тем современники говорили, что Бориса избирали не только из боязни, но видя его «разум и правосудие», зная его «крепкое правление», то есть оценив его способности и заслуги.

Борис венчался на царство только 1 сентября 1598 года – лишь тогда, когда убедился в прочности народного избрания. С такою же осторожностью он держал себя и в дальнейшее время. Боясь покушений на свою власть, он воспользовался первыми предлогами для того, чтобы устранить подозрительных для него бояр. В 1600–1601 годах Борис, воспользовавшись какимто доносом, отдал всех Романовых под суд по обвинению в злоумышлениях на государя. Романовы (пять братьев) были сосланы на далекий север, а старший из них, Федор, и его жена были, сверх того, пострижены в монашество (он с именем Филарета, она с именем Марфы) и посланы в глухие северные монастыри под строгий надзор. Знатнейших княжат Шуйских (из Рюриковичей) и Голицыных (из Гедиминовичей) Борис держал далеко от Москвы на воеводствах, как бы в постоянном подозрении и под страхом доносов, которые при Борисе были вообще в ходу. Немудрено, что боярство не любило Годунова и считало Бориса прямым продолжателем Грозного с его опричниною и гонением на знать.

В управлении государством Борис продолжал делать то, что делал он при царе Федоре: всеми мерами стремился к восстановлению народного благосостояния, потрясенного в эпоху Грозного. Он уклонялся от внешних столкновений, не желая втягивать государство в новые войны[68]. Он заботился об укреплении правосудия и справедливости и желал истребить лихоимство и самоуправство и оградить мирное население от насильников. Являясь гонителем знати, он хотел быть добрым государем для простых людей. И действительно, он делал много добра и льгот простонародью. Начиная с 1601 года в Московском государстве подряд три лета были неурожаи, и настал страшный голод. Люди умирали на улицах и дорогах и ели друг друга. Борис устроил раздачу хлеба из казны голодным и начал в Москве большие постройки, чтобы дать им заработок. Конечно, он не мог накормить всех, и народ, не имевший пищи, бросал свои дома и хозяйство и разбегался. Образовались большие разбойничьи шайки, которые силою добывали себе пропитание и грабили богатых бояр и купцов, державших взаперти свои обильные запасы хлеба. Голод и разбои, по словам современников, были «началом беды» для Руси. Действительно, за первою бедою, голодом, явилась другая: началось народное восстание в пользу самозванного царевича Дмитрия, в борьбе с которым и скончался Борис Годунов (1605).

§ 67. Самозванец. В 1603 году в Юго-Западной Руси и Польше распространились слухи о том, что жив угличский царевич Дмитрий Иванович, которого считали умершим в 1591 году. Человек, взявший на себя имя Дмитрия, объявился сначала у русского князя Адама Вишневецкого, а затем перешел к польскому пану Юрию Мнишку, у которого и стал жить в замке Самборе. Он рассказывал о себе очень кратко и глухо, что был спасен от покушений на его жизнь Годунова и теперь хочет «доступать» отеческого престола. Представленный польскому королю Сигизмунду III и приняв католичество, самозванец получил возможность собирать в Самборе войско для похода на Москву и вошел в сношения с казаками на Дону и на «диком поле», поднимая их на Бориса.

Когда в Москве было получено известие о появлении самозванца, московские власти догадались, что имя Дмитрия взял на себя беглый монах Григорий Отрепьев, происходивший из служилых людей (детей боярских). Рано осиротев, он постригся в монахи и бродил по монастырям, пока не добрался до Москвы. Там он был принят в Чудов монастырь, в Кремле, и познакомился со столичною жизнью. Из Москвы с тремя другими монахами Отрепьев убежал в Литву и Польшу, расстригся и назвался царевичем Дмитрием. Однако когда из Москвы сообщили обо всем этом в Польшу, там сообщению не поверили, и самозванец продолжал свое дело без помехи[69].

Собрав войско, самозванец осенью 1604 года пошел в Московское государство, направляясь из Самбора, мимо Киева, на Чернигов. Первые города московские поддались ему, но под Новгородом-Северском он встретил отпор, а затем (в битве при с. Добрыничах) был совсем разбит и прогнан на самый край Московского государства, в Путивль. Однако дело его не было проиграно. На восток от Путивля, в новых городах, устроенных тогда на «поле» против татар (§ 61), казаки и служилые гарнизонные люди, возбужденные грамотами самозванца, подняли восстание во имя царя Димитрия; собравшись целым войском, они пошли на север и засели в городке Кромах. Воеводы царя Бориса, узнав об этом, бросили разбитого самозванца в Путивле и двинулись осаждать Кромы. Крепкий городок не сдавался, осада затянулась до весны 1605 года, и войско Бориса, утомленное трудным зимним походом, пришло в расстройство. В это время, в апреле 1605 года, неожиданно умер царь Борис.

На Москве воцарился сын Бориса, совсем еще юный Феодор Борисович. Сильная личность Бориса держала в повиновении ему Москву и государство. Когда же вместо него на престоле оказался неопытный мальчик, а влияние на дела присвоила себе его мать, царица Mария Григорьевна (никем не любимая дочь опричника Малюты Скуратова), – тогда бояре дали ход своей вражде к Годуновым. Шуйские с Голицыными и другими боярами задумали изменить Годуновым и свергнуть их во имя царя Дмитрия; затем они рассчитывали самого Дмитрия не пустить на престол, так как они в него не верили, и избрать царя по своему усмотрению. Так бояре и поступили. Они передались самозванцу под Кромами, привели к присяге ему все войско и послали за ним в Путивль. В то же время в Москве боярин князь В. И. Шуйский, который производил следствие о смерти царевича в Угличе, стал говорить, что в Угличе царевича не убили, а спасли, и что он теперь сам идет к Москве. Москвичи возмутились против Годуновых, свергли царя Федора Борисовича, убили его с матерью, заточили в монастырь его сестру Ксению и стали ждать «истинного» царя Дмитрия. Он приехал в Москву в июне 1605 года.

Таковы были успехи самозванца. Его подготовили, вероятно, те из бояр, которые ненавидели Годунова и не желали ему подчиняться. Вывезенный в Польшу, самозванец получил там поддержку от короля и духовенства. Король надеялся, дав помощь самозванцу, возбудить междоусобие в Москве и тем ее ослабить. Католическое духовенство, обратив самозванца в католичество, думало через него достичь подчинения папе и всего Московского государства. Самозванец нашел сочувствие и в некоторой части польского панства и шляхты. Шляхтичи шли в его войско, надеясь получить славу и добычу при завоевании Москвы. На то же рассчитывали и папы, в роде пана Мнишка, который прочил в жены самозванцу свою дочь Марину. Но главным образом создали успех самозванцу русские люди с южной окраины Московского государства. Они были выходцами из центральных областей государства, где страдали от опричнины и от крепостной зависимости. Поэтому они ненавидели московские порядки и стали за самозванца, надеясь, что «истинный» црь Дмитрий улучшит их положение и усмирит «лихих бояр», угнетавших простой народ. Когда самозванец внес смуту в Московское государство, бояре решились воспользоваться ею, чтобы избавиться от ненавистных Годуновых, а потом и от самого самозванца. Годуновых им удалось истребить; но когда князь В. И. Шуйский стал, вопреки прежним своим речам, говорить против самозванца, убеждая народ не пускать его в Москву, то ему уже не поверили и арестовали его, а народ устроил самозванцу торжественную встречу и принял его как истинного царевича.

§ 68. Царствование и смерть самозванца. Вступив в Москву, самозванец вместо патриарха Иова сделал патриархом рязанского архиепископа грека Игнатия и венчался на царство. Он выписал из ссылки мать царевича Дмитрия, инокиню Mарфу, и встретил ее как свою родную мать. Ради царского венчания были возвращены из ссылки пострадавшие от Бориса Нагие и Романовы. Несмотря на то что самозванец принял в Польше католичество и надавал папе и королю много обещаний, он держал себя в Москве независимо от папы и короля. О католичестве не было и речи; самозванец сам показывал себя православным и не собирался вводить католичество на Русь. Обещанных королю земельных уступок он не сделал. Конечно, это не удовлетворяло его друзей и покровителей, и они были очень недовольны царем Дмитрием. Внимателен был самозванец только к семье Мнишков и с нетерпением ожидал приезда в Москву панны Марины Мнишек, за которую посватался. В надежде, что католичка Марина окажет известное влияние на супруга, польское правительство содействовало этому браку, и Марина с отцом отправилась в Москву.

Если самозванец вызвал неудовольствие в Польше, то не нравился он и в Москве. Некоторые из бывших при царе Дмитрии иностранцев рассказывали, будто бы царь отличался необыкновенным умом и деловитостью, чем удивлял бояр. Но русские современники молчат об этом; они говорят, напротив, что царь удивлял москвичей другим. Он мало был похож не только на государя, но и просто на благовоспитанного человека: не был богомолен, не держал постов, кутил и пьянствовал, был слишком близок к полякам, пришедшим с ним в Москву. Он жил не по царскому чину: не почивал после обеда, сам объезжал коней, без свиты гулял по городу и рынку, словом, не умел сохранять своего достоинства так, как бы это было нужно по московским понятиям. Кроме того, управлял он с помощью немногих любимцев, отстранив от влияния на дела знатнейших бояр (способнейшим из его приближенных был Петр Федорович Басманов). Все это обижало москвичей и озлобляло их против самозванца. Окончательно же восстановила народ против него его свадьба. На эту свадьбу из Польши приехало множество гостей и было поселено, за отсутствием гостиниц, по частным дворам; гости держали себя как господа и очень обижали и раздражали москвичей. А между тем только эти чужеверные гости да придворные люди были допущены на царскую свадьбу; прочее же московское население не пустили в этот день даже в Кремль. Обиженный народ был смущен еще и тем, что новая царица не приняла православия.

Народным неудовольствием против самозванца и поляков воспользовались бояре. Еще до прибытия самозванца в Москву князь В. И. Шуйский назвал его обманщиком и поднимал на него народ; тогда он был судим и сослан, но скоро помилован. Теперь Шуйский с братьями и другие бояре снова начали действовать против самозванца и составили такой план: ударить в набат и поднять народ против ненавистных поляков; когда же начнется в городе погром, то проникнуть во дворец и свергнуть самозванца. План удался. Рано утром, 17 мая 1616 года заговорщики ударили в набат в Китай-городе (часть Москвы, рядом с Кремлем); с криком, что «паны режут бояр», они устремили чернь на дома, занятые поляками, а сами бросились во дворец. Там они убили П. Ф. Басманова, затем настигли самозванца на одном из дворов дворца и также убили его, а затем арестовали царицу Марину и ее приближенных и свергли патриарха Игнатия. Исполнив это, бояре постарались остановить избиение поляков и грабеж в городе и с трудом водворили в Москве порядки, после того как было избито более 2000 иноземцев.

