Засада. Спецназ 1941 года Пивень Сергей

7

Пилот «Мессершмитта», открыв дверь, буквально ввалился в комнату, распространяя вокруг себя запах бензина и масла. Курт Науманн лежал на кровати и листал журнал. Увидев Майнца, бесцеремонно прошедшего к столу и принявшегося стягивать летный шлем со своей головы, нахмурился, предчувствуя что-то недоброе.

— Что случилось, Генрих? У тебя опять плохое настроение?

Майнц промолчал, налил себе в стакан воды и залпом выпил. Науманн про себя усмехнулся: вчерашняя попойка не прошла для пилота «Мессершмитта» даром — с утра его мучило похмелье, голова раскалывалась от боли, так что пришлось дать ему таблетку, которая хоть немного облегчила его страдания.

— Наоборот, Курт! Сейчас я чувствую себя отлично!

Науманн с интересом посмотрел на приятеля, отбросил журнал в сторону, потом сел на кровати, свесив ноги на пол.

— Говори, Генрих. Ты же знаешь — я не люблю этих театральных пауз.

Майнц, поставив пустой стакан на стол, засмеялся.

— Я нашел аэродром, Курт!.. Теперь можно перебазироваться. Поле широкое, к тому же практически рядом расположена одна из наших пехотных частей. Там намного безопасней, чем здесь.

— Ты доложил об этом майору Реммеру?

Генрих скривил лицо.

— Пока нет… Имею я право хотя бы умыться, перед тем как идти к начальству?

— Ты нарываешься, Генрих… — покачал головой Науманн, с сожалением взглянув на приятеля. — Могу точно сказать, что такого отношения к себе майор не простит. Он явно воспримет твое поведение как вызов и неуважение к нему с твоей стороны, подрыв его авторитета как командира.

— Об аэродроме я доложил по рации дежурному. Тот, конечно же, все передал майору. Так что, я уверен, Реммер уже знает об аэродроме…

— Не тешь себя иллюзиями. Даже если и так, все равно ты должен действовать по уставу…

Майнц прошел к своей кровати, снял со спинки полотенце и вытер им лицо. Перед этим на гвоздик, прибитый к стене, повесил свой летный шлем.

Сегодня утром, проснувшись раньше Науманна, он почувствовал, как кружится голова: пришла неминуемая расплата за вечер, проведенный с бутылкой спиртного. Он вышел на улицу и долго умывался холодной водой, стремясь привести себя в чувство. Но облегчение наступило лишь тогда, когда Курт поделился с ним таблеткой от головной боли. Но страдания на этом для него не закончились. Майор Реммер довольно долго распекал его за невоздержанность к алкоголю и, как и предполагал Науманн, пообещал указать о его пагубной привычке в своем рапорте, который ляжет в его личное дело. И это несмотря на наличие у него, Генриха Майнца, высоких покровителей в руководстве люфтваффе. Майнц не сомневался, что Реммер подстрахуется: приложит к своему рапорту письменные показания свидетелей его вечерней попойки. Он вполне допускал и такой вариант, когда и Курт, не имея связей, которые бы уберегли его от возможных неприятностей по службе, покажет так, как потребует от него Реммер. Майнц не хотел себе признаться в том, что, по сути, майор был прав: на него, Генриха Майнца, возложена задача поиска нового аэродрома, а своим поведением он фактически срывал ее выполнение. Тем не менее, немного придя в себя, в полдень он все-таки вылетел на задание. Взлетел нормально, прошелся над Коростелями, оставил позади Гиляровку — два села, расположенные неподалеку от аэродрома, потом взял курс на восток, в сторону фронта. Долго летел над лесом, потом свернул южнее, и вскоре пошли засеянные хлебом поля, которые русские не успели сжечь в июне, когда отступали. Удивительным для Майнца было то, что он практически не видел холмов — земля, расстилавшаяся внизу, казалась ровной, словно поверхность стола. Один раз встретился в небе с «Фокке-Вульфом»: подлетел ближе и в знак приветствия помахал летчику рукой. Тот в ответ мотнул головой, давая понять, что приветствие принял. Погода была идеальной: легкие перистые облака, заполонившие небо с самого утра, теперь исчезли, встречный ветер был в пределах допустимого, позволяя не тратить горючее сверх нормы. Русская авиация также не беспокоила. Крепко вцепившись в штурвал, Майнц усмехнулся: да и как она могла беспокоить, если, во-первых, фронт был далеко, а во-вторых, русские потеряли большое количество своих самолетов в первую же неделю войны. Летай — не хочу!.. Внизу по проселочным дорогам и шоссе непрерывным потоком двигались на восток пехотные и моторизованные части вермахта, по железной дороге в ту же сторону шли эшелоны с танками и орудиями. Однажды он увидел длинную колонну русских военнопленных, которую вели на запад. В другом месте где-то сбоку промелькнула охваченная огнем деревня, жители которой, понял он, по всей видимости, оказывали помощь партизанам. В таких ситуациях, согласно директивам, сами деревни полностью сжигались, а жители либо отправлялись в концлагеря, либо уничтожались на месте. Наблюдая за всем происходящим, Майнц воодушевился: только с высоты птичьего полета можно было оценить, какая страшная сила катится на восток. Майнц был уверен, что русским не устоять против такой громады. Сам он неоднократно представлял себя за штурвалом самолета, под крыльями которого будет трепетать столица русских — Москва. И не важно, что это будет за самолет — истребитель или бомбардировщик. Важным было другое: он хотел почувствовать себя сопричастным к разгрому русских, когда они окончательно капитулируют, и ту огромную территорию, которую, по словам министра Розенберга, они несправедливо занимали до войны, начнут осваивать ее истинные хозяева — немецкие колонисты, нордическая раса арийцев.

