Истории, написанные золотым пером. Рассказы очевидцев Бйорно Ирина

Корректор Дмитрий Валентинович Гужов

© Ирина Бйорно, 2022

ISBN 978-5-4474-0602-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение.

Рождественская история, написанная для моих друзей

Принцы и принцессы живут не только в сказках, но и в жизни, и вот вчера я была на ужине с настоящим принцем. Он был высок, строен, голубоглаз и имел королевскую осанку. Был Рождественский ужин в небольшом обществе, где принц был протектором и директором. Раз в год, а именно, незадолго до Рождества, всё общество собирается на праздничный ужин с лотереей и подарками. Подарки пакуют в красивую бумагу заранее и заполняют ими несколько плотных мешков – точно как у Деда Мороза. Все подарки не обычные, а с историей, и в этом смысл этих подарков.

В тот вечер все собирались в большой зале, куда одним из последних – для большего эффекта – зашёл принц: высокий, стройный и с невозможно голубыми глазами. Принц обошёл всех собравшихся, здороваясь с каждым за руку, затянутую военной лайковой перчаткой, а женщины в ответ на его приветствие делали книксен, чуть приседая и наклоняя голову. Некоторые делали поклон элегантно, а кто-то и по-мужски смущаясь.

Потом все пошли в большую залу со свечами на праздничный ужин с жареной уткой, поросенком и десертом из вкусной рисовой каши с вишневым вареньем. Насытившись, принц скомандовал начало игры в рождественскую лотерею. Появились кости с цифрами в кожаных стаканчиках, и на стол, уже убранный после ужина, горкой выложили запакованные в красивую бумагу подарки.

Правила были простые: кубик (или по старинному – кость) бросался каждым сидевшим за столом только один раз, и при выпадении «шестерки» из кучи выбирался один подарок, а когда все подарки заканчивались, то им разрешалось брать понравившийся подарок у другого. Вот и все правила!

Принц давал военным свистком сигнал для начала игры и потом через некоторое время, известное только ему, сигнал для окончания игры. Когда же точно закончится игра, никто толком не знал – через 10 или, может, через 15 минут, и поэтому все торопились и словно дети, вырывали кубик и подарки друг у друга.

Принц всегда говорил одно и то же перед началом игры:

– Теперь посмотрим, кем же вы являетесь на самом деле. Он говорил одну и ту же фразу каждый год, предвидя, что эти серьезные люди через минуту превратятся за игрой в младенцев и будут радостно кричать при выпадении шестерки и отбирать подарки друг у друга, весело смеясь.

По свистку принца игра останавливалась, и каждый год происходило одно и то же: те везунчики, которые получили несколько подарков, благородно делились с теми, кому хронически не везло в игре, поэтому все уходили с ужина довольными и с подарками.

Подарки тут же открывались и громко обсуждались. В тот вечер я выиграла три подарка – коробку конфет, которую я отдала скучной даме, сидевшей за нашим столом – ей не очень везло в этот холодный декабрьский понедельник, бутылку со шнапсом, которую я тут же подарила моему милому соседу слева, и металлическую ручку с золотой монограммой принца и славным девизом, отчеканенным на ней. Ручка была тоненькой и явно не мужской – изящной и блестящей. Она уютно лежала в своей тёмной бархатной кроватке-коробочке, которая запиралась сверху на магнитный замочек.

В жизни не бывает случайностей, и все же жизнь полна неожиданностей. Кто мог мечтать, что я буду однажды ужинать с голубоглазым скандинавским принцем и получу в подарок золотую ручку с его монограммой? Была ли эта золотая ручка знаком свыше или случайностью? Да какое, собственно, мне до этого дело? Важно то, что этой ручкой сейчас я пишу эту историю для Вас, дорогие читатели и мои друзья!

Помните, мои дорогие, что всё, абсолютно всё может случиться в вашей жизни, если по-настоящему верить в чудеса, а ведь Рождество – время чудес, когда исполняются желания и случается невозможное.