§ 69. Воцарение князя Василия Ивановича Шуйского. Два дня продолжались беспорядки в Москве. На третий день, 19 мая, без земского собора, одним криком толпы на Красной площади, в Китай-городе был провозглашен царем князь В. И. Шуйский, главный руководитель заговора против самозванца. Принимая власть, царь Василий поцеловал крест на том, что он никого не будет казнить, «не осудя истинным судом с бояры своими», ни на кого не будет налагать опалы безвинно и не будет слушать бездоказательных доносов. Иначе говоря, он обещал править государством не так, как правил Грозный и за ним правили Годунов и самозванец, при которых казни и опалы совершались без суда, по доносам. Такое обещание от Шуйского, по общему мнению, было взято боярами, ограничившими его власть. Но оно осталось только на словах, потому что на деле Шуйский был очень самовластен и мстителен и совсем не держал своей клятвы.

Положение нового государя было чрезвычайно трудно. Москва знала, за что свергнут был царь Дмитрий, а другие города не знали еще ничего. Надо было объяснить всей стране то, что произошло. Царь Василий немедля послал в Углич за телом царевича Димитрия. Он далее предназначил в патриархи казанского митрополита Гермогена, однако не дождался его приезда в Москву и спешно короновался (1 июня 1606 года). А через день (3 июня) в Москву было принесено из Углича нетленное тело царевича Димитрия. Таким образом, в столице был уже венчанный государь и были мощи нового страстотерпца – подлинного царевича. В города и пошли после этого подробные грамоты, которые объясняли всему народу от имени государя и от имени инокини Марфы Нагой происшедшие в Москве события: самозванство и еретичество низвергнутого Дмитрия, его тайные сношения с Польшею и папою, его свержение, воцарение Шуйского, который по своему «отечеству» был старше даже прежних московских царей, и, наконец, обретение мощей царевича Дмитрия, которого Бог прославил нетлением и чудесами за неповинное заклание от Бориса Годунова. Царь Василий думал, что после таких объяснений невозможна никакая смута и никакое самозванство.

§ 70. Смута при царе Василии. Грамоты царя Василия не имели, однако, желаемого действия. Во многих местах государства не поверили им и не пожелали повиноваться Шуйскому. Началась тяжелая смута, потрясшая всю страну и перешедшая в кровавое междоусобие. В ходе этой смуты, в царствование Василия Шуйского, были три главных эпизода: 1) движение Болотникова, 2) движение второго самозванца и 3) вмешательство иноземцев в московскую смуту.

1. Вопреки грамотам Шуйского в народе тотчас после свержения и смерти самозванца пошел упорный слух, что царь Дмитрий спасся от бояр, убежал из Москвы и скоро обнаружит себя. На южной украйне, где год или два перед тем кипело восстание в пользу Дмитрия, народ снова зашевелился и снова стал собираться за Дмитрия на злых его изменников-бояр. Как во время борьбы самозванца с Борисом Путивль был главным местом, где засел сам самозванец, – так и теперь, при царе Василии, каменная Путивльская крепость стала центром восстания; только взамен самого Дмитрия там занимал первое место воевода князь Григорий Шаховский, а при нем главная роль принадлежала боярскому холопу Ивану Болотникову. Попав однажды в плен к татарам, Болотников был продан ими в Турцию, ушел из плена и через Италию и Польшу пришел на Русь. Здесь он явился к князю Гр. Шаховскому и, благодаря своей энергии, стал во главе больших шаек, образовавшихся против Шуйского. Болотников собирал вокруг себя народ не только во имя царя Дмитрия, но и с целью общественного переворота: он поднимал крестьян и холопов против их господ – бояр и помещиков, желая отмены крепостных порядков в государстве и уничтожения «лихих бояр» и вообще богатых людей. Как сам он, так и его сторонники получили поэтому название «воров» (то есть преступников). С огромным скопищем воров Болотников двинулся осенью 1606 года к Москве. На дороге к нему присоединились дворяне из Тулы и Рязани, не разобравшие сразу, что «воры» по своим разрушительным стремлениям не могут быть их друзьями. Мятежники подошли к самой Москве и стали ей грозить, остановившись в селе Коломенском, над Москвою-рекою. Пока царь Василий собирался с силами, рязанцы бросили воров и перешли на его сторону. Тогда царь Василий разбил Болотникова и погнал воров на юг. Воры засели все в каменной крепости в Туле[70]. Шуйский осадил их там и, ухитрившись затопить крепость водою из р. Упы, заставил их сдаться. Ворами набили все тюрьмы; многих из них утопили, множество обратили в рабство, раздавая в холопы и в крестьяне служилым людям. Остальных, голодных и оборванных, отпустили на волю. Князь Гр. Шаховский был сослан, Болотников исчез без следа: вероятно, был казнен. Так окончилась попытка крепостного люда, скопившегося на окраинах государства, подняться на своих господ, воспользовавшись самозванческою смутою.

2. В то время, когда царь Василий осаждал Болотникова и воров в Туле, – в городе Стародубе Северском уже находился человек, называвший себя царем Дмитрием Ивановичем. Он говорил о себе, что спасся от боярского покушения и ушел в Литву, откуда теперь идет снова добывать Москву. Так как тогда держался упорный слух, что царь Дмитрий жив, то новому самозванцу верили; а кто он был на самом деле, того никто не знал ни тогда, ни впоследствии. После взятия Тулы Шуйским второй самозванец принял меры к тому, чтобы залучить под свои знамена выпущенных из Тулы воров: бывший у него на службе литовский шляхтич обошел все южные окраины Московского государства и собрал из этих воров целое войско. В то же время к самозванцу приходили и свежие отряды казаков. Таким образом, у самозванца были значительные русские силы, воодушевленные теми же чувствами, как раньше войска Болотникова. Поэтому москвичи звали их тоже ворами; а их вожака, второго самозванца, они прозвали просто Вором (в отличие от первого самозванца, прозванного Расстригою). Кроме русских воров, к Вору пришли в большом числе служить литовские и польские люди. В то время в Польше и Литве против короля Сигизмунда III восстала значительная часть шляхты. Когда король подавил мятеж, то мятежники от его преследования и мести стали уходить на Русь в войско Вора. А за ними шли и королевские слуги. Приехала к Вору и Марина Мнишек, с отцом своим отпущенная из Москвы в Польшу. Главную роль среди поляков и литвы у Вора играли князь Рожинский, бывший гетманом (главнокомандующим) всех его войск, и Ян Петр Сапега, приведший с собою большой собственный отряд.

В конце концов под начальством Вора оказалась такая большая воинская сила, что он подступил к самой Москве и осадил ее летом 1608 года. Воры и поляки устроили свой главный стан в неприступном, по своему положению, селе Тушине, верстах в десяти от Москвы. Действуя оттуда, они заняли все дороги вокруг Москвы, кроме Рязанской, которую отстояли московские воеводы и сами рязанцы. Так только из Рязани и могли москвичи получать продовольствие и всякую помощь; все остальные сообщения были отрезаны. Окружая Москву, тушинцы наткнулись на Троице-Сергиев монастырь, защищенный каменными стенами. Они попытались взять его, но не могли, потому что братия монастыря и стрельцы отбили приступы. Тогда Сапега и Лисовский повели правильную осаду монастыря, оставшуюся также без успеха. Монастырь не сдался и подал собою пример твердости. Не так хорошо вело себя население самой Москвы. Многие из служилых и торговых людей переехали в Тушино, одни – по ненависти к Шуйскому, другие – за почестями и наживой. Были и такие искатели приключений, которые не раз перебегали в Тушино и потом возвращались обратно в Москву. При каждом своем переезде они обыкновенно выпрашивали себе у того царя, к которому приехали, чины и земли за «приезд» – за то, что познали «истинного государя» и явились ему служить. Таких негодяев москвичи едко называли «перелетами».

Итак, вскоре после своей победы над ворами Болотникова царь Василий оказался снова в осаде от других, еще более многочисленных и опасных воров. Для того чтобы собрать против них свои силы, царь приказал воеводам из городов, где были большие гарнизоны, идти на помощь Москве. В то же время он послал своего племянника, князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, в Великий Новгород, чтобы там собрать русские войска и, сверх того, просить войск у шведского короля. Шведы дали Скопину вспомогательное войско, но за него получили себе спорные города (Ивангород, Ям, Копорье, Орешек и Корелу), которые были уступлены им Грозным и отобраны царем Федором Ивановичем. С русским и шведским войском Скопин и шведский полководец Делагарди должны были не только идти на помощь к Москве, но защищать и северные области государства, куда также проникли тушинцы.

Свою задачу Скопин исполнил с полным успехом, потому что ему помогли сами жители московского севера. Когда тушинские отряды показались на средней Волге и за Волгою и стали приводить северные города в повиновение Вору, то жители увидели, что слуги царя Дмитрия вовсе не заботятся о порядке, а думают только о грабеже. Не желая давать свое добро ворам-казакам, полякам и литве, северные горожане и крестьяне сами, своими силами, начали с ними геройскую войну. Во главе восставших против Вора были города Вологда и Устюг. Князю Скопину оставалось только поддерживать народное движение, посылая от себя на север земским ратям опытных «голов» (офицеров). Тушинцы были скоро прогнаны изза Волги назад к Москве; за ними пошли на помощь Москве северные земские ополчения. Скопин указал им всем собираться в Александровой слободе и сам со своими войсками пришел туда из Новгорода (через Тверь). Туда же подошли и войска из Поволжья. В Александровой слободе собралось большое войско, в котором были и регулярные немецкие отряды Делагарди, и служилые русские люди, привычные к ратному делу, и земские ополчения горожан и крестьян. Скопин, деятельно обучая на походе свои войска правильному бою, поспешил с ними к столице. Тогда тушинцы бросили осаду Троицкого монастыря (она длилась 16 месяцев); оставили затем и самое Тушино. Вор убежал в Калугу, где была сильная каменная крепость, и Москва весною 1610 года освободилась от долгого страха. Царь Василий победил во второй раз, благодаря подвигам Скопина и северных «мужиков».

3. Еще Вор не был побежден, как у царя Василия появился новый опасный враг. Дружеский договор Скопина со шведами и шведская помощь царю Василию повели к тому, что польский король Сигизмунд объявил войну Москве. Отношения Сигизмунда к Швеции были столь враждебны, что всякий друг Швеции тем самым был его враг. Но и кроме личной вражды короля, интересы Польши и Литвы не могли допустить сближения Москвы со Швецией. Осенью 1609 года Сигизмунд двинулся в поход и осадил Смоленск. Эта важная крепость имела каменные стены, построенные Годуновым, и охранялась сильным гарнизоном. Целую зиму король не мог ее взять и продолжал без успеха стоять у Смоленска до тех пор, пока Скопин прогнал тушинцев от Москвы и вошел в столицу.