Подходящее место для нового аэродрома Майнц отыскал, когда внизу промелькнула излучина реки и по обоим берегам пошли необработанные поля, видимо, использовавшиеся в качестве пастбищ. Произошло это после того, как он сменил курс самолета с востока на юго-восток. Место было вполне подходящим: плотно утоптанная земля не позволяла шасси самолета вязнуть в почве. А это было самым главным. Майнц несколько раз пролетел над понравившимся ему местом, покружил над ним, опускаясь все ближе и ближе к земле, убедился в своей правоте и только потом поднял самолет вверх. К тому же примерно в километре от этого места раскинулось большое село, пролетев над которым Майнц заметил какую-то расквартированную там немецкую пехотную часть. Это было как нельзя кстати применительно к системе обеспечения безопасности нового аэродрома. И хотя у летчиков имелась своя охрана, но лишние солдаты, находящиеся к тому же недалеко, можно даже сказать совсем близко, вовсе не помешали бы.

Достав карту, Майнц сделал на ней пометку карандашом, обведя место нового аэродрома красным кружком. Раньше над этим районом в поисках новой посадочной площадки он не летал, что было, как теперь оказалось, его большой ошибкой. Отдавая предпочтение полетам только в восточном направлении, он не учитывал местной топографической особенности: на восток леса тянулись огромным сплошным массивом, в котором отыскать нужную по размерам площадку было весьма проблематично, а вот чуть южнее лес понемногу редел, часто рвался в клочья, образуя обширные рощи и дубравы. Были здесь и реки, прорезающие территорию своими руслами.

Сообщив дежурному о выполнении задания, Майнц развернул самолет и лег на обратный курс. Боль в голове понемногу утихла, настроение сразу же улучшилось. Он даже принялся насвистывать про себя мотив старой немецкой песенки. Когда под крыльями самолета вновь замелькал непроходимый дремучий лес, Майнц взглянул вниз и заметил на узкой дороге, петлявшей между деревьев, запряженную лошадью телегу. Конь с трудом тащил воз с сеном, на котором сверху сидел старый крестьянин и подгонял животное кнутом. Майнц взглянул на приборную доску — горючего было более чем достаточно. Лицо тут же расплылось в улыбке — пилот в предвкушении очередного зрелища оторвал руки от штурвала и потер ладони. Выправив самолет прямо по лесной дороге, Майнц опустил машину ниже, поймал в прицел телегу и сразу же нажал на гашетку пулемета. Крестьянин, понявший, что сейчас произойдет, ловко спрыгнул на землю и скрылся за ближайшими деревьями. Пули прошили сено насквозь, потом ударили по крупу лошади. Конь от ужаса и боли заржал, хотел было рвануться вперед, но не сумел, подогнул колени, а потом завалился на бок и принялся хрипеть в предсмертных судорогах. Майнц взглянул вниз: в повторной атаке не было никакого смысла — лошадь умирала, а гоняться за стариком по лесу вовсе не входило в его планы. Он знал, что об этом «недочеловеке», как называл всех славян фюрер, позаботятся рыскающие по селам карательные зондеркоманды. Поэтому, развернув самолет, он резко увеличил скорость и вскоре благополучно приземлился на своем аэродроме.

Теперь, растянувшись на койке, Майнц старался мысленно представить свой предстоящий разговор с майором Реммером. Тот был ревностным служакой, к тому же педантом, а с такими людьми, как стало ему понятно, нужно держаться настороже, даже если у тебя имеются довольно высокие покровители в люфтваффе. «Уж не является ли майор секретным сотрудником СД — службы безопасности? — подумал Майнц. — Слишком равнодушно он относится к тому обстоятельству, что я прихожусь родственником самому Эрхарду Мильху — заместителю командующего авиацией Германии».

Майнц довольно много видел настоящих офицеров люфтваффе, чтобы не разглядеть, что поведение майора было несколько иным. Так мог вести себя лишь уверенный в своих силах человек, чувствующий за своей спиной поддержку могущественной структуры, каковой могла быть лишь служба безопасности или же абвер — армейская разведка.

Услышав, как стукнула входная дверь, Майнц усилием воли вернул себя в реальный мир. Бросив взгляд, понял, что идти на доклад ему не потребуется: у дверей стоял майор Реммер собственной персоной. Худощавый и высокий, с резкими чертами лица, он напоминал хищника, готового броситься на свою добычу.

Майнц и Науманн вскочили с кроватей и встали по стойке «смирно». Реммер прошел внутрь, остановился возле стола и взглянул на обоих летчиков. Вначале на Науманна, потом на пилота «Мессершмитта».

— Что-то я не вижу, Майнц, чтобы вы спешили на доклад. — Голос Реммера прозвучал на удивление спокойно. — В чем дело?.. Или вы забыли инструкцию?

Майнц все еще надеялся, что найдет с майором общий язык, поэтому ответил достаточно сухо и смиренно, без надменных интонаций:

— Виноват, господин майор. Больше не повторится…

Реммер метнул на пилота пристальный взгляд, желая, видимо, увидеть на его лице выражение ухмылки, но Майнц держался ровно и был непроницаем.

— Докладывайте, что вы там обнаружили. — Майор дождался, пока летчик развернет на столе карту района, затем добавил: — Прошу говорить конкретнее и не упускать деталей…

Летчик четко и обстоятельно доложил о своем полете, показал на карте обнаруженное им место для нового аэродрома, не забыл упомянуть и про обстрел крестьянской телеги с сеном. Реммер слушал внимательно, не перебивал. Когда Майнц закончил свой доклад, майор неожиданно улыбнулся и, обведя летчиков многозначительным взглядом, заметил:

— Что ж, господа, за время нашей совместной службы вы, вероятно, уже успели усвоить, что я требую от своих подчиненных четкого выполнения своих приказов… Не так ли?

— Так точно, господин майор… — ответил Науманн. Майнц ограничился лишь кивком головы, не понимая, куда клонит Реммер.

— Так вот… — продолжил тот… — Несмотря на некоторые огрехи, считаю, что вы неплохо справились с поставленной задачей. А потому властью, данной мне командованием, я принимаю решение о переводе вас на фронт. Для вас наступило время сразиться с большевиками, показать им силу немецкого оружия и силу своего характера. Я знаю — вы давно ждали такого решения. Не правда ли?

Оба летчика переглянулись друг с другом, все еще не веря тому, что только что сказал майор. Для них это было полной неожиданностью. Еще сегодня утром он гневно распекал их, а теперь вот произнес то, о чем они сами шептались друг с другом с того момента, как неделю назад их перебросили на этот аэродром и приказали бомбить и стрелять по мирным селам и их жителям.