Графиня

Посвящается моей близкой подруге, графине – Татьяне Сергеевне Ладыженской. У неё в квартире стояло кресло русского царя Александра Третьего, подаренного ему крестьянами. На этом кресле я часто сидела в гостях у Татьяны Сергеевны.

Графиня была старой и больной. У неё были распухшие от подагры ноги, грузное тело, где в крови циркулировали различные лекарства, которые она принимала с утра до вечера, и «жаба» в груди – очень точное название её сердечной недостаточности, потому что когда она дышала, в её груди всё сопело и, казалось, там жила именно не лягушка-квакушка, а жирная, пупырчатая жаба.

Она умирала. Ей было далеко за восемьдесят, и она прожила долгую жизнь, в которой она играла роль графини каждый день, а играла она эту роль с большим удовольствием. Роль срослась с ней настолько, что она сама стала верить во все те правдивые и придуманные истории из своей жизни и из жизни других графинь, которые она часто и с удовольствием рассказывала другим. В те моменты, когда слушатели замирали и открывали рот от удивления, она получала истинное наслаждение от своей жизни настоящей русской графини.

И теперь графиня сидела на своём старом, прохудившемся и вылинявшем кресле, над которым висел портрет её прадедушки, как она уверяла всех, – графа и героя русско-турецкой войны, с пушистыми бакенбардами и лошадиным лицом, и не хотела умирать.

На её шее было материно золотое ожерелье с пятью маленькими яичками Фаберже, усыпанными разноцветными камнями, с которым она не расставалась ни днём, ни ночью, а на мизинце левой руки сидело кольцо, называемое «золотой купелью», но огромного, сибирского голубого бриллианта с уникальной русской огранкой, увы, там уже не было: то ли он выпал в больнице, где она проводила всё больше времени, то ли его украли, когда она лежала в беспамятстве после очередного переливания крови.

Но эти предметы, также как и маленькая брошь с двуглавым орлом с глазами-бриллиантами, которая кочевала с одной блузы на другую, были частью её роли графини, и она ни при каких обстоятельствах не продала бы их. Без них она не чувствовала себя графиней.

Она жила в маленькой квартирке с тремя небольшими комнатами, за которую она платила из своей небольшой пенсии. Квартира была в старом доме без лифта на третьем этаже, и вот уже полгода графиня не выходила на улицу, так как не могла подняться по крутым ступенькам вверх: ноги с подагрой не держали больше её грузное тело.

Но перспектива переезда в дом престарелых для старой графини была невозможной. Только в этой квартире, заполненной старыми русскими картинами, акварелями сестры убиенного царя, портретом матери в бальном платье и мебелью из кабинета Александра третьего, она чувствовала себя графиней.

Детей у неё никогда не было, второй муж, бывший белый офицер, которого она встретила в Париже, где он коротал жизнь шофёром такси, умер, а денег на прислугу, как и на другие графские удовольствия, в её доме никогда не водилось.

Она обожала свой телефон, особенно когда он звонил, и тогда она оживала, и если это звонила женщина, графиня кричала в трубку, не давая опомниться звонившей: «Кися, а ты ко мне приедешь?». «Кисей» она называла всех подряд. Имён она уже не помнила, кроме тех, которые были ей нужны для историй, а остальные имена, нужные для нелёгкой повседневной жизни, она записывала в блокнот, всегда лежавший рядом с ней.

Так она зазывала к себе всех возможных слушателей и тех, кто мог оказать ей маленькие, но необходимые для жизни, ежедневные услуги.

Если звонил мужчина, то, независимо от возраста, она называла его «шалунишкой эдаким» и с налёта говорила всегда одно и то же: «Знаю тебя! В кровать ведь норовишь ко мне – но я тебя не люблю». Вероятно, она действительно никого не любила, кроме себя и своей роли настоящей русской графини, живущей на чужбине.

Она родилась уже на чужбине – не в России, и впервые попала в Россию уже в 80-сятых годах, на закате Брежневской империи развитого социализма. Коммунистов она ненавидела, так как вбила себе в голову, что они виноваты во всём, что случилось в далёком октябре семнадцатого.