В Москве радовались и предполагали, что Скопин немедля же пойдет со своею ратью на короля и освободит от него Смоленск. Но Скопин внезапно умер в Москве, всего 23 лет от роду (предполагали, что его отравили). Против короля выступил с войском брат царя Василия, князь Дмитрий Шуйский, человек неспособный и никем не любимый. Если бы он победил поляков, смута могла бы кончиться полною победою царя Василия. Но случилось не так. У короля Сигизмунда был в то время гетманом (главнокомандующим) польских войск талантливый полководец пан Станислав Жолкевский. Он выступил изпод Смоленска навстречу Шуйскому, неожиданно для него встретил его у с. Клушина (близ теперешнего г. Гжатска), разбил московское войско наголову, а отряду Делагарди открыл путь к отступлению домой через Новгород. Шведы воспользовались этим, отошли к берегам Финского залива и вероломно овладели Новгородом. Русское же войско в беспорядке прибежало в Москву. За ним спешил гетман Жолкевский и приблизился к самой Москве. Одновременно с ним подступил к Москве из Калуги и Вор. Москва таким образом снова оказалась в осаде. В новой беде москвичи потеряли терпение, восстали на царя Василия, свергли его с престола (17 июл 1610 года) и насильно постригли в монашество. Власть перешла к боярам; так как они правили кружком в семь человек, то время их правления получило название «семибоярщины».

§ 71. Избрание на престол польского королевича Владислава и последствия этого избрания. Задолго еще до свержения Шуйского, в то время, когда казаки и поляки оставляли свой Тушинский лагерь, некоторая часть тушинцев не хотела ни идти за Вором в Калугу, ни возвращаться в Москву к Шуйскому. Во главе этих людей стояли боярская семья Салтыковых и митрополит ростовский Филарет, взятый тушинцами насильно из Ростова в Тушино и там нареченный в патриархи всея Руси. Они обратились к королю Сигизмунду под Смоленск и просили его дать своего сына Владислава на московский престол. Король согласился; но пока в Москве крепко сидел Василий Шуйский, это соглашение короля с тушинцами, конечно, не могло получить никакой силы. Митрополит Филарет должен был возвратиться в Москву еще при Шуйском, а Салтыковы остались у короля.

Когда же царь Василий был свергнут, Жолкевский, придя к Москве, немедля потребовал признания Владислава царем. Московские бояре сами желали воцарения Владислава и думали было созвать выборных от городов для его избрания в цари. Но ждать съезда выборных было нельзя, так как Вор, стоя под Москвою, поднимал московскую чернь в свою пользу и дело шло к открытому междоусобию. Собрав на собор тех, кого можно было наскоро найти в самой столице, бояре собором избрали Владислава, составили особую грамоту, определявшую его права и обязанности, и вступили в переговоры с Жолкевским. По условиям, составленным боярами, Владислав должен был принять православие и править государством при посредстве бояр, собирая в важнейших случаях земский собор. Московское государство обеспечивало себе полнейшую независимость и обособленность от Польши и Литвы, особо вело внешнюю политику и сохраняло свой прежний внутренний строй. Жолкевский принял все условия и дал присягу за Владислава, а москвичи целовали крест королевичу. Так поспешно и наскоро состоялось избрание Владислава (в августе 1610 года). Не все одинаково хотели королевича: многие москвичи желали бы поставить царем своего, московского, человека. За русского стоял и патриарх Гермоген, едва согласившийся на избрание Владислава[71]. Только боязнь бунта черни в пользу Вора помогла Жолкевскому настоять на своем. Как только был заключен договор с гетманом, Жолкевский прогнал Вора от Москвы, а затем, для поддержания порядка, по желанию самих бояр, ввел свои войска во внутренние московские крепости, Кремль и Китай-город. Такимто образом Московское государство признало власть Владислава, а Москва оказалась во власти польского гарнизона.

Для того чтобы просить Сигизмунда дать сына на московский престол, а Владислава просить принять этот престол, в Москве было снаряжено чрезвычайное, «великое», посольство. Главными послами к королю были отправлены самые знатные люди, митрополит Филарет и князь В. В. Голицын. С громадною свитою отправились послы «ото всея земли» под Смоленск в королевский лагерь. Они еще не знали, что король не желал посылать сына в Москву, так как считал Москву своею военною добычей. Он тайно требовал от Жолкевского, чтобы тот привел Москву к присяге не королевичу, а самому королю. Напрасно гетман писал Сигизмунду, что его желание неисполнимо, что Москва ни за что не подчинится ему как ревностному католику и гонителю православия. Король стоял на своем. Тогда Жолкевский оставил Москву, передав команду Гонсевскому (и захватив с собою в Польшу царя Василия и его братьев в качестве военного трофея). Он явился к королю и, когда в устной беседе не успел его образумить, вышел в отставку и удалился в свое имение. Король же попробовал достигнуть своего. В Москву он послал передавшихся ему из Тушина русских людей и поставил их в Москве на разные должности, действуя именем Владислава и своим собственным. Среди этих людей главными были бояре Салтыковы и торговый человек Федор Андронов. Чрез посредство их и Гонсевского Сигизмунд запугал московских бояр и стал распоряжаться в Москве как в покоренном городе. В переговорах с великим посольством под Смоленском паны Сигизмунда также требовали послушания королю и ничего не говорили о том, что Владислав примет православие и приедет в Москву. Подкупом и угрозами Сигизмунд склонил многих членов посольства оставить главных послов и ехать в Москву, чтобы готовить москвичей к присяге прямо на имя короля.

Патриарх Гермоген в Москве и главные послы под Смоленском скоро почувствовали, что дело не ладно. Намерения короля становились ясны. Послы тогда твердо стали на том, что было в Москве условлено с Жолкевским, и ничего не уступали в переговорах, отказываясь повиноваться лично Сигизмунду и исполнять его незаконные желания. За это в конце концов они были арестованы королем и отправлены в Польшу. Патриарх же в Москве всячески противодействовал агентам Сигизмунда и учил народ не изменять своей вере и помнить, что русские люди избрали королевича лишь на том условии, что он станет православным. Вокруг патриарха собирались все те, кто понимал польскую опасность и хотел бороться против Сигизмунда. Но эти патриоты пока не решались на открытую борьбу, потому что боялись возобновления домашних междоусобий от Вора, который сидел в Калуге и выжидал удобной минуты действовать в свою пользу. Вдруг в Москве получена была весть, что Вор убит (11 декабря 1610 года) на охоте своим же придворным. У русских людей развязались руки: они думали, что теперь могут восстать на поляков, не опасаясь попасть между двух огней. Восстание скоро и началось.

§ 72. Первое ополчение против поляков и его неудача. На Рождестве 1610 года патриарх Гермоген разослал уже по городам свои грамоты, призывая русских людей подняться против Сигизмунда. Узнав об этих грамотах, Гонсевский и подчинившиеся ему московские бояре взяли Гермогена под стражу и отобрали от него его писцов. Но дело было сделано: города получили призыв патриарха и поднялись против короля. По всей стране собирались воинские люди и направлялись к Москве для ее освобождения от польского гарнизона[72]. Из многих вождей громадного ополчения особенно выдавались трое: рязанский воевода Прокопий Ляпунов (происходивший из рязанских же дворян); тушинский боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и казачий атаман (пожалованный в бояре Вором) Иван Заруцкий. К Пасхе 1611 года ополчения должны были со всех сторон подойти к стенам Москвы.

Польский гарнизон в Москве знал о движении на Москву земской рати и готовился к обороне. Поляки занимали две внутренние крепости Москвы, Кремль и Китай-город. Эти крепости были окружены «Белым городом» с белою каменною стеною (на ее месте московские бульвары), а Белый город был окружен еще «Земляным городом» с земляным валом (на его месте теперь Садовая улица). Защищать громадное пространство города Белого и Земляного у поляков не было сил, и они поэтому решили выжечь эти части Москвы, чтобы земские ополчения не могли найти в них для себя опору и прикрытие. Так всегда поступали в то время: выжигали все постройки «посадов», окружавших крепостные стены. Поводом к этому делу послужила уличная ссора (на Страстной неделе, 19 марта 1611 года) между поляками и москвичами. Поляки напали на москвичей в Китай-городе, множество перебили, остальных же выбили вон, в Белый город. Затем за толпою они сами выехали в Белый город и успели его поджечь во многих местах. Москва выгорела вся как раз перед приходом земской рати. Передовые отряды земских войск под начальством воеводы г. Зарайска, князя Дмитрия Михайловича Пожарского, успели прийти в Москву еще во время уличного боя с поляками и вместе с москвичами вогнали врага в Кремль и Китай. (При этом сам Пожарский был тяжело ранен.) Все же войско собралось на развалинах Москвы в течение Святой недели и немедленно начало осаду.

Разорение и осада Москвы уничтожили всякое значение для земли московского правительства. Никто уже не повиновался боярам и чиновникам, сидевшим в осаде вместе с поляками. Они стали явными изменниками и врагами соего народа, потому что служили королю и воевали с русской ратью, осадившею Москву. Вместо изменной московской власти надобно было создать другую. В подмосковном земском ополчении и постарались об этом. Выборные люди от разных частей ополчения сошлось на общий совет и «всею землею» установили правительство для своей рати и для всего государства. Для управления войском и землей они избрали «троеначальников» – главных воевод: Пр. Ляпунова, князя Д. Трубецкого и И. Заруцкого. Для ведения дел устроены были, взамен московских, новые учреждения, или «приказы»[73]. В подмосковном лагере образовалась, таким образом, новая государственная власть, которая должна была заменить собою боярское правительство в Москве и должна была поддерживать порядок по всей Руси.

Однако эта власть существовала очень недолго. По призыву патриарха в земское ополчение охотно шли не только дворяне и горожане, но и тушинские казаки – «воры», служившие ранее второму самозванцу. Когда они сошлись под Москвою с дворянами-землевладельцами, между ними вспыхнула старая вражда и междоусобие, как это было и в лагере Болотникова[74].

Казачество ненавидело Ляпунова, считая его своим главным врагом. Несколько раз покушались казаки убить Ляпунова; наконец, зазвали его в свой «круг» (сходку) и зарубили саблями. После этого они стали так насильничать над дворянами и горожанами, что те разбежались изпод Москвы по домам. Ополчение распалось, и к осени 1611 года, после того как воры разогнали дворян, под Москвою остались одни казачьи «таборы», в которых сидело до десяти тысяч казаков. Они продолжали осаду Москвы, но не имели сил взять город. Они хотели управлять всею землею, и Трубецкой с Заруцким называли себя правителями государства. Но так как казаки только грабили и насильничали по городам и дорогам, то никто не желал им подчиняться и все города искали средств избавиться от них.