— Это так неожиданно, господин майор!.. — начал Майнц, удивленно уставившись на Реммера. — А как же новый аэродром, что я отыскал сегодня? Все зря?..

— Не волнуйтесь, Майнц, ваша работа не прошла даром. На обнаруженном вами месте будут базироваться новые летчики, а ваша миссия окончена. Поздравляю вас с выполнением задания, господа!.. — Затем, неожиданно повернувшись к Науманну, майор сказал: — Мне нужно поговорить с Майнцем наедине. Оставьте нас…

Когда пилот «Юнкерса» вышел, Реммер, строго взглянув на Майнца, заметил: — Сегодня удачный день, и я не хочу портить его. Вы должны понимать, Майнц, что я не желаю ни вам, ни Науманну зла, я все делаю на благо Германии, и мне не хотелось бы, чтобы ваша дальнейшая карьера была подпорчена из-за какой-то нелепой ошибки, которую вы допустили, устроив попойку. Как я и обещал вам сегодня утром, я изложил об этом случае в рапорте… — Майор постучал пальцем по верхнему нагрудному карману, показывая, что именно там лежит данная бумага… — Однако я решил закрыть глаза на это правонарушение с вашей стороны. — Реммер криво усмехнулся, достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и разорвал его на мелкие кусочки, которые бросил в корзину для мусора, стоящую в углу помещения. — Я прошу вас не забывать об этом, Майнц… Никогда не забывать. Думаю, понятно и то, что о нашем разговоре тоже никто не должен знать. — После короткой паузы добавил: — И еще: завтра мы снимаемся с места, так что прошу начать подготовку к перебазированию прямо сейчас.

Едва за Реммером захлопнулась дверь, как в помещение буквально влетел Науманн.

— Что он тебе сказал? — спросил он, сгорая от любопытства. — Майор сегодня сам не свой, его как будто подменили!..

Майнц тоже ничего не мог понять — Реммер повел себя более чем странно. Ясно было одно: поведение майора было продиктовано какой-то причиной, которая была им неизвестна. Поэтому ответил приятелю просто:

— Сказал, чтобы мы готовили самолеты к перебазированию. Завтра мы улетаем отсюда…

8

Вернувшись в свою палатку, где находился его командный пункт, Реммер вызвал к себе начальника охраны аэродрома Штольца. Рослый гауптман предстал перед майором сосредоточенным и мрачным, поднял руку, как положено, гаркнул «Хайль Гитлер» и замолчал, ожидая приказа. Реммер не торопился, опустив голову, рассматривал на столе бумаги, сортировал их в две стопки, и лишь когда окончил это делать, оторвал голову от стола и посмотрел на вошедшего гауптмана.

— Наше местопребывание тут подходит к концу, Штольц. — Голос Реммера звучал напряженно. — Вернее сказать, наша миссия оканчивается здесь, чтобы продолжиться в другом месте. — Майор взял в руки карандаш, встал из-за стола и прошел к стене палатки, на которой висела карта, испещренная красными и синими пометками, жестом подозвал к себе Штольца и обвел карандашом нужное место. — Вот здесь Майнц нашел новый аэродром, и именно туда вы должны будете выдвинуться со своими солдатами. Но сначала необходимо съездить в Белосток и получить соответствующие распоряжения от командования. Выдвигаемся завтра, а сегодня оставшуюся часть дня посвятите подготовке. Нужно засветло слить с бочек горючее и заправить им самолеты, что останется — сжечь. Я свяжусь с технической службой — после нашего ухода пусть разберут все строения, уберут вышку и увезут пустые бочки. Выполняйте…

Штольц вышел, и Реммер остался один. Пройдя в угол палатки, он одернул ширму, за которой показалась неубранная кровать. Постель была смята и выглядела довольно грязно. Не утруждая себя возможностью раздеться, майор повалился на кровать, понимая, что сегодняшняя ночь будет для него на этом месте последней. Что ж, в конце концов, это должно было когда-нибудь закончиться. Когда две недели назад его вызвал к себе генерал Бреме и приказал выдвинуться на этот импровизированный аэродром, куда он назначается начальником, Реммер и представить себе не мог, чем ему предстоит заниматься. Бреме тогда не удосужился ничего ему объяснить, сославшись на секретность, но, надо отдать ему должное, предупредил — задание будет необычным. Правда открылась внезапно: на аэродроме было всего два самолета — истребитель и бомбардировщик, летчики которых должны были бомбить и обстреливать близлежащие села и убивать мирных жителей. Это больше походило не на военные действия, а на карательные операции, но Реммеру было не привыкать — в далеком тридцать четвертом, после «ночи длинных ножей»[2], он вместе с другими тогда молодыми офицерами люфтваффе принимал участие в уничтожении оставшихся штурмовиков Рема — некогда всесильного главы СА. Возможно, как догадывался майор, тот его карательный опыт сыграл немаловажную роль в принятии командованием решения о назначении его на эту должность, в которой он пребывал до сегодняшнего дня. Все разрешилось утром, когда Майнц улетел на своем самолете искать новый аэродром. Радист принес Реммеру сообщение от генерала Бреме: как только такой аэродром будет найден, он, майор Реммер, должен прибыть в Белосток с личным составом, за исключением летчиков, которые на своих самолетах должны были перелететь ближе к линии фронта в распоряжение командующего авиацией группы армий «Центр». При этом Бреме сделал оговорку: если Реммер посчитает подготовку пилотов к реальным боевым действиям вполне достаточной. Если же нет, пилоты должны будут перебазироваться на новое место и продолжить заниматься тем, чем они занимались последнюю неделю. Майор сразу прикинул: в этом случае за летчиками последует и он сам, а этого ему вовсе не хотелось. Хотелось иного: сидеть в кабинете и спокойно заниматься штабной работой, что он в последнее время и делал. К тому же он достоверно знал, что у одного из летчиков — пилота «Мессершмитта» Майнца в родственниках ходит сам замкомандующего люфтваффе Мильх — правая рука Германа Геринга. Ссориться с Майнцом было себе дороже. Выпорхнув из-под его опеки, этот юнец мог начать мстить, что означало верный конец карьеры. Пусть уж лучше эти молодые летчики будут делать то, о чем они так долго мечтали, — биться с русскими в небе, возможно, там и погибнут, но отвечать за это будет уже не он, майор Реммер, а кто-то другой. В конечном итоге, успокаивал он себя, каждый человек печется в первую очередь о своем личном интересе, а уж потом — об интересах остальных, будь то другие люди или же государство. Так было всегда, так будет и впредь.