Мама графини, фрейлина государыни, выехала из опалённой революцией России вместе с мамой убиенного в Сибири царя, её казаком и своим мужем. Фрейлина была беременна нашей графиней. Они прихватили из России кое-какую царскую мебель, картины и, конечно, компактные и умные бриллианты, которые зашили в лифы всех своих платьев.

Мама нашей графини разрешилась дочерью уже на чужбине, а крёстной матерью маленькой графини стала сама «мама русского царя», подарившая младенцу большое яйцо Фаберже, усыпанное бриллиантами и с золотой повозкой внутри.

Это яйцо теперь стояло на столике у нашей графини, и оно там находилось уже более восьмидесяти лет, но графиня не решалась отнести его к оценщику, так как боялась, что ювелир мог заменить бриллианты на стёклышки, а отличить настоящие бриллианты от фальшивых наша графиня не могла.

Мама её так и не выучила язык той страны, которая дала приют ей и её мужу, поэтому в доме у них была русская, красивая речь времён Царского Села, пересыпанная французскими выражениями. Так эта русская речь времён первой мировой войны и застыла в этой аристократической русской семье, ведущей борьбу за существование в новой для них, дождливой и не слишком приветливой, скандинавской стране.

Мама графини занималась русской церковью, ставшей центром русской эмиграции, а отец добывал деньги на существование, работая консультантом по продаже недвижимости в крупной международной фирме. Он быстро выучил новый язык и даже получал удовольствие от этой новой для него, «рабочей» жизни.

Маленькая графиня окончила частную школу и вышла замуж за немецкого барона без денег. Тут разразилась война, и её барон уехал в войска Гитлера, а она потеряла работу лаборантки из-за своей немецкой фамилии и принадлежности мужа к войскам фюрера.

Она продолжила общественную работу в русской церкви, где они открыли лазарет для русских солдат. Её вера в Бога была активной и заключалась в организации всего, что связано с церковью, включая и финансовую часть. Это давало ей немного средств к существованию и возможность исполнять роль графини. Она выступала часто по местному радио и писала статьи в женских журналах, где рассказывала истории о русской церкви и своей личной истории русской графини на чужбине.

Теперь эти старые, зачитанные журналы с её интервью и пожелтевшими от времени страницами пылились на журнальном столике, ожидая прихода гостей, заглядывающих к ней всё реже и реже. Для них она хранила свои личные истории, которые отточила за долгие годы практики, повторяя их снова и снова.

Особенно ей нравилась история о лестнице, которую держат ангелы, а души умерших поднимаются по ней в небо. Эту историю она рассказывала часто, как пример русской веры в Бога. Теперь же, когда она состарилась и была больна, она ни за что не хотела согласиться, что пришло время ей самой подняться по этой лестнице, увитой цветами и поддерживаемой ангелами, предпочитая пить лекарства и страдать, но быть на земле и играть роль графини. Кто знает, что ждёт её там, на небесах, и какую роль ей суждено играть в обществе Бога? Роль земной графини её устраивала, и она ни за что не хотела с ней расставаться.

Графиня закрыла глаза, неумело подведённые старческой, трясущейся рукой, и сон сморил её больное тело. Но даже во сне ей снились поклонники, бриллианты и она, юная и красивая, танцующая на балу. То был только сон.

Графиня обманывала себя всю жизнь, не видя, что происходит вокруг ни в этой маленькой скандинавской стране, ни в далёкой и непонятной для неё России, убаюкивая себя и других сказками о царях, графинях и принцах. Такова была её роль в этой жизни. И она играла эту, доставшуюся ей благодаря случайности, роль до самого последнего дыхания.

В тот день она уснула в своём старом выцветшем кресле навсегда, доиграв до конца свою роль последней, настоящей русской графини.

Дар

Каждому в жизни дан дар. Кому – маленький, кому большой, кому – на время, кому навсегда. Каждому без исключения. Дар писать книги и делать новые открытия, дар утешать людей или дар развлекать и отвлекать их от проблем, дар прощать и дар любить. У каждого – свой.