Так печально окончилось первое земское ополчение против поляков.

§ 73. Второе ополчение против поляков и освобождение Москвы. К осени 1611 года положение Московского государства стало отчаянным. Поляки занимали Москву и взяли Смоленск после двухлетней геройской защиты. Вместе со Смоленском перешли во власть короля и другие города по юго-западной границе. Шведы (ставшие открытыми врагами Москвы после избрания Владислава в цари) захватили Новгород и Финское побережье. Таким образом, вся западная часть государства оказалась в руках врагов. Земское ополчение распалось. Казаки грабили и своевольничали. Никакого правительства не существовало, и русские люди, не желавшие повиноваться ни полякам в Москве, ни казакам под Москвою, были предоставлены самим себе. Города, ожидавшие обыкновенно указаний из Москвы, теперь не знали, что делать и откуда оплакивая свое погибшее царство, они просили Бога, чтобы Он сохранил хотя бы остаток народа русского от зол смуты и от насилия врагов. Казалось, всему приходил конец. ждать совета и приказа. Отчаяние русских людей было полное:

В эти ужасные дни раздавались, однако, голоса мужественных представителей духовенства. Выдержав тяжелую осаду, Троице-Сергиев монастырь поступил под руководство нового архимандрита Дионисия. Дионисий, которого наша церковь чтит преподобным, был человек исключительной доброты и благородства. Он необыкновенно развил благотворительную и патриотическую деятельность своего славного монастыря. Братия монастыря призревала больных и раненых, хоронила умерших, одевала и кормила бедных, собирая их отовсюду, где только могла найти. Для того чтобы обеспечить безопасность в смутное время себе и своим призреваемым, монастырь должен был просить защиты и помощи у казачьих бояр Трубецкого и Заруцкого, с которыми особенно был дружен известный келарь[75] монастыря Авраамий Палицын[76]. В то же время власти монастыря считали своим долгом нравственно действовать на народ, побуждая его соединиться против врагов веры и государства, против короля и поляков. В монастыре составлялись грамоты, призывавшие города идти на помощь русскому войску, осаждавшему Москву, и выбить из столицы польский гарнизон. Монастырская братия не принимала во внимание, что русское войско под Москвою стало казачьим, воровским, и враждовало с земщиной, разогнав изпод Москвы земских людей. Всех русских людей одинаково призывали монахи на подвиг за веру и отечество в своих отлично составленных, красноречивых грамотах. Посылая эти грамоты по всей земле, они думали всех примирить и снова объединить в одном патриотическом движении. Но не так думал патриарх Гермоген, живший в осажденном Кремле под стражею и угнетаемый поляками и изменниками за нежелание служить Сигизмунду. Он видел, что созванное им ополчение проиграло свое дело и распалось от казачьего воровства. Он знал, что казаки, имея в своих таборах Марину Мнишек, задумали воцарить в Московском государстве сына ее Ивана, называемого «Воренком». Считая казачье воровство и самозванщину главным злом, патриарх всеми средствами, как только мог, учил русских людей не верить казакам и бороться с ними, как с лютыми врагами. Когда к нему проникали его почитатели за благословением и поучением, Гермоген устно передавал им свою мысль о необходимости борьбы с казачеством. Кода было можно, он писал грамотки о том же в города. Сохранилась такая его грамотка, посланная к нижегородцам.

Итак, во дни общего уныния и растерянности духовенство подняло свой голос и громко звало к борьбе за родину. Города, слушая увещания духовных отцов, вступали в сношения между собою, посылали друг другу разные вести, отправляли из города в город послов для общего совета. Почин объединения земских сил взяли на себя нижегородцы. Во главе их городской общины, как и везде, стояли «земские старосты». Один из них, Козьма Минин Сухорук, отличался громадным умом и железной энергией. Под влиянием грамотки Гермогена он начал дело народного объединения тем, что предложил своим согражданам собрать казну и на нее устроить войско. Нижегородцы согласились и постановили приговор, по которому каждый домохозяин обязан был дать на ратных людей «третью деньгу», то есть одну треть своего годового дохода или же товара; были, сверх того, и добровольные пожертвования. Для сбора денег был всем миром избран тот же Козьма. Когда дело было налажено, тяглые люди оповестили Нижегородского воеводу (князя Звенигородского) и соборного протопопа Савву Ефимьева о своем намерении устроить ополчение для очищения Москвы. Те собрали весь город, духовных, служилых и тяглых людей, в городской собор, прочитали Троицкую грамоту, которая тогда пришла в Нижний Новгород, и объявили приговор тяглого нижегородского мира. При этом Савва и Минин говорили речи о необходимости идти на освобождение государства от внешних и внутренних врагов. Решили сбирать ополчение и выбрали в его начальники князя Д. М. Пожарского, который недалеко от Нижнего жил в своей вотчине и лечился от ран, полученных им при разорении Москвы (§ 72). Затем начали из Нижнего посылать грамоты в ближайшие города, объявляя о своем ополчении и приглашая присоединиться к нему. В этих грамотах нижегородцы прямо говорили, что идут не только против поляков, но и против казаков, и не дадут им делать никакого воровства.

Таково было начало Нижегородского ополчения. К ноябрю 1611 года Пожарский уже приехал в Нижний и начал устраивать войска. По его желанию Минин принял на себя заведование деньгами и хозяйством ополчения. В зиму 1611–1612 года к Нижнему присоединилось много городов (от Казани до Коломны), и у Пожарского собралось большое войско, с которым он мог выступить в поход. Подмосковные казаки враждебно отнеслись к земскому движению и послали свои отряды на север противодействовать нижегородцам. Вот почему весною 1612 года Пожарский пошел не под Москву, а в Ярославль, главный город среднего Поволжья. Он желал прогнать казаков из северных областей и присоединить северные города к своему ополчению. Это ему удалось. Целое лето провел он в Ярославле, устраивая свои дела. В то время, как под Москвою его врги, поляки и казаки, взаимно стерегли друг друга и в непрерывной борьбе ослабляли свои силы, Пожарский окончательно устроил свое войско и собрал в Ярославле собор, которому и вверил управление всею землею и всем своим войском. В составе этого собора было духовенство с одним из митрополитов (Кириллом) во главе[77]. Участвовали в соборе и те немногие бояре, которые избежали московской осады и польского плена и приехали в Ярославль. На собор к Пожарскому были присланы из многих городов выборные люди от служилого и тяглого населения. Таким образом, состав собора был полон, и потому была даже мысль, не спеша под Москву, в Ярославле всею землею избрать и государя. Но обстоятельства заставили идти под Москву.

В июле 1612 года Пожарский получил известие, что король Сигизмунд посылает гетмана Хоткевича с войском и провиантом на помощь своему московскому гарнизону. Нельзя было пропустить Хоткевича в Москву, потому что он надолго бы укрепил польскую власть в столице. Ярославское ополчение заторопилось к Москве. Оно очень остерегалось казаков и потому, подойдя к Москве, стало отдельно от казачьего лагеря. Казаки же, думая, что Пожарский пришел на них, испугались. Бльшая половина их с Заруцким и Мариною Мнишек убежала от Москвы и пошла к Астрахани. Другая же половина казаков, с князем Трубецким во главе, пыталась вступить в переговоры с Пожарским. Эти переговоры еще не привели к миру и согласию, как пришел Хоткевич и напал на войско Пожарского. Шла жестокая битва, а казаки в решительную минуту не думали помочь Пожарскому. Только тогда, когда А. Палицын усовестил их, они опомнились – и русские отбили гетмана. Хоткевич ушел обратно, не успев оказать польскому гарнизону в Кремле никакой помощи. Русские же рати помирились и дружно повели осаду. Трубецкой и Пожарский начали «всякие дела делать заодно»; управляя вместе и ратью, и государством.

Через два месяца, именно 22 октября 1612 года, русские взяли приступом Китай-город. Истощенные голодом и борьбою, поляки не могли долее сопротивляться: они дошли в осаде даже до людоедства. Вскоре после потери Китай-города польский начальник Струсь сдал Пожарскому и Кремль. Москва была таким образом освобождена[78]. Сигизмунд после неудачи Хоткевича сам было появился с небольшим войском в окрестностях Москвы (в самом конце 1612 года), но, встретив повсюду дружный отпор, отступил назад. Избавившись от этой последней опасности, московские люди могли наконец подумать об избрании царя.

§ 74. Избрание в цари Михаила Федоровича Романова. Тотчас по очищении Москвы временное правительство князей Пожарского и Трубецкого разослало по городам грамоты с приглашением прислать в Москву выборных, человек по десяти от города, для «государева обиранья». К январю 1613 года съехались в Москву представители от 50 городов и, вместе с московскими людьми, составили избирательный собор. Прежде всего обсудили вопрос об иноземных кандидатах в цари. Отвергли Владислава, избрание которого принесло столько горя Руси. Отвергли и шведского королевича Филиппа, который был избран новгородцами на «Новгородское государство» под давлением шведских войск, занимавших тогда Новгород. Сделали, наконец, общее постановление не избирать «царя от иноверных», а избрать своего «из великих московских родов». Когда же стали определять, кого бы из своих было можно возвести на царский престол, то голоса разделились. Каждый называл приятного себе кандидата, и долго ни на ком не могли сойтись. Выяснилось, однако, что не только на соборе, но и в городе Москве, среди земских людей и среди казаков, которых тогда было в Москве много, особый успех имеет молодой Михаил Федорович Романов, сын митрополита Филарета. Его имя называли уже в 1610 году, когда шла речь об избрании Владислава; и теперь в пользу Михаила Федоровича на заседания собора поступали письменные и устные заявления горожан и казаков. 7 февраля 1613 года собор впервые решил остановить свой выбор на Михаиле. Но из осторожности постановили отложить дело на две недели, а в это время послать по ближайшим городам узнать, люб ли там будет царь Михаил, и, кроме того, вызвать в Москву тех из бояр, кого на соборе не было. К 21 февраля из городов пришли хорошие вести, и бояре съехались из своих вотчин – и вот 21 февраля торжественно Михаил Федорович был провозглашен царем и ему принесли присягу как члены собора, так и вся Москва.

Нового царя, однако, не было в Москве. В 1612 году он сидел с своею матерью, инокинею Марфою Ивановною, в Кремлевской осаде, а затем, освободясь, уехал через Ярославль в Кострому в свои села. Там ему грозила опасность от бродячего польского или казачьего отряда, каких много было на Руси после падения Тушина. Михаила Федоровича спас крестьянин его села Домнина, Иван Сусанин. Известив своего боярина об опасности, он сам завел врагов в леса и там погиб с ними, вместо того чтобы указать им путь в боярскую усадьбу. Тогда Михаил Федорович укрылся в крепком Ипатьевском монастыре у Костромы, где и жил с матерью до той минуты, как к нему в монастырь явилось посольство от земского собора с предложением престола. Михаил Федорович долго отказывался от царства; мать его также не хотела благословить сына на престол, боясь, что русские люди «измалодушествовались» и могут погубить молодого Михаила, как прежних царей, Федора Борисовича, Расстригу и Шуйского. Только после долгих просьб послы собора получили согласие, и Михаил Федорович 14 марта 1613 года принял царство и затем поехал в Москву.