Это были законы психологии, характеризующие истинную природу человека, а природа эта была такой же простой, как и в животном мире: ты должен съесть кусок первым — иначе не выживешь. Дарвин был прав: человек такое же животное, ничем не отличающееся от остальных видов.

Первые люди рейха: сам фюрер в своей книге «Майн кампф» и министр Розенберг в своей книге «Миф ХХ века» — убедительно доказали этот тезис, признав его за истину, двигавшую человечество вперед в своем развитии. Ученые даже придумали такой науке название: «евгеника» — крайняя форма социал-дарвинизма. Он, майор Реммер, был с этими учеными согласен. По-иному просто быть не могло.

Немаловажную роль в принятии решения об отправке летчиков на фронт для Реммера сыграло и то обстоятельство, что он получил от надежных информаторов сведения о том, что запланированные налеты на окрестные деревни летчики всегда выполняли на «отлично», без каких-либо серьезных проколов, бомбили дома и расстреливали местных жителей без жалости. Обычно жалость была присуща малодушным и слабохарактерным юнцам, воспитанным не в духе истинного национал-социализма, а в духе христианско-религиозного благодушия, когда в умы вдалбливалась глупая теория о том, что «человек человеку брат». За последнюю неделю Реммер сумел убедиться в том, что Майнц и Науманн, слава богу, не относились к последней категории, а потому их вполне можно было рекомендовать к участию в реальной войне во славу Третьего рейха, что, собственно, он и сделал.

…Через час, немного отдохнув, майор вышел из палатки и огляделся: его приказ неукоснительно выполнялся. Вокруг, по всему периметру аэродрома, суетились люди. Техники возились возле самолетов, охрана сливала из бочек горючее, а Штольц энергично руководил всем этим процессом. Часовой на вышке с удивлением наблюдал за происходящим внизу.

Реммер довольно улыбнулся и отправился на дежурный пост, где находилась радиостанция — нужно было отчитаться перед генералом Бреме, что все идет по плану. Радист, получив приказ майора соединить его со штабом, настроил передатчик на нужную волну, после чего протянул микрофон Реммеру. Тот доложил генералу обстановку, упомянул о своем намерении выехать завтра в Белосток и сообщил о готовности летчиков к боевым действиям.

— Я слышал, что кто-то из них приходится родственником Мильху? — спросил Бреме, выслушав доклад.

— Так точно, господин генерал. Это Майнц, пилот «Мессершмитта».

— Как вы оцениваете его профессиональные качества?

— На должном уровне, господин генерал. — Майор напрягся, не понимая, куда клонит Бреме, поэтому, решив подстраховаться, добавил: — Молодежь всегда рвется в бой, им не терпится показать себя на реальной войне. Они не должны перегореть в своем стремлении биться с большевиками…

— Безусловно, майор, я с вами полностью согласен… — проговорил Бреме. — Но хочу обратить ваше внимание, что о Майнце я спросил вас вовсе не из праздного любопытства. Завтра летчики совершат перелет на свое новое место службы. Вы знаете об этом. Так вот: передайте Майнцу вашу оперативную карту — после прибытия он должен отдать ее командиру своей авиачасти. В последнее время фронтовые летчики во время полетов сталкивались в небе с нашими юнцами-«стервятниками», те, естественно, на их позывные не отвечали, пилоты принимали их за русских, проводящих авиаразведку на наших самолетах, и были даже случаи воздушных боев. На вашей карте обозначены места всех аэродромов, что расположены в нашей зоне ответственности — командиры фронтовых авиачастей должны знать, где они могут столкнуться с нашими подопечными, и заранее предупредить об этом своих боевых летчиков. Нам не нужно, чтобы немецкие пилоты перестреляли друг друга. — Бреме прокашлялся, потом продолжил: — Вы же — и это решено — возвращаетесь ко мне в штаб. Не хочу скрывать от вас, майор, работы заметно прибавилось. Русские сопротивляются намного сильнее, чем мы ожидали. В Белосток выезжайте завтра как можно скорее. Оставьте на аэродроме взвод солдат охраны — пусть дождутся прибытия технической службы. У меня все, майор. Хайль Гитлер!

Реммер отложил микрофон в сторону, вышел из дежурки и отправился в свою палатку — перед тем как передать карту Майнцу, во избежание возможных недоразумений, он намеревался несколько раз тщательно ее просмотреть.

9

Сиротин и Черняк лежали на земле возле старого бука и внимательно наблюдали за тем, что происходит на полевом аэродроме немцев. Вести наблюдение в полный рост опасались — часовой на вышке постоянно обозревал в бинокль прилегающее к летному полю пространство, в том числе и лес, в котором сейчас скрывались разведчики, и мог их заметить. Тогда ни о каком нападении уже речи быть не могло — исчез бы эффект внезапности, а он, как теперь стало понятно Черняку, только и мог обеспечить в сложившейся ситуации успех задуманной операции. Немцы превосходили их по численности в три раза — это было внушительно и не гарантировало положительный для разведчиков результат.

День стоял жаркий, и воздух раскалился так, что было трудно дышать. Беспрерывно донимали зудевшие вокруг оводы. До наступления ночи, которая принесла бы с собой прохладу и отдых от зноя, было еще несколько томительных часов. Цепляясь за верхушки деревьев, солнце не спешило уходить с небосвода.

За аэродромом разведчики наблюдали вот уже третий час. Хотелось пить, и, чтобы утолить жажду, им приходилось отползать в глубь леса, где под прикрытием кустов они доставали свои фляжки и жадно глотали ставшую теплой воду. Остальным бойцам капитан приказал расположиться подальше от опушки, под тенью деревьев и кустарника.