Димитрий получил от судьбы странный дар, каких мало в мире – он мог отличить фальшивые деньги от настоящих, напечатанных в национальном банке. Мог он отличить и фальшивую подпись на чеке от настоящей. Как он это делал – он не знал, как не знает знаменитый повар, сколько класть соли или специй в свой соус – он просто это чувствует. Так и Димитрий чувствовал деньги, чувствовал всем телом, мозгом, пальцами, как чувствует музыку пианист, как чувствует женское тело любовник – всеми клетками, всем существом. Он работал в госбанке в отделе финансового криминалитета уже много лет. Таких специалистов как он, работающих без ультрафиолетового света и инфракрасных лучей, без каких-либо аппаратов, кроме старинной лупы, оставшейся ему от его дедушки, – были считанные единицы во всём мире.

Его вызывали как эксперта для решения спорных дел о подделке подписей на завещаниях и других ценных бумагах, и он никогда не ошибался. Труд его оплачивался довольно неплохо, позволяя ему иметь домик с садиком, машину и небольшую пенсию в частном страховом агентстве. Работу он любил, как и свою холодную, продуваемую ветрами скандинавскую страну с самой социалистической системой распределения благ среди населения.

Здесь не было ни особо богатых, ни особо знатных, и простой шофер был так же почитаем, как и директор банка. К этому Димитрий привык, хотя он и отличался от других скандинавов, а именно – своей фамилией. Его фамилия указывала на принадлежность к истории России. Он назывался Димитрий Романов, был князь и выживший потомок боковой ветви Романовых, отпочковавшихся от избежавшей репрессий семьи Петра Третьего, и был выжившим потомком Петра Великого. Родился он в Швейцарии, но переехал в Скандинавию давно, когда женился вторично на своей скандинавской, нетитулованной жене.

Они жили много лет в тени бурь, бушевавших в России в связи с перестройкой и построением русского мафиозного капитализма, но до них доносились слухи о желании некоторых кругов России восстановить Романовскую династию и посадить на патриархальный трон ответственного за судьбы великой и многострадальной страны.

Димитрий политикой не интересовался, хотя играл определённую роль в русском эмигрантском обществе, переселившемся в Скандинавию ещё со времён казни Николая Второго с семьёй и бегства матери Николая, маленькой хрупкой и кукольно-красивой Минны – Марии Федоровны, великой русской княгини и дочерью скандинавского короля, твёрдо сидевшего на своём троне и любимого народом дождливой сказочной страны.

Димитрий Романов входил в небольшой круг титулованных особ, ещё живущих в Скандинавии с их русским базаром, яйцами Фаберже и картинами великой княгини Ольги, умершей в Канаде в бедности и забвении. Эти осколки русской империи эпохи Николая Второго собирались вместе по случаю дней рождений, отпеваний умерших и русской пасхи, играя в старую жизнь. Хотя его русский был нечистым и с сильным французским акцентом, он приходил на эти собрания со своей необычайно прямой осанкой, протягивая аристократическую руку для приветствия, но руку эту никто не целовал, а современных фамильярностей с воздушными поцелуями вокруг щек он терпеть не мог.

Именно на этих сходках он чувствовал свою голубую кровь дома Романовых очень явно, но, вернувшись домой в маленький домик с садиком, где все надо было делать самому, – он чувствовал себя другим, не голубокровным Романовым, а специалистом по фальшивым банкнотам, почти единственным специалистом в мире, и этим он гордился больше всего.

Россия – всегда такая непредсказуемая – вдруг почувствовала великую любовь ко всему Романовскому, царскому, ушедшему в прошлое, пытаясь залатать кровавые дырки в своей истории, и настояла на перезахоронении изгнанной из России маленькой Минни, лежавшей с далекого 1928 в соборе Роскилле, где захоронены славные скандинавские короли и королевы. Её решили вернуть в Российские чертоги и перезахоронить рядом со своим законным русским мужем, Александром Третьим, которого она особо не любила и даже боялась, но такие политические браки были в её время в моде, и она не могла отказать отцу. Тот же сосватал её сначала за кроткого и интеллигентного великого князя России Николая, старшего брата Александра. Неприятным было то, что когда Минни почти влюбилась в Николая, тот внезапно скончался в Ницце. Но вернемся к истории Димитрия Романова.