§ 75. Значение и последствия смутного времени. Познакомясь с подробностями событий смутного времени, нетрудно понять их общий ход. Начало смут было положено прекращением московской династии, а причины их заключались в недовольстве разных классов московского населения теми условиями жизни, какие создались в Московском государстве. Бояре и княжата были озлоблены гонениями Грозного: как только они увидели возможность прекращения московского царского рода, они начали борьбу за власть и влияние, чтобы вернуть себе прежнее, утраченное ими положение при дворе и в государстве и овладеть престолом. От смерти Грозного и до воцарения Шуйского шла, таким образом, борьба дворцовая, за царский венец, между различными желателями власти. При Шуйском же началась борьба общественная — казачества и низших классов населения против закрепостивших их бояр и землевладельцев. Эта междоусобная борьба разрушила порядок и расшатала государство. Поляки и шведы воспользовались московскою «разрухою», вмешались в московские дела и достигли успеха: поляки овладели Москвою и Смоленском, а шведы – Новгородом. Тогда на Руси началось патриотическое движение против иноземного господства. Таким образом, смута, поднявшаяся по поводу прекращения династии в Москве, прошла три периода: 1) борьбы бояр за власть и престол, 2) борьбы низших классов (казачества) против высших (землевладельцев) и 3) борьбы русских людей вообще с иноземными врагами и своими «ворами».

Тянувшиеся почти четверть столетия потрясения не могли не оставить глубокого следа в московской политической и общественной жизни. Во-первых, начавшее смуту боярство не только не достигло своих целей, но было совсем разбито смутою. Исчезли из вида главнейшие боярские семьи; одни вымерли вовсе (князья Шуйские, Мстиславские, Воротынские), другие захирели и обеднели (Годуновы, Салтыковы), третьи надолго потеряли свое влияние (князья Голицыны, Куракины). После смуты места родовитых бояр всюду занимают простые дворяне. Во-вторых, не достигло своих целей и казачество. Сколько раз оно ни поднималось против государственного порядка, оно неизбежно терпело поражения. Наконец, главная казачья шайка с атаманом Заруцким убежала вовсе из государства, а прочие казаки поддались земскому ополчению. Заруцкий погиб, а казаки, оставшиеся на «поле» и на Дону, не ходили больше на Москву, а старались сохранять с нею добрые отношения. Они составили на нижнем течении Дона подобие государства, называли себя «войском», управлялись выборными людьми (совокупность которых называлась «старшиною») и свои дела вершили «кругу» (на сходках). Занимаясь охотою и рыболовством, казаки всю свою боевую энергию направили на татар и турок, оставив пока в покое Московское государство. В-третьих, с расстройством московской аристократии и поражением казачества главную силу в Московском государстве получили люди средних классов – дворяне и горожане. Их ополчение освободило Москву, их земский собор избрал нового государя М. Ф. Романова. Из них составился государев совет (боярская дума) и штат чиновников, которые повели управление государством после смуты. Таковы были последствия смуты для московского общества.

Для правительства последствия смутного времени были также очень велики. Прежние государи считали государство своею «вотчиною» (то есть наследственною собственностью). Вновь избранный государь и его родные и приближенные уже не могли стоять на такой точке зрения. Народ и государство не только не казались им собственностью, но представлялись громадною стихией, для управления которою необходим был земский совет – по крайней мере, до тех пор, пока эта стихия, возмущенная смутою, еще не пришла в спокойствие. Вот почему новый государь не хотел управлять без земского собора и в первые годы своего царствования держал его постоянно при себе. Страшное разорение страны в смуту давало много забот и трудов государю и земщине. Необходимость возвратить города и волости, захваченные поляками и шведами, заставляла воевать. Всякий шаг царя и земского собора был обусловлен последствиями смуты. Вся история Московского государства в XVII столетия развивалась в прямой зависимости от того, что произошло в смутную эпоху.

Таково было значение и последствия смуты. С нею окончился в Московском государстве старый порядок и началась новая эпоха.

Время царя Михаила Федоровича (1613–1645)

§ 76. Начало царствования. Принимаясь за трудное дело успокоения государства, царь Михаил, по своей молодости (17 лет), болезненности и душевной мягкости, не мог обойтись без руководства и помощи. Поэтому около него собрался круг приближенных придворных, среди которых первое место занимала семья Салтыковых, родственников государевой матери, инокини Марфы (урожденной Шестовой). В придворной жизни Салтыковы играли большую роль и злоупотребляли своим влиянием[79]. В государственном управлении они также получили большое значение, оттеснив на второй план старейших бояр и вождей земского ополчения. Князь Д. Т. Трубецкой был удален на воеводство в Сибирь; князь Д. М. Пожарский лишился прежнего влияния на дела. Родовитые бояре, имевшие большое значение в смутное время (князья Мстиславский, Воротынский, Голицыны и др.), стояли далеко от молодого государя; влияние принадлежало не боярской думе, а кружку придворных любимцев молодого государя и его матери.

В первые годы своего царствования царь Михаил правил с постоянною помощью земского собора: собор действовал в Москве непрерывно в течение десяти лет и помогал царю Михаилу во всех важных и трудных делах. Собор не ограничивал царской власти; напротив, сам царь не хотел править без него. Страна была разорена, население напугано смутами и еще плохо подчинялось порядку. Для государя было необходимо, чтобы все важнейшие распоряжения московской власти были обсуждены и одобрены на соборе «всею землею», всеми земскими выборными людьми. Тогда только получалась уверенность, что принятая мера будет исполнена везде и всеми без прекословия. Поэтому царь Михаил устраивал так, что вместе с его указами посылались повсюду одинаковые указы и от собора, а вместе с его чиновниками ехали для важнейших поручений и соборные «послы»[80].

§ 77. Борьба с врагами государства. На первом месте в начале царствования Михаила Федоровича была борьба с врагами государства, с казаками и иноземцами. Заруцкий, убежав вместе с Мариною Мнишек изпод Москвы, захватил Астрахань и думал образовать там свое особое государство под главенством персидского шаха. Из Москвы послали на Астрахань войско и всячески просили казаков, сидевших на Дону, не помогать Заруцкому. Заруцкий из Астрахани, еще до прихода московского войска, убежал на север, на реку Урал (которая тогда звалась Яиком). Там догнали его московские воеводы и взяли в плен как самого Заруцкого, так и Марину с ее сыном, «царевичем» Иваном. Заруцкий и «царевич» были казнены в Москве, а Марина умерла в тюрьме. Казаки же Заруцкого разбрелись. Так миновала опасность от казаков, сосредоточенных на юге – на Дону и южной Волге. Но оставались мелкие казачьи шайки в самом государстве. Они бродили из области в область, живя грабежом и разбоем, и укрывались от погони. Когда же случайно казаков собиралось вместе большое число, они становились дерзкими и отваживались на открытый бой с царскими войсками. Так, в 1614 году атаман Баловень повел к самой Москве большие толпы «воровских» казаков. Царь и земский собор отправили на них целое войско под начальством знаменитого тогда воеводы князя Бориса Михайловича Лыкова-Оболенского. Лыков разбил казаков, поймал Баловня и привел в Москву тысячи сдавшихся ему «воров». После этого русские «воры» присмирели. Но продолжали еще действовать пришлые литовско-польские разбойники. Особенно отличался среди них старый тушинский воевода Лисовский. Напрасно гонялись за ним московские воеводы; даже сам князь Пожарский не был в состоянии его изловить. Только смерть Лисовского избавила от него Москву. Кроме этого литовского «вора», грабили Русь и другие литовско-польские выходцы, в особенности «черкасы» (казаки с Днепра), забиравшиеся далеко на север, даже к Белому морю. Много времени и усилий потребовалось для того, чтобы истребить этих «воров» и водворить некоторую безопасность в стране.

В то же время шла борьба со шведами и с королем Сигизмундом. Шведы продолжали занимать Финское побережье и Новгород. Москва не могла допустить утраты Новгорода; московские войска пытались добыть его от шведов, но неудачно. В свою очередь, шведский король Густав-Адольф наступал далее на Русь и осадил Псков (1615), однако же не мог его взять. При посредстве голландцев и англичан начались переговоры о мире между шведскими и русскими послами и, наконец, в 1617 году в селе Столбове (недалеко от Ладоги) был заключен мирный договор. По Столбовскому договору, Новгород и некоторые другие города были возвращены Москве; у шведов же осталось то Финское побережье (от Нарвы до г. Корелы), которое было уступлено шведам Василием Шуйским.

Король Сигизмунд не признавал Михаила Федоровича законным Московским государем и продолжал считать себя и своего сына обладателями Московского престола. Не имея сил опять завоевать Москву, он соглашался иногда на мирные переговоры, но они обыкновенно кончались неудачею. Московские послы считали Владислава лишенным Московского царства и требовали возвращения Смоленска и прочих городов, захваченных поляками. На эти условия поляки не шли, и переговоры сменялись военными действиями. В 1617–1618 годах королевич Владислав предпринял большой поход на Москву. Он подступил к московским стенам, но встретил мужественное сопротивление. После неудачного приступа к столице поляки отошли к Троице-Сергиеву монастырю. Там, в деревне Деулине (иначе Девулине), начались переговоры о мире. Обе стороны, утомленные долгою борьбою, проявили некоторую уступчивость, стало возможно достигнуть если не полного мира, то перемирия. Оно было заключено (на 14 лет) с временною уступкою королю Смоленска и Северских городов и с условием, что поляки вернут из плена митрополита Филарета. Владислав не отказался от прав на Московский престол и от царского титула. Именно потому и невозможен был вечный мир между Москвою и Польшею, что Москва не могла навек отказаться от Смоленска, а король и королевич не могли отречься от Московского царства.

§ 78. Возвращение из плена Ф. Н. Романова. Его политика. Летом 1619 года возвратился из плена в Москву отец царя Михаила, Филарет Никитич. В Москве тогда не было патриарха, потому что патриарший сан, псле смерти патриарха Гермогена (1612) и избрания на царство Михаила, берегли для государева отца. Тотчас по возвращении Филарета в столицу он был поставлен в патриархи и получил титул «великого государя», самый почетный в то время, которым именовали только царя. Таким образом в Москве стало два государя и установилось двоевластие. Превосходя сына твердостью характера и опытностью в делах, Филарет занял первое место в правительстве. По отзывам современников, он был очень властный человек, держал все дела в своих руках и пользовался таким влиянием, что и сам царь не выходил из его воли. До самой своей кончины (1633) он правил государством с редкою энергией и твердостью. При нем лишились своего значения Салтыковы и вообще не стало сильных фаворитов.