Было начало августа — пора, когда насытившийся солнцем лес пребывал в своем наивысшем расцвете, источая дурманящие запахи разнотравья. Лежа на земле и наслаждаясь природой, Черняк понимал — это время было недолговечным. Совсем скоро начнут одеваться в золото деревья, запылают ало-оранжевым багрянцем по ложбинам и балкам дубы и березы, пожухнет трава, затянут дожди, и в лесу будет царствовать запах прелой хвои. Для капитана такая перемена времени года означала исчезновение естественной зеленой маскировки, что создаст для его группы большую проблему, но пока, слава богу, это время еще не пришло…

Он смотрел в бинокль, наблюдая, как немецкие солдаты возятся возле бочек, сливая с них горючее, а потом в ведрах таскали его к самолетам, заправляя баки. Из бараков выносили какие-то вещи и укладывали их в кузов грузовика.

— Зашевелились что-то немцы… Похоже, сворачивают они свой аэродром. Что думаешь, Сиротин?

— Да, скорее всего, так… — протянул тот. — Но сегодня точно не уедут.

— Почему?

— Уже вечер, скоро темнеть станет, а на ночь глядя вряд ли немцы через лес рискнут сунуться, даже при такой усиленной охране. Самолеты еще могут взлететь, а вот солдаты охраны — сомневаюсь… К тому же видно, что часовой на вышке не собирается покидать свой пост. Наоборот, настраивает прожектор. Да и колючую проволоку не убирают. По всей видимости, отъезд у них запланирован на завтра.

— Да, логично… Но нам от этого ни холодно, ни жарко. Если завтра немцы уедут, а мы ничего не придумаем, то считай, что задание мы провалили. Нет, тут думать надо, думать… Дождемся вот Колодина с Журбиным, вместе и помозгуем.

Пошел уже второй час, как старшина и сержант ушли в разведку. Им было поручено найти дорогу, ведущую к летному полю. На карте ее не было, но дорога существовала, как-то ведь немцы добирались сюда, и капитан считал, что именно по ней они будут возвращаться обратно, когда покинут территорию аэродрома.

Вернулись разведчики спустя час, уже перед самым закатом. Выглядели устало, от долгого блуждания по лесу под глазами образовались мешки, дышали сбивчиво и часто.

— Нашли мы ее, командир. Дорога идет на север, потом круто поворачивает на запад… — доложил Журбин, когда лег на землю рядом с капитаном. Колодин примостился тут же. — Вся травой заросла, видимо, редко ею пользуются, — продолжил старшина. — С летного поля входит в лес, потом вновь выходит на открытое место, по-видимому, ведет к Гиляровке, а уже оттуда — в Белосток. Мы с сержантом прошли по ней насколько возможно — приметили места для засады.

Черняк уже смотрел на карту, которую предусмотрительно положил перед глазами. Да, все правильно: была дорога от Гиляровки на Белосток, она обозначена как проселочная, с выходом на шоссе.

— Немцы готовятся к отъезду… — резко сказал капитан, посмотрев на старшину. — По всей видимости, покинут аэродром уже завтра. В открытую мы напасть не можем — судя по наблюдению, немцев в три раза больше. При атаке днем мы будем видны как на ладони, а ночью территорию вокруг аэродрома освещает прожектор.

— Тогда остается одно — засада. — Журбин прищурил глаза. — Правда, самолеты по дороге не поедут. Летчики попросту улетят, мы их не захватим.

— Я думаю, что нужную информацию мы сможем получить не только от пилотов… — спокойно произнес Сиротин. — Смысл всех этих налетов на села наверняка знает начальник аэродрома.

— А если он полетит вместе с летчиками? — не сдавался старшина. — А по дороге будут возвращаться только обычные солдаты охраны.

— И из них можно многое вытянуть…

— Согласен, но это лотерея — могут знать, а могут и нет… Я не думаю, что они посвящены в детали. У них одна задача: охранять летное поле, а про цель всех этих налетов они вряд ли что знают.

— Товарищ капитан, а может, подслушаем немцев? — предложил Колодин. — Держат ведь они со штабом какую-то связь.

— Не какую-то, а по рации… — ответил Черняк. — Я внимательно осмотрел весь аэродром в бинокль — увидел лишь антенну над одним из деревянных строений. Видимо, у немцев там радиостанция. Телефон вряд ли есть. Провод по лесу тогда должен идти — опасно, партизаны могут наткнуться, да и до Белостока далеко. Куда проще держать связь по рации: никаких проводов не нужно, и к тому же разговоры ведутся на волне, которая известна лишь им. Все логично.

— Тогда что — все-таки засада? — напирая, вновь спросил Журбин.

— Другого варианта у нас нет… — согласился капитан. — Ночью пройдем к дороге, которую вы обнаружили. К утру мы должны быть готовы. Действовать будем в зависимости от того, как поведут себя немцы. Идите к ребятам, а я еще понаблюдаю…

Разведчики тихо отползли от опушки, скрывшись в глубине леса. Черняк смотрел в бинокль еще один час, пока не стало темнеть и часовой на вышке не проверил прожектор, включив его в направлении леса. Оставаться дальше на этом месте не было никакой необходимости. Капитан заполз за куст, встал в полный рост и двинулся туда, где находилась его группа. У него не выходил из головы один эпизод, который он увидел за последнее время наблюдения за аэродромом и который его сильно заинтересовал: один из летчиков прошел в палатку, находился там минут пять, а когда вышел из нее, то в его руках уже был какой-то планшет. Кто дал его пилоту и что в нем было? Обычно в таких планшетах хранились карты. Тогда какую карту вынес из палатки летчик? Возможно, ту, на которой отмечены места новых налетов? Вопросы вставали один за другим — Черняк терялся в догадках.

10

Генрих Майнц откинул полог палатки и шагнул внутрь. Начальник аэродрома сидел за столом и что-то писал. Услышав шорох ткани, Реммер поднял голову и посмотрел на пилота «Мессершмитта».

— Господин майор, пилот Майнц по вашему приказу прибыл! — отчеканил летчик, вытянувшись по стойке «смирно». Неожиданный вызов к Реммеру застал его за чтением одного из журналов, которых у Науманна было в большом количестве. Приказ явиться к майору передал часовой, что стоял у дверей их домика и который, как подозревали летчики, являлся одновременно и соглядатаем Реммера, докладывающим обо всем, чем они занимались в свободное от полетов время.