На перезахоронение Димитрий был конечно приглашен, как представитель дома Романовых. Ему и его нетитулованной жене прислали билет первого класса от правительства Путина, и он, вместе с представителями скандинавского королевского дома, отправился на свою первую встречу с неизвестной ему Россией.

Его встретили с помпой, красной дорожкой от самолёта в здание аэропорта, первоклассной гостиницей, которую он никогда бы не смог оплатить сам, и с царскими почестями. У него был персональный гид в виде длинноногой, умело накрашенной русской Наташи, похожей чем-то на Наташу Ростову, которая была с ним и его женой везде: и при захоронении Минны, и при поездке в золоченый Петергоф, и при экскурсии в Зимний. Наташа организовывала билеты в первый ряд на Кировский балет, ужины на Невском и поездки в другие дворцы, где раньше коронованные и безвинно убитые родственники Димитрия Романова устраивали балы, обеды и просто жили.

В одном из таких загородных дворцов Димитрий встретился с делегацией официальных лиц, которые робко спросили, как бы он отнесся к дарственной на этот небольшой дом в сотню комнат, находившийся в часе езды от Петербурга и нуждающийся в хозяйском присмотре и царственном кошельке для сохранения и реставрации. У Димитрия похолодело всё внутри. У него еле хватало средств на его крошечный дом с садиком, а тут – целый дворец.

– Нет, спасибо, я привык жить в Скандинавии, – ответил вежливо Димитрий, а потом они долго обсуждали это предложение с женой в отеле, примеривая на себя жизнь и расходы во дворце.

Нет и ещё раз нет! Если только его выберут русским царем и щедро наградят деньгами, а так он не вытянет и месячного расхода на этот дворец. Но дворец ему откровенно понравился, так же, как и русские почести, и длинноногая Наташа, но все это было как мираж, ворвавшийся в его простую жизнь банковского работника по борьбе с подделками денежных купюр.

И он вернулся домой в родную, пусть небогатую, но понятную Скандинавию, в свой маленький дом с садиком и к работе в Национальном банке. Ему был дан только один дар – видеть фальшивые купюры, а не управлять непонятной и опасной Россией, где царям посылали пулю в висок, а потом приглашали родственников занять место убиенных.

«Нет уж! Пусть другого Романова-дурака найдут! А мне и здесь хорошо!» – так думал один из потомков дома Романовых, идя на работу в Национальный банк, где у него был свой кабинет с креслом и компьютером и шкаф с делами о фальшивых купюрах, многие из которых были изготовлены в этой непонятной и неразгаданной никем России.

Пер Гюнт

Люси проснулась в начале десятого. Ей спешить было некуда. Она лежала в своей спальне на удобной полуторной кровати и наслаждалась медленно развивающимся сценарием ноябрьского, уже по-зимнему холодного утра. За широкой двойной дверью была спальня её мужа, откуда доносилось ровное и громкое похрапывание, прерываемое присвистами. Он ещё спал.

Они пришли домой вчера после званого ужина в обществе, где были почетными и навечно прикрепленными членами, не поздно – около одиннадцати вечера, но спать легли довольно поздно, потому что Люси не могла уснуть, думая о своей ушедшей куда-то молодости, а её муж долго пил виски с содовой в своём кабинете и спать лег около часу ночи. Так было почти всегда – две спальни, две жизни и одна общая судьба.

Муж Люси был разжалованным в графы принцем, не очень умным и на редкость уродливым представителем умирающего дома Глюксбургов, где родственное кровосмешение привело к созданию слабоумных, а иногда и умалишенных, уродливых представителей земной расы избранных.