В первые же дни после приезда в Москву Филарет собрал земский собор и говорил с земскими людьми о дальнейшем порядке управления. Был предположен ряд мер для того, чтобы улучшить администрацию и достигнуть справедливой равномерности в службе и в податях для всего населения государства. То, что было постановлено на соборе, Филарет исполнял потом с большою твердостью и настойчивостью, хотя ему и не удалось достигнуть намеченных целей.

Что касается администрации, то главные заботы Филарета направлялись на улучшение управления местного, в уездах и городах. Со времени Ивана Грозного в областях было введено самоуправление: управляли выборные люди, «губные старосты» и «земские судьи» (§ 58). В смутное же время, когда война и грабежи охватили государство, во все города были посланы из Москвы военные власти, «воеводы», которым временно были вверены не только военные, но и все гражданские дела. Воеводы заменили таким образом самоуправление своим единоличным управлением. Они почти везде злоупотребляли своею властью, брали взятки, чинили насилия. Великие государи принимали разные меры против воеводского произвола и насилия; решено даже было вовсе отозвать воевод, а жителям в городах предоставить постарому выбирать себе губных старост из дворян. Однако эта попытка восстановить самоуправление не имела полного успеха. В городах было тогда мало годных к делу служилых дворян, так как все они обыкновенно бывали на государевой службе, в войске или в служебных посылках. Поэтому губных старост не из кого было выбирать, и горожане продолжали жаловаться на плохое управление. И в самой Москве не переводились злоупотребления дьяков: дела они тянули в бесконечной «волоките», требовали взяток и решали дело в пользу того, кто больше дал. Таким образом, несмотря на большие старания, вывести административные непорядки государям не удалось.

Равномерность в распределении государственных повинностей также не была вполне достигнута при Филарете и Михаиле. Вместе с земским собором (в 1619 году) великие государи постановили произвести полную опись всех населенных земель государства в «дозорных книгах» и «писцовых книгах» и на основании этих книг определить точно, какие повинности может нести в пользу государства каждый землевладелец. Совершив эту опись, постановили следить за тем, чтобы все городские и сельские жители служили и платили каждый в свою меру, по справедливости. Однако злоупотреблений в этом отношении было много. Служилые люди часто уклонялись от службы, а тяглые от платежей и повинностей, жалуясь на то, что они разорены смутою и не в силах служить и платить. Желая помочь населению и в то же время поставить как следует свое войско и финансы, государи принимали ряд мер для устройства сословий.

§ 79. Положение сословий. Иноземцы в Московском государстве. Служилые люди жаловались на то, что их поместья находятся в беспорядке: владеют ими часто люди, неспособные к службе или не имеющие права на поместное владение; крестьяне не сидят на местах и не работают на помещика, а бродят с места на место и мало пашут. Правительство заботилось о том, чтобы привести в порядок дворянское землевладение. Оно разбирало дворян по «статьям»; выбрасывало вон из службы неспособных и сгоняло их с поместий; исправным же увеличивало поместья и давало денежное жалованье. В конце концов, через 15–20 лет работы, поместное землевладение было более или менее устроено (1636). Отношения помещиков с крестьянами уладить было трудней, потому что ничем нельзя было заставить крестьян оставаться в разоренных поместьях и вотчинах. Они искали мест, где им было лучше, и шли в богатые имения бояр и монастырей или же убегали в казаки на Дон. Был тогда дан указ, что землевладельцы могут искать своих крестьян в продолжение не пяти лет (как было установлено при Борисе Годунове), а десяти и даже пятнадцати. Но это мало помогало, и дворяне не переставали просить о бессрочном прикреплении крестьян к их землям безо всякого права перехода.

Податные люди в городах и областях, как мы знаем (§ 55), составляли податные общины, которые сами собирали через выборных «земских старост» свои подати. При царе Михаиле, когда подати по необходимости были тяжелы, много тяглых людей, в особенности в городах, уходило из тягла или старалось так или иначе уменьшить свою подать. Одним из способов уйти из тягла было «закладничество». Тяглый человек «закладывался» за какоголибо «беломестца», то есть вступал в зависимость от такого землевладельца (боярина, монастыря), который вовсе не платил податей со своих владений. Сделавшись боярским или монастырским человеком, такой «закладчик» продолжал жить на своем дворе, но уже не считался членом общины и не платил со своим «миром» никаких государевых податей. Закладничество было страшным злом для тяглых общин, потому что отнимало у них земли и плательщиков. Были и другие способы «избывать» тягла и если не совсем от него избавляться, то уменьшать его. Так как подать тогда собиралась с «паханой земли», то стоило лишь уменьшить свою запашку, чтобы платить государству меньше. К сокращению запашки располагали и смуты: как враги внешние, так и свои казаки постоянно топтали посевы, жгли и грабили запасы. Крестьяне поэтому стремились пахать возможно меньше и искали обеспечения в других промыслах. Правительство терпело от этого прямой убыток, потому что не получало такого дохода, на какой рассчитывало по старине. Чтобы выйти из затруднения и увеличить свои сборы, оно стало назначать подати не с земли, а с двора. Каждый крестьянский двор должен был уплачивать известную сумму, независимо от того, какая у него запашка. Так постепенно совершалась важная реформа: место поземельной подати заступала подворная.

Нуждаясь постоянно в средствах, московское правительство думало получить большие выгоды для себя и для народа от торговли с иностранцами в Архангельске. Чтобы привлечь иностранцев, особенно же англичан, в Белое море, царь Михаил дал им большие льготы (1614): англичане совсем беспошлинно, а голландцы с малою пошлиною могли торговать не только в самом Архангельске, но и в прочих городах Московского государства. Торговля от этого действительно оживилась; в государстве появилось много иностранной серебряной монеты (именно среднеевропейских талеров, которые назывались «ефимками» и ходили по полтине). Но все выгоды от этой торговли оказались на стороне иностранцев: они забрали в свои руки внутреннюю московскую торговлю и так затеснили русских купцов, что те не переставали горько жаловаться и просить о том, чтобы иностранцев удалили из государства. Однако государь не мог удовлетворить таких просьб. Необходимость заставляла его постоянно прибегать к иноземцам. Вместе с европейскими купцами в Москву приглашались с Запада всякие знающие люди. Иностранные офицеры обучали московских людей военному строю и устраивали в Москве регулярное войско, целые полки «солдат», «драгун» и «рейтар»: войны смутного времени показали необходимость такого войска. Иностранные техники устраивали заводы для обработки найденных ими железных руд (таковы заводы, оружейные и литейные, Виниуса и Марселиса в Туле). Иностранные доктора лечили царскую семью и московскую знать и завели в Москве первую казенную аптеку. Иностранные «мастера всякого дела» призывались в Москву ко двору на хорошее жалованье. (В Москву приглашали даже ученого астронома и географа голштинца Олеария, говоря, что в Москве «такие люди надобны».) Словом, после тяжелых уроков смутной эпохи москвичи поняли необходимость практических заимствований с запада и все невыгоды прежней обособленности и отчуждения от иноземной культуры. В конце царствования Михаила в Москве, в подмосковной немецкой слободе, жило уже до 1000 протестантских семейств из разных европейских стран. (С католиками москвичи боялись иметь дело изза острой религиозной розни.) При таких условиях для царя Михаила было трудно решиться отнять торговые привилегии у англичан и голландцев.

§ 80. Война с Речью Посполитою и вопрос об Азове. После многих лет мирной работы над восстановлением порядка в государстве московские государи решились возобновить войну с Речью Посполитою за Смоленск. Московское войско, состоявшее из новых полков иноземного строя и из старых дворянских ополчений, осадило Смоленск (1632). Так как Смоленск был чрезвычайно сильною крепостью, то осада затянулась, несмотря на то что во главе московских войск стоял тот самый боярин Шеин, который в смутное время был воеводою в Смоленске, геройски защищал его от поляков и знал хорошо как город, так и его окрестности. На помощь Смоленску успел явиться вновь избранный (после смерти Сигизмунда) король польский Владислав Сигизмундович. Он не только отбил русских от крепости, но и окружил их самих в их лагере. Утомленные долгою войною, московские войска не могли выдержать натиска свежих войск Владислава, и Шеин вступил в переговоры с королем. Он согласился отдать полякам все свои пушки и обоз и уйти в Москву (1634). За это бесславное отступление он был в Москве казнен как изменник. Летом 1634 года начались переговоры о мире. На пограничной речке Поляновке съехались московские и польские послы и заключили «вечный мир». Смоленск и прочие города, захваченные Сигизмундом в смуту, остались за Речью Посполитою. Но Владислав отказался от всяких прав на московский престол и признал Михаила Федоровича царем. Вскоре затем поляки возвратили в Москву тело умершего в Польше царя Василия Ивановича Шуйского и тело его брата Дмитрия.

Только что окончилась война с Владиславом, как стала грозить война с Tурцией и татарами. Крымские татары не переставали тревожить южные границы Московского государства, а донские казаки при первом удобном случае выходили по Дону в Азовское и Черное моря и грабили турецкие и татарские поселения по берегам. Московский государь по этому поводу сносился с крымским ханом и турецким султаном; обе стороны жаловались на грабежи, но унять их не могли. Для того чтобы не пускать татар внутрь государства, московские власти на украйне и на диком поле продолжали строить города и укреплять границы, как делалось это до смуты при Грозном (§ 61). А турки, имевшие в устьях Дона свой город Азов, настроили около него укреплений и совсем закрыли казачьим ладьям выход в море из Дона. От Азова стало казакам тесно. Они собрались с силами и пошли на Азов войною (1637); город был взят и население в нем вырезано. Казаки несколько лет держались во взятой крепости и посылали в Москву послов с просьбою о помощи. Они молили государя принять Азов под его высокую руку и прислать им людей, денег и запасов. Дело было сложное. В Москве желали взять Азов: это был важный военный и торговый пункт. Но взять Азов значило навлечь на себя войну с турками, врагом сильным и опасным. Царь прибег к земскому собору (1642). Собор согласно высказался за то, что Азов надо бы было принять. Но в то же время все земские люди, и служилые, и тяглые, объясняли государю, что им очень трудно служить и платить, так как они разорены тяжелыми повинностями и угнетены дурною администрациею. Узнав настроение собора, государь отказался от мысли взять Азов и приказал казакам его покинуть. Те вышли из города, разорив его до основания, и Азов снова стал турецким. Так окончилось Азовское дело[81].