— Проходите, Майнц, присаживайтесь. Я не буду долго задерживать вас.

Едва пилот сел на стул, Реммер начал быстро и резко говорить:

— Как я уже говорил вам ранее, завтра мы покидаем этот аэродром. От генерала Бреме я получил в отношении вас и Науманна приказ: на своих самолетах вы должны перелететь к линии фронта в распоряжение командующего авиацией группы армий «Центр». Он отправит вас на конкретные места службы. Там вы получите возможность проявить свои навыки в настоящем бою.

— Это справедливо, господин майор. Я и Науманн чувствуем себя готовыми к битве с большевиками. Мы благодарны вам за оказанное нам доверие.

— Это мой долг, Майнц, хотя, не скрою, мне приятно слышать такие слова в свой адрес, тем более из ваших уст. — Реммер на миг усмехнулся, но тут же его лицо вновь приняло строгое выражение, словно его обдало холодом. — Теперь то, ради чего я вызвал вас…

Майор взял в руки планшет, лежавший на краю стола, и протянул его Майнцу.

— Возьмите. В нем карта, на которой обозначены все аэродромы «стервятников», что располагаются в нашей зоне ответственности.

Майнц принял планшет и вопросительно уставился на Реммера. Тот смотрел на пилота холодным тяжелым взглядом, словно видел впервые и пытался оценить его возможности. Потом, перейдя к делу, стал решительно объяснять:

— Эту карту, Майнц, вы должны передать командиру своей авиачасти, куда вас распределят. Это приказ генерала Клозе. Фронтовые летчики все чаще стали встречать в небе «стервятников», и, поскольку существование последних засекречено, боевые летчики, естественно, стали принимать их за русских, летающих на немецких самолетах. Были даже воздушные бои. Слава богу, никого не сбили, но больше так продолжаться не может. Командиры фронтовых частей по этой карте, где помечены аэродромы «стервятников», будут знать, на каких участках с ними возможны встречи, и перед вылетами будут предупреждать об этом своих летчиков. Вам понятно?

Реммер практически слово в слово произнес то, что до этого говорил ему генерал Бреме, отдавая приказ о передаче карты.

— Так точно, господин майор.

— Раз так, Майнц, тогда добавлю, что завтра я первым покину аэродром, со мной будет два взвода солдат, мне необходимо выехать в Белосток как можно раньше. Вы же дождетесь восхода солнца и только тогда полетите. На аэродроме останется взвод охраны, он будет ждать прибытия технической службы, которая займется разбором строений и их отправкой на новое место… Пожалуй, это все, о чем я хотел сказать. У вас есть ко мне вопросы?

— Никак нет, господин майор.

— Хорошо… — Реммер встал из-за стола. — Вы прошли специальную подготовку, вас готовили лучшие специалисты рейха в области авиации, а потому… — майор протянул пилоту руку, — вы должны оправдать возложенные на вас надежды. В том, что это обязательно произойдет, я нисколько не сомневаюсь. Желаю вам и Науманну успеха на новом поприще…

Майнц еще раз поблагодарил теперь уже своего бывшего начальника и с планшетом в руках вышел из палатки. Сейчас, когда все окончательно прояснилось, он почувствовал, как с его плеч словно гора свалилась — настолько сильным было напряжение, в котором он существовал последнюю неделю и которое было порождено длительным ожиданием неизвестности. Но теперь наконец это уже в прошлом…

Завтра у них с Науманном начнется новая жизнь…

11

— Так что, выходит, мы плохо работаем? — бросая вопрос в пространство, спросил генерал Калачев, сидевший во главе стола и смотря в сторону. — Или не так?.. Ну, какие будут соображения?

Вопрос был обращен к подполковнику Шубину, который сидел по правую руку от Калачева.

— Что скрывать, товарищ генерал, поступившая от Черняка информация об этих непонятных налетах на мирные села застала нас врасплох. Словно снег на голову свалилась. Пока мы не можем выяснить что-то конкретное, но делаем все от нас зависящее…

Калачев сосредоточенно молчал, затем повернул голову и посмотрел на своего подчиненного. Радиограмма капитана вызвала небольшой переполох в Управлении. Еще бы: впервые Центр не мог дать что-либо вразумительное на вполне закономерный запрос. А ведь именно Центр был призван собирать полный объем информации, а затем на ее основе координировать действия всех действующих в тылу вермахта разведгрупп, не говоря уже о том, чтобы их информировать.

— Какие конкретно приняты меры? — хмуро спросил генерал, обращаясь к Шубину.

— Мы запросили все наши группы о похожих ситуациях на других участках оккупированной территории.

— И каков результат?

— Прошло мало времени, ответы поступили пока только от командиров пяти групп. Интерес представляет лишь одно сообщение.

— Какое?

— От «Корнея». Напомню, товарищ генерал, он действует в районе Бреста. «Корней» сообщил, что в его зоне действий немецкие самолеты также несколько раз атаковали мирные деревни.

— Интересно… Но где Брест, а где Белосток? Далековато…

— Да, напустили немцы тумана — не разгонишь.

— Ничего, разгоним, вопрос лишь во времени… — не согласился Калачев. — Но время нас и поджимает. Что еще сделано?

— Запросили также все разведуправления фронтов. Надеялись, что какой-нибудь немецкий «язык» сообщит что-то ценное по этому поводу. Но мимо — все ответы отрицательные. Никто ничего не знает, ничего подобного в прифронтовой полосе не было. Вообще нет информации, которая бы заслуживала внимания. Я лично пересмотрел сводки за последний месяц — пусто.

— Нужно запросить сведения по линии госбезопасности, — приказал Калачев. — Нельзя исключать того, что по интересующей нас теме им что-то известно. Да, и вот еще что: важно также ориентировать нашу заграничную резидентуру.

— Уже сделано, товарищ генерал.

— А что сам Черняк? Выходил на связь?

— Пока нет. Эфир отслеживаем круглосуточно. Молчит. Видимо, что-то готовит.

— Да, это на него похоже… — покачав головой, протянул генерал, и Шубин подумал, что Калачеву предстоит еще одна бессонная ночь, с папиросами и крепким чаем. — Во всяком случае, к утру что-то должно проясниться.