Графиня Люси – а именно такой у неё был титул после замужества на этом уродливом, лошадинообразном принце, у которого была крупная, плохо державшаяся на слишком широких плечах голова и выступающая вперёд лошадиная челюсть с крупными, серыми от табака, зубами – в семье Глюксбургов табак и алкоголь были в крови. Она должна была бы стать принцессой, но семья, крепко сидевшая на древнем троне, побоялась конкуренции возможных детей Люси и откупилась от нежелательного принца большой суммой денег, в которых он всегда нуждался, имея пристрастие к дорогим коньякам и лошадиным бегам.

После свадьбы с нетитулованной цветочницей Люсей принц был разжалован в ранг графа, и его дети не могли больше претендовать на трон, зато ему была положена пожизненная пенсия, выделяемая из королевской квоты, которую платило правительство из налоговых денег этого государства с тысячелетней традицией королевского, теперь уже больше игрушечно-туристического, правления.

Люси так и не стала принцессой, но об этом она и не сожалела. Ей, дочери простого плотника и домохозяйки, которая открыла цветочный магазин не так далеко от дворца, где жил этот уродливый и не слишком умный принц, все равно повезло: однажды он зашел в её магазин, гуляя по парку около своего небольшого, но уютного замка, стоящего среди вековых буков, и, увидев её маленькую, хрупкую фигуру и большие, круглые серо-голубые глаза, – казалось, с первого взгляда влюбился в эту цветочницу. Он купил букет летних цветов – стоял знойный август – и подарил их ей прямо в магазине, чем вызвал у Люси улыбку, осветившую её милое лицо. Она не получала цветы ни от кого в жизни, а прожила уже на земле сорок лет, так и не выйдя замуж.

Через день этот уродливый принц пришёл опять, попросив у неё три букета роз с доставкой во дворец, и – он подчеркнул – личной доставкой.

Когда она пришла уже к вечеру во дворец и постучалась в чугунные ворота, которые бесшумно открылись перед ней, она увидела то, о чем мечтает любая девочка в розовом детстве – дворец, достойный принцессы, с большими старинными лампами, коврами, мебелью времён Наполеона и запахом аристократии, табака, собачьей шерсти и свежего кофе.

Принц принял её в своём мужском кабинете с английскими глубокими кожаными креслами Честерфилд, стоящими у растопленного камина, и свежим кофе на мраморном мозаичном столике.

Люси села на кончик кресла и с улыбкой окинула взглядом старинную комнату. Вошла служанка в переднике и наколке – она была полной и в годах. Люси улыбнулась ей и отдала букеты с розами, та вышла куда-то и тут же вернулась, чтобы налить в крошечные чашечки королевского фарфора душистый кофе из старинного серебряного кофейника.

Люси подняла глаза на уродливого принца. Он сидел с открытым ртом, и его лошадиные, выступающие вперёд зубы грязно-серого цвета расплывались в доброй улыбке. Он ничего не говорил, но показывал на чашку. Люси поднесла чашку к накрашенному розовой помадой рту и улыбнулась.

– Спасибо, очень вкусно. Я вложила счёт в букет – вы можете заплатить мне позже.

Про себя она решила, что таким образом он зайдет в её магазин ещё раз. Но она ошиблась. На следующий день пришёл курьер из дворца с конвертом, в котором лежали деньги за три букета, но под деньгами лежало ещё и письмо – приглашение на королевскую охоту, сезон которой открывался через месяц.

Целый месяц она готовилась к этому дню: купила новое пальто, подстриглась, сделала маникюр, и в день начала королевской охоты она была готова – на всё. Это был единственный шанс, который даётся в жизни любой, она точно знала – любой женщины – и пропустить его было нельзя! Она заплатила за такси, хотя денег у неё было в обрез, и подъехала к лесу, где была охота, за полчаса до назначенного времени.

Она вышла из машины и стала прогуливаться по парку, пытаясь скоротать время. Тут она увидела подъехавший «мерседес» – уже не новый, из которого вышел её уродливый принц – тогда он был ещё принцем. Он радостно подошёл к маленькой, изящной Люси и взял её под руку.