Время царя Алексея Михайловича (1645–1676)

§ 81. Начало царствования и волнения 1648 года. Летом 1645 года скончались, друг за другом, царь Михаил Федорович и его жена Евдокия Лукьяновна (из рода дворян Стрешневых), оставив единственного сына Алексея. Новому государю было всего 16 лет. Царь Алексей отличался необыкновенно впечатлительным и подвижным характером, обладал недюжинным умом н душевною мягкостью и добротою. По крайней молодости своей он мало вникал в дела и вверил управление ими своему воспитателю боярину Борису Ивановичу Морозову, человеку грубому и своекорыстному. При Морозове, когда он начал править государством, собрался круг чиновников, еще более корыстных и самоуправных, чем он сам. Они стали угнетать московское население, не только вымогая взятки, но умышленно взводя ложные обвинения на невинных людей и разоряя их дотла. Злоупотребления стали еще сильнее после женитьбы царя Алексея (1648). Царь выбрал себе в жены дочь придворного И. Д. Милославского, Марию Ильиничну. Тотчас после царской свадьбы боярин Морозов женился на другой дочери Милославского, и таким образом Милославский получил большой почет и влияние. Сам человек недостойный, он оказывал покровительство своим родственникам и приятелям, грубым и жадным. Заняв места в Московских приказах, они окончательно озлобили народ. С величайшею ненавистью относились москвичи к самому Морозову, а также к Леонтью Плещееву, главному лихоимцу, и к другим, подобным ему, приказным чиновникам. Наконец, народное терпение лопнуло, и в Москве, в июне 1648 года, произошел большой бунт. Толпа окружила государя во время крестного хода, жаловалась ему и настаивала на казни Морозова и прочих самоуправцев. Царь спас своего любимца, отправив Морозова с конвоем в Кириллов монастырь. Но Плещеев и другие ненавистные народу чиновники попали в руки толпы и были убиты, а их дома разграблены. Несколько дней Москва была в мятеже: убивали, жгли и грабили всех, кого считали виновником народных обид. Московские волнения отразились и в других городах; по выражению современников, тогда «весь мир качался».

Молодой государь, живший спокойно и радостно, в уверенности, что в его царстве все идет хорошо, был поражен происшедшим. Он узнал, что Морозов обманул его доверие, и потому уже не пускал его к делам. Влияние перешло к другому любимцу царя, боярину князю Никите Ивановичу Одоевскому, человеку большого ума и способностей. Царь узнал кроме того, что народ недоволен не только чиновниками, но и порядками, что о своих нуждах народ давно уже высказывался на земских соборах и в челобитных и что надо не только переменить чиновников, но изменить и порядки.

§ 82. Соборное Уложение 1649 года и его значение. В июле 1648 года царь созвал у себя свою боярскую думу и совет патриарха («освященный собор») и совещался с ними о том, что надо сделать, чтобы водворить порядок и правосудие в государстве, чтобы «всяких чинов людям, от большего и до меньшего чину, суд и расправа была во всяких делах всем ровна». И было решено поручить боярину князю Н. И. Одоевскому с четырьмя помощниками собрать все старые законы, то есть Судебник 1550 года, дополнительные к нему указы за сто почти лет и необходимые статьи из Кормчей книги (§ 12). Все эти законы надлежало привести в порядок и систему, исправить и дополнить их (между прочим, законами великого княжества Литовского) и таким образом составить из них новый полный свод. Предполагалось, что, когда князь Одоевский окончит собирание старых законов, в Москве соберется земский собор и «общим советом» обсудит его труд, дополнит и утвердит его. Земскому собору велено было собраться в Москву к 1 сентября 1648 года.

Таким образом молодой государь хотел утвердить правосудие и лучшие порядки, дав народу новый свод законов. Эта мысль была очень разумною и правильною. Народ тогда не знал тех законов, по которым должен был жить и судиться; этото главным образом и помогало беззаконию дьяков и воевод. Старый Судебник не был напечатан; указы обыкновенно народу не объявлялись, а только записывались в «указные книги» Московских приказов. В таких условиях дьяки и судьи вертели делами как хотели, одни законы утаивали, а другие толковали вкривь; проверить же и никто не имел возможности. К такому порядку и относилась старая едкая поговорка: «закон, что дышло: куда повернешь, туда и вышло». Привести в порядок старые законы, сделать из них один свод и напечатать его в общее сведение было делом очень нужным. А кроме того, необходимо было и пересмотреть законы по их содержанию, улучшить их и дополнить, чтобы они лучше соответствовали нуждам и желаниям населения. Все это и решено было сделать «общим советом» на «земском соборе».

Собор начал действовать около 1 сентября 1648 года. На нем были выборные представители от 130 городов, как служилые люди, так и тяглые горожане. Они заседали в одной из палат дворца, отдельно от боярской думы и духовенства. Слушая доклады князя Одоевского, собиравшего старые законы и указы, выборные люди обсуждали их и входили к государю по поводу их с челобитьями. В этих челобитьях они всем собором просили государя об установлении новых законов в отмену устаревших или неудобных. Государь обыкновенно соглашался, и новый закон таким образом утверждался и вносился в собрание князя Одоевского[82]. Рассматривая все эти новые законы, замечаем, что они все клонятся в пользу служилых людей (дворян) и посадских людей (горожан). Служилые люди закрепили за собою земли (которые доселе уходили от них к духовенству) и крестьян (которые все еще переходили с места на место). Посадские люди уничтожили закладничество и замкнули посады от посторонних людей, которые отбивали у них торг и промыслы и уводили закладчиков. Поэтому дворяне и горожане были очень довольны новыми законами и говорили, что «нынеча государь милостив, сильных из царства выводит». Зато духовенство и бояре не могли хвалить новых порядков, которые лишали их разных льгот; они думали, что эти порядки допущены «боязни ради и междоусобия от всех черных людей, а не истинныя правды ради». Недовольна была и чернь: закладчики, возвращенные в податное состояние; крестьяне, лишенные возможности выхода. Они волновались и были склонны уходить на Дон. Таким образом, новые законы, установленные в пользу средних классов населения, раздражали высшие классы и простонародье.

Законодательные работы были окончены уже в 1649 году, и новый свод законов, названный «Соборным уложением» (или просто «Уложением»), был напечатан по тому времени в громадном количестве экземпляров (2000) и распространен по всему государству.

§ 83. Медные деньги и их последствия. Царь Алексей своим знаменитым Уложением надеялся успокоить народ, но судьба послала ему новые испытания. Всего через год после составления Уложения, в 1650 году, разразился сильный мятеж во Пскове и Новгороде[83]. К Новгороду и Пскову были двинуты войска. Новгородцы скоро опомнились и повинились, а псковичи заперлись в городе и несколько месяцев сопротивлялись. Царь не хотел кровопролития и передал дело земскому собору. Собор постановил послать во Псков особое посольство уговорить псковичей возвратиться к повиновению и порядку, Псковичи послушались, принесли повинную и выдали зачинщиков.

Прошло лет пять, и настали новые беды. Начав войну с Речью Посполитою, царь Алексей отправился с войсками в Литву, а в это время во всем Московском государстве (1654–1655) развилась страшная эпидемия чумы, или «моровой язвы». Болезнь опустошала страну и совершенно расстроила общественный порядок. Опустели города, остановилась торговля, прекратились военные действия. Чрезвычайные расходы на войну с трудом покрывались и в обычное время; чума же окончательно подорвала средства правительства. В ужасных условиях эпидемии нельзя было собрать денег для содержания войска. Не зная, откуда достать денег, московское правительство придумало такую меру: прежде оно из привозного серебра чеканило мелкую серебряную монету – «копейки» и «деньги» (в рубле было 100 копеек и 200 денег). Теперь оно решилось эту мелкую монету делать из меди (которая была раз в двадцать дешевле серебра), но выпускать ее по цене серебряной. Иначе говоря, оно устроило из меди такие же условные денежные знаки, какими теперь служат бумажные деньги, «кредитные билеты». С 1656 года медные деньги появились в большом количестве и имели успех, потому что народ принял их доверчиво. Но прошло года два, и начались затруднения с новой монетою. Правительство неумеренно выпускало медные деньги и наводнило ими рынок. Цена медной монеты стала падать: за 100 серебряных денег стали давать и 130, и 150, и 200 медных. При счете на медные деньги товары начали сильно подниматься в цене. Тогда правительство испугалось и установило правило, по которому всякий платеж в казну надлежало делать серебряною монетою; из казны же попрежнему выдавали в народ только медь. Как только установился такой порядок, новые деньги совсем упали: за 100 серебряных требовали тысячу и полторы тысячи медных. Началась чрезвычайная дороговизна, а с нею и голод для бедных людей. «Вконец погибаем и помираем голодною смертию», говорил народ: «на медные деньги не продают, а серебряных негде взять». Доведенная до отчаяния, московская беднота в 1662 году подняла бунт. Было пущено в ход оружие; мятежников было много убито и казнено. Однако стало ясно, что нельзя оставить дело в таком положении. В 1663 году медные деньги были отменены и даже запрещены. Вместо них казна пустила в обращение свой серебряный запас.

§ 84. Движение Разина. Ряд потрясений и волнений, пережитых народом в течение пятнадцати лет, имел своим последствием усиленное бегство на Дон. Закладчики, не желавшие идти в тягло; крестьяне, скрывавшиеся от прикрепления; «гилевщики», то есть участники «гилей», бунтов, – все это уходило из государства, где стало трудно и голодно жить, в казачьи городки на Дону, с надеждою стать там свободными казаками. Но старые донские казаки, жившие на Дону оседло, «домовито», не принимали всех беглецов в свой «круг» и не считали их равными себе казаками. Полноправные казаки участвовали всем «кругом» в выборе своей «старшины», в решении войсковых дел и в дележе «государева жалованья» – тех «запасов» зерна, сукон, пороха и свинца, которые присылались на Дон из Москвы (§ 75). Новоприбылые люди не допускались в «круг», жалованья не получали и носили на Дону, в отличие от домовитых казаков, прозвище «голытьбы», «голутвенных» казаков, то есть голи. Положение такой голи было тяжело. Пахать землю казаки на Дону запрещали, боясь, что земледелие превратит казаков в крестьян и поведет к закрепощению их Москвою. Поэтому хлеба на Дону было мало; его надо было покупать на деньги, которых у голытьбы не было. Лучшие места для промыслов (охотничьих и рыболовных) были заняты домовитыми казаками, и потому голытьбе приходилось работать батраками на казачьих промыслах. Вместо воли и довольства беглецы на Дону встречали голод и зависимость. Немудрено, что голытьба волновалась и рвалась к грабежу.