Подполковник хотел сказать: «Гарантий никаких нет», но вовремя передумал: заранее расстраивать генерала не было никакой необходимости, тем более что за ночь действительно все могло случиться, и тому была масса примеров, подтверждающих этот факт. Поэтому Шубин, дипломатично согласившись с Калачевым, заметил:

— Черняк никогда не подводил нас, товарищ генерал. Думаю, что и в этот раз он не изменит своей традиции…

Калачев с любопытством посмотрел на него.

— Вам бы в МИДе работать, подполковник… — улыбнулся генерал. — Витиевато говорите…

— Так я из отдела внешней разведки пришел сюда служить, товарищ генерал. Как говорится, отрасль мне знакомая…

— Помню, помню… — махнул рукой Калачев и, когда Шубин уже вышел из кабинета, нахмурился, перевел взгляд на окно, постучал пальцами по столу, а потом вслух растянуто добавил: — Ну что ж, будем ждать…

12

С утра по аэродрому поплыл туман, молочно-белый, негустой. Его редкие белые щупальца выползали из леса, тянулись по поляне в разные стороны, заползали в щели строений, заставляя спавших там немецких солдат плотнее натягивать на себя одеяла.

Майор Реммер вышел из палатки наружу и взглянул на часы: было десять минут четвертого. На небе уже стали появляться первые проблески зари. Так и не сомкнувший глаз майор чувствовал себя уставшим. Несколько раз зевнул, затем поднял голову вверх, посмотрев на вышку: часовой щупал пространство поля прожектором, стараясь пробить полосы тумана, наползающие на аэродром со стороны леса. Близость болотистых мест всегда вызывала у Реммера чувство апатии, которое давило на психику, раздражало и угнетало. Майор боялся признаться сам себе, что туман, болота и огромные пространства лесов в конечном итоге стали порождать у него ощущение беспомощности. Проклятая страна!..

Из барака, в котором располагалась охрана аэродрома, вышел гауптман Штольц и быстрым шагом подошел к Реммеру. Вытянувшись, быстро спросил:

— Господин майор, когда прикажете выдвигаться?

Реммер закрыл глаза и тут же открыл их, отгоняя от себя последние остатки сна. Взглянул на Штольца: гауптман был одет в полевую форму, уже успевшую изрядно выцвести и истереться за полтора месяца войны.

— Выезд в семь утра. Со мной поедет лейтенант Ренгольд. Вы же, Штольц, останетесь здесь до приезда технической службы. Проконтролируйте их работу, убедитесь, что все сделано как надо, и только потом должны отбыть отсюда. — Майор на секунду задумался, потом словно бы спохватился: — Да, еще поручаю вам проследить за отлетом наших «стервятников». С сегодняшнего дня они считаются боевыми летчиками, соответственно, с этого момента к ним в полной мере применимы все инструкции и приказы по люфтваффе. Идите и готовьтесь…

Штольц козырнул и скрылся в бараке. Через минуту оттуда послышались звуки бряцающего оружия — проснувшись, солдаты проверяли свои автоматы и винтовки. Неисправность оружия могла стоить им жизни: придется проезжать сквозь лес, в котором могли быть партизаны, и если начнется бой, то шанс на спасение у солдат мог быть только тогда, когда их оружие будет действовать четко и без осечек. В противном случае счет их жизни пойдет уже на минуты. А умирать в далекой России затерянными в чаще вековых лесов никто из солдат не хотел.

Майор еще несколько минут постоял, вдыхая влажный утренний воздух, потом вернулся к себе в палатку. Спать не хотелось, он просто прилег на кровать, зажег настольную лампу, достал из кобуры «вальтер», повертел его в руках, любуясь красивой формой пистолета, затем затолкал его обратно. Свои личные вещи Реммер собрал еще вечером, сложил все в небольшой чемодан, который поставил у входа. Он окинул внимательным взглядом палатку: убедившись, что ничего не забыл, вытянулся на кровати. Так он пролежал с открытыми глазами два часа, когда же услышал шум заведенного двигателя грузовика и возгласы солдат, выскользнул из палатки наружу.

Уже рассвело, туман быстро уходил, оставляя после себя на траве прозрачные капельки росы. По аэродрому туда-сюда сновали солдаты, возле своих самолетов уже возились Майнц и Науманн, тут же были и их техники. Шофер «Опеля», открыв капот, ковырялся в двигателе. Майор надел на голову офицерскую фуражку, которую держал в руках, потом одернул китель и поправил кобуру, сдвинув ее с живота влево.

Увидев вышедшего из палатки Реммера, лейтенант Ренгольд построил в шеренгу два взвода солдат охраны и, когда майор подошел ближе, доложил:

— Солдаты к отправке готовы, господин майор. Разрешите занять места в грузовиках?

Реммер с приказом не торопился. Медленным размеренным шагом он двинулся вдоль строя, всматриваясь в лица солдат. Те вытянулись в струну и холодными ледяными глазами, не моргая, смотрели прямо перед собой. «Вот истинные исполнители воли фюрера! — подумал про себя Реммер. — Такие выполнят все, что им прикажут, дай только волю!.. Будут убивать, не задумываясь о морали и совести!.. Вот с такими солдатами мы и победим варварскую Россию — страну этих «недочеловеков», как любит выражаться наш фюрер!..»

Пройдя шагов десять, майор остановился, повернулся к лейтенанту и коротко бросил:

— Начинайте, Ренгольд!..

Солдаты по команде побежали к грузовикам, открыв задние борта, стали запрыгивать в кузов. Реммер в это время уже шел к самолетам: перед отъездом он хотел еще раз поговорить с Майнцем и Науманном, а также дать последние указания начальнику охраны аэродрома гауптману Штольцу.