Он был гораздо выше её, и ей приходилось задирать голову, чтобы заглянуть в его мутные, выпуклые, остекленевшие глаза непонятного цвета, но она уверенно шла с ним в направлении к группе уже собравшихся охотников, среди которых выделялась фигура его величества, курившего бесконечные сигареты в этот уже холодный, осенний день.

С этого дня судьба Люси изменилась. Всё меньше времени она проводила в своём цветочном магазине и всё больше – в небольшом дворце, стоявшем в тенистом парке. Они стали ужинать вместе, ходить на приёмы, концерты, и через полгода уродливый принц предложил Люси руку, сердце и дворец – мечту каждой девушки. Даже если принц – уродлив, страна, с её возникающими из воды малюсенькими островами, так же внезапно погружающимися под воду – кажется игрушечной, а дворец всё-таки требует капитального ремонта.

Но в главном дворце весть о помолвке принца-тугодума на приятной маленькой цветочнице восприняли как угрозу – а вдруг у неё родятся от этого урода дети, да ещё претендующие на трон? И в главном дворце на площади со статуей на коне решили: принца по случаю женитьбы на цветочнице – разжаловать, откупившись от него деньгами и дав ему и Люси титул графа и графини. На том и порешили. Решение было тайное, поэтому никаких следов в главном архиве этого маленького государства не осталось.

Но после их свадьбы, не слишком пышной и без присутствия королевских особ, принц получил письмо от своего коронованного родственника о разжаловании его в «графы» навечно, вместе с детьми и внуками, и о пожизненной пенсии ему и новой графине Люси – с ударением теперь на конечном слоге – Люси»». Подпись и печать.

Так что Люси была принцессой только один день, но после этого она стала графиней, что было не так уж и плохо. Она переехала во дворец, стоявший в тенистом парке, и стала частью жизни своего мужа, хотя и уродливого и не очень умного, но зато королевской крови. Она быстро усвоила то, что у неё теперь была особая роль, за рамки которой выходить нельзя, как например, давать интервью в газеты о том, что она видела и знала о королевской и графской жизни. Все это должно, абсолютно должно и навсегда – оставаться тайной для простых людей, живущих в этом островном государстве, иначе голубая кровь теряла свой смысл.

Люси включилась в работу – если это можно было так назвать – своего мужа: быть почетным членом или куратором многочисленных обществ, стоявших в очереди, чтобы заполучить их как членов – для представительства и помпы. Они участвовали, но не на первых ролях, в званых ужинах и даже королевских балах, где им по рангу полагались последние роли в длинной цепочке королевской иерархии, но она не обижалась. Она никогда и не мечтала стать графиней, поэтому была мила, улыбчива и благодарна. Много раз она увозила своего мужа в состоянии алкогольного столбняка с таких званых вечеров, но запретить ему пить она не могла – ведь она была простая цветочница, дочь хорошего плотника, а он был из семьи Глюксбургов.

В нескольких обществах – не таких значимых, как общество королевских стрелков, – они играли первые скрипки, и вчера они вернулись с такого званого ужина, где чествовали героя-адмирала, умершего более трехсот лет назад, но объединившего небольшую часть людей, живших в их игрушечной стране, под своей эгидой. Эти люди вчера устроили поминания морского пирата шестнадцатого века, воевавшего против самого Карла Двенадцатого и бывшего большим забиякой. Адмирал был славен тем, что умер на дуэли в тридцать лет и даже без права похорон в церкви.

Собравшиеся в тот вечер были бывшие морские волки, мечтавшие о битвах, маневрах и «чистой», старой, патриархальной стране. Здесь не было ни одного представителя других наций. Да и кому было интересно быть членом товарищества давно умершего морского забияки? Только тем, кто хотел отгородить себя от современного общества – безродного, без традиций и лояльности, куда-то вечно спешащего и не помнящего ничего, кроме денег и сиюминутных, меняющихся как ветер, развлечений и удовольствий.