В прежние годы, когда Дон еще не был заперт Азовом, можно было легко проскочить на море и там, плавая на лодках (стругах) вдоль берегов, грабить татар и турок. Теперь из Дона выхода на море не было, и потому взгляды голытьбы устремились на Волгу. Когда среди голутвенных появился смелый и решительный вожак Степан (Стенька) Разин, голытьба легко собралась в большую шайку и ринулась на низовья Волги. С разбоем плыли Стенькины казаки в Каспийское море и, достигнув его, отправились грабить персидские владения на берегах моря (от Дербента до Решта). Казачье войско произвело у персиян большие опустошения, брало города и корабли, добыло себе огромную добычу и зазимовало, укрепясь на островке вблизи персидских берегов. Весною (1669) казаки оставили Персидские области и поплыли к Астрахани, где и вступили в переговоры с царскими воеводами. Боясь казаков, воеводы отнеслись к ним мягко и пропустили их домой мимо Астрахани, отобрав лишь часть взятых ими пушек и ненужные им морские суда. Стенька явился на Дон с большою славою; его шайка привезла с собою огромную добычу и хвалилась своими подвигами. На Дону началось сильное брожение. Кругом Разина собрались толпы разной голи, всего тысяч до трех, и стали готовиться к новому походу. На этот раз целью похода было не оре, а Волга. Стенька задумывал прямой бунт против Москвы и рассчитывал на сочувствие черни, раздраженной тяжелыми условиями жизни за последние годы.

Весною 1670 года Стенька отправился на Волгу и открыл военные действия против царских воевод. Чернь и даже стрельцы действительно сочувствовали смелому атаману и легко переходили на его сторону. Разин взял города Царицын, Астрахань, Саратов, Самару. Казаки мучили и убивали воевод, дворян и вообще людей высших классов; грабили их дома и лавки; не щадили и церквей. Чернь городская помогала казакам. Из городов бунт распространялся по селам; подымались крестьяне на своих помещиков; инородцы восставали (мордва, черемисы, татары) на русскую власть и русских землевладельцев. Бунт становился из казачьего земским и распространялся на громадное пространство среднего и нижнего Поволжья. Восставшие шли не против государя; они представляли себя верными царю и высшей власти. Стенька даже распускал слух, что у него в стане находятся московские царевич и патриарх. Недовольство мятежников направлялось против тех мер, которые усиливали крепостную зависимость рабочего люда и отягчали тягло податных людей. Считая виновниками этого бояр, землевладельцев и богатых купцов, бунтовщики шли против них, избивали их и грабили и везде водворяли казацкое устройство, освобождая простой люд от податей и частной зависимости.

Так Стенька Разин дошел до Симбирска. Здесь его встретили войска князя Юрия Барятинского, состоявшие из новых солдатских полков иноземного строя. Стенька был разбит и бежал. На Волге он нигде не мог укрепиться и добежал до самого Дона. Там его схватили домовитые казаки и отправили в Москву, где он и был казнен (1671). Войско же его расстроилось и разделилось на многие шайки, которые продолжали разбойничать в Поволжье еще не один год. Понадобилось много усилий для того, чтобы рассеять бунтовщиков, отобрать у них занятые ими крепости и успокоить возмутившийся край.

§ 85. Патриарх Никон. В церковном быту того времени также происходили важные и тревожные события, связанные с деятельностью патриарха Никона. По смерти Филарета Никитича (1633) патриарший престол в Москве занимали лица небольших дарований и малодеятельные (Иоасаф и Иосиф). Значение их в государственной жизни было невелико. С поставлением же в патриархи Новгородского митрополита Никона (1652) патриаршество в Москве достигло снова такого же блеска и силы, как при Филарете. Произошло это по той причине, что патриарх Никон пользовался неограниченным доверием и любовью царя и сам по себе был замечательным человеком.

Происходил Никон из крестьян Нижегородского края. В детстве он ушел из семьи в монастырь. Там он успел приобрести много знаний и любовь к книжному чтению; он не принял монашеского сана, так как отец вызвал его из монастыря обратно домой. По смерти отца Никон женился и стал сельским священником у себя на родине. Высокий, красивый, звучно читавший, прекрасно говоривший, молодой священник получил такую славу, что был приглашен переехать в Москву. В Москве умерли все его дети; тогда он убедил жену постричься в монахини и сам ушел на Белое море, на Соловецкие острова, где и постригся (получив монашеское имя Никона взамен мирского имени Никиты). Впоследствии Никону пришлось быть в Москве и лично явиться к царю Алексею. Царь был поражен величественною наружностью сурового монаха и его сильною речью и настоял на том, чтобы Никон перешел в Москву архимандритом в Новоспасский монастырь, принадлежавший роду Романовых. Никон еженедельно являлся к царю Алексею во дворец для доклада о монастырских делах и для душеспасительной беседы. В этото время и укрепилось влияние властолюбивого и энергичного монаха на юного и впечатлительного государя. Царь души не чаял в Никоне и при первой же возможности настоял на посвящении его в архиереи: Никон был назначен митрополитом в Великий Новгород; после же кончины патриарха Иосифа (1652) царь пожелал, чтобы Никон был избран на патриаршество.

Однако, когда царь объявил Никону об избрании его на патриарший престол, Никон решительно отказался. Его долго упрашивали, и он дал свое согласие лишь тогда, когда царь обещал ему слушать его во всем, «яко начальника и пастыря и отца краснейшаго». Это обещание Никон разумел в том смысле, что ему даются особые полномочия и высшая власть. Царь поддерживал в нем такую мысль: он почтил Никона титулом «великого государя», которым в свое время пользовался, как царский родитель, патриарх Филарет. Уезжая на войну с Речью Посполитою (1654), царь поручил Никону все управление государством и попечение над царскою семьею. В руках Никона сосредоточились не только церковные, но и государственные дела. Без него ничего не предпринималось и не решалось во дворце. Никон стал как бы соправителем царя; он сам называл свое правление «державою» и свою власть открыто равнял с государевою. Так понимал Никон свое патриаршество.

§ 86. Удаление и низложение патриарха Никона. По характеру своему Никон пользовался своим влиянием и властью очень решительно и круто, требовал почтения и повиновения ото всех, скоро и жестоко наказывал ослушников. Хотя Никон устроил для церкви и духовенства много полезного, однако духовенство не любило его за его властолюбие и крутой нрав. Не любили его и придворные. Они должны были поневоле терпеть его вмешательство в государственные дела и его высокомерное отношение; но они хорошо понимали, что Никон пользуется таким значением не по праву, а только по государевой любви и милости. Естественно было среди придворных желание отнять у патриарха эту милость, а вместе с тем уничтожить его влияние и силу.

Понемногу и царь начал освобождаться от слепого подчинения Никону. Этому много содействовали путешествия молодого царя в Литву и Ливонию на театр войны. Во время походов он увидал много нового как на Руси, так и за границею. Он возмужал, приобрел самостоятельность ума и характера, сознательнее стал относиться к московским делам и людям; ему стало не нравиться открытое величание Никона. Правда, царь Алексей не изменил сразу дружественного обращения с патриархом; однако между ними стали происходить короткие размолвки и царь не раз сердился на патриарха за его самовольство. С течением времени эти размолвки становились чаще и сильнее. Наконец в 1658 году последовал окончательный разрыв. Никона перестали призывать во дворец на придворные торжества и церемонии. Однажды царь прислал ему сказать, что он гневен на патриарха за то, что тот держит себя самовластно и именуется «великим государем». Получив такое извещение от царя, не желавшего лично видеться с патриархом, Никон решил оставить патриаршество на Москве. Отслужив последний раз литургию в Успенском соборе (10 июля 1658 года), он снял с себя патриаршее облачение и уехал из Москвы в «Новый Иерусалим», иначе Воскресенский монастырь, который он сам себе устроил (в 40 верстах от Москвы) на личные средства.

С отъездом Никона наступила смута в русской церкви. Вместо ушедшего со своего престола патриарха надобно было избрать нового. Но поведение Никона не допускало до этого: хотя он сам торопил с избранием патриарха, однако о себе самом давал понять, что, оставив, московскую кафедру, он не снял с себя патриаршего сана. Выходило так, что Никон оставался патриархом, только не в Москве. Понятно, что, имея уже одного патриарха, русская церковь не могла избирать другого. Надобно было снять с Никона патриаршество. Об этом и поднят был вопрос на соборе русского духовенства. Большинство собора было против Никона и постановило лишить его сана; но меньшинство доказывало, что поместный собор не имеет такой власти над патриархом. Это так запутало дело, что оно могло быть разрешено только междуцерковным советом. Восточные патриархи изъявили свое согласие на устройство в Москве собора греческих и русских иерархов. Два патриарха лично приехали в Москву (Александрийский и Антиохийский), а два другие (Цареградский и Иерусалимский) прислали свои грамоты и представителей. В конце 1666 года составился в Москве «великий собор» для суда над Никоном; на нем присутствовало до 30 архиереев, русских и греческих, от всех главных церквей православного восока.

В ожидании соборного суда над собою Никон держал себя очень неспокойно и этим раздражал государя. Он вздумал было самовольно приехать из своего монастыря в Москву и снова занять патриарший престол; но его тотчас же отправили назад в монастырь, не позволив и дня остаться в Москве. Он пытался далее сам вступить в сношения с патриархами и писал им послания, в которых, не стесняясь, жаловался на бояр и на самого царя. Послания Никона были перехвачены и на соборе послужили тяжкою уликою против него же. Собор сначала познакомился с делом в отсутствие Никона. Затем позвали самого Никона, чтобы выслушать его объяснения и оправдания. Никон держал себя гордо и неуступчиво, вступал в споры с обвинителями и с самим царем, который в слезах и волнении жаловался собору на многолетние провинности патриарха. Собор единогласно осудил Никона и лишил его патриаршего сана и священства. Обращенный в простого инока, Никон был сослан в Ферапонтов монастырь близ Белоозера[84].

Никон действовал властолюбиво и высокомерно не только по своей энергичной и властной натуре, но и по своим взглядам на значение церковной власти. «Священство выше царства», говорил он: «священство от Бога, помазание же на царство от священства»; «Господь Бог, когда сотворил землю, повелел двум светилам светить ей, солнцу и месяцу, и чрез них показать нам власть архиерейскую и царскую, солнцем – власть архиерейскую, месяцем – царскую»; «в вещах мирских царь и архиерей не выше один другого»; «в вещах же духовных архиерей великий выше царя». Говоря так, Никон не мог смотреть на себя иначе, как на «великого государя». Но притязания Никона не имели почвы в русском быту, так как на Руси духовенство никогда не ставило себя выше князей и царей и не искало мирской власти и прямого влияния на государственные дела. Поэтому Никон не нашел себе сочувствия не только в светском обществе, но даже и в духовенстве. Его стремление к особому возвышенно патриаршеского авторитета приписывали его личной гордости и заносчивости, и собор согласно осудил Никона[85].