Все пошло не так, как они предполагали. Наблюдая с опушки леса в бинокль, как ровно в семь часов утра два грузовика и легковушка тронулись по дороге с аэродрома, Черняк понял, что первый вариант нападения придется отбросить. Этот план исходил из того, что уезжать будут все немцы, за исключением, пожалуй, летчиков, которые попросту улетят на своих самолетах, а теперь получалось, что с территории аэродрома выехало всего два грузовика с солдатами и легковой автомобиль, а летчики и часть личного состава охраны остались. Это означало, что, услышав в лесу выстрелы и поняв, что на грузовики и легковушку совершено нападение, оставшиеся солдаты, во-первых, сообщат об этом по рации в Белосток; во-вторых, сами попытаются прийти на помощь тем, на кого напали, и тогда шанс выяснить причину таинственных налетов на мирные деревни многократно уменьшится. Оставалось действовать по второму варианту. Понимая, что времени на раздумья уже нет и план нападения придется корректировать, Черняк бегом побежал по лесной дороге к месту, где затаились его бойцы. Несмотря на раннее утро, воздух стал понемногу раскаляться, дышать становилось все труднее. К счастью, лесные птицы еще не проснулись, так что, можно сказать, капитану повезло. Беги он днем так, как он бежал по дороге сейчас, сойки и сороки предательски выдали бы его присутствие в лесу.

Пробежав метров двести от опушки, Черняк неожиданно юркнул в заросли кустарника, росшие на повороте дороги. Отдышавшись, огляделся — все были здесь, на месте.

— Немцы выехали… Правда, не все, часть осталась на аэродроме… — проговорил капитан, повернувшись к своим бойцам, присевшим на колени возле кустов, росших вдоль обочины лесной дороги. Это место для засады предложил старшина Журбин. Его он приметил еще днем, когда вместе с сержантом Колодиным по приказу капитана искал дорогу, ведущую на аэродром. Вечером он обговорил с Черняком разные варианты действий: пришли к выводу, что, учитывая численное превосходство немцев, лучше устроить нападение на них в лесу, и старшина рассказал капитану, где это лучше всего сделать. Черняк, выслушав Журбина, согласился. С наступлением темноты группа обошла аэродром краем леса и вышла к изгибу лесной дороги. В этом месте она не только делала поворот, но и шла под пологим углом вниз. Старшина рассуждал так: немцы, достигнув поворота дороги и спуска вниз, поедут медленнее, их можно будет пропустить, а в самом низу открыть по ним огонь с обочины — тогда дороги обратно им уже не будет. По бокам и спереди будет лес, где засядут атакующие, а позади останется пригорок, забраться на который обратно станет для машин занятием трудновыполнимым. Наверху можно будет оставить пару-тройку бойцов, которые сверху станут расстреливать немцев, как в тире.

Таков был первый вариант, который, как оказалось, теперь можно было исключить.

— Они будут здесь минут через десять… — продолжив, убежденно сказал Черняк. — Действуем по второму варианту. — Повернувшись к Герасимову, приказал: — Помни свою задачу, радист, и никакой самодеятельности… Как только отойдешь отсюда метров на сто, затаись. Услышишь, что машины остановились, отсчитай минуту и сделай одиночный выстрел. Повторяю — одиночный!.. Так будет больше шансов на то, что его не услышат на аэродроме. Нам нужно, чтобы его услышали только те немцы, что едут в грузовиках. Потом, если немцы повернут обратно, выйдешь к опушке, дашь пару очередей и станешь наблюдать. Захватим аэродром — подадим тебе сигнал, ну а если не удастся — тогда возвращайся в схрон и отправь радиограмму в Центр. Там решат, что делать дальше… Все, время не терпит, уходи…

Шум двигателей грузовиков приближался, становясь все громче. Герасимов побежал по дороге в глубь леса и вскоре исчез из вида. Убедившись, что радист скрылся, капитан махнул рукой, и бойцы тут же высыпали из кустов на дорогу. Как и в Коростелях, на них была немецкая форма, лишь старшина Журбин остался в советском маскхалате, но без оружия и со связанными за спиной руками.

— Как веревки? Не давят? — спросил его Черняк. На капитане была форма немецкого гауптмана, в которой он щеголял перед старостой Коростелей Гнатом Солоухом.

— Нормально. Сниму мгновенно… — иронически усмехнулся старшина. — Главное, чтобы немцы поверили…

— Будем надеяться… — ответил Черняк, доставая пистолет. В задуманном плане его беспокоило одно явно слабое место — незнание бойцами немецкого языка. Из всей группы им владели только он и боец Долгополов, которому капитан приказал держаться рядом с собой. Остальным строго-настрого велено было молчать, по крайней мере до того момента, пока они не окажутся на территории аэродрома, где говорить уже будет незачем и где, по всей видимости, боя избежать все же не удастся.

Судя по звуку, колонна немцев была уже совсем близко. Под ногами слегка задрожала земля, вибрируя под тяжестью машин с гитлеровцами.

— Кажись, началось!.. — громко объявил капитан. — Всем приготовиться… Готовы… Теперь быстрым шагом вперед!..

Из-за поворота вынырнул первый грузовик, за ним второй, последней двигалась легковушка. Черняк, шедший навстречу колонне, на ходу поднял левую руку вверх, предлагая остановиться. За ним почти бежали одетые в немецкую форму бойцы, толкавшие автоматами Журбина, у которого за спиной были связаны руки…

Грузовик резко затормозил, из кабины выпрыгнул лейтенант Ренгольд. Солдаты, сидевшие в кузове, ощетинились оружием в сторону леса. Перед выездом с аэродрома Ренгольд приказал снять с грузовиков брезент, чтобы при проезде сквозь лес солдаты могли быть готовыми к отражению возможного нападения.

— Разворачивайте назад! — закричал Черняк, подбежав к лейтенанту. — Впереди русские!..

Ренгольд удивленно таращился на неизвестного гауптмана, вынырнувшего из леса словно призрак.

— Какие русские? Где?..

Черняк, тяжело дыша, зло бросил:

— Кто здесь главный, лейтенант? Вы?

— Нет, майор Реммер, он в легковушке в конце колонны.

— Быстрее за мной!.. Скорее, времени нет!..

Черняк бросился вдоль грузовиков к «Опелю», лейтенант припустил следом за ним. Солдаты с удивлением наблюдали за происходящим. Когда подбежали к автомобилю, заднее стекло быстро опустилось, и недовольный голос Реммера прозвучал как удар кнута:

— В чем дело, гауптман? Кто вы такой?

Черняк наклонился ниже, рассмотрел на заднем сиденье обратившегося к нему офицера и заговорил: